Шпанов Николай. Поджигатели

Организация даст ей денег на личные расходы. Пусть она сблизится с доктором
Шверером и получает свое счастье. Шаррфюрер поставил единственное условие:
доктор Шверер не должен и подозревать, что Эльза получает деньги от
организации.
Эльза не сразу поняла, что шаррфюрер Шлюзинг выпытывает у нее такие
подробности жизни Эгона, которые могут интересовать только полицию.
Заподозрив дурное, она наотрез отказалась шпионить за Эгоном. Эльзу пытались
припереть к стене угрозами написать Эгону, что она сотрудница гестапо.
У нее нехватало мужества самой сказать ему обо всем. Узел запутывался.
Арестовали отца за распространение нелегальной литературы...
Все это было выше ее сил. Промучившись несколько дней, Эльза пришла к
решению: как только Эгон приедет, сказать ему все. Но когда он вернулся,
Эльза с первого взгляда поняла: он не тот, что был, он не хочет ее знать. Но
истинная причина перемены не приходила ей в голову. Наконец она решилась
написать Эгону.
И вот ее письмо, с буквами, расплывшимися от слез, в руке Эгона.
Медленно, через силу разорвал он его, сложил клочки и снова разорвал. Клочки
бумаги, как хлопья снега, усыпали пол вокруг кресла.
Дни шли тяжелые, длинные, томительные. Как только кончалась работа,
Эгон спешил домой. Вечерами он не выходил, боясь, что Лемке может прийти и
не застать его. Видеть Лемке стало главным желанием Эгона.
Наконец однажды вечером экономка с прежней таинственностью сообщила:
- Он!..
Едва поздоровавшись, Лемке первый заговорил об Эльзе:
- То, что я узнал, нужно проверить еще и еще раз, но надеюсь, что так
оно и есть: анонимка - ложь, она послана Шлюзингом. Пока я еще не знаю,
зачем это ему понадобилось, но узнаю и это...
Эгон молча отвернулся и отошел к окну. Лемке сделал вид, что очень
занят раскуриванием отсыревшей папиросы.


Эгона с нетерпением ждали на заводе. Из Берлина приехал начальник
снабжения воздушных сил генерал Бурхард с начальником своего штаба
полковником Рорбахом, в сопровождении военных и технических экспертов. По
растерянному виду директора Эгон угадал неладное. Ему с трудом удалось
вытянуть полупризнание директора: по мнению высшего командования, выпуск
нового типа пикирующего бомбардировщика слишком затягивается. Бурхард
требовал немедленной демонстрации бомбардировщика. Доводы, что машина еще не
закончила цикла заводских испытаний, не возымели действия. Генерал настаивал
на своем.
Эгон знал, что сам генерал мало понимает в авиационной технике.
Бесполезно было втолковывать ему что-либо. Эгон попробовал апеллировать к
инженерам-экспертам. Те пожали плечами, боясь высказывать свое мнение.
Эгон решил не возражать. Он был уверен в своей машине, несмотря на
тяжесть предъявленных требований. В небывало короткий срок он создал легкий
бомбардировщик нового типа.
Эгону казалось, что он справился с задачей. Он даже гордился своим
новым произведением. Но если комиссия захочет, то в несовершенстве опытного
экземпляра можно увидеть органические недостатки конструкции, даже злой
умысел конструктора. При желании можно было придраться к чему угодно.
Эгон с тяжелым сердцем ехал на аэродром.
Генерал Бурхард пригласил его к себе в автомобиль. Когда они остались
вдвоем, отделенные от шофера стеклом, Бурхард отбросил свою неприступность.
Он дружески расспросил Эгона о работе, о жизни. Оказалось, что он хорошо
знал, что Эгон сын генерала фон Шверера. Наконец, как бы невзначай, Бурхард
задал вопрос, в котором Эгон сразу угадал главное: как сам Эгон относится к
новому бомбардировщику? Ведь он, насколько известно, не только прекрасный
конструктор, но и опытный летчик. Его мнение особенно ценно...
Эгон криво усмехнулся:
- Бюрократическая инерция вашего военного аппарата губит дело. Когда
машина выходит на опытный аэродром - это самолет сегодняшнего дня. Но его
так долго проверяют, так боятся в нем каждой новой мелочи, что когда,
наконец, решаются дать на него заказ, он оказывается уже устаревшим. А заказ
у нас, как правило, бывает большой, изготовляется долго. Пока завод не сдаст
его военному ведомству, никто не решится заикнуться, что самолет устарел.
- Значит, фабриканты сами не видят недостатков своей продукции?
- Какой смысл промышленнику говорить о ее несовершенстве, когда у него
запущена серия в несколько сот штук? - откровенно сказал Эгон. - Заводчик не
враг своему карману!
Бурхард нахмурился:
- Я говорю об обороне, а вы - о коммерции.
- Для директоров это одно и то же.
Генерал ударил себя снятою перчаткой по колену.
- Вот что, доктор, - решительно сказал он: - мы избрали ваш
бомбардировщик объектом эксперимента. Технические условия, предъявленные
этой машине, на мой взгляд, соответствуют самолету, необходимому для работы
в горных местностях. В ближайшем будущем нам предстоит провести маневры в
Богемии...
- Позвольте, - воскликнул Эгон, - это же за пределами империи!
Бурхард не обратил внимания на его возглас.
- Исходной позицией будут горные цепи вдоль границ Саксонии, Баварии и
Австрии. Я говорю с вами откровенно, доктор Шверер, потому что хочу, чтобы
вы ясно представляли себе задачу вашей новой машины.
Эгону пришлось взять себя в руки, чтобы казаться спокойным.
- Район операций не определяет их характера, генерал.
- Наступление. Бомбардировка.
- Объекты?
- В основном - узкие цели, узлы сопротивления - форты, батареи: бетон,
сталь, земля... Возможны и населенные пункты.
Эгон боялся верить ушам. То, что говорил Бурхард, означало воину. Ни
больше, ни меньше. А война с Чехословакией означала и войну с ее союзниками
- европейскую войну.
Бурхард испытующе смотрел на растерянного Эгона.
- Ваше мнение?
Эгон впервые с такою реальностью ощутил, что делает не елочные игрушки.
С ним еще никогда так просто и ясно не говорили о намерении сбрасывать при
помощи его самолетов бомбы, уничтожать города, убивать людей. Цель его
работы скрывалась за туманом отвлеченностей, символизированных цифрами и
сложной терминологией технических требований.
- Я слишком давно отошел от практики полетов, - неопределенно сказал
он.
- Мне очень неприятно сообщать вам, но у правительственного инспектора
завода создалось впечатление, что процесс сдачи вашей машины затягивается.
Слишком затягивается! Скажем так.
Бурхард видел, как щеки Эгона залились краской.
Эгон вспылил:
- Он так и сказал?
Бурхард предостерегающе поднял руку:
- Я говорю с вами совершенно конфиденциально.
- Что же, он подозревает меня в умышленном затягивании? - сердито
спросил Эгон.
- Недостаток рвения. Скажем так... Может быть, виноват кто-либо из
ваших сотрудников, ну, хотя бы тот, кто ведет испытания?
Эгон молчал.
- Вы никого не имеете в виду? - спросил Бурхард. - Мне говорили о
какой-то Эльзе Германн...
Эгон уверенно проговорил:
- Не нахожу в ее работе ни одного пробела, который можно было бы
считать хотя бы ошибкой. Если кого-нибудь нужно обвинить в недостатке
энтузиазма, пусть это будет главный конструктор группы.
- Вы?
- Вот именно.
- Никогда не будьте слишком уверены в себе, господин доктор.
- Я достаточно уверен в своей машине.
Автомобиль остановился. Видя, что к ним подходят офицеры, генерал
сказал:
- Разговор закончим в другой раз...
Эгон сам изложил экспертам недочеты, замеченные в машине. Представив
свое детище со всех сторон, он устранился от выводов.
Когда комиссия закончила работу, Эгон не знал, радоваться ему или
огорчаться: эксперты признали, что, помимо основного назначения корабельного
бомбардировщика, его самолет пригоден для работы в условиях горной войны. Он
должен был быть как можно скорее подготовлен к пуску в серию в сухопутном
варианте. Эгон без объяснений понял, что это значило: Рудные горы, Судеты.
Может быть, склоны Малых и Больших Карпат.
Что они затевают? Руками таких, как он, собираются перекраивать карту
Европы? Им мало Австрии? Значит, очередь за Чехословакией. А что за нею?
Может быть, Швейцария? Почему Боденское озеро до сих пор не целиком
германское? А Скандинавский полуостров? И там война будет горной, и там его
машина окажется на месте. А Балканы? Чорт возьми, почему господа инженеры и
доктора математики считают себя глубоко мирными людьми? Ведь если бы не они,
генералам нечем было бы воевать! Сами генштабисты не могут выдумать простой
зажигалки, не говоря уже о порохе. Какую эволюцию возвращения к древности
должно было бы совершить военное искусство, если бы господа военные не
опирались на инженеров!..
Перед отъездом Бурхард сказал Эгону:
- Мы поручим вам ответственную задачу нужно подумать над машиною
совершенно нового типа. Для начала поговорим о "мocкитах"...
- "Москиты"? - спросил Эгон. - Никогда не слышал!
- Когда будете в Берлине, заезжайте ко мне. Я вам кое-что покажу. А
пока - это между нами...

11

Когда стало известно благоприятное заключение комиссии, Эльза, не
выдержав нервного напряжения, расплакалась у всех на глазах. Она не решилась
подойти к Эгону, когда его поздравляли другие сотрудники. С завистью
смотрела она, как Эгон взял под руку Пауля Штризе и, дружески беседуя с ним,
повел в бюро.
Молодой инженер, появившись на заводе, быстро завоевал симпатию Эгона
умением схватывать на лету его идеи. Он был исполнительным помощником и
способным организатором. Мало-помалу к нему перешла часть работы, мешавшая
Эгону: распределение обязанностей между инженерами бюро, наблюдение за
выполнением задании. Эгон и не заметил, как Штризе стал его фактическим
помощником.
В личных отношениях Штризе привлекал Эгона кажущейся
непосредственностью. Он не стеснялся выражать свои мнения. Когда Штризе
критиковал существующие порядки, Эгону нечего было добавить. Но зато очень
часто вслед за этими суждениями следовали другие, резко противоположные
взглядам Эгона.
Эгон искренно удивлялся: в голове молодого инженера точные технические
идеи уживались с очевидным абсурдом, преподносимым министерством пропаганды.
Когда Эгон рисовал Паулю картину того, что было бы с Германией, если бы ее
западные соседи взялись за оружие, Штризе со смехом возражал:
- Но ведь не взялись же!
При всем том Штризе знал свое место. Он был скромен, не лез на глаза,
вносил в дело свою долю помощи незаметно.
Узнав, что Штризе играет на скрипке, Эгон несколько раз звал его к себе
и охотно ему аккомпанировал.
Эльза ревниво следила за развитием их отношений. Она не любила Штризе
и, пока была близка с Эгоном, делала все, чтобы помешать этой дружбе. Может
быть, теперь Эгон нарочно подчеркивал свое расположение к Штризе, чтобы
досадить ей? Чувствуя свое бессилие, Эльза могла только нервничать и плакать
по ночам. Матушка Германн приписывала исчезновение Эгона боязни поддерживать
отношения с семьей арестованного книготорговца. Сидя по ночам у постели
дочери, старушка бранила трусливого доктора Шверера.
От утешений матери Эльзе становилось еще тоскливей, но она не смела
возражать.
Через несколько дней после отъезда комиссии, когда Эльза, понурая и
одинокая, шла к автобусу, к ней подошел блоклейтер.
- Тебя ждет Шлюзинг.
Она попыталась ускользнуть, но блоклейтер ухватил ее за руку и повел в
бюро Шлюзинга. Эльза не скрывала испуга и отчаяния. Она упала на стул перед
столом Шлюзинга и, не дав ему произнести ни слова, сквозь рыдания, сбивчиво
и путанно объяснила, что не может быть полезной.
К ее удивлению, Шлюзинг не закричал, как обычно, не застучал кулаком,
не затопал ногами.
- Вы глупая курочка, - сказал он, пряча от Эльзы маленькие колючие
глазки. - Мы вовсе не собирались разбивать ваше счастье. Только помочь вам,
понимаете? Помочь!
Но и это доброе слово звучало в его устах, как страшная угроза.
Шлюзинг помолчал. Эльза сидела, уронив голову на руки.
- Шверер знает о том, что вы работали у нас, - сказал Шлюзинг.
При этих словах Эльза содрогнулась. Так вот в чем разгадка охлаждения
Эгона!
Блоклейтер должен был подать ей стакан воды. Ее зубы стучали по стеклу.
Как сквозь сон, она услышала окрик Шлюзинга:
- Да перестаньте же наконец! Мы хотим, чтобы вы были счастливы. Мы даже
поможем вашему счастью, но... вы должны будете нас отблагодарить: сообщать
нам все, что говорит доктор Эгон.
- Никогда! - горячо вырвалось у Эльзы.
Шлюзинг сбросил маску любезности. Эльза рыдала, уткнув лицо в платок.
Шлюзинг обрушился на блоклейтера:
- Ты подсунул мне эту дуру! Убери ее ко всем чертям, и чтобы я ее
больше не видел!
Блоклейтер схватил обессилевшую Эльзу, вытащил в прихожую и вернулся к
Шлюзингу. Тот быстро успокоился и коротко бросил:
- Эта дура вернется к Швереру, или я спущу с тебя шкуру.
- Понял, начальник, - прошептал блоклейтер, бледнея.


Крепкий влажный ветер дул с моря, силясь сорвать с Эльзы незастегнутое
пальто. Она брела, как пьяная, попадая ногами в лужи. Долго шла молча.
Ранние сумерки обволокли город промозглой темнотой. Редкие шары фонарей
расплывались в холодном тумане. Усадив Эльзу на скамейку, блоклейтер сказал:
- Ей-богу, Шлюзинг хороший парень. Он хотел выдать тебя замуж за
Шверера.
Эльза откинулась на спинку скамьи.
- Я понимаю, - сказал он, - ты втрескалась в Шверера и думаешь, что он
с другой.
Она отчаянно замотала головой и стиснула зубы.
- Это чепуха, - сказал блоклейтер. - Глупости. Он тебя любит, да, да,
очень любит. И ты вернешься к нему. Все забудется. - Помолчав, он добавил: -
У вас будет ребеночек...
Эльза вскочила. Он схватил ее за руки. Она рванулась, но у нее не было
сил. Он усадил ее, стараясь скрыть торжество. Ведь он вовсе не был уверен в
том, что сказал, а Эльза выдала себя.
Она бормотала, глотая слезы:
- Убирайся, или я закричу. Слышишь, я буду звать на помощь!
Он наклонился к ней:
- Я позабочусь о том, чтобы Шверер не забыл, что он - отец.
Эльза закричала:
- Ты не смеешь! - Она заплакала. - Не ходи к нему, я прошу тебя. Он
ничего не должен знать, - жалобно бормотала она.
- Дура, это же в твоих интересах! И послушайся моего совета: не
ломайся. Ведь он женится на тебе, когда узнает, что у тебя будет ребенок.
Эльза сидела неподвижно и слушала, что говорил гитлеровец. Слова его
заглушал свист ветра в ветвях еще оголенных деревьев. Ветер делался все
холодней. Он гнал с бухты соленую сырость. Эльзу трясло, она слышала, как
стучат ее зубы.


Вскоре после этого к подъезду дома Эгона подошел Лемке. Мокрый
клеенчатый плащ блестящими складками висел на его широких плечах. Прежде чем
позвонить, он оглянулся по сторонам.
При виде Лемке лицо экономки расплылось в угодливой улыбке. Она
поманила его к себе и топотом выложила все, что успела подсмотреть и
подслушать со времени его последнего посещения.
Эгон несказанно обрадовался Францу.
Франц сказал:
- Условимся: если вы получите от меня открытку, где будет сказано, что
Эльза ни в чем не виновата, - значит это так.
После этого Лемке попросил написать рекомендательное письмо к генералу.
Разговаривая, друзья не услышали звонка в прихожей. Звонок был очень
короток и чуть слышен. Перед экономкой стояли двое. Один из них был Шлюзинг.
Его спутник придвинулся к экономке, молча отвернул лацкан пальто и показал
значок гестапо. Экономка прошептала что-то на ухо Шлюзингу.
- Инспектор? - Шлюзинг поднял брови. - Какой инспектор?
- Тот который наблюдает за господином доктором. Я уже давала ему
сведения о жизни господина доктора.
Шлюзинг и полицейский переглянулись. Полицейский быстро обшарил карманы
плаща Лемке, оставленного на вешалке. В них ничего не оказалось.
- Стреляный воробей, - сказал он Шлюзингу.
Растерянная экономка получила строгий приказ: ни слова мнимому
инспектору об их посещении!
Шлюзинг быстро зашагал по улице, а шпик нырнул в ворота дома напротив.
Закурив папиросу, он приготовился ждать. Дом Эгона был ему хорошо виден.
Выйдя от Эгона, Лемке благодаря опыту и постоянной настороженности
быстро заметил слежку. Это было неприятное открытие, но если "они" и напали
на его след, то еще не могли знать, кому он принадлежит.
Франц понимал, что сколько бы он ни плутал по улочкам городка, шпик не
отстанет. У фонаря Франц взглянул на ручные часы: ночной автобус в Любек уже
ушел. Осталось два часа до последнего поезда. Если он с ним не уедет, то не
попадет на утренний берлинский.
Франц быстро зашагал по дороге к Реннау. Через пятнадцать минут он
вошел в подъезд одиноко стоявшего дома. На лестнице было темно. Франц ощупью
взобрался на второй этаж и постучал. За дверью поднялась испуганная возня.
Долго не открывали. Франц слышал, как отворилась входная дверь внизу.
Вспыхнула спичка, Франц увидел полицейского.
- Да открой же скорей, дядя Крауш, - нетерпеливо прошептал Франц.
- Это ты, а мы думали бог знает кто!
- Ну, ну, все в порядке!.. - Франц поспешно затворил за собою дверь. -
Вы бы шли спать, матушка Крауш. Мне нужно переброситься с вашим стариком
несколькими словами. Спите спокойно!
Крауш неловко топтался под недовольным взглядом жены.
- Давай-ка потолкуем на лестнице, - сказал он и взялся было за ручку
двери. Лемке едва успел его удержать. Они прошли в кухню, и Франц рассказал
о неожиданно замеченной слежке.
Высокий, тощий Крауш долго чесал седую щетину небритых щек. Франц
включил свет и посмотрел в окно.
- Пусть убедится, что я здесь. Это заставит его подождать.
- Я думал, ты хочешь спрятаться.
Лемке отстранил его от окна.
- Тебя ему незачем видеть! Принеси-ка мой плащ и шляпу.
Франц задернул занавеску и недовольно покачал головою, слушая, как
устало шаркает ногами Крауш.
- Ты не мог бы ступать пободрей, отец? - спросил он, когда старик
вернулся.
Крауш вытащил трубку и стал набивать ее крупным табаком.
- Если тебе на шестом десятке придется посидеть год без работы, то и ты
тоже не станешь прыгать, как лань...
- Примерь-ка мой плащ и шляпу!
Крауш отогнал ладонью облако табачного дыма.
- Зачем?
- Может быть, сойдешь за меня.
- Так бы сразу и говорил! - Крауш накинул плащ и надвинул на уши шляпу.
- Хорош?
Франц оглядел старика:
- А ну, пройдись!
Крауш послушно сделал несколько шагов.
- Поднимай ноги, не шаркай, - командовал Франц. - Так! Еще разок в мою
сторону... Так! Все в порядке!.. Теперь слушай, отец. - Франц положил руку
на плечо Крауша. - Завтра я должен быть в Гамбурге. Видишь, я не боюсь тебе
это сказать. Я тебе верю.
При этих словах Крауш пустил густую струю дыма и часто замигал.
- Ну, ты меня знаешь, Францле... Если бы я не был такой развалиной, ты
же понимаешь, где бы я был.
- Знаю. Потому и пришел!
Крауш вышел из кухни. Через минуту он вернулся со старой брезентовой
курткой и фуражкой для Франца.
- А тебе придется научиться шаркать ногами. Попробуй... Что ж, в
темноте сойдешь за меня... Я рад, что ты зашел, Францле. Чертовски трудно
жить, когда знаешь, что дело, на которое ушла вся твоя жизнь, кончилось.
- Это в тебе говорят твои старые социал-демократические дрожжи, Крауш.
Мы еще поживем, поборемся!
- Какая уж тут борьба, если знаешь, что ты один!
- Именно это-то и есть величайшая чепуха, Крауш. Нас загнали в подвал,
но от этого мы не стали одиночками. Пока мы живем и дышим, им приходится
держать ухо востро.


На улице, идя впереди шпика, неотступно следовавшего за ними, они
условились о дальнейшем плане действий.
- Мы расстанемся у "Брауне-хютте", Крауш. Ты зайдешь туда хлебнуть
пивца. Задержи инспектора на часок, пока не отойдет поезд.
- Будь покоен!
Скоро они поравнялись с домом гостиницы, на фронтоне которой висел щит
с изображением орла, держащего в лапах свастику. Через несколько шагов они
расстались у дверей пивной "Брауне-хютте". Когда Франц жал на прощанье руку
Краушу, шпик был почти рядом с ними. Шаркая ногами, Франц пошел дальше и
свернул на дорогу к Гневерсдорфу. Из-за угла он посмотрел, вошел ли
полицейский за Краушем в пивную. Все было в порядке. Быстро, почти бегом,
Франц обошел квартал и вернулся к вокзалу. Едва он успел взять билет, как
послышался шум поезда, подходившего со стороны Штранда...
Прильнув к стеклу вагонного окна, Франц внимательно наблюдал за
платформой: он был единственным пассажиром, севшим в этот поздний поезд на
Любек.
Поезд громыхал на стыках.
Франц задремал.
Он очнулся, почувствовав, что поезд стоит. Неужели прозевал? Подскочил
к окну. За стеклами было темно. Где-то впереди горел одинокий фонарь. В
пятне света виднелся угол кирпичного домика станции и вывеска "Папендорф".
Франц успокоился. До Вальдхузена оставалось еще несколько минут. Поезд снова
тронулся. Как только он прошел станцию, Франц стал на лавку и вывернул
лампочку. Открыл дверь и сошел на продольную ступеньку для кондукторов.
Струи дождя сразу пронизали старенькую куртку Крауша, Франц съежился от
холода, держась за поручни окостеневшей рукой. Он напряженно вглядывался в
темноту. Не было ни одного огонька вокруг. Невозможно было определить
местность. Вот поезд прогрохотал по мостику над ручьем. Значит, до
Вальдхузена осталось несколько сот метров. Франц что было силы прыгнул
вперед, подбирая ноги...

12

Промокший до нитки Лемке вошел в редкий лесок. Тут луж было меньше, но
он дважды упал, натыкаясь на пни.
Среди деревьев показались неясные контуры хибарки. Франц прислушался:
кругом царила тишина. Он негромко свистнул. Было слышно, как стукнула
задвижка и слегка скрипнула дверь домика. После некоторого молчания
послышалось:
- Франц?
- Рупп?
Франц вошел в дом и отряхнулся.
Стоя на коленях в углу, Рупп склонился над какими-то банками.
- Мы опаздываем, - сказал он.
Франц рассказал про слежку.
- Худо, - сказал Рупп. - А я принес новый аккумулятор. Ребята зарядили
на совесть.
- Давай начинать!
Рупп подошел к очагу и отодвинул заслонку. Пока он включал и настраивал
передатчик, Франц разделся и, ляская зубами от холода, выжал мокрую одежду.
Нити ламп едва краснели в темноте. Верещал разрядник. Франц достал из
очага микрофон.
- Слушайте, слушайте! Здесь передатчик "Свободная г-Германия". Сегодня
мы говорим с вами последний раз перед некоторым перерывом. Слушайте,
слушайте... Дорогие друзья!..
Рупп с удивлением следил за передачей. Когда Франц кончил, он резко
спросил:
- Почему перерыв?
- Есть указание партии. Мне нужно уехать.
- Я-то остаюсь!
Лемке взял его за руку.
- Ты больше не придешь сюда.
- Но я же могу вести передачу!
- Ни в коем случае!
- Объясни, почему.
- Ты провалишься.
После минутного размышления Рупп повторил:
- Я должен работать!
Франц рассердился. Его голос звучал сухо:
- Запоминай хорошенько: ты придешь сюда в последний раз завтра, чтобы
разобрать передатчик. Все уложишь в отдельности для перевозки... Будь готов
по первому требованию выехать с тем, кого я пришлю за передатчиком.
- Куда ты едешь, Франц?
Франц подумал.
- Вот приедет товарищ за станцией...
Рупп обиженно отвернулся.
- Будь здоров, Рупп! - Франц двумя руками потряс руку Руппа. - Спасибо!
- Я так рад, что мог поработать... Неужели мне больше не придется?
- Придется, еще не раз придется!
- Мы увидимся?
- Аккумуляторы вылей, просуши и спрячь.
- Мы их не возьмем?
- Куда же тащить такую тяжесть? Достанем на месте.
- А ребята так старались, заряжая.
- Кланяйся им. Пусть слушают нас через неделю. Выйди-ка посмотреть, все
ли спокойно.
Рупп вышел, и вскоре снаружи послышался свист.
В лесу царил серый полумрак. Мокрый весенний рассвет пробирался среди
деревьев. С моря тянуло холодом.
- Обратно в Травемюнде? - спросил Рупп.
- Сяду здесь в первый утренний, - ответил Лемке. Он протянул Руппу
руку. - Ну, и еще раз спасибо, друг!..
Вода захлюпала под ногами Франца. Тропинки не было видно. Франц
оглянулся и помахал рукой.
Когда домик исчез за деревьями, Франц резко изменил направление и в
обход леса вышел на дорогу к станции Дэниш. Дождь прекратился, но ветер
пронизывал до костей. Весна была здесь неприветлива.


Надев резиновый фартук, Лемке старательно протирал замшею сверкающий
глянцем кузов. То, о чем он мог только мечтать, как о почти несбыточном,
сбылось. Эгон устроил его на службу к генералу Швереру. Теперь зависело от
самого Франца удержаться на этом месте, дававшем столько преимуществ,
неоценимых в его положении. Он не имел права пренебрегать такою службой. И
он ухаживал за генеральским "мерседесом", как за капризной дамой. Он мыл и
тер его не только после каждой поездки, но и перед выездом со двора.
Черный лак автомобиля блестел на солнце. Лемке повесил кусок замши на
гвоздь и начал старательно мыть руки, когда в дверях кухни появился
однорукий полотер Ян Бойс, с которым они уже стали приятелями; два старых
солдата быстро нашли общий язык, хотя они не знали друг о друге ничего,
кроме того, что один был полотером, другой шофером и оба - отставными
солдатами.
Появление полотера в столь неурочный час удивило Лемке.
- Ты что это сегодня так поздно? - спросил он.
- Пришлось ехать к клиенту в Нойбабельсберг... У одного адвоката были
вчера вечером гости и исцарапали пол, а он... - полотер наставительно поднял
палец: - он любит такой паркет, чтобы, глядя в него, можно было бриться!
- Из-за какого-то адвоката ты позволяешь себе опаздывать к нашему
генералу?
Бойс виновато развел руками.
- Понимаешь, никак не мог не поехать к адвокату... Я предупредил фрау
Шверер по телефону.
Лемке взглянул на часы и отвязал фартук.