Шхиян Сергей. Царская пленница

   – Давай, малый, спускайся, – продолжал монотонно говорить палач, даже не глядя на меня.
   Я подошел к люку. Мастодонт протянул лапищу, собираясь схватить меня. Мне это никак не светило – сбросит вниз, окажусь со сломанными конечностями. Я качнулся в сторону и легко от него увернулся. Он удивленно посмотрел на свою ладонь и близоруко прищурился, что я тут же про себя отметил. Похоже, что у него были проблемы со зрением.
   – Это ты, малый, нехорошо делаешь, не по совести. Все одно тебе скоро конец, коли их благородие приказали. А как меня осердишь, я тебе большую пытку учиню, так что помрешь во грехе, – опять укоризненно заговорил он. – Тебе не лестно, а мне хлопотно.
   Резоны у Микулушки были убедительные, однако полететь в подвал со свернутой шеей у меня желания не было, и я продолжал уворачиваться от его неуклюжих попыток меня поймать. В самый разгар наших игрищ в дверь постучали.
   – И кого нелегкая несет? – посетовал палач и громко спросил: – Кто там?
   – Это я, открой, – ответил Сил Силыч.
   Микулушка бросился отодвигать засов. Надворный советник в комнату не вошел, а принялся инструктировать помощника в коридоре. Я подошел ближе к приоткрытой двери и слышал весь разговор:
   – Ты, Микула, с мальцом не манкируй, ты его хорошо попытай. Я зайду, проверю. А то у тебя в последнее время все больно быстро помирать стали. Поди, лень работать, так ты их зря давишь!
   – Так я тут ни при чем, ваше высокородие, они сами мрут.
   – Ты у меня поговоришь, долдон, совсем обленился! Я за такую работу не похвалю! Ты мне с басурмана кожу сыми, да так, чтобы живым остался. Мы его посыплем сольцой, он и чего не знает, расскажет. Так что ты, Микулушка, старайся, и я тебя не оставлю.
   Дав указания, Сил Силыч удалился. Палач вернулся в комнату и вновь запер дверь.
   – Слыхал, малый, что ихнее высокородие велели? – вновь забубнил себе под нос мастодонт. – Не повезло тебе, малый. Они, ихее высокородие Сил Силыч, строги-с. Прогневил ты их! Видать, такая твоя судьба. В муках помирать придется. Без кожи, что за жисть. Без кожи не проживешь. Ну, давай, лезь в подвал. Не боись, я тебя здесь не трону. Зачем полы-то марать.
   – Свет давай, – сказал я, оставив попытки прикидываться не знающим русский язык. – Без света в подвал не полезу.
   – Ишь ты, какой упрямый, – пробурчал Микулушка, сделав очередную безуспешную попытку меня поймать. – Будет тебе свет, коли хочешь. Я не без понятия, без света, оно, конечно, не дело.
   Он, не торопясь, подошел к полке и снял с нее два свечных фонарика. После этого вытащил из кармана огниво и начал неспешно добывать огонь. Зажигать их от горящих свечей почему-то не стал. Я внимательно наблюдал за его действиями, ожидая подвоха. Когда, наконец, трут разгорелся, он зажег от него свечи и только тогда решил попробовать меня обмануть:
   – На, малый, лампадку-то, – сказал он, хитро щуря глаза и протягивая мне фонарь.
   – Поставь на пол и отойди к двери, – велел я, не трогаясь с места.
   – Ишь ты, басурманин, а ушлый какой, – уважительно признал палач.
   Он протопал к двери, оставив светильники на полу около люка. Я взял оба фонаря и сбежал по крутой лестнице в смрадную тьму.
   – Ты, бестолковый, зачем обе лампадки забрал? – сердито закричал Микулушка, наклоняясь над люком. Я не стал терять времени на объяснение своего странного поступка и начал спешно исследовать поле предстоящего сражения.
   Было похоже на то, что Сил Силыч свое дело знал туго. Пыточная камера была не так театрально устрашающа, как в Петропавловской крепости, но гораздо эффективнее. Чувствовалось, что простаивать ей не давали. Страшные следы совершавшихся здесь преступлений пробрали меня до тошноты. Свет свечных фонарей был тускл и не позволял разглядеть детали, но отрубленная посиневшая кисть руки, лежащая на плахе возле лестницы, давала представление, что здесь творится. Остальное можно было домыслить по трупному запаху.
   Относительно небольшой, двадцать – двадцать пять квадратных метров подвал, был тесно заставлен пыточными снарядами. Я не стал отгадывать их назначение и несколько секунд свободы посвятил поискам оружия. Лучик от свечи метался по столам и полу, но ничего подходящего я не увидел. Единственное, что в этой ситуации могло мне пригодиться, был топор, торчащий из плахи.
   Я зажмурил глаза и сбросил на пол мертвую кисть, после чего ухватился за длинную рукоятку и рванул ее на себя, но топор, глубоко вогнанный в колоду, даже не шевельнулся. Палач между тем не спеша спускался вниз по лестнице.
   – Ишь ты, малый, какой шустрый, куда тебе спешить-то? – осуждающе произнес Микулушка, сходя с последней ступени. – Фонари, говорю, давай, тебе они без надобности.
   Я, не обращая на него внимания, боролся с топором. После неимоверных усилий, от которых показалось, у меня порвутся на руках мышцы, он начал шевелиться. Однако вытащить его из плахи я не успел.
   Палач был уже рядом, и я сделал единственное, что мне оставалось: задул оба фонаря. Мы оказались в полной, абсолютной темноте.
   – Ах ты, сволота… – начал говорить Микула, и впервые за все время нашего знакомства в его голосе появились какие-то слабые эмоции.
   Далее его речь состояла из бессвязных выкриков, приводить которые из соображений политкорректности я не стану. Пока мастодонт матерился, я сделал несколько шагов в сторону, стараясь не терять ориентацию.
   Моя неспровоцированная подлость очень разобидела Микулушку, тем более что теперь ему нужно было возвращаться наверх и опять решать проблему со светом.
   Я, не двигаясь, стоял на месте, ожидая, когда мой «визави» освободит плацдарм.
   Выпустив пар, мастодонт успокоился и тоже затаился, пытаясь определить, куда я делся. Выдавало его шумное дыхание. Чтобы он не смог меня услышать, я стал дышать в такт с ним. Бесполезно потеряв время, Микулушка сделал несколько попыток поймать меня, пользуясь своим знанием здешней обстановки. Слава Богу, что у него ничего из этого не получилось. Потом он сам же больно ударился обо что-то и разразился проклятиями.
   – Иди-ка, малый, сюда, – вдруг прежним сонным, бормочущим голосом попросил он. – А то я ничего не вижу. Ты помоги мне, а я тебя помилую!
   Я, понятное дело, никак не откликнулся на такое заманчивое предложение, стоял на прежнем месте, дыша с ним в такт.
   Уяснив, что без света меня ему не поймать, палач двинулся к лестнице и начал подниматься вверх. Я тут же бросился к плахе и вцепился в древко топора. Пока Микулушка топал по лестнице, я с силой отчаянья пытался вырвать лезвие топора из крепко державшей его древесины. Мастодонт, между тем, откинул крышку люка, вылез наружу и по глупости не закрыл ее за собой.
   В подвал теперь попадало немного света, достаточного для того, чтобы я смог как-то сориентироваться. Сверху топали слоновые ноги палача. Я решил, что он опять станет зажигать свечу от трута, и у меня есть около минуты времени. Появилась возможность хоть как-то обдумать ситуацию. Решение пришло само собой. Плаха была так велика, что я смог забраться на нее и теперь, упершись обеими ногами, сумел, наконец, выдернуть топор.
   Сразу мне стало легко и спокойно. Теперь я был вооружен и, вероятно, очень опасен. Оставалось только придумать, как распорядиться своим страшным оружием. При нашей разнице в весе, росте и силе, топор был не более чем козырная шестерка в колоде случайностей. Нужно было усилить свои шансы за счет позиции.
   Моего палача нужно было посылать за смертью. Он опять возился с кресалом, трутом, потом долго искал новый светильник. Меня же била нервная дрожь, и не терпелось начать боевые действия.
   Я стал прикидывать, как лучше распорядиться подаренным шансом победить. Резонно было залезть на один из пыточных столов и, таким образом уровняв наши роста, шарахнуть амбала топором по голове. К сожалению, подходящий стол находился довольно далеко от лестницы, и если Микулушке удастся меня вовремя заметить, то мне не поможет никакой топор.
   Любопытно, но никакие гуманно-интеллигентские рассуждения о том, что мы с палачом оба жертвы, не помню чего, то ли общества, то ли обстоятельств, и связаны друг с другом духовно, в эту минуту мне в голову не пришли. Поэтому бросать ему перчатку и вызывать на честный, благородный бой, да еще с поднятым забралом, я не собирался.
   В эти страшные минуты ожидания даже фактический убийца Сил Силыч, приказавший подвергнуть страшной пытке совершенно невинного человека, почти ребенка, не вызывал у меня такого порыва ненависти, как это тупое и равнодушное подобие человека. Сейчас Микулушка был реальным, безжалостным врагом, которого нужно уничтожить, поэтому самоанализ, рефлексию и угрызения совести, если они вдруг когда-нибудь у меня появятся, я оставил на потом.
   Благодаря медлительности моего оппонента, я успел продумать план действий и начал приводить его в исполнение. Я нашел какую-то дощатую тумбу непонятного назначения и, подтащив ее к лестнице, установил так, чтобы она стояла достаточно близко, но и не бросалась в глаза. Как только Микулушка, управившись с огнивом, начал спускаться, я спрятался за нее.
   Теперь он воспользовался не свечными фонариками, которые остались здесь, внизу, а смоляным факелом, дававшим не в пример больше света. Факел чадил, шипел плавящейся смолой и еще не совсем разгорелся, когда Микулушка начал спускаться в свою преисподнюю. Почему-то эта тупая скотина полезла в подвал, держа его вверху, над головой. Опустившись на глубину своего роста, он еще надумал прикрыть за собой люк, чтобы мои стоны и крики не обеспокоили их высокородие, господина следователя.
   Упускать такую возможность, было бы преступной безответственностью. Поэтому я кардинально изменил план нападения и, забыв осторожность, вскочил на тумбу. Найдя равновесие и твердую опору, я примерился и, широко размахнувшись, ударил наискось, так, как рубят деревья, туда, куда достал топор: по голени гиганта. Не могу припомнить, какого эффекта я ожидал, если вообще у меня были мысли по этому поводу. Скорее всего, в таких ситуациях ждешь только конечного результата, не очень представляя реальных последствий поступка.
   Тяжелый, острый как бритва профессиональный топор палача, описал полукруг и столкнулся с препятствием. Раздался треск и хруст. Нога не выдержала удара инструмента и, выпав из штанины, пролетела вниз мимо моего лица. Следом рухнуло тело гиганта, внезапно потерявшее опору. Результат, как говорится, превзошел все мыслимые ожидания.
   Еще до конца не осознав, что натворил, я соскочил с тумбы и, подхватив чуть не загасший факел, выпавший из руки Микулушки, отпрыгнул вглубь подвала. Только теперь я увидел результат своей акции. Палач катался по полу, ревя, как дикий зверь. Из пустой штанины хлестала кровь.
   Меня начала бить дрожь. Желудок начал переворачиваться, поднимаясь к горлу. Однако новая опасность отвлекла от излишней драматизации своего спонтанного, негуманного поступка. Микулушка, несмотря на страшную рану, вскочил на здоровую ногу и дотянулся до незамеченной мною до сего момента дубины. Ослепленный яростью, видимо еще более сильной, чем боль, он сделал гигантский прыжок на одной ноге, почти настигнув меня.
   Я в это время боролся со спазмами в желудке и едва не запоздал. Дубина зашуршала в воздухе и почти достала меня. Только в последний момент мое маленькое гибкое тело инстинктивно успело отклониться. Тяжелая палица потянула гиганта центробежной силой, но он каким-то чудом сумел удержаться в вертикальном положении Пока мастодонт возвращал телу центр тяжести, я отбежал в самый дальний от него угол подвала.
   Все это происходило очень быстро и, скорее всего, на уровне инстинктов. Я, как и моя жертва, находился в шоковом состоянии. Продолжая держать в руке факел, я торчал перед Микулушкой, как городок на площадке. Меня спасала только его неимоверная глупость. Вместо того чтобы бросить в меня дубину, он решил убить меня «собственной рукой». Рыча и сыпля проклятиями, палач опять прыгнул в мою сторону, но я уже немного оклемался и без труда отскочил от него на безопасное расстояние, укрывшись за какой-то дыбой.
   Факел, который мне здорово мешал, я бросил, и Микулушка потерял меня из виду. Боль еще не дошла до него по-настоящему, и он сделал последнюю попытку достать меня. Хорошо ориентируясь на своем «рабочем месте», он довольно точно вычислил, где я могу спрятаться. Однако я был начеку и без труда увернулся от его очередной сокрушительной атаки.
   Палица, прошуршав в воздухе, с грохотом стукнула по «пресс-ящику», как я назвал про себя клетку с винтом наверху, развалив его на части. После сильнейшего удара гигант опять потерял равновесие, но на этот раз не смог устоять на одной ноге и, как подкошенный, повалился на невидимый, черный пол.
   Мне не часто хочется вспоминать несколько следующих минут своей жизни… Однако из песни слов не выкинешь,
   Микулушка, ухватившись могучими руками за столбы дыбы и заревев, как раненый зверь, встал на свою здоровую ногу. Мне опять пришлось припадать к вонючему, осклизлому полу. Чтобы покончить с игрой со смертью, я решил лишить своего противника его оружия, вместе с рукой, которая его держала.
   Оставив топор, я какой-то палкой, как пикой, двинул его в пах. Удар был «подлый», из-за угла. Пока он ревел от ярости и боли и искал меня взглядом, я вскочил на длинный стол и, выбрав удобный момент, ударил его топором по руке чуть ниже плеча. Монстр заревел, попытался удержаться за свой столб потерянной дланью и рухнул наземь.
   Теперь ему было не до мести. Я подобрал притухший факел и убрался в дальний угол подвала. Теперь, когда непосредственная опасность миновала, мои ноги почему-то сделались ватными, а тело била мелкая, противная дрожь.
   Микулушка, валяясь на полу, звероподобно выл, периодически выкрикивая нечленораздельные угрозы. Я опустился в кресло, бывшее частью жуткого устройства для дробления пальцев ног, так называемый «испанский сапог», и, заткнув уши, отдыхал, стараясь привести себя в норму. Уйти, пока он продолжает кричать, я не рисковал, не зная, как далеко разносятся звуки в пустом, тихом доме. Не зря же «заплечных дел мастер» каждый раз закрывал за собой крышку люка.
   Логичнее всего было бы добить палача топором, но на такой подвиг моего героизма не хватило. Оставалось ждать, пока Микулушка не «отойдет» естественным путем. Через двадцать мнут его проклятия начали переходить во всхлипывания и стоны.
   Кончилось тем, что душегуб начал скулить. Теперь он не ругался, а унижено просил дать ему «испить водицы». Однако никакого желания облегчить страдания умирающему или перевязать раны страждущему я не испытывал. Причем не столько из опасения попасться ему в руку, сколько видя кругом следы его профессиональной деятельности.
   Палач, умирая, умолял то помочь, то позвать священника для исповеди. Чтобы отвлечься от отвратительной сцены, я начал осматривать помещение. Пыточные приспособления были просты в конструкции, надежно сработаны и изощренно жестоки.
   Злодей Сил Силыч собрал в этом помещении изобретения самых разных народов. Он отказался от угрожающего антуража, нужного не столько для физического, сколько для психологического давления. Людей здесь ломали технологически грамотно, не оставляя жертвам ни единого шанса выжить.
   Так же рационально уничтожались следы пыток и убийств. Тела расчленялись на огромной плахе и в нагруженных камнями рогожных мешках (запас которых был внушителен) топили в реке, выбрасывая в специальную дверку. Дело у Сил Силыча было поставлено на поток.
   Чем дольше я находился в этом помещении, тем большую ненависть и отвращение испытывал к благостному старцу – организатору подпольного предприятия смерти. Мне расхотелось бежать, я начал закипать гневом. Возникло непреодолимое желание поставить точку в карьере надворного советника.
   Разобравшись в обстановке, я обнаружил, что выбраться из подвала проще простого, нужно только открыть дверцу для сброса в реку замученных и убитых людей и вылезти через нее на волю. Обнаружив путь для отступления, на случай непредвиденных осложнений, я окончательно успокоился. Оставалось дождаться, когда Микулушка сомлеет от потери крови.
   Чтобы отвлечься, я начал придумывать себя занятия: обошел подвал, поднатужившись, открыл дверцу для выброса тел. Послышался плеск воды. Я высунулся наружу. Река оказалась совсем рядом, всего в полуметре от стены. В очередной раз я подивился изобретательности старичка, видимо, пользующегося любым подъемом воды в Неве, для дармовой уборки подвала. От близости реки нестерпимо захотелось выкупаться, смыть с себя кровь, грязь и смрад последних дней. Удержала только мысль о страшных рогожных мешках, лежащих где-то рядом, в глубине.
   Было похоже, что мастодонт свое отжил. Он тихо стонал и дышал коротко и прерывисто. Я на всякий случай потыкал его дубиной, очень осторожно и с почтительного расстояния. Микулушка со своей животной силой, даже умирающий был крайне опасен. Он никак на меня не отреагировал, только пробормотал что-то нечленораздельное.
   Путь наверх был открыт. Я подобрал потушенный свечной фонарик, запалил его от прогорающего факела и все с тем же топором поднялся по лестнице. Крышка люка оказалась неимоверно тяжелой. Пришлось, что было сил, упереться ногами в ступени и толкать ее и руками, и головой, пока она не открылась. В комнате, как я и ожидал, никого не было. «Хитрый» палач намеренно оставил дверь на задвижке, чтобы хозяин не застал его врасплох.
   Мне осталось отодвинуть засов и проверить коридор. Он был пуст. Я понадеялся на то, что, для большей секретности, старичок не держит в доме много прислуги. До сих пор я видел только одного слугу – рябого толстяка с прыщавым лицом. Однако рисковать не хотел и на розыски «благодетеля» пошел с предельной осторожностью.
   Я вернулся по коридору в противоположный конец здания, где сидел взаперти в коморке. Нашел узкую стационарную лестницу, ведущую наверх. Поднялся по ней на второй этаж и попал в какой-то коридор без окон.
   Освещая путь свечным фонарем, я пошел вдоль длинного, широкого коридора. В него выходили закрытые на висячие замки двери. Только в самом его конце нашлась одна незапертая комната.
   Стараясь не скрипнуть петлями, я очень осторожно приоткрыл дверь. В образовавшуюся щель стала видна большая комната, освещенная сумеречным утренним светом.
   Сначала я решил, что это нечто вроде склада. Она была заставлена разномастной мебелью, по виду дорогой. Я увеличил щель и просунул голову внутрь. Теперь мне стал виден диван, застеленный какими-то тряпками, и предметы мужской одежды, разбросанные по стулья и креслам.
   Я проскользнул внутрь и только тогда разглядел два канделябра утыканных горящими свечами. Они стояли на большом письменном столе. Сам стол был украшен вычурной серебряной чернильницей в виде средневекового европейского города, массивным глобусом и статуэткой летящего ангела.
   Перед ним, спинкой к дверям, высилось большое резное кресло, в котором кто-то сидел – была видна рука лежащая на подлокотнике.
   Я прокрался вперед, скрываясь за креслом, и увидел на краю стола свою обнаженную саблю. Их благородие титулярный советник Сил Силыч, склонив лысую, с седым венчиком волос голову, через большую лупу рассматривал украшавшие ножны самоцветные камни. Он так увлекся изучением новоприобретенного сокровища, что опомнился только тогда, когда я взял со стола оружие.
   Старик вздрогнул от неожиданности, но самообладания не потерял, только бросил на меня из-за плеча быстрый, косой взгляд. Потом повернулся так, что оказался лицом ко мне
   – Якши ятаган, бала, – сказал он на ломанном татарском языке и хорошо, по-доброму улыбнулся.
   Я поразился такой выдержке и усилил, как говорится, бдительность.
   – Абсолютно с вами согласен, уважаемый аксакал, вещь действительно редкая, возможно уникальная, настоящий индийский булат, времен первых крестовых походов, а то и того старее.
   Такого поворота событий Сил Силыч не ожидал. Глаза его вспыхнули, как будто в них полыхнул отсвет канделябров. Однако он тут же взял себя в руки и с дробным старческим смешком спросил:
   – Так ты понимаешь русскую речь? Вот и молодцом. А как там мой Микула, вы же, кажется, были вместе?
   – С Микулушкой, Сил Силыч, вышла промашка. Приказал вам долго жить.
   Глаза следователя опять на миг вышли из-под его контроля и полыхнули холодной, беспощадной яростью. Я невольно отступил назад, подумав, что он бросится на меня. Однако старик сумел взять себя в руки и заискивающе, ласково мне улыбнулся, как своему любимому начальнику. Особой нужды в этом не было. Я стоял с окровавленным топором в левой и обнаженной саблей в правой руке и смотрел на него без особого восторга и благоговения.
   – Преставился, говоришь? Бог ему судья. Очень плохим был человеком. Я его сам боялся! Зверем был, чистым зверем был покойник! Ну, что ж, собаке собачья смерть! – старик явно не до конца врубился в ситуацию и продолжал парить мне мозги по старой, накатанной схеме. – А ты, значит, теперь здесь! Молодцом! Ты мне сразу понравился. Что ж, думаю, мы сможем поладить.
   – Я в этом не уверен, – усомнился я, стараясь говорить так же, как и он, просто, без аффектации.
   – Почему же? Паренек ты смышленый, поможешь мне найти Крылова, я сделаю тебе хороший паспорт, и гуляй на все четыре стороны. А захочешь, к себе возьму служить, помогу получить классный чин. Глядишь, дворянином станешь, а то и того выше, графом! Будешь на золотой карете ездить, чего лучше!
   – А зачем вам так понадобился Крылов?
   – Тебе пока этого не понять.
   – Объясните, может, и пойму. Нам теперь спешить некуда. Сами же вы, Сил Силыч, сказали, что я смышленый.
   У следователя дрогнули веки. При мне его никто не называл по имени-отчеству, он это помнил и сразу отметил мою непонятную осведомленность.
   – А откуда ты знаешь мое прозвание?
   – Как же, – с плохо скрытой насмешкой ответил я, – вы человек известный, надворный советник, без пяти минут – князь!
   – Ты мальчик, как я погляжу, не так-то прост. И, думаю, не тот за кого себя выдаешь…
   – Вы собирались рассказать, зачем вам так понадобился Крылов, – вернулся я к прерванному разговору.
   – Он очень опасный человек, – таинственным тоном сказал старик. – Опаснейший! Убийца! Народа погубил – тьму. Сирот ножом на куски резал! А денег награбил, не меряно! Вот я и хотел отчизне службу сослужить, – добавил следователь, приметив, что я не очень поверил в его страшилку. – Мне самому-то, много ли нужно? Хлеба корочку, да кашки тарелочку. Для деток малых стараюсь, чтобы, как призовет меня Господь, с голоду не опухли, по миру с сумой не побирались!
   Старик так расчувствовался, что пустил натуральную слезу, и тут же смущенно вытер щеки руками.
   – Жена, значит, детки малые? – посочувствовал я. – На молочко не хватает?
   – Истинная правда. Ох, как бедуем! Не каждый день маковую росинку во рту держим!
   – Значит, деток нечем кормить? – прервал я прочувственную тираду. – А люди говорят, что вы бобыль. Деток, выходит, на стороне прижили?
   – Что ты, мальчик, понимаешь, деньги всем нужны: и малым и старым! Я смолоду много лиха натерпелся, в обносках ходил, сухой коркой питался!
   – Так ведь это когда было, а сейчас уже есть, поди, лишняя копеечка? Вот пошарю по вашим закромам, может, что и сыщется. А коли не найду – тогда и посочувствую. Только, думаю, у вас не только на молочишко, но и на водочку найдется! – провоцировал я прижимистого старичка.
   Удар по святому он воспринял неожиданно нервозно. Оказалось, что и у него есть Ахиллесова пята:
   – Ты не посмеешь! – неожиданно закричал Сил Силыч, мечась взглядом по комнате. – Гляди, обидишь сироту, тебя Бог накажет! Будешь гореть в геенне огненной! Мне не денег, мне тебя жалко! Погубишь душу на веки вечные!
   – Ну, с Богом я как-нибудь вопрос решу, – успокоил я заботливого старичка.
   – Не богохульствуй, неразумный! – заспешил, захлебываясь словами, старичок. – Чужое брать смертный грех! За это ответ держать придется. Ваш басурманский бог тоже, поди, за воровство не похвалит. Увидишь, заставят тебя черти лизать каленые сковородки! Тогда вспомнишь меня! Кровавыми слезами зальешься! Зачем, скажешь, обокрал я немощного, благородного старца. Покаешься, да только поздно будет! Коли хочешь душу спасти, ступай себе с миром. Я тебя не знаю, ты меня…
   – Дело в том, что я-то тебя, как раз и знаю, благородный старец. Только что из твоего подвала вылез. Вот и хочу у тебя спросить, сколько ты там людей замучил и убил?
   – Мучил! – неожиданно легко согласился Сил Силыч, которому не изменила быстрота реакции. – Но не корысти ради, а чтобы они в муках искупили грехи свои и очищенными предстали перед Господом нашим! Перед ликом его Пречистым! Для их же блага, во имя спасения души!
   – Вот и я помогу тебе предстать перед Создателем или Сатаной в муках, нищим и чистым, – пообещал я.
   Старик не выдержал и дернулся было в мою сторону, но, увидев нацеленное в грудь острие клинка, откачнулся назад. Лицемерить больше не имело смысла, и лицо его сделалось угрожающе угрюмым. Однако последнюю попытку околпачить юнца он еще предпринял. Следователь отодвинул кресло, вышел из-за стола и встал передо мной, гордо приподняв голову.
   – И ты, грязный басурманин, дерзнешь поднять руку на русского дворянина, государева слугу!
   Выплюнув мне в лицо оскорбительную тираду, Сил Силыч, в ожидании смиренного отступления, грозно подбоченился левой рукой, а правую незаметно засунул в карман шлафрока. По выражению моего лица титулярный советник понял, что руку на него я непременно подниму, он опустил плечи и немного отступил назад.