Страница:
Наше застолье прошло, как говорится, в тесной дружеской обстановке, а вот кончилось для меня неожиданно. Юлия Давыдовна помогла Варваре управиться с домашними делами и, мило всем улыбнувшись и пожелав покойной ночи, отправилась спать в свою комнатенку.
Честно говоря, я ожидал несколько иного финала этого успешного дня, но сделал хорошую мину и ничем не показал своего отношения к такой непонятной холодности.
Ночь прошла спокойно, без каких либо событий, что в последнее время бывало не часто.
Утром Юля была весела, ласкова и даже, когда мы увиделись, дружески чмокнула меня в щеку. Как я ни присматривался к ней, никаких следов недавней страсти у девушки не обнаруживалось.
После завтрака я уехал по делам.
Теперь, когда у нас, наконец, появились документы, нужно было начинать наседать на дворцовую старуху Маканью Никитичну.
Связь с ней я мог поддерживать только через истопников, а общение с ними требовало много времени и здоровую печень.
В трактире, в котором я их постоянно встречал, ни Иванова, ни Евпатия не оказалось. Я, пристроившись в уголке, терпеливо ждал, когда неиссякаемая жажда приведет кого-нибудь из истопников в питейное заведение.
Пока же заказал себе чая. Он уже давно был известен в России, но пока еще не приобрел будущую общенародную популярность и, как напиток, считался почти экзотикой.
Ввозился чай исключительно из Китая, пока еще его единственного производителя, и весь экспорт в нашу страну составлял чуть больше тысячи тон в год. В глубинке о нем еще и слыхом не слыхивали, но в обеих столицах его пили уже все сословия. Ничего особенного в том, что я попросил полового заварить его покрепче, на мой взгляд, не было, и я тем более удивился, когда напротив моего стола возник очень внушительный полицейский чин.
– Значит, чаек попиваем? – спросил он, глядя пронзительным, все понимающим взглядом. – Тэк, тэк!
Будь я на нелегальном положении, такой рентгеновский прием возможно и произвел бы на меня впечатление, теперь же я только слегка кивнул, подтверждая глубину проникновения полиции в сущность идеи.
– А в холодной не хочешь посидеть, басурманин?
Надо сказать, что я впервые столкнулся с таким неприкрытым проявлением национализма, и это меня задело. На двести двадцать тысяч жителей столицы двадцать пять тысяч были иностранцами, четверть российских аристократических родов составивших славу нашего отечеству, имели восточные корни, и не какому-то олуху было раздувать межнациональную рознь.
– Тебе чего нужно, служивый? – спросил я, глядя в упор на полицейского офицера в звании прапорщика.
Как и любому служителю закона, такая фамильярность прапорщику не понравилась. Он строго посмотрел на меня и приказал встать.
– Чего ради? – спросил я, не двигаясь с места.
Полицейский начал надуваться, благо это позволяли его габариты.
– Ты как с властью говоришь, щенок?! – в полный голос закричал он безо всякой подготовки. – Пошли в холодную, я там с тобой разберусь!
На нас обернулись все присутствующие, и общее внимание еще больше раззадорило прапорщика.
– Пошел вон, отсюда! – ответил я, наливая себе новую чашку чая.
Однако полицейский не последовал доброму совету и остался стоять на месте, возвышаясь надо мной, как гора над мышью. Он внимательно осмотрел меня и довольно ухмыльнулся:
– Сдается мне, это тебя татарчонок, начальство велело сыскать! Вот, что значит, на ловца и зверь бежит! В точности тебя ищут: малоросл, худощав, татарской наружности, семнадцати годов. А ну поднимайся, басурманово племя.
Описание оказалось хоть куда. Во всяком случае, я под него подходил один к одному. Я быстро осмотрелся, выход был далеко, народу в трактире много, если побегу, то непременно какой-нибудь доброхот задержит. Осталось попытаться блефовать.
– Ты знаешь, наглец, с кем разговариваешь! – начал я, вставая из-за стола. – Да я тебя в Сибирь упеку!
К сожалению, ни тон, ни угрозы на прапорщика не подействовали, наоборот, разозлили. И вообще, мой оппонент оказался человеком не только наглым, но и решительным. Он, не долго думая, схватил меня за шиворот и, как редиску из грядки, выдернул из-за стола.
Мне пришлось извиваться в его руках, пытаясь вырваться или хотя бы найти точку опоры. Однако силы были так неравны, что я понял – простым способом мне от него не освободиться. Пришлось напрячься и вспомнить, что делает в таких случаях Джеки Чан.
Увы, ни таких талантов как у него, ни его ловкости у меня не было и в помине. Пришлось действовать по наитию. Я повис в мощных руках и, дотянувшись до стола, схватил чашку только что налитого чая и выплеснул ее прямо в лицо стража порядка.
Думаю, что причина вопля прапорщика была не столько в температуре напитка, сколько в оскорблении, нанесенном чести мундира. Полицейский отшатнулся от стола, к сожалению, вместе со мной и, держа за шиворот одной рукой, другой залепил мне такую оплеуху, что у меня из глаз посыпались искры размером с пятак, голова загудела, как пустой медный горшок, и в ней временно потемнело.
– Убью, мерзавец! – ревел прапорщик, мотая меня, как прачка простыню в проруби, и одновременно утираясь от чая.
Умирать мне в данную минуту совсем не хотелось, к тому же оплеуха пробудила дремлющие первобытные инстинкты. Я извернулся так, что затрещал воротник и, одновременно двумя руками ударил противника сложенными лодочками ладонями по ушам.
Прапорщик закричал и схватился за голову. Я, машинально отброшенный им в строну, полетел на пол. Вот тут-то мне, наконец, пригодился Джеки Чан и американские боевики: как белка вскарабкавшись на стол, я, оказавшись на полголовы выше полицейского, со всей силы ударил его носком сапога в подбородок.
В трактире прозвучал металлический лязг зубов, потом общий вздох. Прапорщик как стоял, не сгибаясь, грохнулся на спину, повалив соседний стол, за которым сидела большая компания мелочных разносчиков. Поднялся общий крик. Я, пользуясь замешательством, спрыгнул со своего стола и стрелой понесся к выходу.
Я уже был за дверями, когда изнутри раздался чей-то одинокий крик:
– Убили! Держи мазурика!
Однако держать меня было некому. Я бросился прочь от трактира и влетел головой в чью-то широкую грудь.
– Ты чего эта, того, этого! – воскликнул знакомый голос, и я узнал своего долгожданного приятеля истопника Евпатия.
– Иди за мной! – закричал я ему, хватая за рукав.
– Куды идти-то? – удивленно спросил он, не двигаясь с места.
– Скорее, потом объясню1
Однако так быстро соображать мой приятель не мог и стоял столбом, потирая ушибленную грудь.
– Это ты чего? – вновь поинтересовался он.
– Хочешь выпить? – торопливо спросил я, косясь на двери трактира, из-за которой вот-вот должна была выскочить толпа преследователей.
– А то!
– Так пошли быстрее, а то вся водка прокиснет!
Этот довод, наконец, сдвинул его с места. Однако не настолько, чтобы он убыстрил шаг.
– Да говори, того этого, толком, где скиснет-то?
– Если не успеем, нам ничего не достанется! Да можешь ты, черт, быстрее двигаться?!
Последний невнятный довод, кажется, его убедил, и он пошел чуть скорее. Потом вдруг остановился.
– А почему у тебя, того этого, кафтан порватый?
– В драку попал. Иди быстрей, ирод, а то меня в полицию заберут!
Он прошел несколько шагов, обдумывая мое сообщение, и опять встал как вкопанный.
– За что?
– За драку!
– А почему у тебя на голове шляпы нет?
– Потерял, – зло ответил я этому любознательному типу, наконец, затаскивая его за угол.
– Надо же, а чего ты дрался?
– Жизнь заставила, – ответил я, радуясь, что мы хоть так, медленно, отходим от опасного места.
– А почему ты сказал, что водка прокиснет? – удивленно спросил Евпатий, пытаясь опять остановиться.
– Потому, что кончается на «у».
– А, – принял он ответ. – А я в трактир шел.
– Туда сейчас нельзя, там драка была, – терпеливо объяснял я, из последних сил таща его за собой.
– Так пошли, поглядим! – дернулся он назад.
– Ты выпить хочешь?
– А то!
– Вот и иди туда, где тебе нальют!
– Так что же ты сразу толком не сказал! А то, того этого, говоришь – понять нельзя. Мы, как по печной части, так нам нужно толком говорить, а не того этого! Пойми его! – продолжал он ворчать, убыстряя шаг. – Так взаправду нальют?
– Сначала зайдем к портному, купим мне новый кафтан, а потом пойдем пить.
– А чего это он у тебя такой порватый? – начал истопник допрашивать меня по второму разу.
– Упал, споткнулся, гипс, – ответил я, окончательно выведенный из терпения.
– Так бы сразу и сказал, – наконец понял он. – А то, говоришь, говоришь чего-то, – а понять невозможно.
– Пошли, вот портняжная мастерская, – прервал я его содержательный монолог.
– Так зачем тебе новый кафтан? Давай этот зашьем, а деньги лучше прогуляем!
– У меня и на кафтан, и на гулянку хватит, – пообещал я, втаскивая этот тормоз в подворотню, над которой была прибита вывеска с нарисованной жилеткой.
Глава пятнадцатая
Честно говоря, я ожидал несколько иного финала этого успешного дня, но сделал хорошую мину и ничем не показал своего отношения к такой непонятной холодности.
Ночь прошла спокойно, без каких либо событий, что в последнее время бывало не часто.
Утром Юля была весела, ласкова и даже, когда мы увиделись, дружески чмокнула меня в щеку. Как я ни присматривался к ней, никаких следов недавней страсти у девушки не обнаруживалось.
После завтрака я уехал по делам.
Теперь, когда у нас, наконец, появились документы, нужно было начинать наседать на дворцовую старуху Маканью Никитичну.
Связь с ней я мог поддерживать только через истопников, а общение с ними требовало много времени и здоровую печень.
В трактире, в котором я их постоянно встречал, ни Иванова, ни Евпатия не оказалось. Я, пристроившись в уголке, терпеливо ждал, когда неиссякаемая жажда приведет кого-нибудь из истопников в питейное заведение.
Пока же заказал себе чая. Он уже давно был известен в России, но пока еще не приобрел будущую общенародную популярность и, как напиток, считался почти экзотикой.
Ввозился чай исключительно из Китая, пока еще его единственного производителя, и весь экспорт в нашу страну составлял чуть больше тысячи тон в год. В глубинке о нем еще и слыхом не слыхивали, но в обеих столицах его пили уже все сословия. Ничего особенного в том, что я попросил полового заварить его покрепче, на мой взгляд, не было, и я тем более удивился, когда напротив моего стола возник очень внушительный полицейский чин.
– Значит, чаек попиваем? – спросил он, глядя пронзительным, все понимающим взглядом. – Тэк, тэк!
Будь я на нелегальном положении, такой рентгеновский прием возможно и произвел бы на меня впечатление, теперь же я только слегка кивнул, подтверждая глубину проникновения полиции в сущность идеи.
– А в холодной не хочешь посидеть, басурманин?
Надо сказать, что я впервые столкнулся с таким неприкрытым проявлением национализма, и это меня задело. На двести двадцать тысяч жителей столицы двадцать пять тысяч были иностранцами, четверть российских аристократических родов составивших славу нашего отечеству, имели восточные корни, и не какому-то олуху было раздувать межнациональную рознь.
– Тебе чего нужно, служивый? – спросил я, глядя в упор на полицейского офицера в звании прапорщика.
Как и любому служителю закона, такая фамильярность прапорщику не понравилась. Он строго посмотрел на меня и приказал встать.
– Чего ради? – спросил я, не двигаясь с места.
Полицейский начал надуваться, благо это позволяли его габариты.
– Ты как с властью говоришь, щенок?! – в полный голос закричал он безо всякой подготовки. – Пошли в холодную, я там с тобой разберусь!
На нас обернулись все присутствующие, и общее внимание еще больше раззадорило прапорщика.
– Пошел вон, отсюда! – ответил я, наливая себе новую чашку чая.
Однако полицейский не последовал доброму совету и остался стоять на месте, возвышаясь надо мной, как гора над мышью. Он внимательно осмотрел меня и довольно ухмыльнулся:
– Сдается мне, это тебя татарчонок, начальство велело сыскать! Вот, что значит, на ловца и зверь бежит! В точности тебя ищут: малоросл, худощав, татарской наружности, семнадцати годов. А ну поднимайся, басурманово племя.
Описание оказалось хоть куда. Во всяком случае, я под него подходил один к одному. Я быстро осмотрелся, выход был далеко, народу в трактире много, если побегу, то непременно какой-нибудь доброхот задержит. Осталось попытаться блефовать.
– Ты знаешь, наглец, с кем разговариваешь! – начал я, вставая из-за стола. – Да я тебя в Сибирь упеку!
К сожалению, ни тон, ни угрозы на прапорщика не подействовали, наоборот, разозлили. И вообще, мой оппонент оказался человеком не только наглым, но и решительным. Он, не долго думая, схватил меня за шиворот и, как редиску из грядки, выдернул из-за стола.
Мне пришлось извиваться в его руках, пытаясь вырваться или хотя бы найти точку опоры. Однако силы были так неравны, что я понял – простым способом мне от него не освободиться. Пришлось напрячься и вспомнить, что делает в таких случаях Джеки Чан.
Увы, ни таких талантов как у него, ни его ловкости у меня не было и в помине. Пришлось действовать по наитию. Я повис в мощных руках и, дотянувшись до стола, схватил чашку только что налитого чая и выплеснул ее прямо в лицо стража порядка.
Думаю, что причина вопля прапорщика была не столько в температуре напитка, сколько в оскорблении, нанесенном чести мундира. Полицейский отшатнулся от стола, к сожалению, вместе со мной и, держа за шиворот одной рукой, другой залепил мне такую оплеуху, что у меня из глаз посыпались искры размером с пятак, голова загудела, как пустой медный горшок, и в ней временно потемнело.
– Убью, мерзавец! – ревел прапорщик, мотая меня, как прачка простыню в проруби, и одновременно утираясь от чая.
Умирать мне в данную минуту совсем не хотелось, к тому же оплеуха пробудила дремлющие первобытные инстинкты. Я извернулся так, что затрещал воротник и, одновременно двумя руками ударил противника сложенными лодочками ладонями по ушам.
Прапорщик закричал и схватился за голову. Я, машинально отброшенный им в строну, полетел на пол. Вот тут-то мне, наконец, пригодился Джеки Чан и американские боевики: как белка вскарабкавшись на стол, я, оказавшись на полголовы выше полицейского, со всей силы ударил его носком сапога в подбородок.
В трактире прозвучал металлический лязг зубов, потом общий вздох. Прапорщик как стоял, не сгибаясь, грохнулся на спину, повалив соседний стол, за которым сидела большая компания мелочных разносчиков. Поднялся общий крик. Я, пользуясь замешательством, спрыгнул со своего стола и стрелой понесся к выходу.
Я уже был за дверями, когда изнутри раздался чей-то одинокий крик:
– Убили! Держи мазурика!
Однако держать меня было некому. Я бросился прочь от трактира и влетел головой в чью-то широкую грудь.
– Ты чего эта, того, этого! – воскликнул знакомый голос, и я узнал своего долгожданного приятеля истопника Евпатия.
– Иди за мной! – закричал я ему, хватая за рукав.
– Куды идти-то? – удивленно спросил он, не двигаясь с места.
– Скорее, потом объясню1
Однако так быстро соображать мой приятель не мог и стоял столбом, потирая ушибленную грудь.
– Это ты чего? – вновь поинтересовался он.
– Хочешь выпить? – торопливо спросил я, косясь на двери трактира, из-за которой вот-вот должна была выскочить толпа преследователей.
– А то!
– Так пошли быстрее, а то вся водка прокиснет!
Этот довод, наконец, сдвинул его с места. Однако не настолько, чтобы он убыстрил шаг.
– Да говори, того этого, толком, где скиснет-то?
– Если не успеем, нам ничего не достанется! Да можешь ты, черт, быстрее двигаться?!
Последний невнятный довод, кажется, его убедил, и он пошел чуть скорее. Потом вдруг остановился.
– А почему у тебя, того этого, кафтан порватый?
– В драку попал. Иди быстрей, ирод, а то меня в полицию заберут!
Он прошел несколько шагов, обдумывая мое сообщение, и опять встал как вкопанный.
– За что?
– За драку!
– А почему у тебя на голове шляпы нет?
– Потерял, – зло ответил я этому любознательному типу, наконец, затаскивая его за угол.
– Надо же, а чего ты дрался?
– Жизнь заставила, – ответил я, радуясь, что мы хоть так, медленно, отходим от опасного места.
– А почему ты сказал, что водка прокиснет? – удивленно спросил Евпатий, пытаясь опять остановиться.
– Потому, что кончается на «у».
– А, – принял он ответ. – А я в трактир шел.
– Туда сейчас нельзя, там драка была, – терпеливо объяснял я, из последних сил таща его за собой.
– Так пошли, поглядим! – дернулся он назад.
– Ты выпить хочешь?
– А то!
– Вот и иди туда, где тебе нальют!
– Так что же ты сразу толком не сказал! А то, того этого, говоришь – понять нельзя. Мы, как по печной части, так нам нужно толком говорить, а не того этого! Пойми его! – продолжал он ворчать, убыстряя шаг. – Так взаправду нальют?
– Сначала зайдем к портному, купим мне новый кафтан, а потом пойдем пить.
– А чего это он у тебя такой порватый? – начал истопник допрашивать меня по второму разу.
– Упал, споткнулся, гипс, – ответил я, окончательно выведенный из терпения.
– Так бы сразу и сказал, – наконец понял он. – А то, говоришь, говоришь чего-то, – а понять невозможно.
– Пошли, вот портняжная мастерская, – прервал я его содержательный монолог.
– Так зачем тебе новый кафтан? Давай этот зашьем, а деньги лучше прогуляем!
– У меня и на кафтан, и на гулянку хватит, – пообещал я, втаскивая этот тормоз в подворотню, над которой была прибита вывеска с нарисованной жилеткой.
Глава пятнадцатая
Портной, пухлый голубоглазый немец по фамилии Штиль, встретил нашу непрезентабельную парочку без особого восторга. Мне даже показалось, что он вообще не хочет пускать нас в свою чистенькую мастерскую.
– Господа, господа, – залопотал он, отступая от нашего натиска в глубь помещения, – мы не есть работать!
– Ага, у вас сегодня санитарный день, – риторически заметил я.
– Я ни в чем не иметь вам помочь! – проговорил он, смиряясь с неизбежным злом нашего присутствия.
– Мне нужен новый сюртук и шляпа, – не слушая возражений, заявил я.
– О, у нас очень дорогой мастер! Вам наша цена не будет интересирт!
– Вам будет интересирт наш рубль! – перебил я его.
Пока я пререкался с портным, Евпатий осматривал мастерскую. Почему-то вид манекенов привел его в неописуемый восторг, и он разразился заразительным смехом, средним между конским ржаньем и овечьим блеяньем.
– Ишь ты, баба какая! – восклицал он, указывая пальцем на женский манекен. – А, тут, гляди, князь, мужик!
Обращение «князь», остановило порыв Штиля позвать дворников, чтобы те помогли вышвырнуть нас из мастерской. Он внимательно на меня посмотрел и решился пойти на риск.
– Вы хотеть покуповать себе платье? – вежливо поинтересовался он, кося голубой глаз на восторженного истопника.
– Да, – ответил я, – только мне нужно готовое платье. Вы сможете что-нибудь подобрать?
Возможность сбыть невыкупленную одежду окончательно примирила немца с нашим сомнительным видом. Последний вопрос, который, как мне показалось, его еще волновал – это моя кредитоспособность.
– У нас отшень высокий цена платья, – осматривая меня на предмет своих «неликвидов», как бы между делом сообщил он.
– У меня есть деньги, – успокоил я его. – Мне нужен хороший сюртук, чтобы я мог понравиться моей любимой барышне.
– О, ваш это сюртук барышня не понравится! – согласился он, глядя на оторванный воротник и выдранные с мясом пуговицы.
– На меня есть нападать брат мой любимый барышня! – грустно сказал я, пытаясь правдоподобно и понятно для немца объяснить свой растерзанный вид.
Такой довод его окончательно успокоил. Он даже хитро подмигнул мне. В это момент в разговор вмешался Евпатий:
– Ну, ты, того этого, князь! Сам спешил, говорил, водка прокиснет!
– Меня в рваном камзоле ни в один трактир не пустят, – умерил я его прыть. – Господин портной, вы не можете послать своего слугу купить водки и закуски? – спросил я. – Мой товарищ очень хочет выпить.
Такое предложение вновь ввергло Штиля в шоковое состояние. Видимо, он представил, как сейчас два русских варвара начнут пропивать его мастерскую.
– О! – произнес он, округляя глаза. – О! Это никак невозможно.
– Я заплачу, – сказал я, вытаскивая из кармана порт-монет.
Немец энергично замотал головой, но, заглянув в мой открытый бумажник, проглотил готовые слететь с дерзких уст слова и расплылся в самую сладкую, на которую только был способен, улыбку.
– О! Ваш камарад тоже есть знатный персона?
– Не очень, – ответил я, понимая сомнения немца относительно Евпатия, – он не есть знатный персона, хотя и приближен к императору. Он вполне сможет подождать меня на вашей кухне.
– О! – обрадовался портной. – Это решает маленький проблем.
– Ну, так что, идем что ли, того этого? – вновь начал проявлять нетерпение истопник, но в этот момент в мастерскую вошла вызванная Штилем кухарка и, как раньше у портного, слова застряли у него на губах.
– О! – произнес он, правда, с другим, чем у немца акцентом, потрясенно глядя на замечательное создание в засаленном фартуке, но с такой богатой телесной фактурой, что я сам немного привял, ощутив себя пигмеем в стане великанов.
Немец приказал кухарке накормить и напоить дорого камрада дорогого князя, но того уже, кажется, никакая водка не интересовала. Евпатий, с остановившимся взглядом, как загипнотизированный, пошел следом за замечательной женщиной.
Любезный портной усадил меня в кресло и укатился вглубь мастерской подыскивать одежду, а я начал сводить в кучку все, что произошло за последние полчаса.
Судя по поведению полицейского, меня уже разыскивают, причем не как воинственную весталку, а как малорослого, худощавого юношу восточной наружности. Кроме того, после драки в трактире, показываться там больше нельзя, как и допустить туда Евпатия. Пока он не в курсе моих подвигов, нужно заставить его отвести меня к Маканье Никитичне и, если она еще не узнала, куда отправили Алю, договориться о связи с ней напрямую, без посредничества истопников.
Это была программа минимум. Максимум, нужно было еще поменять внешность, чтобы не дергаться при встрече с полицией, и решить вопрос со средствами передвижения, если понадобиться срочно эвакуироваться из столицы.
– Это есть замечательный платье! – воскликнул портной, внося на вытянутых руках весьма приличного сукна и покоя сюртук.
Я надел его на себя. К сожалению, он оказался мне велик.
– Мы его будем перешивать! – огорченно предложил портной.
– Погодите, – остановил я его, зацепившись за одну забавную мыслишку. – Вы не можете сделать так, чтобы он мне подошел?
– Как так подошел? – удивился Штиль.
– Моей барышне нравятся гросс мужчины, – объяснил я. – Если подложить внутрь вату, хлопок, чтобы я казался больше?
– О! Это интересный идея! Вы тогда будете красавец мужчина!
На этом наши интересы совпали, портному нужно было сбагрить сюртук, а мне хоть немного изменить внешность. Штиль засуетился и засадил за работу своих лучших белошвеек. Выйти в своем старом платье на улицу я не рисковал, пришлось ждать, пока на быструю нитку не подгонят новую одежду.
Как ни спешили портные, окончили шитье только к обеду. Зато сюртук сидел на мне отменно и выглядел я не таким мелким и тощим, как раньше. Немец с большим удовольствием разглядывал результаты коллективного труда и совсем растрогался, получив за работу щедрую плату. К этому времени мне принесли из соседней шляпной мастерской на выбор несколько треуголок, и я купил в цвет новому сюртуку еще и модную шляпу.
Евпатий, увлекшись ухаживанием за великолепной кухаркой, был неприятно удивлен предложением покинуть портняжную мастерскую.
Уже переодевшись, я заглянул на кухню и застал его в самом возвышенном состоянии духа. Кажется, и он произвел на грандиозную женщину приятное впечатление, что вскоре почувствовали все работники мастерской, оставшись без обеда, который кухарка увлекшись амурами, забыла сварить.
– Пошли, Евпатий, у нас еще много дел, – позвал я истопника.
Тот посмотрел на меня остановившимся взглядом и не двинулся с места.
– Как царица во дворце будешь жить, – вполне членораздельно сказал он кухарке.
– Ах, вы все такие обещальщики! – кокетничая, подкатила небольшие, скрытые в приятной округлости щек, карие очи чаровница.
Мне было интересно последить за тонкими ухаживаниями Евпатия, но время поджимало, и я испортил ему всю малину:
– Нам нужно уходить, – сказал я громко, чтобы на меня, наконец, обратили внимание.
– Чаво? – наконец услышал мой глас вопиющего в пустыне истопник.
– Уходить, говорю, нужно! – третий раз, уже раздраженно, повторил я.
До Евпатия наконец дошло, и он кивнул.
– Я приду, – опять погружаясь в астрал, сказал он кухарке. – Завтрева и приду!
– Оченно мы вам поверим! – откликнулась она. – Коли придете, то улица никому не заказана. Мы гостям завсегда рады.
То, что моему камраду будут особенно рады, я усомнился, глядя на неласковое лицо хозяина.
– Катрин, – строго сказал он, заглядывая через мое плечо на кухню, – обед готовый?
– Ах ты, Господи, – спохватилась она. – Сейчашеньки, Герман Людвигович, приготовлю, ах, ты Господи, совсем сплоховала!
– Красивая баба, – мечтательно произнес истопник, когда мы, наконец, покинули мастерскую. – И откуда у них, у женщинов этих, что берется! Даже посмотреть – одна сладость!
В принципе, я с ним был согласен, только понимал это в более развернутой и поэтичной форме.
– В трактир идем? – спросил меня Евпатий, когда окончательно пришел в себя.
– Нет, во дворец, мне нужно поговорить с Маканьей Никитичной.
– Ладно, пойдем, – неожиданно легко согласился он.
После утреннего невезения у меня все покатило, как по писанному. В Зимний дворец мы прошли безо всяких затруднений. Царской семьи в нем не было, и у обслуги образовался выходной. Кто грелся на солнышке на набережной, кто просто слонялся без дела. Моя благодетельница обрадовалась приходу свежего, как мне показалось, приятного ей человека.
– Пришел, князь-мирза, не забываешь старуху, – приветливо сказала она, когда я предстал перед ее слабыми очами. – Как сам-то? Гляжу, здоров и станом раздобрел!
– Спасибо, сударыня, вашими молитвами, – ответил я, выставляя на стол припасенное угощение. – Все хорошо, только о девке своей очень скучаю.
– Здорова она, я узнавала. Скоро, даст Бог, свидитесь.
У меня от радости быстрее забилось сердце.
– Неужто узнали?
Старухи хитро подмигнула:
– Чай, не зря в царедворках век прожила.
– И где она? – нетерпеливо спросил я.
– Во Владимирском Всехсвятском монастыре в городе Шуе твоя краля!
– Шуя – это где-то под Москвой? – невольно заторопился я.
– Владимирской губернии уездный город. Да туда пока еще доедешь, а здесь твоими молитвами стол от яств ломится.
По поводу того, что он так уж и ломится, это было явное преувеличение, но и умереть от голода и жажды нам с ней сегодня не грозило.
– Я хочу выпить за вас, Маканья Никитична, за замечательную женщину, красавицу и умницу, которая возвратила меня к жизни, – произнес я с некоторой толикой витиеватости первый тост.
От такого кавказского красноречия, старуха повлажнела глазами и расцеловала меня в обе щеки.
– Утешил, голубь, старуху. Очень сладко такие слова слышать, Бог тебе в помощь, найти свою голубку.
Дальнейшая программа пошла по накатанному сценарию, с единственной разницей, что в этот раз я не остался ночевать во дворце, а своими ногами вернулся на Выборгскую сторону.
Дверь мне отпер заспанный Иван и уставился неузнающим взглядом:
– Вам чего нужно? – грубо спросил он, придерживая дверь.
– Общения и женской ласки, – сознался я, проходя мимо него в сени.
– Эка, ты навеселился, – сказал он, узнав меня только по голосу. – А я смотрю, ты да не ты, как бы вроде за день потолстел.
– Искусство портного тому причина, – сообщил я и поинтересовался, – Юлия спит?
– Нет, у окна сидит, тебя дожидается. Уже все глаза выплакала.
Я понял его тонкую иронию, но оценить ее не успел. Присел на лавку и, как был одетым, уснул.
…И снился дивный сон Татьяне! От неудобной позы на жесткой лавке я пробудился ни свет, ни заря. В голове еще шумело, но настроение у меня было отличное. Теперь, наконец, появились перспективы, и можно было не просто отбиваться от обстоятельств, а делать что-то полезное и целенаправленное.
– Нам нужна карета, – сообщил я Ивану, как только его увидел.
– Зачем?
– Поедим в Шую, спасть Алю.
– Почему непременно карета?
– Ну, коляска или еще что-нибудь.
– А наша старая тебе не подойдет?
– Конечно, подойдет, только где ее взять?
– Стоит себе не Садовой, чего ей сделается.
– Я думал на ней Антон Иванович уехал.
– Зачем ему коляска, он на своем рыдване раскатывает.
– А лошади?
– И лошади там. Я на днях заходил и за постой расплатился.
– Это супер, значит, мы можем выезжать!
– Мочь-невмочь, нам еще подорожные нужно получить, иначе из города не выехать.
– Вот черт! – вспомнив событие предыдущего утра, воскликнул я. – Меня же полиция разыскивает, поэтому пришлось сюртук ватой подбить,
– Зачем? – не понял Иван.
– Чтобы толще казаться. Они ищут щуплого татарина, а я теперь вроде как упитанный.
Иван скептически хмыкнул.
– А если все-таки задержат?
– Тогда и думать будем, что делать – неопределенно ответил я.
– Тогда будет поздно, – подарил он мне очередную сентенцию. – А с Юлией Давыдовной как ты собираешься поступить? Ты ею нынешней ночью очень интересовался!
Действительно, про эту очередную докуку я позабыл.
– У нее теперь вольная, как-нибудь устроится. Давай я твоей Варваре за постой заплачу, пусть она у нее здесь живет.
– Доброе утро, – сказал сам предмет разговора, неслышно входя в комнату. – Вы обо мне говорили?
– Да, вот Иван волнуется, чем ты будешь заниматься, когда мы уедем.
– А если я вами поеду? Мне в Питере оставаться нельзя, не зря же меня Сильвия Джулиановна на волю отпустила.
– Это из-за генерала Кутасова?
– Не могу я больше жить старой жизнью, – не ответив на вопрос, неожиданно сказала она. – Пора и о душе подумать.
– Понятно, – после долгой паузы подытожил я, – значит, ты хочешь начать новую жизнь.
Ситуация в очередной раз непредвиденно осложнилась. Теперь на меня свалилась еще и морально возрождающаяся личность.
– Может быть, тебе белошвейкой стать? – с надеждой спросил я, – у меня есть знакомый портной, мы с ним договоримся.
– У меня слабое зрение, – ответила она, – я шить не смогу.
– Тогда тебе нужно выйти замуж, – решил я проблему, невольно глядя на ее капот, скрывающий под широкими складками роскошное тело. – Подыщем жениха…
– Я дала Господу обет больше не грешить плотью.
– А… – невольно протянул я, теперь понимая ее непонятную для меня сдержанность. – Ну, тогда я не знаю, что делать. Если только гувернанткой в имение. Ты ведь по-французски хорошо знаешь?
– Да и музыке обучалась, только кто меня в гувернантки возьмет?!
В этом она была права, ни одна нормальная женщина и на выстрел не подпустит ее к мужу. А пойти воспитательницей детей к вдовцу тоже нельзя, тотчас начнет приставать. Надо сказать, что от Юли и сейчас, после того, что она сказала о своем обете, исходила такая мощная сексуальность, что пробирала меня даже с похмелья.
– Ты твердо решила больше никогда… ну, не быть с мужчинами?
– Я же сказала, что обет дала.
– А забрать его назад никак нельзя?
– Как это? – удивилась она.
– Ну, сама дала, сама забрала. Я думаю, что ты без мужчин быстро сама соскучишься.
– Никогда! – решительно подняла подбородок молодая женщина. – Не любы мне они! Скотство и грех! Я и к тебе, князь, душой прислонилась только потому, что ты был нежен ко мне,
– Так ты и от меня теперь шарахаешься.
– Ты ведь сам говорил, что жену любишь и хочешь быть ей верным!
– Говорил, – уныло подтвердил я, промолчав, что это ее в нашу первую ночь почему-то не остановило.
– Ладно, хочешь с нами ехать, поехали, только я не знаю, что тебе потом делать. У меня жизнь беспокойная, ни кола, ни двора. Да и уехать насовсем из ваших краев я могу в любую минуту.
– Знаю, Сильвия Джулиановна мне говорила…
– Что она говорила? – тотчас насторожился я.
– То, что ты не можешь жить на одном месте и человек не простой.
– А она не говорила, откуда такое про меня знает?
– Нет.
– Хорошо. Коли тебе с нами ехать приспичило, нужно и тебя в подорожную грамоту вписать.
Порядка получения подорожных документов я не знал и решил, что самое простое будет обратиться напрямую к мздалюбивому столоначальнику Рутепову. По дороге в полицейское управление, я обдумывал возможности выбраться из города, в случае если нарвусь на внимательного, добросовестного стражника. Тогда же и мелькнула мысль зря не рисковать, а выехать из Питера в женском платье.
В Городском полицейском управлении, как и давеча, наблюдалась активная суета. Туда и обратно сновали курьеры, чиновники носились с бумагами, отмахиваясь от докучливых посетителей.
Я входил в эту цитадель правопорядка безо всякой опаски: это, как мне казалось, было последнее место, где меня могли задержать. Здесь всем было недосуг не только работать, но и смотреть по сторонам. К тому же оперативными разработками занимались филеры и низшие чины, а не цвет полицейского департамента.
Мой знакомый Рутепов как всегда проносился мимо посетителей быстрее урагана, но видел и подмечал все. Меня он узнал с первого взгляда и, поздоровавшись на бегу, обещал тотчас вернуться.
– Господа, господа, – залопотал он, отступая от нашего натиска в глубь помещения, – мы не есть работать!
– Ага, у вас сегодня санитарный день, – риторически заметил я.
– Я ни в чем не иметь вам помочь! – проговорил он, смиряясь с неизбежным злом нашего присутствия.
– Мне нужен новый сюртук и шляпа, – не слушая возражений, заявил я.
– О, у нас очень дорогой мастер! Вам наша цена не будет интересирт!
– Вам будет интересирт наш рубль! – перебил я его.
Пока я пререкался с портным, Евпатий осматривал мастерскую. Почему-то вид манекенов привел его в неописуемый восторг, и он разразился заразительным смехом, средним между конским ржаньем и овечьим блеяньем.
– Ишь ты, баба какая! – восклицал он, указывая пальцем на женский манекен. – А, тут, гляди, князь, мужик!
Обращение «князь», остановило порыв Штиля позвать дворников, чтобы те помогли вышвырнуть нас из мастерской. Он внимательно на меня посмотрел и решился пойти на риск.
– Вы хотеть покуповать себе платье? – вежливо поинтересовался он, кося голубой глаз на восторженного истопника.
– Да, – ответил я, – только мне нужно готовое платье. Вы сможете что-нибудь подобрать?
Возможность сбыть невыкупленную одежду окончательно примирила немца с нашим сомнительным видом. Последний вопрос, который, как мне показалось, его еще волновал – это моя кредитоспособность.
– У нас отшень высокий цена платья, – осматривая меня на предмет своих «неликвидов», как бы между делом сообщил он.
– У меня есть деньги, – успокоил я его. – Мне нужен хороший сюртук, чтобы я мог понравиться моей любимой барышне.
– О, ваш это сюртук барышня не понравится! – согласился он, глядя на оторванный воротник и выдранные с мясом пуговицы.
– На меня есть нападать брат мой любимый барышня! – грустно сказал я, пытаясь правдоподобно и понятно для немца объяснить свой растерзанный вид.
Такой довод его окончательно успокоил. Он даже хитро подмигнул мне. В это момент в разговор вмешался Евпатий:
– Ну, ты, того этого, князь! Сам спешил, говорил, водка прокиснет!
– Меня в рваном камзоле ни в один трактир не пустят, – умерил я его прыть. – Господин портной, вы не можете послать своего слугу купить водки и закуски? – спросил я. – Мой товарищ очень хочет выпить.
Такое предложение вновь ввергло Штиля в шоковое состояние. Видимо, он представил, как сейчас два русских варвара начнут пропивать его мастерскую.
– О! – произнес он, округляя глаза. – О! Это никак невозможно.
– Я заплачу, – сказал я, вытаскивая из кармана порт-монет.
Немец энергично замотал головой, но, заглянув в мой открытый бумажник, проглотил готовые слететь с дерзких уст слова и расплылся в самую сладкую, на которую только был способен, улыбку.
– О! Ваш камарад тоже есть знатный персона?
– Не очень, – ответил я, понимая сомнения немца относительно Евпатия, – он не есть знатный персона, хотя и приближен к императору. Он вполне сможет подождать меня на вашей кухне.
– О! – обрадовался портной. – Это решает маленький проблем.
– Ну, так что, идем что ли, того этого? – вновь начал проявлять нетерпение истопник, но в этот момент в мастерскую вошла вызванная Штилем кухарка и, как раньше у портного, слова застряли у него на губах.
– О! – произнес он, правда, с другим, чем у немца акцентом, потрясенно глядя на замечательное создание в засаленном фартуке, но с такой богатой телесной фактурой, что я сам немного привял, ощутив себя пигмеем в стане великанов.
Немец приказал кухарке накормить и напоить дорого камрада дорогого князя, но того уже, кажется, никакая водка не интересовала. Евпатий, с остановившимся взглядом, как загипнотизированный, пошел следом за замечательной женщиной.
Любезный портной усадил меня в кресло и укатился вглубь мастерской подыскивать одежду, а я начал сводить в кучку все, что произошло за последние полчаса.
Судя по поведению полицейского, меня уже разыскивают, причем не как воинственную весталку, а как малорослого, худощавого юношу восточной наружности. Кроме того, после драки в трактире, показываться там больше нельзя, как и допустить туда Евпатия. Пока он не в курсе моих подвигов, нужно заставить его отвести меня к Маканье Никитичне и, если она еще не узнала, куда отправили Алю, договориться о связи с ней напрямую, без посредничества истопников.
Это была программа минимум. Максимум, нужно было еще поменять внешность, чтобы не дергаться при встрече с полицией, и решить вопрос со средствами передвижения, если понадобиться срочно эвакуироваться из столицы.
– Это есть замечательный платье! – воскликнул портной, внося на вытянутых руках весьма приличного сукна и покоя сюртук.
Я надел его на себя. К сожалению, он оказался мне велик.
– Мы его будем перешивать! – огорченно предложил портной.
– Погодите, – остановил я его, зацепившись за одну забавную мыслишку. – Вы не можете сделать так, чтобы он мне подошел?
– Как так подошел? – удивился Штиль.
– Моей барышне нравятся гросс мужчины, – объяснил я. – Если подложить внутрь вату, хлопок, чтобы я казался больше?
– О! Это интересный идея! Вы тогда будете красавец мужчина!
На этом наши интересы совпали, портному нужно было сбагрить сюртук, а мне хоть немного изменить внешность. Штиль засуетился и засадил за работу своих лучших белошвеек. Выйти в своем старом платье на улицу я не рисковал, пришлось ждать, пока на быструю нитку не подгонят новую одежду.
Как ни спешили портные, окончили шитье только к обеду. Зато сюртук сидел на мне отменно и выглядел я не таким мелким и тощим, как раньше. Немец с большим удовольствием разглядывал результаты коллективного труда и совсем растрогался, получив за работу щедрую плату. К этому времени мне принесли из соседней шляпной мастерской на выбор несколько треуголок, и я купил в цвет новому сюртуку еще и модную шляпу.
Евпатий, увлекшись ухаживанием за великолепной кухаркой, был неприятно удивлен предложением покинуть портняжную мастерскую.
Уже переодевшись, я заглянул на кухню и застал его в самом возвышенном состоянии духа. Кажется, и он произвел на грандиозную женщину приятное впечатление, что вскоре почувствовали все работники мастерской, оставшись без обеда, который кухарка увлекшись амурами, забыла сварить.
– Пошли, Евпатий, у нас еще много дел, – позвал я истопника.
Тот посмотрел на меня остановившимся взглядом и не двинулся с места.
– Как царица во дворце будешь жить, – вполне членораздельно сказал он кухарке.
– Ах, вы все такие обещальщики! – кокетничая, подкатила небольшие, скрытые в приятной округлости щек, карие очи чаровница.
Мне было интересно последить за тонкими ухаживаниями Евпатия, но время поджимало, и я испортил ему всю малину:
– Нам нужно уходить, – сказал я громко, чтобы на меня, наконец, обратили внимание.
– Чаво? – наконец услышал мой глас вопиющего в пустыне истопник.
– Уходить, говорю, нужно! – третий раз, уже раздраженно, повторил я.
До Евпатия наконец дошло, и он кивнул.
– Я приду, – опять погружаясь в астрал, сказал он кухарке. – Завтрева и приду!
– Оченно мы вам поверим! – откликнулась она. – Коли придете, то улица никому не заказана. Мы гостям завсегда рады.
То, что моему камраду будут особенно рады, я усомнился, глядя на неласковое лицо хозяина.
– Катрин, – строго сказал он, заглядывая через мое плечо на кухню, – обед готовый?
– Ах ты, Господи, – спохватилась она. – Сейчашеньки, Герман Людвигович, приготовлю, ах, ты Господи, совсем сплоховала!
– Красивая баба, – мечтательно произнес истопник, когда мы, наконец, покинули мастерскую. – И откуда у них, у женщинов этих, что берется! Даже посмотреть – одна сладость!
В принципе, я с ним был согласен, только понимал это в более развернутой и поэтичной форме.
– В трактир идем? – спросил меня Евпатий, когда окончательно пришел в себя.
– Нет, во дворец, мне нужно поговорить с Маканьей Никитичной.
– Ладно, пойдем, – неожиданно легко согласился он.
После утреннего невезения у меня все покатило, как по писанному. В Зимний дворец мы прошли безо всяких затруднений. Царской семьи в нем не было, и у обслуги образовался выходной. Кто грелся на солнышке на набережной, кто просто слонялся без дела. Моя благодетельница обрадовалась приходу свежего, как мне показалось, приятного ей человека.
– Пришел, князь-мирза, не забываешь старуху, – приветливо сказала она, когда я предстал перед ее слабыми очами. – Как сам-то? Гляжу, здоров и станом раздобрел!
– Спасибо, сударыня, вашими молитвами, – ответил я, выставляя на стол припасенное угощение. – Все хорошо, только о девке своей очень скучаю.
– Здорова она, я узнавала. Скоро, даст Бог, свидитесь.
У меня от радости быстрее забилось сердце.
– Неужто узнали?
Старухи хитро подмигнула:
– Чай, не зря в царедворках век прожила.
– И где она? – нетерпеливо спросил я.
– Во Владимирском Всехсвятском монастыре в городе Шуе твоя краля!
– Шуя – это где-то под Москвой? – невольно заторопился я.
– Владимирской губернии уездный город. Да туда пока еще доедешь, а здесь твоими молитвами стол от яств ломится.
По поводу того, что он так уж и ломится, это было явное преувеличение, но и умереть от голода и жажды нам с ней сегодня не грозило.
– Я хочу выпить за вас, Маканья Никитична, за замечательную женщину, красавицу и умницу, которая возвратила меня к жизни, – произнес я с некоторой толикой витиеватости первый тост.
От такого кавказского красноречия, старуха повлажнела глазами и расцеловала меня в обе щеки.
– Утешил, голубь, старуху. Очень сладко такие слова слышать, Бог тебе в помощь, найти свою голубку.
Дальнейшая программа пошла по накатанному сценарию, с единственной разницей, что в этот раз я не остался ночевать во дворце, а своими ногами вернулся на Выборгскую сторону.
Дверь мне отпер заспанный Иван и уставился неузнающим взглядом:
– Вам чего нужно? – грубо спросил он, придерживая дверь.
– Общения и женской ласки, – сознался я, проходя мимо него в сени.
– Эка, ты навеселился, – сказал он, узнав меня только по голосу. – А я смотрю, ты да не ты, как бы вроде за день потолстел.
– Искусство портного тому причина, – сообщил я и поинтересовался, – Юлия спит?
– Нет, у окна сидит, тебя дожидается. Уже все глаза выплакала.
Я понял его тонкую иронию, но оценить ее не успел. Присел на лавку и, как был одетым, уснул.
…И снился дивный сон Татьяне! От неудобной позы на жесткой лавке я пробудился ни свет, ни заря. В голове еще шумело, но настроение у меня было отличное. Теперь, наконец, появились перспективы, и можно было не просто отбиваться от обстоятельств, а делать что-то полезное и целенаправленное.
– Нам нужна карета, – сообщил я Ивану, как только его увидел.
– Зачем?
– Поедим в Шую, спасть Алю.
– Почему непременно карета?
– Ну, коляска или еще что-нибудь.
– А наша старая тебе не подойдет?
– Конечно, подойдет, только где ее взять?
– Стоит себе не Садовой, чего ей сделается.
– Я думал на ней Антон Иванович уехал.
– Зачем ему коляска, он на своем рыдване раскатывает.
– А лошади?
– И лошади там. Я на днях заходил и за постой расплатился.
– Это супер, значит, мы можем выезжать!
– Мочь-невмочь, нам еще подорожные нужно получить, иначе из города не выехать.
– Вот черт! – вспомнив событие предыдущего утра, воскликнул я. – Меня же полиция разыскивает, поэтому пришлось сюртук ватой подбить,
– Зачем? – не понял Иван.
– Чтобы толще казаться. Они ищут щуплого татарина, а я теперь вроде как упитанный.
Иван скептически хмыкнул.
– А если все-таки задержат?
– Тогда и думать будем, что делать – неопределенно ответил я.
– Тогда будет поздно, – подарил он мне очередную сентенцию. – А с Юлией Давыдовной как ты собираешься поступить? Ты ею нынешней ночью очень интересовался!
Действительно, про эту очередную докуку я позабыл.
– У нее теперь вольная, как-нибудь устроится. Давай я твоей Варваре за постой заплачу, пусть она у нее здесь живет.
– Доброе утро, – сказал сам предмет разговора, неслышно входя в комнату. – Вы обо мне говорили?
– Да, вот Иван волнуется, чем ты будешь заниматься, когда мы уедем.
– А если я вами поеду? Мне в Питере оставаться нельзя, не зря же меня Сильвия Джулиановна на волю отпустила.
– Это из-за генерала Кутасова?
– Не могу я больше жить старой жизнью, – не ответив на вопрос, неожиданно сказала она. – Пора и о душе подумать.
– Понятно, – после долгой паузы подытожил я, – значит, ты хочешь начать новую жизнь.
Ситуация в очередной раз непредвиденно осложнилась. Теперь на меня свалилась еще и морально возрождающаяся личность.
– Может быть, тебе белошвейкой стать? – с надеждой спросил я, – у меня есть знакомый портной, мы с ним договоримся.
– У меня слабое зрение, – ответила она, – я шить не смогу.
– Тогда тебе нужно выйти замуж, – решил я проблему, невольно глядя на ее капот, скрывающий под широкими складками роскошное тело. – Подыщем жениха…
– Я дала Господу обет больше не грешить плотью.
– А… – невольно протянул я, теперь понимая ее непонятную для меня сдержанность. – Ну, тогда я не знаю, что делать. Если только гувернанткой в имение. Ты ведь по-французски хорошо знаешь?
– Да и музыке обучалась, только кто меня в гувернантки возьмет?!
В этом она была права, ни одна нормальная женщина и на выстрел не подпустит ее к мужу. А пойти воспитательницей детей к вдовцу тоже нельзя, тотчас начнет приставать. Надо сказать, что от Юли и сейчас, после того, что она сказала о своем обете, исходила такая мощная сексуальность, что пробирала меня даже с похмелья.
– Ты твердо решила больше никогда… ну, не быть с мужчинами?
– Я же сказала, что обет дала.
– А забрать его назад никак нельзя?
– Как это? – удивилась она.
– Ну, сама дала, сама забрала. Я думаю, что ты без мужчин быстро сама соскучишься.
– Никогда! – решительно подняла подбородок молодая женщина. – Не любы мне они! Скотство и грех! Я и к тебе, князь, душой прислонилась только потому, что ты был нежен ко мне,
– Так ты и от меня теперь шарахаешься.
– Ты ведь сам говорил, что жену любишь и хочешь быть ей верным!
– Говорил, – уныло подтвердил я, промолчав, что это ее в нашу первую ночь почему-то не остановило.
– Ладно, хочешь с нами ехать, поехали, только я не знаю, что тебе потом делать. У меня жизнь беспокойная, ни кола, ни двора. Да и уехать насовсем из ваших краев я могу в любую минуту.
– Знаю, Сильвия Джулиановна мне говорила…
– Что она говорила? – тотчас насторожился я.
– То, что ты не можешь жить на одном месте и человек не простой.
– А она не говорила, откуда такое про меня знает?
– Нет.
– Хорошо. Коли тебе с нами ехать приспичило, нужно и тебя в подорожную грамоту вписать.
Порядка получения подорожных документов я не знал и решил, что самое простое будет обратиться напрямую к мздалюбивому столоначальнику Рутепову. По дороге в полицейское управление, я обдумывал возможности выбраться из города, в случае если нарвусь на внимательного, добросовестного стражника. Тогда же и мелькнула мысль зря не рисковать, а выехать из Питера в женском платье.
В Городском полицейском управлении, как и давеча, наблюдалась активная суета. Туда и обратно сновали курьеры, чиновники носились с бумагами, отмахиваясь от докучливых посетителей.
Я входил в эту цитадель правопорядка безо всякой опаски: это, как мне казалось, было последнее место, где меня могли задержать. Здесь всем было недосуг не только работать, но и смотреть по сторонам. К тому же оперативными разработками занимались филеры и низшие чины, а не цвет полицейского департамента.
Мой знакомый Рутепов как всегда проносился мимо посетителей быстрее урагана, но видел и подмечал все. Меня он узнал с первого взгляда и, поздоровавшись на бегу, обещал тотчас вернуться.