Шпанов Николай. Поджигатели

кнопку звонка.
Он знал каждую черточку в лице человека, который сейчас отворит дверь и
молча пропустит его мимо себя. Он знал, в какой позе будет сидеть Кроне;
знал жест, которым тот подвинет ему сигары. В этом жесте уже не будет
любезности, с какою Кроне предложил ему первую сигару четыре года тому
назад. Да, с тех пор Кроне порядочно изменился. Один только раз он был так
же обворожителен, как на первом свидании: при встрече после своего
выздоровления.


Гаусс лежал, не включая свет. В тишине было слышно, как поскрипывала
кожа дивана под его большим телом. Погруженный в темноту кабинет казался
огромным. Отсвет уличного фонаря вырвал одно единственное красное пятно на
темном холсте портрета. Определить его форму было невозможно. Но генерал
хорошо знал: это был воротник военного сюртука. Он отчетливо представлял
себе и черты лица над этим воротником. Ленбах изобразил это лицо именно
таким, каким запечатлела его память Гаусса. Живым Гаусс видел этого человека
всего несколько раз. Гаусс был тогда слишком молод и незначителен, чтобы
иметь частые встречи с генерал-фельдмаршалом графом Мольтке. Тому не было
дела до молодого офицера, только что поступившего в академию. Если бы старик
знал, что этот офицер сидит теперь в главном штабе, он, может быть, глядел
бы на него со стены не так сурово!
Гаусс угадывал в темноте холодный взгляд старческих глаз; сердитая
складка лежала вокруг тонких выбритых губ; прядь легкой, как пух, седины
колыхалась между ухом и краем лакированной каски.
Генерал услышал дребезжащий голос Мольтке:
- Затруднения надо преодолеть. Главенство армии должно быть сохранено.
- Боюсь, что я не родился с талантом организатора, ваше
высокопревосходительство, - скромно ответил Гаусс.
Мохнатые брови Мольтке сердито задвигались.
- Талант - это работа. Извольте работать. Вы полагаете, что я победил в
семьдесят первом году так, между делом? Нет-с, молодой человек, я полвека
работал для этой победы. Один из ваших товарищей, полковник Шлиффен, сказал
верно: "Славе предшествуют труд и пот".
Мысль Гаусса вдруг раздвоилась, и в то время как одна ее половина
продолжала следить за словами Мольтке, другая поспешно рылась в памяти:
"Кто-то еще говорил о славе нечто подобное. Кто же?.. Кто-то из французов:
"Слава - это непрерывное усилие".
- Бывает, что ни одно из положений стратегии неприменимо, - робко
заметил Гаусс.
Мольтке медленно обернулся куда-то в темноту:
- Послушайте, молодой человек. Скажите этому капитану, что всякий
желающий достигнуть решающей победы, должен стать над законами стратегии и
морали. Нужно решать: какие из этих условностей можно нарушить, чтобы
обмануть противника, и какие должно использовать, чтобы связать его свободу.
Голос Шлиффена ответил из темноты:
- Позвольте мне повторить слова вашего высокопревосходительства:
"Стратегия представляет собою умение находить выход из любого положения".
Вот и все... Извольте проснуться!
Гаусс почувствовал легкое прикосновение к плечу.
- Извольте проснуться!
- Да, да... - Генерал быстро сел и опустил ноги с дивана. Ноги в
красных шерстяных носках беспомощно шарили вдоль дивана.
Денщик нагнулся и придвинул туфли.
- Телефон, экселенц.
Генерал, шаркая, подошел к столу.
- Август?.. Да, да... Отлично... Через четверть часа?.. Жду, жду.
Он потянулся: "Я, кажется, умудрился видеть сон?" Он силился
представить виденное и не мог. Но взглянув на портреты Мольтке и Шлиффена,
вспомнил все.
Он вышел в зал и повернул выключатель. Со стен на него смотрело
несколько поколений руководителей армии. Гаусс мог напамять восстановить
каждую деталь старых полотен.
Зейдлиц, Дерфлингер... Дальше Шарнгорст, Гнейзенау... Вот снова
победитель при Кенигреце и Седане, по сторонам от него - старый разбойник
Бисмарк и Вильгельм I, приведенный им к воротам Вены и во дворец французских
королей. Генерал не любил этого портрета. А вот и младшие: Фалькенгайн,
Макензен. Эти ловкачи ускользнули от необходимости расхлебывать заваренную
ими кашу. Нагадили всему свету, а расплачиваться "молодым людям" вроде
Гаусса!
"Славе предшествуют труд и пот!" Гаусс усмехнулся: "Наивные времена! В
наши дни славе сопутствует риск получить пулю в затылок..."
Генерал сердито выключил свет. Полководцы послушно исчезли. Сразу хоп -
и нет никого. Направо кругом! Если бы его так же слушались в жизни! Но жизнь
- не то. Вот она течет там, за окнами, - темная и не всегда понятная.
Даже его родная Маргаретенштрассе казалась таинственной в этой мокрой
черноте. А ведь здесь прошла почти вся жизнь Гаусса. Он помнил еще те
времена, когда улицу перегораживала большая вилла с парком, там, где теперь
проходит Викториаштрассе. Это были милые, тихие времена. Он приезжал домой
кадетом, потом юнкером и молодым офицером. Большая квартира, всегда немного
пахнувшая скипидаром и воском и еще чем-то таким же старомодным. Холодные
камины; скользкий паркет; тусклый свет даже в солнечные дни. Отец не считал
нужным прорубать широкие окна, ломать стены и лестницы, как делали другие.
По его мнению, дом и так не был худшим на этой старой улице.
Но вот снесли дом в конце Маргаретенштрассе, и она сделалась сквозной.
Старые дома стали ломать один за другим. На их месте вырастали новые.
Архитекторы изощрялись в их украшении. Церковь святого Матфея перестала быть
гордостью квартала. В новые дома приходили чужие, непонятные люди. Это не
были крупные чиновники или помещики, приезжавшие на зиму из своих имений,
чтобы побывать при дворе. Промышленники средней руки и коммерсанты явились,
как равные. Среди них многие разбогатели во время мировой войны. Только в ту
часть улицы, что прилегает к Маттеикирхштрассе, шиберы не решались некоторое
время совать нос. Но вот и на скрещении этих улиц появились новые люди.
Великолепная вилла Ульштейна стала резиденцией Рема. Он облюбовал этот дом,
похожий на старинный французский замок, под штаб-квартиру своей коричневой
шайки. Наступили шумные времена. День и ночь сновали автомобили. Ярко горели
фонари, освещая подъезд и сад с бронзой Функа и Шиллинга. О том, что
творилось в роскошных залах и глубоких подвалах виллы, осторожно шептался
Берлин...
Преломляя свет далеких, еще не видимых Гауссу автомобильных фар,
дождевые капли крупными светящимися бусинками скатывались по черному стеклу.
Одна за другою, поодиночке и целыми рядами, появлялись они из-за рамы.
"Словно солдаты в ночной атаке, выталкиваемые из своих окопов и бесследно
исчезающие в траншеях врага", - пришло в голову Гауссу.
У дома остановилась машина. Из-за руля вылез коренастый человек. В
подъезде вспыхнул свет. Генерал узнал брата Августа.
Тот вошел, немного прихрамывая.
- До сих пор не могу привыкнуть к твоему штатскому костюму, - сказал
генерал, заботливо усаживая гостя.
- Прежде всего прикажи-ка дать чего-нибудь... - Август прищелкнул
пальцами и предупредил: - Только не твоей лечебной бурды!
- Прошлые привычки уживаются с твоим саном?
- Профессия священника - примирять непримиримое.
- Я хотел с тобою посоветоваться.
- В наше время священник не такой уж надежный советчик, - насмешливо
ответил Август. - Речь идет о церкви?
- Нет, о войне. Теперь уже ясно: мы сможем начать войну.
В глазах священника загорелся веселый огонек.
- Ого!
- Да, наконец-то!
- Немцы оторвут вам голову...
Генерал отмахнулся обеими руками и, видимо, не на шутку рассердившись,
крикнул:
- Не говори пустяков!
- Ты же сам хотел посоветоваться.
- Не думаю, чтобы такова была точка зрения церкви. Она всегда
благословляла оружие тех, кто сражался за наше дело.
- Тут ты, конечно, не прав. Церковь во многих случаях благословляла
оружие обеих сторон!
- Раньше ты не был циником, - с удивлением произнес генерал.
- Это только трезвый взгляд на политику. - Август потянулся к бутылке.
- Позволишь?
- Наливай сам, - скороговоркой бросил генерал и раздраженно продолжал:
- Что дает тебе основание думать, будто мы не сможем повести немцев на
войну?
Август расхохотался:
- Ты же не дал мне договорить! Я хотел сказать, что немцы поддержат вас
во всякой войне...
- Вот, вот!
- Кроме войны с коммунистами.
- А о какой другой цели стоит говорить?.. Именно потому, что эта цель
является главной и определяющей все остальные, мы и обязаны относиться к
достижению ее с величайшей бережностью. Мы недаром едим свой довольно
черствый хлеб, - с усмешкой сказал генерал. - Мы начнем с Австрии. Это будет
сделано чисто и быстро: трик-трак!
- Ты воображаешь, будто никто не догадывается, как это будет выглядеть?
Перебросками поездов вы создадите иллюзию движения миллионной армии, которой
нет!
- Для проведения аншлюсса нам не нужны такие силы.
- Что вы будете делать, если не удастся взорвать Австрию изнутри?
- Воевать!
- Зачем ты говоришь это мне, Вернер?
- Потому, что это так.
- Я же не французский или английский дипломат, чтобы дать себя уверить,
будто вы способны воевать хотя бы с Австрией!
- Ты не имеешь представления об истинном положении.
Август посмотрел на брата сквозь стекло рюмки.
- Напрасно ты так думаешь, Вернер. Мы знаем...
- Кто это "мы"?
- Люди... в черных пиджаках, заменяющих теперь сутаны.
- И что же, что вы там знаете такого?
- Все.
- Сильно сказано, Август. Время церкви прошло! Ее акции стоят слишком
низко.
- Ты заблуждаешься, Вернер. Просто удивительно, до чего вы все
ограниченны!
- Ограниченны мы или нет - реальная сила у нас, - и, вытянув руку,
генерал сжал кулак. Синие вены склеротика надулись под белой нездоровой
кожей.
Август рассмеялся.
- Вот, вот! Вы сами не замечаете того, что кулак этот состарился. А
другие замечают. В том числе и церковь!
- Битвы выигрываются пушками, а не кропилами!
- Кто же предлагает вам: "Откажитесь от огнеметов и идите на русских с
распятием"?.. Но мы говорим: прежде чем пускать в ход огнеметчиков,
используйте умных людей. В таком вот пиджаке можно даже прикинуться
коммунистом, - Август пристально посмотрел в глаза брату: - Если вы этого не
поймете во-время, то будете биты.
- Ни одного из вас большевики не подпустят к себе и на пушечный
выстрел.
Лицо Августа стало необыкновенно серьезным.
- Нужно проникнуть к ним. Иначе... - Август выразительным жестом провел
себе по горлу.
- Э, нет! - протестующе воскликнул генерал. - Уж это-то преувеличено.
- Нужно, наконец, взглянуть правде в глаза, Вернер.
- В чем она, эта твоя правда?
- В том, что мы одряхлели.
- Меня-то ты рано хоронишь, себя - тем более.
- Я говорю о нашем сословии, может быть, даже больше, чем о сословии, -
о тех, кто всегда управлял немецким народом, обо всех нас. Ваша, военных,
беда в том, что у вас нет никого, кто мог бы трезво проанализировать
современное положение до конца, во всей его сложности.
- Разве мы оба не признали, что конечная цель - подавить Россию -
является общей для нас?
- Поэтому-то и хочется, чтобы вы были умней.
Август достал бумажник и из него листок папиросной бумаги. Осторожно
развернул его и поднес к глазам недоумевающего генерала.
- Что это?
Генерал взял листок. По мере того как он читал, лицо его мрачнело:
"...мы спрашиваем верующих: не имеем ли мы все общего врага - фюрера?
Нет ли у всех немцев одного великого долга - схватить за руки
национал-социалистских поджигателей войны, чтобы спасти наш народ от
страшной военной угрозы? Мы готовы всеми силами поддержать справедливую
борьбу за права верующих, за свободу вашей веры. В деле обороны от грязных
нападок Розенберга и Штрейхера мы на вашей стороне..."
Генерал поднял изумленный взгляд на брата:
- Тут подписано: "Центральный комитет коммунистической партии
Германии".
- Приятно видеть, что ты не разучился читать.
- Этого не может быть! - воскликнул Гаусс. - Никаких коммунистов в
Германии больше нет! Это фальшивка.
- Фальшивка? Нет! - Август рассмеялся. - Это подлинно, как папская
булла.
- Открытое письмо верующим Германии?.. Откуда ты это взял?
- Разве это не адресовано в первую очередь именно нам, служителям
церкви?
- Я ничего не понимаю, Август. Ты, фон Гаусс, ты, офицер, наконец,
просто священник - и с этою бумажкой в руках! Это не поддается моему
пониманию: протягивать руку чорт знает кому...
- А ты предпочел бы, чтобы паства шла к ним без нас?
- К этим большевикам?.. Верующие? - Гаусс деланно рассмеялся.
- Они уже идут.
- Но... - Генерал растерянно развел руками и снова посмотрел на листок.
- Я не могу понять, куда же это ведет?
- Прямо к ним! К коммунистам... Налей, пожалуйста, рюмку, тебе ближе!
Пока генерал наливал, Август бережно спрятал листок.
- Дай его мне, - сказал генерал.
- Чтобы ты провалил все дело? Нет, пока оно нам наруку, мы вас в него
не пустим!
- "Мы, мы", - раздраженно передразнил Гаусс. - Мне совсем не нравится
это "мы", словно ты уже там, с ними.
- Я должен "понять свои заблуждения" и от католиков перейти к
коммунистам.
- Какая мерзость!
- Милый мой, ты, повидимому, никогда не читал Лойолы!
- Признаюсь.
- И напрасно: "Если римская церковь назовет белое черным, мы должны без
колебания следовать ей". Ad majofem Dei gloriam*. Я, собственно говоря,
заехал сказать тебе, чтобы ты не удивлялся, если когда-нибудь услышишь, что
я "раскаялся" и стал "красным".
______________
* К вящей славе бога (лат.).

- Август! - в испуге произнес генерал.
- Этого могут потребовать тактические соображения: пробраться в среду
коммунистов. Разве тебе не было бы интересно узнать, что там творится? Вижу,
вижу: у тебя заблестели глаза! Увы, старик, это только мечты! Так далеко я
не надеюсь пролезть, но кое-что мы все-таки сделаем. Может быть, тебе
придется еще когда-нибудь спасать от рук гестапо своего "красного" брата. -
И Август рассмеялся.
Глядя на него, улыбнулся и генерал.
- А теперь говори, зачем ты меня звал? - спросил Август.
- Ты меня заговорил... - Генерал потер лоб. - Вопрос прост: чтобы
подойти к главной задаче - покончить с Россией раз и навсегда, нужно решить
много предварительных задач.
- Это верно, - согласился Август. - Чем важнее цель, тем больше задач
возникает на пути к ней.
- Вот здесь-то, на этом пути, у нас и возникли существенные
разногласия.
- С кем?
Несколько мгновений Гаусс исподлобья смотрел на брата, будто не решался
договорить. Потом сказал отрывисто:
- С Гитлером.
- Вот что!
- Да. Они там не хотят понять...
- Кто?
- Гитлер и его дилетанты, Йодль и другие, - с досадой, отмахнулся
генерал, - не хотят понять, что нельзя бросаться на Россию, не покончив
сначала с Францией и Англией.
- А ты?
- Я считаю, что сначала нужно очистить свой тыл, нужно поставить на
колени Англию, Францию и других... - Гаусс сделал пренебрежительный жест.
Август задумался.
- Ты об этом и хотел меня спросить?
- Это очень важно.
- Для всего дела?
- И лично для меня.
- Тогда я тебе скажу: не спорь.
Лицо генерала побагровело:
- Я не боюсь...
- Дело не в этом... - Август вскочил и в волнении прошелся по комнате.
- Говори же! - нетерпеливо сказал Гаусс.
- По-моему, они правы.
- Начинать с России?
- Да.
- Драться с нею, имея за спиною непокоренную Францию, неразбитых
англичан? Вы все сошли с ума!
- А не кажется ли тебе, что именно неразбитая Франция, именно
невраждебная Англия не только наш спокойный тыл, но и лучший резерв?
- Англия не успокоится, пока мы не будем уничтожены! Она спит и видит,
как бы столкнуть нас с Россией.
- В этом-то и горе! А нужно втолковать англичанам, что все вопросы, все
споры могут быть решены за счет России. Пусть нам дадут Украину, Донбасс и
прибалтийские провинции - и мы отдадим англичанам Африку на вечные времена!
- Значит, ты считаешь, что они правы? - не скрывая огорчения, спросил
Гаусс.
- Да! Лучше иметь в тылу англо-французского союзника со всеми его
ресурсами, чем ломать себе зубы до драки с русскими. В этой драке пригодится
каждый зуб!
- Тут какой-то заколдованный круг. Мы в нем вертимся вот уже сколько
лет!
- Рано или поздно мы столкнемся с Россией, и тогда все станет на свои
места.
- Дай бог, дай бог, - сказал генерал.
- От него зависит совсем не так мало, как ты думаешь, - весело
проговорил Август.
- От кого? - удивленно спросил генерал.
- От бога, господин генерал, от господа-бога!
- Я никогда не был его поклонником.
- А между тем я мог бы тебе сказать нечто, что заставит тебя об этом
пожалеть: американцы вступают в теснейшие сношения со святым престолом.
- Что? Бизнес с богом? - И генерал рассмеялся.
- Это вовсе не так смешно, Вернер, - наставительно произнес Август.
- Ну, что касается наци, то они, кажется, никогда не были поклонниками
Христа.
- Дело не в Христе, а в папе. Наци уже знают, сколько дверей может
открыть комбинация из креста и свастики. А скоро увидят и новую комбинацию:
доллар и крест.
Генерал поморщился:
- Мы с тобой болтали, как двое старых громил, нехватает только
заговорить об отмычках.
- Время, Вернер, время! Кстати о времени. - Август озабоченно посмотрел
на часы. - Мне пора, старик!
- Послушай, Август, если все это серьезно, насчет этих "комбинаций"...
- Которых, Вернер?
- Ну, я имею в виду Ватикан и Америку. Это ведь, наверно, могло бы
сильно облегчить нам задачу на западе?
- Если бы вы сговорились с католиками?
- Да!
- Разумеется, умный ход мог бы дать тебе в одной Европе армию в двести
двадцать миллионов католиков!
- Ого! - воскликнул генерал. - Мне, признаться, никогда не приходило в
голову заняться такою статистикой.
- Иметь союзников на том самом западе, который тебя сейчас так
интересует, - союзников верных, дисциплинированных, организованных и,
главное, послушных слову святого отца, - это кое-чего стоит!
- Пожалуй, над этим действительно стоит подумать.
- Ты помнишь Пачелли? - спросил Август.
- Кардинала? Конечно! Нас познакомили на каком-то приеме. Он мне
понравился. Те, кто знавал его в Мюнхене, считают его умнейшим человеком.
Август согласно кивнул.
- Иначе он не забрал бы в руки и все католические дела и самого папу.
- Ты полагаешь, что нынешний статс-секретарь - истинный хозяин
Ватикана?
- И можно почти с уверенностью сказать: когда не станет святейшего
отца, Пачелли - единственный кандидат на престол Петра.
- Какое отношение все это имеет к нашей теме?
- Самое прямое: если Пачелли согласится положить столько же стараний на
то, чтобы привести вам Францию с веревкой на шее и в коричневой власянице
кающегося фашиста, сколько он положил на то, чтобы поставить итальянцев на
колени перед Муссолини, испанцев - перед Франко, португальцев - перед
Салазаром, поляков - перед Рыдз-Смиглы и Беком, то можете быть спокойны:
французские генералы не ударят вам в спину.
- Что же, по-твоему, нужно, чтобы так расположить к нам Пачелли?
- Твердо стоять именно на той позиции, на которой стоят Гитлер и его
покровители: Россия - вот враг! Тут нам будет по пути не только с
англичанами и американцами, но и со святым престолом.
- Но ведь все его прежние "крестовые походы" против Коммунистической
России провалились?
- Воинствующая римская церковь не устанет их организовывать вновь и
вновь. Ее не могут обескуражить временные неудачи. Она не привыкла спешить.
- Все, что ты говоришь, чертовски напоминает мне один давнишний
разговор, свидетелем которого я был.
Заметив, что старший брат вдруг умолк, словно спохватившись, что
сболтнул лишнее, Август ободряюще сказал:
- Ну, ну, можешь быть спокоен - дальше меня не пойдет ничто.
- Я был однажды вызван Сектой, чтобы присутствовать при его разговоре с
неким приезжим из Советской России.
- Это было давно?
- Еще в двадцатые годы, в трудный для рейхсвера период. Мы думали
тогда, что удастся вместе с Польшей и при поддержке деньгами и техникой со
стороны бывших союзников России ударить по большевикам, прежде чем они
встанут на ноги. Тот человек, о котором я говорю, был, так сказать,
полномочным эмиссаром Троцкого. Он тоже болтал тогда о планах, рассчитанных
на покорение всего мира, но готов был уступить его нам, отдав впридачу и
добрую половину России, лишь бы мы поскорее вторглись в СССР и помогли бы им
как-нибудь захватить власть.
- Милый мой, во-первых, Пачелли умнее Троцкого, во-вторых, у него не
жалкая шайка политических ренегатов, а отлично организованный аппарат,
офицерский корпус в сотню тысяч священников с многовековым опытом работы во
всем мире и немало подданных, способных ради того, чтобы попасть в рай,
перерезать горло родному брату здесь, в этом мире юдоли и суеты.
- Пожалуй, стоит подумать о том, чтобы использовать эту силу не так
глупо, как это пробовали сделать Брюнинг и Папен. Не думаешь ли ты, что мы
могли бы сговориться с вашими руководителями о предоставлении нам опытных
священников, прежде всего в России, для ведения разведывательной и
диверсионной работы?
- Для этого вам могут пригодиться далеко не одни только священники. У
нас существуют и тайные ордены мирян, которые выполняют любой приказ Рима
так же беспрекословно, как священники.
- Вопрос в том, во что это может нам обойтись?
- Тут вы найдете общий язык со святым престолом. Только советую иметь
дело непосредственно с Пачелли. Он так ненавидит коммунистов, что сделает
вам большую скидку, а может быть, организует для вас хорошую разведку даже
даром. Только пообещайте ему повесить всех, кого он включит в свой черный
список.
- О, это мы ему обещаем охотно! Это куда дешевле, чем с нас брали
троцкисты. Те были чертовски жадны на деньги... Спасибо тебе за отличный
совет, Август... Хорошо бы действительно повидаться с этим Пачелли.
- Это можно устроить.
- На нейтральной почве, конечно, - поспешно прибавил Гаусс.
Август протянул брату руку.
- Я не предлагаю тебе благословения, старина, но удачи пожелаю! Да, от
всего сердца. А главное: не ошибись. Не стоит спорить из-за деталей, если ты
согласен с Гитлером в главном. Подумай, прежде чем решать.
Гаусс, не без некоторого смущения, произнес:
- Видишь ли, Август... - он замялся. - Вероятно, я должен был тебе
сказать это раньше, но как-то не было случая...
- Что еще у тебя там?
- Времена быстро меняются. Обеспечением нашего состояния уже не может
служить земля, и мне кажется, что нужно подумать о другом - о вложении
капитала в промышленность, даже ценою продажи земель.
- Это, может быть, и было бы верно, если бы у нас были шансы получить в
промышленности те места, какие должны нам принадлежать. Но ты же сам
понимаешь: мы опоздали!
Впервые за все время свидания Гаусс рассмеялся, негромко и скрипуче:
- Вот, вот, мальчуган! - Он похлопал Августа по плечу. - Поворотливость
- вот что нам нужно. Должен сознаться, что, будучи в Испании, я очень
выгодно приобрел директорский пакет одной горнорудной компании.
Он запнулся, раздумывая: стоит ли говорить, что этот пакет он захватил
уже тогда, когда у него выработался аппетит к легкой наживе на покупке акций
Телефонного общества в Мадриде. Но прежде чем он решил для себя вопрос -
говорить или нет, брат уже перебил его.
- Ага! - воскликнул Август. - Ты, я вижу, вовсе не так безнадежен, как
мне казалось! Это и есть путь, на который должны стать наши военные!
- Для этого им нужно побывать в таких обстоятельствах, в каких я был в
Испании!
- Наци им эти обстоятельства дадут!
- Дай бог!
- Можешь быть уверен. Да, да, это и есть верный путь: личная
заинтересованность каждого из вас в том деле, которое он делает. Это верно
понял Геринг.
- А ты не думаешь, что о нем больше врут, чем...
- Врут?.. - Август расхохотался. - Могу тебе сказать с полной
достоверностью: именно сейчас идет грызня за акции Альпине-Монтан между
Герингом и Тиссеном! И, пожалуйста, закрой глаза на такую чепуху, как дурное
воспитание ефрейтора. Он, друг мой, идет по правильному пути. Если он и
дальше будет шагать так же твердо и правильно, то церковь обеспечит ему свою
поддержку!
- Я уже сказал тебе, - в некотором раздражении проговорил Гаусс, - он
намерен начинать не с того конца.
- Важна главная цель.
- Тут-то мы сговоримся.
- Тогда - да поможет вам бог!

3

Часы на церкви святого Матфея пробили одиннадцать. Маргаретенштрассе
была погружена во мрак. Горел каждый третий фонарь: магистрат стал экономен.
Редкие пятна света дробились в лужах. В воздухе еще пахло недавним дождем.
На углу, у подвала молочной, привычно устанавливалась очередь к утренней
раздаче молока. Люди приходили в дождевиках. В этот вечер жители квартала
делали уже третью попытку установить обычную очередь. Каждый приходящий с
радостью обнаруживал, что на этот раз он оказался первым: если привезут
молоко, он его наверняка получит. Однако радость оказывалась недолгой. От
стены отделялась молчаливая тень шупо. Полицейский тихо, но безапелляционно
говорил:
- Псс... домой!
- Мне нужно молоко.
- Идите спать.
- Я постою.
- Мне вам долго объяснять?.. Убирайтесь!
Маргаретенштрассе была тиха и пустынна. Несмотря на ранний час, она
казалась погруженной в глубокий сон. Окна были закрыты шторами. Шупо
внимательно следили за тем, чтобы в этих шторах не появлялось щелок.
Шупо прохаживались по мостовой. Их шаги глухо отдавались на мокром
асфальте. Полицейский офицер, стоя на противоположном тротуаре, смотрел на
темные окна дома Гаусса.
По ту сторону дубовых дверей подъезда была тишина, хотя вестибюль и был
залит ярким светом. Несколько солдат стояли вдоль стены, у парадной двери и