Страница:
Впервые с тех пор, как мы поселились в пансионе, к обществу присоединилась Марья Ивановна. Я за своими проблемами почти не видел ее, обделял вниманием и теперь был приятно удивлен, как отлично она выглядит. Никаких планов относительно наших особых отношений у меня не было. Случай, когда мы чуть не стали близки, вспоминался как наваждение. Она была, безусловно, очень интересной женщиной, и в другое время я не упустил бы шанса поухаживать за ней, но теперь жил только мыслями об Але, и другие привязанности не вмещались в мою жизнь.
После окончания восторгов по поводу моих медицинских талантов и качества капустного пирога, разговор сделался общим. Пансионеры продолжили обсуждение убийства Сил Силыча. Слухи превратили мое непреднамеренное преступление в настоящий миф. По рассказам соседей, весь город продолжал сплетничать по поводу несметных сокровищ конфискованных полицией. Вскрылось много новых подробностей, к ним прибавились домыслы, и все это приобрело совершенно фантастический вид.
Я, как самый молодой, скромно сидел и молча слушал рассказы опытных людей о страшных, неуловимых разбойниках, тысячах жертв, личном участие государя в разбирательстве этого поразительного уголовного дела. Ничего даже отдаленно напоминающего правду в этих слухах не было – обычный вздор, которым обрастает любой неординарный случай. Больше всех почему-то горячился курский помещик, которому до преступлений, совершенных в столице, по моему мнению, никакого дела не было. Он так красочно живописал подвиги полиции, как будто сам принимал участие в этом беспримерном расследовании.
– И много поймали разбойников? – поинтересовался я.
– Больше ста человек, – сообщил курянин, – всех в кандалах отправляют в галерах по Неве и содержат в Шлиссельбургской крепости.
– Удивительное дело! – поразился я. – Кто бы мог подумать, что в столице под надзором полиции орудует такая вольница! Теперь и спать-то, поди, будет страшно!
– Можете не беспокоиться, – снисходительно успокоил меня степной помещик, – пока я живу в пансионе, вам ничего не угрожает. У нас на Волге и не такие дела творятся. Однако мужеством и личной храбростью не попустительствуем! Отнюдь! Помнится, был такой случай. Встал я как-то на рассвете и отправился обозревать свои владения. У меня, милостивые государи, надо вам сказать, очень изрядное именьице – двадцать тысяч десятин только пахотной земли, да еще богатейшие угодья. Еду я верхом на своем донце, смотрю, скачет отряд калмыков человек тридцать-сорок. Я к ним направился, поглядеть, что им на моих землях надобно. Они как меня узнали, давай улепетывать. Надо вам сказать, господа, человек я в наших краях известный, со мной не пошутишь! Всяк знает, кто есть Иван Иванович Рогожин!
Я впервые с интересом посмотрел на упитанного рыжеусого героя, внешне никак не походившего на былинного богатыря. Мы уже несколько раз встречались за столом, но Иван Иванович за жаренными немецкими колбасками не проявлял своих героических качеств, напротив, казался человеком несмелым и замороченным многолетней судебной тяжбой, которая со скрипом и взятками теперь решалась в Сенате.
– Я приготовил пистолеты, – продолжил он свое былинное повествование, – да пришпорил донца. Без преувеличения могу сказать, что мой Ладный – самый быстрый скакун во всей Курской губернии. Да что там, такого и здесь, в Петербурге не сыскать. Скачу, как ветер, а калмыки от меня врассыпную.
Неожиданно Рогожин замолчал. Все ждали продолжения рассказа, любопытствуя узнать, чем окончилась погоня, но Иван Иванович только хмыкал, углубившись в сладкие воспоминания.
– И что? – дрогнувшим голосом спросила Марья Ивановна.
– И все, разбежались!
– Ну, и слава Богу, – обрадовалась моя спутница.
Мне рассказ не очень понравился, как и то, с каким уважением смотрела дама на степного хвастуна.
– А ты, князь Хасбулат-удалой, – спросил меня отставной чиновник, – в набеги на Русь ходил?
– Было дело, – сознался я. – Как сейчас помню, пошел Иван Васильевич на Казань, а мы с ханом Батыем ему навстречу. Встретились на Куликовом поле, и ну воевать!
– Это какой-такой Иван Васильевич? – уточнил коллежский секретарь.
– Рюриков, – ответил я.
– Как же, знаком-с, – обрадовался пожилой уездный секретарь, – они к нам в департамент приезжали!
– Ну, значит, началась Куликовская битва, – продолжил я, – а тут, откуда ни возьмись, с одной стороны темник Мамай, а с другой князь Дмитрий Донской с иноками Пересветом и Охлябием.
– Ну и что? – с большой заинтересованностью спросил второй чиновник. – Чем дело-то кончилось?
– Да ничем, все разбежались. Я ранен, закричал Мамай, и с раной побежал в Сарай.
Мой рассказ почему-то не встретил особого сочувствия. Только старичок-чиновник высказался в том смысле, что все мы под Богом ходим.
– У вас в Россия отшень много воюет! – вмешалась в разговор фрау Липпгарт. – Вы есть большой герой, – добавила она, чтобы польстить нашей национальной гордости. – Мы дойчше отшень мирный люди.
На этой минорной ноте ужин закончился, и все разошлись по своим комнатам. Настроение у меня было почти праздничное. Все пока складывалось удачно и почти счастливо: Аля жива и здорова, враги потеряли меня из виду, пирог с капустой удался, соседи симпатичны и безобидны, оставалось одна проблема – найти пропавшего Ивана.
К сожалению, в спешке нашего расставания, мы не успели договориться о месте встречи, на случай форс-мажорных обстоятельств. Осталось надеяться, что в двухсоттысячном городе, при желании и терпении, человека отыскать вполне возможно.
О своей дальнейшей судьбе я пока не задумывался. Все время возникали локальные проблемы, которые не позволяли строить какие-нибудь долгосрочные планы. Вот и теперь нормальному, безопасному существованию мешало отсутствие документов. При нынешних полицейских строгостях даже выбраться из города, не то что добраться до имения моего предка, Захаркина, было достаточно сложно. Пришлось бы обходить все посты и пикеты на дорогах. Путешествие же по «азимуту», лесами, было чревато встречами с разбойниками, бдительными помещиками, даже законопослушными крестьянами, сдающими властям бродячий люд, оказавшийся на их территории.
Наметив себе две ближайшие задачи: поиск Ивана и приобретение фальшивых документов, я уже засыпал, как вдруг за стеной раздался тихий, жалобный стон.
Глава шестая
После окончания восторгов по поводу моих медицинских талантов и качества капустного пирога, разговор сделался общим. Пансионеры продолжили обсуждение убийства Сил Силыча. Слухи превратили мое непреднамеренное преступление в настоящий миф. По рассказам соседей, весь город продолжал сплетничать по поводу несметных сокровищ конфискованных полицией. Вскрылось много новых подробностей, к ним прибавились домыслы, и все это приобрело совершенно фантастический вид.
Я, как самый молодой, скромно сидел и молча слушал рассказы опытных людей о страшных, неуловимых разбойниках, тысячах жертв, личном участие государя в разбирательстве этого поразительного уголовного дела. Ничего даже отдаленно напоминающего правду в этих слухах не было – обычный вздор, которым обрастает любой неординарный случай. Больше всех почему-то горячился курский помещик, которому до преступлений, совершенных в столице, по моему мнению, никакого дела не было. Он так красочно живописал подвиги полиции, как будто сам принимал участие в этом беспримерном расследовании.
– И много поймали разбойников? – поинтересовался я.
– Больше ста человек, – сообщил курянин, – всех в кандалах отправляют в галерах по Неве и содержат в Шлиссельбургской крепости.
– Удивительное дело! – поразился я. – Кто бы мог подумать, что в столице под надзором полиции орудует такая вольница! Теперь и спать-то, поди, будет страшно!
– Можете не беспокоиться, – снисходительно успокоил меня степной помещик, – пока я живу в пансионе, вам ничего не угрожает. У нас на Волге и не такие дела творятся. Однако мужеством и личной храбростью не попустительствуем! Отнюдь! Помнится, был такой случай. Встал я как-то на рассвете и отправился обозревать свои владения. У меня, милостивые государи, надо вам сказать, очень изрядное именьице – двадцать тысяч десятин только пахотной земли, да еще богатейшие угодья. Еду я верхом на своем донце, смотрю, скачет отряд калмыков человек тридцать-сорок. Я к ним направился, поглядеть, что им на моих землях надобно. Они как меня узнали, давай улепетывать. Надо вам сказать, господа, человек я в наших краях известный, со мной не пошутишь! Всяк знает, кто есть Иван Иванович Рогожин!
Я впервые с интересом посмотрел на упитанного рыжеусого героя, внешне никак не походившего на былинного богатыря. Мы уже несколько раз встречались за столом, но Иван Иванович за жаренными немецкими колбасками не проявлял своих героических качеств, напротив, казался человеком несмелым и замороченным многолетней судебной тяжбой, которая со скрипом и взятками теперь решалась в Сенате.
– Я приготовил пистолеты, – продолжил он свое былинное повествование, – да пришпорил донца. Без преувеличения могу сказать, что мой Ладный – самый быстрый скакун во всей Курской губернии. Да что там, такого и здесь, в Петербурге не сыскать. Скачу, как ветер, а калмыки от меня врассыпную.
Неожиданно Рогожин замолчал. Все ждали продолжения рассказа, любопытствуя узнать, чем окончилась погоня, но Иван Иванович только хмыкал, углубившись в сладкие воспоминания.
– И что? – дрогнувшим голосом спросила Марья Ивановна.
– И все, разбежались!
– Ну, и слава Богу, – обрадовалась моя спутница.
Мне рассказ не очень понравился, как и то, с каким уважением смотрела дама на степного хвастуна.
– А ты, князь Хасбулат-удалой, – спросил меня отставной чиновник, – в набеги на Русь ходил?
– Было дело, – сознался я. – Как сейчас помню, пошел Иван Васильевич на Казань, а мы с ханом Батыем ему навстречу. Встретились на Куликовом поле, и ну воевать!
– Это какой-такой Иван Васильевич? – уточнил коллежский секретарь.
– Рюриков, – ответил я.
– Как же, знаком-с, – обрадовался пожилой уездный секретарь, – они к нам в департамент приезжали!
– Ну, значит, началась Куликовская битва, – продолжил я, – а тут, откуда ни возьмись, с одной стороны темник Мамай, а с другой князь Дмитрий Донской с иноками Пересветом и Охлябием.
– Ну и что? – с большой заинтересованностью спросил второй чиновник. – Чем дело-то кончилось?
– Да ничем, все разбежались. Я ранен, закричал Мамай, и с раной побежал в Сарай.
Мой рассказ почему-то не встретил особого сочувствия. Только старичок-чиновник высказался в том смысле, что все мы под Богом ходим.
– У вас в Россия отшень много воюет! – вмешалась в разговор фрау Липпгарт. – Вы есть большой герой, – добавила она, чтобы польстить нашей национальной гордости. – Мы дойчше отшень мирный люди.
На этой минорной ноте ужин закончился, и все разошлись по своим комнатам. Настроение у меня было почти праздничное. Все пока складывалось удачно и почти счастливо: Аля жива и здорова, враги потеряли меня из виду, пирог с капустой удался, соседи симпатичны и безобидны, оставалось одна проблема – найти пропавшего Ивана.
К сожалению, в спешке нашего расставания, мы не успели договориться о месте встречи, на случай форс-мажорных обстоятельств. Осталось надеяться, что в двухсоттысячном городе, при желании и терпении, человека отыскать вполне возможно.
О своей дальнейшей судьбе я пока не задумывался. Все время возникали локальные проблемы, которые не позволяли строить какие-нибудь долгосрочные планы. Вот и теперь нормальному, безопасному существованию мешало отсутствие документов. При нынешних полицейских строгостях даже выбраться из города, не то что добраться до имения моего предка, Захаркина, было достаточно сложно. Пришлось бы обходить все посты и пикеты на дорогах. Путешествие же по «азимуту», лесами, было чревато встречами с разбойниками, бдительными помещиками, даже законопослушными крестьянами, сдающими властям бродячий люд, оказавшийся на их территории.
Наметив себе две ближайшие задачи: поиск Ивана и приобретение фальшивых документов, я уже засыпал, как вдруг за стеной раздался тихий, жалобный стон.
Глава шестая
Я находился в том состоянии, между сном и бодрствованием, когда реальность уже размыта, но и понимаешь, что это еще не сон. Стон, разбудивший меня, был слабым и жалостливым. Я прикрыл ухо пуховой подушкой, чтобы не мешали спать, и перестал его слышать, но он повторился уже более отчетливо и вырвал меня из дремы.
«Что это еще такое?!» – подумал я, садясь на постели. Однако больше никаких подозрительных звуков слышно не было, и я решил, что мне померещилось. Дом у немцев был мирный, двери надежно заперты на крепкие засовы, на окнах были надежные ставни, так что постороннему человеку попасть сюда было совершенно невозможно.
Я удобнее устроился в мягкой пуховой перине и снова начал засыпать, как за стеной вновь застонали. Теперь я понял, что звук шел из соседней комнаты, которую занимала Марья Ивановна.
Я быстро встал, стараясь не скрипеть деревянной кроватью, зажег свечу и поспешно оделся. За стеной опять застонали, и мне показалось, что я узнаю голос своей спутницы.
Сомнений в том, что ее разбойный братец Поликарп или кто-нибудь из его банды каким-то образом проник сюда и теперь пытает бедную женщину, у меня больше не было.
Сон окончательно прошел, и я спешно начал готовиться к нападению на противников. Как обычно бывает, пистолет лежал в комоде разряженным, и у меня ушло не меньше минуты, пока я оснастил его боезапасом. Дальше было нужно проверить, нет ли в коридоре засады и по возможности неожиданно напасть на разбойников.
Судя по рассказу Марьи Ивановны, их в банде должно остаться четверо, что для меня одного было многовато. Рассчитывать на помощь других жильцов пансиона смысла не было, чиновники были людьми мирными, с хилым телосложением, а курский помещик, судя по его внешности, отличался храбростью только в рассказах.
Я задул свечу, приготовил оружие и медленно, чтобы не скрипнули петли, начал открывать дверь в коридор. Там было совершенно темно, и ориентироваться можно было только на шорохи и интуицию.
Когда щель стала достаточно широкой, чтобы я мог в нее протиснуться, я оказался за своими дверьми. Никаких звуков, вроде дыханья притаившегося человека, слышно не было.
Прижавшись к стене, я начал медленно перемещаться в сторону комнаты Марьи Ивановны. Под ложечкой ныло, и пульс бешено колотился в висках. В любой миг я мог наткнуться на острие ножа или вспышку выстрела.
Из– за дверей моей спутницы снова раздался мучительный стон. Я замер на месте, ожидая, что если в коридоре кто-нибудь есть, он как-то отреагирует на этот звук. Однако здесь по-прежнему было тихо.
Наконец я добрался до нужной двери. Теперь наступал самый опасный и ответственный момент: стоило их приоткрыть, как меня немедленно обнаружат. Тогда останется только одно – стрелять первым. Здесь главное преимущество состояло только в быстроте реакции. У меня теперь была небольшая фора, я был подготовлен к нападению, а мои невидимые противники пока не подозревали о моем присутствии.
Нужно было на что-то решаться, и я осторожно нажал ручку замка. Дверь начала медленно открываться. Луч света проник из комнаты в коридор и осветил противоположную стену. Ни одного постороннего звука не раздалось рядом со мной. Вероятно, все противники были в комнате у Марьи Ивановны.
Я немного увеличил щель. Комната была слабо освещена лампой в одну свечу В секторе обзора людей видно не было. Я прижался к щели лицом и, как мог, осмотрелся. Удивительно, но ничего необычного вроде разбросанных вещей и предметов обстановки на полу не оказалось.
Чтобы увидеть кровать, которая стояла у тыльной стены, мне пришлось открыть дверь еще шире. Она в этот момент явственно заскрипела, и Марья Ивановна снова застонала. Теперь, когда я был рядом, в трех шагах от места преступления и практически в комнате, женский стон ударил по нервам так, что я едва не бросился ее спасать без всякой подготовки. Только в последний момент мне удалось совладать с эмоциями.
На всякий случай оглядев пустой коридор, который был достаточно освещен из комнаты, я приоткрыл дверь еще сантиметров на десять. Теперь можно было просунуть голову внутрь и, наконец, понять, кто пытает бедную женщину. Я встал так, чтобы случайным неловким движением не обнаружить себя раньше времени, и заглянул в комнату.
Удивительно, но и теперь никаких следов присутствия разбойников видно не было. Комната была слабо освещена, но рассмотреть аккуратно уложенную на креслах и стульях одежду я смог. Саму Марью Ивановну видно не было, кровать стояла спинкой к дверям, и она заслоняла вошедшему обзор на саму постель.
У меня мелькнула мысль, что я с нападением погорячился, и Марья Ивановна или заболела, или стонет во сне. Однако новый стон, еще более жалобный, чем прежние, опроверг такое предположение. Во сне так не стонут1 Он же заставил меня рискнуть и войти в комнату. Теперь, сделав всего два шага в сторону кровати, я увидел все!
Увы – это не братец Поликарп заставлял стонать бедную женщину, причина была совсем в ином. Бедную женщину отнюдь не пытали, а мучили иным, более традиционным способом.
– Ах, Жан, какой шарман! – неожиданно отчетливо произнесла моя спутница, но в противоречии такому оптимистичному заключению, опять застонала так болезненно, что у меня по коже невольно побежали мурашки.
Имя Жан разом в моей голове совестилось с образом степного помещика Ивана Ивановича. Напряжение прошло, осталась только злость неизвестно на кого, за то что я так глупо купился.
Осторожно ступая, я оставил влюбленных в покое и вернулся в свой номер. Однако редкие, но не прекращающиеся стоны явственно слышимые из-за стены, мешали спать, и я начал сердиться. Конечно, никакой ревности к Ивану Ивановичу у меня не было, возможно, только слегка ущемленное чувство собственника, вернее, вожака стаи, которого ввели в заблуждение. И не мешай возлюбленные мне спать, вероятнее всего, судьба этих людей сложилась бы по-другому. Теперь же раздражение все усиливалось, и я начинал сердиться на шустрого Рогожина, так быстро забравшегося в койку к бедной девушке.
Кончилось это тем, что мне в голову пришла нестандартная идея слегка приколоть героя Курской губернии. Кроме того, что прикол сулил неплохое развлечение, он помогал мне решить сложную проблему, что дальше делать с сестрой разбойника.
Пока Марья Ивановна мне особенно не мешала, но если удастся узнать, куда увезли Алю и уехать за ней, то неминуемо встанет вопрос, что делать с этим беззащитным созданием. Теперь же, в связи с новыми обстоятельствами, я вполне мог пристроить ее если и не в хорошие, то в желанные ей руки.
Как только сложился план операции, настроение у меня разом улучшилось, сон прошел вовсе, и я не медля принялся воплощать его в жизнь. Первым делом я сходил в столовую и без разрешения позаимствовал у фрау Липпгарт роскошный канделябр на шесть свечей. Теперь света хватало, чтобы ярко высветить гнусные сексуальные домогательства господина Рогожина.
Не нарушая сон пансионеров, я вернулся к себе, опоясался саблей, взял в правую руку пистолет, в левую канделябр и без былых предосторожностей вошел в комнату Марьи Ивановны.
Явление второе оказалось во много раз эффектнее первого. Теперь сладкая парочка, несмотря на свою большую занятость, не смогла не обратить на меня своего внимания. Правда Марья Ивановна ограничилась только тем, что отчаянно взвизгнула и попыталась прикрыться простыней, а вот Иван Иванович, был поражен моим появлением в самое сердце и вскочил с кровати, как молодой боец при команде «в ружье».
– Это вы! Как вы посмели войти! – воскликнул он, пытаясь за наглостью скрыть свой испуг и провокационно выдающую его вину торчащую часть тела.
– Милостивый государь, – не отвечая на прямо поставленный вопрос, проговорил я, целясь ему в лоб из пистолета, – вам придется объяснить, что вы делаете в такое время в комнате моей родственницы!
Аргумент, направленный в лоб бедного помещика, был такой весомый, что Иван Иванович предпочел не возмущаться, а попытаться выкрутиться из щекотливой ситуации.
– Я, милостивый государь, зашел к Марье Ивановне совершенно случайно, по ошибке, – заблеял Рогожин. – Проходил мимо и ошибся дверями.
– И не заметил, что в постели лежит честная благородная девушка? – подсказал я.
– Именно, совершенно не заметил! – совсем поглупев от ужаса перед наведенным дулом, затараторил коварный соблазнитель.
– И случайно лишили ее невинности, а нашу семью чести?!
– Нет, нет, у нас ничего не было! – воскликнул пойманный за… ну пусть будет, руку, растлитель.
– Да? Так-таки ничего? – почти поверил я, опуская вниз канделябр. – А это что у вас такое! Вы мне лжете, сударь, вы опозорили нашу благородную фамилию, и это оскорбление вам придется смыть кровью!
– Маша, скажи ему! – взмолился бедный Иван Иванович. – Князь, я просил у Марьи Ивановны ее руки, и она согласилась! Мы теперь с вами родственники!
– Мария, это правда? – строгим голосом спросил я обесчещенную девушку, слегка прикрытую скомканной простыней.
– Да, Хасбулатик, – довольно спокойно подтвердила она, – Иван Иванович предложил мне руку и сердце. Я согласилась!
– Ну, если вы решили повенчаться, тогда совсем другое дело, – начал оттаивать я. – Завтра же пойдем в церковь.
– Но как же, ведь так не принято, – задним числом испугался помещик, – зачем так торопиться!
– Вы опять за свое! – возмутился я.
– Мы только обручились, еще даже не говорили о приданном!
– Я дам вам в приданное за Марией Ивановной вашу собственную жизнь! – предложил я.
Однако, как только вопрос коснулся денег, Иван Иванович забыл и о том, что стоит посередине комнаты совсем голым, и даже о ценности самой своей жизни.
– Это, князь, будет не по-княжески и неблагородно! Виданное ли дело, совсем не давать приданное, Мы что, нехристи какие!
Что касается «нехристей», в отношении меня он попал в самую точку, но я уже задался целью выдать за него Марью Ивановну, вошел в кураж и был готов на компромисс. Потому теологический спор не поддержал.
– Марья Ивановна скоро получит в наследство прекрасный постоялый двор с земельным участком в половину десятины вблизи нового шоссе на Царское село. Кроме того, тысячу рублей ассигнациями,
– Пять! – перебил меня жених.
Марья Ивановна, не ожидавшая такого быстрого решения свой судьбы, как и жених, забыла, что совсем не одета, и села в постели, переводя оторопелый взгляд с «родственника» на суженного.
– Две! – парировал я.
– Меньше четырех не возьму! – гордо заявил Рогожин.
– Три, моя последняя цена! – уперся я.
– Согласен на три с половиной! – недовольно уступил Иван Иванович.
– Хорошо! Только венчаться с утра. А теперь, дамы и господа, можете продолжать, только без стонов, а то весь пансион разбудите.
Теоретически устроив судьбу сестры разбойника, Я с чувством выполненного долга отправился спать. Не знаю, что дальше происходило в комнате невесты:
Воображайте, воля ваша,
Здесь я не в силах вам помочь
Однако стоны за стеной больше мне не мешали, и до утра ничто не нарушило покоя мирной обители.
За завтраком жених и невеста выглядели усталыми и стыдливо прятали глаза. Меня, честно говоря, такие нежности и условности не волновали. Однако Марья Ивановна думала по-другому, и когда я ушел к себе, явилась выяснять отношения.
– Нам нужно поговорить, Хасбулатушка, – сказала она, когда после вежливого стука в дверь я пригласил ее войти.
– Говори, – разрешил я.
Однако невеста не знала, с чего начать, и молча стояла возле дверей.
Я примерно знал, о чем она думает и, решив разрядить атмосферу, пригласил ее сесть. Марья Ивановна принужденно опустилась на край кресла и, не глядя на меня, сказала:
– Ты, Хасбулатушка, не думай, у нас с Иваном Ивановичем ничего не было.
Теперь уже я вытаращил глаза. После того, чему я ночью был свидетелем, делать такое странное заявление было, по меньшей мере, смелым решением.
– Мы просто вместе лежали, как брат с сестрой, – уточнила, чтобы снять все вопросы, Марья Ивановна.
– Кто бы сомневался! – не скрывая иронии, согласился я. – Однако, надеюсь, его предложение остается в силе?
Марья Ивановна смутилась, даже слегка промокнула глаза кончиками платка.
– Он без приданного на мне все одно не женится, – наконец грустно высказала она то, что волновало ее значительно больше нравственного аспекта вопроса.
– Но мы же с ним сговорились на трех с половиной тысячах!
– Да, но где мне взять такие большие деньги? Столько нет даже у Поликарпа.
– Не беспокойся, достану, – пообещал я.
– Ты? – пораженно спросила невеста. – Но почему? Я ведь тебе никто!
– Вот ты о чем, – наконец понял я суть проблемы. – Считай это просто подарком.
– Ты, случаем, не из царского рода? Даже цари просто так не делают такие богатые подарки!
Вопрос о моей родословной меня в данной ситуации волновал меньше всего. Однако и объяснить, что этими деньгами я развязываю себе руки от моральных обязательств за ее судьбу, было немыслимо. У нас была слишком разная ментальность, чтобы так просто понимать друг друга. Не ответив на вопрос, я заговорил о другом:
– Ты-то сама хочешь замуж за Рогожина? Или я зря вмешался?
– Он хороший, – она тут же поменяла выражение лица с озабоченного на нежное. – Спасибо тебе. Люб он мне.
– Ну и прекрасно, я очень рад за тебя. Ты женщина умная и на своего Рогожина быстро управу найдешь. Будете жить в любви и согласии.
– А как же быть с Поликарпом?
– При чем тут твой брат? Венчайтесь и уезжайте в Курскую губернию. А когда братцу шею свернут, получишь в наследство ваш постоялый двор.
– Кто же нас повенчает? Нужно в своей церкви венчаться, где меня священник знает. Иван здесь чужой, да и я, получаюсь, чужая. Поди, незнакомые попы не захотят связываться.
О самой технической стороне вопроса я, признаться, не думал. Самого меня венчали безо всяких документов, но по протекции главы епархии, епископа, так что вопросов к нам с Алей ни у кого не возникало. Как проходят венчания в обычных условиях, я не знал. Помнил только по художественной литературе, что в критических случаях влюбленные подкупали попов.
– Ладно, зови своего Рогожина, сходим в ближайшую церковь, попробуем договориться.
– А подружку где взять?
– Какую подружку?
– Невестину подружку, корону держать.
– В смысле, держать над тобой венец? Это что, так обязательно?
– А как же! Я все-таки первый раз иду замуж!
– Пригласим фрау Липпгарт.
– Как же ее можно приглашать, когда она лютеранка!
Меня все эти сложности начали раздражать. Это как водится: подставил шею, на нее тотчас сели и ножки свесили.
– Ладно, будет тебе подружка, – пообещал я.
– Правда? – обрадовалась Марья Ивановна. – Вот это шарман, так шарман. А кто она?
– Это вопрос интересный. Ты что, за нее замуж собралась? Какая тебе разница! Подружка как подружка. Моя сестра тебя устроит?
– А у тебя здесь есть сестра?
Было похоже, что Марья Ивановна от счастья резко поглупела.
– У меня все есть. Зови своего Рогожина, пойдем о венчанье договариваться.
Иван Иванович после бурной ночи был истомлен и высокомерно брезглив. Однако никакого недовольства предстоящим браком не высказывал. Сколько я за последнее время узнал Марью Ивановну, у них должна была получиться идеальная русская семья, когда мужа водят на коротком поводке, и он чувствует себя любимым сыном собственной супруги.
Я объяснил жениху нашу задачу, и мы отправились в ближайшую церковь, совсем маленькую, где, как мне казалось, легче и дешевле было растлить служителя Всевышнего сребром и златом. Однако первый же священник, с которым я начал договариваться о венчании, оказался человеком неприступным. Поп был толст, ленив и уравновешен. Как мне показалось, никакие земные слабости ему не были чужды, но рисковать большим из-за малого, он оказался не готов.
– Жених или невеста из моего прихода? – задал он вполне резонный вопрос.
– Нет, – сказал Рогожин, – я сам помещик из Курский губернии.
– Вот в Курске и венчайся, сын мой, – решил батюшка.
– Отче, – вмешался в разговор я, – дело в том, что молодым нужно срочно обвенчаться. С нашей стороны благодарность будет особая.
Поп понимающе хмыкнул, но отрицательно покачал головой и, перекрестив нас, ушел к себе в ризницу. В соседней церкви священник был совсем иного склада, шустр и суетлив, но и он венчать молодых отказался наотрез. Иван Иванович на такие обломы реагировал с олимпийским спокойствием и смотрел на меня со скептической улыбкой.
– Почему бы нам не обвенчаться в приходе Марьи Ивановны? – резонно спросил он. – Ты же, Хасбулат, сам говорил, что у их семьи есть постоялый двор на дороге в Царское Село?
Вопрос был вполне резонный и для меня не простой Объяснять перед венчанием жениху, что родной братец невесты немного того-этого, не совсем адекватный, было в данной ситуации не с руки
Однако после посещения четвертого по счету храма я начал сомневаться, удастся ли вообще решить этот вопрос в городе.
Было похоже на то, что император гонял не только своих чиновников, но и божьих.
Проболтавшись без толку часа три по церквам, мы с Рогожиным вернулись в пансион. Марья Ивановна и фрау Липпгарт, которой та открыла тайну предстоящего брака, с нетерпением ждали нашего возвращения. Обе были взволнованы и нетерпеливы. Пришлось их разочаровать.
– А почему бы нам не обвенчаться в церкви возле вашего имения? – опять поднял вопрос, на который так и не получил вразумительный ответ, Иван Иванович.
Назвав постоялый двор имением, он явно переборщил, но зато произвел впечатление на хозяйку пансиона.
– О, вы есть аристократ?! – уважительно спросила она.
– А то! – подтвердил я. – Марья Ивановна есть генеральская дочь, а не поросячий хвостик!
– Вы как генеральская дочь хотите кушать хвост свиньи? – не до конца поняла, что я хотел сказать, фрау Липпгард.
Однако стеб стебом, но вопрос нужно было решать незамедлительно. Кроме проблем замужества спутницы, у меня было полно собственных.
– Мария, ты знаешь своего священника? – спросил я.
– Отца Глеба? – уточнила она так, как будто я был обязан знать и его, и остальных попов ее церкви. – Конечно, знаю, я ему исповедуюсь.
– Придется вам венчаться у него.
– А как же… – начала говорить Марья Ивановна и замолчала.
– Постараемся, чтобы венчание прошло быстро, – предупредил я ее вопрос. – Церковь далеко от вашего дома?
– Не очень. А ничего плохого не случится?
– Постараемся, – ответил я. – Нам нужно взять с собой одного из наших жильцов держать венец.
– А почему ты сам не можешь, ты что, не православный?
Быть православным и носить имя «Хасбулат» было совсем не просто, но коли мои знакомцы не знали даже того, когда произошла Куликовская битва, то о таких тонкостях как топонимика, речь вообще не шла.
«Что это еще такое?!» – подумал я, садясь на постели. Однако больше никаких подозрительных звуков слышно не было, и я решил, что мне померещилось. Дом у немцев был мирный, двери надежно заперты на крепкие засовы, на окнах были надежные ставни, так что постороннему человеку попасть сюда было совершенно невозможно.
Я удобнее устроился в мягкой пуховой перине и снова начал засыпать, как за стеной вновь застонали. Теперь я понял, что звук шел из соседней комнаты, которую занимала Марья Ивановна.
Я быстро встал, стараясь не скрипеть деревянной кроватью, зажег свечу и поспешно оделся. За стеной опять застонали, и мне показалось, что я узнаю голос своей спутницы.
Сомнений в том, что ее разбойный братец Поликарп или кто-нибудь из его банды каким-то образом проник сюда и теперь пытает бедную женщину, у меня больше не было.
Сон окончательно прошел, и я спешно начал готовиться к нападению на противников. Как обычно бывает, пистолет лежал в комоде разряженным, и у меня ушло не меньше минуты, пока я оснастил его боезапасом. Дальше было нужно проверить, нет ли в коридоре засады и по возможности неожиданно напасть на разбойников.
Судя по рассказу Марьи Ивановны, их в банде должно остаться четверо, что для меня одного было многовато. Рассчитывать на помощь других жильцов пансиона смысла не было, чиновники были людьми мирными, с хилым телосложением, а курский помещик, судя по его внешности, отличался храбростью только в рассказах.
Я задул свечу, приготовил оружие и медленно, чтобы не скрипнули петли, начал открывать дверь в коридор. Там было совершенно темно, и ориентироваться можно было только на шорохи и интуицию.
Когда щель стала достаточно широкой, чтобы я мог в нее протиснуться, я оказался за своими дверьми. Никаких звуков, вроде дыханья притаившегося человека, слышно не было.
Прижавшись к стене, я начал медленно перемещаться в сторону комнаты Марьи Ивановны. Под ложечкой ныло, и пульс бешено колотился в висках. В любой миг я мог наткнуться на острие ножа или вспышку выстрела.
Из– за дверей моей спутницы снова раздался мучительный стон. Я замер на месте, ожидая, что если в коридоре кто-нибудь есть, он как-то отреагирует на этот звук. Однако здесь по-прежнему было тихо.
Наконец я добрался до нужной двери. Теперь наступал самый опасный и ответственный момент: стоило их приоткрыть, как меня немедленно обнаружат. Тогда останется только одно – стрелять первым. Здесь главное преимущество состояло только в быстроте реакции. У меня теперь была небольшая фора, я был подготовлен к нападению, а мои невидимые противники пока не подозревали о моем присутствии.
Нужно было на что-то решаться, и я осторожно нажал ручку замка. Дверь начала медленно открываться. Луч света проник из комнаты в коридор и осветил противоположную стену. Ни одного постороннего звука не раздалось рядом со мной. Вероятно, все противники были в комнате у Марьи Ивановны.
Я немного увеличил щель. Комната была слабо освещена лампой в одну свечу В секторе обзора людей видно не было. Я прижался к щели лицом и, как мог, осмотрелся. Удивительно, но ничего необычного вроде разбросанных вещей и предметов обстановки на полу не оказалось.
Чтобы увидеть кровать, которая стояла у тыльной стены, мне пришлось открыть дверь еще шире. Она в этот момент явственно заскрипела, и Марья Ивановна снова застонала. Теперь, когда я был рядом, в трех шагах от места преступления и практически в комнате, женский стон ударил по нервам так, что я едва не бросился ее спасать без всякой подготовки. Только в последний момент мне удалось совладать с эмоциями.
На всякий случай оглядев пустой коридор, который был достаточно освещен из комнаты, я приоткрыл дверь еще сантиметров на десять. Теперь можно было просунуть голову внутрь и, наконец, понять, кто пытает бедную женщину. Я встал так, чтобы случайным неловким движением не обнаружить себя раньше времени, и заглянул в комнату.
Удивительно, но и теперь никаких следов присутствия разбойников видно не было. Комната была слабо освещена, но рассмотреть аккуратно уложенную на креслах и стульях одежду я смог. Саму Марью Ивановну видно не было, кровать стояла спинкой к дверям, и она заслоняла вошедшему обзор на саму постель.
У меня мелькнула мысль, что я с нападением погорячился, и Марья Ивановна или заболела, или стонет во сне. Однако новый стон, еще более жалобный, чем прежние, опроверг такое предположение. Во сне так не стонут1 Он же заставил меня рискнуть и войти в комнату. Теперь, сделав всего два шага в сторону кровати, я увидел все!
Увы – это не братец Поликарп заставлял стонать бедную женщину, причина была совсем в ином. Бедную женщину отнюдь не пытали, а мучили иным, более традиционным способом.
– Ах, Жан, какой шарман! – неожиданно отчетливо произнесла моя спутница, но в противоречии такому оптимистичному заключению, опять застонала так болезненно, что у меня по коже невольно побежали мурашки.
Имя Жан разом в моей голове совестилось с образом степного помещика Ивана Ивановича. Напряжение прошло, осталась только злость неизвестно на кого, за то что я так глупо купился.
Осторожно ступая, я оставил влюбленных в покое и вернулся в свой номер. Однако редкие, но не прекращающиеся стоны явственно слышимые из-за стены, мешали спать, и я начал сердиться. Конечно, никакой ревности к Ивану Ивановичу у меня не было, возможно, только слегка ущемленное чувство собственника, вернее, вожака стаи, которого ввели в заблуждение. И не мешай возлюбленные мне спать, вероятнее всего, судьба этих людей сложилась бы по-другому. Теперь же раздражение все усиливалось, и я начинал сердиться на шустрого Рогожина, так быстро забравшегося в койку к бедной девушке.
Кончилось это тем, что мне в голову пришла нестандартная идея слегка приколоть героя Курской губернии. Кроме того, что прикол сулил неплохое развлечение, он помогал мне решить сложную проблему, что дальше делать с сестрой разбойника.
Пока Марья Ивановна мне особенно не мешала, но если удастся узнать, куда увезли Алю и уехать за ней, то неминуемо встанет вопрос, что делать с этим беззащитным созданием. Теперь же, в связи с новыми обстоятельствами, я вполне мог пристроить ее если и не в хорошие, то в желанные ей руки.
Как только сложился план операции, настроение у меня разом улучшилось, сон прошел вовсе, и я не медля принялся воплощать его в жизнь. Первым делом я сходил в столовую и без разрешения позаимствовал у фрау Липпгарт роскошный канделябр на шесть свечей. Теперь света хватало, чтобы ярко высветить гнусные сексуальные домогательства господина Рогожина.
Не нарушая сон пансионеров, я вернулся к себе, опоясался саблей, взял в правую руку пистолет, в левую канделябр и без былых предосторожностей вошел в комнату Марьи Ивановны.
Явление второе оказалось во много раз эффектнее первого. Теперь сладкая парочка, несмотря на свою большую занятость, не смогла не обратить на меня своего внимания. Правда Марья Ивановна ограничилась только тем, что отчаянно взвизгнула и попыталась прикрыться простыней, а вот Иван Иванович, был поражен моим появлением в самое сердце и вскочил с кровати, как молодой боец при команде «в ружье».
– Это вы! Как вы посмели войти! – воскликнул он, пытаясь за наглостью скрыть свой испуг и провокационно выдающую его вину торчащую часть тела.
– Милостивый государь, – не отвечая на прямо поставленный вопрос, проговорил я, целясь ему в лоб из пистолета, – вам придется объяснить, что вы делаете в такое время в комнате моей родственницы!
Аргумент, направленный в лоб бедного помещика, был такой весомый, что Иван Иванович предпочел не возмущаться, а попытаться выкрутиться из щекотливой ситуации.
– Я, милостивый государь, зашел к Марье Ивановне совершенно случайно, по ошибке, – заблеял Рогожин. – Проходил мимо и ошибся дверями.
– И не заметил, что в постели лежит честная благородная девушка? – подсказал я.
– Именно, совершенно не заметил! – совсем поглупев от ужаса перед наведенным дулом, затараторил коварный соблазнитель.
– И случайно лишили ее невинности, а нашу семью чести?!
– Нет, нет, у нас ничего не было! – воскликнул пойманный за… ну пусть будет, руку, растлитель.
– Да? Так-таки ничего? – почти поверил я, опуская вниз канделябр. – А это что у вас такое! Вы мне лжете, сударь, вы опозорили нашу благородную фамилию, и это оскорбление вам придется смыть кровью!
– Маша, скажи ему! – взмолился бедный Иван Иванович. – Князь, я просил у Марьи Ивановны ее руки, и она согласилась! Мы теперь с вами родственники!
– Мария, это правда? – строгим голосом спросил я обесчещенную девушку, слегка прикрытую скомканной простыней.
– Да, Хасбулатик, – довольно спокойно подтвердила она, – Иван Иванович предложил мне руку и сердце. Я согласилась!
– Ну, если вы решили повенчаться, тогда совсем другое дело, – начал оттаивать я. – Завтра же пойдем в церковь.
– Но как же, ведь так не принято, – задним числом испугался помещик, – зачем так торопиться!
– Вы опять за свое! – возмутился я.
– Мы только обручились, еще даже не говорили о приданном!
– Я дам вам в приданное за Марией Ивановной вашу собственную жизнь! – предложил я.
Однако, как только вопрос коснулся денег, Иван Иванович забыл и о том, что стоит посередине комнаты совсем голым, и даже о ценности самой своей жизни.
– Это, князь, будет не по-княжески и неблагородно! Виданное ли дело, совсем не давать приданное, Мы что, нехристи какие!
Что касается «нехристей», в отношении меня он попал в самую точку, но я уже задался целью выдать за него Марью Ивановну, вошел в кураж и был готов на компромисс. Потому теологический спор не поддержал.
– Марья Ивановна скоро получит в наследство прекрасный постоялый двор с земельным участком в половину десятины вблизи нового шоссе на Царское село. Кроме того, тысячу рублей ассигнациями,
– Пять! – перебил меня жених.
Марья Ивановна, не ожидавшая такого быстрого решения свой судьбы, как и жених, забыла, что совсем не одета, и села в постели, переводя оторопелый взгляд с «родственника» на суженного.
– Две! – парировал я.
– Меньше четырех не возьму! – гордо заявил Рогожин.
– Три, моя последняя цена! – уперся я.
– Согласен на три с половиной! – недовольно уступил Иван Иванович.
– Хорошо! Только венчаться с утра. А теперь, дамы и господа, можете продолжать, только без стонов, а то весь пансион разбудите.
Теоретически устроив судьбу сестры разбойника, Я с чувством выполненного долга отправился спать. Не знаю, что дальше происходило в комнате невесты:
Воображайте, воля ваша,
Здесь я не в силах вам помочь
Однако стоны за стеной больше мне не мешали, и до утра ничто не нарушило покоя мирной обители.
За завтраком жених и невеста выглядели усталыми и стыдливо прятали глаза. Меня, честно говоря, такие нежности и условности не волновали. Однако Марья Ивановна думала по-другому, и когда я ушел к себе, явилась выяснять отношения.
– Нам нужно поговорить, Хасбулатушка, – сказала она, когда после вежливого стука в дверь я пригласил ее войти.
– Говори, – разрешил я.
Однако невеста не знала, с чего начать, и молча стояла возле дверей.
Я примерно знал, о чем она думает и, решив разрядить атмосферу, пригласил ее сесть. Марья Ивановна принужденно опустилась на край кресла и, не глядя на меня, сказала:
– Ты, Хасбулатушка, не думай, у нас с Иваном Ивановичем ничего не было.
Теперь уже я вытаращил глаза. После того, чему я ночью был свидетелем, делать такое странное заявление было, по меньшей мере, смелым решением.
– Мы просто вместе лежали, как брат с сестрой, – уточнила, чтобы снять все вопросы, Марья Ивановна.
– Кто бы сомневался! – не скрывая иронии, согласился я. – Однако, надеюсь, его предложение остается в силе?
Марья Ивановна смутилась, даже слегка промокнула глаза кончиками платка.
– Он без приданного на мне все одно не женится, – наконец грустно высказала она то, что волновало ее значительно больше нравственного аспекта вопроса.
– Но мы же с ним сговорились на трех с половиной тысячах!
– Да, но где мне взять такие большие деньги? Столько нет даже у Поликарпа.
– Не беспокойся, достану, – пообещал я.
– Ты? – пораженно спросила невеста. – Но почему? Я ведь тебе никто!
– Вот ты о чем, – наконец понял я суть проблемы. – Считай это просто подарком.
– Ты, случаем, не из царского рода? Даже цари просто так не делают такие богатые подарки!
Вопрос о моей родословной меня в данной ситуации волновал меньше всего. Однако и объяснить, что этими деньгами я развязываю себе руки от моральных обязательств за ее судьбу, было немыслимо. У нас была слишком разная ментальность, чтобы так просто понимать друг друга. Не ответив на вопрос, я заговорил о другом:
– Ты-то сама хочешь замуж за Рогожина? Или я зря вмешался?
– Он хороший, – она тут же поменяла выражение лица с озабоченного на нежное. – Спасибо тебе. Люб он мне.
– Ну и прекрасно, я очень рад за тебя. Ты женщина умная и на своего Рогожина быстро управу найдешь. Будете жить в любви и согласии.
– А как же быть с Поликарпом?
– При чем тут твой брат? Венчайтесь и уезжайте в Курскую губернию. А когда братцу шею свернут, получишь в наследство ваш постоялый двор.
– Кто же нас повенчает? Нужно в своей церкви венчаться, где меня священник знает. Иван здесь чужой, да и я, получаюсь, чужая. Поди, незнакомые попы не захотят связываться.
О самой технической стороне вопроса я, признаться, не думал. Самого меня венчали безо всяких документов, но по протекции главы епархии, епископа, так что вопросов к нам с Алей ни у кого не возникало. Как проходят венчания в обычных условиях, я не знал. Помнил только по художественной литературе, что в критических случаях влюбленные подкупали попов.
– Ладно, зови своего Рогожина, сходим в ближайшую церковь, попробуем договориться.
– А подружку где взять?
– Какую подружку?
– Невестину подружку, корону держать.
– В смысле, держать над тобой венец? Это что, так обязательно?
– А как же! Я все-таки первый раз иду замуж!
– Пригласим фрау Липпгарт.
– Как же ее можно приглашать, когда она лютеранка!
Меня все эти сложности начали раздражать. Это как водится: подставил шею, на нее тотчас сели и ножки свесили.
– Ладно, будет тебе подружка, – пообещал я.
– Правда? – обрадовалась Марья Ивановна. – Вот это шарман, так шарман. А кто она?
– Это вопрос интересный. Ты что, за нее замуж собралась? Какая тебе разница! Подружка как подружка. Моя сестра тебя устроит?
– А у тебя здесь есть сестра?
Было похоже, что Марья Ивановна от счастья резко поглупела.
– У меня все есть. Зови своего Рогожина, пойдем о венчанье договариваться.
Иван Иванович после бурной ночи был истомлен и высокомерно брезглив. Однако никакого недовольства предстоящим браком не высказывал. Сколько я за последнее время узнал Марью Ивановну, у них должна была получиться идеальная русская семья, когда мужа водят на коротком поводке, и он чувствует себя любимым сыном собственной супруги.
Я объяснил жениху нашу задачу, и мы отправились в ближайшую церковь, совсем маленькую, где, как мне казалось, легче и дешевле было растлить служителя Всевышнего сребром и златом. Однако первый же священник, с которым я начал договариваться о венчании, оказался человеком неприступным. Поп был толст, ленив и уравновешен. Как мне показалось, никакие земные слабости ему не были чужды, но рисковать большим из-за малого, он оказался не готов.
– Жених или невеста из моего прихода? – задал он вполне резонный вопрос.
– Нет, – сказал Рогожин, – я сам помещик из Курский губернии.
– Вот в Курске и венчайся, сын мой, – решил батюшка.
– Отче, – вмешался в разговор я, – дело в том, что молодым нужно срочно обвенчаться. С нашей стороны благодарность будет особая.
Поп понимающе хмыкнул, но отрицательно покачал головой и, перекрестив нас, ушел к себе в ризницу. В соседней церкви священник был совсем иного склада, шустр и суетлив, но и он венчать молодых отказался наотрез. Иван Иванович на такие обломы реагировал с олимпийским спокойствием и смотрел на меня со скептической улыбкой.
– Почему бы нам не обвенчаться в приходе Марьи Ивановны? – резонно спросил он. – Ты же, Хасбулат, сам говорил, что у их семьи есть постоялый двор на дороге в Царское Село?
Вопрос был вполне резонный и для меня не простой Объяснять перед венчанием жениху, что родной братец невесты немного того-этого, не совсем адекватный, было в данной ситуации не с руки
Однако после посещения четвертого по счету храма я начал сомневаться, удастся ли вообще решить этот вопрос в городе.
Было похоже на то, что император гонял не только своих чиновников, но и божьих.
Проболтавшись без толку часа три по церквам, мы с Рогожиным вернулись в пансион. Марья Ивановна и фрау Липпгарт, которой та открыла тайну предстоящего брака, с нетерпением ждали нашего возвращения. Обе были взволнованы и нетерпеливы. Пришлось их разочаровать.
– А почему бы нам не обвенчаться в церкви возле вашего имения? – опять поднял вопрос, на который так и не получил вразумительный ответ, Иван Иванович.
Назвав постоялый двор имением, он явно переборщил, но зато произвел впечатление на хозяйку пансиона.
– О, вы есть аристократ?! – уважительно спросила она.
– А то! – подтвердил я. – Марья Ивановна есть генеральская дочь, а не поросячий хвостик!
– Вы как генеральская дочь хотите кушать хвост свиньи? – не до конца поняла, что я хотел сказать, фрау Липпгард.
Однако стеб стебом, но вопрос нужно было решать незамедлительно. Кроме проблем замужества спутницы, у меня было полно собственных.
– Мария, ты знаешь своего священника? – спросил я.
– Отца Глеба? – уточнила она так, как будто я был обязан знать и его, и остальных попов ее церкви. – Конечно, знаю, я ему исповедуюсь.
– Придется вам венчаться у него.
– А как же… – начала говорить Марья Ивановна и замолчала.
– Постараемся, чтобы венчание прошло быстро, – предупредил я ее вопрос. – Церковь далеко от вашего дома?
– Не очень. А ничего плохого не случится?
– Постараемся, – ответил я. – Нам нужно взять с собой одного из наших жильцов держать венец.
– А почему ты сам не можешь, ты что, не православный?
Быть православным и носить имя «Хасбулат» было совсем не просто, но коли мои знакомцы не знали даже того, когда произошла Куликовская битва, то о таких тонкостях как топонимика, речь вообще не шла.