Страница:
Нам с Юлей для ночевки досталась широкая лавка, застеленная пухлой периной и свежими простынями. Моя «подружка», не стесняясь, разделась и надела ночную рубашку и кокетливый чепчик. Ее великолепная фигура вызвала завистливые взгляды и осуждающий шепот.
Теперь в комнате одетым оставался только я. Снять с себя платье мне было никак не возможно. Под ним было, увы, не женское, а мужское нижнее белье. Осталось ждать, когда соседки потушат свечи, или ложиться одетым. Последнее, как самое предпочтительное в этой ситуации, к сожалению, было и самое неприемлемое. Я представил, во что превратится мое нарядное платье к утру, и решил ждать полной темноты, чтобы надеть на ночь другое, затрапезное, купленное еще в немецкой мануфактуре на Васильевском острове.
Однако быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Дамы все никак не унимались и то начинали болтать, то кто-нибудь присаживался на индивидуальную ночную вазу, чем вызывал фривольные шутки и комментарии.
Можно сказать, что нравы наших изысканных дам оказались так просты, что напомнили мне доброй памяти мою армейскую службу и казарменную жизнь. Увы, тонкость и изысканность русского общества девятнадцатого века еще не завоевала свои будущие позиции.
Между тем, мое странное поведение начало привлекать к себе внимание и одна из соседок, спросила по-французски, не больна ли я.
Я ответил, понятно по-русски, что у меня особая кожа, которая раздражается от света, потому я жду, когда все лягут спать и погасят свечи. Ответ был не самый удачный, но другого внятного объяснения мне не пришло в голову. Моя неслыханная болезнь породила всплеск разговоров о медицине. Однако постепенно соседки начали засыпать и, наконец, наше общежитие угомонилось.
Оказавшись в полной темноте, я аккуратно снял с себя платье и начал переоблачаться. Делать это и при свете было для меня довольно сложно, теперь же в темноте раздевание превратилось в настоящее хождением по мукам. Причем, мало того, что я никак не мог разобраться с тесемками, завязками и пуговицами, мне начала мешать Юлия.
Она с большим удовольствием наблюдя за моими ухищрениями, принялась баловаться, пользуясь полной своей безнаказанностью. Сначала она просто мне мешала, подталкивая и щекоча, потом начала шарить руками под одеждой, сбивая и без того сложный процесс переодевания совсем в другую плоскость.
Мне пришлось молча, чтобы не потревожить соседок, бороться с ее настырными пальцами, и еще пытаться натянуть на себя затрапезное платье. Зато я почувствовал себя настоящей девушкой подвергающейся «сексуальной агрессии» и, в конце концов, сдался.
Отбросив в сторону проклятое платье, я прилег, в чем был, рядом с принявшей строгий обет шалуньей и теперь не мне, а ей пришлось защищаться. Впрочем, она была уже в таком состоянии возбуждения, что долго и не сопротивлялась. И еще мне пришлось следить, чтобы под нами предательски не скрипела лавка, и Юля не перебудила криками весь наш бомонд.
Только когда небо уже начало светлеть, мы унялись, и я смог, наконец, одеться.
– Ты же, кажется, влюбилась в Аркадия, – спросил я шепотом истомленную «подружку».
– Он такой милый, – ответила она, засыпая. – И я думала, что это со мной он, а не ты.
Осталось надеяться, что если они и вправду когда-нибудь поженятся, такое признание хоть как-то утешит Семидольного.
Когда все проснулись, я был уже полностью одет, Комнату опять заполнили камеристки и компаньонки.
Началась процедура одевания, причесывание и суетливые сборы. На нас с Юлией никто не обращал внимания. Только одна дама, спавшая совсем близко от нас, временами глядела на меня расширенными, лихорадочно блестевшими глазами.
Глава семнадцатая
Теперь в комнате одетым оставался только я. Снять с себя платье мне было никак не возможно. Под ним было, увы, не женское, а мужское нижнее белье. Осталось ждать, когда соседки потушат свечи, или ложиться одетым. Последнее, как самое предпочтительное в этой ситуации, к сожалению, было и самое неприемлемое. Я представил, во что превратится мое нарядное платье к утру, и решил ждать полной темноты, чтобы надеть на ночь другое, затрапезное, купленное еще в немецкой мануфактуре на Васильевском острове.
Однако быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Дамы все никак не унимались и то начинали болтать, то кто-нибудь присаживался на индивидуальную ночную вазу, чем вызывал фривольные шутки и комментарии.
Можно сказать, что нравы наших изысканных дам оказались так просты, что напомнили мне доброй памяти мою армейскую службу и казарменную жизнь. Увы, тонкость и изысканность русского общества девятнадцатого века еще не завоевала свои будущие позиции.
Между тем, мое странное поведение начало привлекать к себе внимание и одна из соседок, спросила по-французски, не больна ли я.
Я ответил, понятно по-русски, что у меня особая кожа, которая раздражается от света, потому я жду, когда все лягут спать и погасят свечи. Ответ был не самый удачный, но другого внятного объяснения мне не пришло в голову. Моя неслыханная болезнь породила всплеск разговоров о медицине. Однако постепенно соседки начали засыпать и, наконец, наше общежитие угомонилось.
Оказавшись в полной темноте, я аккуратно снял с себя платье и начал переоблачаться. Делать это и при свете было для меня довольно сложно, теперь же в темноте раздевание превратилось в настоящее хождением по мукам. Причем, мало того, что я никак не мог разобраться с тесемками, завязками и пуговицами, мне начала мешать Юлия.
Она с большим удовольствием наблюдя за моими ухищрениями, принялась баловаться, пользуясь полной своей безнаказанностью. Сначала она просто мне мешала, подталкивая и щекоча, потом начала шарить руками под одеждой, сбивая и без того сложный процесс переодевания совсем в другую плоскость.
Мне пришлось молча, чтобы не потревожить соседок, бороться с ее настырными пальцами, и еще пытаться натянуть на себя затрапезное платье. Зато я почувствовал себя настоящей девушкой подвергающейся «сексуальной агрессии» и, в конце концов, сдался.
Отбросив в сторону проклятое платье, я прилег, в чем был, рядом с принявшей строгий обет шалуньей и теперь не мне, а ей пришлось защищаться. Впрочем, она была уже в таком состоянии возбуждения, что долго и не сопротивлялась. И еще мне пришлось следить, чтобы под нами предательски не скрипела лавка, и Юля не перебудила криками весь наш бомонд.
Только когда небо уже начало светлеть, мы унялись, и я смог, наконец, одеться.
– Ты же, кажется, влюбилась в Аркадия, – спросил я шепотом истомленную «подружку».
– Он такой милый, – ответила она, засыпая. – И я думала, что это со мной он, а не ты.
Осталось надеяться, что если они и вправду когда-нибудь поженятся, такое признание хоть как-то утешит Семидольного.
Когда все проснулись, я был уже полностью одет, Комнату опять заполнили камеристки и компаньонки.
Началась процедура одевания, причесывание и суетливые сборы. На нас с Юлией никто не обращал внимания. Только одна дама, спавшая совсем близко от нас, временами глядела на меня расширенными, лихорадочно блестевшими глазами.
Глава семнадцатая
С утра начался затяжной, почти осенний дождь, и мир погрустнел. Ехать в открытой коляске в промокшей насквозь одежде было, мягко говоря, некомфортно. Дорога раскисла, наши лошадки уже с трудом тащили переполненную пассажирами коляску, и кавалерам пришлось пересесть на своих лошадей. Мы с Юлей не выспались и клевали носами, наши офицеры выглядели бодрее и даже пытались шутить и нас развлекать. Однако вскоре и они скисли и ехали с двух сторон коляски, нахохлившись, как мокрые воробьи. Дождь все не прекращался, и мое платье промокло так, что начало холодить тело.
– Давайте где-нибудь переждем и обсохнем, – предложил я.
Предложение было принято, однако по дороге нам не попалось ни одного постоялого двора, а проситься на дневку в крестьянскую избу никому не хотелось. До Тосны, где была следующая почтовая станция, было еще далеко, и нужно было как-то спасаться от непогоды.
– Здесь почти по пути живут наши родственники, можно было бы к ним заехать, – предложил Аркадий Семидольный.
– Это далеко от тракта? – спросил его Александр.
– Не знаю, нужно у кого-нибудь спросить.
– А что они за люди? – поинтересовалась Юлия.
– Помещики, только небогатые. У них крестьян всего-то душ двадцать, однако, думаю, кров они нам предоставят.
Делать было нечего. Нужно было или продолжать путь и мокнуть, или искать пристанище. Решили попытаться оба варианта совместить: ехать дальше и, если удастся узнать местоположения родственников, заехать к ним обсохнуть Не получится, – добираться до станции или, по крайней мере, до ближайшего постоялого двора.
Как в свое время Радищеву, ехавшему тем же путем из Петербурга в Москву, нам попался работающий в поле крестьянин. Аркадий поехал прямо к нему через скошенную ниву и, когда вернулся, сказал, что до имения его родственников всего ничего – версты три. Я уже, в принципе, притерпелся к мокрому платью, но Юлия то ли от холода, то ли после бурной бессонной ночи выглядела больной, и потому единогласно было решено съезжать с большой дороги.
Проселок еще не настолько размок, чтобы стать непролазным, и наши лошадки вполне сносно справлялись с гужевым тяглом, Они мерно чавкали копытами по мокрой земле, и коляска оставляла за собой четкие следы колес. Офицеры, как мне показалось, обрадовались предстоящей остановке и переглядывались многозначительными взглядами Мне было забавно наблюдать за ними, тем более что им все равно ничего не светило.
Крестьянин не обманул, мы проехали не больше трех верст, как проселок уперся в огороженную высоким забором усадьбу. Посредине ее виднелся дом, по величине и архитектуре напоминавший прибалтийскую мызу. Был он высоким, компактно построенным, с островерхой четырехскатной крышей и двумя декоративными теремными башенками. Первый этаж сложен из кирпича, второй рубленный.
Для мелкопоместного владельца, родственник Аркадия развернулся довольно круто. Крышу своего дома он покрыл не дранкой, а медными листами. Дорога, по которой мы ехали, была отсыпана галькой и содержалась в прекрасном состоянии. Вскоре она уперлась в крепкие ворота, окованные все той же медью. Они, несмотря на дневное время, были заперты. Наши всадники спешились и постучали в гремящие медные листы кнутовищами. Тотчас над ними возникла всклокоченная крестьянская голова с прической «под горшок» и крикнула сиплым голосом:
– Кто идет?
Аркадий, как родственник хозяина, взял переговоры на себя и спросил сторожа:
– Это дом Кирилла Васильевича Мысовского?
– Чичас узнаю, – ответил часовой и надолго исчез.
– Нет, подумайте, какой у нас еще темный народ, – огорченно сказал Семидольный, – мужик сторожит ворота, а не знает имени своего помещика!
Мы терпеливо мокли под дождем, пока не вернулся медлительный страж. Однако когда он распахивал ворота, то показался мне не таким уж тупым. Напротив, глаза у него были острые и плутоватые.
– Барин велел впустить, – сказал он, освобождая дорогу.
Иван почесал в затылке и тронул лошадей. Мы въехали в просторный передний двор мощеный тесанными плитами песчаника.
В этот момент на кирпичное крыльцо вышел высокого роста худощавый человек с широкими плечами и обезображенным сабельным шрамом лицом. Он смотрел на нас одним здоровым глазом, повернувшись так, что мы не увидели отрубленную и неправильно сросшуюся щеку.
– С кем имею честь? – спросил он, разглядывая нас сверху вниз.
– Я Аркадий Семидольный, – представился прапорщик. – Мы состоим с вами в родстве. Моя матушка Марфа Петровна Извекова, если я не ошибаюсь, является вашей двоюродной сестрой.
Помещик ответил не сразу, сначала нас внимательно осмотрел, остановившись вниманием в основном на нас с Юлией, и только тогда признал родство:
– Как же, как же, прошу войти в дом, обогреться.
Теперь, когда он говорил с нами и повернулся в фас, стало видно, как сильно деформировано его лицо. Левая щека оказалось на сантиметр ниже правой, отчего и глаз выглядел опущенным и странной формы. Если бы не безобразная рана, хозяина можно было бы посчитать красивым мужчиной. На вид ему можно было дать лет тридцать пять, сорок, что для людей этого времени считалось немалым возрастом.
Мы поднялись на крыльцо и прошли в дом. Пропустив нас вперед, он вошел последним и затворил за собой двери в сени. Окон здесь не было, мы оказались в потемках и остановились, не зная, куда идти дальше.
– Сейчас я вам посвечу, – раздался его голос со стороны входной двери.
Мы терпеливо ждали, стоя на месте. Прошло несколько минут, но никакого света не появилось.
– Кирилл Васильевич! – позвал своего дядюшку Аркадий.
Никто не ответил. Мне, да думаю и не только мне, сделалось не по себе. Все это было как-то странно и не по-русски. Редкий человек мог принудить гостей ждать неизвестно чего в темных сенях.
– Это как-то непонятно, – извиняющимся тоном проговорил Аркадий. – Кирилл Васильевич, вы где? – позвал он, потом задал вопрос непонятно кому: – Где здесь выход?
Однако Александр уже опередил его и пытался открыть входную дверь.
– Кажется, нас заперли, – спокойным голосом сообщил он. – Наверное, случилась какая-нибудь ошибка.
– Мне почему-то страшно, – произнесла Юлия и взяла меня за руку.
– Не нужно ничего бояться, – как мне показалось, не очень уверено сказал Аркадий, – сейчас все разъяснится.
– Аркаша, у тебя, кажется, с собой было огниво? – окликнул товарища поручик.
– Есть, – радостно сказал прапорщик и тут же начал высекать огонь. Искры, после удара стали о кремень, в полной темноте были похожи на праздничный фейерверк. Аркадий ловко раздул трут, который засветился красным угольком.
– А где взять свечу? – растеряно спросил он.
– У меня есть свеча в ридикюле, – радостно сказала Юля, – я собиралась ее поставить перед иконой святого Николая. А так просто церковную свечу зажигать не грех?
– Нет, – первым ответил я, – дай ее прапорщику.
Юля переместилась в сторону Аркадия, и вскоре появился слабый огонек, едва осветивший обширные сени. Кроме нас, в них никого не оказалось.
– А куда делся Кирилл Васильевич? – опять непонятно кого спросил Семядольный.
– А вы уверены, что хозяин дома – ваш родственник, – спросил я.
– Но крестьянин направил нас именно сюда, – ответил он. – К тому же Кирилл Васильевич вспомнил мою матушку.
– Я в этом не очень уверена, – сказала я. – А что делал тот крестьянин на сжатом поле?
– Ворошил солому, – убитым голосом отозвался прапорщик.
Сушить солому под дождем было круто, но никто из нас вначале не придал этому значения
– Как вы его спросили о своей родне?
– Так и спросил, где проживает помещик Мысовский.
– И крестьянин тут же рассказал, как сюда проехать?
– Да, – почти неслышно ответил Аркадий, и было видно, как свеча дрожит в его руке.
– Иди сюда, посвети, – попросил товарища Александр, – посмотрим, куда мог исчезнуть хозяин.
Они подошли к входу и осмотрели стену рядом с дверью. В боковой стене оказалась неприметная узкая дверка. Она, как и входная дверь, была заперта снаружи.
– Понятно, – сказал я.
– Что понятно? – дрожащим голосом спросила Юля.
– То, что мы попали в мышеловку. Господа, у вас есть с собой какое-нибудь оружие?
– У меня во вьюке есть пистолет, – ответил Аркадий, – но вьюк-то на лошади.
– У меня только дорожный нож, – сказал Александр, как мне показалось, невольно подчиняясь моему решительному тону.
Увы, решительным у меня был только голос. Я сам пребывал в полной растерянности, совершенно не представляя, что нас может ожидать.
И еще, я был совершенно безоружен: пистолет, сабля и шпага находились в сундуке, привинченном к коляске.
Правда, при ней был еще и Иван, но он был не в курсе того, что с нами происходит, и вполне мог, как и мы, попасть впросак.
– Мальчики, – попросил я, – встаньте около дверей, и как только кто-нибудь войдет, заходите ему за спину. В крайнем случае, бейте кулаком сзади в шею.
– Но, я думаю, никто не посмеет нас обидеть! В конце концов, мы находимся в тридцати верстах от столицы! – патетически воскликнул Аркадий. – И мы русские офицеры!
– Не шуми, Аркаша, – перебил его Полибин. – Лизонька права, никто не знает, что мы здесь, и никто не станет нас тут искать. Мы же едем не на почтовых лошадях, а на своих.
– Нас убьют и ограбят? – дрожащим голосом спросила Юлия.
– Или наоборот, – пошутил я. – Скорее к двери, сюда кто-то идет!
Артиллеристы бросились к внутренней двери, У Аркадия мигнула и погасла свеча. Впрочем, она нам больше не понадобилась. С другой стороны лязгнул металлический затвор, и в сени вбежало шестеро вооруженных людей. Офицеры попытались оказать сопротивление, но на них навалились, смяли и повалили на пол. Мы с Юлей отшатнулись к противоположной стене и смотрели, как связывают наших защитников.
Нападавшие, по виду, были людьми того же типа, что и подручные трактирщика Поликарпа, уже не крестьяне, но еще не горожане. Такой психотип, видимо, не мог найти себе применения ни в крестьянстве, ни в ремесленничестве. Такие люди, если получалось, уходили в казаки, если нет, превращались в обитателей городского дна, или занимались разбоем на большой дороге.
Когда все было кончено, в сени вошел предводитель. Он скользнул взглядом по сторонам и приказал поднять офицеров на ноги. Наши спутники были растерзаны, но держались мужественно.
– Вам это даром не пройдет, – сказал Полибин хозяину, стряхивая с плеча руку одного из нападавших.
Аркадий просто гневно смотрел на предводителя, прикусив от бессильной ярости до крови губу. Однако человека с половиной лица это ни мало не смутило. Он повернулся к пленникам спиной и бросил через плечо своим помощникам:
– Посадите пока их в подвал, а женщин отведите в левую башню. И глаз с них не спускать. Кто до меня прикоснется к ним, – он кивнул на нас с Юлией, – убью на месте. Вам тоже достанет ими потешиться.
Мне такой оборот дела совсем не понравился, но, как благонравная девица, я помолчал и не вступил в пререкания.
Офицеров подхватили под руки и потащили наружу, а нам приказали идти самим. Я пожал плечами и молча подчинился. Юля, всхлипывая, пошла следом за мной. Мы поднялись по очень крутой лестнице до самого верха дома и попали в небольшую шестиугольную комнату, с узкими окнами-бойницами на каждой стене. В ней была только одна лавка и небольшой стол, грубо срубленный из толстенных тесаных досок. Об удобствах проживающих здесь особенно не заботились.
Как только мы вошли, за нами тотчас закрыли дверь, и снаружи лязгнул засов. Я сразу же подошел к одному из окошек. Оно было узким, не больше пятнадцати сантиметров шириной, и из него открывался вид на небольшой участок двора и ворота. Пролезть сквозь него нельзя было и помыслить.
Оставив Юлю рыдать на лавке, я обошел все окна и, в первую очередь то, через которое был виден вход в дом. Нашей коляски там уже не было, как и коней офицеров. Иван тоже исчез: его, видимо, как и нас задержали.
– Что теперь с нами будет? – спросила Юлия, когда немного успокоилась.
– Не бойся, как-нибудь выкрутимся, – уверено ответил я, хотя сильно в этом сомневался. – Нам с тобой пока ничего не грозит.
– Они убьют Аркашу? – спросила Юля и вновь заплакала.
– Думаю, что нет, – соврал я. – Если бы хотели убить, то сделали бы это сразу.
– А кто эти люди, и что им от нас нужно?
– Обычные разбойники с большой дороги. Заманивают под разными предлогами путников и грабят.
– А мы с тобой им зачем?
На такой дурацкий вопрос я отвечать не стал.
– Покажи, что у тебя есть в ридикюле, – попросил я девушку.
Юля отдала мне свою парчовую сумочку в форме торбочки, и я высыпал все ее содержимое на лавку. К сожалению, почти ничего полезного в ней не оказалось. Однако кое-что, в частности шпильки, я отложил.
– А ты что ищешь? – спросила Юлия.
– Пока не знаю, но нам с тобой необходимо добыть оружие.
– Зачем? Мы скажем разбойникам, что едем на богомолье, и они нас отпустят? – сказала она, видимо, пытая так себя успокоить. – Ведь мы женщины и ничего плохого им не сделали!
Такое обобщение заставило меня невольно улыбнуться.
– Ты не против, если я поломаю твой черепаховый гребень? – спросил я товарку.
– А зачем его ломать? Он ведь почти новый!
– Сделаю из него нож, будет хоть какая-то защита.
– Нож, а как?
– Вот так, – ответил я, вставил край гребня в щель лавки и обломил его. Получилась узкая десятисантиметровая черепаховая пластина с острым концом. Если ею нанести сильный удар в шею или глаз, можно было серьезно поранить противника.
Потом в дело пошли шпильки сделанные из толстой проволоки. Я разогнул одну из них и попытался просунуть в дверную щель, чтобы отодвинуть задвижку. Юля, наблюдая за моими действиями, успокоилась и даже отпустила комплимент:
– Какая ты, Лизонька, умная, просто ужасть! – использовав просторечное слово, с восхищением сказала она.
Мне был непонятно, почему девушка называет меня женским именем даже тогда, когда мы бываем наедине.
– Почему ты называешь меня Лизой?
Юля задумалась, потом отвела глаза в сторону и созналась:
– Тогда мне не стыдно делать с тобой это.
– Почему? – продолжил я допрос, одновременно возясь с неподдающимся запором.
– Ведь я же дала обет! А если ты, ну, не мужчина, то это не грех. Потом мне очень нравится Аркаша, и я хочу выйти за него замуж.
– Ладно, с обетом ясно. А почему ты не хочешь делать это с ним?
– Мы ведь с ним мало знакомы, и потом, если он узнает, что я не… ну, ты понимаешь, он обо мне будет плохо думать и не захочет жениться.
– Тогда зачем сегодня ночью ты меня спровоцировала… извини, – поправился я, понимая, что она не может знать этого слова, – соблазнила?
– Потому что мне очень нравится делать это с тобой. Ты такой нежный, как… как, – она задумалась, подбирая слово, – как девушка! Ах, если бы можно было выйти за него замуж, а быть с тобой! Правда, было бы чудесно?! Лизонька, милая, если я выйду замуж, давайте жить все вместе!
– Сначала нужно выбраться отсюда, – прервал я романтические девичьи мечтания. – У меня ничего не получается, шпилька слишком тонкая Нужно придумать что-нибудь другое. Ну-ка, встань с лавки.
Юля послушалась, а я начал примеряться, как отодрать от лежанки доску. Как ни странно, но оказалось, что они прикреплены к остову не гвоздями, а деревянными шпонками. Я стал постукивать снизу по доске, и она начала медленно подниматься Оказывается, и в старину было довольно халтурщиков, использовавших для работы сырой материал. Теперь дерево высохло, и шпонки престали в нем держаться. Постепенно я выступал доску, и она оторвалась от лавки. Была она длиной немногим больше полутора метров, шириной сантиметров двадцать, толстая и тяжелая. Однако сил, чтобы ударить ей кого-нибудь по голове, у меня вполне хватало
– А для чего ты поломал лавку? – спросила Юля. – Как же мы теперь будем спать?
– Нормально, по очереди друг на друге, – совершенно серьезно ответил я.
– Ой, а я так никогда еще не спала, наверное это очень приятно?
– Сегодня ночью попробуем, – пообещал я, подумав: «Если нам представится такая удача».
Приготовив все возможные варианты оружия, я укрепил доску на старом месте и постучал в дверь.
– Чаво надо? – отозвался грубый голос.
– Ничаво! – передразнил я, караульного. – До ветра хочу.
– Не велено, – подумав, ответил сторож.
– Чего не велено, до ветра ходить?
– Не, выпускать не велено.
– А ты и не выпускай, а принеси парашу, мы и здесь как-нибудь управимся.
Караульный задумался, потом сказал:
– Погодите, я чичас.
Похоже, было на то, что для соблюдения нашей девичьей чести к нам приставили самого тупого и послушного разбойника.
– Лизонька, ты что-то задумала? – спросила меня Юля.
– Посмотрим, кто нас охраняет, к тому же мне очень хочется, – я задумался, как бы сказать поделикатнее, – оправится.
– Чего тебе хочется? – не поняла девушка.
– Того же, чего и тебе, – сердито ответил я.
– Я могу еще потерпеть, – поняв, о чем идет речь, – сказала она.
– А я не могу.
– А как ты будешь делать это при караульном, он же сразу догадается, что ты не совсем девушка?
– Я его выгоню из комнаты.
– А если он не захочет уйти? – лукаво спросила ненасытная служительница Венеры и Амура.
– У меня уйдет, как миленький, – пообещал я. – Иначе ему же хуже будет.
Мы стали ждать. Наконец минут через пять запыхавшийся голос сообщил, что сейчас отопрет дверь.
– Тебя только за смертью посылать, – обругал я здоровенного парня, внесшего в наш терем большую деревянную бадью.
Разбойник был одет в крестьянский армяк, подпоясанный мочальной веревкой, за который был заткнут дорогой седельный пистолет с золотой и серебряной насечкой.
– Так я почем знал, где парашу взять, – извиняющимся тоном сказал он.
– А где воду взять знаешь?
– Ну!
– А кувшин?
– У стряпухи?
– Правильно. Сходи к стряпухе, возьми у нее кувшин набери в него побольше теплой воды и принеси сюда, – судя по всем признакам, наш страж принадлежал к тем людям, которые умеют выполнять конкретные, четкие команды.
– Зачем? – вытаращил глаза сторож.
– Мыться будем.
– А вы чего, грязные?
– Грязные.
– А так с виду не скажешь, – удивленно сказал он и отправился за водой.
– Когда он вернется – будешь мыться, – сказал я Юлии.
– Зачем?
– Сама увидишь. Если мы сейчас не вырвемся отсюда, потом может быть поздно.
Девушка недоверчиво посмотрела на меня. Видно было, что ей непонятно, что я задумал.
– А почему, если я умоюсь, мы отсюда выйдем?
– Тебе нужно не умываться, ты разденешься догола и начнешь мыться полностью.
– Зачем? – повторила она, глядя на меня круглыми от удивления глазами
– Чтобы отвлечь внимание нашего сторожа.
– А почему…? – начала она, но я не дал ей договорить.
– Потом сама все увидишь!
– Мне уже начинать раздеваться? – послушно спросила она через минуту.
– Сначала давай перенесем бадью сюда, – указал я на дальнюю от дверей стену. – И веди себя естественно.
– Как вести себя? – переспросила она.
– Как будто тебе каждый день мужики помогают мыться. И сделай так, чтобы сторож не мог оторвать от тебя взгляда.
– А если он на меня набросится?
– Я постараюсь, чтобы не успел.
Выслушать новую порцию вопросов любознательной куртизанки я не успел. Послышались тяжелые шаги, и наш сторож вернулся с большим глиняным кувшином.
– Куда воду-то? – спросил он, входя в комнату.
– Поставь вон там, рядом с парашей. Мужик кивнул и опустил тяжелый сосуд на пол.
– Ну, я пойду, – сказал он, выпрямляясь. – Как помоетесь, позовете.
– Куда же ты пойдешь? – остановил я его. – А кто нам польет? Я такую тяжесть не подниму.
– А как же?… – начал свою серию вопросов очередной тормоз, но я не дал ему договорить.
– Погоди в сторонке, пока мы разденемся, и не подглядывай!
– Очень надо, – недовольно буркнул он, – что я, голых баб не видел?
– Давай, – кивнул я Юлии и отошел к лавке.
Она начала быстро раздеваться. Сторож, хотя и не интересовался голыми женщинами, но заставить себя совсем отвернуться не смог. Вполне реально косил глазом. Юля скинула платье и нижние юбки, осталась без ничего. Я уже видел ее в одежде Евы и то с трудом оторвал от нее взгляд. Наш мужик этого сделать не смог и подавно.
– Ну, чего пялишься, иди, поливай! – подогнал его я.
У бедолаги лицо налилось кровью, он тяжело дышал и как на шарнирах двинулся к обнаженной красавице.
– Это чего же? – непонятно о чем спросил он, оглядываясь на меня.
– Давай, давай, потом поможешь девушке спинку помыть!
От такой перспективы он окончательно сомлел. Однако пока послушно нагнулся за кувшином. Я приготовил свою доску, и когда он начал разгибаться, изо всех сил ударил его по затылку.
Крепкий череп здоровяка откликнулся глухим звуком, он сам подался вперед и упал к ногам взвизгнувшей красавицы. Вслед за тем кувшин стукнулся об пол и раскололся на части.
– Лизонька! – только и смогла воскликнуть Юля, отскакивая от растекающейся по полу лужи.
– Быстро одевайся, – приказал я, чтобы не оказаться в положении стражника.
Сам же бросился к поверженному мужику и схватил его за намокший рукав. Тело было таким тяжелым, что я с трудом выволок его на середину комнаты. Убивать добродушного разбойника у меня не было никакого желания, но и оставлять его просто так у себя в тылу было нельзя.
– Давайте где-нибудь переждем и обсохнем, – предложил я.
Предложение было принято, однако по дороге нам не попалось ни одного постоялого двора, а проситься на дневку в крестьянскую избу никому не хотелось. До Тосны, где была следующая почтовая станция, было еще далеко, и нужно было как-то спасаться от непогоды.
– Здесь почти по пути живут наши родственники, можно было бы к ним заехать, – предложил Аркадий Семидольный.
– Это далеко от тракта? – спросил его Александр.
– Не знаю, нужно у кого-нибудь спросить.
– А что они за люди? – поинтересовалась Юлия.
– Помещики, только небогатые. У них крестьян всего-то душ двадцать, однако, думаю, кров они нам предоставят.
Делать было нечего. Нужно было или продолжать путь и мокнуть, или искать пристанище. Решили попытаться оба варианта совместить: ехать дальше и, если удастся узнать местоположения родственников, заехать к ним обсохнуть Не получится, – добираться до станции или, по крайней мере, до ближайшего постоялого двора.
Как в свое время Радищеву, ехавшему тем же путем из Петербурга в Москву, нам попался работающий в поле крестьянин. Аркадий поехал прямо к нему через скошенную ниву и, когда вернулся, сказал, что до имения его родственников всего ничего – версты три. Я уже, в принципе, притерпелся к мокрому платью, но Юлия то ли от холода, то ли после бурной бессонной ночи выглядела больной, и потому единогласно было решено съезжать с большой дороги.
Проселок еще не настолько размок, чтобы стать непролазным, и наши лошадки вполне сносно справлялись с гужевым тяглом, Они мерно чавкали копытами по мокрой земле, и коляска оставляла за собой четкие следы колес. Офицеры, как мне показалось, обрадовались предстоящей остановке и переглядывались многозначительными взглядами Мне было забавно наблюдать за ними, тем более что им все равно ничего не светило.
Крестьянин не обманул, мы проехали не больше трех верст, как проселок уперся в огороженную высоким забором усадьбу. Посредине ее виднелся дом, по величине и архитектуре напоминавший прибалтийскую мызу. Был он высоким, компактно построенным, с островерхой четырехскатной крышей и двумя декоративными теремными башенками. Первый этаж сложен из кирпича, второй рубленный.
Для мелкопоместного владельца, родственник Аркадия развернулся довольно круто. Крышу своего дома он покрыл не дранкой, а медными листами. Дорога, по которой мы ехали, была отсыпана галькой и содержалась в прекрасном состоянии. Вскоре она уперлась в крепкие ворота, окованные все той же медью. Они, несмотря на дневное время, были заперты. Наши всадники спешились и постучали в гремящие медные листы кнутовищами. Тотчас над ними возникла всклокоченная крестьянская голова с прической «под горшок» и крикнула сиплым голосом:
– Кто идет?
Аркадий, как родственник хозяина, взял переговоры на себя и спросил сторожа:
– Это дом Кирилла Васильевича Мысовского?
– Чичас узнаю, – ответил часовой и надолго исчез.
– Нет, подумайте, какой у нас еще темный народ, – огорченно сказал Семидольный, – мужик сторожит ворота, а не знает имени своего помещика!
Мы терпеливо мокли под дождем, пока не вернулся медлительный страж. Однако когда он распахивал ворота, то показался мне не таким уж тупым. Напротив, глаза у него были острые и плутоватые.
– Барин велел впустить, – сказал он, освобождая дорогу.
Иван почесал в затылке и тронул лошадей. Мы въехали в просторный передний двор мощеный тесанными плитами песчаника.
В этот момент на кирпичное крыльцо вышел высокого роста худощавый человек с широкими плечами и обезображенным сабельным шрамом лицом. Он смотрел на нас одним здоровым глазом, повернувшись так, что мы не увидели отрубленную и неправильно сросшуюся щеку.
– С кем имею честь? – спросил он, разглядывая нас сверху вниз.
– Я Аркадий Семидольный, – представился прапорщик. – Мы состоим с вами в родстве. Моя матушка Марфа Петровна Извекова, если я не ошибаюсь, является вашей двоюродной сестрой.
Помещик ответил не сразу, сначала нас внимательно осмотрел, остановившись вниманием в основном на нас с Юлией, и только тогда признал родство:
– Как же, как же, прошу войти в дом, обогреться.
Теперь, когда он говорил с нами и повернулся в фас, стало видно, как сильно деформировано его лицо. Левая щека оказалось на сантиметр ниже правой, отчего и глаз выглядел опущенным и странной формы. Если бы не безобразная рана, хозяина можно было бы посчитать красивым мужчиной. На вид ему можно было дать лет тридцать пять, сорок, что для людей этого времени считалось немалым возрастом.
Мы поднялись на крыльцо и прошли в дом. Пропустив нас вперед, он вошел последним и затворил за собой двери в сени. Окон здесь не было, мы оказались в потемках и остановились, не зная, куда идти дальше.
– Сейчас я вам посвечу, – раздался его голос со стороны входной двери.
Мы терпеливо ждали, стоя на месте. Прошло несколько минут, но никакого света не появилось.
– Кирилл Васильевич! – позвал своего дядюшку Аркадий.
Никто не ответил. Мне, да думаю и не только мне, сделалось не по себе. Все это было как-то странно и не по-русски. Редкий человек мог принудить гостей ждать неизвестно чего в темных сенях.
– Это как-то непонятно, – извиняющимся тоном проговорил Аркадий. – Кирилл Васильевич, вы где? – позвал он, потом задал вопрос непонятно кому: – Где здесь выход?
Однако Александр уже опередил его и пытался открыть входную дверь.
– Кажется, нас заперли, – спокойным голосом сообщил он. – Наверное, случилась какая-нибудь ошибка.
– Мне почему-то страшно, – произнесла Юлия и взяла меня за руку.
– Не нужно ничего бояться, – как мне показалось, не очень уверено сказал Аркадий, – сейчас все разъяснится.
– Аркаша, у тебя, кажется, с собой было огниво? – окликнул товарища поручик.
– Есть, – радостно сказал прапорщик и тут же начал высекать огонь. Искры, после удара стали о кремень, в полной темноте были похожи на праздничный фейерверк. Аркадий ловко раздул трут, который засветился красным угольком.
– А где взять свечу? – растеряно спросил он.
– У меня есть свеча в ридикюле, – радостно сказала Юля, – я собиралась ее поставить перед иконой святого Николая. А так просто церковную свечу зажигать не грех?
– Нет, – первым ответил я, – дай ее прапорщику.
Юля переместилась в сторону Аркадия, и вскоре появился слабый огонек, едва осветивший обширные сени. Кроме нас, в них никого не оказалось.
– А куда делся Кирилл Васильевич? – опять непонятно кого спросил Семядольный.
– А вы уверены, что хозяин дома – ваш родственник, – спросил я.
– Но крестьянин направил нас именно сюда, – ответил он. – К тому же Кирилл Васильевич вспомнил мою матушку.
– Я в этом не очень уверена, – сказала я. – А что делал тот крестьянин на сжатом поле?
– Ворошил солому, – убитым голосом отозвался прапорщик.
Сушить солому под дождем было круто, но никто из нас вначале не придал этому значения
– Как вы его спросили о своей родне?
– Так и спросил, где проживает помещик Мысовский.
– И крестьянин тут же рассказал, как сюда проехать?
– Да, – почти неслышно ответил Аркадий, и было видно, как свеча дрожит в его руке.
– Иди сюда, посвети, – попросил товарища Александр, – посмотрим, куда мог исчезнуть хозяин.
Они подошли к входу и осмотрели стену рядом с дверью. В боковой стене оказалась неприметная узкая дверка. Она, как и входная дверь, была заперта снаружи.
– Понятно, – сказал я.
– Что понятно? – дрожащим голосом спросила Юля.
– То, что мы попали в мышеловку. Господа, у вас есть с собой какое-нибудь оружие?
– У меня во вьюке есть пистолет, – ответил Аркадий, – но вьюк-то на лошади.
– У меня только дорожный нож, – сказал Александр, как мне показалось, невольно подчиняясь моему решительному тону.
Увы, решительным у меня был только голос. Я сам пребывал в полной растерянности, совершенно не представляя, что нас может ожидать.
И еще, я был совершенно безоружен: пистолет, сабля и шпага находились в сундуке, привинченном к коляске.
Правда, при ней был еще и Иван, но он был не в курсе того, что с нами происходит, и вполне мог, как и мы, попасть впросак.
– Мальчики, – попросил я, – встаньте около дверей, и как только кто-нибудь войдет, заходите ему за спину. В крайнем случае, бейте кулаком сзади в шею.
– Но, я думаю, никто не посмеет нас обидеть! В конце концов, мы находимся в тридцати верстах от столицы! – патетически воскликнул Аркадий. – И мы русские офицеры!
– Не шуми, Аркаша, – перебил его Полибин. – Лизонька права, никто не знает, что мы здесь, и никто не станет нас тут искать. Мы же едем не на почтовых лошадях, а на своих.
– Нас убьют и ограбят? – дрожащим голосом спросила Юлия.
– Или наоборот, – пошутил я. – Скорее к двери, сюда кто-то идет!
Артиллеристы бросились к внутренней двери, У Аркадия мигнула и погасла свеча. Впрочем, она нам больше не понадобилась. С другой стороны лязгнул металлический затвор, и в сени вбежало шестеро вооруженных людей. Офицеры попытались оказать сопротивление, но на них навалились, смяли и повалили на пол. Мы с Юлей отшатнулись к противоположной стене и смотрели, как связывают наших защитников.
Нападавшие, по виду, были людьми того же типа, что и подручные трактирщика Поликарпа, уже не крестьяне, но еще не горожане. Такой психотип, видимо, не мог найти себе применения ни в крестьянстве, ни в ремесленничестве. Такие люди, если получалось, уходили в казаки, если нет, превращались в обитателей городского дна, или занимались разбоем на большой дороге.
Когда все было кончено, в сени вошел предводитель. Он скользнул взглядом по сторонам и приказал поднять офицеров на ноги. Наши спутники были растерзаны, но держались мужественно.
– Вам это даром не пройдет, – сказал Полибин хозяину, стряхивая с плеча руку одного из нападавших.
Аркадий просто гневно смотрел на предводителя, прикусив от бессильной ярости до крови губу. Однако человека с половиной лица это ни мало не смутило. Он повернулся к пленникам спиной и бросил через плечо своим помощникам:
– Посадите пока их в подвал, а женщин отведите в левую башню. И глаз с них не спускать. Кто до меня прикоснется к ним, – он кивнул на нас с Юлией, – убью на месте. Вам тоже достанет ими потешиться.
Мне такой оборот дела совсем не понравился, но, как благонравная девица, я помолчал и не вступил в пререкания.
Офицеров подхватили под руки и потащили наружу, а нам приказали идти самим. Я пожал плечами и молча подчинился. Юля, всхлипывая, пошла следом за мной. Мы поднялись по очень крутой лестнице до самого верха дома и попали в небольшую шестиугольную комнату, с узкими окнами-бойницами на каждой стене. В ней была только одна лавка и небольшой стол, грубо срубленный из толстенных тесаных досок. Об удобствах проживающих здесь особенно не заботились.
Как только мы вошли, за нами тотчас закрыли дверь, и снаружи лязгнул засов. Я сразу же подошел к одному из окошек. Оно было узким, не больше пятнадцати сантиметров шириной, и из него открывался вид на небольшой участок двора и ворота. Пролезть сквозь него нельзя было и помыслить.
Оставив Юлю рыдать на лавке, я обошел все окна и, в первую очередь то, через которое был виден вход в дом. Нашей коляски там уже не было, как и коней офицеров. Иван тоже исчез: его, видимо, как и нас задержали.
– Что теперь с нами будет? – спросила Юлия, когда немного успокоилась.
– Не бойся, как-нибудь выкрутимся, – уверено ответил я, хотя сильно в этом сомневался. – Нам с тобой пока ничего не грозит.
– Они убьют Аркашу? – спросила Юля и вновь заплакала.
– Думаю, что нет, – соврал я. – Если бы хотели убить, то сделали бы это сразу.
– А кто эти люди, и что им от нас нужно?
– Обычные разбойники с большой дороги. Заманивают под разными предлогами путников и грабят.
– А мы с тобой им зачем?
На такой дурацкий вопрос я отвечать не стал.
– Покажи, что у тебя есть в ридикюле, – попросил я девушку.
Юля отдала мне свою парчовую сумочку в форме торбочки, и я высыпал все ее содержимое на лавку. К сожалению, почти ничего полезного в ней не оказалось. Однако кое-что, в частности шпильки, я отложил.
– А ты что ищешь? – спросила Юлия.
– Пока не знаю, но нам с тобой необходимо добыть оружие.
– Зачем? Мы скажем разбойникам, что едем на богомолье, и они нас отпустят? – сказала она, видимо, пытая так себя успокоить. – Ведь мы женщины и ничего плохого им не сделали!
Такое обобщение заставило меня невольно улыбнуться.
– Ты не против, если я поломаю твой черепаховый гребень? – спросил я товарку.
– А зачем его ломать? Он ведь почти новый!
– Сделаю из него нож, будет хоть какая-то защита.
– Нож, а как?
– Вот так, – ответил я, вставил край гребня в щель лавки и обломил его. Получилась узкая десятисантиметровая черепаховая пластина с острым концом. Если ею нанести сильный удар в шею или глаз, можно было серьезно поранить противника.
Потом в дело пошли шпильки сделанные из толстой проволоки. Я разогнул одну из них и попытался просунуть в дверную щель, чтобы отодвинуть задвижку. Юля, наблюдая за моими действиями, успокоилась и даже отпустила комплимент:
– Какая ты, Лизонька, умная, просто ужасть! – использовав просторечное слово, с восхищением сказала она.
Мне был непонятно, почему девушка называет меня женским именем даже тогда, когда мы бываем наедине.
– Почему ты называешь меня Лизой?
Юля задумалась, потом отвела глаза в сторону и созналась:
– Тогда мне не стыдно делать с тобой это.
– Почему? – продолжил я допрос, одновременно возясь с неподдающимся запором.
– Ведь я же дала обет! А если ты, ну, не мужчина, то это не грех. Потом мне очень нравится Аркаша, и я хочу выйти за него замуж.
– Ладно, с обетом ясно. А почему ты не хочешь делать это с ним?
– Мы ведь с ним мало знакомы, и потом, если он узнает, что я не… ну, ты понимаешь, он обо мне будет плохо думать и не захочет жениться.
– Тогда зачем сегодня ночью ты меня спровоцировала… извини, – поправился я, понимая, что она не может знать этого слова, – соблазнила?
– Потому что мне очень нравится делать это с тобой. Ты такой нежный, как… как, – она задумалась, подбирая слово, – как девушка! Ах, если бы можно было выйти за него замуж, а быть с тобой! Правда, было бы чудесно?! Лизонька, милая, если я выйду замуж, давайте жить все вместе!
– Сначала нужно выбраться отсюда, – прервал я романтические девичьи мечтания. – У меня ничего не получается, шпилька слишком тонкая Нужно придумать что-нибудь другое. Ну-ка, встань с лавки.
Юля послушалась, а я начал примеряться, как отодрать от лежанки доску. Как ни странно, но оказалось, что они прикреплены к остову не гвоздями, а деревянными шпонками. Я стал постукивать снизу по доске, и она начала медленно подниматься Оказывается, и в старину было довольно халтурщиков, использовавших для работы сырой материал. Теперь дерево высохло, и шпонки престали в нем держаться. Постепенно я выступал доску, и она оторвалась от лавки. Была она длиной немногим больше полутора метров, шириной сантиметров двадцать, толстая и тяжелая. Однако сил, чтобы ударить ей кого-нибудь по голове, у меня вполне хватало
– А для чего ты поломал лавку? – спросила Юля. – Как же мы теперь будем спать?
– Нормально, по очереди друг на друге, – совершенно серьезно ответил я.
– Ой, а я так никогда еще не спала, наверное это очень приятно?
– Сегодня ночью попробуем, – пообещал я, подумав: «Если нам представится такая удача».
Приготовив все возможные варианты оружия, я укрепил доску на старом месте и постучал в дверь.
– Чаво надо? – отозвался грубый голос.
– Ничаво! – передразнил я, караульного. – До ветра хочу.
– Не велено, – подумав, ответил сторож.
– Чего не велено, до ветра ходить?
– Не, выпускать не велено.
– А ты и не выпускай, а принеси парашу, мы и здесь как-нибудь управимся.
Караульный задумался, потом сказал:
– Погодите, я чичас.
Похоже, было на то, что для соблюдения нашей девичьей чести к нам приставили самого тупого и послушного разбойника.
– Лизонька, ты что-то задумала? – спросила меня Юля.
– Посмотрим, кто нас охраняет, к тому же мне очень хочется, – я задумался, как бы сказать поделикатнее, – оправится.
– Чего тебе хочется? – не поняла девушка.
– Того же, чего и тебе, – сердито ответил я.
– Я могу еще потерпеть, – поняв, о чем идет речь, – сказала она.
– А я не могу.
– А как ты будешь делать это при караульном, он же сразу догадается, что ты не совсем девушка?
– Я его выгоню из комнаты.
– А если он не захочет уйти? – лукаво спросила ненасытная служительница Венеры и Амура.
– У меня уйдет, как миленький, – пообещал я. – Иначе ему же хуже будет.
Мы стали ждать. Наконец минут через пять запыхавшийся голос сообщил, что сейчас отопрет дверь.
– Тебя только за смертью посылать, – обругал я здоровенного парня, внесшего в наш терем большую деревянную бадью.
Разбойник был одет в крестьянский армяк, подпоясанный мочальной веревкой, за который был заткнут дорогой седельный пистолет с золотой и серебряной насечкой.
– Так я почем знал, где парашу взять, – извиняющимся тоном сказал он.
– А где воду взять знаешь?
– Ну!
– А кувшин?
– У стряпухи?
– Правильно. Сходи к стряпухе, возьми у нее кувшин набери в него побольше теплой воды и принеси сюда, – судя по всем признакам, наш страж принадлежал к тем людям, которые умеют выполнять конкретные, четкие команды.
– Зачем? – вытаращил глаза сторож.
– Мыться будем.
– А вы чего, грязные?
– Грязные.
– А так с виду не скажешь, – удивленно сказал он и отправился за водой.
– Когда он вернется – будешь мыться, – сказал я Юлии.
– Зачем?
– Сама увидишь. Если мы сейчас не вырвемся отсюда, потом может быть поздно.
Девушка недоверчиво посмотрела на меня. Видно было, что ей непонятно, что я задумал.
– А почему, если я умоюсь, мы отсюда выйдем?
– Тебе нужно не умываться, ты разденешься догола и начнешь мыться полностью.
– Зачем? – повторила она, глядя на меня круглыми от удивления глазами
– Чтобы отвлечь внимание нашего сторожа.
– А почему…? – начала она, но я не дал ей договорить.
– Потом сама все увидишь!
– Мне уже начинать раздеваться? – послушно спросила она через минуту.
– Сначала давай перенесем бадью сюда, – указал я на дальнюю от дверей стену. – И веди себя естественно.
– Как вести себя? – переспросила она.
– Как будто тебе каждый день мужики помогают мыться. И сделай так, чтобы сторож не мог оторвать от тебя взгляда.
– А если он на меня набросится?
– Я постараюсь, чтобы не успел.
Выслушать новую порцию вопросов любознательной куртизанки я не успел. Послышались тяжелые шаги, и наш сторож вернулся с большим глиняным кувшином.
– Куда воду-то? – спросил он, входя в комнату.
– Поставь вон там, рядом с парашей. Мужик кивнул и опустил тяжелый сосуд на пол.
– Ну, я пойду, – сказал он, выпрямляясь. – Как помоетесь, позовете.
– Куда же ты пойдешь? – остановил я его. – А кто нам польет? Я такую тяжесть не подниму.
– А как же?… – начал свою серию вопросов очередной тормоз, но я не дал ему договорить.
– Погоди в сторонке, пока мы разденемся, и не подглядывай!
– Очень надо, – недовольно буркнул он, – что я, голых баб не видел?
– Давай, – кивнул я Юлии и отошел к лавке.
Она начала быстро раздеваться. Сторож, хотя и не интересовался голыми женщинами, но заставить себя совсем отвернуться не смог. Вполне реально косил глазом. Юля скинула платье и нижние юбки, осталась без ничего. Я уже видел ее в одежде Евы и то с трудом оторвал от нее взгляд. Наш мужик этого сделать не смог и подавно.
– Ну, чего пялишься, иди, поливай! – подогнал его я.
У бедолаги лицо налилось кровью, он тяжело дышал и как на шарнирах двинулся к обнаженной красавице.
– Это чего же? – непонятно о чем спросил он, оглядываясь на меня.
– Давай, давай, потом поможешь девушке спинку помыть!
От такой перспективы он окончательно сомлел. Однако пока послушно нагнулся за кувшином. Я приготовил свою доску, и когда он начал разгибаться, изо всех сил ударил его по затылку.
Крепкий череп здоровяка откликнулся глухим звуком, он сам подался вперед и упал к ногам взвизгнувшей красавицы. Вслед за тем кувшин стукнулся об пол и раскололся на части.
– Лизонька! – только и смогла воскликнуть Юля, отскакивая от растекающейся по полу лужи.
– Быстро одевайся, – приказал я, чтобы не оказаться в положении стражника.
Сам же бросился к поверженному мужику и схватил его за намокший рукав. Тело было таким тяжелым, что я с трудом выволок его на середину комнаты. Убивать добродушного разбойника у меня не было никакого желания, но и оставлять его просто так у себя в тылу было нельзя.