Шхиян Сергей. Царская пленница

   Только оказавшись на Васильевском острове, я успокоился. Обогнать меня мои спутники не могли никаким образом. У меня создавался даже запас времени, чтобы, не вызывая подозрений поспешностью, спокойно попрощаться с хозяйкой и съехать с квартиры.
   Милая фрау Липпгарт очень расстроилась, увидев меня одного, да еще и во встрепанном состоянии.
   – Почему вы есть один, что у вас происходить? – воскликнула она. – Где есть фрейлейн Мария и милый херр Рогожин? Они обвенчаться?
   – Все зер гут, фрау Липпгарт, – успокоил я ее. – Обвенчались и скоро приедут, Вы не видели моего брата?
   – Нет, принце Хасбулат не приходить наш хауз.
   – Как только он придет, передайте ему, что заболела наша любимая мама, и нужно чтобы он срочно к ней приехал.
   – О, хворать ваш либен мутер! Это не есть хорошо! Вы уезжать мой пансион, это тоже не есть хорошо!
   – Не беспокойтесь, мы скоро вернемся, – обнадежил я расстроенную хозяйку. – Мы платить деньги за свой номер, – перешел я для лучшего взаимопонимания на ломанный русский язык. – И мы давать вам презент!
   Не откладывая дела в долгий ящик, я протянул фрау сотенную бумажку из запасов Сил Силыча.
   – Еще прошу передать от имени брата деньги на приданное Марье Ивановне. Только отдайте их, когда будете с ней вдвоем.
   Увидев пачку сторублевок, бедная Липпгарт совсем разомлела:
   – Ваш брат принц есть благородный русский князь! – воскликнула она.
   – Вашими бы устами да мед пить, – ответил я сложной для ее понимания пословицей.
   Оставив хозяйку упиваться участием в романтическом, сентиментальном приключении, я спешно прошел в свою комнату и переоделся в мужское платье.
   Однако чтобы не вводить фрау в ступор, повязал голову платком и надел свой многострадальный салоп. Потом связал вещи в узел, замотал в них «сидор» с деньгами и торопливо покинул этот гостеприимный кров, где, надеюсь, нашла свое семейное счастье симпатичная мне фрау Мария. О судьбе Ивана Ивановича Рогожина я не думал, понадеявшись, что, под управлением жены, он когда-нибудь, возможно, и превратится в человека.

Глава восьмая

   На свою «конспиративную квартиру» на Мойке я ехал по всем правилам шпионских романов. Три раза менял экипажи, в крытом фиакре окончательно преобразился из женщины в мужчину и поменял в модной лавке на Невском проспекте свою старую одежду на новый элегантный костюм. В парикмахерской на Большой Морской купил самый отпадный парик и в трущобную комнатушку в меблированных комнатах, прибыл как король на именины. Теперь я выглядел полным франтом, чем и привлек пристальное внимание хозяина малины.
   Не успел я войти в свою каморку, как этот достойный соотечественник явился с визитом и предложением помочь мне потратить лишние деньги.
   Хозяину на вид было лет сорок.
   Главной его достопримечательностью, по-моему, была голова, расчерченная надвое узкой, длинной лысиной.
   – Изволите пребывать всем в довольствии? – спросил он, входя в комнатушку, слегка освещенную крошечным окошком, примостившимся под самым потолком.
   – Изволю, – кратко ответил я.
   Думаю, что почтенного домовладельца именно эта часть разговора совсем не интересовала, а большее любопытство вызвал мой узел с вещами.
   – Вы редко бываете дома, и я не имел чести лично выразить вам свое почтение, – пошел он с другого конца. – Изволите прибыть в Санкт-Петербург из дальних земель?
   – Нет, всего-навсего из Курска.
   – Имеете интерес в столице? – продолжал допытываться лысый ловчила, так и стреляя по углам глазами.
   – С прошением в Сенат, – буднично ответил я. – Позвольте представиться, курский помещик Иван Иванович Рогожин.
   – С прошением… – протянул домовладелец, тут же теряя ко мне значительную часть интереса. – Вы такие молодые, и уже помещик!
   – По наследству получил, теперь сужусь, – расшифровал я свой интерес к Сенату.
   – Изрядное именьице?
   – Двадцать тысяч десятин и восемьсот душ!
   Домохозяин невольно присвистнул.
   – Хороший кусок! Я думаю, такому почтенному человеку обидно жить в этой каморке. У нас для чистых гостей есть достойные покои.
   – Это пустое, – ответил я. – Мне здесь только переночевать. Я больше по ресторациям хожу. Уважаю, знаете ли, почтеннейший…
   – Михайло Михалыч, – подсказал хозяин.
   – Почтеннейший Михайло Михалыч, ресторации.
   – Очень похвально, – одобрил хозяин, – особливо, что касается барышень…
   – Барышнями тоже интересуюсь, потому как нахожусь в молодых летах.
   – Это почтеннейший Иван Иванович, пустяк. Этакого добра мы вам можем предоставить, сколько пожелаете. Барышни – пальчики оближете! Чистые конфекты!
   – Это хорошо! Барышни это всегда лестно! Особливо фигуристые! – окончательно перешел я на стилистику хозяина. – Как свое дело разрешу, так думаю у вас в Питере и жениться.
   – И это приветственно. Особливо как на фигуристой…
   – Вот это не нужно. Мне и без женитьбы барышень такого обличия хватит. Жениться нужно по разуму, на знатной персоне из самых первых аристократок!
   – Душевно рад в таком молодом человеке видеть столько зрелой мудрости, – даже просиял от удовольствия Михайло Михалыч. – Ежели нужда есть, то и в знатное обчество-с ввести-с можно. Мы дорогим гостям завсегда услужить рады.
   – Это весьма похвально, – надуваясь от детской спеси, солидно сказал я. – Только сами посудите, Михайло Михалыч, как мне на аристократке жениться, коли сам я, тьфу, Рогожин. Скажет, поди: что за такая рогожа, ни рожа, ни кожа!
   – Это какая аристократка… Иной, что в годах, и за Рогожина выйти будет лестно. Тем паче при таком именьице!
   – Мне это не подходит, – грустно сказал я. – Зачем на старухе-бесприданнице жениться. Мне бы самому князем или графом стать. Тогда другой разговор будет.
   – Это как же можно князем стать? – вытаращил на меня глаза хозяин. – Князем нужно родиться.
   – Не скажите. Ежели паспорт есть, а в нем написано: граф, мол, такой-то, или князь разэтакий-то, то и все дела.
   – Так ведь жена узнает обман и к приставу потянет!
   – Когда повенчаемся, поздно будет тянуть. Самой, поди, не захочется Рогожиной быть. Вот ежели бы вы, Михайло Михалыч, помогли мне такой документ получить, то я бы в долгу не остался!
   Домохозяин задумался. Видимо, такой вид бизнеса, ему в голову не приходил.
   – А как же геральдики? Там ведь все прописано.
   – У нас на Руси сроду порядка не было, – высказал я зрелую для своего юного возраста мысль. – Тем паче в каждой губернии своя особая геральдическая управа. Пока в них разберутся, я сто раз жениться успею. Да и приписаться к какому-нибудь роду можно. Великое дело, одним князем больше, одним меньше!
   – Да-с, хорошая у нас молодежь растет, – уважительно сказал Михайло Михалыч. – Такое не каждому старику в голову придет. Этак каждый захотел, и враз князем стал!
   – Вы подумайте, может быть, у вас найдется чиновничек знакомый, что в таких делах понимает. Я и его, и вас не обижу.
   – Подумать можно. Есть у меня один приятель из этого департамента. Сам с виду, тьфу, а не человек, а в голове много понятий имеет. Поговорю. А пока может барышню прислать, али сразу двух?
   – Барышни от нас никуда не денутся. Я и так всю ночь с их сестрами прокувыркался, сейчас отдохнуть самое время.
   – Ну, отдыхайте, отдыхайте, ваше княжеское сиятельство, – засмеялся Михайло Михалыч. – Очень лестно было познакомиться с таким здравомыслящим юношей!
   Однако отдыхать мне пока было некогда. Нужно было начинать поиски Ивана и доставать документы. Закинув по этому поводу удочку домохозяину, я отправился в Трактир вблизи Сенного рынка поужинать, и заодно познакомиться с ходатаями по делам, предтечами будущих адвокатов, которых там толклось великое множество.
   Трактиром заведение называлось, потрафляя национальному чувству посетителей, на самом деле это был приличный, даже по петербургским меркам ресторан с двумя залами и отдельными кабинетам. Народу здесь было много, но особого веселья не чувствовалось. Посетители больше занимались делами, чем развлекались.
   Не успел я сделать заказ, как около моего столика возник колоритный господин в визитке – однобортном коротком сюртуке с закругленными полами, и лорнетом в правой руке. У него были бритые щеки, длинное лицо и пронзительные глаза.
   – Позвольте отрекомендоваться, молодой человек, Остерман Генрих Васильевич, ходатай по делам. Вы, как я вижу, здесь пока чужой, и никого не знаете?
   То, что в течение двух часов два совершенно разных человека уверено принимали меня за провинциального лоха, мне не понравилось. Вероятно, я где-то сильно напутал со своей новой одеждой.
   – Очень приятно, – вежливо ответил я. – Действительно, у меня здесь нет знакомых, я только сегодня приехал в Петербург.
   – О, это легко исправить, – покровительственно сказал Остерман, – у вас теперь есть и знакомый, и друг, и покровитель!
   – Один во всех трех лицах? Надеюсь это вы, Генрих Васильевич?
   Моя легкая ирония новому знакомцу почему-то не понравилась, он ожидал вопроса, кто эти мои названные благодетели, и не придумал, как сразу ответить. Однако он не ушел и даже попросил разрешения составить мне компанию.
   – Конечно, садитесь, буду рад, – пригласил я его к столу. – По каким делам изволите ходатайствовать?
   – Что? – сначала не понял он, потом ответил: – Исключительно по всем!
   – Жаль.
   – Почему жаль? Я вас не понимаю, молодой человек!
   – Значит, вы все знаете понемногу и ничего толком.
   Генрих Васильевич обдумал мои слова и обиделся.
   – Вы, молодой человек, не тот, за кого себя выдаете! – сказал он, отирая бледный лоб. – Вы действительно только сегодня приехали в Санкт-Петербург?
   – А за кого я себя выдаю? – поинтересовался я, не отвечая на его вопрос.
   – Давайте не будем пикироваться, – подумав, сказал новый знакомый, – у вас есть нужда в судебной помощи?
   – Нет, я пришел просто поужинать.
   – Тогда я, кажется, попал не по адресу, мне показалось, что вам нужен наставник.
   – Наставник нужен каждому человеку, и коли вы свободны, то я приглашаю вас отужинать со мной, – миролюбиво сказал я, решив не гнать этого колоритного афериста.
   – Сочту за удовольствие, – совсем другим тоном сказал Остерман. – Позвольте узнать, с кем имею честь.
   Я собрался было опять назваться Рогожиным, но в последний момент передумал и сыграл на восточный мотив:
   – Князь Абашидзе. – Надеюсь бывший президент Аджарии простит мне такое самозванство.
   – Так вы князь! – уважительно сказал Генрих Васильевич.
   – Наш род существует с седьмого века. А вы, вероятно, граф? – поинтересовался я совершенно серьезным тоном.
   – Почему граф? – удивился новый знакомый.
   – Разве Остерманы не графский род?
   – Вы в этом смысле? Возможно, мы с графами Остерманами и в родстве. Правда, я об этом ничего не знаю.
   То, что мой гость не примазался к титулованным однофамильцам, говорило в его пользу. Мужик оказался без снобистских понтов.
   – Что будем пить? – спросил я его.
   – Я больше русскую водку предпочитаю, – усмехнувшись, ответил он. – Квасной, знаете ли, патриотизм.
   – Давайте водку. Вы как завсегдатай знаете здешнюю кухню?
   – Да я вижу, князь, вы и вправду не просты. Паричок на Большой Морской покупали?
   – Там, – засмеялся я, – не стоило?
   – Первый признак провинциала: дорого и в глаза бросается. А с едой нам Селиван поможет, – обернулся он к ждущему приказаний половому. – Принеси-ка нам, братец Селиван, самого, что ни на есть лучшего, но не дорогого. Ты сам разберешься.
   – Слушаюсь, ваша милость, – поклонился половой, – можете не сумлеваться, предоставлю в лучшем виде!
   – Итак, чем, князь, вас привлекла наша столица?
   – Кое-какие личные дела, – небрежно ответил я, не рискуя с первых минут знакомства заводить разговор о фальшивых документах. – Дела о наследстве.
   – О, здесь я вам смогу пригодиться, я в таких вопросах собаку съел.
   – Большая была собака?
   – Вы все шутите, князь! А вот и наш Селиван возвращается. Чем ты нас, братец, побалуешь?
   – Извольте-с, гласированная семга, во рту тает! Уточка с солеными сливами, да икорка – только сегодня с Астрахани, рыбец, фаршированный сельдереем, а на десерт «девичий крем».
   Я после беготни и треволнений последних дней, когда некогда было нормально пообедать, готов был съесть что угодно, не то что семгу и нежнейшую утку. Однако Остерман, уписывая, впрочем, ужин за обе щеки, еще успевал кочевряжиться:
   – Недурственно, однако утку у Демута готовят много вкуснее, а гласированная семга у Юрге не в пример здешней!
   – Это кто такие? – задал я наивный для жителя столицы вопрос.
   – Наипервейшие ресторации. Здешний трактир тьфу, по сравнению с ними. Ежели буду при деньгах – приглашу.
   – Здесь что, в основном стряпчие собираются? – спросил я, когда от еды остались одни объедки.
   – Стряпчие, ходатаи по делам, полиция. Кухня здесь неплохая, цены божеские, а музыка – пальчики оближешь!
   Музыки, впрочем, еще не было, а пьяных – предостаточно.
   – Так что у вас с наследством? – спросил порозовевший от выпитой водки ходатай по делам.
   – Это долгий разговор, – ушел я от прямого ответа. – Как-нибудь в другой раз поговорим. Вы здесь каждый вечер?
   – И каждый день тоже. Все-таки, князь, что-то в вас есть необычное. Чувствую, а понять не могу. С виду совсем вьюнош, а повадки взрослого человека. Вы мне нравитесь, и если у вас есть какая нужда, то давайте без церемоний!
   – Приятелю нужно паспорт сделать, – кратко сказал я. – За ценой не постоит.
   Генрих Васильевич внимательно посмотрел мне в глаза, пожевал губами.
   – Такой вопрос сразу не решишь. Нынче в империи большие строгости. Везде видят французских шпионов.
   – Ну, на нет и суда нет…
   – Есть у меня, правда, один человечек… Паспорт-то фальшивый нужен или какой?
   – Настоящий, фальшивый за пять рублей любой писарь напишет.
   – А почему ваш приятель по своему не живет?
   – Под судом был за растрату. А нынче жениться собрался на богатой вдове, вот и нужно чистое прошлое – иначе свадьбе не бывать.
   – И много украл? – насторожился Остерман.
   – Если бы много, то под суд бы не попал. Если хочешь воровать, есть одна дорога: либо вовсе не кради либо очень много. В карты проигрался и взял из казенных заплатить долг чести, да вовремя вернуть не успел.
   – Человек надежный?
   – Как за себя ручаюсь.
   – Тогда верю, – пьяно усмехнулся новый приятель, – Есть в тебе, князь, что-то такое…
   Больше на эту тему мы поговорить не успели. На сцену вышел оркестр, и Остерман весь обратился в слух. С благоговением приставив ладонь к уху, слушал, как оркестранты настраивают инструменты.
   Когда я хотел что-то сказать, он остановил меня предостерегающим жестом:
   – Тихо, сейчас начинают!
   У меня музыка такого благоговейного отношения не вызывала, к тому же оркестр был так себе – играл всего три довольно простые вещи. Однако я подыграл новому знакомцу и сделал, как и он, благоговейное лицо. Потом мы, как и все гости, долго аплодировали музыкантам.
   – Надо же, как за душу берет! – произнес Генрих Васильевич, вытирая повлажневшие глаза. – Только из-за одной музыки можно сюда ходить. А с паспортом, я думаю, дело сладится, – неожиданно вернулся он к нашим делам. Приходи, князь, сюда послезавтра, я сведу тебя с нужным человечком.
   На том мы и кончили нашу общую трапезу. Остерман отправился в свою квартиру на Гороховой, я в свой клоповник на Мойке.

Глава девятая

   Пока как– то решался вопрос с липовыми документами, я усилено искал Ивана. Особых новаций для поисков придумать было сложно, и пришлось идти по самому простому пути -ходить по центру города и местам скопления людей, вроде рынков, в надежде рано или поздно его встретить. Мне не оставалось ничего другого, как уповать на удачу или благоприятный случай.
   За время моих странствий по городу, я по случаю увеличил свой гардероб, покупая одежду для разных жизненных ситуаций.
   Так что теперь, при желании, мог выдавать себя за купеческого сына, гвардейского унтер-офицера, богатого недоросля, коробейника и бедного мещанина.
   Маленький рост и худоба пока помогали избегать наездов представителей власти, которые, как сейчас в Москве милиция, паслись в общественных местах, лихоимствуя и лихоборствуя над беззащитными соотечественниками и гостями столицы.
   Вопреки моим опасениям, убийство титулярного советника и его киллера со мной, видимо, не связали. Представить, что щуплый подросток сумел разделаться с такими мастодонтами, полицейским не хватило воображения. Я не замечал, чтобы полиция внимательно разглядывала недомерков неславянской наружности. Это не касалось мальчишек «моего возраста», постоянно пытающихся затевать со мной драки.
   Были ли в розыске воинственные барышни с огнестрельным и холодным оружием, не знаю. Пока у меня не было нужды переодеваться в женское платье. При мне барышень никто не задерживал и не арестовывал, так что вполне возможно, что кровавая разборка у храма отца Глеба осталась без последствий.
   Несколько раз я сталкивался с солдатами из эскорта Сил Силыча, но старался не попасться им на глаза и прятался в толпе. О том, что следствие по этому делу не закрыто, можно было судить только по слухам, которые продолжали циркулировать в городе. Больше всего народ волновали несметные мифические сокровища, похищенные и собранные разбойниками. Я этим воспользовался, чтобы дать новое направление следствию, и несколько раз обмолвился в трактирах, что главные богатства утоплены в Неве у дома убитого чиновника. Думаю, что такое зерно немедленно произросло на удобренной почве алчности и вскоре дало урожай.
   На следующий же день, благо погода стояла жаркая, отыскалась целая армия страждущих обогатиться. Ничего не могу сказать о золоте, но несколько утопленных с грузом камней пресловутых рогожных мешков отыскалось. Происшествие это наделало столько шума, что убийство Сил Силыча отошло на второй план. Теперь следствию хватало забот и без поисков безродного мальчишки.
   Мои отношения с истопниками также не прерывались. Они продолжали вести расслабленный образ жизни и охотно принимали угощение. Нужны они мне были для связи с Маканьей Никитичной, буде старуха сумеет что-нибудь узнать о судьбе Али Каждый раз я посылал ей через них гостинцы и добился своего, старуха пригласила меня на рандеву. Вторая встреча получилась не такой долгой и душевной, как первая. Может быть потому, что не вышло организовать хорошее застолье. Императора кто-то разгневал, и он в эти дни устраивал личные обходы жилых и нежилых помещений дворцов, на предмет проверки соблюдения правил морали и нравственности своими подданными.
   Привел меня к старухе «обер-истопник» Иванов. Мне в этот раз пришлось нарядиться поваренком, что очень развеселило Маканью Никитичну.
   – Знать, и тебе, князь-мирза, в слугах походить придется! – сказала она отсмеявшись. – Ну, да для нашего государя послужить не зазорно, и не такие люди служили нашим императорам.
   Меня интересовала не история лакейства, а совершено конкретный случай, но, соблюдая протокол, я не спешил с вопросами.
   – Как сами-то будете, драгоценнейшая Маканья Никитична? – спросил я, когда мне было предложено сесть и чувствовать себя в полутемной каморке как дома.
   – Что мне сделается, старой старухе, – кокетливо ответила она, – кряхчу помаленьку. А ты-то как без своей крали обходишься, не нашел себе другую аморетку?
   – Какое там, иссушила все сердце зазнобушка! Ни о чем как об амуре с Алевтинкой и думать не могу! – полубылинно, полуфривольно ответил я, романтически подкатывая глаза. – Корка сухая в горло не идет!
   – А ты ее винцом размочи, – посоветовала старуха, – она и пройдет! Эх, молодость, молодость, думаешь, что краше зазнобы на свете нет, а потом пойдешь по сторонам глазами зыркать и чужим бабам проходу не давать… Все вы мужичины на бабью сласть падки, только бы амуры да тужуры крутить.
   – Так ведь с кем крутим-то, не с друг дружкой, а с вашим женским полом, так что все мы одним миром мазаны, – в тон ей ответил я.
   Маканья Никитична снова развеселилась.
   – Остер ты, братец, не по годам. Наплачется с тобой Алевтинка, коли удастся тебе ее вызволить.
   Разговор делался интересным.
   – Так она жива-здорова?
   – Жива твоя краля, князь-мирза. Отослали ее в монастырь послушницей, а вот в какой, прости, узнать не смогла, – сказала старуха.
   – Разве можно женщину насильно в монахини постричь! – возмутился я. – Хотя бы узнать в какой монастырь отвезли…
   – Здесь, князь-мирза, императорский дворец, а не твоя Тьмутаракань. Здесь, у нас, так прямо спросить нельзя. Прознают, что кто-то судьбой безродной девки любопытствует, пойдут разговоры, ей же хуже будет. Ты лучше смирись, отступись от нее. Коли не пофартила государю, то лучше забудь. Сегодня нет на ней вины, завтра отыщется. Тут и толковать не о чем. Живота не лишилась, и ладно. А тебе еще не одна попадется, краше этой, найдешь своей басурманской веры и креститься не понадобиться.
   Говорить с хитрой старухой о любви было глупо и наивно. Я интуитивно чувствовал, что кое-что она все-таки знает. Не может не знать, если заинтересовалась. Однако так просто информацию не отдаст, будет тянуть и крутить, пока не поймет, в чем ее выгода.
   – Мне царское слово – главный указ, да только слова-то никакого не было. А абы, да кабы, во рту растут грибы. И за то, что Алевтина жива, Господу и царю спасибо. А вам, Маканья Никитична, вдвойне. У нашего народа полагается благовестнику подарок делать. Может быть, поможете мне сухую корочку винцом размочить? Устроим праздник в честь спасения Алевтинки?
   – Винца-то я выпью, только вот праздника нам не устроить. Царь-батюшка в гневном настроении, как бы не попасть под горячую руку!
   – Тогда приглашаю вас в ресторацию! – нашел я выход из положения. Поедим, музыкантов послушаем.
   – Хитер ты, князь-мирза, прямо-таки змей-искуситель! Ну, да что делать – слаба женщина. Пойду я с тобой праздновать, только не так разом. Погодим маленько, может, и выпытаю, где твою девку спрятали. Только на большую помощь не надейся, мне в такие дела мешаться не след – своя рубашка ближе к телу. Не приведи Господь, попаду под опалу. Ты казак вольный, а мы… – Маканья Никитична только махнула рукой. – А винца я выпью, хоть и теплое лето, а кровь старая стынет.
   Выпить было не вопрос. Иванов сбегал за «Мальвазией», и мы сидели взаперти до вечера, наслаждаясь сладким вином и умными разговорами. Я уже так насобачился говорить много и ни о чем, что вполне мог сойти за хорошего собеседника. А что еще нужно человеку для того, чтобы интересно скоротать досуг!
   К сожалению, мне не удалось вовремя остановить своих собутыльников, и приятное общение затянулось допоздна. Я с трудом успел вернуться в свою коморку до начала комендантского, вернее императорского часа, и во взвешенном состоянии лег спать. Несмотря на хмель, избавиться от грустных мыслей мне не удалось.
   Как и большинство людей, попавших в безвыходное положение, я начал придумывать самые безумные проекты спасения жены, но при трезвой оценке они не выдерживали критики. Создалось ощущение, что я уперся в глухую стену и не знаю, как ее обойти или пробить. Главное, у меня было достаточно денег, чтобы купить практически любое должностное лицо. Вот только было неизвестно, кого покупать, не царя же!
   Постоянно думая о ситуации, я перебрал в уме все возможные варианты. Обещание старухи узнать, куда спрятали Алю, могло не исполниться, и тогда я опять попадал в полную неопределенность. Если же здесь, в Питере у меня ничего не получиться, то последнее, что сулило хоть какой-то успех – это помощь владыки Филарета, старичка-епископа, который обвенчал нас с Алей. У него должны были быть связи в церковных кругах, к тому же он прекрасный человек и, мне казалось, не оставит без помощи свою, в какой-то степени, «крестницу». Несмотря на секретность акции, сам факт «участия» императора в судьбе простой девушки не мог остаться неизвестен в среде высших церковных иерархов.
   Для того, чтобы проверить на практике эти предположения, нужно было, как минимум, попасть в «нашу» губернию. А это, как я уже говорил, без документов было сделать практически невозможно.
   Так что все сходилось на неопределенностях и ожидании, которые достали меня сверх всякой меры. Чтобы хоть как-то отвлечься и занять себя, я продолжил прочесывать город в поисках исчезнувшего напарника.
   Теоретически, он отсюда никуда деться не мог. Как и у меня, у него не было никаких документов, к тому же простая речь и, соответственно, внешность, не позволяли Ивану косить под дворянина или купца. Если не с первого, то со второго взгляда было видно, что он имеет отношение к армии, что в его возрасте было опасно: дезертиров ловили по всей империи. Денег у него было много, около трех тысяч, – все, что я выиграл в бильярд и не успел истратить. С такой суммой можно было безбедно прожить не меньше года.
   Оставалось предположить, что или мне фатально не везет, и мы случайно расходимся, или он лег на дно и не высовывает нос на улицу. Самым же вероятным было то, что его просто замели. На беду, я не имел ни малейшего представления, как в Питере содержат арестованных. В том, что никакого централизованного справочного бюро еще нет и в помине, можно было не сомневаться, самому же ходить по полицейским частям и наводить справки было слишком опасно.