Страница:
– Так ты по-нашему разумеешь? – только и нашлась спросить она.
– Почему бы и нет?
Разговор у нас явно не складывался. Не пойму, что ее так смутило – возможно, опасение, что я разглашу подробности нашего ночного рандеву. Если, конечно, оно было.
– Проходите, садитесь, – пригласил я, указывая на единственный в номере стул.
Я подумал, что она откажется, но она кивнула и села. Говорить нам было не о чем, но сидеть одному в четырех стенах слишком скучно, и я воспользовался возможностью поболтать с представительницей прекрасного пола.
– Нынче по утрам стало уже свежо, – для затравки завел я разговор о погоде.
– Да, свежо, – как эхо откликнулась она.
– Вы прекрасно выглядите, вам говорили, что вы настоящая писаная красавица? – с натугой перешел я на другую тему. Получилось у меня это не очень ловко, даже пошловато, особенно учитывая мой нынешний юный вид.
Женщина так удивилась моим комплиментам, что ничего не смогла ответить, просто открыла рот.
– Мы еще не знакомы, – продолжил я, – позвольте представиться, меня зовут Хасбулат.
– Марья Ивановна, – машинально ответила она, продолжая смотреть на меня во все глаза.
– Капитанская дочь? – поинтересовался я, вспомнив одноименную повесть и имя-отчество героини Пушкина.
– Нет, бригадирская, – поправила она. – А ты… вы кем будете?
– Так, по делам путешествую. Да вот занедужил в дороге.
Марья Ивановна сочувственно вздохнула, но было видно, думала совсем о другом.
– Ты бы, милый, шел бы отсюда. Долго ли до греха…
Я внимательно смотрел ей в лицо. Теперь многое из ее поведения делалось понятно. Она не просто спала со мной, она меня, скорее всего, от чего-то спасала.
– Понятно, – сказал я, отвечая не на ее слова, а на свои мысли. – Спасибо, Марья Ивановна!
Однако не только уйти, но и собраться это сделать я не успел. Дверь в номер широко распахнулась. В комнату влетел хозяин с красным от гнева лицом. За его спиной маячили два мужика, одетые в извозчичьи армяки.
– Тебе кто дозволял по номерам шляться! – закричал он на сестру. – Убирайся к себе!
Женщина вскочила со стула и отступила вглубь комнаты.
– Не нужно, Поликарп Иванович, – просительно сказала она. – О душе подумай!
Однако хозяин ни о чем таком думать не собирался. Он был так зол, что с трудом удерживался от ругани и рукоприкладства.
– К себе! – кратко приказал он, гоняя по скулам желваки и сжимая кулаки. – Не твоего бабьего ума дело!
Я почувствовал, что семейная ссора вот-вот перерастет в нечто большее, и вмешался:
– Выйдите из моего номера! – громко сказал я ломающимся мальчишеским голосом.
От неожиданности хозяин на мгновение остолбенел, потом загрохотал, срывая зло на мне:
– Я тебя, басурман удалой, сейчас как собаку убью! Ты мне, пес смердящий, перечить будешь! Да ты знаешь, с кем говоришь!
Он мотнул головой помощникам и двинулся на меня. Те, мешая, друг другу протиснулись в комнату, и сразу в ней стало тесно. Я отскочил назад к кровати и выхватил из-под подушки пистолет.
– Вон отсюда! – закричал я, взводя курок.
– Да я тебя! – начал было Поликарп Иванович, но я прицелился ему прямо в лоб, и он замолчал на полуслове. Его помощники собрались броситься на меня, но я опередил их, закричав:
– Еще шаг, и стреляю!
Они нерешительно остановились, не слыша приказа хозяина.
– Вели им убраться отсюда, или тебе конец! – продолжил я, глядя в упор в полыхнувшие испугом глаза Поликарпа.
Тот понял, что я не шучу, и приказал:
– Оставьте нас!
Мужики послушно вышли, притворив за собой дверь.
– Марья, иди к себе! – снизив накал, опять приказал хозяин.
– Нет, – твердо ответила женщина. – Не будет по-твоему.
– Вам отсюда все равно не выбраться, – с ненавистью глядя то на сестру, то на меня, пообещал он, – подохнете здесь, как крысы.
– Лучше умру, но по-твоему все равно не будет! – упрямо сказала женщина звенящим голосом.
– Ладно! Родную кровь на безродного басурмана променяла! – не отводя взгляда от нацеленного в лоб пистолета, прошипел Поликарп Иванович, отступая к выходу. – Будь ты трижды проклята.
Хозяин толкнул дверь спиной и выскочил за порог.
Марья Ивановна, обессилив от нервного порыва, опустилась на корточки там, где стояла, и тихо заплакала, прикрывая глаза кончиками платка.
– Не нужно, – попытался я успокоить ее, – все будет хорошо! Как-нибудь выкрутимся.
– Нет, – сказала Марья Ивановна, промокнув последние слезинки, – ничего не поделаешь, придется погибать. Брат за деньги никого не пощадит.
– Это мы еще посмотрим.
– У тебя в пистолете всего один заряд. Он пошлет кого-нибудь из своих разбойников под пулю, и вся недолга. А дальше… – она не досказала, только горько вздохнула и перекрестились.
Мысль была, по меньшей мере, здравая и заставила меня заспешить. Первым делом я запер дверь на засов. Она открывалась наружу, так что внезапно выбить ее у нападающих не получится, придется выламывать, а это потребует времени. Следующее, что я сделал, это вынул из сундука саблю и освободил ее от тряпок. Несмотря на слабость, которая меня еще не оставила, с таким оружием продержаться было можно.
– А ты, Хасбулат, как я погляжу тоже не простого звания, – удивленно сказала Марья Ивановна, рассматривая мой арсенал. – Пистолет аглицкий, сабля турецкая.
– Индийская, – машинально поправил я, думая, чем еще можно задержать нападающих. – У брата много людей?
– Сам-друг шестеро, – ответила она.
– Тогда давай придвинем к дверям стол, чтобы, если ее выломают, не сразу сюда ворвались.
Марья Ивановна кивнула и помогла подтащить стол к дверям. После перенесенного ранения и высокой температуры я был совсем слаб и не справился бы без ее помощи. Когда приготовления были кончены, мы сели: я на кровать, женщина на стул.
– Как же получилось, что бригадирский сын сделался разбойником? – спросил я.
– Обычное дело, – ответила она, – как батюшка, а вслед за ним матушка преставились, начал играть Поликарп в карты и кости и все имение наше просадил, даже мое приданое. Он вообще-то не злой, только играет неудачливо. Сначала все свои деньги проиграл, потом казенные, попал под суд. В каторгу его не послали, но от службы уволили. Вот братец и придумал постоялый двор держать…
Дальше было ясно и без объяснений, однако она продолжила говорить о наболевшем:
– Набрал себе помощников, один другого хуже. Когда сюда попадаются бедолаги, вроде тебя, без роду и племени, или купцы с товаром и деньгами, они и губят души. Последнее время даже коробейниками не брезгуют…
– Понятно, – сказал я, думая, что предпринять дальше: не сидеть же нам без еды и воды в долгой осаде, ожидая неизвестно чего. – Ночью в окно вылезем, здесь невысоко, – сказал я Марье Ивановне.
– Он, Поликарп, умный, сторожей на ночь поставит. Да и куда мне от него деваться? Одна с голоду помру. Видно, отжила свое, пора и честь знать.
– Ну, это глупости, что-нибудь придумаем, я помогу тебе устроиться. Тебе сколько лет?
– Старая уже, скоро третий десяток разменяю, – грустно сказала Марья Ивановна. – Осенью двадцать восемь исполнится.
– Так ты моложе меня, – сказал я, забыв о своей юной внешности. – Мне уже тридцать.
– Как так тридцать? – поразилась Марья Ивановна. – Ты по виду совсем несмышленыш, я думала, тебе и половины от тридцати нет!
– Это у нас в Хасбулатии климат такой, все моложе выглядим, чем есть на самом деле.
– Так что же я, выходит, со взрослым мужем спала! – совершенно неожиданно воскликнула она и залилась краской стыда.
– Так ведь ничего же не было! – успокоил я.
– Это на мне грех! Я думала младенца спасаю! – взволнованно заговорила Марья Ивановна. – Так вот за что меня дева Мария карает!
– Глупости, – оборвал я совершенно неуместные в такой обстановке сетования. – За такие грехи не карают, а награждают. Считай, что ты сегодня ночью спасла невинную душу.
– Какая же у тебя душа, коли ты в Христа не веруешь!
– Бог у всех один, как его ни назови, во что ни верь, главное не греши!
Однако она не приняла мои резоны и продолжала переживать свое «грехопадение». Мне надоело слушать стенания, и я заговорил о другом. Постепенно Марья Ивановна успокоилась и немного рассказала о самом своем дорогом, о детстве, том времени, когда еще были живы родители, и любезный братец не пустил ее по миру и не втянул в разбойничий вертеп.
Родители у Марьи Ивановны были не знатны и не богаты, отец, выходец из солдатских детей, дослужился до бригадира, промежуточного звания между полковником и генерал-майором, упраздненного нынешним императором. Вместе с тем за верную службу царю и отечеству ему кое-что удалось скопить и оставить сыну и дочери кроме дворянского звания небольшое состояние. Умер он после ранения, полученного в Турецкую войну 1787 года, когда сыну было семнадцать, а дочери шестнадцать лет. Мать ненадолго пережила мужа, и дети остались сиротами.
К Марье Ивановне сваталось несколько женихов, с одним уже все было сговорено, но брак расстроился из-за исчезнувшего приданного, проигранного братом. Потом он и сам лишился службы и, чтобы не умереть с голода, брат и сестра на последние деньги открыли постоялый двор, который мог дать возможность безбедно существовать, если бы не пагубная страсть Поликарпа к игре.
О технологии душегубства женщина почти ничего не знала, могла только догадываться. Случалось обычно так: поселялся постоялец вечером, а утром от него и следа не оставалось, брат же после этого завеивался по игорным притонам.
Грустный рассказ меня утомил, и я прилег на постель.
– Простите, мне нужно немного отдохнуть, – сказал я, – потом придумаю, как нам отсюда выбраться.
– Ничего не получится, – покачала головой Марья Ивановна. – Нам от Поликарпа не уйти.
Я не стал спорить, лежал на кровати, пытаясь расслабиться. Голова немного кружилась, но, в остальном, самочувствие было приличное. Что делать дальше, я пока не знал. Наш постоялый двор находился на незначительной параллельной дороге, ведущей в сторону центра из Царского Села. Поликарп Иванович нарочно выбрал такое место, от которого до ближайших соседей было не докричаться, так что ни на какую помощь извне рассчитывать не стоило.
– Марья Ивановна, а какое у них есть оружие? – спросил я, имея в виду братца-разбойника с товарищами.
– Кистени, наверно, – неуверенно ответила она, – ножи видела, у брата еще есть ружье.
– Со двора на большую дорогу мы сможем пройти?
– На задах, за нашим подворьем, есть лаз на пустырь, оттуда можно попасть на соседнюю улицу. Только зря все это, нам нипочем из дома не выбраться.
– Ну, вдруг получится, – неопределенно сказал я, догадавшись, как можно будет отвлечь внимание караульных и миновать засаду. – В городе мы сможем найти убежище?
– У нас тетка, матушкина сестрица, живет на Васильевском острове.
В этот момент нашу содержательную беседу прервал громкий стук в дверь.
– Марья, слышишь? Это я, – послышался громкий голос хозяина. – Выходите, не то плохо будет!
– Покайся, пока не поздно, Поликарпушка! – ответила Марья Ивановна. – Смирись, да покайся в грехах. Пусть Хасбулат идет с богом, а мы с тобой поладим. Подумай о наших родителях, каково им с того света на твои грехи смотреть!
– Так и я о том, – обрадовался братец, – мне в твоем басурманине интереса нет, я его и пальцем не трону. Пусть отдаст пистолет и убирается!
– Может быть, и правда, выйдем? – вопросительно обратилась ко мне Марья Ивановна. – Вдруг Господь его вразумил?
– Это вряд ли, – негромко сказал я. – Скажи ему, что мы подумаем.
– Поликарпушка, мы подумаем, – повторила она за мной.
– Думайте, да не задумывайтесь! – сердито крикнул хозяин. – А то велю дверь сломать!
– Первая пуля твоя! – громко пообещал я.
– Так у тебя второй-то и нет!
– А ты зайди, проверь!
За дверями замолчали, потом стало слышно, как разбойники переговариваются между собой, но слов было не разобрать.
– Ладно, думайте, только меня не сердите! Ты, Машка, знаешь, каков я в гневе! – пообещал хозяин, и нас оставили в покое.
Сидеть целый день взаперти без пищи и, главное, воды, да еще без санитарно-технических удобств, было не очень удобно. Правда, у нас на двоих была ночная ваза, но пользоваться ею в моем присутствии скромной девушке будет весьма сложно.
– Расскажите-ка мне, Марья Ивановна, о расположении дома. У вас нет здесь случайно подземного хода или хотя бы подвала?
– Какой там ход, у нас даже подполья нет, копнешь ямку, а там вода стоит.
– Жаль.
Говорить нам было больше не о чем, и я занялся самолечением. Женщина с интересом наблюдала за моими «пассами», потом спросила:
– Ты это что такое делаешь?
– Плечо лечу, – не вдаваясь в подробности, ответил я.
После каждого такого сеанса мое самочувствие улучшалось, но сил на это уходило очень много. Когда я, мокрый от пота, уронив руки вдоль тела, лежал на кровати, Марья Ивановна присела рядом и отерла мне лицо полотенцем.
– Куда уж тебе воевать, тоже выискался, Аника-воин!
– Сейчас станет легче, – пообещал я, начиная испытывать волнение от ее близкого присутствия.
Не скажу, что Марья Ивановна очень мне нравилась, но в моем теперешнем возрасте это не имело особого значения. Один женский запах мог вдохновить на подвиг.
Она же, не подозревая о начинающих будоражить меня желаниях, как на грех, придвинулась еще ближе и начала поправлять подушку, касаясь меня своей мягкой грудью. Я слегка отодвинул голову, так что ей теперь, чтобы дотянуться до дальнего края подушки, пришлось привалиться к моей груди.
– Ты, что это? – удивленно спросила женщина, когда я совершенно инстинктивно, не предполагая ничего заранее, обнял ее за плечи и прижал к себе.
– Так, ничего, – ответил я сквозь зубы, уже не в силах разжать руки.
– Хасбулатка, отпусти! – попросила она, поглядев мне прямо в глаза.
От мути, которую она, наверное, увидела в них, взгляд ее стал испуганным.
– Отпусти, не балуй, – опять попросила она, но уже не так уверенно, как раньше. – Грех это.
Однако меня уже заклинило, и руки не разжимались. Даже недавняя слабость была не помехой.
– Да, конечно, – пообещал я, продолжая удерживать ее.
– Грех это, – сказала женщина с какой-то безвольной обреченностью, как будто все, что должно было произойти, уже решено. – Потом сам жалеть будешь!
Ох, нельзя разговаривать с жаждущими мужчинами таким тоном! Кто же в такой момент думает о последствиях?
– Все будет хорошо, – опрометчиво обещал я, пытаясь поймать ее губы.
– Машка! Выходи! – потребовал из-за двери братец, прерывая наши отношения на самом интересном моменте.
– А ну, иди отсюда! – нервно закричал я. – На каторгу хочешь, мерзавец!
Марья Ивановна, не ожидавшая от меня такой нежданной прыти и резкости, отшатнулась в сторону. Видимо, мой юный вид никак не вязался с командирским тоном.
– Выходи, пожалеешь! – откликнулся Поликарп.
В дверь ударили чем-то тяжелым, так что она даже загудела.
– Ломайте! – приказал кому-то хозяин.
Застучали топоры.
Вместо того, чтобы выворачивать ее наружу, разбойники начали рубить филенку. Колотили они рьяно, но пока без особого успеха. Однако рано или поздно дверь все равно должна была развалиться. Нужно было на что-то решиться. Сеанс самолечения и, возможно, внезапно вспыхнувшая страсть почти вернули мне силы.
Я подошел к окну и выглянул во двор. Там нас поджидали двое крепких мужиков в городском мещанском платье. Они стояли не под окнами, а метрах в тридцати от дома. Увидев меня, закричали и начали угрожающе размахивать руками.
– Уходим через окно, – сказал я Марье Ивановне.
– Как так? – испугалась она, выглядывая следом за мной наружу. – Там же Ганька с Митькой!
– Бери мешок и прыгай за мной, – приказал я, заставляя ее взять мой «сидор» с деньгами. – Ничего не бойся, я с ними справлюсь!
Примеряясь к ударам топоров в дверь, я тяжелым стулом вышиб окно во двор.
Ганька с Митькой бросились к дому.
Я легко соскочил с подоконника во двор и навел пистолет на подбегающих противников. Они, уверенные в своем превосходстве, не озаботились даже запастись оружием.
– Бей его! – закричал один из них и кинулся прямо вперед.
Хлопнул негромкий выстрел. Разбойник споткнулся на бегу и, как бы задумчиво, остановился в пяти шагах от меня.
Второй, еще не поняв, что произошло, бросился на меня и напоролся горлом на острие клинка. Благородная сталь насквозь прошла сквозь мягкое тело, и разбойник, насаживаясь на смертоносный клинок, практически достал меня своим кулаком.
– Маша, быстрей! – закричал я, оглядываясь на дом.
Она выбросила наружу мешок с деньгами и неловко протискивалась через узкое для нее окно. Я вернулся ей помочь, машинально отмечая белизну кожи ее голых ног.
– Бежим! – закричал я, выдергивая женщину из узкого проема.
Путаясь в длинной юбке, она бросилась через двор к дальнему забору. Я, прихватив забытый ею на земле «сидор», побежал следом.
Внутри дома продолжали грохотать топоры – кажется, там ничего не услышали. После нервного порыва я боялся резкого спада, но ничего подобного не случилось, бежал я очень резво. Драться с оставшимися четырьмя вооруженными топорами и ружьем разбойниками желания не было никакого.
Мы беспрепятственно достигли плетня, окружавшего постоялый двор, и перебрались сквозь лаз на пустырь, поросший высокой травой. До ближайшего дома было метров триста. Я всучил мешок Марье Ивановне и как мог быстро пошел к видневшейся невдалеке дороге. Погони за нами до сих пор не было, видимо, дверь в комнату оказалась крепкой и еще не поддалась усилиям нападавших.
Глава четвертая
– Почему бы и нет?
Разговор у нас явно не складывался. Не пойму, что ее так смутило – возможно, опасение, что я разглашу подробности нашего ночного рандеву. Если, конечно, оно было.
– Проходите, садитесь, – пригласил я, указывая на единственный в номере стул.
Я подумал, что она откажется, но она кивнула и села. Говорить нам было не о чем, но сидеть одному в четырех стенах слишком скучно, и я воспользовался возможностью поболтать с представительницей прекрасного пола.
– Нынче по утрам стало уже свежо, – для затравки завел я разговор о погоде.
– Да, свежо, – как эхо откликнулась она.
– Вы прекрасно выглядите, вам говорили, что вы настоящая писаная красавица? – с натугой перешел я на другую тему. Получилось у меня это не очень ловко, даже пошловато, особенно учитывая мой нынешний юный вид.
Женщина так удивилась моим комплиментам, что ничего не смогла ответить, просто открыла рот.
– Мы еще не знакомы, – продолжил я, – позвольте представиться, меня зовут Хасбулат.
– Марья Ивановна, – машинально ответила она, продолжая смотреть на меня во все глаза.
– Капитанская дочь? – поинтересовался я, вспомнив одноименную повесть и имя-отчество героини Пушкина.
– Нет, бригадирская, – поправила она. – А ты… вы кем будете?
– Так, по делам путешествую. Да вот занедужил в дороге.
Марья Ивановна сочувственно вздохнула, но было видно, думала совсем о другом.
– Ты бы, милый, шел бы отсюда. Долго ли до греха…
Я внимательно смотрел ей в лицо. Теперь многое из ее поведения делалось понятно. Она не просто спала со мной, она меня, скорее всего, от чего-то спасала.
– Понятно, – сказал я, отвечая не на ее слова, а на свои мысли. – Спасибо, Марья Ивановна!
Однако не только уйти, но и собраться это сделать я не успел. Дверь в номер широко распахнулась. В комнату влетел хозяин с красным от гнева лицом. За его спиной маячили два мужика, одетые в извозчичьи армяки.
– Тебе кто дозволял по номерам шляться! – закричал он на сестру. – Убирайся к себе!
Женщина вскочила со стула и отступила вглубь комнаты.
– Не нужно, Поликарп Иванович, – просительно сказала она. – О душе подумай!
Однако хозяин ни о чем таком думать не собирался. Он был так зол, что с трудом удерживался от ругани и рукоприкладства.
– К себе! – кратко приказал он, гоняя по скулам желваки и сжимая кулаки. – Не твоего бабьего ума дело!
Я почувствовал, что семейная ссора вот-вот перерастет в нечто большее, и вмешался:
– Выйдите из моего номера! – громко сказал я ломающимся мальчишеским голосом.
От неожиданности хозяин на мгновение остолбенел, потом загрохотал, срывая зло на мне:
– Я тебя, басурман удалой, сейчас как собаку убью! Ты мне, пес смердящий, перечить будешь! Да ты знаешь, с кем говоришь!
Он мотнул головой помощникам и двинулся на меня. Те, мешая, друг другу протиснулись в комнату, и сразу в ней стало тесно. Я отскочил назад к кровати и выхватил из-под подушки пистолет.
– Вон отсюда! – закричал я, взводя курок.
– Да я тебя! – начал было Поликарп Иванович, но я прицелился ему прямо в лоб, и он замолчал на полуслове. Его помощники собрались броситься на меня, но я опередил их, закричав:
– Еще шаг, и стреляю!
Они нерешительно остановились, не слыша приказа хозяина.
– Вели им убраться отсюда, или тебе конец! – продолжил я, глядя в упор в полыхнувшие испугом глаза Поликарпа.
Тот понял, что я не шучу, и приказал:
– Оставьте нас!
Мужики послушно вышли, притворив за собой дверь.
– Марья, иди к себе! – снизив накал, опять приказал хозяин.
– Нет, – твердо ответила женщина. – Не будет по-твоему.
– Вам отсюда все равно не выбраться, – с ненавистью глядя то на сестру, то на меня, пообещал он, – подохнете здесь, как крысы.
– Лучше умру, но по-твоему все равно не будет! – упрямо сказала женщина звенящим голосом.
– Ладно! Родную кровь на безродного басурмана променяла! – не отводя взгляда от нацеленного в лоб пистолета, прошипел Поликарп Иванович, отступая к выходу. – Будь ты трижды проклята.
Хозяин толкнул дверь спиной и выскочил за порог.
Марья Ивановна, обессилив от нервного порыва, опустилась на корточки там, где стояла, и тихо заплакала, прикрывая глаза кончиками платка.
– Не нужно, – попытался я успокоить ее, – все будет хорошо! Как-нибудь выкрутимся.
– Нет, – сказала Марья Ивановна, промокнув последние слезинки, – ничего не поделаешь, придется погибать. Брат за деньги никого не пощадит.
– Это мы еще посмотрим.
– У тебя в пистолете всего один заряд. Он пошлет кого-нибудь из своих разбойников под пулю, и вся недолга. А дальше… – она не досказала, только горько вздохнула и перекрестились.
Мысль была, по меньшей мере, здравая и заставила меня заспешить. Первым делом я запер дверь на засов. Она открывалась наружу, так что внезапно выбить ее у нападающих не получится, придется выламывать, а это потребует времени. Следующее, что я сделал, это вынул из сундука саблю и освободил ее от тряпок. Несмотря на слабость, которая меня еще не оставила, с таким оружием продержаться было можно.
– А ты, Хасбулат, как я погляжу тоже не простого звания, – удивленно сказала Марья Ивановна, рассматривая мой арсенал. – Пистолет аглицкий, сабля турецкая.
– Индийская, – машинально поправил я, думая, чем еще можно задержать нападающих. – У брата много людей?
– Сам-друг шестеро, – ответила она.
– Тогда давай придвинем к дверям стол, чтобы, если ее выломают, не сразу сюда ворвались.
Марья Ивановна кивнула и помогла подтащить стол к дверям. После перенесенного ранения и высокой температуры я был совсем слаб и не справился бы без ее помощи. Когда приготовления были кончены, мы сели: я на кровать, женщина на стул.
– Как же получилось, что бригадирский сын сделался разбойником? – спросил я.
– Обычное дело, – ответила она, – как батюшка, а вслед за ним матушка преставились, начал играть Поликарп в карты и кости и все имение наше просадил, даже мое приданое. Он вообще-то не злой, только играет неудачливо. Сначала все свои деньги проиграл, потом казенные, попал под суд. В каторгу его не послали, но от службы уволили. Вот братец и придумал постоялый двор держать…
Дальше было ясно и без объяснений, однако она продолжила говорить о наболевшем:
– Набрал себе помощников, один другого хуже. Когда сюда попадаются бедолаги, вроде тебя, без роду и племени, или купцы с товаром и деньгами, они и губят души. Последнее время даже коробейниками не брезгуют…
– Понятно, – сказал я, думая, что предпринять дальше: не сидеть же нам без еды и воды в долгой осаде, ожидая неизвестно чего. – Ночью в окно вылезем, здесь невысоко, – сказал я Марье Ивановне.
– Он, Поликарп, умный, сторожей на ночь поставит. Да и куда мне от него деваться? Одна с голоду помру. Видно, отжила свое, пора и честь знать.
– Ну, это глупости, что-нибудь придумаем, я помогу тебе устроиться. Тебе сколько лет?
– Старая уже, скоро третий десяток разменяю, – грустно сказала Марья Ивановна. – Осенью двадцать восемь исполнится.
– Так ты моложе меня, – сказал я, забыв о своей юной внешности. – Мне уже тридцать.
– Как так тридцать? – поразилась Марья Ивановна. – Ты по виду совсем несмышленыш, я думала, тебе и половины от тридцати нет!
– Это у нас в Хасбулатии климат такой, все моложе выглядим, чем есть на самом деле.
– Так что же я, выходит, со взрослым мужем спала! – совершенно неожиданно воскликнула она и залилась краской стыда.
– Так ведь ничего же не было! – успокоил я.
– Это на мне грех! Я думала младенца спасаю! – взволнованно заговорила Марья Ивановна. – Так вот за что меня дева Мария карает!
– Глупости, – оборвал я совершенно неуместные в такой обстановке сетования. – За такие грехи не карают, а награждают. Считай, что ты сегодня ночью спасла невинную душу.
– Какая же у тебя душа, коли ты в Христа не веруешь!
– Бог у всех один, как его ни назови, во что ни верь, главное не греши!
Однако она не приняла мои резоны и продолжала переживать свое «грехопадение». Мне надоело слушать стенания, и я заговорил о другом. Постепенно Марья Ивановна успокоилась и немного рассказала о самом своем дорогом, о детстве, том времени, когда еще были живы родители, и любезный братец не пустил ее по миру и не втянул в разбойничий вертеп.
Родители у Марьи Ивановны были не знатны и не богаты, отец, выходец из солдатских детей, дослужился до бригадира, промежуточного звания между полковником и генерал-майором, упраздненного нынешним императором. Вместе с тем за верную службу царю и отечеству ему кое-что удалось скопить и оставить сыну и дочери кроме дворянского звания небольшое состояние. Умер он после ранения, полученного в Турецкую войну 1787 года, когда сыну было семнадцать, а дочери шестнадцать лет. Мать ненадолго пережила мужа, и дети остались сиротами.
К Марье Ивановне сваталось несколько женихов, с одним уже все было сговорено, но брак расстроился из-за исчезнувшего приданного, проигранного братом. Потом он и сам лишился службы и, чтобы не умереть с голода, брат и сестра на последние деньги открыли постоялый двор, который мог дать возможность безбедно существовать, если бы не пагубная страсть Поликарпа к игре.
О технологии душегубства женщина почти ничего не знала, могла только догадываться. Случалось обычно так: поселялся постоялец вечером, а утром от него и следа не оставалось, брат же после этого завеивался по игорным притонам.
Грустный рассказ меня утомил, и я прилег на постель.
– Простите, мне нужно немного отдохнуть, – сказал я, – потом придумаю, как нам отсюда выбраться.
– Ничего не получится, – покачала головой Марья Ивановна. – Нам от Поликарпа не уйти.
Я не стал спорить, лежал на кровати, пытаясь расслабиться. Голова немного кружилась, но, в остальном, самочувствие было приличное. Что делать дальше, я пока не знал. Наш постоялый двор находился на незначительной параллельной дороге, ведущей в сторону центра из Царского Села. Поликарп Иванович нарочно выбрал такое место, от которого до ближайших соседей было не докричаться, так что ни на какую помощь извне рассчитывать не стоило.
– Марья Ивановна, а какое у них есть оружие? – спросил я, имея в виду братца-разбойника с товарищами.
– Кистени, наверно, – неуверенно ответила она, – ножи видела, у брата еще есть ружье.
– Со двора на большую дорогу мы сможем пройти?
– На задах, за нашим подворьем, есть лаз на пустырь, оттуда можно попасть на соседнюю улицу. Только зря все это, нам нипочем из дома не выбраться.
– Ну, вдруг получится, – неопределенно сказал я, догадавшись, как можно будет отвлечь внимание караульных и миновать засаду. – В городе мы сможем найти убежище?
– У нас тетка, матушкина сестрица, живет на Васильевском острове.
В этот момент нашу содержательную беседу прервал громкий стук в дверь.
– Марья, слышишь? Это я, – послышался громкий голос хозяина. – Выходите, не то плохо будет!
– Покайся, пока не поздно, Поликарпушка! – ответила Марья Ивановна. – Смирись, да покайся в грехах. Пусть Хасбулат идет с богом, а мы с тобой поладим. Подумай о наших родителях, каково им с того света на твои грехи смотреть!
– Так и я о том, – обрадовался братец, – мне в твоем басурманине интереса нет, я его и пальцем не трону. Пусть отдаст пистолет и убирается!
– Может быть, и правда, выйдем? – вопросительно обратилась ко мне Марья Ивановна. – Вдруг Господь его вразумил?
– Это вряд ли, – негромко сказал я. – Скажи ему, что мы подумаем.
– Поликарпушка, мы подумаем, – повторила она за мной.
– Думайте, да не задумывайтесь! – сердито крикнул хозяин. – А то велю дверь сломать!
– Первая пуля твоя! – громко пообещал я.
– Так у тебя второй-то и нет!
– А ты зайди, проверь!
За дверями замолчали, потом стало слышно, как разбойники переговариваются между собой, но слов было не разобрать.
– Ладно, думайте, только меня не сердите! Ты, Машка, знаешь, каков я в гневе! – пообещал хозяин, и нас оставили в покое.
Сидеть целый день взаперти без пищи и, главное, воды, да еще без санитарно-технических удобств, было не очень удобно. Правда, у нас на двоих была ночная ваза, но пользоваться ею в моем присутствии скромной девушке будет весьма сложно.
– Расскажите-ка мне, Марья Ивановна, о расположении дома. У вас нет здесь случайно подземного хода или хотя бы подвала?
– Какой там ход, у нас даже подполья нет, копнешь ямку, а там вода стоит.
– Жаль.
Говорить нам было больше не о чем, и я занялся самолечением. Женщина с интересом наблюдала за моими «пассами», потом спросила:
– Ты это что такое делаешь?
– Плечо лечу, – не вдаваясь в подробности, ответил я.
После каждого такого сеанса мое самочувствие улучшалось, но сил на это уходило очень много. Когда я, мокрый от пота, уронив руки вдоль тела, лежал на кровати, Марья Ивановна присела рядом и отерла мне лицо полотенцем.
– Куда уж тебе воевать, тоже выискался, Аника-воин!
– Сейчас станет легче, – пообещал я, начиная испытывать волнение от ее близкого присутствия.
Не скажу, что Марья Ивановна очень мне нравилась, но в моем теперешнем возрасте это не имело особого значения. Один женский запах мог вдохновить на подвиг.
Она же, не подозревая о начинающих будоражить меня желаниях, как на грех, придвинулась еще ближе и начала поправлять подушку, касаясь меня своей мягкой грудью. Я слегка отодвинул голову, так что ей теперь, чтобы дотянуться до дальнего края подушки, пришлось привалиться к моей груди.
– Ты, что это? – удивленно спросила женщина, когда я совершенно инстинктивно, не предполагая ничего заранее, обнял ее за плечи и прижал к себе.
– Так, ничего, – ответил я сквозь зубы, уже не в силах разжать руки.
– Хасбулатка, отпусти! – попросила она, поглядев мне прямо в глаза.
От мути, которую она, наверное, увидела в них, взгляд ее стал испуганным.
– Отпусти, не балуй, – опять попросила она, но уже не так уверенно, как раньше. – Грех это.
Однако меня уже заклинило, и руки не разжимались. Даже недавняя слабость была не помехой.
– Да, конечно, – пообещал я, продолжая удерживать ее.
– Грех это, – сказала женщина с какой-то безвольной обреченностью, как будто все, что должно было произойти, уже решено. – Потом сам жалеть будешь!
Ох, нельзя разговаривать с жаждущими мужчинами таким тоном! Кто же в такой момент думает о последствиях?
– Все будет хорошо, – опрометчиво обещал я, пытаясь поймать ее губы.
– Машка! Выходи! – потребовал из-за двери братец, прерывая наши отношения на самом интересном моменте.
– А ну, иди отсюда! – нервно закричал я. – На каторгу хочешь, мерзавец!
Марья Ивановна, не ожидавшая от меня такой нежданной прыти и резкости, отшатнулась в сторону. Видимо, мой юный вид никак не вязался с командирским тоном.
– Выходи, пожалеешь! – откликнулся Поликарп.
В дверь ударили чем-то тяжелым, так что она даже загудела.
– Ломайте! – приказал кому-то хозяин.
Застучали топоры.
Вместо того, чтобы выворачивать ее наружу, разбойники начали рубить филенку. Колотили они рьяно, но пока без особого успеха. Однако рано или поздно дверь все равно должна была развалиться. Нужно было на что-то решиться. Сеанс самолечения и, возможно, внезапно вспыхнувшая страсть почти вернули мне силы.
Я подошел к окну и выглянул во двор. Там нас поджидали двое крепких мужиков в городском мещанском платье. Они стояли не под окнами, а метрах в тридцати от дома. Увидев меня, закричали и начали угрожающе размахивать руками.
– Уходим через окно, – сказал я Марье Ивановне.
– Как так? – испугалась она, выглядывая следом за мной наружу. – Там же Ганька с Митькой!
– Бери мешок и прыгай за мной, – приказал я, заставляя ее взять мой «сидор» с деньгами. – Ничего не бойся, я с ними справлюсь!
Примеряясь к ударам топоров в дверь, я тяжелым стулом вышиб окно во двор.
Ганька с Митькой бросились к дому.
Я легко соскочил с подоконника во двор и навел пистолет на подбегающих противников. Они, уверенные в своем превосходстве, не озаботились даже запастись оружием.
– Бей его! – закричал один из них и кинулся прямо вперед.
Хлопнул негромкий выстрел. Разбойник споткнулся на бегу и, как бы задумчиво, остановился в пяти шагах от меня.
Второй, еще не поняв, что произошло, бросился на меня и напоролся горлом на острие клинка. Благородная сталь насквозь прошла сквозь мягкое тело, и разбойник, насаживаясь на смертоносный клинок, практически достал меня своим кулаком.
– Маша, быстрей! – закричал я, оглядываясь на дом.
Она выбросила наружу мешок с деньгами и неловко протискивалась через узкое для нее окно. Я вернулся ей помочь, машинально отмечая белизну кожи ее голых ног.
– Бежим! – закричал я, выдергивая женщину из узкого проема.
Путаясь в длинной юбке, она бросилась через двор к дальнему забору. Я, прихватив забытый ею на земле «сидор», побежал следом.
Внутри дома продолжали грохотать топоры – кажется, там ничего не услышали. После нервного порыва я боялся резкого спада, но ничего подобного не случилось, бежал я очень резво. Драться с оставшимися четырьмя вооруженными топорами и ружьем разбойниками желания не было никакого.
Мы беспрепятственно достигли плетня, окружавшего постоялый двор, и перебрались сквозь лаз на пустырь, поросший высокой травой. До ближайшего дома было метров триста. Я всучил мешок Марье Ивановне и как мог быстро пошел к видневшейся невдалеке дороге. Погони за нами до сих пор не было, видимо, дверь в комнату оказалась крепкой и еще не поддалась усилиям нападавших.
Глава четвертая
Тётка Марьи Ивановны жила на Васильевском острове, недалеко от Смоленского кладбища. Мы благополучно перебрались через Неву в районе Галерного маяка, расплатились с лодочником и оказались на 26-ой линии, Запал побега у меня уже прошел, и я с трудом поспевал за своей спутницей. Марья Ивановна, вначале полная решимости противостоять брату, начала скисать, трусить и все время убыстряла шаг.
– Боюсь я Поликарпа, – заговорила она, когда мы подходили к Смоленскому полю. – Найдет он нас у тетушки!
– Давай остановимся на каком-нибудь постоялом дворе, – предложил я.
– Ты, Хасбулат, брата не знаешь! Он теперь нас так не оставит. На дне моря сыщет!
Спорить с ней и успокаивать у меня не было ни сил, ни желания, к тому же она была права. Особого опасения ее Поликарп у меня не вызывал, но и лезть просто так на рожон было просто глупо.
– Давай снимем квартиру, – предложил я.
– Как мы ее нанимать будем?! Я в домашнем сарафане, а ты одет и того хуже. Враз молва до братца пойдет.
– Это не проблема, зайдем в одежную лавку или в портняжную мастерскую и купим новую одежду, – предложил я.
– Там, поди, даром не дадут, а хорошее платье больших денег стоит! Санкт-Петербург – это не ваша Хасбулатия!
– Да ладно, пошли, там разберемся, – легкомысленно сказал я, не обижаясь на ее столичный снобизм.
Однако особенно далеко уйти у нас не получилось. На Большом проспекте, куда мы свернули, было многолюдно, и странная парочка начала привлекать внимание. Ободранный татарский князек в грязных русских солдатских штанах, с разукрашенной драгоценными камнями восточной саблей на золотой перевязи, вызывал шутки, которые могли плохо для нас кончиться. Пришлось укрыться в первой встреченной немецкой мануфактурной лавке.
Заведение оказалось не для бедных, и хотя покупателей кроме нас там не было, русский приказчик встретил нас без восторга.
– Куда прешь, олух? – поинтересовался он, загораживая мне вход в торговый зал.
Я поглядел на него снизу вверх со всем высокомерием, на которое только был способен, и приказал:
– Подай-ка, братец, даме кресло!
Приказчик вначале опешил от такой наглости, но покосился на хозяина-немца, спешащего из глубины магазина, переломил законное возмущение и вместо того, чтобы вышвырнуть нас вон, вежливо, но со скрытым сарказмом, пригласил:
– Проходите, ваши сиятельства!
Мы с Марьей Ивановной не стали чиниться и прошли.
– Гутен абенд, – поздоровался я с немцем на его родном языке. – Вы имеете готовое платье?
– Добрый вечер! – ответил немец. – О да, мы имеем все, что вам может заблагорассудиться!
– Зер гут! – порадовал я его следующим выражением на его диалекте, после чего перешел на родной. – Моей фрау нужно новый гардероб.
– Пожалуйте, проходите! Ваша дама будет одета как пуппхен, – засуетился хозяин, игнорируя наш непрезентабельный вид.
– Как куколку ее одевать не нужно, – возразил я. – У фрау фатер генерал, и одеть ее нужно как тохтер генерала.
– О, мой господин, это будет стоить много денег! Если господину будет угодно, то фрау будет одета как дочь оберста, виноват, полковника, это будет стоить меньше денег.
– Пусть будет, так как я сказал, – не удержавшись от понтов, небрежно бросил я, – деньги у нас есть.
– Яволь, мой господин! – вытянулся по-военному хозяин.
Тут же из недр дома была вызвана фрау и потащила растерянную Марью Ивановну в примерочную комнату, а я вальяжно расселся в кресле, в которое не успела сесть моя спутница.
– Мой господин тоже имеет желание поменять свое платье?
– Вы думаете, стоит? – спросил я так, как будто такая мысль просто не приходила мне в голову. – Пожалуй, если у вас найдется что-нибудь подходящее.
Немец пришел в восторг от моей сговорчивости и лично взялся одевать меня. Спешить нам с Марьей Ивановной было некуда, и до темноты мы пробыли в магазине, где нам подгоняли по фигурам подобранную, уже сшитую на кого-то одежду. Когда, наконец, мы из оборванцев превратились во вполне пристойную пару небогатых горожан, настало время расчета. Я уединился на некоторое время вместе со своим сидором, вынул из него нужную сумму в четыреста рублей и легко расчелся с хозяином магазина сторублевыми ассигнациями. Бедный немец, видимо до конца не веривший в мою кредитоспособность, готов был стукнуть себя по лбу, что по-настоящему не раскрутил таких выгодных покупателей.
Подавая мне сорок рублей сдачи, он провожал их таким жалостливым взглядом, что я решил воспользоваться ситуацией и прикупить на эти деньги еще один комплект женской одежды, для своей младшей сестры. Мысль попробовать поменять свою внешность с помощью женского платья появилась тогда, когда я увидел, как, надев новое платье, неузнаваемо переменилась моя спутница.
Поняв, что я хочу, хозяин просиял и принялся навязывать мне целую гору платьев. Однако я быстро его укоротил и потребовал одно скромное платье, летний салоп и головной платок. Марья Ивановна удивленно смотрела, как я прикидываю на себя приобретаемую одежду.
– У тебя, Хасбулат, никак есть сестра? – спросила она при первой возможности, когда мы остались одни.
– Это я для себя, – объяснил я, – переоденусь женщиной, и нас никто не найдет.
– Право! А тебе не зазорно род менять?
– Чего же в этом зазорного?
– Не знаю, только мне сомнительно…
Когда торги, наконец, закончились, хозяин магазина спросил, куда нам прислать покупки. Пришлось соврать, что мы только сегодня приехали и еще не устроились с жильем. Дошлый немец тут же предложил свои рекомендации в «один зер гут пансион», который содержит его земляк-баварец. Мы согласились воспользоваться его протекцией, и расчувствовавшийся владелец магазина пригласил нас отужинать. Это было более чем кстати. Искать ресторацию в такое позднее время было проблематично. Павел Петрович, император и самодержец, для здоровья нации ввел суровый распорядок дня – после десяти часов вечера всем его подданным полагалось ложиться спать.
Оттянувшись с голодухи на жирной свиной колбасе с тушеной капустой, мы распрощались с симпатичной парой предпринимателей. Один из служащих магазина добыл нам крытый экипаж, и мы поехали в меблированные комнаты. Несмотря на пять тысяч фонарей освещавших Санкт-Петербург в 1799 году, улицы были темны и пустынны. Наши номера находились недалеко, на 4-ой линии того же Васильевского острова. Основные застройки линий острова пришлись на царствование Александра I, пока же домов здесь было немного, и они не теснили друг друга в привычной городской сутолоке.
Наемная карета подвезла нас к пансиону херра Липпгарта около девяти часов вечера. До комендантского часа времени оставалось немного, и кучер спешил. Мы выгрузились и остались стоять на улице против входа в номера. Марья Ивановна, утомленная побегом, событиями дня, долгим шопингом и непривычной насыщенностью жизни, находилась в заторможенном состоянии и могла только послушно подчиняться. Оставив ее сторожить вещи, я громко постучал во входную дверь. Через минуту она открылась, и из дома выглянул немчик с круглым лицом и обширной лысиной. Я объяснил ему, чего хочу, и передал записку от владельца магазина.
– О! – вскричал он, – вы есть друзья дорогого херра Шульца! Прошу проходить в этот дом, я буду представлять вас фрау Липпгарт!
С воцарением Павла Петровича и началом его реформ, количество жителей в столице заметно уменьшилось – русским людям не очень нравилось ходить строем и испытывать непонятные ограничения; соответственно упали цены и спрос на жилье, владельцы недвижимости терпели убытки, и потому каждый новый жилец был в радость.
– Боюсь я Поликарпа, – заговорила она, когда мы подходили к Смоленскому полю. – Найдет он нас у тетушки!
– Давай остановимся на каком-нибудь постоялом дворе, – предложил я.
– Ты, Хасбулат, брата не знаешь! Он теперь нас так не оставит. На дне моря сыщет!
Спорить с ней и успокаивать у меня не было ни сил, ни желания, к тому же она была права. Особого опасения ее Поликарп у меня не вызывал, но и лезть просто так на рожон было просто глупо.
– Давай снимем квартиру, – предложил я.
– Как мы ее нанимать будем?! Я в домашнем сарафане, а ты одет и того хуже. Враз молва до братца пойдет.
– Это не проблема, зайдем в одежную лавку или в портняжную мастерскую и купим новую одежду, – предложил я.
– Там, поди, даром не дадут, а хорошее платье больших денег стоит! Санкт-Петербург – это не ваша Хасбулатия!
– Да ладно, пошли, там разберемся, – легкомысленно сказал я, не обижаясь на ее столичный снобизм.
Однако особенно далеко уйти у нас не получилось. На Большом проспекте, куда мы свернули, было многолюдно, и странная парочка начала привлекать внимание. Ободранный татарский князек в грязных русских солдатских штанах, с разукрашенной драгоценными камнями восточной саблей на золотой перевязи, вызывал шутки, которые могли плохо для нас кончиться. Пришлось укрыться в первой встреченной немецкой мануфактурной лавке.
Заведение оказалось не для бедных, и хотя покупателей кроме нас там не было, русский приказчик встретил нас без восторга.
– Куда прешь, олух? – поинтересовался он, загораживая мне вход в торговый зал.
Я поглядел на него снизу вверх со всем высокомерием, на которое только был способен, и приказал:
– Подай-ка, братец, даме кресло!
Приказчик вначале опешил от такой наглости, но покосился на хозяина-немца, спешащего из глубины магазина, переломил законное возмущение и вместо того, чтобы вышвырнуть нас вон, вежливо, но со скрытым сарказмом, пригласил:
– Проходите, ваши сиятельства!
Мы с Марьей Ивановной не стали чиниться и прошли.
– Гутен абенд, – поздоровался я с немцем на его родном языке. – Вы имеете готовое платье?
– Добрый вечер! – ответил немец. – О да, мы имеем все, что вам может заблагорассудиться!
– Зер гут! – порадовал я его следующим выражением на его диалекте, после чего перешел на родной. – Моей фрау нужно новый гардероб.
– Пожалуйте, проходите! Ваша дама будет одета как пуппхен, – засуетился хозяин, игнорируя наш непрезентабельный вид.
– Как куколку ее одевать не нужно, – возразил я. – У фрау фатер генерал, и одеть ее нужно как тохтер генерала.
– О, мой господин, это будет стоить много денег! Если господину будет угодно, то фрау будет одета как дочь оберста, виноват, полковника, это будет стоить меньше денег.
– Пусть будет, так как я сказал, – не удержавшись от понтов, небрежно бросил я, – деньги у нас есть.
– Яволь, мой господин! – вытянулся по-военному хозяин.
Тут же из недр дома была вызвана фрау и потащила растерянную Марью Ивановну в примерочную комнату, а я вальяжно расселся в кресле, в которое не успела сесть моя спутница.
– Мой господин тоже имеет желание поменять свое платье?
– Вы думаете, стоит? – спросил я так, как будто такая мысль просто не приходила мне в голову. – Пожалуй, если у вас найдется что-нибудь подходящее.
Немец пришел в восторг от моей сговорчивости и лично взялся одевать меня. Спешить нам с Марьей Ивановной было некуда, и до темноты мы пробыли в магазине, где нам подгоняли по фигурам подобранную, уже сшитую на кого-то одежду. Когда, наконец, мы из оборванцев превратились во вполне пристойную пару небогатых горожан, настало время расчета. Я уединился на некоторое время вместе со своим сидором, вынул из него нужную сумму в четыреста рублей и легко расчелся с хозяином магазина сторублевыми ассигнациями. Бедный немец, видимо до конца не веривший в мою кредитоспособность, готов был стукнуть себя по лбу, что по-настоящему не раскрутил таких выгодных покупателей.
Подавая мне сорок рублей сдачи, он провожал их таким жалостливым взглядом, что я решил воспользоваться ситуацией и прикупить на эти деньги еще один комплект женской одежды, для своей младшей сестры. Мысль попробовать поменять свою внешность с помощью женского платья появилась тогда, когда я увидел, как, надев новое платье, неузнаваемо переменилась моя спутница.
Поняв, что я хочу, хозяин просиял и принялся навязывать мне целую гору платьев. Однако я быстро его укоротил и потребовал одно скромное платье, летний салоп и головной платок. Марья Ивановна удивленно смотрела, как я прикидываю на себя приобретаемую одежду.
– У тебя, Хасбулат, никак есть сестра? – спросила она при первой возможности, когда мы остались одни.
– Это я для себя, – объяснил я, – переоденусь женщиной, и нас никто не найдет.
– Право! А тебе не зазорно род менять?
– Чего же в этом зазорного?
– Не знаю, только мне сомнительно…
Когда торги, наконец, закончились, хозяин магазина спросил, куда нам прислать покупки. Пришлось соврать, что мы только сегодня приехали и еще не устроились с жильем. Дошлый немец тут же предложил свои рекомендации в «один зер гут пансион», который содержит его земляк-баварец. Мы согласились воспользоваться его протекцией, и расчувствовавшийся владелец магазина пригласил нас отужинать. Это было более чем кстати. Искать ресторацию в такое позднее время было проблематично. Павел Петрович, император и самодержец, для здоровья нации ввел суровый распорядок дня – после десяти часов вечера всем его подданным полагалось ложиться спать.
Оттянувшись с голодухи на жирной свиной колбасе с тушеной капустой, мы распрощались с симпатичной парой предпринимателей. Один из служащих магазина добыл нам крытый экипаж, и мы поехали в меблированные комнаты. Несмотря на пять тысяч фонарей освещавших Санкт-Петербург в 1799 году, улицы были темны и пустынны. Наши номера находились недалеко, на 4-ой линии того же Васильевского острова. Основные застройки линий острова пришлись на царствование Александра I, пока же домов здесь было немного, и они не теснили друг друга в привычной городской сутолоке.
Наемная карета подвезла нас к пансиону херра Липпгарта около девяти часов вечера. До комендантского часа времени оставалось немного, и кучер спешил. Мы выгрузились и остались стоять на улице против входа в номера. Марья Ивановна, утомленная побегом, событиями дня, долгим шопингом и непривычной насыщенностью жизни, находилась в заторможенном состоянии и могла только послушно подчиняться. Оставив ее сторожить вещи, я громко постучал во входную дверь. Через минуту она открылась, и из дома выглянул немчик с круглым лицом и обширной лысиной. Я объяснил ему, чего хочу, и передал записку от владельца магазина.
– О! – вскричал он, – вы есть друзья дорогого херра Шульца! Прошу проходить в этот дом, я буду представлять вас фрау Липпгарт!
С воцарением Павла Петровича и началом его реформ, количество жителей в столице заметно уменьшилось – русским людям не очень нравилось ходить строем и испытывать непонятные ограничения; соответственно упали цены и спрос на жилье, владельцы недвижимости терпели убытки, и потому каждый новый жилец был в радость.