фоне нашей одноцветной линялой, драной, грязной "мабуты", самодельных
"разгрузок" и старых обтрепанных "броников" "морпехи" в своих новых
камуфляжах и штатных "разгрузниках" выглядели настоящими красавчиками.
- Солдаты у вас ничего. Внушительные! - не выдержал, похвалил выправку
"морпехов" Снегов. - Бойцы!
- У нас не солдаты. У нас матросы... - почти механически и видимо уже
привычно поправил ротного комбат "морпех". - А бойцы из них пока никакие.
Половина народа просто с кораблей снято.
- Не понял? - удивился Снегов. - Это как это, с кораблей?
- Да очень даже просто. Еще месяц назад во все бригаде не то, что
батальона, ни одной роты хотя бы наполовину укомплектованной не было. А тут
срочный приказ готовить усиленный батальон в Чечню. Начальство быстро выход
нашло. Флот все равно у стенки стоит. Вот и доукомплектовывали бригаду
матросиками с кораблей. Точно как в сорок первом году. С кораблей - в окопы!
- Так они у вас хоть стрелять-то умеют? - Уже иронично посмотрел на,
стоявшую у входа, охрану Снегов.
- Обижаешь! - осклабился "морпех". - Мы за этот месяц их поднатаскали.
Все упражнения отстреляли. Гранаты откидали. Механиков водителей обкатали.
Конечно, они не Рэмбо, но и не пушечное мясо. К тому же гонор у ребят есть,
форс. Морская пехота! С тактикой вот только слабовато. Офицеров с боевым
опытом почти не осталось. В батальоне я один кто войну видел. Шесть лет
назад Афган чуток зацепил. Остальные офицеры молодежь. Их самих учить еще и
учить.
- Ну, здесь чечены вас быстро научат. - Хмыкнул Снегов.
- Ладно! - Недовольный колкостью ротного, обрезал разговор "морпех" -
Как к вашему комбату пройти? Надо обговорить взаимодействие...
После ухода "морпехов" Снегов сердито достал из кармана "разгрузника"
мятую пачку сигарет. Выбил из нее одну, чиркнул зажигалкой, поймал белым
краем сигареты рыжий язычок огня. Молча глубоко затянулся. Медленно выдохнул
из ноздрей дым.
- Чудны дела твои, господи! - Наконец устало и опустошенно сказал он
куда-то в пустоту. - До чего наша славная армия докатилась за четыре года
демократии! Целым округом полк на войну собираем - собрать не можем.
Матросов с кораблей автоматами вооружаем и в пехоту суем! Дореформировались.
Такую страну просираем...
...Комбат "морпехов" сказал правду. Гонору у них хватало. На следующую
ночь батальон "морпехов", одним броском переправился через Сунжу. Не смотря
на ударивший ночью мороз, "морпехи" просто перешли реку в брод по натянутым
леерам, которые за собой перетащила переправившаяся туда разведка. И с
рассветом они уже чистили окопы на правом берегу. Сонные боевики, никак не
ожидавшие от русских такой прыти, в панике отступили вглубь квартала, бросив
хорошо оборудованные позиции по берегу. Во время этого броска "морпехи" не
потеряли ни одного человека.
Но на этом везение "морпехов" кончилось. На следующий день одна их
рота, по непонятной причине вдруг двинулась вперед и влетела в засаду, была
окружена. С огромным трудом морпехи смогли пробиться обратно. В бою потеряли
десять человек убитыми двенадцать ранеными и пятерых пропавшими без вести. А
на следующий день к нам опять пришла Монетка...
Но это была уже совершенно другая женщина.
Когда солдаты привели ее к нам, я даже не сразу узнал ее. Думал привели
какую-то старуху. Вместо моложавой, бойкой бабы передо мной стояла пожилая
бомжиха. Ее одежда превратилась в грязное рваное тряпье, и сама она в
синяках, с всклокоченными, нечесаными волосами была какой-то
полусумасшедшей, опустившейся.
- Нинель Георгиевна, что случилось? - бросился к ней Надеждин.
Она пусто, невидяще посмотрела на него, что-то шепча про себя сухими в
запекшейся крови и грязи губами.
- Что с вами? - он осторожно тронул ее за плечо. - Эй, вы слышите меня?
От его касания ее вдруг передернуло как от удара током. Она словно
очнулась и уже осмысленно посмотрела на лейтенанта. Вдруг в ее глазах
загорелось какое-то ожесточенное отчаяние. Неожиданно она схватила его за
руку и размерянным, безжизненным как у механической куклы голосом
произнесла:
- Расстреляйте меня! Я вас всех предала!
Надеждин растерянно заморгал глазами.
- Что? Какое предательство? Что произошло? - он попытался - было
усадить ее в старое кресло у стола, но она вдруг зло оттолкнула его и,
повернувшись в Снегову, уже почти с ненавистью выкрикнула:
- Что вам не понятно? Да, предала! Вас всех предала! Это я ваших
морских пехотинцев в засаду завела! И вас пыталась, да не вышло...
И здесь в ней словно что-то сломалось. Ее лицо вмиг увяло и она, закрыв
лицо руками, мешком рухнула на колени и страшно, по-звериному завыла.
Несколько мгновений никто не мог прийти в себя. Первым очнулся Снегов. Он
подхватил ее под мышки, одним рывком поднял с земли, усадил в кресло.
- Ломов, воды! - Рявкнул он, остолбеневшему каптеру.
Командирский рык мгновенно вывел каптера из оцепенения, и тот метнулся
к бачку с водой стоявшему в углу. Зачерпнул мятой алюминиевой кружкой воду и
подскочил к ротному. Снегов взял протянутую кружку и с силой разведя руки,
которыми Монетка закрывала лицо, почти всунул край кружки ее в губы.
- Пей! - спокойно и жестко сказал он, наклонив кружку так, что вода,
перелилась через край, прижатый к губам и побежала по подбородку за ворот
грязной кофты.
Монетка судорожно, инстинктивно глотнула воду, но тут же подавилась,
закашлялась. Снегов отвел руку в сторону и, дождавшись пока она
прокашляется, вновь сунул кружку ей в руки:
- Пей, говорю!
На это раз Монетка уже сама взяла кружку и жадно выпила ее до самого
дна. Потом медленно поставила ее на стол и тяжелым мутным взглядом обвела
стоявших вокруг нее офицеров.
- А теперь рассказывай! - Снегов сел на скамейку перед столом и, взяв
со стола сигареты, закурил.
В глазах Монетки появилась осмысленность, и она, словно вспомнив
что-то, буквально впилась взглядом в Снегова, но он выдержал ее долгий
взгляд.
- ...Игорек и Юра. - произнесла она наконец еле слышно.
- Что? - Переспросил Снегов.
- Огонек и Дрема-так же тихо почти прошептала она.
- Кто это? - спросил Снегов.
- Сыночки мои. - Почти неслышно выдохнула Монетка. - Игорек и Юра.
Кровиночки. Мои мальчики.
- Что с ними случилось?
Монетка долго молча, шевеля беззвучно губами, словно пыталась найти
слова. Наконец произнесла.
- Нету их больше. Убили... - и губы ее снова задрожали как в лихорадке,
а лицо перекосила судорога боли.
- Как убили? - не выдержал я. - Обоих? Но ты же сказала, что один сын
на Севере, на флоте служит.
- Вчера убили. - Монетка схватилась пальцами за виски, словно старалась
избавиться от головной боли.
- Где убили? На Севере? - переспросил Снегов.
- Нет. Здесь. На Спокойной. Я его убила. И Юру тоже. - Монетка
мертвенно и страшно посмотрела на меня, словно зачитывала приговор.
- Так, хватит загадок! - жестко обрезал Снегов. - Давай толком объясняй
что случилось? Где твои сыновья? - он загасил окурок, тут же прикурил
следующую сигарету. - Как твой старший оказался здесь, если он служит на
Севере?
- ...Меня чечены к вам послали, что бы я вас в засаду завела. -
Неожиданно спокойно и четко сказала Монетка. - Они пришли ночью. Сначала
искали еду. Потом увидели Юру. Он в постели лежал. Старший спросил, почему
он не воюет. Почему, мол, не защищает свой город от захватчиков. Я начала
объяснять, что он еще маленький, что он школьник, но тут Юра вдруг сказал,
что против своих воевать не может.
...Просила я его, умоляла, молчать, не разговаривать с чеченами. А он
всегда был гордый. Никогда не молчал. Сколько его за это чеченята били на
улице...
"Это кто у тебя "свои"? - спросил старший. Юра ответил, что свои это
русские. Тогда чечен саданул сапогом по кровати и крикнул, что бы Юра
вставал и шел с ними. Я в коленях у этого боевика валялась, просила не
уводить сына. Говорила, что он болеет. Что ему всего шестнадцать, что он
музыкант и оружие с роду в руках не держал. Кольцо последнее свое золотое
отдала. Но они все равно увели его.
Утром побежала к ним в штаб. Я знала Ваху Магомадова. Я с его матерью
раньше работала. Дружили мы с ней раньше. Ваха какой-то шишкой стал у
боевиков. Весь в оружии ходил. Еле к нему пробилась. Долго объясняла кто я и
зачем пришла. Он сначала вообще не хотел разговаривать. Но я его упросила, и
он пошел куда-то узнавать о Юре. Вернулся. Сказал, что Юра жив. Но вытащить
его он не сможет. Что его задержал патруль, за то, что тот занимался
вражеской пропагандой. А сейчас война и за такое могут расстрелять. Я
плакать начала, объяснять, как было дело. В это время в кабинет зашел еще
один чечен. Высокий рыжебородый. Послушал меня, а потом сказал, что он может
мне помочь. Но сначала, сказал, я должна помочь им...
...Можно сигарету? - вдруг попросила она Снегова.
Тот молча протянул ей пачку. Монетка дрожащими пальцами достала
сигарету. Ротный чиркнул зажигалкой и поднес ей огонек. Она закурила.
Несколько раз глубоко затянулась и, наконец, опять заговорила:
- Второй чечен сказал, что Юра сидит в комендатуре во дворе их штаба.
Что с ним все нормально. Но рапорт патруля очень плохой и доказать, что Юра
не агитировал против ихней Ичкерии будет очень сложно. Но если я смогу
сделать то, что они скажут, то Юру просто отпустят. Я сказала, что согласна
на все.
Тогда рыжий вызвал Ваху в коридор. Долго они там о чем-то говорили,
спорили. Потом вернулись. Ваха подвел меня к карте на столе.
"Вот здесь стоят русские. - Показал он место, где вы тогда стояли. -
Если хочешь спасти сына, то ты должна пойти к ним и привести их туда, куда
мы скажем..." - Монетка замолчала и вновь затянулась сигаретой. В подвале
повисла тишина.
- И ты пошла? - наконец не выдержал Снегов.
- Я отказывалась. - Мотнула головой Монетка. - Сказала, что русские мне
не поверят. Что они теперь никому не верят. И что из этого ничего не
получится. Но второй, его Асламбек зовут, сказал, что они сделают так, что
бы вы поверили. И что у него нет времени меня уговаривать. Мол, если хочешь
спасти сына - то соглашайся, а нет - уматывай. Он собрался уходить. И я
согласилась. Я хотела только одного - спасти Юру...
Ваха вызвал какого-то боевика и они с ним долго что-то обсуждали у
карты. Потом он подозвал меня и сказал, что мое первое задание это пойти с
этим боевиком к линии фронта и хорошенько запомнить, где он поставит мины.
Потом боевик выведет меня к вам и я должна показать вам где их поставили.
Ваха сказал, что это поможет мне войти к вам в доверие. И я пошла...
Сначала вот он... - Монетка кивнула на меня - ...не поверил. Но потом
пошел с солдатами проверять. Мины нашли. И ночью я вернулась к Вахе.
Рассказала, что все сделала. Они приказали показать на карте где ваш штаб. В
каком дворе я с вами разговаривала. Я показала. Просила его устроить
свидание с сыном. Но Асламбек сказал, что это не возможно. В тюрьму чужих не
пускают, но он ему от моего имени отнесет печенье. И что скоро все кончится.
Юру выпустят. Приказал прийти утром.
Утром они меня ждали втроем. Ваха, Асламбек и тот, третий. Сказали, что
теперь все зависит только от меня. Если сделаю сегодня дело - к вечеру сын
будет дома, что денег дадут, и помогут из Грозного уехать куда захочу. Потом
подвели меня к карте и показали место, куда я должна была вывести ваших.
Рассказали, как вас туда заманить. Про мост, про то, что чечены отходят. Я
как в тумане была. Ничего не чувствовала. Одна только мысль сидела в голове
- Юра, Юрочка...
А дальше вы лучше меня знаете... - Монетка опять замолчала.
- Что мы знаем? - переспросил Снегов. - Давай рассказывай все до конца.
- А что рассказывать? - горестно вздохнула Монетка. - Будто не помните?
Пришла к вам. Рассказала. Вы меня оставили с вашим солдатом, а сами ушли. Я
думала, что вы поверили и пойдете со мной. И солдат ваш так же говорил.
Хвалил меня. Но вы пошли сами. Я как стрельбу утром услышала - все сразу
поняла. Еле вырвалась. Добралась до штаба Вахи. Он вышел злой как черт. Сбил
меня с ног. Избил ногами. Кричал, что я ничего не сделала, что ночью русские
прошли к ним в тыл и погибли его люди. Что погиб тот третий чечен, который
мины ставил. Называл меня грязно. Я в ногах у него валялась, клялась, что
все сделала, как он приказал. Просто мне не поверили. Что сегодня еще раз
пойду, только уже к другим. Он меня не слушал. Хотел пристрелить. Пистолет
достал. Но тут из дома вышел второй, с рыжей бородой - Асламбек, и остановил
его. Они даже поругались между собой. Ваха кричал, что меня надо прикончить,
но второй говорил, что нужно продолжать пробовать. В конце концов Ваха
плюнул на меня и ушел, а второй приказал встать и идти за ним. Он привел
меня в свой кабинет. Дал чаю. Я только одно спросила - жив ли Юрик?
Рыжебородый сказал, что жив. И что он как мужчина, свое слово держит. Но
терпение его заканчивается. К тому же фронт все ближе и когда он подойдет к
тюрьме всех заключенных расстреляют. И это будет со дня на день. Времени,
мол, мало осталось. Я просто с ума сошла. Плакала, умоляла. Он сказал мне
прийти утром. Я домой не пошла. Всю ночь просидела в каком-то разбитом
подвале у их штаба. Все боялась, что арестованных ночью погонят на расстрел.
С шести утра под его окнами стояла. Часов в восемь, меня привели к нему. Он
был ужасно злой. Ночью ваши через Сунжу переправились и у чеченов был
переполох. Асламбек сказал, что это мой последний шанс. Что он на свой страх
и риск выставит своих людей. Но если я до часу дня не приведу русских на
улицу, где они будут сидеть, то о сыне могу забыть навсегда.
Я не помню, как добралась до позиций где сидели ваши. Помню только
командира ихнего молоденького. Я ему рассказала, что знаю где здесь рядом у
чеченов большой склад с оружием и где они пленных держат. Он сразу поверил.
Я сказала, что провожу, но он разрешил мне идти с ними только до начала
улицы, где их ждали. Там он отправил меня домой. Сказал, что мне нельзя
рисковать...
Я бросилась к Асламбеку. По дороге услышала стрельбу со Спокойной...
Пришла к их штабу. Привели меня к Асламбеку. Тот сидел довольный. По
рации, которая стояла на столе, ему все время докладывали о том, как бьют
русских. Я начала просить за сына, но он только отмахнулся, мол, не до того.
Потом, когда все закончится...
Только под вечер бой закончился. Вернулись боевики. Принесли много
оружия и документы убитых. Их высыпали перед ним на столе. Он начал их
смотреть. А одна солдатская книжка словно сама ко мне под самые руки
вспорхнула... - тут голос Монетки опять задрожал, но она силой сжала кулаки
и, справившись с подкатившим к горлу комом, продолжила. - Я взяла книжечку.
Открыла. И все перед глазами закружилось. Думала прямо там в обморок упаду.
На фотографии-то Игорек мой. В матросской форме. Пытаюсь прочесть. Не могу -
буквы прыгают, слова не складываются... - по щекам Монетки густо побежали
слезы, но она словно бы и не замечала их:
- Как я удержалась тогда - не знаю. Знала только, что должна молчать.
Что если скажу хоть слово, выдам себя - точно убьют Юрочку. Чечены пощады не
знают. Они не простят, что его брат против них воевал. Даже если погиб все
равно не простят. Одна мысль билась в голове - хоть Юрочку спасти...
Сколько сидела - не помню. Все вокруг как в тумане. Перед глазами
кружится. В ушах шум. Наконец собралась силами, говорю: "Асламбек, я свое
дело сделала. Сдержи и ты свое слово - верни сына!" Он посмотрел на меня,
потом встал из-за стола, говорит: "Хорошо! Пойдем!" Вывел меня во двор
ихнего штаба. Прошли в угол двора, там вход в бывшее школьное бомбоубежище.
Я еще школьницей была, нас учили там от атомной бомбы прятаться. Подвел к
нему. Дверь стальную открыл - иди, говорит, ищи! Я еще удивилась, почему
никто тюрьму не охраняет. Зашла. Прошла в убежище. Видно там у них помещение
для допросов было. Лампочка одна под потолком горит. Тусклая. Почти ничего
не видно. И дух тяжелый такой. Столы стоят. Тряпки всякие. К стенам какие-то
цепи приварены. И пусто. Никого. Я звать начала. Никто не отзывается. Потом
вспомнила, что там еще несколько помещений было. Умывальник, медпункт. Пошла
по коридору. И за первой же дверью я Юру и нашла. Их пятеро в камере было.
Четверо взрослых мужиков и он. Он с самого края лежал. Я его по свитеру
красному узнала. Сразу поняла - мертвый он. Как вытащила его из этого
убежища - не помню. Помню, что только все старалась осторожнее по лестнице
тащить, что бы ноги не сильно по ступенькам бились. Окоченел он уже давно. А
на свету вижу - и пятнами серыми пошел. Давно убили они его. Наверное, еще в
первую ночь. Застрелили в голову...
Склонилась над ним. Глажу по лицу. А сволочь эта рыжебородая рядом
стоит. Я ему говорю: "Как же так? Ты же обещал. Слово мужское мне давал?" А
он мне в ответ так спокойненько: "С вами, русскими, никакие слова не
действуют. Вы все собаки! И с вами как собаками надо обращаться..."
Бросилась я на него. Одного хотела - до глотки его добраться. Зубами
вцепиться, порвать и сдохнуть там же. Да он, гад, видно почувствовал это.
Или специально меня доводил. Отскочил в сторону и сапогом меня. А ту еще
чечены подскочили.
Сколько они меня били - не помню - сознание я потеряла. А пришла в себя
- Ваха надо мной стоит. Он своих боевиков разогнал. Наорал на них. Дождался
пока я на ноги встану. Посмотрел на меня и говорит: "Жаль я тебя вчера не
пристрелил! Не мучалась бы так сегодня".
А я зуб выбитый выплюнула ему под ноги и говорю - "Ну так пристрели,
гад, если ты такой добрый! Сделай милость. Мне теперь все равно..."
Он покривился. Расстегнул кобуру на поясе, но потом опять застегнул.
"Живи! - говорит. - Ты свою жизнь у нас выкупила. Уматывай отсюда.
Завтра приходи. Нас здесь уже не будет. Сына похоронишь. Держи вот, на
похороны!" - и сунул мне за шиворот деньги...
Потом взял меня за воротник, дотащил до ворот и вытолкнул на улицу.
"Уходи! А то сына некому хоронить будет..."
Монетка рукавом пальто утерла слезы.
...Вот так я сыночков своих и потеряла! - Уже буднично, почти спокойно
закончила она. - Всех предала. Расстреляйте меня!
...Потрясенные рассказом мы долго молчали. Наконец Снегов встал из-за
стола. Повернулся ко мне.
- Крылов, - В голосе ротного я впервые за эти дни услышал растерянность
- ...отведи женщину в бытовку. Поставь у дверей часового. Пусть глаз с нее
не спускает. Бойцам не слова. Часового лично проинструктируй. Придумай
что-нибудь. Но что бы язык за зубами держал. И проверь посты. А мы тут
покумекаем, что дальше с ней делать...
Когда я вернулся, в нашем подвале сидел комбат и Надеждин, вытянувшись
перед Шишковым как школьник на уроке, докладывал:
- ... "Морпехи" подтвердили. Был у них старшина второй статьи Игорь
Монетка. Добровольцем вызвался в Чечню. Мол, местный, город отлично знает.
Он у них замкомвзвода разведки был. Вчера погиб. Пробивал коридор для
окруженной роты, да сам с отделением под пулемет попал. Тело вынесли с поля
боя только сегодня утром. Они спросили, почему мы интересуемся. Я сказал,
что его документы местные жители нашли. Не стал им про мать рассказывать...
...Монетка идет впереди меня метрах в трех.
...Собственно говоря, мы уже пришли. Глухой тупик какого-то двора
упирается в полуобваленную кирпичную стену. За ней какие-то частные дома. У
одного ее края воронка от снаряда. Даже могилу копать не надо.
- Стой!
Услышав команду, она замирает, и как от удара испуганно втягивая голову
в плечи:
- Погоди немного! Молитву можно прочитать?
- Читай, если хочешь.
Несколько секунд она стоит, замерев как манекен, наконец, собирается
силами.
- Господи, как же она начинается? Иже еси на небесех...
Я смотрю на ее спину. Где-то неподалеку ахает разрыв мины. Вздрагивает
под ногами земля. Монетка инстинктивно вжимает голову в плечи.
Что этой бредовой войне эта женщина с ее мертвыми сыновьями? Не первая
и не последняя жертва. Зачерстветь бы пора, укрыть душу за спасительной
коростой бесчувствия, да все не выходит. Вот и сейчас стою и думаю об этой
женщине.
Что сейчас твориться в ее душе? Действительно она ждет встречи с
сыновьями и молитвой хочет облегчить свои последние мгновения, или по
великому инстинкту жизни пытается растянуть эти секунды. Кто знает...
...Комбат не стал докладывать в штаб полка о Монетке. Что докладывать -
и так все ясно. Погибших не вернешь. Отправлять ее некуда. Ни тюрьмы, ни
судей, ни прокуроров, ни адвокатов в этом распадающемся, гниющем заживо
городе нет. Мы все здесь и судьи и подсудимые. Каждого из нас ждет свой суд.
- ...Ныне присно и во веки веков! Аминь! - она замолкает и напряженно
замирает, ожидая конца.
- Все? - Спрашиваю я ее.
- Все... - Чуть помедлив, отвечает она. - Можешь стрелять.
...Могу. Но приказ был другой.
Рано утром меня разбудил посыльный. Ротный приказал прибыть к нему.
...Честно говоря, я не люблю, когда вот так поднимают. Не к добру это
обычно. К тому же сразу понял, по какому поводу меня вызывает Снегов.
Монетка у нас осталась под охраной. И ничего хорошего от этого вызова я не
ждал. Думал, сейчас прикажут в расход ее вывести.
Так уж сложилось, что в роте я этим занимаюсь, как самый старший по
возрасту. Есть еще, правда, Золотарев, он даже старше меня на год, но тот
сразу наотрез отказался. Мол, его дело "бэха". Офицерам не положено. У них
честь... "Срочников" на такое дело тоже не пошлешь. Тут надо нервы иметь. А
я что - прапорщик...
Пока шел даже посчитать успел, что четвертой она у меня будет...
"Отведи ее..." - Для непосвященных - обычная, ничего не значащая фраза.
Но на языке этой войны - приговор окончательный и обжалованию не подлежащий.
И жизни после него - до ближайшей ямы...
Но Снегов был неожиданно многословен:
- В общем так, Крылов, пока бойцы спят, забирай женщину, выведи ее
подальше из расположения и пусть идет на все четыре стороны! Да, и скажи ей,
что тело старшего сына в Моздок вывезли. Там он сейчас..."
Я даже удивился:
- Отпустить? Она же наших в засаду затащила. Ее судить надо...
- И кто ее будет судить? - Вдруг вызверился ротный. - Ты что ли? Или я?
Или может ее в Москву в наручниках отправить? К Ельцину в Кремль. Она сама
себя уже осудила. Навечно. Все! Кончай базар и выполняй приказ! Чтоб через
десять минут ее здесь не было...
...Так, что про "стрелять" мне ротный ничего не говорил.
- Уходи!
Она медленно поворачивается ко мне.
Белое бледное лицо.
- Я хочу умереть.
- Извини. Это не ко мне. Ищи свою смерть в другом месте.
- Но тебе же приказали меня расстрелять! - растерянно шепчет она.
- Мне приказали вывести тебя из расположения батальона и отпустить. И я
приказ выполнил. Давай, уматывай на все четыре стороны! - Я нарочно говорю
грубо. Не хочу долго объясняться. Я смотрю на нее, и странная смесь чувств
бродит в душе. Жалость, презрение, злость на самого себя. Почему мне всегда
достается самая грязная работа? А еще мне почему-то стыдно. Словно я виноват
в том, что сыновья ее мертвы. Может быть и виноват! Не влезь мы в этот
город, может все по другому было. Только что теперь гадать...
Монетка молча смотрит на меня, и я не выдерживаю ее взгляда, отвожу
глаза. Потом она отворачивается и, ссутулившись, бредет к пролому в стене, и
я вижу, как страшно постарела она за эти сутки. Старуха...
- Подожди! - Я вдруг вспоминаю слова ротного. Она останавливается, но
не оборачивается. - Это..., в общем, сына твоего старшего отправили в
Моздок. Там морг. В Моздок добирайся.
Услышав про сына, она замирает и несколько секунд стоит неподвижно как
манекен. А потом вдруг как кукла - неуклюже, медленно и мертвенно бредет к
пролому.
- ...Огонек, Дрема... - доносится до меня ее незнакомый неожиданно
мягкий, ласковый голос. - Пора вставать! В школу опоздаете...
(рассказ)
Светлой памяти Миши Лукинова
- Мганга, расскажи, что ни будь про шаманов?
...Чахлый костерок, из собранных по руинам обломков чьих-то кроватей,
стульев, шкафов и столов, едва освещает наши лица во тьме подвала. Дров
мало. Небольшая куча разнокалиберных щепок на всю ночь. Местные давно все
дерево растащили. Они из этих руин уже вторую неделю не выбираются.
Наверное, в Сталинграде так люди жили во время его осады. Норы, подвалы,
переползания, перебежки.
Плохо так говорить, но местные мне сейчас очень напоминают крыс. Помню,
в школе изучали. "Кормовая камера, спальная камера, место для естественных
отходов..." Так и тут. В ближнем подвале они спят, в дальнем гадят. Есть и
своя "кормовая камера". Они смогли разобрать стенку в подвал разбитого
магазина. Он конечно пустой. Чечен хозяин еще перед началом боев все вывез.
Но осталось несколько коробок макарон, коробка старого прогорклого маргарина
и пару упаковок сухого напитка "инвайт". Если им развести гнилую воду из
бочки, выставленной под водосточную трубу - главный здешний источник воды,
то эта грязь приобретает более-менее нормальный вкус и ее уже можно пить не
кипятя, а это экономия дров.
- Мганга, ну расскажи!
...Мганга - сахаляр. Никогда до этого не знал, что есть такое слово.
Оказалось, так зовут тех, у кого кто-то из родителей якут. У Мганги якут
отец. Вообще-то зовут его Миша, Михаил Лукинов. А "Мганга" его прозвище.
Точнее - "Великий Мганга". В каком-то старом фильме был такой африканский
колдун. Прозвали Мишку так потому, что он, по его словам, сын шамана и
ученик шамана. Может быть, он и врет. Но слушать его интересно.
- ...Ну, чего ты, ломаешься, расскажи!
Его лицо, в дрожащем пламени, похоже сейчас на какую-то восточную
маску. Хотя днем, на свету Мишка не очень похож на якута. Кожа у него белая,
"разгрузок" и старых обтрепанных "броников" "морпехи" в своих новых
камуфляжах и штатных "разгрузниках" выглядели настоящими красавчиками.
- Солдаты у вас ничего. Внушительные! - не выдержал, похвалил выправку
"морпехов" Снегов. - Бойцы!
- У нас не солдаты. У нас матросы... - почти механически и видимо уже
привычно поправил ротного комбат "морпех". - А бойцы из них пока никакие.
Половина народа просто с кораблей снято.
- Не понял? - удивился Снегов. - Это как это, с кораблей?
- Да очень даже просто. Еще месяц назад во все бригаде не то, что
батальона, ни одной роты хотя бы наполовину укомплектованной не было. А тут
срочный приказ готовить усиленный батальон в Чечню. Начальство быстро выход
нашло. Флот все равно у стенки стоит. Вот и доукомплектовывали бригаду
матросиками с кораблей. Точно как в сорок первом году. С кораблей - в окопы!
- Так они у вас хоть стрелять-то умеют? - Уже иронично посмотрел на,
стоявшую у входа, охрану Снегов.
- Обижаешь! - осклабился "морпех". - Мы за этот месяц их поднатаскали.
Все упражнения отстреляли. Гранаты откидали. Механиков водителей обкатали.
Конечно, они не Рэмбо, но и не пушечное мясо. К тому же гонор у ребят есть,
форс. Морская пехота! С тактикой вот только слабовато. Офицеров с боевым
опытом почти не осталось. В батальоне я один кто войну видел. Шесть лет
назад Афган чуток зацепил. Остальные офицеры молодежь. Их самих учить еще и
учить.
- Ну, здесь чечены вас быстро научат. - Хмыкнул Снегов.
- Ладно! - Недовольный колкостью ротного, обрезал разговор "морпех" -
Как к вашему комбату пройти? Надо обговорить взаимодействие...
После ухода "морпехов" Снегов сердито достал из кармана "разгрузника"
мятую пачку сигарет. Выбил из нее одну, чиркнул зажигалкой, поймал белым
краем сигареты рыжий язычок огня. Молча глубоко затянулся. Медленно выдохнул
из ноздрей дым.
- Чудны дела твои, господи! - Наконец устало и опустошенно сказал он
куда-то в пустоту. - До чего наша славная армия докатилась за четыре года
демократии! Целым округом полк на войну собираем - собрать не можем.
Матросов с кораблей автоматами вооружаем и в пехоту суем! Дореформировались.
Такую страну просираем...
...Комбат "морпехов" сказал правду. Гонору у них хватало. На следующую
ночь батальон "морпехов", одним броском переправился через Сунжу. Не смотря
на ударивший ночью мороз, "морпехи" просто перешли реку в брод по натянутым
леерам, которые за собой перетащила переправившаяся туда разведка. И с
рассветом они уже чистили окопы на правом берегу. Сонные боевики, никак не
ожидавшие от русских такой прыти, в панике отступили вглубь квартала, бросив
хорошо оборудованные позиции по берегу. Во время этого броска "морпехи" не
потеряли ни одного человека.
Но на этом везение "морпехов" кончилось. На следующий день одна их
рота, по непонятной причине вдруг двинулась вперед и влетела в засаду, была
окружена. С огромным трудом морпехи смогли пробиться обратно. В бою потеряли
десять человек убитыми двенадцать ранеными и пятерых пропавшими без вести. А
на следующий день к нам опять пришла Монетка...
Но это была уже совершенно другая женщина.
Когда солдаты привели ее к нам, я даже не сразу узнал ее. Думал привели
какую-то старуху. Вместо моложавой, бойкой бабы передо мной стояла пожилая
бомжиха. Ее одежда превратилась в грязное рваное тряпье, и сама она в
синяках, с всклокоченными, нечесаными волосами была какой-то
полусумасшедшей, опустившейся.
- Нинель Георгиевна, что случилось? - бросился к ней Надеждин.
Она пусто, невидяще посмотрела на него, что-то шепча про себя сухими в
запекшейся крови и грязи губами.
- Что с вами? - он осторожно тронул ее за плечо. - Эй, вы слышите меня?
От его касания ее вдруг передернуло как от удара током. Она словно
очнулась и уже осмысленно посмотрела на лейтенанта. Вдруг в ее глазах
загорелось какое-то ожесточенное отчаяние. Неожиданно она схватила его за
руку и размерянным, безжизненным как у механической куклы голосом
произнесла:
- Расстреляйте меня! Я вас всех предала!
Надеждин растерянно заморгал глазами.
- Что? Какое предательство? Что произошло? - он попытался - было
усадить ее в старое кресло у стола, но она вдруг зло оттолкнула его и,
повернувшись в Снегову, уже почти с ненавистью выкрикнула:
- Что вам не понятно? Да, предала! Вас всех предала! Это я ваших
морских пехотинцев в засаду завела! И вас пыталась, да не вышло...
И здесь в ней словно что-то сломалось. Ее лицо вмиг увяло и она, закрыв
лицо руками, мешком рухнула на колени и страшно, по-звериному завыла.
Несколько мгновений никто не мог прийти в себя. Первым очнулся Снегов. Он
подхватил ее под мышки, одним рывком поднял с земли, усадил в кресло.
- Ломов, воды! - Рявкнул он, остолбеневшему каптеру.
Командирский рык мгновенно вывел каптера из оцепенения, и тот метнулся
к бачку с водой стоявшему в углу. Зачерпнул мятой алюминиевой кружкой воду и
подскочил к ротному. Снегов взял протянутую кружку и с силой разведя руки,
которыми Монетка закрывала лицо, почти всунул край кружки ее в губы.
- Пей! - спокойно и жестко сказал он, наклонив кружку так, что вода,
перелилась через край, прижатый к губам и побежала по подбородку за ворот
грязной кофты.
Монетка судорожно, инстинктивно глотнула воду, но тут же подавилась,
закашлялась. Снегов отвел руку в сторону и, дождавшись пока она
прокашляется, вновь сунул кружку ей в руки:
- Пей, говорю!
На это раз Монетка уже сама взяла кружку и жадно выпила ее до самого
дна. Потом медленно поставила ее на стол и тяжелым мутным взглядом обвела
стоявших вокруг нее офицеров.
- А теперь рассказывай! - Снегов сел на скамейку перед столом и, взяв
со стола сигареты, закурил.
В глазах Монетки появилась осмысленность, и она, словно вспомнив
что-то, буквально впилась взглядом в Снегова, но он выдержал ее долгий
взгляд.
- ...Игорек и Юра. - произнесла она наконец еле слышно.
- Что? - Переспросил Снегов.
- Огонек и Дрема-так же тихо почти прошептала она.
- Кто это? - спросил Снегов.
- Сыночки мои. - Почти неслышно выдохнула Монетка. - Игорек и Юра.
Кровиночки. Мои мальчики.
- Что с ними случилось?
Монетка долго молча, шевеля беззвучно губами, словно пыталась найти
слова. Наконец произнесла.
- Нету их больше. Убили... - и губы ее снова задрожали как в лихорадке,
а лицо перекосила судорога боли.
- Как убили? - не выдержал я. - Обоих? Но ты же сказала, что один сын
на Севере, на флоте служит.
- Вчера убили. - Монетка схватилась пальцами за виски, словно старалась
избавиться от головной боли.
- Где убили? На Севере? - переспросил Снегов.
- Нет. Здесь. На Спокойной. Я его убила. И Юру тоже. - Монетка
мертвенно и страшно посмотрела на меня, словно зачитывала приговор.
- Так, хватит загадок! - жестко обрезал Снегов. - Давай толком объясняй
что случилось? Где твои сыновья? - он загасил окурок, тут же прикурил
следующую сигарету. - Как твой старший оказался здесь, если он служит на
Севере?
- ...Меня чечены к вам послали, что бы я вас в засаду завела. -
Неожиданно спокойно и четко сказала Монетка. - Они пришли ночью. Сначала
искали еду. Потом увидели Юру. Он в постели лежал. Старший спросил, почему
он не воюет. Почему, мол, не защищает свой город от захватчиков. Я начала
объяснять, что он еще маленький, что он школьник, но тут Юра вдруг сказал,
что против своих воевать не может.
...Просила я его, умоляла, молчать, не разговаривать с чеченами. А он
всегда был гордый. Никогда не молчал. Сколько его за это чеченята били на
улице...
"Это кто у тебя "свои"? - спросил старший. Юра ответил, что свои это
русские. Тогда чечен саданул сапогом по кровати и крикнул, что бы Юра
вставал и шел с ними. Я в коленях у этого боевика валялась, просила не
уводить сына. Говорила, что он болеет. Что ему всего шестнадцать, что он
музыкант и оружие с роду в руках не держал. Кольцо последнее свое золотое
отдала. Но они все равно увели его.
Утром побежала к ним в штаб. Я знала Ваху Магомадова. Я с его матерью
раньше работала. Дружили мы с ней раньше. Ваха какой-то шишкой стал у
боевиков. Весь в оружии ходил. Еле к нему пробилась. Долго объясняла кто я и
зачем пришла. Он сначала вообще не хотел разговаривать. Но я его упросила, и
он пошел куда-то узнавать о Юре. Вернулся. Сказал, что Юра жив. Но вытащить
его он не сможет. Что его задержал патруль, за то, что тот занимался
вражеской пропагандой. А сейчас война и за такое могут расстрелять. Я
плакать начала, объяснять, как было дело. В это время в кабинет зашел еще
один чечен. Высокий рыжебородый. Послушал меня, а потом сказал, что он может
мне помочь. Но сначала, сказал, я должна помочь им...
...Можно сигарету? - вдруг попросила она Снегова.
Тот молча протянул ей пачку. Монетка дрожащими пальцами достала
сигарету. Ротный чиркнул зажигалкой и поднес ей огонек. Она закурила.
Несколько раз глубоко затянулась и, наконец, опять заговорила:
- Второй чечен сказал, что Юра сидит в комендатуре во дворе их штаба.
Что с ним все нормально. Но рапорт патруля очень плохой и доказать, что Юра
не агитировал против ихней Ичкерии будет очень сложно. Но если я смогу
сделать то, что они скажут, то Юру просто отпустят. Я сказала, что согласна
на все.
Тогда рыжий вызвал Ваху в коридор. Долго они там о чем-то говорили,
спорили. Потом вернулись. Ваха подвел меня к карте на столе.
"Вот здесь стоят русские. - Показал он место, где вы тогда стояли. -
Если хочешь спасти сына, то ты должна пойти к ним и привести их туда, куда
мы скажем..." - Монетка замолчала и вновь затянулась сигаретой. В подвале
повисла тишина.
- И ты пошла? - наконец не выдержал Снегов.
- Я отказывалась. - Мотнула головой Монетка. - Сказала, что русские мне
не поверят. Что они теперь никому не верят. И что из этого ничего не
получится. Но второй, его Асламбек зовут, сказал, что они сделают так, что
бы вы поверили. И что у него нет времени меня уговаривать. Мол, если хочешь
спасти сына - то соглашайся, а нет - уматывай. Он собрался уходить. И я
согласилась. Я хотела только одного - спасти Юру...
Ваха вызвал какого-то боевика и они с ним долго что-то обсуждали у
карты. Потом он подозвал меня и сказал, что мое первое задание это пойти с
этим боевиком к линии фронта и хорошенько запомнить, где он поставит мины.
Потом боевик выведет меня к вам и я должна показать вам где их поставили.
Ваха сказал, что это поможет мне войти к вам в доверие. И я пошла...
Сначала вот он... - Монетка кивнула на меня - ...не поверил. Но потом
пошел с солдатами проверять. Мины нашли. И ночью я вернулась к Вахе.
Рассказала, что все сделала. Они приказали показать на карте где ваш штаб. В
каком дворе я с вами разговаривала. Я показала. Просила его устроить
свидание с сыном. Но Асламбек сказал, что это не возможно. В тюрьму чужих не
пускают, но он ему от моего имени отнесет печенье. И что скоро все кончится.
Юру выпустят. Приказал прийти утром.
Утром они меня ждали втроем. Ваха, Асламбек и тот, третий. Сказали, что
теперь все зависит только от меня. Если сделаю сегодня дело - к вечеру сын
будет дома, что денег дадут, и помогут из Грозного уехать куда захочу. Потом
подвели меня к карте и показали место, куда я должна была вывести ваших.
Рассказали, как вас туда заманить. Про мост, про то, что чечены отходят. Я
как в тумане была. Ничего не чувствовала. Одна только мысль сидела в голове
- Юра, Юрочка...
А дальше вы лучше меня знаете... - Монетка опять замолчала.
- Что мы знаем? - переспросил Снегов. - Давай рассказывай все до конца.
- А что рассказывать? - горестно вздохнула Монетка. - Будто не помните?
Пришла к вам. Рассказала. Вы меня оставили с вашим солдатом, а сами ушли. Я
думала, что вы поверили и пойдете со мной. И солдат ваш так же говорил.
Хвалил меня. Но вы пошли сами. Я как стрельбу утром услышала - все сразу
поняла. Еле вырвалась. Добралась до штаба Вахи. Он вышел злой как черт. Сбил
меня с ног. Избил ногами. Кричал, что я ничего не сделала, что ночью русские
прошли к ним в тыл и погибли его люди. Что погиб тот третий чечен, который
мины ставил. Называл меня грязно. Я в ногах у него валялась, клялась, что
все сделала, как он приказал. Просто мне не поверили. Что сегодня еще раз
пойду, только уже к другим. Он меня не слушал. Хотел пристрелить. Пистолет
достал. Но тут из дома вышел второй, с рыжей бородой - Асламбек, и остановил
его. Они даже поругались между собой. Ваха кричал, что меня надо прикончить,
но второй говорил, что нужно продолжать пробовать. В конце концов Ваха
плюнул на меня и ушел, а второй приказал встать и идти за ним. Он привел
меня в свой кабинет. Дал чаю. Я только одно спросила - жив ли Юрик?
Рыжебородый сказал, что жив. И что он как мужчина, свое слово держит. Но
терпение его заканчивается. К тому же фронт все ближе и когда он подойдет к
тюрьме всех заключенных расстреляют. И это будет со дня на день. Времени,
мол, мало осталось. Я просто с ума сошла. Плакала, умоляла. Он сказал мне
прийти утром. Я домой не пошла. Всю ночь просидела в каком-то разбитом
подвале у их штаба. Все боялась, что арестованных ночью погонят на расстрел.
С шести утра под его окнами стояла. Часов в восемь, меня привели к нему. Он
был ужасно злой. Ночью ваши через Сунжу переправились и у чеченов был
переполох. Асламбек сказал, что это мой последний шанс. Что он на свой страх
и риск выставит своих людей. Но если я до часу дня не приведу русских на
улицу, где они будут сидеть, то о сыне могу забыть навсегда.
Я не помню, как добралась до позиций где сидели ваши. Помню только
командира ихнего молоденького. Я ему рассказала, что знаю где здесь рядом у
чеченов большой склад с оружием и где они пленных держат. Он сразу поверил.
Я сказала, что провожу, но он разрешил мне идти с ними только до начала
улицы, где их ждали. Там он отправил меня домой. Сказал, что мне нельзя
рисковать...
Я бросилась к Асламбеку. По дороге услышала стрельбу со Спокойной...
Пришла к их штабу. Привели меня к Асламбеку. Тот сидел довольный. По
рации, которая стояла на столе, ему все время докладывали о том, как бьют
русских. Я начала просить за сына, но он только отмахнулся, мол, не до того.
Потом, когда все закончится...
Только под вечер бой закончился. Вернулись боевики. Принесли много
оружия и документы убитых. Их высыпали перед ним на столе. Он начал их
смотреть. А одна солдатская книжка словно сама ко мне под самые руки
вспорхнула... - тут голос Монетки опять задрожал, но она силой сжала кулаки
и, справившись с подкатившим к горлу комом, продолжила. - Я взяла книжечку.
Открыла. И все перед глазами закружилось. Думала прямо там в обморок упаду.
На фотографии-то Игорек мой. В матросской форме. Пытаюсь прочесть. Не могу -
буквы прыгают, слова не складываются... - по щекам Монетки густо побежали
слезы, но она словно бы и не замечала их:
- Как я удержалась тогда - не знаю. Знала только, что должна молчать.
Что если скажу хоть слово, выдам себя - точно убьют Юрочку. Чечены пощады не
знают. Они не простят, что его брат против них воевал. Даже если погиб все
равно не простят. Одна мысль билась в голове - хоть Юрочку спасти...
Сколько сидела - не помню. Все вокруг как в тумане. Перед глазами
кружится. В ушах шум. Наконец собралась силами, говорю: "Асламбек, я свое
дело сделала. Сдержи и ты свое слово - верни сына!" Он посмотрел на меня,
потом встал из-за стола, говорит: "Хорошо! Пойдем!" Вывел меня во двор
ихнего штаба. Прошли в угол двора, там вход в бывшее школьное бомбоубежище.
Я еще школьницей была, нас учили там от атомной бомбы прятаться. Подвел к
нему. Дверь стальную открыл - иди, говорит, ищи! Я еще удивилась, почему
никто тюрьму не охраняет. Зашла. Прошла в убежище. Видно там у них помещение
для допросов было. Лампочка одна под потолком горит. Тусклая. Почти ничего
не видно. И дух тяжелый такой. Столы стоят. Тряпки всякие. К стенам какие-то
цепи приварены. И пусто. Никого. Я звать начала. Никто не отзывается. Потом
вспомнила, что там еще несколько помещений было. Умывальник, медпункт. Пошла
по коридору. И за первой же дверью я Юру и нашла. Их пятеро в камере было.
Четверо взрослых мужиков и он. Он с самого края лежал. Я его по свитеру
красному узнала. Сразу поняла - мертвый он. Как вытащила его из этого
убежища - не помню. Помню, что только все старалась осторожнее по лестнице
тащить, что бы ноги не сильно по ступенькам бились. Окоченел он уже давно. А
на свету вижу - и пятнами серыми пошел. Давно убили они его. Наверное, еще в
первую ночь. Застрелили в голову...
Склонилась над ним. Глажу по лицу. А сволочь эта рыжебородая рядом
стоит. Я ему говорю: "Как же так? Ты же обещал. Слово мужское мне давал?" А
он мне в ответ так спокойненько: "С вами, русскими, никакие слова не
действуют. Вы все собаки! И с вами как собаками надо обращаться..."
Бросилась я на него. Одного хотела - до глотки его добраться. Зубами
вцепиться, порвать и сдохнуть там же. Да он, гад, видно почувствовал это.
Или специально меня доводил. Отскочил в сторону и сапогом меня. А ту еще
чечены подскочили.
Сколько они меня били - не помню - сознание я потеряла. А пришла в себя
- Ваха надо мной стоит. Он своих боевиков разогнал. Наорал на них. Дождался
пока я на ноги встану. Посмотрел на меня и говорит: "Жаль я тебя вчера не
пристрелил! Не мучалась бы так сегодня".
А я зуб выбитый выплюнула ему под ноги и говорю - "Ну так пристрели,
гад, если ты такой добрый! Сделай милость. Мне теперь все равно..."
Он покривился. Расстегнул кобуру на поясе, но потом опять застегнул.
"Живи! - говорит. - Ты свою жизнь у нас выкупила. Уматывай отсюда.
Завтра приходи. Нас здесь уже не будет. Сына похоронишь. Держи вот, на
похороны!" - и сунул мне за шиворот деньги...
Потом взял меня за воротник, дотащил до ворот и вытолкнул на улицу.
"Уходи! А то сына некому хоронить будет..."
Монетка рукавом пальто утерла слезы.
...Вот так я сыночков своих и потеряла! - Уже буднично, почти спокойно
закончила она. - Всех предала. Расстреляйте меня!
...Потрясенные рассказом мы долго молчали. Наконец Снегов встал из-за
стола. Повернулся ко мне.
- Крылов, - В голосе ротного я впервые за эти дни услышал растерянность
- ...отведи женщину в бытовку. Поставь у дверей часового. Пусть глаз с нее
не спускает. Бойцам не слова. Часового лично проинструктируй. Придумай
что-нибудь. Но что бы язык за зубами держал. И проверь посты. А мы тут
покумекаем, что дальше с ней делать...
Когда я вернулся, в нашем подвале сидел комбат и Надеждин, вытянувшись
перед Шишковым как школьник на уроке, докладывал:
- ... "Морпехи" подтвердили. Был у них старшина второй статьи Игорь
Монетка. Добровольцем вызвался в Чечню. Мол, местный, город отлично знает.
Он у них замкомвзвода разведки был. Вчера погиб. Пробивал коридор для
окруженной роты, да сам с отделением под пулемет попал. Тело вынесли с поля
боя только сегодня утром. Они спросили, почему мы интересуемся. Я сказал,
что его документы местные жители нашли. Не стал им про мать рассказывать...
...Монетка идет впереди меня метрах в трех.
...Собственно говоря, мы уже пришли. Глухой тупик какого-то двора
упирается в полуобваленную кирпичную стену. За ней какие-то частные дома. У
одного ее края воронка от снаряда. Даже могилу копать не надо.
- Стой!
Услышав команду, она замирает, и как от удара испуганно втягивая голову
в плечи:
- Погоди немного! Молитву можно прочитать?
- Читай, если хочешь.
Несколько секунд она стоит, замерев как манекен, наконец, собирается
силами.
- Господи, как же она начинается? Иже еси на небесех...
Я смотрю на ее спину. Где-то неподалеку ахает разрыв мины. Вздрагивает
под ногами земля. Монетка инстинктивно вжимает голову в плечи.
Что этой бредовой войне эта женщина с ее мертвыми сыновьями? Не первая
и не последняя жертва. Зачерстветь бы пора, укрыть душу за спасительной
коростой бесчувствия, да все не выходит. Вот и сейчас стою и думаю об этой
женщине.
Что сейчас твориться в ее душе? Действительно она ждет встречи с
сыновьями и молитвой хочет облегчить свои последние мгновения, или по
великому инстинкту жизни пытается растянуть эти секунды. Кто знает...
...Комбат не стал докладывать в штаб полка о Монетке. Что докладывать -
и так все ясно. Погибших не вернешь. Отправлять ее некуда. Ни тюрьмы, ни
судей, ни прокуроров, ни адвокатов в этом распадающемся, гниющем заживо
городе нет. Мы все здесь и судьи и подсудимые. Каждого из нас ждет свой суд.
- ...Ныне присно и во веки веков! Аминь! - она замолкает и напряженно
замирает, ожидая конца.
- Все? - Спрашиваю я ее.
- Все... - Чуть помедлив, отвечает она. - Можешь стрелять.
...Могу. Но приказ был другой.
Рано утром меня разбудил посыльный. Ротный приказал прибыть к нему.
...Честно говоря, я не люблю, когда вот так поднимают. Не к добру это
обычно. К тому же сразу понял, по какому поводу меня вызывает Снегов.
Монетка у нас осталась под охраной. И ничего хорошего от этого вызова я не
ждал. Думал, сейчас прикажут в расход ее вывести.
Так уж сложилось, что в роте я этим занимаюсь, как самый старший по
возрасту. Есть еще, правда, Золотарев, он даже старше меня на год, но тот
сразу наотрез отказался. Мол, его дело "бэха". Офицерам не положено. У них
честь... "Срочников" на такое дело тоже не пошлешь. Тут надо нервы иметь. А
я что - прапорщик...
Пока шел даже посчитать успел, что четвертой она у меня будет...
"Отведи ее..." - Для непосвященных - обычная, ничего не значащая фраза.
Но на языке этой войны - приговор окончательный и обжалованию не подлежащий.
И жизни после него - до ближайшей ямы...
Но Снегов был неожиданно многословен:
- В общем так, Крылов, пока бойцы спят, забирай женщину, выведи ее
подальше из расположения и пусть идет на все четыре стороны! Да, и скажи ей,
что тело старшего сына в Моздок вывезли. Там он сейчас..."
Я даже удивился:
- Отпустить? Она же наших в засаду затащила. Ее судить надо...
- И кто ее будет судить? - Вдруг вызверился ротный. - Ты что ли? Или я?
Или может ее в Москву в наручниках отправить? К Ельцину в Кремль. Она сама
себя уже осудила. Навечно. Все! Кончай базар и выполняй приказ! Чтоб через
десять минут ее здесь не было...
...Так, что про "стрелять" мне ротный ничего не говорил.
- Уходи!
Она медленно поворачивается ко мне.
Белое бледное лицо.
- Я хочу умереть.
- Извини. Это не ко мне. Ищи свою смерть в другом месте.
- Но тебе же приказали меня расстрелять! - растерянно шепчет она.
- Мне приказали вывести тебя из расположения батальона и отпустить. И я
приказ выполнил. Давай, уматывай на все четыре стороны! - Я нарочно говорю
грубо. Не хочу долго объясняться. Я смотрю на нее, и странная смесь чувств
бродит в душе. Жалость, презрение, злость на самого себя. Почему мне всегда
достается самая грязная работа? А еще мне почему-то стыдно. Словно я виноват
в том, что сыновья ее мертвы. Может быть и виноват! Не влезь мы в этот
город, может все по другому было. Только что теперь гадать...
Монетка молча смотрит на меня, и я не выдерживаю ее взгляда, отвожу
глаза. Потом она отворачивается и, ссутулившись, бредет к пролому в стене, и
я вижу, как страшно постарела она за эти сутки. Старуха...
- Подожди! - Я вдруг вспоминаю слова ротного. Она останавливается, но
не оборачивается. - Это..., в общем, сына твоего старшего отправили в
Моздок. Там морг. В Моздок добирайся.
Услышав про сына, она замирает и несколько секунд стоит неподвижно как
манекен. А потом вдруг как кукла - неуклюже, медленно и мертвенно бредет к
пролому.
- ...Огонек, Дрема... - доносится до меня ее незнакомый неожиданно
мягкий, ласковый голос. - Пора вставать! В школу опоздаете...
(рассказ)
Светлой памяти Миши Лукинова
- Мганга, расскажи, что ни будь про шаманов?
...Чахлый костерок, из собранных по руинам обломков чьих-то кроватей,
стульев, шкафов и столов, едва освещает наши лица во тьме подвала. Дров
мало. Небольшая куча разнокалиберных щепок на всю ночь. Местные давно все
дерево растащили. Они из этих руин уже вторую неделю не выбираются.
Наверное, в Сталинграде так люди жили во время его осады. Норы, подвалы,
переползания, перебежки.
Плохо так говорить, но местные мне сейчас очень напоминают крыс. Помню,
в школе изучали. "Кормовая камера, спальная камера, место для естественных
отходов..." Так и тут. В ближнем подвале они спят, в дальнем гадят. Есть и
своя "кормовая камера". Они смогли разобрать стенку в подвал разбитого
магазина. Он конечно пустой. Чечен хозяин еще перед началом боев все вывез.
Но осталось несколько коробок макарон, коробка старого прогорклого маргарина
и пару упаковок сухого напитка "инвайт". Если им развести гнилую воду из
бочки, выставленной под водосточную трубу - главный здешний источник воды,
то эта грязь приобретает более-менее нормальный вкус и ее уже можно пить не
кипятя, а это экономия дров.
- Мганга, ну расскажи!
...Мганга - сахаляр. Никогда до этого не знал, что есть такое слово.
Оказалось, так зовут тех, у кого кто-то из родителей якут. У Мганги якут
отец. Вообще-то зовут его Миша, Михаил Лукинов. А "Мганга" его прозвище.
Точнее - "Великий Мганга". В каком-то старом фильме был такой африканский
колдун. Прозвали Мишку так потому, что он, по его словам, сын шамана и
ученик шамана. Может быть, он и врет. Но слушать его интересно.
- ...Ну, чего ты, ломаешься, расскажи!
Его лицо, в дрожащем пламени, похоже сейчас на какую-то восточную
маску. Хотя днем, на свету Мишка не очень похож на якута. Кожа у него белая,