Шпанов Николай. Поджигатели

- Я всякий раз забываю, что вы конченый человек, - насмешливо произнес
Кроне. - Вы могли вообразить, что все это снаряжение вытащили к границе
только для того, чтобы продемонстрировать каким-то двум англичанам?
Подумаешь, много толку в том, что испугается какой-то лорд, которого хорошая
свинья интересует больше всей Чехословакии.
- Откуда вы знаете?
- Мы должны во что бы то ни стало опередить этих идиотов, стремящихся
поднести фюреру Чехословакию в шоколадной бумажке.
- Мы и так уже у границы.
- А должны быть за нею раньше, чем англичане и французы окончательно
запугают чехов и те поднимут руки. Поняли?
- Не совсем.
- Одним словом, вы здесь не для того, чтобы спать и вкусно обедать с
лордами.
- Об этом я догадываюсь. Но отец пока только восторгается войсками и не
говорит ничего... такого.
- Пусть восторгается на здоровье. Пока дело не в нем.
- Но я дурно понимаю по-английски.
- Не нужно изъясняться, как Уайльд, чтобы отправить двух английских
тупиц на тот свет.
Лемке поймал себя на том, что нога его сильнее нажала акселератор.
В автомобиле воцарилось молчание.
Вот снова говорит Кроне:
- Не стройте из себя нервную девицу и поймите, что если бы чехи убили
наших английских гостей, мы без долгих разговоров вошли бы в Чехословакию и
Бенешу пришлось бы распроститься не только с Судетами, а и с Прагой.
Почему же не слышно голоса Отто? Впрочем, и того, что говорил Кроне,
было достаточно, чтобы раскрыть страшный замысел нацистов, связанный с
поездкой генерала Шверера.
Чем дальше Лемке слушал, тем страшнее становились детали плана,
излагаемого Кроне.
- Не распускайте слюни, Шверер, вам не из чего выбирать. Да, по
существу, у вас нет и особых причин волноваться. Поверьте мне: если бы жизнь
вашего отца понадобилась англичанам в качестве предлога для вторжения, они
не задумались бы поручить его убийство вам самому.
Лемке хорошо расслышал испуг в возгласе Отто:
- Вы с ума сошли!
- Я не вкладываю пистолет вам в руку и не говорю: помните, Шверер, как
вы стреляли в Висзее в спину одного человека?
В машине наступило короткое, но выразительное молчание. Может быть,
дело было в той угрожающей интонации, которую Лемке уловил в голосе Кроне и
от которой неприятный холодок пробежал у него по спине. Теперь голос Кроне
зазвучал насмешливо:
- Вам очень не хочется, чтобы я называл это имя. Пожалуйста, но
постарайтесь, чтобы ваша память работала, как хороший фонограф: следующий
ночлег приготовлен вам по ту сторону границы, в Рейхенберге... вот тут...
смотрите на карту.
- Англичане собирались быть завтра в Праге.
- Нам удобнее убрать их в Рейхенберге, на чешских картах он называется
Либерец. Значит, ваше дело сделать так, чтобы "миссия" застряла там. По
соседству есть великолепное свиноводство. Можете свозить туда этого кретина
лорда. Ночевать вы должны в отеле "Золотой лев". Гутенбергштрассе, три.
Запомните: "Золотой лев". Комнаты англичан и генерала - в бельэтаже,
рядом... Подождите, не перебивайте меня. Никто из них не станет возражать:
отличные апартаменты, зелень под окнами, вид на старинный замок...
- Я не могу поместить отца рядом с комнатами, в которых...
- Вы чего-то не договорили?
- Позвольте мне поместить отца в другом этаже!
- Нет.
- Хотя бы в другом конце коридора.
- Нет.
- Зачем вам это нужно?
- Неужели я должен называть все своими словами?
В голосе Отто послышалось отчаяние:
- Честное слово, я не понимаю.
Наступила пауза. Снова заговорил Кроне:
- Убийство англичан - хорошо, но если добавить к ним немецкого генерала
- будет отлично... Ну, ну, спокойно, Шверер, спокойно! Я уже предупредил:
нам не до сентиментов.
Лемке содрогнулся, с трудом удерживая руки на руле. Он отлично понимал,
что теперь его собственная жизнь зависит от того, заметят ли те двое, что
переговорная трубка не закрыта. Если заметят - выстрел в затылок, и все. А
он боялся теперь не только за собственную жизнь: он стал обладателем тайны
провокации, от предупреждения которой зависело, быть может, спасение
Чехословакии. Выбить предлог для вторжения из рук Гитлера - вот что он
обязан теперь сделать.
Отто продолжал молчать.
Говорил один Кроне:
- Я знал, что не могу в этом деле положиться на вас с вашими бабьими
нервами. Все произойдет почти без вашего участия. Завтра в Рейхенберг
приедет иностранная журналистка, француженка. - Кроне громко рассмеялся. -
Вы неблагодарный свинтус: я предусмотрел для вас даже то, чтобы вы могли
провести приятную ночь с вашей курочкой.
- Сюзанн?! - послышался возглас Отто.
- А вы не верите в мою любовь к вам... Однако слушайте дальше:
француженка приедет, чтобы проинтервьюировать генерала и англичан. Вы должны
устроить это свидание. Она "забудет" в комнате одного из них свой дорожный
несессер. Если хватятся и будут искать владелицу, ваше дело сделать так,
чтобы он все-таки остался на месте. Этого будет совершенно достаточно, чтобы
разнести в клочья половину отеля.
- А... остальные? Мы... я?
- Неважно, это деталь. А вас там не будет. Вы будете у своей подруги, в
другом отеле, - по официальной версии, "чтобы вручить ей проверенный текст
интервью". Понятно? Чем вы будете заниматься в действительности - ваше дело.
Советую при этом не терять времени, так как в тот момент, когда раздастся
взрыв, вы будете обязаны застрелить Сюзанн из этого вот маленького дамского
"вальтера". Держите же, он не кусается, обыкновенный пистолетик чешского
изготовления. Не вздумайте стрелять ей в спину, как... Не нужно и в затылок,
как вы стреляли Шлейхеру. Она должна иметь вид самоубийцы. Лучше всего - в
висок. Пистолет вложите ей в правую руку. О последствиях не беспокойтесь...
Кажется, я еще не сказал, что несессер Сюзанн устроен так, что после взрыва
от него должна остаться деталь, ясно обличающая для любого профана, что это
была не столько принадлежность дамского обихода, сколько адская машина
чешского происхождения. Вот и все. Не забудьте: не следует слишком
афишировать, что журналистка прибудет под именем француженки: в подкладке ее
чемодана будет спрятан паспорт на имя чешки.
Лемке мучительно думал над тем, как скрыть от пассажиров то, что он
слышал все... Он резко затормозил и, поспешно выскочив из автомобиля,
распахнул дверцу пассажирской половины, чтобы предупредить возможное желание
Отто нагнуться к трубке.
- Не могу ли я просить господ выйти? Я должен достать инструмент из-под
сиденья. - Лемке чувствовал, как дрожали его руки, когда он поднял подушку
и, доставая первый попавшийся ненужный ему инструмент, мимоходом заткнул
переговорную трубку. - Господа могут занять места. Ровно через минуту мы
поедем.
Повозившись для вида под капотом, он поспешно сел на свое место и
тронул автомобиль. Теперь ему было важно, чтобы дальнейшие указания Отто
отдал ему именно по переговорной трубке.
Когда Отто потянулся к ней, Кроне встревоженно остановил его:
- Тут трубка? Какого же чорта вы не предупредили?
- Он не слышал ни звука.
- Это нужно проверить! - Кроне приблизил губы к самому раструбу, из
которого торчала медная крышка пробки: - Алло, шофер!
Лемке не отзывался.
Кроне позвал еще громче.
- Кажется, в порядке, - сказал он, успокоившись, но через некоторое
время, когда они уже ехали обратно, неожиданно крикнул в закрытый раструб: -
Стоп!.. Немедленно стоп!
Автомобиль продолжал катиться.
Кроне окончательно успокоился: шофер действительно ничего не слышал.

9

Кажется, никому, кроме Винера, переезд в Чехословакию не доставлял
столь полного удовлетворения.
Гертруда с Астой, не заезжая на завод, проследовали из Берлина в
Карлсбад. Винер мог пользоваться своим временем, как хотел, - вплоть до
возможности в любой день отправиться в Прагу, где можно было недурно
"встряхнуться". Но первым делом надо было обеспечить движение дел на заводе
в том направлении, какое было указано Берлином. А вторым... вторым делом
Винер определил для себя разведку: у кого из чехов и евреев есть картины и
какие? Он даже побывал у председателя местной еврейской общины и внес ему
некоторую сумму на тот случай, "если, не дай бог, произойдет что-нибудь, что
заставит евреев быстро сниматься с места и продавать художественные
ценности". Свой взнос он сопроводил списком того, что он готов был
приобрести.
- Из чисто благотворительных целей, - добавил он, поглаживая
черно-синюю бороду, - во имя сострадания к вашему несчастному народу.
Одним словом, все складывалось самым приятным образом. Единственным
"но" было то, что Берлин до сих пор не пересылал ему контрольного пакета
вацлавских акций, как было обещано. Это было тем более удивительно, что
скупка их в охваченных паникой чешских деловых кругах не могла представлять
затруднений. Впрочем, он и эту задержку приписывал какой-нибудь случайности,
так как пока еще не имел представления об истинном положении вещей на бирже,
где шла спекуляция чешскими бумагами, скупавшимися по поручению Ванденгейма.
Это делалось умело, осторожно. Самый тонкий биржевой нос не мог бы почуять
американскую руку за комбинациями французских, английских и немецких
компаний, оплетенных путами ванденгеймовских картельных соглашений или прямо
являвшихся его собственностью.
Джон Третий, зная конечный смысл игры, ведущейся между Лондоном и
Берлином, намеревался захватить в Чехии все, что можно, прежде чем туда
придут немцы. Чем дальше шло дело, тем меньше ему нравился тон гитлеровской
банды. Начиная чувствовать под собой твердую почву, она, кажется,
намеревалась вести самостоятельную игру. Нужно было или дать ей по рукам,
или крепче затянуть на шее Германии ошейник американских вложений. Во всяком
случае, Ванденгейм не намеревался уступать кому бы то ни было, - будь то
немцы, англичане или французы, - ни крошки из того, что останется от
рушащегося чехословацкого государства. А в том, что оно обрушится,
Ванденгейм имел все основания не сомневаться. Он знал все, что должно было
произойти на европейской сцене, как актер-кукольник, дергающий за веревочки,
знает, что проделают его куклы. Веревки, за которые дергал Ванденгейм, были
прочными, свитыми из золотых нитей.
То, что Винер не имел представления об истинном смысле махинаций на
европейских биржах и пока еще не знал, что он сам является не больше как
пешкою в руках американца, делало настроение господина генерального
директора отличным. Этого не могли о себе сказать другие, прибывшие с ним из
Германии, вплоть до Эгона.
Эгона с каждым днем раздирали все большие сомнения по поводу ценности
доводов, которыми он пытался оправдать свое пребывание в Чехии. Словно в нем
поселились два существа. Одно из них при встречах с такими людьми, как
Цихауэр и Зинн, пыталось опровергнуть их пораженческие настроения
лжепатриотическими фразами; другое при встречах со Штризе отстаивало то, что
первое только что опровергало.
Кроме того, его мучили отношения с Эльзой. Привезя ее сюда с твердым
намерением начать с нею новую жизнь, он убедился, что сделать это не так-то
легко. Оба они продолжали жить обособленно и даже не очень часто виделись.
Попав в Чехословакию, Эльза недолго наслаждалась иллюзией свободы.
Предположение, что, бежав от Шлюзинга, она вырвалась из пут гестапо,
оказалось пустой мечтой. Как только Штризе огляделся на новом месте, он дал
ей понять, что пора браться за дело. В выражениях, хорошо ей знакомых по
общению со Шлюзингом, Пауль посоветовал выбросить из головы сентиментальные
глупости и поставил ей столь же ясную, сколь и неожиданную задачу: добиться
дружбы Марты, войти к ней в доверие и добыть данные, которые позволили бы
ему целиком взять Марту в руки.
- И прошу иметь в виду: если я не услышу от Марты, что вы самая
симпатичная из девиц и что она обожает вас, вы поймете: Шлюзинг был всего
лишь неповоротливым и мягкотелым малым... Запомните это хорошенько!
Если бы при этом Эльза не видела глаз Штризе, она, может быть, и не
оценила бы до конца его слов. Но эти глаза!.. При воспоминании о них мороз
пробегал у нее по спине.
Все это стало источником новых затруднений для Эльзы, испытывавшей к
Марте теплое чувство, как к попавшей в беду младшей сестре. Со слов самой
Марты она знала о ее сомнениях, порожденных отношениями с Паулем, но не
имела права предупредить ее о том, что с его стороны нет ни тени чувства -
одна игра, рассчитанная на то, чтобы сделать Марту заложницей за отца.
Снова Эльза, как некогда в Любеке с Эгоном, не знала ни дня душевного
покоя. Она решилась, хотя и осторожно, предостеречь Марту. Увы, она
недооценивала силу влияния, которое Штризе имел на девушку. Даже отдаленный
намек Эльзы на нечестность Штризе в его отношении к Марте вызвал со стороны
той резкий отпор. Поссорившись с Эльзой, она все рассказала Штризе.
В тот же вечер Пауль ласково взял Эльзу под руку и повел в лес.
Они шли долго. Пока была вероятность, что их могут видеть, Пауль
говорил о пустяках, улыбался. Почувствовав себя вне наблюдения, он перестал
улыбаться и замолчал. Эльза напрасно пыталась подавить нервную дрожь в
локте, который крепко держал Пауль. И чем больше она старалась совладать с
этой дрожью, тем яснее ощущала ее и знала, что чувствует ее и он.
Лес становился гуще, темней, а Пауль шел. Эльзе делалось все страшней,
но она не смела остановиться или хотя бы замедлить шаг. Она спотыкалась о
корни, ветви хлестали ее по лицу, и она в испуге закрывала глаза.
Наконец он остановился и выпустил ее локоть. Она почувствовала
необходимость опереться спиной о ствол дерева, чтобы не упасть. И в тот
самый момент, когда она ощутила сквозь ткань жакета неровность коры, голова
ее мотнулась в сторону от пощечины. Она не вскрикнула, не сделала попытки
защищаться или хотя бы закрыть лицо. Пауль ударил ее по другой щеке.
- Паршивая, глупая курица! - крикнул он. - Забыла, что я тебе обещал? -
Он крепко схватил ее левою рукой за воротник блузки у самого горла.
Она молчала. Он еще и еще раз ударил ее по лицу.
- Вместо того чтобы благодарить меня за то, что я избавил тебя от
необходимости следить за твоим милым, решила предать меня? - Он несколько
раз тряхнул ее за воротник так, что голова ее билась о дерево. Но она не
чувствовала боли, словно все в ней вдруг опустело и нечему стало болеть. У
нее нехватило сил поднять руку и оттолкнуть его. Все ее тело обмякло, стало
чужим. Присутствие Штризе было единственно реальным, - таким огромным и
страшным, что не было смысла ни искать защиты, ни оправдываться, ни хотя бы
плакать.
Реакция наступила внезапно и именно тогда, когда Штризе думал, что
уничтожил волю Эльзы, унизил ее настолько, что она уже не посмеет больше
сопротивляться даже в мыслях. Вспышка произошла после того, как он сказал:
- Если ты не сумеешь восстановить отношения с Мартой, я заставлю тебя
заняться Эгоном. И уж у меня те данные, которые ты будешь приносить, не
пропадут, - я сумею обратить их против твоего гуся!..
- Не буду, ни слова не буду тебе говорить! Никому из вас! Ни об Эгоне,
ни о Марте... Будьте вы все прокляты!
Она с такой силой ударила его кулаком в лицо, что он на мгновение
опешил, но в следующий миг она лежала на земле, и удары ногою заставили ее
корчиться от боли и ужаса.
Пауль понял, что на этот раз она добита.
Тяжело дыша, не столько от физических усилий, сколько от переполнявшего
его бешенства, он закурил и сказал лежавшей, сжавшись в комок, девушке:
- Не думай, что тебе удастся нас провести. Если бы я мог это
предположить, уже пять минут тому назад из тебя вылетел бы дух! И запомни:
ты доведешь до конца дело с Мартой, и тогда я не буду мешать твоему
"счастью" со Шверером, либо тебе придется помочь мне затянуть петлю на его
собственной шее. Вот и все. - Он смял недокуренную папиросу и совершенно
спокойным тоном, словно заканчивал обычный разговор, произнес: - Завтра я
должен знать, как Марта выполнила мое поручение относительно Кропачека... И
довольно мелодрам. Отправляйся домой. Но так, чтобы никто тебя не видел.
С минуту он стоял, глядя на нее сверху вниз, потом молча повернулся,
чтобы уйти. Эльза медленно поднялась.
- Никогда... ни одного слова! - хрипло выкрикнула она. - Я ненавижу
тебя, ненавижу всех вас!
Она собрала силы, словно намереваясь нанести удар, и плюнула ему в
лицо. Сквозь застилавшие взгляд слезы она смутно видела, как Штризе поднял
руку, но, вместо того чтобы нанести ей смертельный удар, которого она ждала,
он только растерянно вытер лицо.
Эльза, шатаясь, побрела прочь.
И все время, пока она удалялась от него, ей казалось, что вот сейчас,
прежде чем она сделает следующий шаг, горячий удар пули в спину швырнет ее
лицом вперед... Только горячий удар в спину - ничего больше... Говорят, что
пуля долетает раньше, чем звук выстрела...
Но не было ни пули, ни выстрела.

10

На следующий день, сидя за рулем, Лемке не мог думать ни о чем другом,
кроме слышанного ночью.
Что было делать?.. Что делать, что делать? Открыть все генералу? Он
сочтет его за сумасшедшего, а Кроне немедленно отправит его, Лемке, к
праотцам и организует новое покушение. Сделать сообщение чешским властям?
При его положении генеральского шофера, при том, что у него в кармане
паспорт на имя Курца? Чешские власти откроют все англичанам. Они постараются
оградить себя от возможных случайностей с этою проклятой сумочкой. А как
только его, Лемке, участие в этом деле будет открыто, он простится с местом
возле генерала, на которое его поставила партия и которое уже никогда не
удастся занять ни одному ее члену...
Предоставленный себе в таком неожиданном и необычном деле, чувствуя
огромную ответственность, которая свалилась на него, Лемке искал выхода.
Самым правильным было бы связаться в Либереце с коммунистической
организацией и посоветоваться о дальнейших действиях. Дело было большим,
политическим, - он не должен был действовать изолированно от партии. Но как
быть и тут с его нелегальным положением? Пожертвовать и поставить крест на
возвращении в Германию?..
По прибытии в Либерец он бросился на поиски местного комитета
коммунистической партии Чехословакии. Но нашел его помещение опечатанным:
руководство партии в пограничных районах, приготовившись к приходу немцев,
ушло в подполье. Искать его в положении Лемке было бы безнадежным занятием.
Приходилось действовать в одиночку.
Лемке в подавленном настроении возвращался в гостиницу "Золотого льва",
когда увидел впереди себя двух мужчин. Некоторое время он шел вслед за ними,
машинально разглядывая их спины. Но чем больше он смотрел на фигуру
небольшого коренастого крепыша, тем увереннее мог сказать, что он его знает.
Лемке прибавил шагу и, поравнявшись с крепышом, узнал в нем Августа Гаусса,
с которым встречался в Берлине как с участником антигитлеровского подполья.
При виде Лемке патер было смутился, но быстро оправился и сказал:
- Сама судьба посылает мне вас!
А его спутник остановился, глядя на часы.
- Мне пора, - сказал он и, сделав приветственный жест, исчез за углом.
По манерам Роу Лемке сразу определил в нем иностранца и подозрительно
спросил Августа:
- Кто это?
- Английский товарищ.
- Антифашист?
- Прогрессивный журналист. Надеется "разоблачить здесь двойственную
политику британского кабинета в отношении Чехословакии.
Лемке уже почти не слушал патера. Он лихорадочно соображал: присутствие
здесь левого английского журналиста в тот момент, когда будет раскрыта
махинация Кроне, могло бы принести пользу. Но сказать ли обо всем патеру или
только намекнуть?.. Он решился:
- Мне нужно вам кое-что сказать.
- Любое кафе... - начал было патер, но Лемке перебил:
- Нет, нет, сядем где-нибудь на бульваре... Дело, знаете ли, такое... -
Он настороженно огляделся.
Через несколько минут они сидели в уединенной аллейке парка. Лемке, с
трудом скрывая волнение, поделился "своими подозрениями" о том, что, "как
ему кажется", может быть устроено покушение на англичан и Шверера. Он не
ожидал, что его слова произведут на патера такое сильное впечатление: Август
изменился в лице, он даже не пытался скрыть, что озадачен. После короткого
размышления он предложил встретиться вечером в гостинице, причем обещал
привести с собою нескольких местных друзей. Попрощавшись, он поспешно
удалился.
Сидя в дешевом ресторанчике, Лемке из разговоров местных жителей узнал,
что неподалеку расположен Вацлавский самолетостроительный завод - тот самый,
на котором служили Зинн и Цихауэр. Какая досада! Как мог он не взглянуть на
карту!
Лемке помчался на телеграф. Неужели было упущено время, чтобы связаться
с товарищами и до прихода террористки вызвать их сюда? Зинн и Цихауэр! Вот
кто нашел бы путь к местным товарищам по партии, вот с чьею помощью была бы
предотвращена ужасная провокация!
Телеграмма, посланная Лемке, была лаконична, но друзья, достаточно
хорошо знавшие его спокойствие, должны были понять необычную тревожность ее
тона и, бросив все, примчаться сюда. А что, если их нет дома или на заводе?
Что, если... Их было столько, этих коварных "если", что, рассуждая
хладнокровно, нечего было и надеяться на приезд друзей.
Время шло. Лемке поспешил в гостиницу, чтобы не пропустить приход
Сюзанн. Он не боялся ошибиться, так как хорошо знал француженку: ему
приходилось возить ее с Отто в генеральском автомобиле.
Вскоре приехал лорд Крейфильд. Он был в отличном расположении духа:
осмотренная им свиноводческая ферма превзошла ожидания и постановкой дела и
породами свиней.
- Просто не ожидал, что эти чехи так понимают дело, - с удивлением
сказал он брату.
- Не знаю, что они понимают в свиньях, но в собственных делах их
министры понимают не больше свиней! - раздраженно проговорил Монтегю, только
сегодня узнавший, что нет никакого смысла ехать на Вацлавские заводы - немцы
перехватили их у него под носом и уже хозяйничали там.
Бен, блаженно улыбаясь и не слушая брата, продолжал:
- Быть может, я даже не поеду завтра в Прагу. Я купил тут изумительную
пару. Она словно сошла с полотна Рубенса. Ты представляешь себе эту
прелесть?


А Лемке не отходил от окошка своей маленькой комнатки в третьем этаже.
Его взгляд был прикован к подъезду "Золотого льва". Кто появится раньше:
Зинн и Цихауэр или Сюзанн?
К своему удивлению, он увидел, что напротив гостиницы появился Роу и
стал прохаживаться от угла и до угла короткого квартала. А еще через
несколько минут появился и патер Гаусс. Он казался идущим в одиночестве, но
Лемке тут же понял, что те четверо, что следовали парами в некотором
отдалении от него, и есть его друзья. Следом за патером они исчезли в
подъезде гостиницы. Но странно: патер и его друзья не поднимались к Лемке...
Неужели Зинн и Цихауэр не приедут? Лемке сам не знал, что именно, но что-то
ему все больше не нравилось в поведении патера. Если бы Август не знал уже
всего, Лемке предпочел бы теперь сохранить тайну про себя и действовал бы
один.
Лемке глянул поверх крыш на видневшуюся вдали башню магистрата с
часами: могут ли еще приехать Зинн и Цихауэр?
Едва его взгляд вернулся к улице перед гостиницей, он понял: все
кончено. По той же стороне, где прогуливался Роу, шла рыжеволосая Сюзанн. Но
что это? Почему Роу с такой нарочитой внимательностью рассматривает витрину?
Почему француженка с таким подчеркнуто безучастным видом отвернулась от
журналиста? Неужели они знают друг друга? Что все это значит?
Новое сомнение вползло в сознание: не кроется ли тут подвох? Ведь если
его втянут в какую-нибудь историю, гестаповцам останется только докопаться
до того, что он вовсе не Курц. Можно себе представить, какой шум они
поднимут тогда вокруг всего дела: "Коммунисты убили британских эмиссаров и
немецкого генерала!" Чтобы избежать этого, он готов был отказаться от
участия в деле... Но нет, его долг - сделать все для предотвращения
провокации!
Лемке выбежал в коридор и сразу встретился взглядом с пятью парами
устремленных на него внимательных глаз. Патер и все его спутники тотчас
вскочили. Август проворно взбежал по лестнице.
В конце коридора послышался шум. Отворилась дверь в комнату Отто, и он
вышел, предшествуемый Сюзанн.
- Угодно вам начать с генерала или вы сначала пройдете к англичанам? -
громко проговорил он.
Но прежде чем француженка успела ответить, Лемке был перед нею и
повелительно проговорил:
- Ваш зонтик и несессер.
Он видел испуг на ее лице, слышал возглас удивления патера, заметил
растерянную физиономию Отто. Едва сдерживая себя, чтобы не выхватить
смертоносный снаряд, он осторожно, но настойчиво потянул изящную кожаную
сумку из рук Сюзанн. Растерянность ее была так велика, что она остановилась
и испуганно посмотрела на Отто. Но и тот не знал, что следует делать, так
как не понимал, чему приписать странное поведение шофера. У Отто мелькнула
трусливая мысль, что заговор Кроне открыт какой-то другой секретной службой,
представителем которой является Курц. Что мудреного в том, что, скажем,
Александер или кто-нибудь еще, о ком он, Отто, не имеет и представления,
держит возле отца секретного агента в лице шофера?
Прежде чем Отто нашелся, что сказать или сделать, Лемке сбежал по
лестнице, сопровождаемый четырьмя молчаливыми спутниками патера. На какое-то
мгновение он задержался в вестибюле, не зная, куда девать снаряд, но,
вспомнив, что патер собирался отвезти его в лес, решил именно так и сделать.