Шхиян Сергей. Царская пленница

   «Карету действительного статского советника такого-то» или, скажем, «карету обер-прокурора», а когда вышел Дмитрий Федорович, то выкликнули всего-навсего «коллежского асессора». Немедленно к подъезду ресторана подъехала ободранная коляска, запряженная какой-то водовозной клячей. Селиванов, даже не взглянув на подъехавшее убожество, высматривал свой чудесный экипаж, как вдруг из коляски его окликнул знакомый голос:
   – Ваше благородие, прошу садиться!
   Дмитрий Федорович сначала даже не понял, что обращаются к нему, но, присмотревшись, узнал своего кучера и встал, как громом пораженный.
   – Ты это чего, Василий? – воскликнул он. – Где моя карета?
   – Так это она и есть, – откликнулся кучер, отворачиваясь от барина, – али не признали?
   – То есть как это так, моя? Ты куда мою карету дел?
   – Не пойму о чем это вы, ваше благородие, – ответил на это Василий. – Это и есть ваш экипаж, другого у нас отродясь не было.
   Вышедшие вслед за нами посетители с интересом слушали пререкание подвыпившего господина, не узнавшего собственную коляску. Однако Дмитрию Федоровичу было не до случайных зрителей.
   – Да я тебя подлеца запорю, ты куда мою карету и лошадей дел?! – закричал он так громко, что тут же прибежали два околоточных.
   – Что за шум? – строго спросил один из них толстоватого господина в помятом от долгого сидения вицмундире.
   – Ограбили, – завопил Дмитрий Федорович, указывая на кучера, – вяжи его, подлеца!
   – Что случилось, о чем шум? – строго спросил Преображенского полка поручик, подходя к начавшей собираться толпе.
   – Да вот, господин коллежский асессор какую-то особую карету требовают, – объяснил ему некий доброхот.
   – Что за карету? – спросил поручик.
   – Говорят эта не ихняя, у них, мол, не коляска, а натуральная карета, – пояснил тот же человек из публики.
   – Как так не их, да я сам видел, как этот господин именно на этой коляске приехал, – громко сказал поручик. – Да не только я видел, вот и князь свидетель.
   – Выпимши, господин, так незачем шуметь, – примирительно сказал околоточный, – время позднее, как бы чего не вышло.
   – Но это не моя карета! Не моя! – обращаясь уже ко всем, плачущим голосом закричал Селиванов. – Вот, вот они подтвердят! – вспомнив про нас с Ми-хайло Михалычем, обрадовался он. – Они видели, на чем я приехал!
   Однако домовладелец, похоже, ничего подтверждать не хотел, как и ввязываться в странное дело.
   – Моя сторона с краю, – негромко пробурчал он, отступая за чужие спины.
   Я, по своему же сценарию, должен был уверить всех, что Дмитрий Федорович приехал на коляске, которую раздобудет Афанасьев, но в последний момент передумал и начал импровизировать.
   – Как можно такое говорить! – возмущенным голосом обратился я к околоточным и публике. – Нетто такой господин на этаком безобразии может ездить? Да он первый человек в Петербурге! Он кого хочешь, хоть министра, раз – и к ногтю!
   Народ, заинтересовавшись характеристикой скандалиста, начал подступать ближе.
   – Господин коллежский асессор, если захочет, то…
   Договорить мне не дали, услышав о чине Дмитрия Федоровича, толпа разразилась смехом и шутками.
   – Они недостойны на такой облезлой колымаге ездить, – попытался я перекричать всех. – Они могут любого мужика сенатором или князем сделать, только деньги плати!
   – Замолчи, дурак! – вдруг завопил чиновник и, оттолкнув меня, вскочил в коляску. – Васька, гони!
   Кучер щелкнул кнутом, и неспешная коняга, напрягшись всем телом, дернула извозчичью пролетку и затрусила прочь от ресторана.
   Толпа радостно заулюлюкала вслед. Я огляделся в поисках Михайло Михалыча, но того и след простыл. Развлечение окончилось, и народ начал расходиться и разъезжаться. Мы с Афанасьевым пошли по проспекту в сторону Невы.
   – Утешил, друг, – хлопая меня по плечу, радовался Шурка. – Давно так не веселился!
   – Как вам удалось кучера уговорить участвовать в шутке? – спросил я.
   – Это оказалось самое простое. Твой протеже ему полгода жалованье не платит, вот мы ему и предложили отдать нам карету, а ему взамен купили извозчичью пролетку.

Глава одиннадцатая

   Михайло Михалыч только что не стучал ногами:
   – Мальчишка, ты знаешь, что наделал?!
   – О чем это вы так волнуетесь? – не понял я.
   – Ты чего это про Дмитрия Федоровича наговорил?! Ты в своем уме?
   – Чего это я такого обидного про них сказал? – натурально вытаращив глаза, изумился я. – Знамо, господин самый что ни на есть приятный, и по обхождению, и вообще.
   – Ты что, правда, такой дурак, или прикидываешься? – чуть не плача, спросил домохозяин. – Угораздило меня с тобой связаться!
   – Это мне, Михайло Михалыч, очень от вас зазорно такое слышать! За что вы меня погаными словами срамите?
   – Да иди ты, – только и нашелся сказать он, безнадежно махнув рукой.
   – Нет, вы погодите! – взвился я. – Да как так можно оскорблять курского дворянина! Да я вас в участок повлеку!
   У домохозяина скривилось лицо, как от зубной боли, и он, ничего не сказав, вышел из моей каморки.
   – Чего это он? – удивленно спросил Иван.
   Я рассказал о вчерашнем розыгрыше.
   – Была тебе нужда связываться, – недовольно сказал он. – Мало нам неприятностей, не хватает наживать лишних врагов!
   – Не мог удержаться, – виновато ответил я. – Такая харя наглая! Они вполне уверены, что полные хозяева жизни.
   – Ну и что, со всеми теперь будешь бороться? Жизни не хватит…
   Он был прав, но иногда так и тянет совершить что-нибудь иррациональное, особенно когда встречаешь такую одиозную личность…
   – Бог с ними, – примирительно сказал я, – все равно нам отсюда нужно съезжать. Мне всю ночь клопы заснуть не дали.
   – Куда ехать-то, везде паспорт спросят.
   – А если к твоей вдове на Сампсониевский проспект?
   – Думаешь, у нее княжеские покои?! Да и далеко оттуда тебе будет по кабакам ходить.
   Намек был прозрачный, но я не возразил – потому как ходил по злачным местам не по своей прихоти, а по нужде. Не успели мы кончить разговор, как вновь пришел хозяин. Он взял себя в руки и больше не смотрел волком.
   – Ты на меня, Иван Иванович, не обижайся. Не я тебя собачил, нужда моя. Селиванов, он, думаешь, что? Так и спустит? Шалишь, он за копейку удавится, а тут, шутишь, венская карета за шесть тысяч, а кони все двадцать стоят! Это не фунт изюма!
   – Я-то тут при чем? – опять закосил я под полного идиота. – Мне самому Дмитрий Федорович понравился. Очень солидный господин, а уж какой добряк, отродясь таких не видывал.
   – Это точно, что добряк, – усмехнулся хозяин, – только те, кто от него добра ждут, по ночам спать боятся.
   – Почему? – наивно вытаращил я глаза.
   – Так, шучу я, – испугался своей откровенности Михайло Михалыч, – Дмитрий Федорович прекрасный и достойный человек. Вот и нужно помочь ему обидчиков отыскать.
   – Тех, что карету подменили? – наконец догадался я.
   – Вот именно. Ты, случаем, не знаешь, кто это сделал?
   – Я в Санкт-Петербурге кроме вас, почитай, никого не знаю. А вы все время с нами в ресторации сидели, так что я на вас и не думаю.
   От такого идиотизма хозяин только повел шеей, как будто ее жал тугой воротник.
   – А к какому это офицеру ты в ресторации подходил? Он потом, кажется, нам еще на улице повстречался.
   К такому вопросу я не был готов, – не думал, что Михайло Михалыч отличается такой наблюдательностью.
   – Это наш сосед по Курскому имению, – спустя мгновение, почти не запнувшись, ответил я.
   Домохозяин пристально посмотрел на меня – не поверил.
   – А какая его фамилия?
   – Воронцов, он из графского рода, – теперь уже без запинки ответил я.
   – Слышал про таких, – пробурчал он, остывая. – О чем говорили?
   – Так, ни о чем, я ему просто как сосед представился. Он-то меня не вспомнил, – стыдливо сказал я.
   Кажется, последнее замечание убедило собеседника, что я не вру, и объяснило мою заминку – не хотел сознаваться, что аристократ меня не признал.
   – Вот видишь, лезешь к неровне, а потом плакать будешь!
   Никакой логики в словах домохозяина я не усмотрел, но согласно кивнул головой.
   – Тебе, как молодому юноше, нужно наставление, а то совсем с пути собьешься! – неожиданно перешел он к морализации. – Вот, сколько ты вчерась денег прогулял?
   Такого вопроса я никак не ожидал. Деньги «прогуляли» мы вместе и расплачивался я в присутствии Михайло Михалыча. Однако, продолжая демонстрировать первозданную простоту, ответил:
   – Восемьсот восемьдесят пять рубликов!
   – А сколько у тебя осталось?
   Я подкатил глаза и начал подсчитывать в уме
   – Шешнадцать рублей ассигнациями и двугривенный серебром!
   – Сколько? – переспросил он.
   Я повторил. Лицо Михайло Михалыча сделалось холодным и презрительным
   – А еще взять есть где?
   – Друзья помогут! Вместе же гуляли!
   – Это какие такие друзья?!
   – У меня во всем городе только вы с господином Селивановым друзья и есть. Чай, вместе денежки профукали.
   – Ты при мне, мальчишка, даже слов таких не говори! Ишь, с больной головы на здоровую! Я тебе честь сделал, с большим человеком познакомил, а ты что болтаешь?! Коли нет денег, зачем в ресторацию поперся?
   – Так это вы же, Михайло Михалыч, велели!
   – Так, значит? Ладно! Сегодня еще можешь у меня побыть, а завтра с утра чтобы духу твоего здесь не было!
   – Да как же так! – уязвленный до глубины души, воскликнул я. – Вы же обещали быть отцом и благодетелем, а теперь гоните?!
   Для убедительности, я начал шмыгать носом.
   – И нюни не разводи, Питер слезам не верит!
   – Москва.
   – Что Москва? – не понял он.
   – Москва слезам не верит, а не Питер!
   – Вот ты о чем! Питер тоже не верит! Так чтобы завтра с утра духу твоего здесь больше не было!
   Что мне оставалась делать? Только заплакать, что я и сделал. Однако жестокосердный домовладелец не пожелал видеть моих горьких слез и ушел, что-то возмущенно бормоча под нос.
   Мы с Иваном быстро собрали вещи и покинули негостеприимный кров. На улице, как на грех, не было ни одного свободного извозчика. Мы пошли к перекрестку и, когда уже значительно отдалились от домовладения нелюбезного Михайло Михайловича, увидели, как к его зашарпанному подъезду подъехали три казенные кареты, и из них начали вылезать люди в полицейской форме.
   – Видишь? – нравоучительно сказал Иван. – Доигрался! А кабы мы не успели уйти вовремя, отправились бы прямиком в участок!
   Я не был уверен, что налет полиции организовал Селиванов, подозрительный дом могли осмотреть и в процессе «плановой проверки», но это не имело принципиального значения. Главное, что нам повезло, и убрались мы оттуда вовремя.
   – Поглядим, что полиция будет делать, – предложил напарник.
   – Ты еще сам туда зайди, спроси! Идем отсюда, и не оглядывайся!
   В это время освободился пятикопеечный «ванька», мы сторговались и поехали прочь от опасного места. Колымага была безрессорная, тряская, лошадка низкорослая и слабая, так что побег наш проходил со скоростью шесть километров в час.
   – Останови здесь, любезнейший, – попросил я извозчика, когда мы отъехали от Фонтанки.
   – Почему выходим, мы же еще не доехали? – удивился спутник,
   – Потому, – ответил я, когда мы выгрузили вещи и пошли дальше пешком, – всегда, когда убегаешь, несколько раз меняй транспорт, чтобы не выследили, куда ты направился.
   – Чего ради?
   – Если нас захотят поймать, то опросят всех извозчиков, найдут по приметам и узнают, куда мы ехали.
   Иван скептически хмыкнул, потом спросил:
   – А теперь не найдут?
   – Если поедем по одиночке, то не смогут. Будут искать двух мужчин с узлами.
   Я подумал, что, пожалуй, перестраховываюсь, но если налет на меблированные комнаты организовал Селиванов, то ждать от него можно было многого.
   Задним числом я пожалел, что втянул в эту авантюру легкомысленного Афанасьева. Теперь, утром, на трезвую голову, вчерашняя шутка уже не казалась такой безобидной и безопасной. Офицеров, которые в ней участвовали, могли знать по фамилиям у Демута, при желании можно было заставить заговорить селивановского кучера и выйти через него на Шурку.
   – Говори адрес своей вдовы, поезжай один и жди меня там, – сказал я Ивану.
   – Что еще приключилось? – удивился он.
   – Боюсь, что ты прав с обиженным чиновником, как бы не подвести моего знакомого офицера. Поеду к нему, предупрежу.
   Иван собрался было еще раз подчеркнуть свою предусмотрительность, но посмотрел на меня и промолчал. Мы разошлись. Я направился к казармам Преображенского полка и у дежурного офицера узнал адрес квартиры Афанасьева.
   Шурка жил недалеко от места службы, в маленьком флигеле. В прихожей меня встретил степенный мужик с заспанным лицом. Он, видимо, только что проснулся, был встрепан и недоволен жизнью.
   – Поручик Афанасьев здесь живет? – спросил я.
   – Живет, – тяжело вдохнув, сознался слуга.
   – Мне нужно его видеть.
   – Это, сударь, никак невозможно, – покачав головой, ответил он. – Александр Николаевич отдыхают после ночной службы.
   О какой службе он говорил, было непонятно: вчера вечером Афанасьев был так расслаблен, что к служению отечеству явно неспособен.
   – Так поди, разбуди, – уже научившись разговаривать со слугами, строго сказал я, – мне нужно с ним переговорить.
   – Никак невозможно, они со сна дерутся!
   Время было уже полуденное, и сидеть ждать, когда их благородие соизволят пробудиться, у меня не было никакого желания.
   – Тогда я сам его разбужу.
   – Это как вам будет угодно, – равнодушно проговорил слуга, с трудом сдерживая зевоту, – мое дело сторона.
   Я отодвинул его от входа и прошел внутрь. Шурка жил в большой комнате, заставленной разномастной мебелью. Порядок в ней был, как и полагается у холостого человека с ленивым слугой. Везде были разбросаны носильные вещи, а сам хозяин лежал на коротком для его роста кожаном диване и храпел. Я потряс его за плечо.
   – Уйди! – не открывая глаз, прорычал он сквозь стиснутые зубы и попытался ударить меня ногой.
   – Александр, проснись! – сказал я и тряхнул его так, что он открыл-таки мутные со сна глаза.
   – Ты кто такой? – спросил он.
   – Брат Крылова, мы с тобой вчера познакомились.
   – А, – смутно узнавая меня, сказал он. – И что?
   – Вставай, у нас, кажется, большие неприятности.
   – Что еще случилось? – без особой тревоги поинтересовался он. – Опять я в драку попал?
   – Хуже, карету с лошадьми украл.
   – Кто украл? Нет у меня никакой кареты, – начал говорить он, и разом вспомнил и меня, и вчерашнее происшествие. – Это ты! Извини, брат, запамятовал, как тебя зовут.
   – Андрей, – представился я, чтобы далеко не отходить от истинного имени. – Коллежский асессор, у которого мы забрали карету, оказался влиятельным человеком и начал розыск.
   – Ну, и бог с ним, карета его сейчас едет в Москву, я ее вчера кому-то подарил. А вот кому, не помню. Может, Терещенке? Он вроде как в отпуск собирался…
   – Этого я не знаю, я зашел, предупредить, что если кучер расколется…
   – Какой еще кучер?
   – Ты лучше окончательно проснись и вспоминай сам.
   Афанасьев подумал над моим предложением, посчитал его приемлемым, кивнул головой и вдруг оглушительно крикнул:
   – Василий, шампанского!
   На его возглас, как на глас вопиющего в пустыне, никто не откликнулся.
   – Василий там? – спросил он у меня, посмотрев на входную дверь.
   – Там, – подтвердил я.
   – А почему он не отвечает?
   – Думаю, потому что у него нет шампанского, – предположил я.
   – Вот мерзавец, сам, наверное, все выдул, – без особого гнева проговорил поручик. – И зачем ему шампанское, если он водку любит? Его от шампанского пучит, – добавил он.
   К сожалению, нам так и не удалось выяснить, куда делось, если оно и было, вчерашнее шампанское. Дверь с треском распахнулась, и на пороге комнаты возник усатый мужчина в полицейской форме.
   – Явление Христа народу, – негромко сказал Афанасьев, потом спросил: – Ты кто, прелестное дитя?
   Дитя, не представляясь, откашлялось и спросило басом:
   – Поручик Афанасьев здесь живет?
   – Нет, – ответил Александр, – он здесь не живет, он здесь страдает с похмелья!
   Полицейский гвардейского юмора не понял и уточнил:
   – Поручиком Афанасьевым кто будет?
   – Я буду. И что тебе, прелестное дитя, от меня нужно?
   – У меня есть приказ препроводить вас в губернскую прокуратуру для дачи показаний.
   – Чей приказ? – лениво спросил поручик, вежливо прикрывая зевок ладонью.
   – Губернского прокурора.
   – Я, как поручик лейб-гвардии Преображенского полка, подчиняюсь только своему полковому командиру и государю императору, а про какого-то прокурора и слыхом не слыхивал.
   Усатый полицейский, видимо, привыкший к таким казусам и неповиновению офицеров привилегированных полков, молча подал поручику бумагу с подписью его командира.
   – Так бы и сказал, что имеешь предписание от нашего полковника, – спокойно сказал Афанасьев, – а то помянул какого-то прокурора!
   Полицейский в чине ротмистра званием был ниже, чем гвардейский поручик. Гвардейцы, когда императором Петром Алексеевичем была утверждена табель о рангах, получили старшинство двух чинов против армейских.
   Это заедало все остальное офицерство, лейб-гвардейцам завидовали и старались, по возможности, лягнуть.
   Я видел, что у ротмистра чешутся и язык, и руки, но вязаться с пребраженцем ему боязно.
   Я этим воспользовался и очень почтительно попросил полицейского офицера разрешить нам с прапорщиком переговорить с глазу на глаз.
   – Простите, господин ротмистр, но у нас с поручиком семейное дело, и если бы вы соблаговолили подождать снаружи, пока он оденется, мы смогли бы перекинуться парой слов.
   – Действительно, ротмистр, соблаговолите подождать за дверью, – вмешался в разговор Афанасьев и чуть все не испортил. Полицейский опять напрягся и сжал челюсти так, что на скулах напряглись желваки.
   – Это не займет много времени, после чего поручик отдастся в ваше распоряжение, – опять льстивым голосом заговорил я, делая страшные рожи поручику.
   – Извольте, – наконец решился ротмистр, – только недолго.
   Когда он вышел, я в двух словах рассказал Афанасьеву, что мы вчера с ним выкинули. Тот с большим интересом и даже удовольствием слушал о своих подвигах.
   – Селиванов, хоть и в незначительном чине, но оказался человеком очень влиятельным. Он участвует в составлении Геральдической книги, и от него, как мне кажется, зависят липовые титулы весьма известных людей.
   Афанасьева величие чиновника нисколько не испугало, больший интерес вызвали вчерашние похождения.
   – Пьян был, помню, но смутно, – признался он. – А ты, собственно, кто таков?
   – Брат Крылова, я тебе вчера говорил.
   – Что-то вы не очень похожи.
   – Мы сводные братья, у нас разные матери.
   – То-то я гляжу, он вроде русак, а ты как будто татарин.
   – У меня мать турчанка, – соврал я.
   – А сам Алексей где?
   – Скрывается. После того случая с государем его, скорее всего, разыскивают. Давай лучше поговорим о деле. Про тебя полицейским могли рассказать в ресторане, или кучер, которому ты с кем-то из товарищей купили извозчичий выезд. Думаю, что толком никто ничего не знает. У них могут быть только подозрения.
   – А откуда у нас деньги взялись?
   – Я дал. Единственное, за что полиция может зацепиться, это за то, что ты при всех сказал, будто видел, как Селиванов приехал не в карете, а на извозчичьей коляске. Говори, что обознался.
   – Господа, долго ли еще ждать? – спросил, приоткрывая дверь, ротмистр.
   – Иду, погоди минутку.
   Мы вместе вышли из комнаты.
   Василий, как и прежде, был всклочен и протяжно зевал, прикрывая рот ладонью. Как и самого барина, появление в их доме полицейских его нимало не встревожило.
   – Шампанское ты вылакал? – перед тем как выйти наружу, строго спросил слугу Афанасьев.
   – Оченно мне надо ваше пойло пить, – обижено ответил тот, – Вы сами вчера с князем Горчаковым и князем Юсуповым-Княжево выпили.
   Услышав знатные фамилии, полицейский офицер приосанился и стал смотреть на арестанта едва ли не подобострастно.
   – Удачи тебе, – сказал я, когда Шурка садился в крытую полицейскую карету. – Когда смогу – тебя проведаю.
   – Приходи нынче вечером, у меня сегодня дежурства нет, – ответил он со скрытым значением.
   Больше я ничем ему помочь не мог и, поменяв двух извозчиков, поехал на Большой Сампсониевский проспект, разыскивать Ивана.
   Найти его оказалось просто. Надо сказать, что солдат весьма неплохо устроился в чистеньком домике с небольшим палисадником у симпатичной молодой вдовы.
   По некоторым признакам, у них сложились довольно близкие отношения.
   Я, как знакомый его невесты, не подал и вида, что замечаю их «переглядки» и двусмысленные улыбки.
   Что здесь говорить, дело молодое!
   Ивану, по моим подсчетам, было немногим больше ста лет, что для долгожилых людей – почти юношеский возраст.
   Вдову, тридцатилетнюю шатенку с быстрыми смеющимися глазами, звали Варварой. Мне она сразу понравилась, а я, как показалось, вызвал у нее чисто материнские чувства.
   – Экий ты худенький, Алеша, – сказала она, через пять минут после знакомства. – Поди, и покормить-то тебя по-людски некому! Садись, сейчас обедать будем.
   Я еще не до конца отошел после вчерашнего ужина, но ломаться не стал, попросил воды умыться и живо сел за стол.
   Кормила Варвара без изысков и большого разнообразия, вкусной, с душой приготовленной пищей. На обед подала свекольник с пирогами, на второе припущенную свежую рыбу.
   Мы чинно сидели за столом, ели по-крестьянски, из одной миски, по очереди черпая ложками. Мне впервые довелось есть по простому русскому обычаю, за общим столом, и приходилось наблюдать за сотрапезниками, чтобы не сделать какую-нибудь неловкость. Однако все сошло благополучно, и я даже удостоился одобрительного взгляда Ивана.

Глава двенадцатая

   Ближе к вечеру я надел сюртук с позументами, прицепил к боку шпагу и поехал в Трактир увидеться с Остерманом. Генрих Васильевич был уже слегка навеселе и встретил меня, как говорится, с распростертыми объятиями.
   – Здравствуй, князюшка, – закричал он, как только я вошел в обеденную залу, подошел и облобызал в обе щеки. – Куда это ты запропастился?
   – Вчера был очень занят и не смог придти, – ответил я.
   – А дело твое почти решилось, – сказал Остерман, наклоняясь к самому уху, хотя нас и так никто не мог слышать – в зале было полно народа, и громко играла музыка. – Поехали в одно интересное место, я познакомлю тебя с нужным человеком.
   После вчерашнего Селиванова к новому знакомому такого же рода я отнесся без особого восторга, однако возразить было нечего – сам просил о помощи. Мы вышли из Трактира и взяли дорогого извозчика с рессорной коляской и приличной лошадью.
   – Познакомлю тебя с Алексашкой, да заодно посмотришь, как у нас в Питере веселятся, – пообещал Генрих Васильевич.
   – Кто такой этот Алексашка? – подозрительно спросил я.
   – Последний, вернее, первый в столице жулик и плут, – ответил, засмеявшись, Остерман. – Если он не поможет, то и никто не поможет.
   – Он кто, чиновник?
   – Можно сказать и так. Чиновник собственного департамента. Да, погоди, скоро сам увидишь.
   Мы выехали на Невский, свернули на Лиговский, и поехали куда-то в направлении Волковского кладбища. Кстати, по названию улицы я вспомнил слова старой песни, написанной, кажется, еще Александром Галичем.
   На Лиговке вчера
   последнюю малину накрыли фраера
   – И что у вас там за малина?
   Как ни странно, но это понятие оказалось Остерману знакомо. Он заговорщицки подмигнул:
   – Посмотришь, не пожалеешь! Малинка – пальчики оближешь!
   Однако, еще не видя этой разлюли-малины, я уже начал жалеть, что даю втянуть себя в новую авантюру. Мы съехали с Лиговки в боковую улицу, и Остерман велел кучеру остановиться. Я рассчитался, и дальше мы пошли пешком.
   – Извозчики – сплошь доносчики, – срифмовал ходатай по делам. – Пешим ходом надежнее.
   Пропетляв по переулкам, мы подошли к усадьбе с высоким глухим забором, ничем не отличающейся от других подворий на этой глухой улочке Здесь явственно чувствовалась близость к окраине города, воздух был чище, а дворы больше и шире чем в центре Генрих Васильевич отпер «секретный» запор у калитки – потянул за спрятанную веревочку и поднял с внутренней стороны накидную щеколду, дверца открылась, и мы вошли во двор, в глубине которого, полускрытый за деревьями, виднелся большой дом.
   – Вот и наша малинка! – довольно сказал ходатай, прямиком по хрустящей от свеженасыпанного песка дорожке, направляясь к таинственному зданию.
   Окна в доме были или темны, или закрыты плотными шторами так, что наружу не пробивалось ни лучика света И сам дом, и парк, по которому мы шли, казались добропорядочными и унылыми. На «воровскую малину» этот комплекс не походил никаким образом, разве что на «дворянскую».
   – Приготовь, князь, сто рублей, – предупредил Остерман, когда мы подошли ко входу.