.Почти каждый город на планете имел свой особый предмет гордости. Золотые пчелы являлись гордостью Байлемуны. Однажды, давным-давно, в те дни, когда только редкие племена меняющих форму жили в этой части Алханроэдя, такие пчелы водились во всей провинции и на прилегающих к ней территориях. Но распространение цивилизации поставило их в конце концов на грань исчезновения, и теперь уцелели только те пчелы, которых герцоги Байлемуны держали на своей знаменитой пасеке, на территории дворцового хозяйства.
   — Мы открываем пасеку для посещений публики только три раза в год, — объяснял герцог Кейтинимон, . ведя Престимиона через дворцовый сад к пчельнику — В Зимний день, в Летний и в день рождения герцога.
   Вход по лотерейным билетам. В течение десяти часов пускают дюжину посетителей в час, и билеты перекупают по высокой цене. В другое время никому не разрешено их посещать, кроме постоянных пасечников и членов семьи герцога. Но конечно, когда корональ приезжает в Байлемуну…
   Пасека представляла собой здание поразительной красоты: огромное кружевное сооружение из сияющей металлической сетки, поддерживаемой трубчатыми распорками из какого-то блестящего белого дерева, которые переплетались и перекрещивались так причудливо, что глазом не проследить, и вся эта конструкция выглядела такой невесомой, что могла, казалось, рухнуть от дуновения ветра. Внутри Престимион различал мириады ярких световых вспышек, мигающих с такой быстротой, что голова шла кругом, словно сигналы семафора, настолько быстрые, что никто бы не смог прочесть их послание.
   — То, что вы видите, — пояснил герцог, — это солнечный свет, отражающийся от тел пчел, летающих внутри. Подавайте войдем внутрь, если хотите, милорд.
   По длинному пандусу, ведущему в анфиладу небольших комнат с двумя выходами, Престимион и его свита попали в сам пчельник. Это был гигантский купол, в четыре-пять раз больший по размерам, чем тронный .зал Конфалюма, так искусно сплетенный из сетки, что она была почти не видна, если смотреть изнутри, и казалась прозрачной пленкой на фоне неба.
   Высокое гудение окутало посетителей, будто плотная вуаль. Над головой носились пчелы. Сотни пчел.
   Тысячи.
   Они находились в постоянном движении, без конца летали взад и вперед в верхней части купола, словно исполняли странный воздушный танец. Престимиона поразило их количество, скорость полета и сверкание света, отражавшегося от их блестящих боков и крыльев, когда они стремительно проносились мимо. Он долгое мгновение стоял в дверях, в изумлении глядя вверх, восхищаясь быстротой пчел и головокружительной красотой выписываемых ими узоров.
   Постепенно он начал различать отдельных пчел, а не просто следить за полетом всего роя, и обнаружил, что пчелы выглядят очень большими для насекомых.
   Но Септах Мелайн первым задал этот вопрос вслух. Повернувшись к герцогу, он спросил:
   — Это действительно пчелы, ваша милость? Потому что, на мой взгляд, они такие же крупные, как птицы.
   — Ваши глаза вас не обманывают, — ответил герцог. — Как всегда. Но это действительно пчелы. Вот, разрешите мне вам показать.
   Он вышел на середину помещения и встал, вытянув руки в стороны с поднятыми вверх ладонями. Через несколько мгновений полдюжины обитателей пасеки спикировали вниз и уселись на него, словно ручные птицы на своего хозяина, потом, вслед за ними, еще десяток снизился и стал кружить над его головой.
   Герцог стоял неподвижно. Только глазами показывал гостям:
   — Теперь подойдите ближе. Посмотрите:, на них.
   Медленно, медленно, осторожно, не спугните их.
   Престимион медленно подошел, за ним — Септах Мелайн, а потом огромный Гиялорис, самый осторожный из всех — он ступал так, словно шел по ковру из яичной скорлупы.
   Но Мондиганд-Климд, к которому пчелы, казалось, не проявляли никакого интереса, остался у входа. Абригант — тоже, лицо его было мрачным, как обычно.
   Со времени их прибытия в Байлемуну он почти не скрывал своего нетерпения пуститься в путь к Скаккенуару, расположенному где-то на юго-востоке, где надеялся найти растения, содержащие металлы. Погоня за Дантирией Самбайлом была для него лишь досадной помехой; час, проведенный среди сверкающих пчел, какими бы красивыми они ни выглядели, — неоправданной тратой времени.
   Подойдя достаточно близко к герцогу Кейтинимону и ясно разглядев блестящие маленькие создания, ползающие по его ладоням, Престимион тихо присвистнул от удивления. Золотые пчелы Байлемуны оказались длиной в несколько дюймов, с пухлыми телами и действительно сильно напоминали птиц.
   Что же они такое, удивился он, маленькие птички или очень крупные насекомые?
   Насекомые, решил Престимион, подойдя еще на несколько шагов ближе. Теперь он ясно видел три пары мохнатых лап. Их тела состояли из сегментов: голова, грудной отдел и брюшко. Их крылья и все тело были сплошь покрыты гладкой, отражающей свет броней, которую можно легко было принять за тонкое золотое покрытие и которая при движении создавала ослепительные световые эффекты.
   — Еще ближе, — произнес герцог. — Так близко, чтобы увидеть их глаза.
   Престимион повиновался. И ахнул. Их глаза! — эти странные глаза! Он никогда не видел таких глаз.
   Не холодные фасеточные глаза насекомых, нет, совсем нет. И не блестящие глаза-бусинки птиц. Их глаза были непропорционально большими, и их взгляд поразительно напоминал взгляд млекопитающих. То были теплые, добрые, влажные глаза какого-нибудь мелкого лесного зверька. Но в них также светился ум, который отличал эти создания от болтливых лесных дролей и минтунов. Было почти страшно смотреть в эти все понимающие глаза.
   — Встаньте так, как стою я, — сказал герцог. — Стойте неподвижно, и они прилетят к вам тоже.
   Ни Септах Мелайн, ни Гиялорис не захотели провести подобный эксперимент. Но Престимион вытянул руки в стороны ладонями вверх. Пролетела секунда, другая. Затем пара пчел появилась в воздухе и описала пробный круг над его головой; а еще через пару минут одна из них осторожно села на левую руку Престимиона.
   Он почувствовал легкое, щекочущее прикосновение, словно пчела ползла по нему. Очень медленно он повернул голову влево, чтобы лучше видеть, и обнаружил, что смотрит прямо в огромные, серьезные глаза насекомого. Они пристально наблюдали за ним.
   И в них светился ум, вне всякого сомнения.
   Крохотный ум, но острый, проницательный. Но какие мысли кружат в мозгу этих маленьких созданий, последних из своего вида, когда они описывают свои нескончаемые сверкающие круги по огромной пасеке, своему единственному убежищу в этом мире?
   — Наши предки держали их в маленьких клетках в качестве домашних любимцев, — через некоторое время объяснил им Кейтинимон. — Они летали по клетке месяц, самое большее — два, а потом болели и умирали. Понимаете, они не выносят замкнутости и тесноты клетки. Но никто из тех, у кого жили эти пчелы хотя бы несколько дней, не мог устоять перед их красотой: когда пчела умирала, ты чувствовал, что должен немедленно заменить ее, хотя следующие тоже умирали, так же быстро. Когда-то в этой провинции их были миллионы. Все небо становилось золотым, когда они в больших количествах летали над головой. Теперь я один обладаю привилегией держать пчел в Байлемуне; а эта клетка, как видите, довольно большая. Они никогда бы не выжили в меньшей. Если осторожно перевернете ладони вот так, милорд, пчелы улетят. Если, конечно, вы не хотите продлить это удовольствие немного дольше.
   — Еще несколько минут, — ответил Престимион.
   Еще две пчелы сели ему на левую руку, а потом третья приземлилась на правую. Он стоял, застыв, не в силах оторвать взгляда от их глаз, погруженный в размышления о крошечных разумных существах, которые так мирно ползали по его рукам. Теперь их стало пять.
   Шесть… Семь… Наверное, он кажется им безобидным.
   Интересно, не могут ли они заглянуть в его мысли.
   Внезапно ему страстно захотелось, чтобы Вараиль оказалась здесь и увидела этих пчел вместе с ним.
   Эта мысль его напугала. Напугало то, что Вараиль уже заняла в его мыслях место Тизмет, что он скучает по этой девушке, которую едва знает, и желает, чтобы она была рядом с ним, пока он едет все дальше по планете. Его удивило, что он так остро чувствует ее отсутствие. Но Тизмет исчезла навсегда, а Вараиль ждет его на Замковой горе. В силу своей должности и своих обязанностей ему суждено провести жизнь в частых поездках по планете. Внезапно его охватило такое сильное желание показать Вараиль все, что имел счастье увидеть сам: золотых пчел Байлемуны, исчезающее озеро Симбильфант, полуночный базар Бомбифэйла, буйство цветов Гуликапского фонтана, сады Барьера Толингар…
   — Вас заинтересовали наши пчелы, милорд?
   Престимиона этот вопрос застал врасплох, и он быстро перевел взгляд на герцога.
   — О да, — поспешно ответил он. — Да! Какие они необыкновенные! Какие чудесные!
   — Я мог бы прислать несколько штук к вам в Замок, — сказал Кейтинимон. — Но они умрут, как и все остальные.
   В тот вечер, когда они ужинали местными деликатесами во дворце герцога, мысли Престимиона были по-прежнему заняты золотыми пчелами и тоской по Вараиль, которую они так неожиданно в нем пробудили.
   Перед его мысленным взором ярко светились их загадочные глаза, а высоко в воздухе под огромным куполом кружился ослепительный вихрь мириадов насекомых. Эти всезнающие глаза — этот необъяснимо разумный взгляд — этот прекрасный золотистый мигающий свет…
   Этот восхитительный мир, подумал он, это сосредоточие чудес, в котором столько сюрпризов, что их хватило бы на десять жизней…
   Но повидать знаменитых золотых пчел не было основной целью приезда сюда короналя, и именно Гиялорис в конце концов вернул разговор к главной теме.
   — Поступило сообщение, — сказал он герцогу, — что прокуратор Дантирия Самбайл и с ним пара его людей не так давно проследовали в этом направлении.
   У короналя есть причины желать найти его и поговорить с ним. Не было ли у вас с ним контактов?
   Герцог не выказал удивления. Весьма вероятно, что к этому времени до него и до многих других уже дошли слухи, что лорд Престимион пытается выяснить местонахождение прокуратора Ни-мойи и что охота на этого человека идет по всему континенту.
   Разумеется, это была сенсационная новость. Но герцог Кейтинимон был слишком умен, чтобы задавать лишние вопросы Престимиону. Он ничего не спросил, а только ответил, что тоже слышал о присутствии прокуратора в этих местах, но тот к нему не заезжал. Его озадачило то, что прокуратор был неподалеку и не счел нужным повидаться с ним. Но он был уверен, что Дантирии Самбайла в провинции Балимолеронда уже нет. Больше он ничего не мог сказать. А когда Септах Мелайн спросил его, куда вероятнее всего направится беглый прокуратор — на юг или на запад от Байлемуны, герцог Кейтинимон лишь пожал плечами.
   — Ясно, что он пытается попасть домой. Полагаю, он стремится к морю. Он может добраться до него, двигаясь как в одну, так и в другую сторону. Однако не мне пытаться разгадать намерения Дантирии Самбайла.
   Коротких путей на Маджипуре никогда не существовало, но прокуратор быстрее мог добраться до моря, отправившись на юг, а не на запад. И хотя порты должны были заблокировать, Престимион очень хорошо знал как легко такому хитрому человеку, как Дантирия Самбайл, с помощью подкупа проскользнуть сквозь любую блокаду Ведь подкупил же он стражу туннелей Сангамора. Неужели ему трудно будет найти какого-нибудь ленивого и продажного таможенного служащего в южном порту, который отвернется, пока они с Мандралиской взойдут на борт грузового корабля, идущего в Эимроэль?
   Значит, надо ехать на юг. По направлению к Кетерону и Серной пустыне.
   Это был логичный выбор, и к тому же заманчивый.
   Серная пустыня отнюдь не была ни пустыней, равно как и местом, где можно найти серу; судя по всем отчетам, она представляла собой одно из самых поразительных мест в мире. Престимион был благодарен Дантирии Самбайлу за то, что тот дал ему повод посетить ее.
   Еще одно место, куда он отправится без Вараиль. Он никак не мог перестать думать о ней.
   Через два дня после выезда из Байлемуны им начали попадаться первые участки желтого песка. Сначала это были только редкие полоски и языки песка, обычно смешанного с темной почвой, приглушавшей его яркий цвет. Но постепенно желтый цвет стал преобладающим, а когда путешественники подъехали к самой Серной реке, он уже господствовал вокруг, словно был единственным цветом во вселенной.
   Легко понять, почему первые исследователи этого района подумали, что наткнулись на обширные залежи серы. Никакое другое вещество не могло иметь столь яркий и теплый оттенок Но это оказалось не так:
   «сера» в Серной пустыне оказалась не чем иным, как мельчайшим желтым известковым песком, поразительный цвет которому придавали зерна кварца и микроскопические фрагменты полевого шпата и роговой обманки. Очевидно, он образовался в невообразимо древнюю эпоху, когда большая часть центральной части Маджипура представляла собой совершенно безводную пустыню, а огромные желтые горы занимали территорию к западу от Лабиринта. Мощные ветра в течение многих тысяч лет перемололи эти, горы в пыль и унесли ее на тысячи миль, где она в конце концов осела в области за Гейбиланскими горами за Кетероном, где брала начало Серная река. Она и сделала остальное: унесла огромные количества песка вниз с гор и распределила его по всей плоской долине, где сейчас стояли путешественники с Замковой горы, по той долине, которая с незапамятных времен называлась Серной.
   На большей ее части эти уникальные желтые пески образовали поверхностный слой, толщина которого редко превышала двадцать — тридцать футов. Но были такие участки, где его глубина была полмили и больше, он отвердел в течение многих геологических эпох и превратился в мягкий, пористый камень, образующий высокие вертикальные утесы. Именно в такой зоне плоских желтых утесов были построены города и селения округа Кетерон.
   Некоторым казалось, что Кетерон прекрасен, как сказочная земля; но другие воспринимали его как нечто гротескное и причудливое, что может привидеться лишь в кошмарном сне. Эрозия вырезала в верхних слоях утесов глубокие ущелья с отвесными стенами, а выветривание создало на открытых местах искривленные сужающиеся шпили сотен причудливых форм.
   Вынув изнутри этих шпилей камень и прорезав крохотные щели-окна в мягкой породе стен, люди Кетерона превратили их в жилища, странные и нереальные, и целые города состояли из высоких, узких, желтых строений, похожих на остроконечные колпаки ведьм.
   Странный облик Кетерона сделал его излюбленным местом работы психоживописцев, которые многие века стекались сюда, разворачивали свои психочувствительные полотна и, впадая в транс, изливали на них свои впечатления от увиденного. Призрачно-воздушные полотна с изображением искривленных желтых башен Кетерона служили едва ли не обязательным украшением в домах нуворишей, которые еще не научились распознавать банальность. Даже в Замке Престимион встречал в разных комнатах пять или шесть изображений Кетерона, и он настолько привык к облику этого места, что опасался воспринять его как нечто самой собой разумеющееся, когда наконец увидит воочию.
   Но он быстро понял, что психоживопись ни в коей мере не подготовила его к восприятию реального облика Кетерона. Этот желтый пейзаж с мутной желтой рекой, безмятежно текущей посередине, и уродливо скособоченные дома-великаны Кетерона, поднимающиеся, словно пики на вершинах утесов, — как таинственно все это выглядело, как было похоже на мир иной планеты, который вдруг оказался здесь, на Маджипуре, между Байлемуной и Аруачозианским побережьем!
   «Конечно, — размышлял Престимион, — любое место, которого ты не знаешь, кажется таинственным.
   А насколько хорошо ты знаешь в действительности даже те места, которые считал хорошо тебе известными?»
   Но то, что он здесь увидел, было поистине странным. Город Кетерон, который растянулся на несколько миль вдоль северного берега реки в самом сердце долины, был столицей провинции Кетерон. По меркам Маджипура это был небольшой город, с населением не более полумиллиона. Престимион в изумлении рассматривал дома странной формы, незнакомые лица горожан, которые вышли посмотреть на своего короналя. Да, Кетерон выглядел совершенно необычно. Даже на лицах людей лежал желтый отблеск, или так ему казалось, и они предпочитали просторные, развевающиеся одежды и длинные, свободно свисающие колпаки, делавшие их похожими на гномов.
   Но даже если бы контуры Кетерона были ему так же знакомы, как очертания Малдемара, Халанкса или Тидиаса, подумалось Престимиону, он бы обманывал себя, полагая, что знает его. Каждый город — это целый мир, планета в миниатюре, с тысячелетней историей, заключенной в его стенах, и таким количеством тайн, что вы их не узнаете, даже если проведете в нем остаток жизни. А Кетерон был всего одним из множества городов этой обширной планеты, порученной его заботам. Сегодня он проедет через этот город и больше никогда не увидит — по сути, он и завтра будет для него столь же загадочным, как и позавчера.
   Это был район земледелия: мягкая желтая земля славилась феноменальным плодородием, и люди здесь казались простодушными, не привыкшими к визитам не только короналя, но и любых аристократов. Выходя из ратуши — скрученной, искривленной трехэтажной башни на самом краю утеса, — чтобы приветствовать Престимиона и проводить его внутрь, мэр Кетерона едва сдерживал трепет. Его защищало бесчисленное количество атрибутов суеверия: его пурпурно-желтую официальную мантию украшало столько талисманов и амулетов, что оставалось только удивляться, как под их весом этот бедняга еще держится на ногах. Он привел с собой двух магов для моральной поддержки — полного невысокого человека с маслянистой кожей и высокую, худую, похожую на воронье пугало женщину, которые несли священные предметы явно чисто местного культа, поскольку даже Мондиганд-Климд никогда не видел ничего подобного. Су-сухириса забавляли те серьезные, неуклюжие заклинания, при помощи которых эта пара изгоняла темных духов из пещероподобной душной комнаты, где проходила встреча, очевидно стараясь обеспечить безопасность короналя и его свиты. Или эти ритуалы совершались ради блага самого мэра?
   Престимион и все остальные стояли в стороне, пока Гиялорис проводил расследование. Мэр явно был слишком напуган самой близостью Престимиона и не мог поддерживать беседу с ним, и легкомысленные замечания Септаха Мелайна не помогли бедняге расслабиться. Но Гиялорис, на вид массивный и внушающий страх, умел разговаривать с простыми людьми, поскольку и сам происходил из их среды.
   Не приходилось ли мэру или его людям видеть и слышать в этих местах что-либо имеющее отношение к Дантирии Самбайлу, спросил он. Нет. По крайней мере, мэр знал, кто такой Дантирия Самбайл. Но он представить себе не мог, зачем бы ужасному прокуратору Ни-мойи понадобилось путешествовать в их краях. То, что столь могущественный и устрашающий персонаж мог по какой-то причине заехать в эту живописную, но незначительную провинцию, совершенно сбивало беднягу с толку и приводило в отчаяние.
   — По-моему, мы выбрали неверный маршрут, — шепнул Престимион Септаху Мелайну — Если бы он направился прямо к Аруачозианскому побережью, он не миновал бы этих мест — ведь так? Нам следовало из Байлемуны отправиться на запад, а не на юг.
   — Если только мэра не заколдовали и не заставили забыть о том, что Дантирия Самбайл проезжал здесь, — ответил Септах Мелайн. — Теперь прокуратор знает, как играть в эту игру.
   Но оказалось, что в такой изощренности не было необходимости. Когда Гиялорис показал набросок портрета Мандралиски, который они возили с собой, мэр мгновенно узнал мрачное лицо дегустатора ядов.
   — О, да-да, — сказал он. — Он был здесь. Путешествовал в ржавом старом экипаже и останавливался в городе, чтобы закупить провизию, — три недели назад, а может, пять, шесть… где-то так. Как можно забыть такое лицо?
   — Он путешествовал один? — спросил Гиялорис.
   Мэр не знал. Никто не потрудился осмотреть экипаж, который стоял у берега реки. Человек с узким лицом купил то, что ему было нужно, и продолжил свой путь. Мэр также не мог сказать, в каком направлении он уехал.
   Здесь, по крайней мере, его маги пригодились.
   — Мы понимали, что этот незнакомец не принесет городу удачи, — высказалась худая женщина. — Поэтому мы в течение полумили проследили путь экипажа и поставили свечи из драконьего воска через каждые сто ярдов, чтобы он никогда больше не вернулся.
   — И в каком направлении он поехал?
   — На юг, — без колебаний ответил невысокий человек с лоснящимся лицом. — К Арвианде.

10

   — Они были рады от нас избавиться, — со смехом заметил Престимион. Королевский караван ехал по сооружению под названием мост Спурифона, изношенному, угрожающе потрескивающему деревянному настилу которому можно было дать не меньше пяти тысяч лет. Далеко внизу едва виднелась забитая илом Серная река, текущая медленно, как сонная змея, — темно-желтая линия на более светлом фоне долины, по которой она вилась. — Какими мы казались им страшными, наверное! Надеюсь, они не просто сочинили первое, что пришло в голову, чтобы мы побыстрее убрались из города.
   — Чтобы лгать короналю, требуется мужество, — сказал Абригант. — Найдется ли во всем этом городе хоть крупица мужества?
   — Они сказали правду, — вмешался Мондиганд-Климд. — Я заметил следы их магических свечей вдоль нашего пути. Смотрите: вон там и там. Сгорели до конца, но огарки сохранились. Мы едем правильно. , — Эти кетеронцы — безобидные, робкие люди, которые оказались замешанными в слишком сложные для них дела, и мы их сильно напугали, — сказал Престимион. — Нам следует что-нибудь для них сделать. — Он взглянул на Септаха Мелайна. — Запиши для памяти.
   Хотя бы построим им новый мост. А этот пора отправить в музей.
   — Строительством мостов ведает понтифекс, — проворчал Септах Мелайн. — Это и означает его титул: строитель мостов. Древнее слово, ему многие миллионы лет.
   — Нет ничего столь древнего в мире, — возразил Абригант. — Даже звезд.
   — Ну, тогда тысячи лет.
   — Успокойтесь, вы оба, — резко прервал их Престимион. — Известите соответствующий департамент: новый мост для Кетерона, и покончим с этим, больше никаких споров. — Какая польза быть короналем, подумал он, если даже своим ближайшим соратникам приходится дважды повторять приказ, чтобы он был выполнен?
   К югу от реки преобладающий желтый цвет местности вскоре начал исчезать по той же схеме, по которой появлялся к северу от города. Полосы темной почвы становились все более частыми, пока не стали преобладающими. Путешественники испытали некоторое облегчение. Такой странно яркий цвет, через некоторое время оглушал и умерщвлял мозг самой своей интенсивностью, а монотонность серного пейзажа начинала действовать угнетающе.
   В ту ночь они разбили лагерь у подножья горной гряды средних размеров, которая лежала перед ними.
   Во сне Престимион получил послание от Хозяйки Острова.
   Корональ редко получал послания во сне, и не только потому, что Хозяйкой, как и полагалось, стала его собственная мать. Такие сны служили руководством для души, а, как правило, властители страны не давали друг другу советов. Но иногда, во время кризиса, когда короналю предстояло принять решение, Хозяйка брала на себя обязанность вмешаться и помочь своей мудростью. В эту ночь сон одолел Престимиона, как только он закрыл глаза. Он почувствовал, что впадает в транс, который предвещал послание. Затем он услышал тихую музыку из владений Хозяйки и с легкостью перенесся в низкий павильон из чисто белого мрамора, уставленный горшками с цветущими травами, ароматными алабандинами, танигалами и другими растениями. И вот перед ним возникла принцесса Терисса, Хозяйка Острова, его мать и мать всей планеты. Она улыбалась и протягивала к нему руки.
   Она выглядела молодой, как всегда, так как была одной из тех женщин, над которыми не властно время.
   С тех пор как она приступила к своим обязанностям, ее темные волосы не потеряли ни капли блеска. Серебряный обруч на голове, знак ее должности, легко покоился на ее лбу. Спереди на платье, как всегда, сверкал рубин Малдемаров, этот удивительный драгоценный камень, принадлежавший семье четыре тысячи лет, темно-красный, с пурпурным отливом, обрамленный золотой оправой.
   Рядом с ней стояла Тизмет.
   По крайней мере, так сначала показалось Престимиону. Эта маленькая, изящно сложенная женщина с задорно вспыхивающими глазами могла быть только Тизмет; но пока его душа содрогалась от удивления и смущения — почему Тизмет стоит рядом с Хозяйкой в этом посланном сне, когда он уже думал, что примирился с трагедией ее смерти и продолжает жить дальше? — все сдвинулось так плавно, как часто происходит во сне, и он ясно увидел, что женщина рядом с матерью вовсе не Тизмет, и никогда не была Тизмет, не могла ею быть. То была Вараиль. Как странно, подумал он, что он принял ее за Тизмет. Ведь каждая из них прекрасна и привлекательна в своем роде, но высокая, крепкая, дородная Вараиль совсем не походила на крохотную, хрупкую на вид Тизмет, которую Престимион когда-то любил и потерял.