Страница:
Корональ вновь обратился к Мондиганд-Климду:
— Значит, в том, что ты оказался именно сейчас и именно здесь, рядом со мной, нет ничего случайного?
— О, милорд! — На лице су-сухириса появилось самое близкое подобие улыбки, которое Престимиону доводилось видеть у представителей этой расы, — Такой вещи, как случайность, не существует.
8
9
— Значит, в том, что ты оказался именно сейчас и именно здесь, рядом со мной, нет ничего случайного?
— О, милорд! — На лице су-сухириса появилось самое близкое подобие улыбки, которое Престимиону доводилось видеть у представителей этой расы, — Такой вещи, как случайность, не существует.
8
— Сюда, пожалуйста, лорд Престимион, — произнес Навигорн Гоикмарский. Они с Престимионом находились у входа в туннели лорда Сангамора — запутанный лабиринт подземных камер со сверкающими стенами, который другой корональ, тысячи лет назад приказал соорудить внутри восточного склона Замковой горы. — Полагаю, вам прежде не приходилось бывать здесь, милорд. Действительно, совершенно необычное место.
— Мой отец однажды привел меня сюда, когда я еще был маленьким мальчиком, — ответил Престимион. — Просто чтобы показать мне игру света на этих стенах. Конечно, эти подземелья не использовались в качестве тюрьмы многие сотни лет.
— По правде говоря, лишь со времен лорда Аминтилира. — Часовой шагнул в сторону при их приближении. Навигорн прикоснулся ладонью к сверкающей металлической пластинке на двери, и она послушно распахнулась, открывая узкий проход в подземелье. — Какое идеальное место для тюрьмы! Как видите, единственный доступ сюда — через этот коридор, который легко охранять. А потом мы пройдем под землей прямо к пику Сангамора, который выступает из Горы таким образом, что на него невозможно взобраться, и попасть на него можно лишь изнутри.
— Да, — ответил Престимион. — Очень хитроумно.
Он не стал говорить Навигорну, что это его третий визит в подземелье, а не второй; что всего два года назад он сам был узником этих камер, первым заключенным за многие века, отправленным сюда по приказу лорда короналя Корсибара. И висел, прикованный за запястья и лодыжки к стене каменного каземата, где каждый квадратный дюйм стен испускал мощные вспышки такого ослепительного красного света, что он видел его даже с закрытыми глазами. Эти неумолимые световые удары едва не свели его с ума.
Престимион не имел представления, как долго Корсибар держал его в заточении. Три или четыре недели по крайней мере, хотя они показались ему месяцами.
Даже годами. Он вышел из подземелья ослабевшим и разбитым и очень долго приходил в себя.
Но Навигорн ничего об этом не знал. Пребывание Престимиона в туннелях Сангамора тоже было стерто из памяти всех людей. За исключением его собственной. Если бы только он тоже мог об этом забыть! Но воспоминания о тех ужасных временах останутся с ним навсегда.
Однако теперь он находится здесь в качестве короналя, а не заключенного. Навигорн вел его внутрь через вестибюль лабиринта и без умолку болтал, словно гид на экскурсии. Престимиона забавляла готовность, с какой Навигорн воспринял свою роль тюремщика.
— Видите, стены облицованы похожим на камень, но тем не менее искусственным материалом. Именно особые свойства этого материала, милорд, позволяют ему непрерывно испускать мощные световые импульсы. Научное достижение древних, но секрет, увы, в наше время утерян.
— Один из многих, — заметил Престимион. — Хотя, признаюсь, не вижу, как можно его использовать.
— Эти цветные вспышки очень красивы, милорд.
— До определенного момента. Полагаю, через какое-то время эти колоссальные, пульсирующие выбросы света, который нельзя погасить, могут привести в ярость.
— Возможно, это так. Но на короткий период времени…
Да, по воле Корсибара, он пробыл здесь не короткий период времени, отнюдь не короткий, и непрерывные пульсации рубинового света казались ему смертоносными, а долгие дни — бесконечными. Престимион не решился поступить с Дантирией Самбайлом так же, как поступил с ним Корсибар. Поэтому, коль скоро туннели Сангамора были самой надежной тюрьмой Замка и не было другого выхода, как только запрятать прокуратора именно в них, Престимион позаботился о том, чтобы Дантирию Самбайла поместили в одну из более комфортабельных камер.
Как было известно Престимиону, по Замку ходили слухи, что Дантирия Самбайл днем и ночью лежит в оковах в какой-то мрачной, унылой яме, подвергаясь самым ужасным пыткам, какие только возможны в стенах подземелья. Это не соответствовало истине. Прокуратор не был прикован к стене, как когда-то Престимион, а занимал просторное помещение, где было достаточно места, чтобы свободно прогуливаться, где стояли кровать, диван, обеденный и письменный столы. Стены этой комнаты излучали не такой свет, который разрушал мозг и душу. Он был желто-зеленым, тогда как Престимиону приходилось терпеть постоянные, неумолимые, жестокие ярко-красные вспышки.
Однако Престимион не стал опровергать слухи.
Пусть себе верят во что хотят. Он не станет ни с кем обсуждать положение Дантирии Самбайла. Новому короналю не повредит, если его окружение в Замке будет испытывать перед ним легкий страх.
Они с Навигорном прошли через зону, где пульсировал тусклый, нефритовый свет, тяжелый, как вода у морского дна, за ней — зону резкого розового света, острого, как лезвие кинжала, и далее — мрачную, гнетущую охряную зону, действующую как непрерывный, приглушенный бой барабанов. Теперь они поднимались вверх, огибая по спирали торчащий каменный кинжал пика Сангамора. Престимион мельком заметил — но все же успел испытать при этом приступ тошноты — рубиново-красный, сокрушающий свет той камеры, где когда-то сидел он. В соседней с ней камере пылал жалящий свет только что отлитой меди. Затем цвета стали более мягкими: цвета корицы, гиацинтово-голубой, аквамариновый, розовато-лиловый.
И наконец перед ними засиял мягкий, зеленовато-желтый свет — Престимион очутился на пороге той камеры, где содержался прокуратор Ни-мойи.
Престимион до последнего откладывал этот визит, но теперь его уже невозможно было избежать. Настало время посмотреть в глаза тому факту, что Дантирия Самбайл сидит в тюрьме за тяжкие преступления и предательство, о которых прокуратору ничего не известно. Престимион все еще не знал, как разрешить парадоксы, связанные с этой ситуацией. Но понимал, что сейчас наконец ими надо заняться.
— Ну братец! — воскликнул Дантирия Самбайл с невероятной сердечностью, едва только Навигорн, проделав сложную процедуру, распахнул дверь в камеру прокуратора. — Мне сообщили, что сегодня ты собираешься меня навестить, но я решил, что это не более чем шутка или насмешка. Какое счастье снова видеть твое красивое, молодое лицо, Престимион! Или я должен называть тебя лордом Престимионом? Насколько я понимаю, день твоей коронации уже прошел, хотя я по какому-то недоразумению не был приглашен на церемонию.
И прокуратор с улыбкой протянул обе руки, связанные у запястий металлической лентой, и комично пошевелил пальцами, пытаясь изобразить знак Горящей Звезды.
Престимион знал, что от Дантирии Самбайла можно ожидать чего угодно. Перед своим приходом он приказал связать руки прокуратора, ибо Дантирия Самбайл обладал невероятной силой и в ярости из-за своего заточения мог в первое же мгновение броситься на Престимиона. Вот почему такое проявление веселья крайне удивило короналя. Дантирия Самбайл широко улыбался и подмигивал, словно жил в каком-нибудь красивом отеле, а лорд Престимион пришел к нему в гости.
— Снимите с него наручники, — приказал Престимион Навигорну.
На секунду заколебавшись, Навигорн повиновался.
Престимион держался наготове на тот случай, если веселость Дантирии Самбайла вдруг перейдет в ярость, когда с него снимут оковы. Но прокуратор остался стоять на месте, в противоположном конце комнаты, между длинной низкой кушеткой и письменным столом с полукруглой крышкой, на котором лежала небрежная стопка из нескольких книг. Он выглядел совершенно спокойным. Престимион, однако, слишком хорошо знал, какие бурные страсти кипят в душе его родственника.
От стен исходило спокойное, ровное, бледно-зеленое свечение. Оно обволакивало все вокруг прохладным, благожелательным сиянием.
— Рад видеть, что у тебя вполне удобная камера, братец. Думаю, в этих, подземельях есть гораздо худшие помещения.
— Неужели, Престимион? Откуда мне знать. Но, да, здесь довольно приятно. Этот нежный свет, который исходит от стен. Эта прекрасная мебель, эти очаровательные полы из плит, по которым я совершаю ежедневные прогулки от одной стены до другой. Ты мог бы проявить гораздо меньшую доброту.
Дантирия Самбайл почти мурлыкал, но ясно чувствовалась, что в душе у него клокочет ярость.
Престимион осторожно разглядывал Дантирию Самбайла. Он не смотрел в лицо прокуратору с того ужасного дня у Тегомарского гребня, когда Корсибар уже был повержен и, вероятно, мертв, а Дантирия Самбайл явился к нему с мечом в одной руке и топором в другой и вызвал на поединок, победителю которого должен был достаться трон. И чуть было не одержал верх, но тут Престимион, уже получивший удар плашмя по ребрам, сделал внезапный выпад шпагой, рассекший сухожилия руки прокуратора, державшей топор, а потом вторым движением прочертил кровавую полосу по руке с мечом. Похоже, под широкими, пышными рукавами блузы из золотистого шелка Дантирия Самбайл до сих пор носит повязки на этих ранах, хотя, вероятнее всего, они уже почти зажили.
Прокуратор был великолепен в своем уродстве: массивный мужчина средних лет, с тяжелой головой на толстой шее и с мощными плечами. Бледное лицо его. было усеяно множеством рыжих веснушек. Волосы оранжевого оттенка, грубые и жесткие, торчали густым гребнем над высоким, выпуклым лбом. Подбородок сильно выдавался вперед, нос был широкий и мясистый а уголки большого кровожадного рта загибались вверх. Всем своим видом прокуратор походил на какого-то жестокого зверя. Но при этом на собеседника смотрели удивительно добрые, фиолетово-серые глаза, невероятно теплые и нежные, полные сострадания и любви. Контраст между кровожадностью черт и мягкостью взгляда пугал больше всего: он выдавал в нем человека, который таил в себе весь набор человеческих страстей и ради своих неистовых желаний готов был почти на все.
Теперь он стоял в своей привычной позе, вздернув крупную голову, вызывающе выпятив грудь, широко расставив толстые ноги, чтобы обрести максимальную устойчивость. Дантирия Самбайл всегда пребывал в готовности к нападению, даже во время отдыха. На родном континенте Зимроэле, в огромном городе Нимойя, он правил своими обширными владениями в сущности как независимый монарх. Но, кажется, ему этого было мало: он жаждал получить трон Маджипура, или, по крайней мере, право назначать того, кто займет этот трон. Они с Престимионом были дальними родственниками, троюродными или четвероюродными братьями. И всегда притворялись, что относятся друг к другу с сердечностью, которой ни тот ни другой не испытывали.
Прошло несколько секунд, но «Престимион по-прежнему хранил молчание.
Тогда Дантирия Самбайл все тем же тихим сардоническим тоном, свидетельствующим о громадном самообладании, произнес:
— Не окажет ли мне милорд честь сообщить, как долго еще он планирует держать меня здесь?
— Это еще не решено, Дантирия Самбайл.
— Меня в Зимроэле ждут государственные дела.
— Несомненно: Но прежде чем я позволю тебе вернуться к ним — если вообще позволю, — необходимо решить вопрос о твоей вине и наказании.
— Вот как?! — мрачно воскликнул Дантирия Самбайл, словно они обсуждали проблемы производства тонких вин или выращивания бидлаков. — Вопрос о моей вине, ты говоришь. И о наказании. Так в чем же моя вина? И какое именно наказание ты для меня придумал? Будь добр объяснить мне столь незначительные мелочи.
Престимион искоса быстро взглянул на Навигорна.
— Мне бы хотелось поговорить несколько минут с прокуратором наедине, Навигорн.
Навигорн нахмурился. Он был вооружен, а Престимион — нет. Он бросил взгляд на снятые с Дантирии Самбайла наручники. Но Престимион покачал головой. Навигорн вышел.
Если Дантирия Самбайл собирается напасть на него, подумал Престимион, то момент самый подходящий. Прокуратор был гораздо массивнее его и почти на голову выше. Но, по-видимому, ему не приходила в голову столь безумная мысль. Он держался так же агрессивно-настороженно, как и раньше, но оставался на месте, в дальнем конце комнаты, его прекрасные, обманчиво доброжелательные аметистовые глаза смотрели на Престимиона всего лишь с любопытством.
— Я готов поверить, что совершил ужасные поступки, если ты мне скажешь, что это так, — спокойно произнес Дантирия Самбайл, когда дверь камеры закрылась. — А если совершил, то, полагаю, должен понести за них какое-то наказание. Но почему же я ничего о них не знаю?
Престимион не ответил. Он понимал, что его молчание слишком затянулось. Но задача оказалась еще более трудной, чем он ожидал.
— Ну? — после паузы произнес Дантирия Самбайл.
Теперь в его тоне появилось раздражение. — Скажи мне, братец, зачем ты упрятал меня сюда? По какой причине, по какому праву? Я не совершил преступления, которое бы заслуживало такого наказания. Неужели ты засадил меня в тюрьму только из-за необоснованных подозрений, будто я собираюсь причинить тебе какие-то неприятности — теперь, когда ты стал короналем?
Больше тянуть было невозможно.
— Всей планете хорошо известно, братец, — сказал Престимион, — что ты представляешь постоянную угрозу для безопасности государства и для человека, который сидит на троне, кем бы он ни был. Но не по этой причине ты здесь.
— А по какой же?
— Ты арестован не за то, что ты мог бы сделать, а за то, что ты уже совершил. А именно за государственную измену, заговор против короны и насилие по отношению ко мне.
При этих словах на лице Дантирии Самбайла появилось выражение крайнего изумления. Он открыл рот, заморгал и опустил голову, словно она вдруг стала для него слишком тяжелой. Престимион никогда еще не видел его столь потрясенным. На мгновение он почувствовал к этому человеку нечто весьма напоминающее сочувствие.
— Ты сошел с ума, братец? — хрипло спросил прокуратор.
— Отнюдь. Мир был нарушен. Свершились противозаконные деяния. Так случилось, что ты не знаешь о тех грехах, в которых виновен, вот и все. Но это не означает, что их не существует.
— Вот как?! — снова воскликнул Дантирия Самбайл, не выказывая ни малейших признаков понимания.
— На твоем теле есть раны, не так ли? Одна здесь, а другая вот здесь. — Престимион прикоснулся к своей левой подмышке, а потом провел рукой по внутренней стороне другой руки от локтя к запястью.
— Да, — нехотя признал прокуратор. — Я собирался спросить тебя о…
— Эти раны нанесены моей рукой во время нашей схватки на поле боя.
Дантирия Самбайл медленно покачал головой.
— Я ничего подобного не помню. Нет-нет! Такого никогда не было. Ты сошел с ума, Престимион. Клянусь Божеством! Я в плену у безумца!
— Да нет, братец. Все, что я тебе сейчас сказал, правда. Было предательство, был поединок между нами.
Я едва не расстался с жизнью. За то, что ты сделал, любой другой корональ, ни секунды не колеблясь, приговорил бы тебя к смерти. По какой-то необъяснимой причине, возможно по причине нашего родства, каким бы дальним оно ни было, мне не хочется этого делать.
Но я также не могу освободить тебя, по крайней мере пока между нами не будет достигнуто взаимопонимание относительно твоей преданности мне в будущем.
И стоит ли мне доверять твоему слову, даже если ты его дашь?
Теперь лицо Дантирии Самбайла покраснело, и его бесчисленные веснушки выступили еще ярче, словно огненные оспины какой-то заразной болезни. Пальцы рук сжались в кулаки в отчаянии и гневе. Странное рычание, глухое и неразборчивое, вырвалось из глубины его широкой грудной клетки. Оно напомнило Престимиону рычание запертого в клетке кроккотаса на полуночном базаре в Бомбифэйле. Но Дантирия Самбайл ничего не сказал. Возможно, просто потерял дар речи.
— Согласен, ситуация очень странная, Дантирия Самбайл, — продолжал Престимион. — Ты не знаешь о своих преступлениях, а я о них знаю. Но ты должен мне поверить, когда я говорю, что ты их совершил.
— С моей памятью что-то сделали?
— На этот вопрос я не стану отвечать.
— Значит, так и есть. Почему? Как ты посмел? Престимион, Престимион! Ты думаешь, что ты Божество, а я всего лишь муравей, и ты можешь засадить меня в тюрьму на основании надуманных обвинений и к тому же производить манипуляции с моим мозгом? Хватит фарса! Тебе нужна моя верность? Ты получишь ее в той мере, в какой заслуживаешь. Я проявлял невероятное терпение, Престимион, все эти дни, недели и месяцы, или сколько там ты продержал меня здесь. Выпусти меня отсюда, брат, или между нами начнется война.
У меня есть сторонники, как тебе известно, и их немало.
— Между нами уже была война, братец. Я держу тебя здесь, чтобы быть уверенным, что она не начнется снова.
— Без суда? Даже не выдвинув против меня никаких обвинений, кроме туманных намеков на государственную измену и преступления против твоей личности? — Престимион заметил, что Дантирия Самбайл сумел взять себя в руки, — он уже не выглядел потрясенным, и внешние признаки ярости тоже исчезли. К нему вернулась прежнее ужасающее спокойствие, то спокойствие, которое, как было известно Престимиону, скрывало вулканическую мощь, сдерживаемую огромной внутренней силой. — Ах, Престимион, ты меня очень огорчаешь. Я бы потерял терпение, если бы не подозревал, что рассудок изменил тебе и что сердиться на сумасшедшего глупо.
Вот положение! Престимион обдумывал ситуацию.
Следует ли ему сказать прокуратору правду о великом всеобщем забвении? Нет-нет, ни в коем случае — он таким образом вложит в руки Дантирии Самбайлу обнаженный меч и позволит нанести удар. То, что сделали с памятью планеты, — тайна, которая никогда не должна раскрыться.
Но нельзя и заточить Дантирию Самбайла здесь на неопределенное время без суда. Прокуратор не хвалился впустую, когда говорил о своих сторонниках. Власть Дантирии Самбайла простиралась над всем соседним континентом. Если Престимион будет и дальше без достаточных оснований держать под арестом прокуратора, он будет выглядеть тираном и может оказаться втянутым в новую гражданскую войну, на этот раз между Зимроэлем и Алханроэлем.
Но человека, который даже не подозревает о своих преступлениях, нельзя судить за их совершение. Эту головоломка возникла по вине самого Престимиона.
И сейчас он понял, что так же, как и раньше, далек от ее решения.
Настало время отступить, перегруппировать силы, посоветоваться с друзьями.
— У меня был человек, который всегда находился рядом и служил мне, — говорил Дантирия Самбайл. — Его имя Мандралиска. Добрый, верный и преданный.
Где он, Престимион? Мне бы хотелось, чтобы его прислали ко мне, если ты собираешься держать меня здесь и дальше. Он пробовал мою еду, чтобы убедиться, что в ней нет яда. Мне не хватает его удивительной жизнерадостности. Пришли его ко мне, Престимион.
— Да, и вы вдвоем сможете распевать веселые песни всю ночь напролет — тебе этого хочется?
Почти комично слышать, что Дантирия Самбайл называет дегустатора ядов Мандралиску жизнерадостным. Его, этого тонкогубого негодяя с жестким взглядом, этого приспешника демонов, похожего на череп со скрещенными костями?
Но Престимион не собирался сводить вместе этих двух скорпионов. Мандралиска тоже сыграл свою мрачную роль у Тегомарского гребня, он сражался с Абригантом, был ранен в том поединке, и его, брызжущего ядом при каждом вздохе, увезли и посадили в тюрьму Он находился в другой части туннелей, камере, гораздо менее приятной, чем помещение, отведенное Дантирии Самбайлу, — там он и останется.
Итак, эта беседа ни к чему не привела. Престимион направился к двери — Прощай, братец. Мы с тобой еще поговорим.
Прокуратор изумленно посмотрел на него.
— Что? Ты пришел только для того, чтобы посмеяться надо мной?
Это снова был рык кроккотаса. На лице Дантирии Самбайла отразилась неприкрытая ярость, хотя его странные глаза на искаженном яростью лице, как всегда, оставались мягкими и добрыми. Престимион хладнокровно открыл дверь камеры, вышел и захлопнул ее как раз в тот момент, когда Дантирия Самбайл бросился на него сжав кулаки.
— Престимион! — вопил прокуратор, молотя кулаками захлопнувшуюся перед его носом дверь. — Престимион! Будь ты проклят, Престимион!
— Мой отец однажды привел меня сюда, когда я еще был маленьким мальчиком, — ответил Престимион. — Просто чтобы показать мне игру света на этих стенах. Конечно, эти подземелья не использовались в качестве тюрьмы многие сотни лет.
— По правде говоря, лишь со времен лорда Аминтилира. — Часовой шагнул в сторону при их приближении. Навигорн прикоснулся ладонью к сверкающей металлической пластинке на двери, и она послушно распахнулась, открывая узкий проход в подземелье. — Какое идеальное место для тюрьмы! Как видите, единственный доступ сюда — через этот коридор, который легко охранять. А потом мы пройдем под землей прямо к пику Сангамора, который выступает из Горы таким образом, что на него невозможно взобраться, и попасть на него можно лишь изнутри.
— Да, — ответил Престимион. — Очень хитроумно.
Он не стал говорить Навигорну, что это его третий визит в подземелье, а не второй; что всего два года назад он сам был узником этих камер, первым заключенным за многие века, отправленным сюда по приказу лорда короналя Корсибара. И висел, прикованный за запястья и лодыжки к стене каменного каземата, где каждый квадратный дюйм стен испускал мощные вспышки такого ослепительного красного света, что он видел его даже с закрытыми глазами. Эти неумолимые световые удары едва не свели его с ума.
Престимион не имел представления, как долго Корсибар держал его в заточении. Три или четыре недели по крайней мере, хотя они показались ему месяцами.
Даже годами. Он вышел из подземелья ослабевшим и разбитым и очень долго приходил в себя.
Но Навигорн ничего об этом не знал. Пребывание Престимиона в туннелях Сангамора тоже было стерто из памяти всех людей. За исключением его собственной. Если бы только он тоже мог об этом забыть! Но воспоминания о тех ужасных временах останутся с ним навсегда.
Однако теперь он находится здесь в качестве короналя, а не заключенного. Навигорн вел его внутрь через вестибюль лабиринта и без умолку болтал, словно гид на экскурсии. Престимиона забавляла готовность, с какой Навигорн воспринял свою роль тюремщика.
— Видите, стены облицованы похожим на камень, но тем не менее искусственным материалом. Именно особые свойства этого материала, милорд, позволяют ему непрерывно испускать мощные световые импульсы. Научное достижение древних, но секрет, увы, в наше время утерян.
— Один из многих, — заметил Престимион. — Хотя, признаюсь, не вижу, как можно его использовать.
— Эти цветные вспышки очень красивы, милорд.
— До определенного момента. Полагаю, через какое-то время эти колоссальные, пульсирующие выбросы света, который нельзя погасить, могут привести в ярость.
— Возможно, это так. Но на короткий период времени…
Да, по воле Корсибара, он пробыл здесь не короткий период времени, отнюдь не короткий, и непрерывные пульсации рубинового света казались ему смертоносными, а долгие дни — бесконечными. Престимион не решился поступить с Дантирией Самбайлом так же, как поступил с ним Корсибар. Поэтому, коль скоро туннели Сангамора были самой надежной тюрьмой Замка и не было другого выхода, как только запрятать прокуратора именно в них, Престимион позаботился о том, чтобы Дантирию Самбайла поместили в одну из более комфортабельных камер.
Как было известно Престимиону, по Замку ходили слухи, что Дантирия Самбайл днем и ночью лежит в оковах в какой-то мрачной, унылой яме, подвергаясь самым ужасным пыткам, какие только возможны в стенах подземелья. Это не соответствовало истине. Прокуратор не был прикован к стене, как когда-то Престимион, а занимал просторное помещение, где было достаточно места, чтобы свободно прогуливаться, где стояли кровать, диван, обеденный и письменный столы. Стены этой комнаты излучали не такой свет, который разрушал мозг и душу. Он был желто-зеленым, тогда как Престимиону приходилось терпеть постоянные, неумолимые, жестокие ярко-красные вспышки.
Однако Престимион не стал опровергать слухи.
Пусть себе верят во что хотят. Он не станет ни с кем обсуждать положение Дантирии Самбайла. Новому короналю не повредит, если его окружение в Замке будет испытывать перед ним легкий страх.
Они с Навигорном прошли через зону, где пульсировал тусклый, нефритовый свет, тяжелый, как вода у морского дна, за ней — зону резкого розового света, острого, как лезвие кинжала, и далее — мрачную, гнетущую охряную зону, действующую как непрерывный, приглушенный бой барабанов. Теперь они поднимались вверх, огибая по спирали торчащий каменный кинжал пика Сангамора. Престимион мельком заметил — но все же успел испытать при этом приступ тошноты — рубиново-красный, сокрушающий свет той камеры, где когда-то сидел он. В соседней с ней камере пылал жалящий свет только что отлитой меди. Затем цвета стали более мягкими: цвета корицы, гиацинтово-голубой, аквамариновый, розовато-лиловый.
И наконец перед ними засиял мягкий, зеленовато-желтый свет — Престимион очутился на пороге той камеры, где содержался прокуратор Ни-мойи.
Престимион до последнего откладывал этот визит, но теперь его уже невозможно было избежать. Настало время посмотреть в глаза тому факту, что Дантирия Самбайл сидит в тюрьме за тяжкие преступления и предательство, о которых прокуратору ничего не известно. Престимион все еще не знал, как разрешить парадоксы, связанные с этой ситуацией. Но понимал, что сейчас наконец ими надо заняться.
— Ну братец! — воскликнул Дантирия Самбайл с невероятной сердечностью, едва только Навигорн, проделав сложную процедуру, распахнул дверь в камеру прокуратора. — Мне сообщили, что сегодня ты собираешься меня навестить, но я решил, что это не более чем шутка или насмешка. Какое счастье снова видеть твое красивое, молодое лицо, Престимион! Или я должен называть тебя лордом Престимионом? Насколько я понимаю, день твоей коронации уже прошел, хотя я по какому-то недоразумению не был приглашен на церемонию.
И прокуратор с улыбкой протянул обе руки, связанные у запястий металлической лентой, и комично пошевелил пальцами, пытаясь изобразить знак Горящей Звезды.
Престимион знал, что от Дантирии Самбайла можно ожидать чего угодно. Перед своим приходом он приказал связать руки прокуратора, ибо Дантирия Самбайл обладал невероятной силой и в ярости из-за своего заточения мог в первое же мгновение броситься на Престимиона. Вот почему такое проявление веселья крайне удивило короналя. Дантирия Самбайл широко улыбался и подмигивал, словно жил в каком-нибудь красивом отеле, а лорд Престимион пришел к нему в гости.
— Снимите с него наручники, — приказал Престимион Навигорну.
На секунду заколебавшись, Навигорн повиновался.
Престимион держался наготове на тот случай, если веселость Дантирии Самбайла вдруг перейдет в ярость, когда с него снимут оковы. Но прокуратор остался стоять на месте, в противоположном конце комнаты, между длинной низкой кушеткой и письменным столом с полукруглой крышкой, на котором лежала небрежная стопка из нескольких книг. Он выглядел совершенно спокойным. Престимион, однако, слишком хорошо знал, какие бурные страсти кипят в душе его родственника.
От стен исходило спокойное, ровное, бледно-зеленое свечение. Оно обволакивало все вокруг прохладным, благожелательным сиянием.
— Рад видеть, что у тебя вполне удобная камера, братец. Думаю, в этих, подземельях есть гораздо худшие помещения.
— Неужели, Престимион? Откуда мне знать. Но, да, здесь довольно приятно. Этот нежный свет, который исходит от стен. Эта прекрасная мебель, эти очаровательные полы из плит, по которым я совершаю ежедневные прогулки от одной стены до другой. Ты мог бы проявить гораздо меньшую доброту.
Дантирия Самбайл почти мурлыкал, но ясно чувствовалась, что в душе у него клокочет ярость.
Престимион осторожно разглядывал Дантирию Самбайла. Он не смотрел в лицо прокуратору с того ужасного дня у Тегомарского гребня, когда Корсибар уже был повержен и, вероятно, мертв, а Дантирия Самбайл явился к нему с мечом в одной руке и топором в другой и вызвал на поединок, победителю которого должен был достаться трон. И чуть было не одержал верх, но тут Престимион, уже получивший удар плашмя по ребрам, сделал внезапный выпад шпагой, рассекший сухожилия руки прокуратора, державшей топор, а потом вторым движением прочертил кровавую полосу по руке с мечом. Похоже, под широкими, пышными рукавами блузы из золотистого шелка Дантирия Самбайл до сих пор носит повязки на этих ранах, хотя, вероятнее всего, они уже почти зажили.
Прокуратор был великолепен в своем уродстве: массивный мужчина средних лет, с тяжелой головой на толстой шее и с мощными плечами. Бледное лицо его. было усеяно множеством рыжих веснушек. Волосы оранжевого оттенка, грубые и жесткие, торчали густым гребнем над высоким, выпуклым лбом. Подбородок сильно выдавался вперед, нос был широкий и мясистый а уголки большого кровожадного рта загибались вверх. Всем своим видом прокуратор походил на какого-то жестокого зверя. Но при этом на собеседника смотрели удивительно добрые, фиолетово-серые глаза, невероятно теплые и нежные, полные сострадания и любви. Контраст между кровожадностью черт и мягкостью взгляда пугал больше всего: он выдавал в нем человека, который таил в себе весь набор человеческих страстей и ради своих неистовых желаний готов был почти на все.
Теперь он стоял в своей привычной позе, вздернув крупную голову, вызывающе выпятив грудь, широко расставив толстые ноги, чтобы обрести максимальную устойчивость. Дантирия Самбайл всегда пребывал в готовности к нападению, даже во время отдыха. На родном континенте Зимроэле, в огромном городе Нимойя, он правил своими обширными владениями в сущности как независимый монарх. Но, кажется, ему этого было мало: он жаждал получить трон Маджипура, или, по крайней мере, право назначать того, кто займет этот трон. Они с Престимионом были дальними родственниками, троюродными или четвероюродными братьями. И всегда притворялись, что относятся друг к другу с сердечностью, которой ни тот ни другой не испытывали.
Прошло несколько секунд, но «Престимион по-прежнему хранил молчание.
Тогда Дантирия Самбайл все тем же тихим сардоническим тоном, свидетельствующим о громадном самообладании, произнес:
— Не окажет ли мне милорд честь сообщить, как долго еще он планирует держать меня здесь?
— Это еще не решено, Дантирия Самбайл.
— Меня в Зимроэле ждут государственные дела.
— Несомненно: Но прежде чем я позволю тебе вернуться к ним — если вообще позволю, — необходимо решить вопрос о твоей вине и наказании.
— Вот как?! — мрачно воскликнул Дантирия Самбайл, словно они обсуждали проблемы производства тонких вин или выращивания бидлаков. — Вопрос о моей вине, ты говоришь. И о наказании. Так в чем же моя вина? И какое именно наказание ты для меня придумал? Будь добр объяснить мне столь незначительные мелочи.
Престимион искоса быстро взглянул на Навигорна.
— Мне бы хотелось поговорить несколько минут с прокуратором наедине, Навигорн.
Навигорн нахмурился. Он был вооружен, а Престимион — нет. Он бросил взгляд на снятые с Дантирии Самбайла наручники. Но Престимион покачал головой. Навигорн вышел.
Если Дантирия Самбайл собирается напасть на него, подумал Престимион, то момент самый подходящий. Прокуратор был гораздо массивнее его и почти на голову выше. Но, по-видимому, ему не приходила в голову столь безумная мысль. Он держался так же агрессивно-настороженно, как и раньше, но оставался на месте, в дальнем конце комнаты, его прекрасные, обманчиво доброжелательные аметистовые глаза смотрели на Престимиона всего лишь с любопытством.
— Я готов поверить, что совершил ужасные поступки, если ты мне скажешь, что это так, — спокойно произнес Дантирия Самбайл, когда дверь камеры закрылась. — А если совершил, то, полагаю, должен понести за них какое-то наказание. Но почему же я ничего о них не знаю?
Престимион не ответил. Он понимал, что его молчание слишком затянулось. Но задача оказалась еще более трудной, чем он ожидал.
— Ну? — после паузы произнес Дантирия Самбайл.
Теперь в его тоне появилось раздражение. — Скажи мне, братец, зачем ты упрятал меня сюда? По какой причине, по какому праву? Я не совершил преступления, которое бы заслуживало такого наказания. Неужели ты засадил меня в тюрьму только из-за необоснованных подозрений, будто я собираюсь причинить тебе какие-то неприятности — теперь, когда ты стал короналем?
Больше тянуть было невозможно.
— Всей планете хорошо известно, братец, — сказал Престимион, — что ты представляешь постоянную угрозу для безопасности государства и для человека, который сидит на троне, кем бы он ни был. Но не по этой причине ты здесь.
— А по какой же?
— Ты арестован не за то, что ты мог бы сделать, а за то, что ты уже совершил. А именно за государственную измену, заговор против короны и насилие по отношению ко мне.
При этих словах на лице Дантирии Самбайла появилось выражение крайнего изумления. Он открыл рот, заморгал и опустил голову, словно она вдруг стала для него слишком тяжелой. Престимион никогда еще не видел его столь потрясенным. На мгновение он почувствовал к этому человеку нечто весьма напоминающее сочувствие.
— Ты сошел с ума, братец? — хрипло спросил прокуратор.
— Отнюдь. Мир был нарушен. Свершились противозаконные деяния. Так случилось, что ты не знаешь о тех грехах, в которых виновен, вот и все. Но это не означает, что их не существует.
— Вот как?! — снова воскликнул Дантирия Самбайл, не выказывая ни малейших признаков понимания.
— На твоем теле есть раны, не так ли? Одна здесь, а другая вот здесь. — Престимион прикоснулся к своей левой подмышке, а потом провел рукой по внутренней стороне другой руки от локтя к запястью.
— Да, — нехотя признал прокуратор. — Я собирался спросить тебя о…
— Эти раны нанесены моей рукой во время нашей схватки на поле боя.
Дантирия Самбайл медленно покачал головой.
— Я ничего подобного не помню. Нет-нет! Такого никогда не было. Ты сошел с ума, Престимион. Клянусь Божеством! Я в плену у безумца!
— Да нет, братец. Все, что я тебе сейчас сказал, правда. Было предательство, был поединок между нами.
Я едва не расстался с жизнью. За то, что ты сделал, любой другой корональ, ни секунды не колеблясь, приговорил бы тебя к смерти. По какой-то необъяснимой причине, возможно по причине нашего родства, каким бы дальним оно ни было, мне не хочется этого делать.
Но я также не могу освободить тебя, по крайней мере пока между нами не будет достигнуто взаимопонимание относительно твоей преданности мне в будущем.
И стоит ли мне доверять твоему слову, даже если ты его дашь?
Теперь лицо Дантирии Самбайла покраснело, и его бесчисленные веснушки выступили еще ярче, словно огненные оспины какой-то заразной болезни. Пальцы рук сжались в кулаки в отчаянии и гневе. Странное рычание, глухое и неразборчивое, вырвалось из глубины его широкой грудной клетки. Оно напомнило Престимиону рычание запертого в клетке кроккотаса на полуночном базаре в Бомбифэйле. Но Дантирия Самбайл ничего не сказал. Возможно, просто потерял дар речи.
— Согласен, ситуация очень странная, Дантирия Самбайл, — продолжал Престимион. — Ты не знаешь о своих преступлениях, а я о них знаю. Но ты должен мне поверить, когда я говорю, что ты их совершил.
— С моей памятью что-то сделали?
— На этот вопрос я не стану отвечать.
— Значит, так и есть. Почему? Как ты посмел? Престимион, Престимион! Ты думаешь, что ты Божество, а я всего лишь муравей, и ты можешь засадить меня в тюрьму на основании надуманных обвинений и к тому же производить манипуляции с моим мозгом? Хватит фарса! Тебе нужна моя верность? Ты получишь ее в той мере, в какой заслуживаешь. Я проявлял невероятное терпение, Престимион, все эти дни, недели и месяцы, или сколько там ты продержал меня здесь. Выпусти меня отсюда, брат, или между нами начнется война.
У меня есть сторонники, как тебе известно, и их немало.
— Между нами уже была война, братец. Я держу тебя здесь, чтобы быть уверенным, что она не начнется снова.
— Без суда? Даже не выдвинув против меня никаких обвинений, кроме туманных намеков на государственную измену и преступления против твоей личности? — Престимион заметил, что Дантирия Самбайл сумел взять себя в руки, — он уже не выглядел потрясенным, и внешние признаки ярости тоже исчезли. К нему вернулась прежнее ужасающее спокойствие, то спокойствие, которое, как было известно Престимиону, скрывало вулканическую мощь, сдерживаемую огромной внутренней силой. — Ах, Престимион, ты меня очень огорчаешь. Я бы потерял терпение, если бы не подозревал, что рассудок изменил тебе и что сердиться на сумасшедшего глупо.
Вот положение! Престимион обдумывал ситуацию.
Следует ли ему сказать прокуратору правду о великом всеобщем забвении? Нет-нет, ни в коем случае — он таким образом вложит в руки Дантирии Самбайлу обнаженный меч и позволит нанести удар. То, что сделали с памятью планеты, — тайна, которая никогда не должна раскрыться.
Но нельзя и заточить Дантирию Самбайла здесь на неопределенное время без суда. Прокуратор не хвалился впустую, когда говорил о своих сторонниках. Власть Дантирии Самбайла простиралась над всем соседним континентом. Если Престимион будет и дальше без достаточных оснований держать под арестом прокуратора, он будет выглядеть тираном и может оказаться втянутым в новую гражданскую войну, на этот раз между Зимроэлем и Алханроэлем.
Но человека, который даже не подозревает о своих преступлениях, нельзя судить за их совершение. Эту головоломка возникла по вине самого Престимиона.
И сейчас он понял, что так же, как и раньше, далек от ее решения.
Настало время отступить, перегруппировать силы, посоветоваться с друзьями.
— У меня был человек, который всегда находился рядом и служил мне, — говорил Дантирия Самбайл. — Его имя Мандралиска. Добрый, верный и преданный.
Где он, Престимион? Мне бы хотелось, чтобы его прислали ко мне, если ты собираешься держать меня здесь и дальше. Он пробовал мою еду, чтобы убедиться, что в ней нет яда. Мне не хватает его удивительной жизнерадостности. Пришли его ко мне, Престимион.
— Да, и вы вдвоем сможете распевать веселые песни всю ночь напролет — тебе этого хочется?
Почти комично слышать, что Дантирия Самбайл называет дегустатора ядов Мандралиску жизнерадостным. Его, этого тонкогубого негодяя с жестким взглядом, этого приспешника демонов, похожего на череп со скрещенными костями?
Но Престимион не собирался сводить вместе этих двух скорпионов. Мандралиска тоже сыграл свою мрачную роль у Тегомарского гребня, он сражался с Абригантом, был ранен в том поединке, и его, брызжущего ядом при каждом вздохе, увезли и посадили в тюрьму Он находился в другой части туннелей, камере, гораздо менее приятной, чем помещение, отведенное Дантирии Самбайлу, — там он и останется.
Итак, эта беседа ни к чему не привела. Престимион направился к двери — Прощай, братец. Мы с тобой еще поговорим.
Прокуратор изумленно посмотрел на него.
— Что? Ты пришел только для того, чтобы посмеяться надо мной?
Это снова был рык кроккотаса. На лице Дантирии Самбайла отразилась неприкрытая ярость, хотя его странные глаза на искаженном яростью лице, как всегда, оставались мягкими и добрыми. Престимион хладнокровно открыл дверь камеры, вышел и захлопнул ее как раз в тот момент, когда Дантирия Самбайл бросился на него сжав кулаки.
— Престимион! — вопил прокуратор, молотя кулаками захлопнувшуюся перед его носом дверь. — Престимион! Будь ты проклят, Престимион!
9
Путешественники редко поднимались к Замку по северо-западной дороге, которая шла по тыльной стороне Горы мимо Хайна, одного из Высших Городов, а оттуда переходила в дорогу под названием тракт Стиамота — широкую, но плохо отремонтированную, старую и разбитую, которая вела к вратам лорда Вайша.
Этим входом в Замок мало кто пользовался. Обычно приезжие двигались по мягко поднимающемуся плато равнины Бомбифэйла до Большого Мордина, а потом по окаймленному цветами десятимильному Большому Калинтэйнскому тракту подъезжали к главным воротам Замка возле площади Дизимаула.
Но сегодня кто-то определенно приближался по северо-западной дороге: небольшая группа из четырех парящих экипажей двигалась медленно, а возглавляло процессию чрезвычайно странное сооружение. Настолько странное и удивительное, что, когда процессия показалась на извилистой дороге в семи-восьми милях ниже врат Вайша, молодой командир стражников, исполнявший скучные обязанности по их охране, ахнул от изумления, . Несколько секунд он стоял, не веря собственным глазам. Громадная платформа причудливой древней конструкции занимала всю ширину тракта Стиамота, от обочины до обочины, а на ней, окруженные со всех сторон текучей, переливающейся стеной холодного, белого, пульсирующего света, смутно виднелись чудовища, полускрытые этим щитом ослепительной яркости…
Командиру стражников у врат Вайша было двадцать лет, он родился в Амблеморне, у подножия Замковой горы, и полученное им военное образование не подготовило его к ситуации, даже отдаленно напоминающей эту. Он повернулся к своему помощнику, парню из города Пендивэйна, стоящего на равнине в долине Глэйдж.
— Кто сегодня дежурит из начальства?
— Акбалик.
— Найди его, быстро. Скажи, что срочно необходимо его присутствие.
Парень побежал в город. Но найти кого-либо в бесконечном лабиринте Замка было совсем не легкой задачей, даже если речь шла о дежурном офицере, которому положено находиться в пределах досягаемости. Прошло около получаса, прежде чем парень вернулся вместе с Акбаликом. К этому времени платформа въехала на просторную, посыпанную гравием площадку перед вратами Вайша. Три сопровождавших ее экипажа остановились рядом, и командир стражи из Амблеморна попал в чрезвычайно щекотливое положение.
Он стоял с обнаженным мечом лицом к лицу с самим прославленным воином Гиялорисом, Великим адмиралом королевства. Полдюжины воинов с мрачными лицами, спутников Гиялориса, выстроились у него за спиной и замерли, готовые к атаке.
Акбалик, племянник принца Сирифорна и человек, пользующийся всеобщим уважением за здравый смысл и уравновешенность, быстро оценил ситуацию. Не моргнув и глазом при виде груза на платформе, он отрывисто приказал командиру стражников:
— Можешь опустить оружие, Мибикихур. Разве ты не узнал адмирала Гиялориса?
— Все знают лорда Гиялориса, мой господин. Но посмотрите, что он привез! У него нет разрешения на ввоз дикий зверей в Замок. Даже лорду Гиялорису необходимо получить разрешение, прежде чем он въедет в ворота с таким грузом!
Спокойные серые глаза Акбалика оглядели платформу — такой огромной он еще не видел. Как никогда не видел и тех созданий, которых на ней привезли.
Вытащить их наружу будет трудно, так как их удерживало внутри нечто вроде энергетической завесы, которая полностью охватывала платформу. Эта завеса походила на вырастающее из-под земли полотно из молний, но молнии эти сверкали без остановки. Акбалику показалось, что внутренние энергетические стены поменьше отделяли тварей друг от друга. А сами создания… какие-то отвратительные, уродливые чудища!
Гиялорис, казалось, был в страшном гневе. Он стоял, сжав кулаки, мощные мышцы на его руках и плечах ходуном ходили от сдерживаемой силы, а выражение ярости на его лице способно было расплавить скалы.
— Где Септах Мелайн, Акбалик? Я послал предупредить его, чтобы он меня встречал у этих ворот! Почему здесь ты, а не он?
Акбалик невозмутимо ответил:
— Я пришел потому, что меня вызвал стражник, Гиялорис. Мне сказали, что по тракту к Замку приближается платформа с дикими чудовищами. Этим людям не было дано указаний ожидать чего-то подобного, и они хотели узнать, что им делать. Но во имя Повелительницы, Гиялорис, что это за звери?
— Домашние животные для развлечения его величества, — ответил Гиялорис. — Я захватил их для него в Караксе. Больше вас и всех остальных ничего не должно волновать. Септаху Мелайну полагалось встретить меня здесь! Мой груз нужно как следует разместить, и я поручил ему это организовать. Еще раз спрашиваю тебя, Акбалик: где Септах Мелайн?
— Септах Мелайн здесь, — раздался непринужденный, веселый голос воина, как раз в этот момент появившегося у ворот Замка. — Твое послание немного запоздало, Гиялорис, и я по ошибке пошел к парапету Спурифона, а это довольно далеко отсюда. — Он неторопливо вышел из ворот и дружелюбно похлопал Гиялориса по плечу. Потом посмотрел на платформу — И такие звери бегают на свободе в Караксе? — спросил он изумленно. — Вот эти?
Этим входом в Замок мало кто пользовался. Обычно приезжие двигались по мягко поднимающемуся плато равнины Бомбифэйла до Большого Мордина, а потом по окаймленному цветами десятимильному Большому Калинтэйнскому тракту подъезжали к главным воротам Замка возле площади Дизимаула.
Но сегодня кто-то определенно приближался по северо-западной дороге: небольшая группа из четырех парящих экипажей двигалась медленно, а возглавляло процессию чрезвычайно странное сооружение. Настолько странное и удивительное, что, когда процессия показалась на извилистой дороге в семи-восьми милях ниже врат Вайша, молодой командир стражников, исполнявший скучные обязанности по их охране, ахнул от изумления, . Несколько секунд он стоял, не веря собственным глазам. Громадная платформа причудливой древней конструкции занимала всю ширину тракта Стиамота, от обочины до обочины, а на ней, окруженные со всех сторон текучей, переливающейся стеной холодного, белого, пульсирующего света, смутно виднелись чудовища, полускрытые этим щитом ослепительной яркости…
Командиру стражников у врат Вайша было двадцать лет, он родился в Амблеморне, у подножия Замковой горы, и полученное им военное образование не подготовило его к ситуации, даже отдаленно напоминающей эту. Он повернулся к своему помощнику, парню из города Пендивэйна, стоящего на равнине в долине Глэйдж.
— Кто сегодня дежурит из начальства?
— Акбалик.
— Найди его, быстро. Скажи, что срочно необходимо его присутствие.
Парень побежал в город. Но найти кого-либо в бесконечном лабиринте Замка было совсем не легкой задачей, даже если речь шла о дежурном офицере, которому положено находиться в пределах досягаемости. Прошло около получаса, прежде чем парень вернулся вместе с Акбаликом. К этому времени платформа въехала на просторную, посыпанную гравием площадку перед вратами Вайша. Три сопровождавших ее экипажа остановились рядом, и командир стражи из Амблеморна попал в чрезвычайно щекотливое положение.
Он стоял с обнаженным мечом лицом к лицу с самим прославленным воином Гиялорисом, Великим адмиралом королевства. Полдюжины воинов с мрачными лицами, спутников Гиялориса, выстроились у него за спиной и замерли, готовые к атаке.
Акбалик, племянник принца Сирифорна и человек, пользующийся всеобщим уважением за здравый смысл и уравновешенность, быстро оценил ситуацию. Не моргнув и глазом при виде груза на платформе, он отрывисто приказал командиру стражников:
— Можешь опустить оружие, Мибикихур. Разве ты не узнал адмирала Гиялориса?
— Все знают лорда Гиялориса, мой господин. Но посмотрите, что он привез! У него нет разрешения на ввоз дикий зверей в Замок. Даже лорду Гиялорису необходимо получить разрешение, прежде чем он въедет в ворота с таким грузом!
Спокойные серые глаза Акбалика оглядели платформу — такой огромной он еще не видел. Как никогда не видел и тех созданий, которых на ней привезли.
Вытащить их наружу будет трудно, так как их удерживало внутри нечто вроде энергетической завесы, которая полностью охватывала платформу. Эта завеса походила на вырастающее из-под земли полотно из молний, но молнии эти сверкали без остановки. Акбалику показалось, что внутренние энергетические стены поменьше отделяли тварей друг от друга. А сами создания… какие-то отвратительные, уродливые чудища!
Гиялорис, казалось, был в страшном гневе. Он стоял, сжав кулаки, мощные мышцы на его руках и плечах ходуном ходили от сдерживаемой силы, а выражение ярости на его лице способно было расплавить скалы.
— Где Септах Мелайн, Акбалик? Я послал предупредить его, чтобы он меня встречал у этих ворот! Почему здесь ты, а не он?
Акбалик невозмутимо ответил:
— Я пришел потому, что меня вызвал стражник, Гиялорис. Мне сказали, что по тракту к Замку приближается платформа с дикими чудовищами. Этим людям не было дано указаний ожидать чего-то подобного, и они хотели узнать, что им делать. Но во имя Повелительницы, Гиялорис, что это за звери?
— Домашние животные для развлечения его величества, — ответил Гиялорис. — Я захватил их для него в Караксе. Больше вас и всех остальных ничего не должно волновать. Септаху Мелайну полагалось встретить меня здесь! Мой груз нужно как следует разместить, и я поручил ему это организовать. Еще раз спрашиваю тебя, Акбалик: где Септах Мелайн?
— Септах Мелайн здесь, — раздался непринужденный, веселый голос воина, как раз в этот момент появившегося у ворот Замка. — Твое послание немного запоздало, Гиялорис, и я по ошибке пошел к парапету Спурифона, а это довольно далеко отсюда. — Он неторопливо вышел из ворот и дружелюбно похлопал Гиялориса по плечу. Потом посмотрел на платформу — И такие звери бегают на свободе в Караксе? — спросил он изумленно. — Вот эти?