Страница:
По крайней мере, Стойен оказался довольно веселым местом, если уж нет другого выбора, как только застрять в далекой провинции. Климат его был идеальным, лето круглый год, воздух ароматный, небо безоблачное, приятный морской бриз с позднего утра до раннего вечера, теплые вечера, восхитительный прохладный дождик, начинавший каждый раз моросить ровно в полночь. Сам город представлял собой узкую полосу, вытянувшуюся более чем на сотню миль вдоль широкой дуги большой гавани, так что население более десяти миллионов человек умещалось в нем, не создавая ощущения скученности. И этот город радовал глаз. Поскольку весь полуостров Стойензар был совершенно плоским и нигде не возвышался более чем на 20 футов над уровнем моря, жители порта Стойен внесли в свой город топографическое разнообразие. Они выдвинули требование, чтобы каждое строение возводилось на платформе из кирпича, облицованной белым камнем, и чтобы эти платформы были самыми разнообразными. Некоторые из них имели в высоту не более десяти или пятнадцати футов, но другие, подальше от берега, представляли собой внушительные искусственные холмы, которые поднимались на сотни футов.
Особо важные здания стояли во всем великолепии высоко над уровнем улицы на индивидуальных фундаментах; в других местах целые районы площадью в квадратную милю и более размещались на общем гигантском пьедестале. Взгляд вынужден был постоянно двигаться во всех направлениях, вынуждаемый к этому приятными переходами от высоких зданий к низким.
А наличие такого количества кирпича смягчалось обилием кустов, лоз и всяких тропических растений, которые пышно разрослись вокруг каждой платформы, вдоль пандусов, ведущих на верхние этажи, и взбирались на крепкие стены. Эта бурная растительность переливалась всеми красками, не только тысячами оттенков зелени листьев, но и роскошным синим, розовым, алым, красным и фиолетовым сиянием бесчисленных цветов.
Красивое место. Из кабинета самого Акбалика на верхнем этаже здания таможни у гавани открывался прекрасный вид на пролив Стойен, вода которого здесь была бледно-голубой, а поверхность — гладкой как стекло. Он мог проникнуть взглядом на сотни, даже на тысячи миль на север, до того места, где все сливалось в тонкую серую линию горизонта. Но он все равно тосковал по дому.
Акбалик начал мысленно составлять еще одно послание Септаху Мелайну:
«Уважаемый друг и достопочтенный Верховный канцлер! Прошло уже четыре месяца с тех пор, как я приехал в Стойен по твоему поручению, и все это время я преданно и усердно трудился над заданием…»
— Принц Акбалик! Прошу прощения, милорд…
Это был Одриан Кестивонт, вруун, который служил здесь у него секретарем. Маленькое существо стояло у двери и, как всегда, суетилось. Его многочисленные болтающиеся щупальца сворачивались и распрямлялись, к чему Акбалик вынужден был долго приучать себя. Он принес еще одну пачку бумаг.
— Еще бумаги мне на прочтение, Кестивонт? — спросил Акбалик и сделал кислое лицо.
— Эти я уже просмотрел, принц Акбалик. И обнаружил в них нечто весьма интересное. Они собраны с грузовых судов, которые отплыли в Зимроэль из разных портов Стойензара за последние две недели. Если позволите, милорд…
Кестивонт принес бумаги к столу начал раскладывать их, словно игральные карты в пасьянсе. Акбалик увидел, что это декларации груза, длинные списки товаров, пересыпанные замечаниями судовых капитанов об их состоянии на день погрузки на борт, о качестве упаковки и тому подобных вещах. Акбалик заглянул через покатые плечи врууна, пока маленькое существо раскладывало листы бумаги. Столько-то центнеров медового лотоса, столько-то мешков смолы дерева мадарат, столько-то фунтов орохалка, столько-то тесаных бревен, шил, топорищ, вьючных седел, кувалд…
— Нам действительно необходимо этим заниматься, Кестивонт?
— Еще секунду, умоляю вас, добрый принц. Вот. Теперь прошу вас обратить внимание на седьмую строчку первой декларации. Видите, что в ней написано?
— Анивуг истин рипливич радитикс, — прочел пораженный Акбалик. — Да. Вижу. Но не нахожу в этом никакого смысла. Что это, язык вруунов?
— Больше похоже на скандарский, чем на Какой-либо другой, но это не скандарский. И вообще, по-моему, это не похоже ни на один из языков Маджипура. Но продолжим, милорд, если не возражаете: строка десятая во второй декларации.
— Эмиджикук джибпиж яссин ис. Что это за абракадабра?
— Возможно, зашифрованное послание? Посмотрите сюда, милорд, строка тринадцатая в следующем документе: «Мурсез эбумит юмус гок». Девятнадцатая строка следующего, они идут по порядку из документа в документ, разве не так? — Вруун взволнованно перебирал бумаги, подносил их по очереди к самому носу Акбалика. — Эта чепуха повторяется последовательно в самых обычных текстах через интервалы в три строки.
Мне кажется, нам недостает первых двух строк послания, которые должны быть на первой и четвертой строчке отсутствующих деклараций. Но они продолжают появляться: пока что я обнаружил сорок таких строчек. Что это может быть, если не шифр?
— Действительно. Звучит слишком абсурдно для настоящего языка. Но есть шифры и шифры, — заметил Акбалик. — Это может быть всего лишь уловкой торговца, чтобы скрыть коммерческие тайны от конкурентов. — Он взглянул на следующий лист. — Зинукот тактамт иниагоги ногтуа. Что, если это значит: «Десять тысяч воинов выступят на следующей неделе»? — Он почувствовал внезапный прилив возбуждения. — Или, с другой стороны, перед нами может быть переписка Дантирии Самбайла с его союзниками.
— Да, — согласился вруун. — Очень может быть.
А шифры довольно легко взломать тому, кто является специалистом в этой области.
— Ты имеешь в виду себя? — Акбалик знал, что врууны обладают многими умениями в деле предсказаний.
Щупальца заклубились в вихре отрицательных жестов.
— Не я, милорд. Это выше моих сил. Но один мой знакомый, некий Гивилан-Клострин…
— Этоимясу-сухириса, не так ли?
— Да. Он безукоризненно честен, и такие тексты для него не проблема.
— Он живет здесь, в Стойене?
— В Траймоуне, милорд, в городе домов-деревьев.
Это всего в нескольких днях пути отсюда по берегу в сторону…
— Я знаю, где находится Траймоун, спасибо. — Акбалик на мгновение задумался. За месяцы совместной работы он проникся большим доверием к этому Одриану Кестивонту, но привлекать какого-то неизвестного су-сухириса к такой взрывоопасной тайне — совсем другое дело. Сначала надо тихонько навести о нем справки. Двухголовые люди все знают друг друга. Он попросит Мондиганд-Климда высказать свое мнение о Гивилан-Клострине, прежде чем вызовет его.
«Джиинукс таквиду экибин эсис. Эмбаджик юкиву ксткип ее».
Акбалик прижал кончики пальцев к ноющим вискам. Интересно, подумал он, неужели этот язык мумбоюмбо скрывает тайные планы Дантиии Самбайла? Или это просто личный жаргон какого-нибудь мохнатого скандара-морехода, занимающегося торговлей?
«Зудликик. Зигмир. Касаски. Фустус».
На Замковую гору отправили запрос магу Мондиганд-Климду. Из Замка через короткое время пришел ответ. В нем говорилось, что Мондиганд-Климду хорошо знаком Гивилан-Клострин: принц Акбалик может полностью доверять ему. «Я за него ручаюсь, — писал Мондиганд-Климд, — как за собственного брата».
Достаточно веская рекомендация, решил Акбалик.
И послал за Одрианом Кестивонтом.
— Пусть твой друг су-сухирис немедленно прибудет в Стойен, — приказал он.
Тем не менее при виде Гивилан-Клострина Акбалик усомнился в весомости рекомендации Мондиганд-Климда.
Сам Мондиганд-Климд, к которому Акбалик питал глубочайшее уважение, держался с большим достоинством, величавость его облика подчеркивала монашеская простота одежды. В Замке вкусы в одежде обычно склонялись к ярким цветам и причудливой оригинальности, но Мондиганд-Климд отдавал предпочтение строгим костюмам из черной шерсти или из темно-зеленого полотна с красным поясом, чтобы оживить их ярким пятном.
А этот Гивилан-Клострин явился в кабинет Акбалика в гротескном лоскутном наряде из золотого шитья, украшенного квадратами из яркого шелка полудюжины контрастных цветов, а его две удлиненные головы были увенчаны высокими пятиконечными шапками, концы которых почти касались потолка комнаты. Полдюжины огромных, круглых, широко открытых глаз под широкими кустистыми бровями были нарисованы на каждой из шляп — три спереди, три сзади. Жесткие, торчащие вверх эполеты возвышались на восемь-десять дюймов над каждым плечом оракула: их тоже украшали глаза, а вниз ниспадали узкие алые ленты.
Возможно, его наряд был рассчитан на то, чтобы внушить благоговение, но Акбалику он показался абсурдно комичным. Такой наряд мог носить торговец-факир, бродячий нищий, предсказывающий судьбу на базарах за пару крон. Кроме того, су-сухирис ужасно косил, левый глаз правой головы смотрел на правый глаз левой, и Акбалик внутренне содрогнулся.
Ручаюсь за него, как за собственного брата, писал Мондиганд-Климд. Акбалик пожал плечами. Он не пожелал бы иметь такого брата, как Гивилан-Клострин, но, с другой стороны, он не был су-сухирисом.
— Я — жилище Тунгмы, — высокомерно заявил Гивилан-Клострин и выжидательно замолчал.
Это вруун ему уже объяснил. Тунгма был невидимым духом, демоном или чем-то подобным, через чье сознание Гивилан-Клострин устанавливал контакт, когда впадал в пророческий транс. Гивилан-Клострин функционировал как «жилище» этого существа в то время, когда его вызывал.
Су-сухирис, который стоял с широко расставленными ногами и сложенными на груди руками, казалось, заполнял всю комнату. Он ледяным взором смотрел на Акбалика.
— Сначала оплата, — прошептал Одриан Кестивонт. — Это очень важно.
— Да. Это я понимаю. Скажите, Гивилан-Клострин, сколько будет стоить ваша услуга? — спросил Акбалик, и его чуть не одолела морская болезнь, когда он попытался посмотреть магу прямо в глаза.
— Двадцать реалов, — тут же ответила левая голова.
Голос у мага был низкий и рокочущий.
Это была невероятная сумма. Большинство людей за всю жизнь зарабатывали меньше. Часовой визит к толкователю снов стоил не больше пары крон, а этот просил в сто раз больше. Акбалик хотел было запротестовать, но вруун завибрировал щупальцами и зашептал:
«Милорд, милорд…» — и он умолк. Одриан Кестивонт несколько раз говорил ему, что гонорар мага являлся существенной составляющей частью всего процесса.
Любая попытка торговаться могла погубить все предприятие.
Ну, в конце концов он платит эти двадцать реалов не из своего кармана. Акбалик достал из кошелька четыре блестящих монеты по пять реалов, новые монеты, с изображением Конфалюма в одеждах понтифекса и с красивым профилем Престимиона на обратной стороне, и выложил их на стол. Гивилан-Клострин плавным движением схватил их, поднес к своим лицам, прижал монеты к скулам и подержал так мгновение, словно для того, чтобы убедиться в их подлинности.
— Где документы? — спросил маг.
Кестивонт подготовил страницу с выписанными зашифрованными строчками, которые обнаружил в декларациях на груз. Акбалик вручил его су-сухирису. Тот покачал обоими головами одновременно, от чего у Акбалика закружилась голова, и потребовал оригиналы.
Акбалик бросил взгляд на Кестивонта, который поспешно выбежал, возбужденно размахивая щупальцами, и через несколько секунд вернулся с нужными бумагами. Гивилан-Клострин взял их у него. Акбалик еле удержался от смеха при виде того, как су-сухирис семи футов ростом мрачно тянет руку далеко вниз, к крохотному врууну, едва достигающему в высоту восемнадцати дюймов.
Теперь Гивилан-Клострин открыл чемоданчик, который принес с собой, и начал устанавливать свои магические аппараты на скамье. Акбалик слегка этому удивился, так как знал, что Мондиганд-Климд не прибегал к помощи всяких штуковин в своих предсказаниях и даже часто выражал свое презрение к подобным приспособлениям. Возможно, все это является частью шоу, подумал он, оправданием непомерной платы в двадцать реалов. Он смотрел, как Гивилан-Клострин достал пять ароматных пирамидок и зажег их, отчего комната моментально наполнилась облаками приторно-сладкого дыма. Затем маг вынул небольшой металлический купол и повернул выключатель на верхушке, отчего тот начал испускать непрерывный звук, напоминающий звон колокола. Второе подобное устройство, поставленное рядом с первым, издавало низкий, тихий звук, похожий на далекое пение. Третье — потусторонний, вибрирующий звук, какой можно услышать, если подуть в коническую морскую раковину.
Четвертый купол Гивилан-Клострин вручил Акбалику, а пятый врууну.
— В нужный момент, — торжественно произнес он, — прикоснитесь к выключателю. Вы поймете, когда этот момент наступит.
Акбалику стало немного не по себе. Тошнотворный запах благовоний, гипнотическая музыка колоколов и раковин, пение — все это ему быстро надоело.
Но пути назад не было. Процесс — и очень дорогостоящий процесс — пошел.
Гивилан-Клострин держал пачку грузовых деклараций в растопыренных пальцах ладоней, зажав их сверху и снизу. Все четыре его глаза были закрыты. Из обеих глоток вырывались странные булькающие звуки, и их двойной ритм и сверхъестественная гармония странным образом были созвучны далекому пению.
Казалось, он уснул. Затем, постепенно, его тело начало раскачиваться, а ноги дрожать. Он перегнулся далеко назад, откинул обе головы так, что они смотрели в пол за его спиной, потом снова выпрямился, снова откинулся назад и повторял это движение снова и снова.
Внезапно Одриан Кестивонт, не получив никакого заметного сигнала, нажал на выступ маленького металлического купола в своих руках. Из него вырвалось звучное пение гигантских труб, и этот звук разнесся по комнате с такой силой, что, казалось, от него прогнулись стены. Тут, к собственному удивлению, Акбалик почувствовал мощное внутреннее побуждение нажать выключатель на своем куполе, и, когда он это сделал, тот издал совершенно оглушительный звон цимбал.
Шум вокруг стоял невообразимый. Ему казалось, что он каким-то образом попал в самую середину оркестра из тысячи инструментов в Доме Оперы в Ни-мойе.
Ручьи пота стекали по лицам Гивилана-Клострина.
Акбалик никогда раньше не видел, чтобы су-сухирисы потели, он даже не подозревал, что они на это способны. Дыхание мага вырывалось из груди резкими, хриплыми всхлипами. Из носа и рта начала сочиться кровь.
Теперь он крепко прижимал документы к груди.
Когда все звуки, исходящие из пяти металлических куполов, достигли пика интенсивности, Гивилан-Клострин начал кружиться по комнате, словно пьяный, откидывая головы назад и поднимая колени почти до уровня груди при каждом шатком шаге. Он издавал дикое рычание. Он натыкался на столы и стулья, но, казалось, не замечал этого. Когда один особенно твердый стул привлек все же его внимание — он три раза налетел на него, — он поднял ногу и опустил ее с такой потрясающей силой, что стул разлетелся в груду мелких щепок. Это было необычайное представление. Поистине этот человек одержим, подумал Акбалик.
Теперь комнату наполняли звуки труб, колоколов, гонгов. Гивилан-Клострин остановился у окна и стоял там, нагнувшись вперед, тяжело дыша. Все его тело конвульсивно содрогалось. Он раскачивался из стороны в сторону, снова и снова поднимал одну ногу и осторожно опускал ее, потом поднимал вторую. Его головы резко расходились на общей шее, потом быстро наклонялись внутрь, чуть не сталкиваясь, и снова раздвигались.
Он надул щеки, высунул языки и издавал ужасные трубные звуки. Затем на мгновение приоткрыл глаза. Они дико вращались в орбитах.
Одна, две, три, пять минут… представление все продолжалось и продолжалось. Ритм нарастал до такой интенсивности, что это могло закончиться лишь грандиозным взрывом. Но завершится ли когда-нибудь этот кошмарный припадок?
Внезапно в комнате воцарилась оглушительная тишина, так как все пять металлических куполов одновременно прекратили издавать звуки. Казалось, Гивилан-Клострин впал в глубокий транс.
Он перестал трястись, раскачиваться и поднимать ноги. Теперь он стоял, словно статуя, неподвижно застыв на месте, правая голова вяло повисла, словно на сломанной шее, а левая, не мигая, смотрела в сторону Акбалика. Такое его состояние длилось минуту или чуть больше. Потом из повисшей правой головы начали доноситься тихие стоны, нечто вроде рокочущего завывания, диапазон которого составлял пять или шесть октав. Оно постепенно распалось на серию безударных силлабических фраз, таких же непонятных для Акбалика, как и зашифрованные строчки в грузовых декларациях.
Через мгновение поднятая левая голова тоже начала говорить: очевидно, она медленно переводила пророческие звуки, выходящие из другой головы, и все произносила ясно, точно и понятно.
— Человек, которого вы ищете, — сказала левая голова Гивилан-Клострина, — находится здесь, в этой самой провинции. Это послания из его тайного лагеря в южной части провинции Стойен сподвижникам на другой земле. Он провел много месяцев, собирая армию в отдаленном месте; скоро он соберет все свои силы здесь; его цель — свергнуть правителя планеты.
Произнеся последние слова, обессиленный су-сухирис упал ничком, с ужасным грохотом рухнув к самым ногам Акбалика. Долгое мгновение он лежал вниз лицом и дрожал. Потом поднял каждую из голов по очереди и уставился на Акбалика затуманенным, пьяным взглядом, словно не понимал, где он находится и кто этот стоящий перед ним человек.
— Вы закончили? — спросил Акбалик.
Су-сухирис слабо кивнул.
— Хорошо. — Акбалик сделал ладонью короткий рубящий взмах в сторону — Вы должны забыть все, что говорилось здесь сегодня.
Изумленное выражение появилось на обоих бледных лицах су-сухириса. Слабым голосом левая голова произнесла:
— Разве что-то говорилось? Кем? Я ничего не помню, милорд. Ничего. Жилище Тунгмы опустело.
— Это правда, — прошептал вруун. — У них не остается никаких воспоминаний после транса. Как я уже объяснял, они всего лишь посредники для передачи того, что пожелает открыть им демон.
— Надеюсь, это правда, — сказал Акбалик. — Выведите его отсюда как можно скорее. — Он и сам чувствовал себя ослабевшим и потрясенным, словно это он, а не су-сухирис только что бился в спазмах и конвульсиях потустороннего транса. Голова его болела от неумолимого звона гонгов и звуков труб. А медленные, точные, ошеломляющие слова оракула беспрерывно звучали у него в мозгу: «Человек, которого вы ищете, находится здесь… Он провел много месяцев, собирая армию в отдаленном месте… Его цель — свергнуть правителя планеты…»
Обычно из Замковой горы в порт Алаизор на западном побережье Алханроэля добирались по реке: вниз по склону в экипаже через Кресм и Ренноскдо Гимкандэйла, где брала начало река Уивендак, а затем на речном судне по Уивендаку мимо Городов Склона Стипула и Фурибла и нижних отрогов Горы через Эстотилоп и Вилимонг на великую центральную равнину континента. Река Уивендак, которая через тысячу миль меняла название и становилась рекой Клэрн, а еще через тысячу миль превращалась в реку Хаксим, в конце концов сливалась с могучей рекой Ийянн, которая текла вниз из влажной зеленой страны к северо-западу от пустыни Валмамбра и встречалась с Хаксимом у города под названием Три Реки, хотя никто не знал, почему он так именуется, так как здесь было всего две реки.
Оттуда до побережья слившиеся реки носили название Ийянн.
Этот последний отрезок Ийянн некогда славился медленным течением, и путешественники, плывшие по нему на запад, вынуждены были мириться с неторопливостью движения по последнему участку своего маршрута. Но после разрушения Мавестойской дамбы выше по течению от слияния с Хаксимом воды западной Ийянн стали гораздо более стремительными, чем в прошлые века, и речное судно, на котором плыли Престимион с Вараиль, продвигалось к Алаизору со скоростью, которой Престимион радовался бы больше, не напоминай она ему постоянно об ужасной трагедии — разрушении дамбы.
Теперь они находились всего в нескольких днях плавания от побережья. Мимо быстро проносились теплые, зеленые, плодородные сельскохозяйственные провинции, обитатели которых высыпали на берег, махали руками и выкрикивали приветствия, когда корабль короналя проплывал мимо. Престимион и Вараиль стояли рядом у поручней и махали руками в ответ.
Казалось, Вараиль поражало столь бурное проявление любви населения.
— Послушай, Престимион! Послушай! Можно буквально почувствовать их любовь к тебе!
— К должности короналя, ты хочешь сказать. Это не имеет ко мне почти никакого отношения. У них не было времени узнать обо мне ничего, кроме того, что лорд Конфалюм выбрал меня своим преемником, а значит, я того достоин.
— Думаю, дело не только в этом. А в том, что после долгих лет правления Конфалюма появился новый корональ. Все любили лорда Конфалюма и восхищались им, да, но он просидел на троне столько лет, что все начали воспринимать его как нечто само собой разумеющееся, как солнце или луны. Теперь в Замке новый человек, и они рассматривают его как голос молодости, надежду на будущее, человека свежего и полного энергии, который преумножит достижения лорда Конфалюма и поведет Маджипур в славную новую эру.
— Будем надеяться, что они правы, — заметил Престимион.
После этого они некоторое время молчали, глядя на запад, где золотисто-зеленый шар солнца начал скользить к горизонту. Здесь местность была ровной, а река очень широкой. Людей на берегах стало меньше.
Потом Вараиль сказала:
— Скажи мне одну вещь, Престимион. Возможно ли по закону, чтобы сын короналя стал короналем после него?
Этот вопрос его поразил:
— Что? О чем ты говоришь, Вараиль? — резко спросил он, поворачиваясь к ней лицом с такой яростью во взгляде, что она с испуганным видом попятилась.
— Ничего. Я только хотела узнать…
— Этого не может быть никогда. Никогда не было, и никогда не будет! У нас на Маджипуре монархи назначаются, а не получают титул по наследству. В доказательство я могу показать тебе исторические записи, которым тысячи лет.
— Тебе нет нужды это делать. Я тебе верю. — Она все еще казалась испуганной его яростной реакцией. — Но почему ты так рассердился, Престимион? Я всего лишь задала вопрос.
— Очень странный вопрос, должен заметить.
— Неужели? Я выросла не в Замке, как ты знаешь.
Я не специалист по конституционному праву. Но я знаю, что новый корональ обычно не бывает сыном предыдущего. Вот почему я задала себе вопрос: что, если…
Престимион понял, что этот вопрос был задан без какой-либо задней мысли. Она никак не могла знать о Корсибаре и его злосчастном восстании. Он попытался успокоиться. Она застала его врасплох, вот и все, задела чувствительное, скорее даже больное, место, но она ничего подобного не хотела.
— Ну, — сказала Вараиль, — если он не может стать короналем, как и принцем Малдемарским, как я полагаю, потому что Абригант когда-нибудь будет иметь собственных детей и они унаследуют этот титул, тогда, возможно, он может стать каким-нибудь другим принцем?
— Он? — теперь Престимион был совершенно сбит с толку.
— О да, — ответила Вараиль и погладила себя по животу. — Определенно, он. Я знала об этом несколько недель назад. Но все равно попросила Мондиганд-Климда составить предсказание, и он это подтвердил.
Он уставился на нее. Внезапно его осенило.
— Вараиль?
— Ты выглядишь таким удивленным, Престимион!
Словно этого никогда не случалось прежде в истории планеты.
— Что касается меня — не случалось. Но дело не в этом, Вараиль. Ты сообщила об этом Мондиганд-Климду несколько недель назад, а мне нет? Наверное, и Септаху Мелайну, и Гиялорису, и Нилгиру Сумананду, и твоим фрейлинам, и скандару, который подметает двор перед…
— Перестань, Престимион! Ты хочешь сказать, что ни о чем не догадывался?
Он покачал головой:
— Мне это вообще не приходило в голову.
— Тогда, я думаю, тебе следует быть более внимательным.
— А тебе не следует ждать так долго, чтобы сообщить мне такую важную новость.
— Я ждала до этого момента, — ответила она, — потому что так мне велел Мондиганд-Климд. Он составил мой гороскоп и сказал, что для ребенка будет более благоприятно, если я ничего не скажу тебе о нем, пока мы не окажемся западнее девяностого меридиана. Мы сейчас находимся западнее девяностого меридиана, ведь так, Престимион? Он сказал, что там земля становится плоской, а река очень широкой.
— Я не капитан корабля, Вараиль. И не следил за широтой.
Особо важные здания стояли во всем великолепии высоко над уровнем улицы на индивидуальных фундаментах; в других местах целые районы площадью в квадратную милю и более размещались на общем гигантском пьедестале. Взгляд вынужден был постоянно двигаться во всех направлениях, вынуждаемый к этому приятными переходами от высоких зданий к низким.
А наличие такого количества кирпича смягчалось обилием кустов, лоз и всяких тропических растений, которые пышно разрослись вокруг каждой платформы, вдоль пандусов, ведущих на верхние этажи, и взбирались на крепкие стены. Эта бурная растительность переливалась всеми красками, не только тысячами оттенков зелени листьев, но и роскошным синим, розовым, алым, красным и фиолетовым сиянием бесчисленных цветов.
Красивое место. Из кабинета самого Акбалика на верхнем этаже здания таможни у гавани открывался прекрасный вид на пролив Стойен, вода которого здесь была бледно-голубой, а поверхность — гладкой как стекло. Он мог проникнуть взглядом на сотни, даже на тысячи миль на север, до того места, где все сливалось в тонкую серую линию горизонта. Но он все равно тосковал по дому.
Акбалик начал мысленно составлять еще одно послание Септаху Мелайну:
«Уважаемый друг и достопочтенный Верховный канцлер! Прошло уже четыре месяца с тех пор, как я приехал в Стойен по твоему поручению, и все это время я преданно и усердно трудился над заданием…»
— Принц Акбалик! Прошу прощения, милорд…
Это был Одриан Кестивонт, вруун, который служил здесь у него секретарем. Маленькое существо стояло у двери и, как всегда, суетилось. Его многочисленные болтающиеся щупальца сворачивались и распрямлялись, к чему Акбалик вынужден был долго приучать себя. Он принес еще одну пачку бумаг.
— Еще бумаги мне на прочтение, Кестивонт? — спросил Акбалик и сделал кислое лицо.
— Эти я уже просмотрел, принц Акбалик. И обнаружил в них нечто весьма интересное. Они собраны с грузовых судов, которые отплыли в Зимроэль из разных портов Стойензара за последние две недели. Если позволите, милорд…
Кестивонт принес бумаги к столу начал раскладывать их, словно игральные карты в пасьянсе. Акбалик увидел, что это декларации груза, длинные списки товаров, пересыпанные замечаниями судовых капитанов об их состоянии на день погрузки на борт, о качестве упаковки и тому подобных вещах. Акбалик заглянул через покатые плечи врууна, пока маленькое существо раскладывало листы бумаги. Столько-то центнеров медового лотоса, столько-то мешков смолы дерева мадарат, столько-то фунтов орохалка, столько-то тесаных бревен, шил, топорищ, вьючных седел, кувалд…
— Нам действительно необходимо этим заниматься, Кестивонт?
— Еще секунду, умоляю вас, добрый принц. Вот. Теперь прошу вас обратить внимание на седьмую строчку первой декларации. Видите, что в ней написано?
— Анивуг истин рипливич радитикс, — прочел пораженный Акбалик. — Да. Вижу. Но не нахожу в этом никакого смысла. Что это, язык вруунов?
— Больше похоже на скандарский, чем на Какой-либо другой, но это не скандарский. И вообще, по-моему, это не похоже ни на один из языков Маджипура. Но продолжим, милорд, если не возражаете: строка десятая во второй декларации.
— Эмиджикук джибпиж яссин ис. Что это за абракадабра?
— Возможно, зашифрованное послание? Посмотрите сюда, милорд, строка тринадцатая в следующем документе: «Мурсез эбумит юмус гок». Девятнадцатая строка следующего, они идут по порядку из документа в документ, разве не так? — Вруун взволнованно перебирал бумаги, подносил их по очереди к самому носу Акбалика. — Эта чепуха повторяется последовательно в самых обычных текстах через интервалы в три строки.
Мне кажется, нам недостает первых двух строк послания, которые должны быть на первой и четвертой строчке отсутствующих деклараций. Но они продолжают появляться: пока что я обнаружил сорок таких строчек. Что это может быть, если не шифр?
— Действительно. Звучит слишком абсурдно для настоящего языка. Но есть шифры и шифры, — заметил Акбалик. — Это может быть всего лишь уловкой торговца, чтобы скрыть коммерческие тайны от конкурентов. — Он взглянул на следующий лист. — Зинукот тактамт иниагоги ногтуа. Что, если это значит: «Десять тысяч воинов выступят на следующей неделе»? — Он почувствовал внезапный прилив возбуждения. — Или, с другой стороны, перед нами может быть переписка Дантирии Самбайла с его союзниками.
— Да, — согласился вруун. — Очень может быть.
А шифры довольно легко взломать тому, кто является специалистом в этой области.
— Ты имеешь в виду себя? — Акбалик знал, что врууны обладают многими умениями в деле предсказаний.
Щупальца заклубились в вихре отрицательных жестов.
— Не я, милорд. Это выше моих сил. Но один мой знакомый, некий Гивилан-Клострин…
— Этоимясу-сухириса, не так ли?
— Да. Он безукоризненно честен, и такие тексты для него не проблема.
— Он живет здесь, в Стойене?
— В Траймоуне, милорд, в городе домов-деревьев.
Это всего в нескольких днях пути отсюда по берегу в сторону…
— Я знаю, где находится Траймоун, спасибо. — Акбалик на мгновение задумался. За месяцы совместной работы он проникся большим доверием к этому Одриану Кестивонту, но привлекать какого-то неизвестного су-сухириса к такой взрывоопасной тайне — совсем другое дело. Сначала надо тихонько навести о нем справки. Двухголовые люди все знают друг друга. Он попросит Мондиганд-Климда высказать свое мнение о Гивилан-Клострине, прежде чем вызовет его.
«Джиинукс таквиду экибин эсис. Эмбаджик юкиву ксткип ее».
Акбалик прижал кончики пальцев к ноющим вискам. Интересно, подумал он, неужели этот язык мумбоюмбо скрывает тайные планы Дантиии Самбайла? Или это просто личный жаргон какого-нибудь мохнатого скандара-морехода, занимающегося торговлей?
«Зудликик. Зигмир. Касаски. Фустус».
На Замковую гору отправили запрос магу Мондиганд-Климду. Из Замка через короткое время пришел ответ. В нем говорилось, что Мондиганд-Климду хорошо знаком Гивилан-Клострин: принц Акбалик может полностью доверять ему. «Я за него ручаюсь, — писал Мондиганд-Климд, — как за собственного брата».
Достаточно веская рекомендация, решил Акбалик.
И послал за Одрианом Кестивонтом.
— Пусть твой друг су-сухирис немедленно прибудет в Стойен, — приказал он.
Тем не менее при виде Гивилан-Клострина Акбалик усомнился в весомости рекомендации Мондиганд-Климда.
Сам Мондиганд-Климд, к которому Акбалик питал глубочайшее уважение, держался с большим достоинством, величавость его облика подчеркивала монашеская простота одежды. В Замке вкусы в одежде обычно склонялись к ярким цветам и причудливой оригинальности, но Мондиганд-Климд отдавал предпочтение строгим костюмам из черной шерсти или из темно-зеленого полотна с красным поясом, чтобы оживить их ярким пятном.
А этот Гивилан-Клострин явился в кабинет Акбалика в гротескном лоскутном наряде из золотого шитья, украшенного квадратами из яркого шелка полудюжины контрастных цветов, а его две удлиненные головы были увенчаны высокими пятиконечными шапками, концы которых почти касались потолка комнаты. Полдюжины огромных, круглых, широко открытых глаз под широкими кустистыми бровями были нарисованы на каждой из шляп — три спереди, три сзади. Жесткие, торчащие вверх эполеты возвышались на восемь-десять дюймов над каждым плечом оракула: их тоже украшали глаза, а вниз ниспадали узкие алые ленты.
Возможно, его наряд был рассчитан на то, чтобы внушить благоговение, но Акбалику он показался абсурдно комичным. Такой наряд мог носить торговец-факир, бродячий нищий, предсказывающий судьбу на базарах за пару крон. Кроме того, су-сухирис ужасно косил, левый глаз правой головы смотрел на правый глаз левой, и Акбалик внутренне содрогнулся.
Ручаюсь за него, как за собственного брата, писал Мондиганд-Климд. Акбалик пожал плечами. Он не пожелал бы иметь такого брата, как Гивилан-Клострин, но, с другой стороны, он не был су-сухирисом.
— Я — жилище Тунгмы, — высокомерно заявил Гивилан-Клострин и выжидательно замолчал.
Это вруун ему уже объяснил. Тунгма был невидимым духом, демоном или чем-то подобным, через чье сознание Гивилан-Клострин устанавливал контакт, когда впадал в пророческий транс. Гивилан-Клострин функционировал как «жилище» этого существа в то время, когда его вызывал.
Су-сухирис, который стоял с широко расставленными ногами и сложенными на груди руками, казалось, заполнял всю комнату. Он ледяным взором смотрел на Акбалика.
— Сначала оплата, — прошептал Одриан Кестивонт. — Это очень важно.
— Да. Это я понимаю. Скажите, Гивилан-Клострин, сколько будет стоить ваша услуга? — спросил Акбалик, и его чуть не одолела морская болезнь, когда он попытался посмотреть магу прямо в глаза.
— Двадцать реалов, — тут же ответила левая голова.
Голос у мага был низкий и рокочущий.
Это была невероятная сумма. Большинство людей за всю жизнь зарабатывали меньше. Часовой визит к толкователю снов стоил не больше пары крон, а этот просил в сто раз больше. Акбалик хотел было запротестовать, но вруун завибрировал щупальцами и зашептал:
«Милорд, милорд…» — и он умолк. Одриан Кестивонт несколько раз говорил ему, что гонорар мага являлся существенной составляющей частью всего процесса.
Любая попытка торговаться могла погубить все предприятие.
Ну, в конце концов он платит эти двадцать реалов не из своего кармана. Акбалик достал из кошелька четыре блестящих монеты по пять реалов, новые монеты, с изображением Конфалюма в одеждах понтифекса и с красивым профилем Престимиона на обратной стороне, и выложил их на стол. Гивилан-Клострин плавным движением схватил их, поднес к своим лицам, прижал монеты к скулам и подержал так мгновение, словно для того, чтобы убедиться в их подлинности.
— Где документы? — спросил маг.
Кестивонт подготовил страницу с выписанными зашифрованными строчками, которые обнаружил в декларациях на груз. Акбалик вручил его су-сухирису. Тот покачал обоими головами одновременно, от чего у Акбалика закружилась голова, и потребовал оригиналы.
Акбалик бросил взгляд на Кестивонта, который поспешно выбежал, возбужденно размахивая щупальцами, и через несколько секунд вернулся с нужными бумагами. Гивилан-Клострин взял их у него. Акбалик еле удержался от смеха при виде того, как су-сухирис семи футов ростом мрачно тянет руку далеко вниз, к крохотному врууну, едва достигающему в высоту восемнадцати дюймов.
Теперь Гивилан-Клострин открыл чемоданчик, который принес с собой, и начал устанавливать свои магические аппараты на скамье. Акбалик слегка этому удивился, так как знал, что Мондиганд-Климд не прибегал к помощи всяких штуковин в своих предсказаниях и даже часто выражал свое презрение к подобным приспособлениям. Возможно, все это является частью шоу, подумал он, оправданием непомерной платы в двадцать реалов. Он смотрел, как Гивилан-Клострин достал пять ароматных пирамидок и зажег их, отчего комната моментально наполнилась облаками приторно-сладкого дыма. Затем маг вынул небольшой металлический купол и повернул выключатель на верхушке, отчего тот начал испускать непрерывный звук, напоминающий звон колокола. Второе подобное устройство, поставленное рядом с первым, издавало низкий, тихий звук, похожий на далекое пение. Третье — потусторонний, вибрирующий звук, какой можно услышать, если подуть в коническую морскую раковину.
Четвертый купол Гивилан-Клострин вручил Акбалику, а пятый врууну.
— В нужный момент, — торжественно произнес он, — прикоснитесь к выключателю. Вы поймете, когда этот момент наступит.
Акбалику стало немного не по себе. Тошнотворный запах благовоний, гипнотическая музыка колоколов и раковин, пение — все это ему быстро надоело.
Но пути назад не было. Процесс — и очень дорогостоящий процесс — пошел.
Гивилан-Клострин держал пачку грузовых деклараций в растопыренных пальцах ладоней, зажав их сверху и снизу. Все четыре его глаза были закрыты. Из обеих глоток вырывались странные булькающие звуки, и их двойной ритм и сверхъестественная гармония странным образом были созвучны далекому пению.
Казалось, он уснул. Затем, постепенно, его тело начало раскачиваться, а ноги дрожать. Он перегнулся далеко назад, откинул обе головы так, что они смотрели в пол за его спиной, потом снова выпрямился, снова откинулся назад и повторял это движение снова и снова.
Внезапно Одриан Кестивонт, не получив никакого заметного сигнала, нажал на выступ маленького металлического купола в своих руках. Из него вырвалось звучное пение гигантских труб, и этот звук разнесся по комнате с такой силой, что, казалось, от него прогнулись стены. Тут, к собственному удивлению, Акбалик почувствовал мощное внутреннее побуждение нажать выключатель на своем куполе, и, когда он это сделал, тот издал совершенно оглушительный звон цимбал.
Шум вокруг стоял невообразимый. Ему казалось, что он каким-то образом попал в самую середину оркестра из тысячи инструментов в Доме Оперы в Ни-мойе.
Ручьи пота стекали по лицам Гивилана-Клострина.
Акбалик никогда раньше не видел, чтобы су-сухирисы потели, он даже не подозревал, что они на это способны. Дыхание мага вырывалось из груди резкими, хриплыми всхлипами. Из носа и рта начала сочиться кровь.
Теперь он крепко прижимал документы к груди.
Когда все звуки, исходящие из пяти металлических куполов, достигли пика интенсивности, Гивилан-Клострин начал кружиться по комнате, словно пьяный, откидывая головы назад и поднимая колени почти до уровня груди при каждом шатком шаге. Он издавал дикое рычание. Он натыкался на столы и стулья, но, казалось, не замечал этого. Когда один особенно твердый стул привлек все же его внимание — он три раза налетел на него, — он поднял ногу и опустил ее с такой потрясающей силой, что стул разлетелся в груду мелких щепок. Это было необычайное представление. Поистине этот человек одержим, подумал Акбалик.
Теперь комнату наполняли звуки труб, колоколов, гонгов. Гивилан-Клострин остановился у окна и стоял там, нагнувшись вперед, тяжело дыша. Все его тело конвульсивно содрогалось. Он раскачивался из стороны в сторону, снова и снова поднимал одну ногу и осторожно опускал ее, потом поднимал вторую. Его головы резко расходились на общей шее, потом быстро наклонялись внутрь, чуть не сталкиваясь, и снова раздвигались.
Он надул щеки, высунул языки и издавал ужасные трубные звуки. Затем на мгновение приоткрыл глаза. Они дико вращались в орбитах.
Одна, две, три, пять минут… представление все продолжалось и продолжалось. Ритм нарастал до такой интенсивности, что это могло закончиться лишь грандиозным взрывом. Но завершится ли когда-нибудь этот кошмарный припадок?
Внезапно в комнате воцарилась оглушительная тишина, так как все пять металлических куполов одновременно прекратили издавать звуки. Казалось, Гивилан-Клострин впал в глубокий транс.
Он перестал трястись, раскачиваться и поднимать ноги. Теперь он стоял, словно статуя, неподвижно застыв на месте, правая голова вяло повисла, словно на сломанной шее, а левая, не мигая, смотрела в сторону Акбалика. Такое его состояние длилось минуту или чуть больше. Потом из повисшей правой головы начали доноситься тихие стоны, нечто вроде рокочущего завывания, диапазон которого составлял пять или шесть октав. Оно постепенно распалось на серию безударных силлабических фраз, таких же непонятных для Акбалика, как и зашифрованные строчки в грузовых декларациях.
Через мгновение поднятая левая голова тоже начала говорить: очевидно, она медленно переводила пророческие звуки, выходящие из другой головы, и все произносила ясно, точно и понятно.
— Человек, которого вы ищете, — сказала левая голова Гивилан-Клострина, — находится здесь, в этой самой провинции. Это послания из его тайного лагеря в южной части провинции Стойен сподвижникам на другой земле. Он провел много месяцев, собирая армию в отдаленном месте; скоро он соберет все свои силы здесь; его цель — свергнуть правителя планеты.
Произнеся последние слова, обессиленный су-сухирис упал ничком, с ужасным грохотом рухнув к самым ногам Акбалика. Долгое мгновение он лежал вниз лицом и дрожал. Потом поднял каждую из голов по очереди и уставился на Акбалика затуманенным, пьяным взглядом, словно не понимал, где он находится и кто этот стоящий перед ним человек.
— Вы закончили? — спросил Акбалик.
Су-сухирис слабо кивнул.
— Хорошо. — Акбалик сделал ладонью короткий рубящий взмах в сторону — Вы должны забыть все, что говорилось здесь сегодня.
Изумленное выражение появилось на обоих бледных лицах су-сухириса. Слабым голосом левая голова произнесла:
— Разве что-то говорилось? Кем? Я ничего не помню, милорд. Ничего. Жилище Тунгмы опустело.
— Это правда, — прошептал вруун. — У них не остается никаких воспоминаний после транса. Как я уже объяснял, они всего лишь посредники для передачи того, что пожелает открыть им демон.
— Надеюсь, это правда, — сказал Акбалик. — Выведите его отсюда как можно скорее. — Он и сам чувствовал себя ослабевшим и потрясенным, словно это он, а не су-сухирис только что бился в спазмах и конвульсиях потустороннего транса. Голова его болела от неумолимого звона гонгов и звуков труб. А медленные, точные, ошеломляющие слова оракула беспрерывно звучали у него в мозгу: «Человек, которого вы ищете, находится здесь… Он провел много месяцев, собирая армию в отдаленном месте… Его цель — свергнуть правителя планеты…»
Обычно из Замковой горы в порт Алаизор на западном побережье Алханроэля добирались по реке: вниз по склону в экипаже через Кресм и Ренноскдо Гимкандэйла, где брала начало река Уивендак, а затем на речном судне по Уивендаку мимо Городов Склона Стипула и Фурибла и нижних отрогов Горы через Эстотилоп и Вилимонг на великую центральную равнину континента. Река Уивендак, которая через тысячу миль меняла название и становилась рекой Клэрн, а еще через тысячу миль превращалась в реку Хаксим, в конце концов сливалась с могучей рекой Ийянн, которая текла вниз из влажной зеленой страны к северо-западу от пустыни Валмамбра и встречалась с Хаксимом у города под названием Три Реки, хотя никто не знал, почему он так именуется, так как здесь было всего две реки.
Оттуда до побережья слившиеся реки носили название Ийянн.
Этот последний отрезок Ийянн некогда славился медленным течением, и путешественники, плывшие по нему на запад, вынуждены были мириться с неторопливостью движения по последнему участку своего маршрута. Но после разрушения Мавестойской дамбы выше по течению от слияния с Хаксимом воды западной Ийянн стали гораздо более стремительными, чем в прошлые века, и речное судно, на котором плыли Престимион с Вараиль, продвигалось к Алаизору со скоростью, которой Престимион радовался бы больше, не напоминай она ему постоянно об ужасной трагедии — разрушении дамбы.
Теперь они находились всего в нескольких днях плавания от побережья. Мимо быстро проносились теплые, зеленые, плодородные сельскохозяйственные провинции, обитатели которых высыпали на берег, махали руками и выкрикивали приветствия, когда корабль короналя проплывал мимо. Престимион и Вараиль стояли рядом у поручней и махали руками в ответ.
Казалось, Вараиль поражало столь бурное проявление любви населения.
— Послушай, Престимион! Послушай! Можно буквально почувствовать их любовь к тебе!
— К должности короналя, ты хочешь сказать. Это не имеет ко мне почти никакого отношения. У них не было времени узнать обо мне ничего, кроме того, что лорд Конфалюм выбрал меня своим преемником, а значит, я того достоин.
— Думаю, дело не только в этом. А в том, что после долгих лет правления Конфалюма появился новый корональ. Все любили лорда Конфалюма и восхищались им, да, но он просидел на троне столько лет, что все начали воспринимать его как нечто само собой разумеющееся, как солнце или луны. Теперь в Замке новый человек, и они рассматривают его как голос молодости, надежду на будущее, человека свежего и полного энергии, который преумножит достижения лорда Конфалюма и поведет Маджипур в славную новую эру.
— Будем надеяться, что они правы, — заметил Престимион.
После этого они некоторое время молчали, глядя на запад, где золотисто-зеленый шар солнца начал скользить к горизонту. Здесь местность была ровной, а река очень широкой. Людей на берегах стало меньше.
Потом Вараиль сказала:
— Скажи мне одну вещь, Престимион. Возможно ли по закону, чтобы сын короналя стал короналем после него?
Этот вопрос его поразил:
— Что? О чем ты говоришь, Вараиль? — резко спросил он, поворачиваясь к ней лицом с такой яростью во взгляде, что она с испуганным видом попятилась.
— Ничего. Я только хотела узнать…
— Этого не может быть никогда. Никогда не было, и никогда не будет! У нас на Маджипуре монархи назначаются, а не получают титул по наследству. В доказательство я могу показать тебе исторические записи, которым тысячи лет.
— Тебе нет нужды это делать. Я тебе верю. — Она все еще казалась испуганной его яростной реакцией. — Но почему ты так рассердился, Престимион? Я всего лишь задала вопрос.
— Очень странный вопрос, должен заметить.
— Неужели? Я выросла не в Замке, как ты знаешь.
Я не специалист по конституционному праву. Но я знаю, что новый корональ обычно не бывает сыном предыдущего. Вот почему я задала себе вопрос: что, если…
Престимион понял, что этот вопрос был задан без какой-либо задней мысли. Она никак не могла знать о Корсибаре и его злосчастном восстании. Он попытался успокоиться. Она застала его врасплох, вот и все, задела чувствительное, скорее даже больное, место, но она ничего подобного не хотела.
— Ну, — сказала Вараиль, — если он не может стать короналем, как и принцем Малдемарским, как я полагаю, потому что Абригант когда-нибудь будет иметь собственных детей и они унаследуют этот титул, тогда, возможно, он может стать каким-нибудь другим принцем?
— Он? — теперь Престимион был совершенно сбит с толку.
— О да, — ответила Вараиль и погладила себя по животу. — Определенно, он. Я знала об этом несколько недель назад. Но все равно попросила Мондиганд-Климда составить предсказание, и он это подтвердил.
Он уставился на нее. Внезапно его осенило.
— Вараиль?
— Ты выглядишь таким удивленным, Престимион!
Словно этого никогда не случалось прежде в истории планеты.
— Что касается меня — не случалось. Но дело не в этом, Вараиль. Ты сообщила об этом Мондиганд-Климду несколько недель назад, а мне нет? Наверное, и Септаху Мелайну, и Гиялорису, и Нилгиру Сумананду, и твоим фрейлинам, и скандару, который подметает двор перед…
— Перестань, Престимион! Ты хочешь сказать, что ни о чем не догадывался?
Он покачал головой:
— Мне это вообще не приходило в голову.
— Тогда, я думаю, тебе следует быть более внимательным.
— А тебе не следует ждать так долго, чтобы сообщить мне такую важную новость.
— Я ждала до этого момента, — ответила она, — потому что так мне велел Мондиганд-Климд. Он составил мой гороскоп и сказал, что для ребенка будет более благоприятно, если я ничего не скажу тебе о нем, пока мы не окажемся западнее девяностого меридиана. Мы сейчас находимся западнее девяностого меридиана, ведь так, Престимион? Он сказал, что там земля становится плоской, а река очень широкой.
— Я не капитан корабля, Вараиль. И не следил за широтой.