Кандагара.
- Где сейчас его группа?
- Дар горуп-е то чанд нафар буданд?
Афганец бросил на Олега быстрый ненавидящий взгляд. Слова родного языка
загоняли его в угол, и он ненавидел этого молодого "шурави" за то, что тот
не давал ему отгородиться от всех спасительным непониманием...
- Намигуйам!
Афганец гордо вскинул голову и посмотрел на полковника.
- Он говорит, что не предаст своих братьев по вере.
Ничто не изменилось в лице Маринина. Он вел незримый поединок с
пленным, ломал его, колол, давил...
- Васильченко! - негромко, одними губами бросил он, не отрывая взгляда
от глаз пленного.
Прапорщик, все это время неподвижной глыбой стоявший над афганцем,
шевельнулся, и через мгновение его огромный кулак мощным поршнем впечатался
в тело "духа". От удара тот буквально сложился пополам, и слетел с табурета.
Но прапор не дал "духу" упасть. Он рывком поднял его с пола, потянул на себя
и, перехватив, хрипящего в судороге боли "духа", за кисти, зацепил их
наручниками за крюк под потолком.
...Удары вонзались в тело афганца как молоты, сминая, разбивая, мозжа
внутренности, ломая ребра. Тот не кричал, нет. Для этого ему просто не
хватало воздуха, в легких. Он только хрипел, и как-то по бабьи ахал при
каждом ударе.
Олег ошарашено смотрел на это.
...Впервые в жизни перед ним так открыто, без смущения и стыда, без
пощады и правил, забивали человека... Раскрасневшийся, вспотевший
Васильченко работал как хорошо отлаженный механизм. Размах, удар на выдохе!
Вдох. Размах, удар на выдохе!..
Хрипы, стоны, мясистые шлепки ударов.
- Сучара! Уебок! Да я тебя порву как манду! - хрипло рычал прапор,
заводя сам себя, страшными, грязными ругательствами...
И вид этого избиения, вдруг, взорвался в Кудрявцеве диким необъяснимым
стыдом. Он почувствовал, как лицо его заливает багровый жар, словно его
поймали на чем-то запретном, унизительном. Словно смотреть на это нельзя,
запрещено.
Олег быстро, что бы никто не заметил, скосил глаза на окружающих.
С лица Маринина ушло окаменение и, в глазах его была только какая-то
усталость, опустошение...
Комбриг бесстрастно и отстранено наблюдал за происходящим, накручивая
на палец ус.
Начальник штаба курил, стряхивая пепел в латунное донце от снаряда.
Солдат за компьютером деревяно пялился глазами в пустой экран
монитора...
...Наконец "дух" обмяк и повис на трубе.
- Хорош, Марат! - так же негромко окликнул прапора Маринин. Приведи его
в себя!
Прапорщик разжал кулаки. Вытер рукавом пот со лба. Подхватил за кисти,
обвисшего, "духа", как тушу снял его с крюка, усадил на табуретку. Потом за
подбородок поднял его голову. Зачерпнул кружкой воду из ведра и плеснул ее
"духу" в лицо.
- Ну, ты, пидор кандагарский! Глаза отрой! - Васильченко несколько раз
хлестко ударил афганца ладонью по щекам.
"Убил!" - обожгла Олега мысль. - "Так просто, взял и убил..."
Но "дух" неожиданно дернулся, отворачиваясь от пощечин запрокинул
голову. Открыл глаза.
Васильченко выпрямился.
Афганец обвел всех мутными, полубезумными от пережитой боли глазами.
Было слышно, как хрипло и тяжело он дышит. Неожиданно, с угла рта, по
подбородку потекла тонкая струйка слюны смешанной с кровью...
- Он будет говорить?
Олег перевел.
Афганец заговорил. Но уже незнакомым севшим, надтреснутым голосом. Было
видно, что каждое слово болью отдается в его изуродованном теле.
- ...Он говорит, что два его брата погибли в бою с русскими под
Кундузом, третьего брата до смерти запытали в "хаде". Отец умер от голода в
Пешаваре. И он счастлив, что скоро с ними встретиться в раю. Он жалеет, что
мало убил русских за это время. Но он сам свежевал их как баранов. Всех
русских надо резать как свиней.
...Он говорит, что русские уже не те. Они стали трусливы и робки как
бабы. Боятся воевать. Могут только бомбить и стрелять из пушек. Один чеченец
стоит трех русских солдат. И с Чечней теперь весь мусульманский мир. И они
поставят Россию на колени...
- Хорош демагогии! Он будет говорить? -нетерпеливо перебил его Маринин
Олег перевел и неожиданно поймал себя на ощущении, что старается
говорить как можно безразличнее, всем своим видом пытаясь показать пленному,
что он только переводчик и ничего кроме этого. Этот стыд перед афганцем
вдруг разозлил Кудрявцева.
"Он - сука! Наемник! Мразь! Он резал наших, пришел сюда нас убивать! А
я разнюнился как тряпка. Это война!"
Афганец ответил, что его могут забить до смерти, но он никого не сдаст.
Маринин разочарованно вздохнул, потом неторопливо поднялся.
- Это мы поглядим. Васильченко, мы в штаб, а вы с Кудрявцевым
поработайте с ним. Как будет готов - дашь знать!
- Есть! Усе зробимо, товарищу полковник!
Васильченко отодвинулся, пропуская мимо себя к выходу офицеров. Потом,
когда дверь за ним закрылась, прошел в дальний угол "кунга" и, из небольшого
настенного ящика, достал замотанный в провода и резиновый медицинский жгут
полевой телефон без трубки.
- Ну, урод, ты сейчас ты запоешь! - сказал прапор, поворачиваясь к
пленному.
Афганец испуганно сжался.
Но Васильченко легко, словно пушинку оторвал его от табурета и вновь
подвесил за наручники к потолку. Потом достал из ножен на поясе нож и одним
резким движением разрезал грязные камуфлированные штаны и синие, байковые
кальсоны, обнажая серые худые ягодицы. Потом наклонился и сдернул штаны до
колен.
Афганец забился как пойманная на крючок рыба, но Васильченко впечатал
"духу" в поясницу кулак и тот, охнув, обвис.
Потом прапорщик деловито и быстро раскрутил провода. Один из них он,
приподняв длинную полотняную рубаху, воткнул между ягодиц пленного, другой
крепко обкрутил вокруг лица и, разжав стиснутые зубы "духа" воткнул конец
провода ему в рот. После чего жгутом ловко стиснул челюсти так, что "дух"
мог только мычать, но даже выплюнуть провод не мог.
- Лейтенант, спроси эту манду, будет он говорить или нет?
Холодея от предчувствия чего-то ужасного, запретного, Олег перевел. И в
впервые от себя добавил.
- Богу! Ин афрод шухи намиконанд! Инджо то ро месле саг микошанд .
Но это его участие, вдруг, зажгло яростью лицо душмана. Стянутые жгутом
челюсти не давали ему говорить и он только что-то промычал, зло сверкая
налитыми кровью глазами.
- Ясно! Можешь не переводить. - Нука, лейтенант, отойди в сторонку. А
то сейчас его так начнет колотить, что мал - мала зашибить может.
Олег сделал шаг назад. За его спиной зажужжал генератор телефона.
"Дух" вздыбился, словно неведомая сила схватила его и подбросила в
верх. Глаза его вылезли из орбит, а из-под рубахи на ноги и штаны вдруг
брызнула струя, растекаясь по грязному полу пенной, мутной лужей.
"Обоссался!" - обожгло Олега, и от ощущения гадливого позора этой
картины его передернуло...
За спиной вновь зажужжал генератор.
Духа выгибало, корчило и трясло, словно в него вселилось сотня бесов.
Наконец он вновь потерял сознание. В ноздрях и углах губ пузырилась кровавая
пена. Васильченко поставил телефон на полку и подошел к духу. Окатил его
водой из кружки, пощечинами привел в себя. В глазах "духа" застыл ужас.
- Он будет говорить?
Олег торопливо перевел.
Дух что-то промычал.
- Пусть головой кивнет.
- То гап мизани?
Пленный замолчал.
- Хоп!
Васильченко вновь снял с полки телефон...
Все слилось в один непрекращающийся кошмар. Судороги, корчи и мычание
"духа", матерщина Васильченко, жужжание генератора, вонь мочи, кровь, пена,
глухие шлепки ударов. "Он будет говорить?"...
Олегу казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Что все это просто
наваждение, мерзкий сон. Ему хотелось вскочить, распахнуть дверь и
исчезнуть, оказаться дома в Москве, в кабинете отца. Среди книг и семейных
реликвий. Но он знал, что это невозможно. Гнал от себя слабость. "Ты хотел
узнать войну. Так вот она война. Это и есть война. Это твоя работа, ты сам
ее выбрал. И не смей отводить глаза, сука!"
Он уже просто ненавидел этого духа и желал только одного, что бы тот,
наконец, сдох, и с его смертью все это закончилось.
И все закончилось...
- ...Он будет говорить?
Истерзанный, полуживой дух слабо закивал головой.
Прапорщик распустил жгут, выдернул из его рта провод.
- Ты все расскажешь?
Олег перевел.
- Хуб! Ман родже ба хама чиз мигуйам!...- прохрипел дух.
- Он все расскажет. - с облегчением перевел Олег.
- Хоп! Тогда зови полковника...
- ...Когда ты в последний раз видел Хаттаба?
..."Дух" отвечал почти шепотом. Чувствовалось, что каждое слово дается
ему с трудом, при каждом вдохе внутри его что-то клокотало и сипело. Но ни у
кого вокруг Олег не видел жалости в глазах. Пленный их интересовал только
как "язык", как запоминающее устройство из чьей памяти они должны извлечь
как можно больше.
- Это точно было в Хатуни? Или он не знает?
- ...говорит точно в Хатуни.
Допрос шел уже третий час. Вопросы следовали один за другим, часто
перекрещиваясь, возвращаясь друг к другу. Менялись кассеты в диктофоне.
Афганец отвечал механически, без эмоций, словно большая кукла. Из него
словно выдернули какой-то опорный стрежень. Он уже ничем не напоминал того
злого, высокомерного душмана, которого несколько часов назад завели в этот
"кунг". Теперь это был просто сломленный, раздавленный и жалкий человек.
Наконец, Маринин откинулся на спинку кресла. Окинул "духа" долгим
взглядом. И под этим взглядом "дух" как-то съежился, сжался, опустил голову.
- А говорил - не предаст братьев по вере... - в голосе полковника
Кудрявцеву почудилось снисходительное презрение. И это презрение к
сломанному им же пленному, вдруг отозвалось в Олеге невнятной неприязнью.
"Неужели ему его не жалко? Как он может быть таким жестоким?.."
- Ладно! С этим - хорош! - Маринин хлопнул себя по карману, доставая
мятую мачку сигарет - Пора перекурить и свежего воздуха глотнуть!
- Куда его? В "зиндан" или в яму? - совершенно буднично спросил,
поднимаясь из-за стола, комбриг.
- В "зиндан"! Подержи его еще пару дней. Поработайте с ним. Может быть,
еще что-нибудь вспомнит...
Улица встретила почти угольной темнотой и сухим морозцем.
- Игорь Михайлович, дело к ночи. Я распоряжусь насчет ужина и ночлега?
- спросил комбриг.
- Не откажемся. Так, Кудрявцев? - неожиданно улыбнулся Маринин.
Олег только молча кивнул.
- Тогда, Юрий Петрович, дай команду накрывать через часок. А пока
поднимай сюда того курьера, которого вы в понедельник взяли. Надо кое-что
уточнить. А потом и на ужин.
- Есть! - и комбриг шагнул в ночь.
В зябкой морозной тени "кунга", полковник жадно затянулся сигаретой.
Искоса, быстро посмотрел на Кудрявцева. Мгновенно почувствовал его
напряжение, каменность...
- Первый раз на допросе?
- Первый. - Честно признался Олег.
- Трусит с непривычки?
- Да так... - Неопределенно повел плечами. - Уж очень все... - Олег
замялся, подбирая подходящее слово, и не смея его произнести в присутствии
полковника.
- ...Грязно? - угадал Маринин.
- Да. Грязно! - облегченно выдохнул Кудрявцев.
- Конечно грязно. А ты как думал? "Извините!" "Пожалуйста!", "Не будете
ли так любезны?"...
Маринин говорил глухо, и, казалось, слова его возникали прямо из
воздуха.
- ...Но мы не прокуратура и не милиция. Это у их допросы, следствия,
адвокаты и права человека. У них в руках подозреваемый и их работа
доказывать его вину. А мы - военная разведка. Нам ничего доказывать не надо.
Мы не ведем расследования, мы добываем информацию. Это наша работа. Этот
"дух" пленный враг - и этим уже все сказано. И от того, как быстро и
насколько точно мы получим от него информацию зависят жизни наших пацанов,
исход боев и операций.
Понимаешь?
Олег механически кивнул.
- Нихрена ты еще не понимаешь! - беззлобно выдохнул Марусин. - Ты что,
думаешь, в "отечественную" пленные немцы болтали на допросах как отличники
на экзаменах? Так это только в кино они радостно выкладывали все, что знают
во имя пролетарской солидарности и мирового интернационала. Можешь поверить
- фанатиков и убежденных "наци" среди них хватало. Никогда не задумывался
над тем, куда девались "языки" после того как их раскалывали?..
- В тыл отправляли. - Механически ответил Кудрявцев.
- Только в порядке исключения. И только особо ценных "языков". А так -
слишком много возни. Конвой гонять за три - девять земель, когда каждый
солдат на счету. Поэтому обычно после допроса - нож под девятое ребро и - в
яму!
Этот "дух" знал, на что идет, отправляясь сюда. И я не представитель
армии спасения...
Маринин стряхнул пепел на железные ступени "кунга". И, прочитав на лице
Олега растерянность, добавил:
- Да ты не комплексуй, Кудрявцев. Все мы через это проходили. Я сам в
Афгане чуть под трибунал не попал. Пожалел афганку беременную. Я на нее
наткнулся у арыка. Должен был ее "завалить". Но пожалел. Связал, оставил.
Конечно, никому ничего не сказал. Думал - не скоро развяжется. Успеем уйти
далеко. А она стропу зубами как ножовкой в пять минут перегрызла. И уже
через час у нас на хвосте туча "духов" сидела. Если бы не "вертушки" и не
"броня" твоего бати - так бы на камнях все и остались. Вытащили они нас. От
трибунала меня спасло только то, что "двухсотых" не было...
Война это грязное и кровавое дело. И жалости не стесняйся. Жалость
зверем не дает стать. Так что бери себя в руки и пошли работать!
...Олег попытался увидеть полковника молоденьким лейтенантом, который,
пожалев афганку, фактически, подставил группу под неминуемую гибель. Не
получилось. Нынешний - жестокий, расчетливый Маринин никак не походил на
наивного, милосердного лейтенанта.
Пока пошли за пленным, комбриг отвечал на вопросы Маринина.
- ...В лесу его взяли. В трех километрах от Гехи. Связной. Шел в
Гудермес с видеокассетой от Абу Умара. Фээсбешники там работают. Целую сеть
уже расковыряли.
- Это у него "джипиеска" была?
- Так точно. Говорит, что должен был ее передать на рынке человеку,
который приедет на зеленой "шестерке" с фотографией Шамиля на ветровом
стекле. Мы выставили наших людей на въезде и выезде, фээсбешники работали на
рынке, но никто не появился.
- А сам он умеет с ней обращаться?
- Умеет. Мы проверили. Он вообще отлично подготовлен. Карту уверенно
читает. Со взрывчаткой работает. Взрывных схем нам штук десять нарисовал.
Связь знает. Говорит, что полгода в лагере Хаттаба обучался. И потом еще три
месяца в Грузии стажировался...
- Вот эта джипиеска меня и интересует...
Второй пленный был чрезвычайно худ и высок. Левый глаз его заплыл
черным синяком и превратился в гноящуюся щель. Нос безобразно распух. Он
пугливо вжимал голову в плечи и боялся встречаться глазами с, сидящими перед
ним офицерами. Маринин мгновенно подобрался.
- Имя! Фамилия! - жестко бросил он. - Отвечать быстро!
- Багаудин Резваев. - испуганно пролепетал чеченец.
- Где живешь? Сколько тебе лет?
- В Шали. Улица Свободы дом пять. Мнэ пятнадцать лет...
Полковник переглянулся с комбригом.
- Пятнадцать? - и Олегу показалось, что в голосе Маринина прозвучала
легкая растерянность.
- Да пиздит он. - С пренебрежительной уверенностью ответил комбриг. -
Восемнадцать ему! Корчит тут из себя пионера - героя.
А ну, отвечай, сколько тебе лет?
Пленный сжался в комок.
- Отвечай, говорю! Ты тут нас на жалость не дави. Не проймешь! Забыл
сучара, как на казни наших пленных ходил. Сам рассказывал. Нравилось
смотреть, да? Ну, так я тебе сейчас лично кишки на кулак намотаю, если врать
не перестанешь. Сколько тебе лет!? - почти рявкнул комбриг.
Чеченец вздрогнул как от удара.
- Восемнадцать... - прошептал он еле слышно.
- Документы при нем какие-нибудь были? - спросил Маринин.
Паспорт. Но выписан в июле этого года. Мы такие паспорта мешками
изымаем. Туфта!
- Я все скажу. - Затравленно, скороговоркой пробормотал чеченец.
- А куда ты, нахрен, денешься? - осклабился комбриг. - Да ты теперь для
своих - никто. В Гудермесе по твоей наводке уже целую банду взяли. Ты теперь
у половины Чечни в "кровниках" ходишь. Я только слово на рынке шепну - и
всей твоей семье к утру головы срежут. Хочешь?
- Нет... - еле слышно прошептал пленный.
- Тогда выкладывай все как на исповеди. Я тут тебе за место Аллаха.
- Я все рассказал... - пленный в отчаянии сжался в комок.
- Чего? Какое "все"? Да ты еще ничего толком не говорил. Нам еще
работать и работать!..
- С кем ты должен был встретиться на рынке? - вмешался Маринин.
- Я его нэ знаю. Человэк должен был прыэхат на зеленой шэстеркэ. На
лобовом стекле фото имама Шамиля.
- Откуда должна была прийти машина?
- Нэ знаю.
Маринин коротко глянул на комбрига. И тот вдруг взорвался.
- Что!? Не знаешь!? Все! Я устал от твоего вранья.Васильченко, эта сука
нас третьи сутки за нос водит. Гони сюда "бээмпешку". Сейчас мы его на
стволе повесим. В петле ты обоссышься и обосрешься. А обоссаных в ваш
мусульманский рай не берут...
"Это все спектакль!" - поразило Кудрявцева. - "Они играют. Комбриг -
"злой следователь". Маринин - "добрый"...
И это открытие вновь обожгло неприязнью.
Несчастный чеченец был на грани истерики, его колотила дрожь, а эти
двое словно бы и замечали его состояния. Они играли свои жестокую и страшную
игру...
- Я нэ знаю. - по щекам чеченца текли слезы. - Говорылы, что приэдэт
человек на "шестерке". Я должен был гулят по рынку у входа. А он приэдэт мед
продават.
- О! А про мед ты ничего не говорил. - рявкнул комбриг. - Скрыл, сука!
Гони, Марат, сюда "бээмпе"...
- Нэ надо прапорщык! - завыл чеченец. - Нэ надо бээмпэ! Я просто забыл.
Я все расскажу...
- Что ты еще забыл сказать? - комбриг откинулся на спинку. -Ну, быстро
вспоминай пока бээмпе не подогнали. Васильченко!
- Он мед прыэдет продават. - торопливо тараторил чеченец. - Я должен
ему быдон принесты для меда. А в бидоне навигацыя.
- Где бидон должен был взять? - спросил Маринин.
- У Махмуда.
- Он знал для чего бидон?
- Нэт. Знал, что я должен передат кому-то груз. Но о навыгацый нэ знал.
- Кто тебе передал джипиеску?
- Шамиль Автурханов. Спэц по связы.
- Кто при этом присутствовал?
- Ныкого. Мэня амир к нэму отправил получит груз.
- Он сказал что за груз?
- Да. Сказал навыгацый для наших братьев. Мы такой изучалы в школе.
- В какой школе?
- Шейха Хаттаба.
- Как ты оказался в этой школе?
- Нас в сэмье пятеро. Отец погыб. Я - старший. Работы нэбыло. Позвали в
боевыкы.
- И ты пошел? - насмешливо бросил комбриг.
- А куда мнэ было идты? - вдруг вскинулся пленный. - Цистерны из под
нефты мыт? Так я бы сразу сдох. У мэня легкые слабые. Другой работы нэбыло.
А у Хаттаба стэпэндию платыли. Матери муку давалы, дрова, сестрам
помогалы...
Олегу, стало пронзительно жаль этого несчастного, измордованного парня.
Тощий, высокий, нескладный, он меньше всего был похож на боевика. Этот пацан
был настоящей жертвой кавказской мясорубки. Попавший в силу обстоятельств в
отряд боевиков, затянутый в водоворот войны, он попал в ловушку, и теперь
жизнь его висела на волоске.
"...Пятнадцать лет. Он сказал, что ему пятнадцать". - И Олег вдруг
подумал, что ему действительно может быть пятнадцать лет. Избитый, распухший
он был сейчас без возраста.
Просто и Маринин и комбриг не хотели признаться себе, что перед ними
подросток. Взрослые мужчины - они гнали от себя эту мысль, потому, что иначе
все то, через что прошел пленный, покрывало их позором. Потому, что это
знание делало их ремесло не просто жестоким, а бесчеловечным...
И неожиданно он почувствовал, что ненавидит Маринина.
"Зверь. Жестокий, страшный зверь!" - подумал он, жадно, почти с
вызовом, всматриваясь в лицо начальника разведки. "Все - поза, игра! Какой
он, нахрен, герой? Палач! Садист и палач!"
И он мгновенно вспомнил рассказ спецназовца о том, как они ловили
боевиков "на личинки"...
"Скольких невиновных людей убили по твоим приказам?" - молча спрашивал
он Маринина. "Сколько на тебе крови? Скольких ты отправил в яму?"
...Он освобождался от любви к Маринину стремительно и с каким-то
звенящим ощущением опустошения, словно приходил в себя после какого-то
тяжелого гипноза. Все, что раньше нравилось ему в этом человеке сейчас
вызывало неприязнь. Все что казалось прекрасным - становилось уродливым и
убогим.
"Завтра же напишу рапорт и швырну ему на стол! - мелькнула сладостная
мысль. - Не хочу служить в армии, которая воюет с детьми и убивает
стариков"...
- Что случилось с отцом? - спросил кобриг.
- Погиб. - ответил чеченец.
- Тоже в банде был?
- Нэт. В Афганистане.
- Наемником что ли воевал?
- Нэт. Он был прапорщик в Советский Армии. В автобат служил. Их колонну
сожглы. В восемдэсят шестом...
Над столом на несколько секунд повисла липкая, звенящая тишина.
- Так что ж ты память своего отца позоришь? - комбриг откинулся на
спинку стула. - Твой отец за Союз воевал. Погиб. А ты в банду ушел.
Чеченец опустил голову.
"Он еще совсем ребенок!" - подумал Олег. Слова пленного об отце
окончательно погасили в нем напряжение недоверия. Перед ним был просто
запутавшийся, несчастный, затравленный подросток. И он должен был ему как-то
помочь.
"Его отец погиб, сражаясь за тоже, за что воюем мы". - Думал он,
наблюдая за Марининым. "Неужели ради памяти его отца он не пожалеет пацана?
Ведь его отец был его товарищем".
В голове лихорадочно мелькали планы спасения чеченца:
"Надо предложить Маринину взять его на перевод перехватов. Или
предложить забрать его для обмена. Может быть, он подойдет для вербовки. Он
же разведчик, курьер. Ценный агент..."
Маринин задал пленному еще несколько вопросов. Неожиданно дверь "кунга"
распахнулась, и на пороге появился посыльный.
- Товарищ командир, вас и товарища полковника просит связаться "ноль
второй" с "акации".
"Ноль вторым" связисты называли начальника штаба группировки.
- Хорошо. - Маринин поднялся. За ним встал комбриг. - Не уводи его, мы
скоро вернемся. - Бросил он Васильченкоу, выходя из "кунга".
- Товарищ прапорщик, разрешите выйти перекурить. - Выждав, пока за
командирами закроется дверь, обратился солдат - писарь к Васильченко.
- Что татарин, сигаретами богат? - переспросил прапорщик.
- Для земляков всегда найдется... - уловил ход его мыслей писарь.
- Хоп! Давай перекурим. А ты, лейтенант куришь?
- Нет - мотнул головой Олег.
- Ну, тогда мы скоро...
Дождавшись, пока прапорщик и писарь спустились по ступенькам "кунга"
вниз, Олег подошел к пленному.
- Дышь ты бля - "Жить хочешь?" - спросил он его негромко.
Чеченец, услышав родную речь, от неожиданности вздрогнул и удивленно
посмотрел на Олега.
- Повторяю, жить хочешь?
- Кашманоз - Хочу.
- Тогда слушай меня внимательно. - Олег старался говорить жестко,
впечатывая каждое слово в уши пленного.
- Твоя жизнь зависит от этого полковника. Он большой начальник. Его
слово - закон. Расскажи ему все что знаешь. Говори, что на все готов.
Попросись помогать нам. Он должен тебя пожалеть. Расскажи ему еще о своем
отце. Борись за свою жизнь. И я тебе постараюсь помочь. Это единственный
шанс для тебя. Ты меня понял?
В глазах чеченца появилось какое-то растерянное, озабоченное выражение.
Словно он мучительно пытался решиться на что-то и не мог...
- У тебя нет выбора. Или работай с нами - или в яму. Зачем тебе эта
война? Мать, наверное, по тебе все глаза уже выплакала...
...Олег ничего не успел понять. Он, вдруг, увидел, что пленный тянет к
нему руки. На долю мгновения ему показалось, что тот хочет рухнуть перед ним
на колени и, как в дешевом фильме, умоляюще обнять за ноги. И он даже
брезгливо отклонился, стараясь увернуться от этих объятий. Но чеченец
неожиданно крепко схватил его за "разгрузник" и Кудрявцев почувствовал, как
его пальцы шарят у него на груди. И здесь до него, наконец, дошло, что
происходит что-то ужасное. "Пистолет!" - обожгла Олега догадка. - "Он
пытается отобрать у меня пистолет!" В "разгрузнике" в нагрудном кармане,
перехваченная брезентовой петлей торчала рукоятка его "пээма".
Надо было сопротивляться, сбить чеченца с ног. Крикнуть. Позвать на
помощь. Но тело почему-то не слушалось. Его заколодило. Все происходило как
в замедленном кино. Он лишь схватил чеченца за локти и прижал к себе. Прямо
перед его глазами запузырился рыжей сукровицей сломанный нос. Чеченец сопел,
стараясь оторваться от Кудрявцева, и кровавые брызги впечатывались в лицо
Олега, слепили, обжигали омерзением.
Неожиданно на груди что-то резко дернулось, и тут же оглушительно
громко ахнул выстрел. За ним второй. Левый бок обожгло, словно к нему
прижали раскаленный прут. Олег инстинктивно разжал пальцы и схватился руками
за ребра, стараясь зажать, приглушить боль. Этого мгновения чеченцу хватило,
что бы освободиться. Он резко выпрямился и толкнул Олега от себя. Падая на
пол, Кудрявцев увидел, как распахнулась дверь "кунга" и в проеме появился
встревоженный Маринин. Чеченец развернулся к двери и вскинул пистолет.
"Он убьет его!" - и эта мысль, вдруг, вернула Кудрявцеву ощущение
времени и собственного тела. И понимая, что помешать этому он уже не может,
Кудравцев лишь отчаянно, во всю силу легких, крикнул:
- Нееет!!!!
От этого крика чеченец вздрогнул, на долю секунды смешался, вжал голову
в плечи. Грохнул выстрел, и на правой стороне груди Маринина высверлилась
черная прореха, которая тут же намокла кровью. Полковник охнул и тяжело осел
на пол. И здесь из темноты дверного проема на чеченца зверем бросился
Васильченко.
Тот встретил его выстрелом. Олег увидел, как пуля пробила правое плече
прапорщика и ушла в стенку "кунга". Прапорщик сбил чеченца с ног, навалился
на него, стараясь прижать к полу. Но правая рука Васильченкоа бессильной
- Где сейчас его группа?
- Дар горуп-е то чанд нафар буданд?
Афганец бросил на Олега быстрый ненавидящий взгляд. Слова родного языка
загоняли его в угол, и он ненавидел этого молодого "шурави" за то, что тот
не давал ему отгородиться от всех спасительным непониманием...
- Намигуйам!
Афганец гордо вскинул голову и посмотрел на полковника.
- Он говорит, что не предаст своих братьев по вере.
Ничто не изменилось в лице Маринина. Он вел незримый поединок с
пленным, ломал его, колол, давил...
- Васильченко! - негромко, одними губами бросил он, не отрывая взгляда
от глаз пленного.
Прапорщик, все это время неподвижной глыбой стоявший над афганцем,
шевельнулся, и через мгновение его огромный кулак мощным поршнем впечатался
в тело "духа". От удара тот буквально сложился пополам, и слетел с табурета.
Но прапор не дал "духу" упасть. Он рывком поднял его с пола, потянул на себя
и, перехватив, хрипящего в судороге боли "духа", за кисти, зацепил их
наручниками за крюк под потолком.
...Удары вонзались в тело афганца как молоты, сминая, разбивая, мозжа
внутренности, ломая ребра. Тот не кричал, нет. Для этого ему просто не
хватало воздуха, в легких. Он только хрипел, и как-то по бабьи ахал при
каждом ударе.
Олег ошарашено смотрел на это.
...Впервые в жизни перед ним так открыто, без смущения и стыда, без
пощады и правил, забивали человека... Раскрасневшийся, вспотевший
Васильченко работал как хорошо отлаженный механизм. Размах, удар на выдохе!
Вдох. Размах, удар на выдохе!..
Хрипы, стоны, мясистые шлепки ударов.
- Сучара! Уебок! Да я тебя порву как манду! - хрипло рычал прапор,
заводя сам себя, страшными, грязными ругательствами...
И вид этого избиения, вдруг, взорвался в Кудрявцеве диким необъяснимым
стыдом. Он почувствовал, как лицо его заливает багровый жар, словно его
поймали на чем-то запретном, унизительном. Словно смотреть на это нельзя,
запрещено.
Олег быстро, что бы никто не заметил, скосил глаза на окружающих.
С лица Маринина ушло окаменение и, в глазах его была только какая-то
усталость, опустошение...
Комбриг бесстрастно и отстранено наблюдал за происходящим, накручивая
на палец ус.
Начальник штаба курил, стряхивая пепел в латунное донце от снаряда.
Солдат за компьютером деревяно пялился глазами в пустой экран
монитора...
...Наконец "дух" обмяк и повис на трубе.
- Хорош, Марат! - так же негромко окликнул прапора Маринин. Приведи его
в себя!
Прапорщик разжал кулаки. Вытер рукавом пот со лба. Подхватил за кисти,
обвисшего, "духа", как тушу снял его с крюка, усадил на табуретку. Потом за
подбородок поднял его голову. Зачерпнул кружкой воду из ведра и плеснул ее
"духу" в лицо.
- Ну, ты, пидор кандагарский! Глаза отрой! - Васильченко несколько раз
хлестко ударил афганца ладонью по щекам.
"Убил!" - обожгла Олега мысль. - "Так просто, взял и убил..."
Но "дух" неожиданно дернулся, отворачиваясь от пощечин запрокинул
голову. Открыл глаза.
Васильченко выпрямился.
Афганец обвел всех мутными, полубезумными от пережитой боли глазами.
Было слышно, как хрипло и тяжело он дышит. Неожиданно, с угла рта, по
подбородку потекла тонкая струйка слюны смешанной с кровью...
- Он будет говорить?
Олег перевел.
Афганец заговорил. Но уже незнакомым севшим, надтреснутым голосом. Было
видно, что каждое слово болью отдается в его изуродованном теле.
- ...Он говорит, что два его брата погибли в бою с русскими под
Кундузом, третьего брата до смерти запытали в "хаде". Отец умер от голода в
Пешаваре. И он счастлив, что скоро с ними встретиться в раю. Он жалеет, что
мало убил русских за это время. Но он сам свежевал их как баранов. Всех
русских надо резать как свиней.
...Он говорит, что русские уже не те. Они стали трусливы и робки как
бабы. Боятся воевать. Могут только бомбить и стрелять из пушек. Один чеченец
стоит трех русских солдат. И с Чечней теперь весь мусульманский мир. И они
поставят Россию на колени...
- Хорош демагогии! Он будет говорить? -нетерпеливо перебил его Маринин
Олег перевел и неожиданно поймал себя на ощущении, что старается
говорить как можно безразличнее, всем своим видом пытаясь показать пленному,
что он только переводчик и ничего кроме этого. Этот стыд перед афганцем
вдруг разозлил Кудрявцева.
"Он - сука! Наемник! Мразь! Он резал наших, пришел сюда нас убивать! А
я разнюнился как тряпка. Это война!"
Афганец ответил, что его могут забить до смерти, но он никого не сдаст.
Маринин разочарованно вздохнул, потом неторопливо поднялся.
- Это мы поглядим. Васильченко, мы в штаб, а вы с Кудрявцевым
поработайте с ним. Как будет готов - дашь знать!
- Есть! Усе зробимо, товарищу полковник!
Васильченко отодвинулся, пропуская мимо себя к выходу офицеров. Потом,
когда дверь за ним закрылась, прошел в дальний угол "кунга" и, из небольшого
настенного ящика, достал замотанный в провода и резиновый медицинский жгут
полевой телефон без трубки.
- Ну, урод, ты сейчас ты запоешь! - сказал прапор, поворачиваясь к
пленному.
Афганец испуганно сжался.
Но Васильченко легко, словно пушинку оторвал его от табурета и вновь
подвесил за наручники к потолку. Потом достал из ножен на поясе нож и одним
резким движением разрезал грязные камуфлированные штаны и синие, байковые
кальсоны, обнажая серые худые ягодицы. Потом наклонился и сдернул штаны до
колен.
Афганец забился как пойманная на крючок рыба, но Васильченко впечатал
"духу" в поясницу кулак и тот, охнув, обвис.
Потом прапорщик деловито и быстро раскрутил провода. Один из них он,
приподняв длинную полотняную рубаху, воткнул между ягодиц пленного, другой
крепко обкрутил вокруг лица и, разжав стиснутые зубы "духа" воткнул конец
провода ему в рот. После чего жгутом ловко стиснул челюсти так, что "дух"
мог только мычать, но даже выплюнуть провод не мог.
- Лейтенант, спроси эту манду, будет он говорить или нет?
Холодея от предчувствия чего-то ужасного, запретного, Олег перевел. И в
впервые от себя добавил.
- Богу! Ин афрод шухи намиконанд! Инджо то ро месле саг микошанд .
Но это его участие, вдруг, зажгло яростью лицо душмана. Стянутые жгутом
челюсти не давали ему говорить и он только что-то промычал, зло сверкая
налитыми кровью глазами.
- Ясно! Можешь не переводить. - Нука, лейтенант, отойди в сторонку. А
то сейчас его так начнет колотить, что мал - мала зашибить может.
Олег сделал шаг назад. За его спиной зажужжал генератор телефона.
"Дух" вздыбился, словно неведомая сила схватила его и подбросила в
верх. Глаза его вылезли из орбит, а из-под рубахи на ноги и штаны вдруг
брызнула струя, растекаясь по грязному полу пенной, мутной лужей.
"Обоссался!" - обожгло Олега, и от ощущения гадливого позора этой
картины его передернуло...
За спиной вновь зажужжал генератор.
Духа выгибало, корчило и трясло, словно в него вселилось сотня бесов.
Наконец он вновь потерял сознание. В ноздрях и углах губ пузырилась кровавая
пена. Васильченко поставил телефон на полку и подошел к духу. Окатил его
водой из кружки, пощечинами привел в себя. В глазах "духа" застыл ужас.
- Он будет говорить?
Олег торопливо перевел.
Дух что-то промычал.
- Пусть головой кивнет.
- То гап мизани?
Пленный замолчал.
- Хоп!
Васильченко вновь снял с полки телефон...
Все слилось в один непрекращающийся кошмар. Судороги, корчи и мычание
"духа", матерщина Васильченко, жужжание генератора, вонь мочи, кровь, пена,
глухие шлепки ударов. "Он будет говорить?"...
Олегу казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Что все это просто
наваждение, мерзкий сон. Ему хотелось вскочить, распахнуть дверь и
исчезнуть, оказаться дома в Москве, в кабинете отца. Среди книг и семейных
реликвий. Но он знал, что это невозможно. Гнал от себя слабость. "Ты хотел
узнать войну. Так вот она война. Это и есть война. Это твоя работа, ты сам
ее выбрал. И не смей отводить глаза, сука!"
Он уже просто ненавидел этого духа и желал только одного, что бы тот,
наконец, сдох, и с его смертью все это закончилось.
И все закончилось...
- ...Он будет говорить?
Истерзанный, полуживой дух слабо закивал головой.
Прапорщик распустил жгут, выдернул из его рта провод.
- Ты все расскажешь?
Олег перевел.
- Хуб! Ман родже ба хама чиз мигуйам!...- прохрипел дух.
- Он все расскажет. - с облегчением перевел Олег.
- Хоп! Тогда зови полковника...
- ...Когда ты в последний раз видел Хаттаба?
..."Дух" отвечал почти шепотом. Чувствовалось, что каждое слово дается
ему с трудом, при каждом вдохе внутри его что-то клокотало и сипело. Но ни у
кого вокруг Олег не видел жалости в глазах. Пленный их интересовал только
как "язык", как запоминающее устройство из чьей памяти они должны извлечь
как можно больше.
- Это точно было в Хатуни? Или он не знает?
- ...говорит точно в Хатуни.
Допрос шел уже третий час. Вопросы следовали один за другим, часто
перекрещиваясь, возвращаясь друг к другу. Менялись кассеты в диктофоне.
Афганец отвечал механически, без эмоций, словно большая кукла. Из него
словно выдернули какой-то опорный стрежень. Он уже ничем не напоминал того
злого, высокомерного душмана, которого несколько часов назад завели в этот
"кунг". Теперь это был просто сломленный, раздавленный и жалкий человек.
Наконец, Маринин откинулся на спинку кресла. Окинул "духа" долгим
взглядом. И под этим взглядом "дух" как-то съежился, сжался, опустил голову.
- А говорил - не предаст братьев по вере... - в голосе полковника
Кудрявцеву почудилось снисходительное презрение. И это презрение к
сломанному им же пленному, вдруг отозвалось в Олеге невнятной неприязнью.
"Неужели ему его не жалко? Как он может быть таким жестоким?.."
- Ладно! С этим - хорош! - Маринин хлопнул себя по карману, доставая
мятую мачку сигарет - Пора перекурить и свежего воздуха глотнуть!
- Куда его? В "зиндан" или в яму? - совершенно буднично спросил,
поднимаясь из-за стола, комбриг.
- В "зиндан"! Подержи его еще пару дней. Поработайте с ним. Может быть,
еще что-нибудь вспомнит...
Улица встретила почти угольной темнотой и сухим морозцем.
- Игорь Михайлович, дело к ночи. Я распоряжусь насчет ужина и ночлега?
- спросил комбриг.
- Не откажемся. Так, Кудрявцев? - неожиданно улыбнулся Маринин.
Олег только молча кивнул.
- Тогда, Юрий Петрович, дай команду накрывать через часок. А пока
поднимай сюда того курьера, которого вы в понедельник взяли. Надо кое-что
уточнить. А потом и на ужин.
- Есть! - и комбриг шагнул в ночь.
В зябкой морозной тени "кунга", полковник жадно затянулся сигаретой.
Искоса, быстро посмотрел на Кудрявцева. Мгновенно почувствовал его
напряжение, каменность...
- Первый раз на допросе?
- Первый. - Честно признался Олег.
- Трусит с непривычки?
- Да так... - Неопределенно повел плечами. - Уж очень все... - Олег
замялся, подбирая подходящее слово, и не смея его произнести в присутствии
полковника.
- ...Грязно? - угадал Маринин.
- Да. Грязно! - облегченно выдохнул Кудрявцев.
- Конечно грязно. А ты как думал? "Извините!" "Пожалуйста!", "Не будете
ли так любезны?"...
Маринин говорил глухо, и, казалось, слова его возникали прямо из
воздуха.
- ...Но мы не прокуратура и не милиция. Это у их допросы, следствия,
адвокаты и права человека. У них в руках подозреваемый и их работа
доказывать его вину. А мы - военная разведка. Нам ничего доказывать не надо.
Мы не ведем расследования, мы добываем информацию. Это наша работа. Этот
"дух" пленный враг - и этим уже все сказано. И от того, как быстро и
насколько точно мы получим от него информацию зависят жизни наших пацанов,
исход боев и операций.
Понимаешь?
Олег механически кивнул.
- Нихрена ты еще не понимаешь! - беззлобно выдохнул Марусин. - Ты что,
думаешь, в "отечественную" пленные немцы болтали на допросах как отличники
на экзаменах? Так это только в кино они радостно выкладывали все, что знают
во имя пролетарской солидарности и мирового интернационала. Можешь поверить
- фанатиков и убежденных "наци" среди них хватало. Никогда не задумывался
над тем, куда девались "языки" после того как их раскалывали?..
- В тыл отправляли. - Механически ответил Кудрявцев.
- Только в порядке исключения. И только особо ценных "языков". А так -
слишком много возни. Конвой гонять за три - девять земель, когда каждый
солдат на счету. Поэтому обычно после допроса - нож под девятое ребро и - в
яму!
Этот "дух" знал, на что идет, отправляясь сюда. И я не представитель
армии спасения...
Маринин стряхнул пепел на железные ступени "кунга". И, прочитав на лице
Олега растерянность, добавил:
- Да ты не комплексуй, Кудрявцев. Все мы через это проходили. Я сам в
Афгане чуть под трибунал не попал. Пожалел афганку беременную. Я на нее
наткнулся у арыка. Должен был ее "завалить". Но пожалел. Связал, оставил.
Конечно, никому ничего не сказал. Думал - не скоро развяжется. Успеем уйти
далеко. А она стропу зубами как ножовкой в пять минут перегрызла. И уже
через час у нас на хвосте туча "духов" сидела. Если бы не "вертушки" и не
"броня" твоего бати - так бы на камнях все и остались. Вытащили они нас. От
трибунала меня спасло только то, что "двухсотых" не было...
Война это грязное и кровавое дело. И жалости не стесняйся. Жалость
зверем не дает стать. Так что бери себя в руки и пошли работать!
...Олег попытался увидеть полковника молоденьким лейтенантом, который,
пожалев афганку, фактически, подставил группу под неминуемую гибель. Не
получилось. Нынешний - жестокий, расчетливый Маринин никак не походил на
наивного, милосердного лейтенанта.
Пока пошли за пленным, комбриг отвечал на вопросы Маринина.
- ...В лесу его взяли. В трех километрах от Гехи. Связной. Шел в
Гудермес с видеокассетой от Абу Умара. Фээсбешники там работают. Целую сеть
уже расковыряли.
- Это у него "джипиеска" была?
- Так точно. Говорит, что должен был ее передать на рынке человеку,
который приедет на зеленой "шестерке" с фотографией Шамиля на ветровом
стекле. Мы выставили наших людей на въезде и выезде, фээсбешники работали на
рынке, но никто не появился.
- А сам он умеет с ней обращаться?
- Умеет. Мы проверили. Он вообще отлично подготовлен. Карту уверенно
читает. Со взрывчаткой работает. Взрывных схем нам штук десять нарисовал.
Связь знает. Говорит, что полгода в лагере Хаттаба обучался. И потом еще три
месяца в Грузии стажировался...
- Вот эта джипиеска меня и интересует...
Второй пленный был чрезвычайно худ и высок. Левый глаз его заплыл
черным синяком и превратился в гноящуюся щель. Нос безобразно распух. Он
пугливо вжимал голову в плечи и боялся встречаться глазами с, сидящими перед
ним офицерами. Маринин мгновенно подобрался.
- Имя! Фамилия! - жестко бросил он. - Отвечать быстро!
- Багаудин Резваев. - испуганно пролепетал чеченец.
- Где живешь? Сколько тебе лет?
- В Шали. Улица Свободы дом пять. Мнэ пятнадцать лет...
Полковник переглянулся с комбригом.
- Пятнадцать? - и Олегу показалось, что в голосе Маринина прозвучала
легкая растерянность.
- Да пиздит он. - С пренебрежительной уверенностью ответил комбриг. -
Восемнадцать ему! Корчит тут из себя пионера - героя.
А ну, отвечай, сколько тебе лет?
Пленный сжался в комок.
- Отвечай, говорю! Ты тут нас на жалость не дави. Не проймешь! Забыл
сучара, как на казни наших пленных ходил. Сам рассказывал. Нравилось
смотреть, да? Ну, так я тебе сейчас лично кишки на кулак намотаю, если врать
не перестанешь. Сколько тебе лет!? - почти рявкнул комбриг.
Чеченец вздрогнул как от удара.
- Восемнадцать... - прошептал он еле слышно.
- Документы при нем какие-нибудь были? - спросил Маринин.
Паспорт. Но выписан в июле этого года. Мы такие паспорта мешками
изымаем. Туфта!
- Я все скажу. - Затравленно, скороговоркой пробормотал чеченец.
- А куда ты, нахрен, денешься? - осклабился комбриг. - Да ты теперь для
своих - никто. В Гудермесе по твоей наводке уже целую банду взяли. Ты теперь
у половины Чечни в "кровниках" ходишь. Я только слово на рынке шепну - и
всей твоей семье к утру головы срежут. Хочешь?
- Нет... - еле слышно прошептал пленный.
- Тогда выкладывай все как на исповеди. Я тут тебе за место Аллаха.
- Я все рассказал... - пленный в отчаянии сжался в комок.
- Чего? Какое "все"? Да ты еще ничего толком не говорил. Нам еще
работать и работать!..
- С кем ты должен был встретиться на рынке? - вмешался Маринин.
- Я его нэ знаю. Человэк должен был прыэхат на зеленой шэстеркэ. На
лобовом стекле фото имама Шамиля.
- Откуда должна была прийти машина?
- Нэ знаю.
Маринин коротко глянул на комбрига. И тот вдруг взорвался.
- Что!? Не знаешь!? Все! Я устал от твоего вранья.Васильченко, эта сука
нас третьи сутки за нос водит. Гони сюда "бээмпешку". Сейчас мы его на
стволе повесим. В петле ты обоссышься и обосрешься. А обоссаных в ваш
мусульманский рай не берут...
"Это все спектакль!" - поразило Кудрявцева. - "Они играют. Комбриг -
"злой следователь". Маринин - "добрый"...
И это открытие вновь обожгло неприязнью.
Несчастный чеченец был на грани истерики, его колотила дрожь, а эти
двое словно бы и замечали его состояния. Они играли свои жестокую и страшную
игру...
- Я нэ знаю. - по щекам чеченца текли слезы. - Говорылы, что приэдэт
человек на "шестерке". Я должен был гулят по рынку у входа. А он приэдэт мед
продават.
- О! А про мед ты ничего не говорил. - рявкнул комбриг. - Скрыл, сука!
Гони, Марат, сюда "бээмпе"...
- Нэ надо прапорщык! - завыл чеченец. - Нэ надо бээмпэ! Я просто забыл.
Я все расскажу...
- Что ты еще забыл сказать? - комбриг откинулся на спинку. -Ну, быстро
вспоминай пока бээмпе не подогнали. Васильченко!
- Он мед прыэдет продават. - торопливо тараторил чеченец. - Я должен
ему быдон принесты для меда. А в бидоне навигацыя.
- Где бидон должен был взять? - спросил Маринин.
- У Махмуда.
- Он знал для чего бидон?
- Нэт. Знал, что я должен передат кому-то груз. Но о навыгацый нэ знал.
- Кто тебе передал джипиеску?
- Шамиль Автурханов. Спэц по связы.
- Кто при этом присутствовал?
- Ныкого. Мэня амир к нэму отправил получит груз.
- Он сказал что за груз?
- Да. Сказал навыгацый для наших братьев. Мы такой изучалы в школе.
- В какой школе?
- Шейха Хаттаба.
- Как ты оказался в этой школе?
- Нас в сэмье пятеро. Отец погыб. Я - старший. Работы нэбыло. Позвали в
боевыкы.
- И ты пошел? - насмешливо бросил комбриг.
- А куда мнэ было идты? - вдруг вскинулся пленный. - Цистерны из под
нефты мыт? Так я бы сразу сдох. У мэня легкые слабые. Другой работы нэбыло.
А у Хаттаба стэпэндию платыли. Матери муку давалы, дрова, сестрам
помогалы...
Олегу, стало пронзительно жаль этого несчастного, измордованного парня.
Тощий, высокий, нескладный, он меньше всего был похож на боевика. Этот пацан
был настоящей жертвой кавказской мясорубки. Попавший в силу обстоятельств в
отряд боевиков, затянутый в водоворот войны, он попал в ловушку, и теперь
жизнь его висела на волоске.
"...Пятнадцать лет. Он сказал, что ему пятнадцать". - И Олег вдруг
подумал, что ему действительно может быть пятнадцать лет. Избитый, распухший
он был сейчас без возраста.
Просто и Маринин и комбриг не хотели признаться себе, что перед ними
подросток. Взрослые мужчины - они гнали от себя эту мысль, потому, что иначе
все то, через что прошел пленный, покрывало их позором. Потому, что это
знание делало их ремесло не просто жестоким, а бесчеловечным...
И неожиданно он почувствовал, что ненавидит Маринина.
"Зверь. Жестокий, страшный зверь!" - подумал он, жадно, почти с
вызовом, всматриваясь в лицо начальника разведки. "Все - поза, игра! Какой
он, нахрен, герой? Палач! Садист и палач!"
И он мгновенно вспомнил рассказ спецназовца о том, как они ловили
боевиков "на личинки"...
"Скольких невиновных людей убили по твоим приказам?" - молча спрашивал
он Маринина. "Сколько на тебе крови? Скольких ты отправил в яму?"
...Он освобождался от любви к Маринину стремительно и с каким-то
звенящим ощущением опустошения, словно приходил в себя после какого-то
тяжелого гипноза. Все, что раньше нравилось ему в этом человеке сейчас
вызывало неприязнь. Все что казалось прекрасным - становилось уродливым и
убогим.
"Завтра же напишу рапорт и швырну ему на стол! - мелькнула сладостная
мысль. - Не хочу служить в армии, которая воюет с детьми и убивает
стариков"...
- Что случилось с отцом? - спросил кобриг.
- Погиб. - ответил чеченец.
- Тоже в банде был?
- Нэт. В Афганистане.
- Наемником что ли воевал?
- Нэт. Он был прапорщик в Советский Армии. В автобат служил. Их колонну
сожглы. В восемдэсят шестом...
Над столом на несколько секунд повисла липкая, звенящая тишина.
- Так что ж ты память своего отца позоришь? - комбриг откинулся на
спинку стула. - Твой отец за Союз воевал. Погиб. А ты в банду ушел.
Чеченец опустил голову.
"Он еще совсем ребенок!" - подумал Олег. Слова пленного об отце
окончательно погасили в нем напряжение недоверия. Перед ним был просто
запутавшийся, несчастный, затравленный подросток. И он должен был ему как-то
помочь.
"Его отец погиб, сражаясь за тоже, за что воюем мы". - Думал он,
наблюдая за Марининым. "Неужели ради памяти его отца он не пожалеет пацана?
Ведь его отец был его товарищем".
В голове лихорадочно мелькали планы спасения чеченца:
"Надо предложить Маринину взять его на перевод перехватов. Или
предложить забрать его для обмена. Может быть, он подойдет для вербовки. Он
же разведчик, курьер. Ценный агент..."
Маринин задал пленному еще несколько вопросов. Неожиданно дверь "кунга"
распахнулась, и на пороге появился посыльный.
- Товарищ командир, вас и товарища полковника просит связаться "ноль
второй" с "акации".
"Ноль вторым" связисты называли начальника штаба группировки.
- Хорошо. - Маринин поднялся. За ним встал комбриг. - Не уводи его, мы
скоро вернемся. - Бросил он Васильченкоу, выходя из "кунга".
- Товарищ прапорщик, разрешите выйти перекурить. - Выждав, пока за
командирами закроется дверь, обратился солдат - писарь к Васильченко.
- Что татарин, сигаретами богат? - переспросил прапорщик.
- Для земляков всегда найдется... - уловил ход его мыслей писарь.
- Хоп! Давай перекурим. А ты, лейтенант куришь?
- Нет - мотнул головой Олег.
- Ну, тогда мы скоро...
Дождавшись, пока прапорщик и писарь спустились по ступенькам "кунга"
вниз, Олег подошел к пленному.
- Дышь ты бля - "Жить хочешь?" - спросил он его негромко.
Чеченец, услышав родную речь, от неожиданности вздрогнул и удивленно
посмотрел на Олега.
- Повторяю, жить хочешь?
- Кашманоз - Хочу.
- Тогда слушай меня внимательно. - Олег старался говорить жестко,
впечатывая каждое слово в уши пленного.
- Твоя жизнь зависит от этого полковника. Он большой начальник. Его
слово - закон. Расскажи ему все что знаешь. Говори, что на все готов.
Попросись помогать нам. Он должен тебя пожалеть. Расскажи ему еще о своем
отце. Борись за свою жизнь. И я тебе постараюсь помочь. Это единственный
шанс для тебя. Ты меня понял?
В глазах чеченца появилось какое-то растерянное, озабоченное выражение.
Словно он мучительно пытался решиться на что-то и не мог...
- У тебя нет выбора. Или работай с нами - или в яму. Зачем тебе эта
война? Мать, наверное, по тебе все глаза уже выплакала...
...Олег ничего не успел понять. Он, вдруг, увидел, что пленный тянет к
нему руки. На долю мгновения ему показалось, что тот хочет рухнуть перед ним
на колени и, как в дешевом фильме, умоляюще обнять за ноги. И он даже
брезгливо отклонился, стараясь увернуться от этих объятий. Но чеченец
неожиданно крепко схватил его за "разгрузник" и Кудрявцев почувствовал, как
его пальцы шарят у него на груди. И здесь до него, наконец, дошло, что
происходит что-то ужасное. "Пистолет!" - обожгла Олега догадка. - "Он
пытается отобрать у меня пистолет!" В "разгрузнике" в нагрудном кармане,
перехваченная брезентовой петлей торчала рукоятка его "пээма".
Надо было сопротивляться, сбить чеченца с ног. Крикнуть. Позвать на
помощь. Но тело почему-то не слушалось. Его заколодило. Все происходило как
в замедленном кино. Он лишь схватил чеченца за локти и прижал к себе. Прямо
перед его глазами запузырился рыжей сукровицей сломанный нос. Чеченец сопел,
стараясь оторваться от Кудрявцева, и кровавые брызги впечатывались в лицо
Олега, слепили, обжигали омерзением.
Неожиданно на груди что-то резко дернулось, и тут же оглушительно
громко ахнул выстрел. За ним второй. Левый бок обожгло, словно к нему
прижали раскаленный прут. Олег инстинктивно разжал пальцы и схватился руками
за ребра, стараясь зажать, приглушить боль. Этого мгновения чеченцу хватило,
что бы освободиться. Он резко выпрямился и толкнул Олега от себя. Падая на
пол, Кудрявцев увидел, как распахнулась дверь "кунга" и в проеме появился
встревоженный Маринин. Чеченец развернулся к двери и вскинул пистолет.
"Он убьет его!" - и эта мысль, вдруг, вернула Кудрявцеву ощущение
времени и собственного тела. И понимая, что помешать этому он уже не может,
Кудравцев лишь отчаянно, во всю силу легких, крикнул:
- Нееет!!!!
От этого крика чеченец вздрогнул, на долю секунды смешался, вжал голову
в плечи. Грохнул выстрел, и на правой стороне груди Маринина высверлилась
черная прореха, которая тут же намокла кровью. Полковник охнул и тяжело осел
на пол. И здесь из темноты дверного проема на чеченца зверем бросился
Васильченко.
Тот встретил его выстрелом. Олег увидел, как пуля пробила правое плече
прапорщика и ушла в стенку "кунга". Прапорщик сбил чеченца с ног, навалился
на него, стараясь прижать к полу. Но правая рука Васильченкоа бессильной