группе ротного.
Я еще успел кинуть начатую пачку "Космоса" Селезню - Селезневу, который
окликнул меня негромким свистом, и просительно, "по сигаретному", поднес
пальцы к губам. Селезень сидел со своим пулеметом перед проломом в заборе
метрах в пяти от меня, на ржавом ведре.
Сигареты упали в мокрый снег рядом с его правой ногой, и он торопливо
наклонился за ними, что бы не дать им намокнуть. Поднял, сдул снег и
нахально сунул в карман разгрузника. Я скорчил злобное лицо - отдавать всю
пачку никак не входило в мои планы, - но Селезень сделал вид, что ничего не
замечает...
- Пачку назад гони! - Прошипел я, но Селезень все так же деловито
пялился куда-то в пролом.
А потом мир вдруг ослепительно вспыхнул, вздыбился, и швырнул меня
куда-то в небо. Последнее, что я видел, теряя сознание, это копошащиеся подо
мной огненные черви. И, уже упав в спасительную тьму беспамятства, я вдруг
понял, что это были люди...
...Я очнулся от того, что кто-то с силой колотил меня по щекам.
- Открой глаза! Слышишь меня? Открой глаза! - Донеслось откуда-то
издалека. И я потянулся на этот голос, пополз за ним.
- ...Гоша, приди в себя! Ты меня слышишь?
Как сквозь сон я почувствовал жгущий ожог щеки, за ним еще один.
"Почему меня бьют!?" - Сквозанула обида. "Мне же больно! Какого
хрена!?"
И тут вдруг ко мне вернулось мое тело, я почувствовал тяжесть своих
закрытых век, какой-то острый угол, больно упершийся в спину. И эта боль,
наконец, окончательно привела меня в себя.
"Я же лежу! Я ранен?" - мгновенно полыхнул испуг, и я открыл глаза.
Надо мной склонилось какое-то, перепачканное кровью, всклокоченное
чудовище, с заплывшими, как после хорошей драки, налитыми кровью глазами.
- Гоша! Живой? - услышал я знакомый голос, и тут же сообразил, что
чудовище ни кто иной, как Акинькин. Удивление было столь велико, что вместо
ответа я прохрипел:
- Степка, что с тобой?
В глазах Акинькина на мгновение мелькнула растерянность, но ее тут же
сменила радость.
- Живой! Слава богу!
Я попытался сесть, но тело не слушалось.
- Помоги мне сесть!
- Не двигайся! - Прижал меня опять к земле Степка. - Может быть у тебя
перелом. Знаешь, как ты летел...
"Перелом?" - Я пошевелил ногами, сжал кулаки, осторожно повернул
голову. Каждое движение отзывалось болью, но боль эта была знакомой,
неопасной. Я знал ее. Так болели в детстве ушибы, когда я на полной скорости
поймал камень под колесо велосипеда и перелетел через руль.
- Все нормально, Степка. Все на месте. Все вроде цело. Помоги сесть...
Окинава тревожно посмотрел на меня, но удерживать не стал. Подхватил
подмышки и, протащив по земле пару шагов, осторожно привалил меня спиной к
стене. А сам, тяжело ухая сапогами, побежал куда-то в сторону.
Прямо перед глазами метрах в пяти я увидел перевернутую вверх колесами
минометную тележку. Под ней какой-то бесформенный грязный куль. Снег под ним
быстро чернел.
"Труп!" - обожгла меня догадка. - "Господи, неужели наш? Две недели без
потерь жили..."
За перевернутой тележкой в узком квадрате между углом дома и "броником"
суетились солдаты. Несколько человек кусками брезента сбивали, танцующее на
земле ало-желтое пламя, выбрасывающее в небо густые черные клубы дыма. Еще
двое тащили по земле за руки чье-то обвисшее тело.
Среди спин и касок я разглядел взводного. Перепачканный копотью, с
лицом залитым кровью, без шапки он орал кому-то в микрофон рации:
- ....Срочно санитарку сюда! У нас уже четыре "двухсотых" и как минимум
пять "трехсотых". Все очень тяжелые. Срочно, блядь! - Неожиданно он бросил
гарнитуру, и повернулся к, вытянувшемуся перед ним солдату:
- Зайцев, хули ты встал? - Буквально взревел он - Ты, бля, санитар или
кто!? Ранеными занимайся, мудила! Промедол коли! Бинтуй. Искусственное
дыхание делай. Чему тебя учили!? Людей спасай!
Солдат словно очнулся, и бросился за "бэтр".
- "Окинава", ротного нашли? - Крикнул куда-то в сторону огня Зеленцов.
- Ищем. Сейчас огонь собьем... - Донесся до меня голос Акинькина - И
доберемся до остальных.
- Быстрее, вашу мать! Что вы копаетесь? - Взводный вскочил, и сам
бросился к огню, на ходу схватив с земли какой-то обрезок железа и,
подскочив к огню, стал им как лопатой забрасывать огонь снегом...
Наконец пламя начало опадать, исходить белесым остывающим дымом и скоро
совсем источилось. Почти сразу на пожарище бросились люди. Кого-то
подхватили с земли, потащили за "бэтр". Было видно, что одежда на нем густо
дымится.
- Оружие собирайте! - услышал я голос Зеленцова. - Да не хватай руками,
идиот! Обожжешься. Только оружие! Боеприпасы не трогайте. Ротного нашли?
Ищите ротного! Все здесь переройте...
Неожиданно все заглушил близкий рев движка и, отрезая меня от
увиденного, во двор на полном ходу влетела батальонная санитарная
"эмтээлбэшка" с полустертым красным крестом на борту. Разбрасывая снежную
грязь, она резко развернулась кормой к пожарищу и, упруго качнувшись на
гусеницах, застыла, не выключая двигателя. Кормовые двери распахнулись и к
ним сразу из-за "бэтра" потащили носилки, потом еще одни, и еще...
Убитых затаскивали на броню. Закрепляли проволокой за башней. Одно тело
курилось едким серым дымом и, казалось, что дымится сама "эмтээлбэшка". Из
под другого, по скату брони побежала вниз тонкая извилистая струйка крови.
Она обогнула защитный кожух и частой капелью закапала на стертые до
"хромированного" блеска, перепачканные жирным мокрым черноземом зубья
гусеницы.
Ко мне подбежал Степка.
- Гоша, давай помогу подняться. Сейчас тебя эвакуируют в госпиталь. -
Он наклонился и осторожно подхватил меня под мышки.
- Да не надо меня никуда эвакуировать! - Я попытался освободиться из
его рук. - В норме я. Не надо никакой госпиталь!
- Брось, Степка. Не дури! Врач должен осмотреть. - "Окинава" поставил
меня на ноги и, набросив мою руку себе на шею, почти потащил меня к МТЛБ.
Меня усадили последним, у входного люка, и за мной тут же захлопнули
тяжелые створки. Навалилась темнота. Взревел дизель, и машина резко
дернувшись, тронулась. Глаза постепенно стали привыкать к темноте. Густо
пахло палеными тряпками, горелым мясом, и свежей кровью. В глубине
десантного отделения кто-то протяжно и тяжело мычал в бреду. На повороте
что-то прижало мою ногу. Я на ощупь попытался освободиться, но пальцы
неожиданно наткнулись на что-то скользкое и горячее. Я отдернул руку.
Машину сильно качало на поворотах, и меня то и дело больно кидало
спиной на стенку.
- Не дрова везешь! - крикнул я, пытаясь перекричать рев дизеля, но
вместо ответа на очередном повороте машина вновь резко тормознула и я со
всего размаха больно впечатался плечом в стальной уголок.
Наконец мы доехали. МТЛБ остановилась. Двигатель умолк. Двери
распахнулись, ослепив дневным светом. Меня осторожно подхватили под руки и
вытащили на улицу. Уложили на носилки. Понесли. У какой-то стены поставили
на землю, и надо мной тут же склонился бородатый полковой врач.
- Что болит, боец? Куда попали? Рассказывай. - Его руки быстро и
привычно ощупывали меня.
- Сейчас уже ничего. - Я попытался сесть. Но доктор прижал меня к
носилкам.
- Лежи!
- ... Меня взрывом кинуло. Я не хотел эвакуироваться. Меня заставили...
- Понятно. Кровь нигде не идет?
- Нет.
- Все равно пока лежи. Могут быть повреждены внутренние органы. Потом
тобой займусь...
И, выпрямившись, он шагнул к соседним носилкам, на которых мычал в
бреду кто-то обгоревший до неузнаваемости.
Рядом со мной на соседние носилки положили огромный, перепачканный
кровью и грязью куль. Ни головы, ни ног, ни рук у него не было. Среди
обрывков одежды я неожиданно увидел знакомый синий уголок моей пачки
"Космоса". "Селезнев!" - Обожгла меня догадка.
Носилки тот час подхватили чьи-то руки и унесли...
Неожиданно густо сыпанул крупный снег. Снежинки противно и мокро
шлепали по лицу и я, кривясь от боли, осторожно сел.
- Катькин, два промедола, быстро! - Доктор, склонившийся над
обгоревшим, поднял над собой растопыренную правую руку и, стоявший рядом с
ним, солдат быстро положил в нее два прозрачных шприц-тюбика.
Обожженный уже не стонал, а только тихо и тяжело хрипел.
Медпункт располагался во дворе частного дома. Сам дом превратился в
уродливую пирамиду из битого кирпича, но добротный каменный забор опоясывал
руины по широкому периметру. В центре забора зиял пролом, в который
утягивалась гусеничная колея. На ее краю в центре размолоченного гусеницами
круга застыла "эмтээлбэшка", на которой нас привезли.
Посреди двора горбатились две блекло- зеленых прорезиненных палатки с
красными крестами на крыше.
В углу двора, у забора, стояло трое носилок с полу занесенными снегом
телами.
Убитые...
Туда же два солдата, видимо санитары, поставили носилки с Селезневым.
Один из них, наклонился над телом и что-то вытащил из кармана. Вновь
мелькнул знакомый синий цвет. Сигареты!
"Вот сука!" - я почувствовал, как в душе знакомо вспыхнула ненависть.
Мысль о том, что после смерти чьи-то жадные руки будут выворачивать мне
карманы, тяжелыми молотками заколотилась в висках - "Мы дохнем, а вы тут у
нас по карманам шарите!..."
...Доктор устало выпрямился. Поднял с земли обрывок бушлата и закрыл им
лицо обгоревшего солдата.
- Возняк! - Негромко крикнул он.
На его зов повернулся тот самый, вытащивший сигареты, санитар:
- Я, товарищ майор!
- Его... - доктор кивнул на носилки и ног. - Туда же. И оформляйте.
- Есть! - отозвался санитар.
Обо мне словно забыли.
Пока доктор занимался другими раненными, я встал с носилок и медленно
доковылял до навеса, под которым раньше, видимо, хранилось сено. Сел на
старое тракторное колесо. Было одиноко и грустно.
Неожиданно где-то неподалеку захлопал лопастями вертолет. Через
несколько секунд, его толстая каплеобразная туша проскочила всего в паре
десятков метров над нами, и по звуку двигателя стало слышно, что он
садиться.
Сразу засуетились санитары.
Из палатки вывели легкораненых. Подхватили носилки с тяжелыми.
Последними с земли подняли убитых.
Мне вдруг стало тоскливо до одури. Госпитальная койка, врачи, уколы - с
детства не могу терпеть все, что связано с больницами. От одного их запаха с
души воротит. Я же не ранен!
...Я на мгновение представил, как моей матери позвонят и скажут, что
сын в госпитале. Да она на месте умрет! Нет уж, обойдусь...
И, что бы не попасться на глаза доктору, я как мог быстро доковылял до
МТЛБ, спрятался за ней.
Наконец вертушка улетела.
Стали слышны голоса.
- Товарищ майор! Там вторая рота эвакуатор опять запросила. - Услышал я
голос одного из санитаров. - Они там еще кого-то из своих нашли.
Вторая рота - моя рота!
Я обрадовался. Оставалось только спрятаться в МТЛБ и добраться до
своих. А там уж что-нибудь наплету...
- Возняк, забрось носилки в машину и пусть Егоров едет. - Услышал я
голос доктора.
"Ну, сука, сейчас ты у меня попляшешь!" - Мстительно подумал я.
Я затаился за машиной, дожидаясь пока санитар забросит в ее утробу двое
принесенных носилок. И когда уже он взялся за ручку двери, что бы захлопнуть
люк, я вышел из-за корпуса, резко рванул его на себя, потащил за машину,
прижал к броне.
От растерянности тот чуть не упал и болтался в моих руках как здоровая
кукла. Вблизи он оказался выше меня на голову. "Если очухается, то сразу
подомнет!" - мелькнула мысль и, что бы не дать ему прийти в себя, я выхватил
из кармана разгрузки "эргэдэшку" и ткнул ею прямо ему в зубы, раскровенив
нижнюю губу.
- Знаешь что это?
- Ты че? - Санитар бессмысленно и растерянно уставился на меня. - Ты
че? С ума сошел? - Из рассеченой губы на подбородок зазмеилась тонкая нитка
крови.
- Это, граната "эргэдэ" пять. Хочешь, что бы она у тебя в штанах
рванула?
- Че тебе надо? - В глазах санитара полыхнул ужас.
- Хочешь гранату в штаны!? - Еще раз процедил я сквозь зубы.
- Нет! - Пробормотал санитар.
- Сигареты гони, сука! - Прошипел я.
- Какие сигареты? - Растерянно залепетал санитар - Ты че, брателло?
Успокойся...
- А те, которые ты у пацана убитого вытащил. "Космос". Не ты их ему
давал. Не тебе их забирать!
- Да ты ебанулся! - Санитар торопливо сунул руку в карман бушлата и
вытащил мятую пачку. - На, забирай!
Я сунул пачку за пазуху и оттолкнул санитара от себя.
- И не попадайся мне на глаза, гнида!
Вместо ответа санитар юркнул куда-то в сторону.
- Товарищ, майор! - услышал я его жалобный голос. - Там один псих...
Но дожидаться развязки я не стал. Эмтээлбэшка уже пыхнула сизым
соляровым дымом и завелась. Я быстро юркнул в десантное отделение и
захлопнул за собой люк.
...В роте меня встретили как выходца с того света.
Окинава удивленно вызверился на меня, когда я вылез на свет из утробы
МТЛБ.
- Гоша, ты? А ты чего не в госпитале?
- Места не хватило! - Хмыкнул я. - Там только по предварительной
записи...
- Самойлов, хватит фигню нести. Почему не эвакуировался? - Из-за
распахнутой двери люка вышел взводный. Он уже был в черной вязанной шапке из
под которой белел край бинта. В голосе его зазвучали знакомые стальные ноты.
- Да меня доктор осмотрел. Сказал, что все в норме. - Сходу соврал я. -
Эвакуироваться не обязательно. Можно и амбулаторно. Таблетки принимать
сказал. Вот и вернулся...
Мрачное лицо взводного неожиданно потеплело. Он долго посмотрел на
меня, словно разглядел во мне, что-то новое.
- Ладно. Найди свое оружие. Тебе Окинава покажет, где все сложили и
отдыхай. Выспись хорошенько...
В пустое десантное отделение загрузили носилки с укутанным в брезент
чьим-то телом и "эмтээлбэшка" укатила в, густеющие гнилой мокрой серостью
сумерки.
Мы с Окинавой спустились в подвал, где расположился на ночевку наш
взвод. Он подвел меня к углу, где под брезентом громоздилось какое-то
железо. Стащил брезент. Под ним оказалась две кучи оружия. Бесформенной
грудой лежало изломанное оружие. Обгоревшие, изогнутые стволы, разбитые
приклады, раздавленные чудовищным давлением коробки. Разодранные магазины.
С другой стороны ровной кучей лежало уцелевшее оружие. Почти сразу в
глаза бросилась знакомая "эсвэдэшка" Мганги.
Я сглотнул комок.
- Расскажи, что случилось?
- А ты ничего не помнишь? - спросил Окинава.
- Ничего. Помню только, что летел как футбольный мяч.
Окинава достал из кармана пачку "Примы", выбил из нее пару сигарет.
Одну протянул мне, другую раскурил сам. Выдохнул дым.
- ...По нам из миномета "чечи" врезали. Попали как раз туда, где
Кальтербрунер со своими накапливались. А у химика на спине два "шмеля" были.
Вроде прямо в них мина и попала. Они тут же сдетонировали. Полный писец!
Под сердцем что-то заныло.
- Ну и кто погиб?
- Селезень, Кузнец, Кострома - сразу. От химика вообще только голову
нашли и пол ноги. Их всех с тобой отправили.
Лома только сейчас нашли. Его взрывом на другую сторону улицы выкинуло.
Вовку Жданова очень тяжелым отправили. Обгорел весь. Не знаю, доедет ли до
госпиталя...
- Не доедет. - сказал я негромко.
- Жаль... - Лицо Окинавы свело как судорогой. Он судорожно затянулся
сигаретой. Закашлялся. Опустил голову.
...Окинава со Ждановым корешились. Оба с подмосковья...
- Ладно, Окинава, давай держись. - Я тронул его за плечо. - Ничего не
попишешь. Так ему на роду было написано.
- Я в норме! - Негромко откликнулся Акинькин. Вновь жадно затянулся.
Помолчал. Потом глубоко вздохнул и тихо сказал. - Может так оно и лучше для
Вовки. Он же как уголь был. Пальцы на руках до костей сгорели. Костяшки
торчали как птичьи лапы. Это не жизнь...
- А раненых сколько?
- Без тебя пятеро. Ростовцеву руку оторвало, Даньку и Генку осколками
посекло. Малина обгорел и Татарину башку пробило.
- Мгангу забыл. - Кивнул я на, лежавшую у ног, СВД.
- Не забыл. - Ответил Окинава. - Не нашли его. Ни Мгангу, ни ротного.
Все обыскали. Не нашли. Все крыши вокруг облазили, все квартиры. Как
испарились. Ни клочка одежды, ни куска.
Два часа искали.
Завтра утром опять пойдем искать. Зеленцов приказал все перевернуть, но
найти...
С расцвем мы уже были на месте разрыва. Взводный выстроил два отделения
цепью и мы шаг за шагом обыскивали школьный двор. Третье отделение
обыскивало крыши и соседние дворы.
Как быстро земля впитывает кровь. Я только теперь это заметил. Еще
вчера здесь были лужи крови и обрывки тел, а сегодня лишь припорошенная
снегом земля. У стены, где мы вчера складывали своих убитых здоровенный
штабель ящиков с боеприпасами. За ним несколько солдат. Пехота. Один на
обрывках картона и каких-то щепках разогревает банку тушенки, другой в паре
шагов от него сидит на корточках срет. Остальные, сидят прямо на мокрой
земле привалившись к стене. На лицах - тупое безразличие измученных,
загнанных лошадей. Им все равно. Даже инстинкт самосохранения притупился и
угас. Чистые зомби!
...Дней пять назад соседнюю улицу перерезал снайпер. Чеченец как-то
пробрался за охранение и засел на чердаке пятиэтажки в начале улицы. Первой
пулей он снес полчерепа, сидевшему у стены лейтенанту из полковой финчасти.
Второй пулей, сначала разворотил скулу, выбежавшему на звук выстрела
солдату, а потом добил его пулей в голову.
Когда мы пришли выкуривать чечена убитых уже вытащили крюками
сделанными из проволоки. Мы начали готовиться к штурму пятиэтажки и
запросили для поддержки танк. В ожидании его взводный дразнил снайпера,
периодически показывая из-за угла край ушанки убитого солдата, надетый на
кусок проволоки, которым вытаскивали убитых. Чеченец каждый раз клевал на
обманку и стрелял, выбивая то каменную крошку с торца дома, то очередной
дырявя шапку.
- Неопытный. - Довольно осклабился Зеленцов. - Дурак! Молодой видно.
Азартный. Вместо того, что бы ноги в руки и уматывать - в "ворошиловского
стрелка" с нами играет. Ну-ну. Сейчас танк подтянется поиграем...
И здесь вдруг из глубины двора, от беспорядочно сваленных в кучу ящиков
с боеприпасами к улице меланхоличной походкой направился "зомби" из пехоты.
В руках он тащил цинк с патронами. Мы не сразу сообразили, куда он идет, а
когда поняли, то успели лишь крикнуть: "Стой! Стой, дурак! Там снайпер!" Но
он лишь тупо и бессмысленно взглянул на нас и вышел на улицу. Через
мгновение бичем щелкнул выстрел и, солдат рухнул на ящик - пуля прошила
голову насквозь, сбив шапку с его головы. А к улице все той же походкой
"зомби" уже подходил второй солдат с точно таким же цинком в грязных,
помороженных руках. До смерти ему осталось не больше трех шагов, когда Вовка
буквально в прыжке сбил его с ног и придавил к земле, в паре метров от
мертвой изуродованной головы его напарника, из которой слабыми толчками все
еще вытекала на асфальт черная кровь.
Вовка перекатился через лежащего под ним солдата и рывком выдернул того
на себя, вытаскивая из зоны обстрела. Точно через секунду пуля, вздыбила
асфальт в полуметре от разбросанных в стороны ног солдата.
- Ты что, идиот!? - Рявкнул, задыхаясь Вовка. Но солдат лишь неуклюже и
бессмысленно копошился в его руках, пытаясь освободиться. В бронежилете,
"разгрузнике", ватнике и сапогах он вдруг напомнил мне размахивающего
клешнями краба, которого перевернула неожиданная волна. И память на
мгновение осветило неистовое белое солнце того лета. Синь неба. Песок. Почти
черные от загара тела пацанов нашего отряда. Один раз в своей жизни я был на
море. В девяносто первом матери от завода путевку дали. А уже через год ни
завода не осталось, ни лагеря. Завод закрылся, а лагерь достался независимой
Украине...
Вовка устал бороться с солдатом и без размаха, коротко ударил того в
челюсть. Солдат ойкнул, как-то сразу обмяк и вдруг заплакал по-детски, в
голос.
- Не бей! Нас лейтенант послал. Приказал патроны в третью роту нести.
Не бей, дяденька!..
...Мы ничего не нашли.
Ни тряпки, ни куска тела. Ничего. Мы обшарили все вокруг, даже
перетащили в сторону ящики с боеприпасами. Но и под ними ничего не было.
После любого, самого мощного взрыва остаются ошметки тела, осколки
костей, клочья волос, обрывки тряпок.
Но они словно испарились. Исчезли.
Люди не исчезают так бесследно.
Мы уже уходили, когда я заметил под ногами какой-то серый обрывок
картона. Я механически нагнулся и поднял его. В руках был оборванный край
птичьего крыла. Но Мганги или нет - я не знал.
- Что там? - окликнул меня Зеленцов. - Нашел что-нибудь?
- Нет! - отозвался я. - Ничего. Просто обрывок птичьего крыла...
В эту ночь мне приснился странный сон.
Заснеженная сумрачная равнина без конца и без края, без горизонта и
неба. Белый шар, в котором куда-то шагали два человека. Я не видел их лиц.
Только спины, но я знал, что один из них наш ротный, а другой Мганга. И что
идти им через эту бесконечность целую вечность...
Николай никогда не пил коньяк, И потому, когда Михаил протянул ему
почти полный пластиковый стаканчик с пахучей жидкостью цвета чая, он одним
глотком опрокинул ее в себя.
- Во, дает! - усмехнулся Борис.
- Наша, армейская закалка! - довольно хмыкнул Михаил.
"Не пей! Не пей!..." - Где-то внизу простучали на стыках рельс -колеса.
Но было поздно Коньяк обжег глотку и горячим комком провалился в желудок.
- ...У меня прапорщик был, начпрод. - продолжил Михаил. - Любитель
выпить. Так вот мы с ним коньяк всегда стаканами пропускали. Так что парень
наш. Видно, что не зря два года Родине отдал. Закалку получил - что надо!
Николай хотел было возразить, сказать, что у них ТАМ вообще был сухой
закон, но Борис в это время легонько хлопнул себя по лбу:
- Кстати! Анекдот, мужики! Аллочка, - он повернулся к четвертому
пассажиру купе, - думаю, не будешь против?
- Давай! - Согласилась она, - Только без похабщины.
- Как можно? - осклабился Борис. - Так вот, встречаются на том свете
две души...
...Николай считал, что ему повезло с попутчиками. Более всего он не
хотел оказаться по соседству с какими-нибудь стариками и слушать потом всю
дорогу словоизлияния прописных, истин. Но когда в купе ввалилась звенящая
металлом креплений, шуршащая болоньей костюмов компания, настроение срезу
поднялось. Все получалось как нельзя лучше. Худощавый, и судя по всему,
старший в этой компании Борис, похожий немного на ворона, смоляной чернотой
волос и крупным "римским" носом недоверчиво, как-то по-птичьи быстро
взглянул на Николая и молча сел в угол к окну. Зато второй - добродушный, с
коротким сивым "ежиком" на голове толстяк, на котором синий лыжный
комбинезон сидел в такую тугую обтяжку, что, казалось, вот-вот лопнет,
увидев Николая, сразу протянул ему руку.
- Михаил. - Представился он. - Гвардии ефрейтор запаса. Здорово,
служивый! Никак на дембель едешь?..
Девушка, сняв лыжную шапочку, рассыпала по плечам густую копну почти
каштановых волос и стала очень похожа на актрису Терехову из "Трех
мушкетеров".
- А меня зовут Алла. - Приветливо улыбнулась она.
...Через час Николаю уже казалось, что он их знает давным - давно.
- ...И когда я любовника жены нигде не нашел меня хватил инфаркт и я
умер. - Дурак, - Говорит вторая душа - Посмотрел бы в холодильник - вдвоем
жили бы! - Закончил жутким шепотов Борис. Все засмеялись.
На голову Николаю словно упала пуховая подушка. Стало тепло, зазвенело
в ушах, и предметы вокруг стали плыть, терять контуры. Он коснулся рукой
лица и с удивлением обнаружил, что кожа словно омертвела, потеряла
чувствительность. Это ощущение было необычным, но приятным.
- А за что, медаль-то получил, Коля? - Наклонившись к груди, спросил
Михаил, приподняв пухлыми пальцами серебристый кружок медали.
Развязность толстяка не понравилась Николаю, но он сдержался, решив про
себя, что отношения "на гражданке" к наградам, наверное, не такое как в
армии. И, подождав, пока Михаил рассмотрит медаль, пробормотал:
- Да так... В общем, было одно дело. Вот моего друга орденом Мужества
наградили. Вот там ребятам действительно досталось... Обгорел он тогда.
Крепко обгорел. В госпитале до сих пор лежит. Сейчас вот сначала к нему
заеду, а потом уже домой. Обжегся он крепко...
- Ну, и сколько ему за орден полагается? - спросил Борис.
- Чего? - не понял Николай.
- "Маней". В штатах, там за ордена платят. И у англичан, говорят, целая
пенсия. А у нас сколько?
- Нисколько, - растерянно ответил Николай.
- Да... Вот так за здорово живешь парень и погорел... - Задумчиво
протянул
Борис. В купе повисла тишина.
- Что вы, ребята, все о грустном? Война, госпиталя... - вздохнула Алла.
- Не интересно.
Мы, в конце концов, отдыхать едем. Давайте о чем-нибудь другом. Вот
тебя, Коля, наверное, дома девушка ждет, правда? - улыбнулась она.
- Нет... - смутился Николай, И, не выдержав взгляд, се зеленых глаз,
опустил голову, вздохнул.
- Не ждет меня никто. Не дождалась...
Тут он рассердился на самого себя. На то, что воспоминание о Юльке
вдруг смутило его, обожгло уже кажется упокоившейся болью. И подняв глаза,
улыбнулся Алле.
- Ничего, если к другому уходит невеста, еще неизвестно кому
повезло. Так, кажется, в песне поется?..
И вновь споткнулся о зелень ее глаз
- Бабы, они такие! - поддакнул Михаил, - Одна меня тоже из армии не
дождалась. Но зато уже после службы целый взвод баб ждал моего решения.
Только дудки! Я уже опытный был. Всем им объяснил, что тигры в неволе не
размножаются...
- Ну, это ты брось! - оборвал его Борис. - "Бабы". Много ты в женщинах
понимаешь, если у тебя бабы... В этой серой жизни если и осталось
единственное светлое пятно - так это любовь женщины. - Он сделал ударение на
Я еще успел кинуть начатую пачку "Космоса" Селезню - Селезневу, который
окликнул меня негромким свистом, и просительно, "по сигаретному", поднес
пальцы к губам. Селезень сидел со своим пулеметом перед проломом в заборе
метрах в пяти от меня, на ржавом ведре.
Сигареты упали в мокрый снег рядом с его правой ногой, и он торопливо
наклонился за ними, что бы не дать им намокнуть. Поднял, сдул снег и
нахально сунул в карман разгрузника. Я скорчил злобное лицо - отдавать всю
пачку никак не входило в мои планы, - но Селезень сделал вид, что ничего не
замечает...
- Пачку назад гони! - Прошипел я, но Селезень все так же деловито
пялился куда-то в пролом.
А потом мир вдруг ослепительно вспыхнул, вздыбился, и швырнул меня
куда-то в небо. Последнее, что я видел, теряя сознание, это копошащиеся подо
мной огненные черви. И, уже упав в спасительную тьму беспамятства, я вдруг
понял, что это были люди...
...Я очнулся от того, что кто-то с силой колотил меня по щекам.
- Открой глаза! Слышишь меня? Открой глаза! - Донеслось откуда-то
издалека. И я потянулся на этот голос, пополз за ним.
- ...Гоша, приди в себя! Ты меня слышишь?
Как сквозь сон я почувствовал жгущий ожог щеки, за ним еще один.
"Почему меня бьют!?" - Сквозанула обида. "Мне же больно! Какого
хрена!?"
И тут вдруг ко мне вернулось мое тело, я почувствовал тяжесть своих
закрытых век, какой-то острый угол, больно упершийся в спину. И эта боль,
наконец, окончательно привела меня в себя.
"Я же лежу! Я ранен?" - мгновенно полыхнул испуг, и я открыл глаза.
Надо мной склонилось какое-то, перепачканное кровью, всклокоченное
чудовище, с заплывшими, как после хорошей драки, налитыми кровью глазами.
- Гоша! Живой? - услышал я знакомый голос, и тут же сообразил, что
чудовище ни кто иной, как Акинькин. Удивление было столь велико, что вместо
ответа я прохрипел:
- Степка, что с тобой?
В глазах Акинькина на мгновение мелькнула растерянность, но ее тут же
сменила радость.
- Живой! Слава богу!
Я попытался сесть, но тело не слушалось.
- Помоги мне сесть!
- Не двигайся! - Прижал меня опять к земле Степка. - Может быть у тебя
перелом. Знаешь, как ты летел...
"Перелом?" - Я пошевелил ногами, сжал кулаки, осторожно повернул
голову. Каждое движение отзывалось болью, но боль эта была знакомой,
неопасной. Я знал ее. Так болели в детстве ушибы, когда я на полной скорости
поймал камень под колесо велосипеда и перелетел через руль.
- Все нормально, Степка. Все на месте. Все вроде цело. Помоги сесть...
Окинава тревожно посмотрел на меня, но удерживать не стал. Подхватил
подмышки и, протащив по земле пару шагов, осторожно привалил меня спиной к
стене. А сам, тяжело ухая сапогами, побежал куда-то в сторону.
Прямо перед глазами метрах в пяти я увидел перевернутую вверх колесами
минометную тележку. Под ней какой-то бесформенный грязный куль. Снег под ним
быстро чернел.
"Труп!" - обожгла меня догадка. - "Господи, неужели наш? Две недели без
потерь жили..."
За перевернутой тележкой в узком квадрате между углом дома и "броником"
суетились солдаты. Несколько человек кусками брезента сбивали, танцующее на
земле ало-желтое пламя, выбрасывающее в небо густые черные клубы дыма. Еще
двое тащили по земле за руки чье-то обвисшее тело.
Среди спин и касок я разглядел взводного. Перепачканный копотью, с
лицом залитым кровью, без шапки он орал кому-то в микрофон рации:
- ....Срочно санитарку сюда! У нас уже четыре "двухсотых" и как минимум
пять "трехсотых". Все очень тяжелые. Срочно, блядь! - Неожиданно он бросил
гарнитуру, и повернулся к, вытянувшемуся перед ним солдату:
- Зайцев, хули ты встал? - Буквально взревел он - Ты, бля, санитар или
кто!? Ранеными занимайся, мудила! Промедол коли! Бинтуй. Искусственное
дыхание делай. Чему тебя учили!? Людей спасай!
Солдат словно очнулся, и бросился за "бэтр".
- "Окинава", ротного нашли? - Крикнул куда-то в сторону огня Зеленцов.
- Ищем. Сейчас огонь собьем... - Донесся до меня голос Акинькина - И
доберемся до остальных.
- Быстрее, вашу мать! Что вы копаетесь? - Взводный вскочил, и сам
бросился к огню, на ходу схватив с земли какой-то обрезок железа и,
подскочив к огню, стал им как лопатой забрасывать огонь снегом...
Наконец пламя начало опадать, исходить белесым остывающим дымом и скоро
совсем источилось. Почти сразу на пожарище бросились люди. Кого-то
подхватили с земли, потащили за "бэтр". Было видно, что одежда на нем густо
дымится.
- Оружие собирайте! - услышал я голос Зеленцова. - Да не хватай руками,
идиот! Обожжешься. Только оружие! Боеприпасы не трогайте. Ротного нашли?
Ищите ротного! Все здесь переройте...
Неожиданно все заглушил близкий рев движка и, отрезая меня от
увиденного, во двор на полном ходу влетела батальонная санитарная
"эмтээлбэшка" с полустертым красным крестом на борту. Разбрасывая снежную
грязь, она резко развернулась кормой к пожарищу и, упруго качнувшись на
гусеницах, застыла, не выключая двигателя. Кормовые двери распахнулись и к
ним сразу из-за "бэтра" потащили носилки, потом еще одни, и еще...
Убитых затаскивали на броню. Закрепляли проволокой за башней. Одно тело
курилось едким серым дымом и, казалось, что дымится сама "эмтээлбэшка". Из
под другого, по скату брони побежала вниз тонкая извилистая струйка крови.
Она обогнула защитный кожух и частой капелью закапала на стертые до
"хромированного" блеска, перепачканные жирным мокрым черноземом зубья
гусеницы.
Ко мне подбежал Степка.
- Гоша, давай помогу подняться. Сейчас тебя эвакуируют в госпиталь. -
Он наклонился и осторожно подхватил меня под мышки.
- Да не надо меня никуда эвакуировать! - Я попытался освободиться из
его рук. - В норме я. Не надо никакой госпиталь!
- Брось, Степка. Не дури! Врач должен осмотреть. - "Окинава" поставил
меня на ноги и, набросив мою руку себе на шею, почти потащил меня к МТЛБ.
Меня усадили последним, у входного люка, и за мной тут же захлопнули
тяжелые створки. Навалилась темнота. Взревел дизель, и машина резко
дернувшись, тронулась. Глаза постепенно стали привыкать к темноте. Густо
пахло палеными тряпками, горелым мясом, и свежей кровью. В глубине
десантного отделения кто-то протяжно и тяжело мычал в бреду. На повороте
что-то прижало мою ногу. Я на ощупь попытался освободиться, но пальцы
неожиданно наткнулись на что-то скользкое и горячее. Я отдернул руку.
Машину сильно качало на поворотах, и меня то и дело больно кидало
спиной на стенку.
- Не дрова везешь! - крикнул я, пытаясь перекричать рев дизеля, но
вместо ответа на очередном повороте машина вновь резко тормознула и я со
всего размаха больно впечатался плечом в стальной уголок.
Наконец мы доехали. МТЛБ остановилась. Двигатель умолк. Двери
распахнулись, ослепив дневным светом. Меня осторожно подхватили под руки и
вытащили на улицу. Уложили на носилки. Понесли. У какой-то стены поставили
на землю, и надо мной тут же склонился бородатый полковой врач.
- Что болит, боец? Куда попали? Рассказывай. - Его руки быстро и
привычно ощупывали меня.
- Сейчас уже ничего. - Я попытался сесть. Но доктор прижал меня к
носилкам.
- Лежи!
- ... Меня взрывом кинуло. Я не хотел эвакуироваться. Меня заставили...
- Понятно. Кровь нигде не идет?
- Нет.
- Все равно пока лежи. Могут быть повреждены внутренние органы. Потом
тобой займусь...
И, выпрямившись, он шагнул к соседним носилкам, на которых мычал в
бреду кто-то обгоревший до неузнаваемости.
Рядом со мной на соседние носилки положили огромный, перепачканный
кровью и грязью куль. Ни головы, ни ног, ни рук у него не было. Среди
обрывков одежды я неожиданно увидел знакомый синий уголок моей пачки
"Космоса". "Селезнев!" - Обожгла меня догадка.
Носилки тот час подхватили чьи-то руки и унесли...
Неожиданно густо сыпанул крупный снег. Снежинки противно и мокро
шлепали по лицу и я, кривясь от боли, осторожно сел.
- Катькин, два промедола, быстро! - Доктор, склонившийся над
обгоревшим, поднял над собой растопыренную правую руку и, стоявший рядом с
ним, солдат быстро положил в нее два прозрачных шприц-тюбика.
Обожженный уже не стонал, а только тихо и тяжело хрипел.
Медпункт располагался во дворе частного дома. Сам дом превратился в
уродливую пирамиду из битого кирпича, но добротный каменный забор опоясывал
руины по широкому периметру. В центре забора зиял пролом, в который
утягивалась гусеничная колея. На ее краю в центре размолоченного гусеницами
круга застыла "эмтээлбэшка", на которой нас привезли.
Посреди двора горбатились две блекло- зеленых прорезиненных палатки с
красными крестами на крыше.
В углу двора, у забора, стояло трое носилок с полу занесенными снегом
телами.
Убитые...
Туда же два солдата, видимо санитары, поставили носилки с Селезневым.
Один из них, наклонился над телом и что-то вытащил из кармана. Вновь
мелькнул знакомый синий цвет. Сигареты!
"Вот сука!" - я почувствовал, как в душе знакомо вспыхнула ненависть.
Мысль о том, что после смерти чьи-то жадные руки будут выворачивать мне
карманы, тяжелыми молотками заколотилась в висках - "Мы дохнем, а вы тут у
нас по карманам шарите!..."
...Доктор устало выпрямился. Поднял с земли обрывок бушлата и закрыл им
лицо обгоревшего солдата.
- Возняк! - Негромко крикнул он.
На его зов повернулся тот самый, вытащивший сигареты, санитар:
- Я, товарищ майор!
- Его... - доктор кивнул на носилки и ног. - Туда же. И оформляйте.
- Есть! - отозвался санитар.
Обо мне словно забыли.
Пока доктор занимался другими раненными, я встал с носилок и медленно
доковылял до навеса, под которым раньше, видимо, хранилось сено. Сел на
старое тракторное колесо. Было одиноко и грустно.
Неожиданно где-то неподалеку захлопал лопастями вертолет. Через
несколько секунд, его толстая каплеобразная туша проскочила всего в паре
десятков метров над нами, и по звуку двигателя стало слышно, что он
садиться.
Сразу засуетились санитары.
Из палатки вывели легкораненых. Подхватили носилки с тяжелыми.
Последними с земли подняли убитых.
Мне вдруг стало тоскливо до одури. Госпитальная койка, врачи, уколы - с
детства не могу терпеть все, что связано с больницами. От одного их запаха с
души воротит. Я же не ранен!
...Я на мгновение представил, как моей матери позвонят и скажут, что
сын в госпитале. Да она на месте умрет! Нет уж, обойдусь...
И, что бы не попасться на глаза доктору, я как мог быстро доковылял до
МТЛБ, спрятался за ней.
Наконец вертушка улетела.
Стали слышны голоса.
- Товарищ майор! Там вторая рота эвакуатор опять запросила. - Услышал я
голос одного из санитаров. - Они там еще кого-то из своих нашли.
Вторая рота - моя рота!
Я обрадовался. Оставалось только спрятаться в МТЛБ и добраться до
своих. А там уж что-нибудь наплету...
- Возняк, забрось носилки в машину и пусть Егоров едет. - Услышал я
голос доктора.
"Ну, сука, сейчас ты у меня попляшешь!" - Мстительно подумал я.
Я затаился за машиной, дожидаясь пока санитар забросит в ее утробу двое
принесенных носилок. И когда уже он взялся за ручку двери, что бы захлопнуть
люк, я вышел из-за корпуса, резко рванул его на себя, потащил за машину,
прижал к броне.
От растерянности тот чуть не упал и болтался в моих руках как здоровая
кукла. Вблизи он оказался выше меня на голову. "Если очухается, то сразу
подомнет!" - мелькнула мысль и, что бы не дать ему прийти в себя, я выхватил
из кармана разгрузки "эргэдэшку" и ткнул ею прямо ему в зубы, раскровенив
нижнюю губу.
- Знаешь что это?
- Ты че? - Санитар бессмысленно и растерянно уставился на меня. - Ты
че? С ума сошел? - Из рассеченой губы на подбородок зазмеилась тонкая нитка
крови.
- Это, граната "эргэдэ" пять. Хочешь, что бы она у тебя в штанах
рванула?
- Че тебе надо? - В глазах санитара полыхнул ужас.
- Хочешь гранату в штаны!? - Еще раз процедил я сквозь зубы.
- Нет! - Пробормотал санитар.
- Сигареты гони, сука! - Прошипел я.
- Какие сигареты? - Растерянно залепетал санитар - Ты че, брателло?
Успокойся...
- А те, которые ты у пацана убитого вытащил. "Космос". Не ты их ему
давал. Не тебе их забирать!
- Да ты ебанулся! - Санитар торопливо сунул руку в карман бушлата и
вытащил мятую пачку. - На, забирай!
Я сунул пачку за пазуху и оттолкнул санитара от себя.
- И не попадайся мне на глаза, гнида!
Вместо ответа санитар юркнул куда-то в сторону.
- Товарищ, майор! - услышал я его жалобный голос. - Там один псих...
Но дожидаться развязки я не стал. Эмтээлбэшка уже пыхнула сизым
соляровым дымом и завелась. Я быстро юркнул в десантное отделение и
захлопнул за собой люк.
...В роте меня встретили как выходца с того света.
Окинава удивленно вызверился на меня, когда я вылез на свет из утробы
МТЛБ.
- Гоша, ты? А ты чего не в госпитале?
- Места не хватило! - Хмыкнул я. - Там только по предварительной
записи...
- Самойлов, хватит фигню нести. Почему не эвакуировался? - Из-за
распахнутой двери люка вышел взводный. Он уже был в черной вязанной шапке из
под которой белел край бинта. В голосе его зазвучали знакомые стальные ноты.
- Да меня доктор осмотрел. Сказал, что все в норме. - Сходу соврал я. -
Эвакуироваться не обязательно. Можно и амбулаторно. Таблетки принимать
сказал. Вот и вернулся...
Мрачное лицо взводного неожиданно потеплело. Он долго посмотрел на
меня, словно разглядел во мне, что-то новое.
- Ладно. Найди свое оружие. Тебе Окинава покажет, где все сложили и
отдыхай. Выспись хорошенько...
В пустое десантное отделение загрузили носилки с укутанным в брезент
чьим-то телом и "эмтээлбэшка" укатила в, густеющие гнилой мокрой серостью
сумерки.
Мы с Окинавой спустились в подвал, где расположился на ночевку наш
взвод. Он подвел меня к углу, где под брезентом громоздилось какое-то
железо. Стащил брезент. Под ним оказалась две кучи оружия. Бесформенной
грудой лежало изломанное оружие. Обгоревшие, изогнутые стволы, разбитые
приклады, раздавленные чудовищным давлением коробки. Разодранные магазины.
С другой стороны ровной кучей лежало уцелевшее оружие. Почти сразу в
глаза бросилась знакомая "эсвэдэшка" Мганги.
Я сглотнул комок.
- Расскажи, что случилось?
- А ты ничего не помнишь? - спросил Окинава.
- Ничего. Помню только, что летел как футбольный мяч.
Окинава достал из кармана пачку "Примы", выбил из нее пару сигарет.
Одну протянул мне, другую раскурил сам. Выдохнул дым.
- ...По нам из миномета "чечи" врезали. Попали как раз туда, где
Кальтербрунер со своими накапливались. А у химика на спине два "шмеля" были.
Вроде прямо в них мина и попала. Они тут же сдетонировали. Полный писец!
Под сердцем что-то заныло.
- Ну и кто погиб?
- Селезень, Кузнец, Кострома - сразу. От химика вообще только голову
нашли и пол ноги. Их всех с тобой отправили.
Лома только сейчас нашли. Его взрывом на другую сторону улицы выкинуло.
Вовку Жданова очень тяжелым отправили. Обгорел весь. Не знаю, доедет ли до
госпиталя...
- Не доедет. - сказал я негромко.
- Жаль... - Лицо Окинавы свело как судорогой. Он судорожно затянулся
сигаретой. Закашлялся. Опустил голову.
...Окинава со Ждановым корешились. Оба с подмосковья...
- Ладно, Окинава, давай держись. - Я тронул его за плечо. - Ничего не
попишешь. Так ему на роду было написано.
- Я в норме! - Негромко откликнулся Акинькин. Вновь жадно затянулся.
Помолчал. Потом глубоко вздохнул и тихо сказал. - Может так оно и лучше для
Вовки. Он же как уголь был. Пальцы на руках до костей сгорели. Костяшки
торчали как птичьи лапы. Это не жизнь...
- А раненых сколько?
- Без тебя пятеро. Ростовцеву руку оторвало, Даньку и Генку осколками
посекло. Малина обгорел и Татарину башку пробило.
- Мгангу забыл. - Кивнул я на, лежавшую у ног, СВД.
- Не забыл. - Ответил Окинава. - Не нашли его. Ни Мгангу, ни ротного.
Все обыскали. Не нашли. Все крыши вокруг облазили, все квартиры. Как
испарились. Ни клочка одежды, ни куска.
Два часа искали.
Завтра утром опять пойдем искать. Зеленцов приказал все перевернуть, но
найти...
С расцвем мы уже были на месте разрыва. Взводный выстроил два отделения
цепью и мы шаг за шагом обыскивали школьный двор. Третье отделение
обыскивало крыши и соседние дворы.
Как быстро земля впитывает кровь. Я только теперь это заметил. Еще
вчера здесь были лужи крови и обрывки тел, а сегодня лишь припорошенная
снегом земля. У стены, где мы вчера складывали своих убитых здоровенный
штабель ящиков с боеприпасами. За ним несколько солдат. Пехота. Один на
обрывках картона и каких-то щепках разогревает банку тушенки, другой в паре
шагов от него сидит на корточках срет. Остальные, сидят прямо на мокрой
земле привалившись к стене. На лицах - тупое безразличие измученных,
загнанных лошадей. Им все равно. Даже инстинкт самосохранения притупился и
угас. Чистые зомби!
...Дней пять назад соседнюю улицу перерезал снайпер. Чеченец как-то
пробрался за охранение и засел на чердаке пятиэтажки в начале улицы. Первой
пулей он снес полчерепа, сидевшему у стены лейтенанту из полковой финчасти.
Второй пулей, сначала разворотил скулу, выбежавшему на звук выстрела
солдату, а потом добил его пулей в голову.
Когда мы пришли выкуривать чечена убитых уже вытащили крюками
сделанными из проволоки. Мы начали готовиться к штурму пятиэтажки и
запросили для поддержки танк. В ожидании его взводный дразнил снайпера,
периодически показывая из-за угла край ушанки убитого солдата, надетый на
кусок проволоки, которым вытаскивали убитых. Чеченец каждый раз клевал на
обманку и стрелял, выбивая то каменную крошку с торца дома, то очередной
дырявя шапку.
- Неопытный. - Довольно осклабился Зеленцов. - Дурак! Молодой видно.
Азартный. Вместо того, что бы ноги в руки и уматывать - в "ворошиловского
стрелка" с нами играет. Ну-ну. Сейчас танк подтянется поиграем...
И здесь вдруг из глубины двора, от беспорядочно сваленных в кучу ящиков
с боеприпасами к улице меланхоличной походкой направился "зомби" из пехоты.
В руках он тащил цинк с патронами. Мы не сразу сообразили, куда он идет, а
когда поняли, то успели лишь крикнуть: "Стой! Стой, дурак! Там снайпер!" Но
он лишь тупо и бессмысленно взглянул на нас и вышел на улицу. Через
мгновение бичем щелкнул выстрел и, солдат рухнул на ящик - пуля прошила
голову насквозь, сбив шапку с его головы. А к улице все той же походкой
"зомби" уже подходил второй солдат с точно таким же цинком в грязных,
помороженных руках. До смерти ему осталось не больше трех шагов, когда Вовка
буквально в прыжке сбил его с ног и придавил к земле, в паре метров от
мертвой изуродованной головы его напарника, из которой слабыми толчками все
еще вытекала на асфальт черная кровь.
Вовка перекатился через лежащего под ним солдата и рывком выдернул того
на себя, вытаскивая из зоны обстрела. Точно через секунду пуля, вздыбила
асфальт в полуметре от разбросанных в стороны ног солдата.
- Ты что, идиот!? - Рявкнул, задыхаясь Вовка. Но солдат лишь неуклюже и
бессмысленно копошился в его руках, пытаясь освободиться. В бронежилете,
"разгрузнике", ватнике и сапогах он вдруг напомнил мне размахивающего
клешнями краба, которого перевернула неожиданная волна. И память на
мгновение осветило неистовое белое солнце того лета. Синь неба. Песок. Почти
черные от загара тела пацанов нашего отряда. Один раз в своей жизни я был на
море. В девяносто первом матери от завода путевку дали. А уже через год ни
завода не осталось, ни лагеря. Завод закрылся, а лагерь достался независимой
Украине...
Вовка устал бороться с солдатом и без размаха, коротко ударил того в
челюсть. Солдат ойкнул, как-то сразу обмяк и вдруг заплакал по-детски, в
голос.
- Не бей! Нас лейтенант послал. Приказал патроны в третью роту нести.
Не бей, дяденька!..
...Мы ничего не нашли.
Ни тряпки, ни куска тела. Ничего. Мы обшарили все вокруг, даже
перетащили в сторону ящики с боеприпасами. Но и под ними ничего не было.
После любого, самого мощного взрыва остаются ошметки тела, осколки
костей, клочья волос, обрывки тряпок.
Но они словно испарились. Исчезли.
Люди не исчезают так бесследно.
Мы уже уходили, когда я заметил под ногами какой-то серый обрывок
картона. Я механически нагнулся и поднял его. В руках был оборванный край
птичьего крыла. Но Мганги или нет - я не знал.
- Что там? - окликнул меня Зеленцов. - Нашел что-нибудь?
- Нет! - отозвался я. - Ничего. Просто обрывок птичьего крыла...
В эту ночь мне приснился странный сон.
Заснеженная сумрачная равнина без конца и без края, без горизонта и
неба. Белый шар, в котором куда-то шагали два человека. Я не видел их лиц.
Только спины, но я знал, что один из них наш ротный, а другой Мганга. И что
идти им через эту бесконечность целую вечность...
Николай никогда не пил коньяк, И потому, когда Михаил протянул ему
почти полный пластиковый стаканчик с пахучей жидкостью цвета чая, он одним
глотком опрокинул ее в себя.
- Во, дает! - усмехнулся Борис.
- Наша, армейская закалка! - довольно хмыкнул Михаил.
"Не пей! Не пей!..." - Где-то внизу простучали на стыках рельс -колеса.
Но было поздно Коньяк обжег глотку и горячим комком провалился в желудок.
- ...У меня прапорщик был, начпрод. - продолжил Михаил. - Любитель
выпить. Так вот мы с ним коньяк всегда стаканами пропускали. Так что парень
наш. Видно, что не зря два года Родине отдал. Закалку получил - что надо!
Николай хотел было возразить, сказать, что у них ТАМ вообще был сухой
закон, но Борис в это время легонько хлопнул себя по лбу:
- Кстати! Анекдот, мужики! Аллочка, - он повернулся к четвертому
пассажиру купе, - думаю, не будешь против?
- Давай! - Согласилась она, - Только без похабщины.
- Как можно? - осклабился Борис. - Так вот, встречаются на том свете
две души...
...Николай считал, что ему повезло с попутчиками. Более всего он не
хотел оказаться по соседству с какими-нибудь стариками и слушать потом всю
дорогу словоизлияния прописных, истин. Но когда в купе ввалилась звенящая
металлом креплений, шуршащая болоньей костюмов компания, настроение срезу
поднялось. Все получалось как нельзя лучше. Худощавый, и судя по всему,
старший в этой компании Борис, похожий немного на ворона, смоляной чернотой
волос и крупным "римским" носом недоверчиво, как-то по-птичьи быстро
взглянул на Николая и молча сел в угол к окну. Зато второй - добродушный, с
коротким сивым "ежиком" на голове толстяк, на котором синий лыжный
комбинезон сидел в такую тугую обтяжку, что, казалось, вот-вот лопнет,
увидев Николая, сразу протянул ему руку.
- Михаил. - Представился он. - Гвардии ефрейтор запаса. Здорово,
служивый! Никак на дембель едешь?..
Девушка, сняв лыжную шапочку, рассыпала по плечам густую копну почти
каштановых волос и стала очень похожа на актрису Терехову из "Трех
мушкетеров".
- А меня зовут Алла. - Приветливо улыбнулась она.
...Через час Николаю уже казалось, что он их знает давным - давно.
- ...И когда я любовника жены нигде не нашел меня хватил инфаркт и я
умер. - Дурак, - Говорит вторая душа - Посмотрел бы в холодильник - вдвоем
жили бы! - Закончил жутким шепотов Борис. Все засмеялись.
На голову Николаю словно упала пуховая подушка. Стало тепло, зазвенело
в ушах, и предметы вокруг стали плыть, терять контуры. Он коснулся рукой
лица и с удивлением обнаружил, что кожа словно омертвела, потеряла
чувствительность. Это ощущение было необычным, но приятным.
- А за что, медаль-то получил, Коля? - Наклонившись к груди, спросил
Михаил, приподняв пухлыми пальцами серебристый кружок медали.
Развязность толстяка не понравилась Николаю, но он сдержался, решив про
себя, что отношения "на гражданке" к наградам, наверное, не такое как в
армии. И, подождав, пока Михаил рассмотрит медаль, пробормотал:
- Да так... В общем, было одно дело. Вот моего друга орденом Мужества
наградили. Вот там ребятам действительно досталось... Обгорел он тогда.
Крепко обгорел. В госпитале до сих пор лежит. Сейчас вот сначала к нему
заеду, а потом уже домой. Обжегся он крепко...
- Ну, и сколько ему за орден полагается? - спросил Борис.
- Чего? - не понял Николай.
- "Маней". В штатах, там за ордена платят. И у англичан, говорят, целая
пенсия. А у нас сколько?
- Нисколько, - растерянно ответил Николай.
- Да... Вот так за здорово живешь парень и погорел... - Задумчиво
протянул
Борис. В купе повисла тишина.
- Что вы, ребята, все о грустном? Война, госпиталя... - вздохнула Алла.
- Не интересно.
Мы, в конце концов, отдыхать едем. Давайте о чем-нибудь другом. Вот
тебя, Коля, наверное, дома девушка ждет, правда? - улыбнулась она.
- Нет... - смутился Николай, И, не выдержав взгляд, се зеленых глаз,
опустил голову, вздохнул.
- Не ждет меня никто. Не дождалась...
Тут он рассердился на самого себя. На то, что воспоминание о Юльке
вдруг смутило его, обожгло уже кажется упокоившейся болью. И подняв глаза,
улыбнулся Алле.
- Ничего, если к другому уходит невеста, еще неизвестно кому
повезло. Так, кажется, в песне поется?..
И вновь споткнулся о зелень ее глаз
- Бабы, они такие! - поддакнул Михаил, - Одна меня тоже из армии не
дождалась. Но зато уже после службы целый взвод баб ждал моего решения.
Только дудки! Я уже опытный был. Всем им объяснил, что тигры в неволе не
размножаются...
- Ну, это ты брось! - оборвал его Борис. - "Бабы". Много ты в женщинах
понимаешь, если у тебя бабы... В этой серой жизни если и осталось
единственное светлое пятно - так это любовь женщины. - Он сделал ударение на