Силверберг Роберт. Лорд Престимион

   В связи с этим, возникло еще одно маленькое затруднение, связанное с отцом невесты: ведь Симбилон Кайф никак не мог появиться на людях. Теперь он превратился в жалкого, что-то лепечущего человечка, равнодушного к чистоте и приличиям и постоянно бормочущего что-то о необходимости искупить свои грехи. Даже в лучшие времена его присутствие на предстоящей церемонии смущало бы Престимиона; но в его нынешнем состоянии об этом не могло быть и речи.
   — Мы дадим понять, что он слишком болен и не может присутствовать, — заявила Вараиль.
   Так они и сделали.
   Все решилось довольно просто, но не проходило и дня, чтобы не возникла новая процедурная проблема.
   Одной из них стал вопрос о том, сколько магов помимо Мондиганд-Климда будут присутствовать на свадьбе, от каких магических школ и какую роль они будут играть, если им вообще отведут какую-то роль.
   Если бы Престимион мог поступать по-своему, их бы не пригласили вовсе Но Гиялорис сумел убедить его в опрометчивости подобной позиции. В конце концов на торжествах присутствовал полный набор чародеев, хотя по настоянию Престимиона их поместили на почтительном расстоянии от помоста и позволили произносить свои заклинания только в рамках общих молитв, предшествующих церемонии.
   Еще встал вопрос о том, чтобы подобрать какую-нибудь функцию, которую мог бы выполнять Сирифорн в качестве самого старшего пэра государства, а также о том, каким образом предотвратить появление в Замке еще одной горы подарков. Даже те, что преподнесли на коронацию, еще не успели распаковать. Встал также вопрос, устраивать ли еще один рыцарский турнир в честь бракосочетания короналя. Престимион не ожидал, что придется решать так много мелких вопросов.
   Но он даже радовался этим отвлекающим факторам, так как они на время избавляли его от необходимости что-то предпринимать по поводу эпидемии безумия, или биться над проблемой поимки неуловимого Дантирии Самбайла, или решать еще тысячи рутинных вопросов, которые корональ вынужден решать ежедневно. Все вокруг него понимали, что королевская свадьба в данный момент важнее всего.
   И наконец, он оказался на высоком помосте в часовне лорда Апсимара, которую кто-то назначил традиционным местом таких событий. Маркатейн стояла справа от него в качестве представителя Хозяйки Острова, представитель понтифекса Конфалюма — слева, а Вараиль прямо напротив. Толпа вельмож королевства в роскошных одеждах наблюдала за церемонией, а Септах Мелайн самодовольно улыбался, глядя на результат своего сватовства. Были произнесены традиционные слова, они обменялись кольцами, и прозвучал свадебный гимн, написанный еще во времена лорда Стэнгарда.
   Дело сделано. Вараиль стала его женой.
   Или еще станет, в истинном смысле слова, через несколько часов, когда вечерний пир и торжества закончатся и они наконец смогут остаться наедине.
   К апартаментам Престимиона примыкали роскошные комнаты, которые когда-то занимала леди Роксивейл в бытность ее женой лорда Конфалюма. В соответствии с пожеланием лорда Конфалюма, их никто не занимал со времени отъезда Роксивейл из Замка.
   Управляющие Замка ожидали, что теперь эти комнаты будут отведены Вараиль и что королевская чета проведет в них свою брачную ночь, и поэтому приложили массу усилий, чтобы заново отделать их после двух десятков лет запустения.
   Но Престимион счел апартаменты Роксивейл несчастливым местом для их первой совместной ночи.
   Вместо них он выбрал апартаменты в Башне Муннерака, постройке из белого камня в восточном крыле Замка, где он жил в то время, когда был одним из многих принцев Замка.
   Этим комнатам недоставало величия и роскоши апартаментов короналя, но Престимион в эту ночь не испытывал большой необходимости в крайних проявлениях того или другого, и, как он подозревал, Вараиль тоже. В своем роде это были достаточно красивые и просторные помещения с прекрасным видом, открывающимся из изогнутых многогранных окон на бассейн Морпина с огромной ванной, сделанной из громадных блоков черного кинторского мрамора, так искусно подогнанных мастерами, что невозможно было обнаружить стыки между ними. Сюда Престимион и привел свою жену, и здесь он ждал в маленькой комнатке, которая когда-то была его кабинетом и библиотекой, пока она смоет с себя усталость после долгого дня свадебных торжеств.
   Прошло, как ему показалось, десять лет прежде, чем она его позвала. Но наконец долгожданный момент настал…
   Она ждала его в комнате, где установили брачное ложе — великолепную кровать имперских размеров, вырезанную из самого темного эбенового дерева, привезенного из Риалмара, с балдахином из тончайшего макропросопосского кружева. Когда Престимион шел по коридору, его внезапно охватил ужас при мысли о том, что в самый важный момент между ним и его молодой женой каким-то образом может возникнуть призрак Тизмет. Но потом он открыл дверь спальни и увидел Вараиль, стоящую рядом с кроватью в мягком золотистом сиянии трех алых восковых свечей выше ее роста, и Тизмет в то же мгновение превратилась всего лишь в имя, в сладкое, но далекое воспоминание, в призрак призрака.
   На Вараиль было полупрозрачное одеяние из тончайшего белого шелка, скрепленное на левом плече зажимом из плетеного золота. Престимиона привела в восхищение ее скромность, которая заставила ее одеться перед появлением в спальне мужа. Но он также отметил пышные изгибы ее тела под полупрозрачной тканью и понял, что не только скромность была тому причиной. У него перехватило дух от восторга, и он приблизился к ней.
   Всего на мгновение в ее глазах промелькнуло выражение тревоги, даже страха. Но оно исчезло так же быстро, как появилось.
   — Супруга короналя, — произнесла Вараиль, словно в изумлении. — Может ли это быть правдой? — И сама ответила, опередив его:
   — Да, может. Иди ко мне, Престимион.
   Он прикоснулся к завязке на плече.
   Одеяние соскользнуло на пол, словно паутинка.

2

   Трехдневный «медовый месяц» в городе развлечений Большой Морпин, в часе езды в экипаже вниз от Замка, — вот и все, что он мог себе позволить. Он слишком много времени проводил вдали от трона, с тех пор как получил его.
   В юности Престимион часто приезжал в этот веселый, сверкающий город всяческих забав, чтобы покататься на головокружительных горках, стремительно пролететь по силовым туннелям и исполнить нелегкий танец на зеркальных катках. Такие развлечения теперь не для него Корональ не может себе позволить подвергать свое тело даже тому малейшему риску, который таили в себе подобные игры, да и подданным не понравится, если он станет на глазах у всех скакать, как мальчишка. Невозможно отрицать тот факт, что он стал заложником своего королевского величия.
   Но в Большом Морпине существовали и другие развлечения в компенсацию тем людям, высокое положение которых в государстве не позволяло им свободно бродить среди простого люда. Престимион и Вараиль остановились в гостинице «Замковая гора», представляющей собой острую, как лезвие ножа, глыбу белого камня, отведенную для проживания высокопоставленных гостей. Они занимали в ней многокомнатный пентхаус под названием «Апартаменты короналя», который был не столько номером, сколько миниатюрным дворцом, прилепленным к верхним этажам этого высочайшего отеля, как сам Замок лепился к вершине горы.
   Самый верхний этаж их апартаментов представлял собой прозрачный купол из кварца, игравший роль спальни. Оттуда открывался вид на весь сверкающий город, до самого колоссального фонтана, который лорд Конфалюм построил на краю города. Он непрерывно выбрасывал плотные струи воды, все время меняющие цвет, на огромную высоту. Этажом ниже находилась их гардеробная — похожий на рог выступ из какого-то сверкающего белого металла, смело подвешенный к противоположной стороне здания, откуда открывался вид на красивый пригород Малого Морпина и на ошеломляющую темную пустоту бассейна Морпина, от которого передний склон Горы обрывался вертикальной стеной на тысячи футов вниз. Прямо под гардеробной располагалась комната, высеченная в гигантском монолитном шаре из зеленого нефрита.
   В этом шаре тихая музыка возникала из самого воздуха, источник ее не был виден: эта комната называлась «гармоничным покоем». Затем длинный белый арочный проход вел под крутым углом вниз, в личную столовую, маленькую, элегантно обставленную комнату, где корональ и его супруга принимали пищу. Нисходящий каскад балконов позволял дышать чистым, прозрачным воздухом Горы и любоваться третьим видом: темной, запутанной громадой Замка, поднимающейся высоко над ними.
   Второй проход вел в другом направлении, в изысканную галерею развлечений, поддерживаемую колоннами из золотистого мрамора. Здесь обитатели апартаментов могли плавать в сверкающем бассейне, обрамленном гранитными плитами, или повиснуть в столбе теплого воздуха и наполнить все органы чувств струями непередаваемых ощущений, или вступить в контакт, при помощи соответствующих соединений и линий связи, с ритмами и прерывистыми импульсами космоса. Еще здесь хранились узорчатые коврики для сосредоточенной медитации, сосуды с подвижными светящимися организмами для самогипноза, набор стимулирующих поршней и катриджей и еще много других приспособлений для развлечения королевской четы Оттуда назад к зданию тянулись на разных уровнях два выгнутых, извивающихся туннеля. Вдоль одного висели картины психоживописцев, собранные короналями предшествующих веков, а второй служил галереей антикварных предметов, всяких безделушек и множества небольших скульптур и декоративных ваз.
   В центре между этими группами помещений находился большой банкетный зал, сплошной восьмиугольный блок из полированного агата, выступающий далеко над пропастью, — для приема и развлечения тех гостей, которых корональ и его супруг пожелают у себя видеть.
   Но корональ и его супруга в данный момент не желали видеть никого, только друг друга Позднее будет время покутить с Септахом Мелайном, послушать придворные сплетни прежних дней в изложении старого Сирифорна, принять у себя великих принцев и герцогов. Но это время они приберегли для себя. Им еще предстояло многое узнать друг о друге, и лучшей возможности им уже могло больше не представиться. Престимион и Вараиль провели эти три дня, переходя из комнаты в комнату, с уровня на уровень, осматривали любопытные артефакты, которыми были наполнены их комнаты, любовались воздушными пейзажами сверкающего города за стенами, плавали в бассейне, обменивались мыслями, воспоминаниями, идеями и ласками. Когда они вспоминали о том, что хотят есть, молчаливые слуги приносили и ставили перед ними угощение.
   На третий день, с величайшим сожалением, они прервали свое уединение. Королевский экипаж ждал у выхода, чтобы отвезти их обратно в Замок; тысячи людей всех рангов и чинов, те, которые приехали в Большой Морпин отдыхать, и те, которые обслуживали нужды последних, разразились громкими криками. «Престимион! Вараиль! Престимион! Вараиль! Да здравствуют Престимион и Вараиль!»
   Но затем пришлось вернуться к работе. Для Престимиона это означало миллион мелких управленческих дел; для Вараиль — тяжелый труд по управлению королевским домашним хозяйством.
   Дел было по горло. Престимион за последние годы имел массу возможностей, сидя по правую руку от лорда Конфалюма, видеть, сколько работы приходится выполнять короналю. Но почему-то он до конца не осознавал всего ее объема. Конфалюм, этот крепкий и веселый человек, делал все так легко. Для Конфалюма бесконечные рутинные обязанности престола всегда были просто надоедливыми помехами в настоящей работе, которая заключалась в том, чтобы увековечить величие страны и ее монарха при помощи обширной программы строительства: фонтанов, площадей, памятников, дворцов, дорог, парков, гаваней. Роскошно задуманный трон Конфалюма и внушающий благоговение тронный зал, в котором его установили, должны были стать символами правления лорда Конфалюма на все грядущие века. Даже через сорок лет пребывания на троне короналя, когда он в основном отошел от активного правления и погрузился в мир магов и заклинаний, он все еще умудрялся сохранять внешнюю видимость наслаждения своей работой и кипучей энергии. Только самые близкие к нему люди имели представление о том, как он в действительности был измучен, какое облегчение испытал, когда престарелый понтифекс Пранкипин умер и дал ему возможность, наконец-то, начать более спокойную жизнь в Лабиринте.
   Самому Престимиону энергии было не занимать.
   Но она была не такой, как у Конфалюма. Прежний корональ расходовал ее в виде равномерного, спокойного излучения, подобно самому солнцу. Престимион, человек более непостоянный, нервный и внутренне напряженный, совершал резкие, внезапные поступки, перемежающиеся длительными периодами накопления сил. Так он справился с восстанием Корсибара: длительный период выжидания, расчетов и планирования, а потом внезапно нанесенный контрудар, который смел узурпатора.
   Но так не может править корональ. Ты сидишь на самой вершине мира, в буквальном смысле слова, а нужды, надежды, страхи и проблемы пятнадцати миллиардов жителей Маджипура изо дня в день летят к тебе вверх по склону Замковой горы. И хотя ты переложил на других столько обязанностей, сколько смог, окончательная ответственность за любое решение всегда лежит на тебе. Все проходит через тебя. Ты — олицетворение этой планеты; ты — Маджипур.
   Понимал ли это Корсибар, когда по глупости решил стать короналем? Думал ли он, что быть королем означает нескончаемую череду турниров и пиршеств, и больше ничего? Весьма вероятно — он был человеком поверхностным.
   Престимион не мог позволить себе отойти в сторону и позволить Корсибару сохранить трон: дело было не только в его собственных амбициях, но и в чувстве ответственности перед всей планетой.
   И поэтому, когда у него была возможность примириться с Корсибаром и выделенным ему местом в совете ценой знака Горящей Звезды и клятвы верности, Престимион не смог этого сделать. Корсибар бросил его в туннели Сангамора как предателя, и война между ними началась. Теперь Корсибар забыт, а Престимион стал лордом короналем Маджипура. И вот он сидит, просматривая ежедневно пачки петиций, резолюций, докладов и постановлений совета, такие толстые, что ими подавился бы и габрун. Этого было достаточно, чтобы он начал почти тосковать по временам гражданской войны, когда он жил чистым действием, вдали от этой бумажной работы.
   Конечно, не все, что попадало на его письменный стол, было рутиной.
   Во-первых, эта эпидемия безумия. Ее жертвы, невнятно бормочущие, с пустыми глазами, бродили по улицам тысяч городов. Большинство из них были безвредными, но некоторые представляли серьезную опасность. Повсеместно больницы заполняли орущие лунатики. Происходили несчастные случаи, столкновения, пожары, даже убийства. Что послужило их причиной? Престимион догадывался, но об этом он не мог разговаривать ни с кем. И выхода тоже не видел. Постоянные сообщения о хаосе на планете тяжким грузом ложились на его душу. Но он был бессилен что-либо сделать.
   Как ничего не мог поделать и с опасностью, которую представлял собой его дальний родственник Дантирия Самбайл: сильный противник, дьявольский враг, злобный и непредсказуемый, оставался на свободе. Где он находится? Что задумал? Все эти месяцы никто его не видел и ничего о нем не слышал.
   Легко и соблазнительно» было счесть его пропавшим, решить, что он и его демонический слуга Мандралиска лежат мертвыми и гниют в придорожной канаве где-нибудь в южном Алханроэле. Но это было бы слишком просто, и Престимиону с трудом верилось, что судьба так услужливо вычеркнула Дантирию Самбайла из списка проблем без малейших усилий с его стороны. И все же сеть шпионов на двух континентах не присылала никакой информации.
   К этому моменту прокуратор, безусловно, уже должен был добраться до своих владений в Ни-мойе, но его трон оставался пустым. Не объявился он также ни в южном, ни в западном Алханроэле. Все это очень тревожило. Престимион понимал, что Дантирия Самбайл объявится тогда, когда его будут меньше всего ожидать, и причинит максимум неприятностей. Но ему оставалось только выполнять свою ежедневную работу и ждать, ждать… Ждать.
   — Посмотрите на это, милорд. — Мондиганд-Климд принес с собой плотно набитый полотняный мешок, словно притащил три фунта спелых калимботов прямо с рынка.
   Было утро третьего дня недели, в этот день недели Престимион обычно спускался в тренировочный зал, чтобы фехтовать с Септахом Мелайном. Это всегда был неравный матч, потому что руки у Септаха Мелайна были дюймов на восемь-десять длиннее, и, кроме того, он являлся непревзойденным мастером боя любыми видами холодного оружия. Но для обоих приятелей важно было, особенно теперь, когда они столько времени проводили за столом, поддерживать форму.
   И поэтому в третий день они сражались на тренировочных рапирах, а в пятый день соревновались в стрельбе из лука, где преимущество было у Престимиона.
   — Что у тебя там и так ли уж необходимо мне на это смотреть именно сейчас? — спросил Престимион с некоторым нетерпением. — У меня встреча с Верховным канцлером.
   — Это займет всего пару минут, милорд.
   Мондиганд-Климд перевернул свой мешок, и на стол Престимиона высыпались десятка три предметов, похожих на крохотные отрезанные головы.
   После первого мгновения изумления Престимион понял, что они сделаны из керамики. Но вылеплены в очень живой и реалистичной манере, со страшными гримасами на лицах — с широко раскрытыми ртами, дико вытаращенными глазами, раздутыми ноздрями — и убедительными сгустками запекшейся крови на обрубках шей: издевательская имитация людей, погибших в страшных мучениях.
   — Очень мило, — мрачно произнес Престимион. — Никогда не видел ничего подобного. Это последняя мода на украшения для придворных дам, Мондиганд-Климд?
   — Я купил их вчера ночью на базаре чародеев в Бомбифэйле. Это амулеты, милорд, оберегающие от безумия.
   — Базар чародеев, насколько я помню, работает только по Морским дням, то не всегда. Вчера же был второй день недели.
   — Базар чародеев в Бомбифэйле теперь открыт каждую ночь, ваша светлость, — тихо ответил су-сухирис. — Такие предметы продают во многих палатках.
   Пять крон за штуку: их штампуют по шаблонам в больших количествах. Но работа очень искусная.
   — Это я вижу. — Престимион кончиком пальца ткнул в груду голов. Они производили скверное впечатление, все выглядели слишком убедительно и реально, несмотря на миниатюрный размер. Он видел лица как женщин, так и мужчин, нескольких гэйрогов, пары хьортов, даже одну пару голов су-сухириса, которая вызвала у него особенно сильную дрожь отвращения.
   Маленькие металлические булавки были прикреплены к ним с обратной стороны. — Магия против магии, не так ли? Их носят, чтобы защищаться от колдовства, которое вызывает эту эпидемию безумия?
   — Именно так. В нашем ремесле это называется маскировочной магией. Эти маленькие изображения излучают послание, в котором говорится, что человек, который их носит, уже поражен безумием — кричащий, с вытаращенными глазами, лишенный души, совершенно невменяемый, — и поэтому той силе, которая вызывает это заболевание, нет нужды заниматься им.
   — И они помогают?
   — Сомневаюсь, милорд. Но люди в них верят. Почти все, кого я видел на базаре, носили такую головку.
   Есть в продаже и другие приспособления, служащие этой же цели, по крайней мере семи или восьми видов, и продавцы гарантируют полную защиту с их помощью. Многие из них — грубые, примитивные вещи, которые заставляют меня стыдиться своей профессии.
   Такие амулеты могли бы носить дикари. Но страх распространился повсеместно. Вы помните, милорд, в те дни, когда умирал Пранкипин, в каждом облаке и в каждой пролетающей птице видели несчастливые предзнаменования? Тогда на планете расплодились всевозможные странные новые культы.
   — Да, я помню. Однажды я видел танцующую процессию Зрящих во время их мистерий в Сайсивондэйле.
   — Ну, они опять танцуют. Все маски, идолы и священные орудия языческого толка снова в ходу. Эти маленькие амулеты — всего лишь деталь общей картины.
   Милорд, магия — моя профессия, и я не сомневаюсь в существовании сил незримого мира, как часто сомневаетесь вы. Но мне эти вещи кажутся чудовищными.
   Они сами являются проявлениями особого вида безумия и вызывают не меньшую тревогу, чем те болезни, которые берутся исцелить.
   Престимион мрачно кивнул. Он снова потрогал маленькие головки пальцем, перевернул пару-тройку тех, что лежали кверху затылком, и с изумлением обнаружил, что видит собственное лицо.
   — Я все гадал, когда вы это заметите, милорд, — сказал Мондиганд-Климд.
   — Потрясающе. Совершенно потрясающе! — Престимион поднял головку и стал ее рассматривать. Ее вид заставил его содрогнуться. Сходство было очень большим: миниатюрный, кричащий лорд Престимион, не больше подушечки большого пальца. — Полагаю, где-то в этой куче есть Септах Мелайн, и Гиялорис, и, может быть, леди Вараиль, а? А этот су-сухирис изображает тебя, Мондиганд-Климд? Они думают, что наши лица будут более могущественными защитниками от безумия, чем лица обычных людей?
   — Разумное предположение, ваша светлость.
   — Возможно. — Септах Мелайн тоже тут был. Они передали его лицо очень точно, вплоть до беззаботной улыбки — даже на фоне вопля безумца — и смелых, сверкающих, голубых глаз. Однако он не увидел Вараиль, и был этому очень рад. Престимион отодвинул от себя груду амулетов. — Как я ненавидел все это дурацкое легковерие, Мондиганд-Климд! Эту жалкую веру в силу колдовства, в талисманы и образы, в заклинания и порошки, в экзорсизмы, абракадабру, вызов духов и демонов, в пользу рохилий, амматепилов, вералистий и тому подобного. Что за пустая трата времени, денег и надежд! Я видел, как лорда Конфалюма полностью поглотили эти причуды, он был так одурманен шепотом магов, что, когда грянул настоящий кризис, он совершенно не мог с ним справиться… — Он замолчал, ему не хотелось говорить о мятеже Корсибара даже с Мондиганд-Климдом. — Я знаю не хуже тебя, что иногда магия срабатывает, Мондиганд-Климд. Но большая часть того, что выдают за магию, не что иное, как идиотизм. Я надеялся, что волна суеверий начнет спадать во время моего правления. А вместо этого — новый всплеск этой ерунды как раз тогда… — Он снова замолчал. — Извини, Мондиганд-Климд. Я знаю, что ты из верующих. Я тебя оскорбил.
   — Ничуть, милорд. Но я верующий не больше, чем вы сами. Я живу не верой, а практическим опытом. Есть очевидные истины и есть фальшивые. То, что я практикую, — это истинная магия, одна из форм науки. Я также презираю фальшивых магов, как и вы, вот почему я вам сегодня принес эти головки.
   — Думал, что я отдам приказ их запретить? Я этого не могу сделать, Мондиганд-Климд. Неразумно бороться законодательством против иррациональных верований народа.
   — Это я понимаю, ваша светлость. Я только хотел привлечь ваше внимание к тому факту, что безумие вызывает второй уровень сумасшествия, что само по себе будет иметь неблагоприятные последствия для вашего царствования.
   — Если бы я знал, что нужно сделать, я бы это уже делал.
   — Не сомневаюсь.
   — Но что? Что? Ты хочешь что-нибудь предложить?
   — Пока что нет, милорд.
   Престимион уловил странную интонацию в голосе Мондиганд-Климда, словно тот оставил недосказанным нечто важное. Престимион посмотрел на две головы, в четыре непроницаемых зеленых глаза. Су-сухирис был неоценимым советчиком, и даже до какой-то степени его верным другом. Но иногда случались моменты, подобные этому, когда Престимион находил речи Мондиганд-Климда непонятными, невразумительными. Если в его словах и крылся какой-то скрытый подтекст, то он не знал, какой именно.
   Но затем он подумал еще об одной возможности.
   Она была неприятной, но необходимой.
   — Мы с тобой уже обсуждали идею Септаха Мелайна о том, что безумие вызвано стертыми воспоминаниями в масштабе всей планеты, — сказал он, — а это было сделано по моему приказу, в день победы над Корсибаром у Тегомарского гребня. Думаю, ты знаешь, что мне очень не хочется признавать его теорию.
   — Да, милорд. Знаю.
   — Судя по тому, как ты это сказал, ты не согласен со мной. Чего ты не договариваешь, Мондиганд-Климд?
   Ты знаешь точно, что это я повинен в эпидемии безумия?
   — Нет, точно я этого не знаю, милорд.
   — Но считаешь это вероятным?
   До сих пор говорила левая голова Мондиганд-Климда, обычно наиболее красноречивая из двух. Но на этот раз ответила вторая.
   — Да, милорд. Это весьма вероятно.
   Престимион на мгновение прикрыл глаза и резко втянул воздух. Это откровенное подтверждение не было для него неожиданностью. В последние недели он все больше и больше в мыслях склонялся к вероятности того, что лишь он один виноват в той новой тьме, которая начала опускаться на планету. Но его все равно глубоко задело то, что изобретательный и умный Мондиганд-Климд думает так же.
   — Если это безумие вызвано магией, — медленно произнес он, — то его можно излечить лишь посредством магии. Я прав?
   — Возможно, это так, милорд.
   — Значит, ты хочешь мне сказать, что единственно возможный способ все исправить — это вызвать из Триггойна Хезмона Горса и его отца, а также всех остальных магов, которые принимали тогда участие в колдовстве, и заставить их снова прибегнуть к магии, чтобы восстановить в памяти каждого жителя планеты события гражданской войны?