– В любой момент следует ожидать нового нападения. И мы не имеем права терять людей. Нужно найти способ, как противостоять тварям. И я полагаю, что вам, товарищ лейтенант, этот способ известен.
Они подошли к солдатам. Семен попросил у одного из разведчиков белый маскировочный халат.
– Бойцы! – воскликнул он, утихомирив беспокойный ропот и заставив красноармейцев к нему повернуться. – Слушайте меня внимательно. Это важно. Вчера утром в деревне вас угощали маковыми булочками. Вы прекрасно их помните, их трудно забыть, они были пышными и румяными. Если у кого-то остался мак с них – выкладывайте сюда!
И Семен раскинул на снегу маскировочный халат.
– Проверьте все карманы! – говорил он, обходя красноармейцев. – Выскребите вещмешки! Каждое зернышко, которое вы отыщете, сейчас на вес золота. От каждого такого зернышка зависит ваша жизнь и жизнь ваших друзей!
Солдаты с недоуменным видом начали шарить по карманам, развязывать клапаны вещмешков. Калинин тоже полез в свой мешок, вытащил вещи и обнаружил на дне немного осыпавшихся с булочки черных крупинок. Он осторожно сгреб их и присоединил к общим запасам.
Собрали мало. Многие бойцы еще вчера съели свои булочки, и поэтому на белом маскхалате лежало лишь несколько ломаных кусков с остатками мака на корочке и жидкие россыпи семян, которые солдаты выскребли из карманов и вещмешков. Алексей осторожно снимал мак с остатков хлеба и собирал его в маленькие кучки. Каждая кучка для одного патрона.
Закончив работу, он подсчитал, сколько получилось. Двадцать восемь кучек.
Маловато.
– У нас два типа пуль калибра 7,62 миллиметра, – поведал оружейник Рогачев. – Первый – для трехлинейной винтовки Мосина и карабинов, второй – для пистолетов «ТТ» и «ППШ». Для какого оружия пули готовить?
– Сколько у нас пистолетов и автоматов? – спросил старшина.
Оказалось, что три пистолета-пулемета и два «Токаревых».
– Тогда заправим мак в пули для «ТТ» и «ППШ», – определился Семен Владимирович. – Они удобнее.
– Может, мак заложить в пули разных калибров, чтобы всем досталось? – спросил Калинин.
– Лучше несколько человек будут всех охранять, – возразил старшина, – чем каждому раздать по пуле. К тому же есть у меня подозрение, что одной пулей это чудовище не уложить.
Осознавая всю серьезность поставленной задачи, бородатый Рогачев работал быстро. Вскоре первые пули с крестообразными надпилами начали выходить из-под его руки.
Старшина придирчиво разглядывал патрон в тускнеющем свете дня. Затем заправил несколько в диск автомата, чередуя патроны «дум-дум» с обычными.
Калинин неторопливо и аккуратно заправлял патроны в обойму своего пистолета «ТТ». После каждого обычного он вставлял один, начиненный маком. Старшина сказал, что первой из ствола должна вылететь обыкновенная пуля. Пусть она не пробьет кожу твари, но своим ударом замедлит ее движение. А уже следующей полетит пуля «дум-дум» и сыграет свою роль.
Он так и сказал: «Сыграет свою роль». Вот только какую? Будет ли эта роль действенной? Ответить на вопрос Калинин не мог.
Рядом на снег опустился Приходько.
– Командир, дай мне один патрон, – попросил он.
– Он не подойдет для твоей винтовки, – заметил Алексей. – Ведь у тебя трехлинейная Мосина, а у нее другой тип патрона.
– Да леший с ней, с винтовкой! У меня знаешь какие руки? Я как размахнусь, как запущу этот патрон в тварь – будто из нагана стрельну… Нет, серьезно, командир, дай мне один патрон. Очень прошу! Мне что-то не по себе. Старушка из деревни Потерянная наставляла не кушать сразу булочку с маком, а я мигом слопал. Больно вкусная была. Дай мне патрон, я с ним себя спокойнее чувствовать буду.
– Конечно. Держи! – Алексей протянул Приходько последний патрон, который должен был вставить в обойму.
– Спасибо, лейтенант. Ты настоящий друг.
Метрах в двадцати от земли Ермолаев перестал видеть подножие сосны. Мохнатые ветви застилали всё вокруг. Сучья росли часто, помогая Ивану карабкаться, но они же закрывали обзор и создавали сумрак.
Живо работая руками и ногами, хватаясь за сучья и вонзая «кошки» в широкий ствол, Ермолаев взбирался быстро. Он совершенно не чувствовал холода и даже вспотел. Ствол почти не уменьшался в диаметре, а это значило, что путь предстоит долгий.
Где-то через половину часа Иван заметил, что ритмично вдыхаемый воздух значительно похолодел. Нельзя останавливаться, иначе взмокшая гимнастерка быстро заледенеет, и ему придется несладко. Он старался не смотреть вниз, чтобы не думать о возможном падении. Долететь до земли всё равно не удастся. Сперва мелкие сучья перемелют ребра, а затем какая-нибудь основательная жердь переломит хребет. Иван будет стонать от боли где-нибудь в сорока метрах от земли и не сможет пошевелиться. Даже крикнуть не сумеет.
Через час Ермолаев устал. Просветов в хвое по-прежнему не видно, ствол если и уменьшался в диаметре, то почти незаметно. Плечи Ивана, пальцы рук и особенно щиколотки охватили ломота и тяжесть, которые росли с каждым движением. Дыхание сбилось. Холодный воздух обжигал горло.
Это всё с непривычки, подумал Ермолаев. Он не лазал по деревьям больше года, а на такие огромные вообще никогда не взбирался. Но он должен добраться до верхушки, чтобы узнать, где всё-таки оказалась рота. И где кончается лес.
Еще через полчаса Ермолаев ощутил, как истончившийся ствол под ним раскачивается от ветра. Сквозь пучки хвои проступало темнеющее небо. Уже скоро. Перебирая ватными руками и ногами, сжав зубы, он взбирался дальше.
Дыхание стало прерывистым. Руки налились свинцом. Он с трудом перебрасывал их, чтобы схватиться за очередной сук. Каждый раз, поднимая ногу, Ермолаеву приходилось так напрягаться, словно он преодолевал сопротивление мощной пружины. Пот уже не тек с него, гимнастерка покрылась инеем. Ресницы слиплись от заледеневших слез. Тело не слушалось. И только усилием воли он заставлял себя двигаться выше и выше.
Ствол стал таким тонким, что когти «кошек» соскользнули с него. Ермолаев стянул перчатку, чтобы теплом ладоней растопить лед на ресницах. Некоторое время не мог открыть глаза.
Он несколько раз энергично вдохнул и выдохнул, восстанавливая нарушенное дыхание. Открыл глаза и ахнул.
Бывалый охотник Иван Ермолаев не просчитался.
Сосна, до вершины которой он всё-таки добрался, оказалась выше остальных деревьев на два десятка метров. Под ногами простирался бескрайний зеленый ковер, и сколько бы Иван ни вертел головой, он не мог обнаружить – где заканчивается лес.
Рота не могла забрести так далеко! Край леса должен быть виден!
Ермолаев ощутил горькое разочарование. Он долго карабкался на гигантскую сосну, отдав подъему все силы, а в результате так и не увидел лесу конца. Иван грустно опустил голову, а затем, вдруг вспомнив о чем-то, посмотрел на небо. Едва удержался на стволе.
Небо было затянуто серой туманной пеленой, которая висела над бесконечным лесом так низко, что Иван мог бы достать до нее рукой. Солнце не светило, и даже его очертаний не было видно. Но не это было главным.
Под грязевыми разводами облаков в небе висела появившаяся неизвестно откуда черная луна.
– Черт возьми! – пробормотал Ермолаев. – Куда нас занесло?
Она совершенно не походила на привычную серебристую спутницу, озарявшую ночные тропы сибирских лесов, по которым Иван частенько хаживал с двустволкой. И Ермолаев воспринял это так, словно у него в доме кто-то схватил со стены дорогую его сердцу картину, повесив вместо нее мерзкую мазню. Даже в неприветливых туманных разводах небес черная луна была резким, нагло выделяющимся и абсолютно инородным телом. На ее поверхности отсутствовали кратеры и моря: она была матовой и черной, слегка светящейся изнутри.
– Где мы? – отчаянно пробормотал Ермолаев. – Что ты делаешь на небе, черная бестия?
Он внезапно увидел то, чего не заметил сразу. Именно из-за черной луны он обратил внимание на этот объект.
Вдалеке, как раз под неведомой луной, из леса поднималась то ли гора, то ли скала. На ней не росло ни единого дерева; гладкая каменистая громада была черной, как и луна над ее вершиной. Едва различимая среди зелени леса просека, на которой стояла рота, тонкой ниточкой вела прямо к горе.
[5] – невольно вырвалось у немца. Калинин подавил застрявший в горле тугой ком.
В разрытом сугробе лежал голый мертвец. Он полностью заледенел и поэтому не подвергся разложению. Труп покоился на боку, прижав ноги к груди и вытянув вверх руки. Глаза раскрыты, на устах замер истошный крик. Тело покрывали кровавые следы от когтей. Такие же Алексей видел у Штолля.
– Матушки-святы, – промолвил один из солдат, что был постарше. – Не дай бог такую смерть!
– Das ist Oliver Klaus, – судорожно произнес немец. – Aus dem zweiten Zug.[6]
– Что он говорит? – спросил старшина.
– Он узнал мертвого, – ответил Алексей. – Это один из немецких солдат. Вот, значит, куда твари затащили трупы нацистов!
– Упокой господь его душу, – произнес бывалый солдат, наклонился и закрыл глаза умершему.
Калинина вдруг охватило отчаяние. Такое сильное, что захотелось выть. Что происходит? Где они? Что за твари затаскивают людей под снег?
Вокруг Алексей видел растерянные лица. Красноармейцы сейчас меньше всего задумывались о том, что перед ними труп противника. Лежащий в сугробе немец, исполосованный когтями чудовищ, был обычным человеком, который погиб страшной смертью. И они испытывали к нему сострадание.
К ним подошли другие солдаты.
– Вот еще труп! – в ужасе воскликнул кто-то. – И еще!
Это было целое кладбище из солдат вермахта. Калинину стало трудно дышать. Он сел на снег, не в силах больше смотреть на мертвецов. Ему вдруг вспомнились открытые глаза молодого бронебойщика, погибшего в окопе под деревней Ельцово от пули вражеского пулемета. Они испытующе смотрели на Алексея, и молодой лейтенант знал, что не сможет забыть этот взгляд.
– Дело было так, – прагматично произнес старшина. Казалось, он был единственным, кого не коснулось сочувствие. – Где-то на дороге твари напали на немцев. Затащили под снег, сорвали когтями одежду. Потом несколько километров волокли под сугробами, чтобы бросить здесь. Зачем?
Калинин поднял на него измученный взгляд.
– У меня не хватает сил рассуждать об этом, – тихо произнес он.
– Зачем? – повторил старшина, не слыша реплики.
– Они погибли от холода, – произнес подошедший Ермолаев. – Их тащили под снегом несколько километров без одежды – жуткая и мучительная смерть.
Старшина и Ермолаев внезапно умолкли. До них вдруг дошло.
Случившееся с немцами было ужасно. Но ведь то же самое произошло и с частью красноармейцев. С теми, кто сгинул под снегом во время сегодняшнего нападения.
То же могло случиться с каждым из живых солдат.
С каждым!
– У нас нет выбора, – произнес старшина. – Нужно двигаться дальше и добраться до этой треклятой высоты.
– Стойте! – внезапно воскликнул Калинин. Солдаты повернулись к нему.
Алексей сосредоточенно рассматривал странную позу одного из покойных. Его тело было согнуто под прямым углом, руки вытянуты и раскинуты в стороны. Не может умирающий человек лежать в такой неестественной позе!
– Раскопайте все трупы, – приказал он.
– Зачем? – спросил Семен Владимирович. – Ты думаешь, что здесь может оказаться кто-то из наших?
– Нет, – ответил Алексей. – Наши ребята в другом месте.
Старшина внимательно посмотрел на лейтенанта. Солдаты замерли в ожидании.
– Делайте, что приказал командир! – воскликнул, Семен Владимирович. – Ну-ка! Навались!
Солдаты начали раскапывать тела, разгребая полуметровые слои снега и отбрасывая комья в сторону. И тут выяснилась важная деталь. Некоторые трупы лежали группами. Руки одного касались лодыжек другого. Позы, в которых смерть настигла немецких солдат, были самыми разными. Кто-то распростерся на спине, раскинув в стороны руки, кто-то свернулся калачиком, ухватив себя за пальцы ног. Чем больше вскрывали бугорков в сугробах, тем картина, которая на первый взгляд была ясна, становилась сложнее и запутаннее.
Чуть позже Алексей увидел, что у некоторых мертвецов одинаковые позы.
– Они лежат в ряд! – вдруг воскликнул один из солдат.
– В несколько рядов! – догадался другой. Но Алексей и сам заметил это…
В отличие от остальных, Вирский не рыл сугробы, а только стоял рядом и наблюдал. Откапывать фашистские трупы, каждую секунду представляя, как твои пальцы натыкаются на мерзкую обледенелую плоть? Он готов был терзать мертвые тела нацистов, а не бережно смахивать снег. Руки зудели неимоверно, к тому же начал доставать хриплый грудной кашель. Вирский был без шапки, потому что где-то потерял ее вместе с рукавицами и тонким шарфом.
Только что красноармейцы отрыли труп белобрысого фашиста, верхняя губа которого задралась, обнажив длинные передние зубы. Вирский наклонился к нему, изучая предсмертный оскал.
«Как ты отвратителен, – думал Сергей. – И как прекрасна твоя агония».
Ему вдруг показалось, что труп шевельнулся. Вирский отпрянул.
Впрочем, нет. Почудилось. Немцы мертвы. Мертвее не бывает!
– Гав! – произнес мертвый белобрысый фашист.
Вирский подскочил на месте и испуганно вскрикнул. Стоявшие поблизости солдаты на секунду повернулись к нему и продолжили работу.
Сергей не мог заставить себя оторвать взгляд от двигающихся губ на лице трупа. Теперь ясно видно, что немец не мертв. Он просто лежит в снегу, пусть в неудобной позе, но просто лежит, ожидая чего-то.
– Страшно? – произнес нацист.
– Не очень, – соврал Вирский.
Он посмотрел на другие тела и обнаружил, что они тоже живы. Немцы лежали смирно, держа друг друга за руки и щиколотки. Иногда немного меняли позу, когда становилось неудобно, но шевелились тихо, чтобы этого не заметили раскапывающие их красноармейцы.
Солдаты третьей роты не видели, что немцы в сугробах живы! Они продолжали ворочать лопатами, и снег летел во все стороны.
– Ты нашел камень? – спросил мертвый фашист.
– Да, – ответил Вирский. – Я дотронулся до него, но ничего не произошло.
– Не всё сразу, – сказал немец, вращая остекленевшими глазами. – Нашел помощника?
– Есть один согласный со мной человек, – ответил Вирский и вдруг пожаловался: – У меня руки чешутся.
– Терпи, скоро пройдет.
– Я боюсь сугробных тварей! – признался Сергей. – Они сожрут меня!
Мертвый немец вдруг захохотал. Его хохот поднимался из груди и походил на удары по рваному барабану. Вирский боязливо огляделся по сторонам, опасаясь, что кто-нибудь обратит внимание на бойца Красной Армии, разговаривающего с трупом гитлеровца.
– Поверь мне, – немного успокоившись, произнес мертвый фашист, – ты им не нужен.
– Почему? – удивился Вирский. – Ведь они нападают на всех!
– Тебя не тронут, – пообещал немец.
– Это потому, что я коснулся черного камня?
– Вовсе нет. Скоро узнаешь.
– Я не понимаю, что происходит!
– Не время для паники, – как-то по-деловому произнес мертвец. – Тебе пора начинать.
– Начинать что? – спросил Вирский.
– Сам знаешь, – ответил немец. – Или руки будут зудеть до тех пор, пока ты жив!
Калинин пристально смотрел на застывший в снегу труп. Неподвижные глаза, раскрытые перекошенные губы. Бедные солдаты, сгинувшие в этом лесу и умершие ужасной смертью. Во имя чего они погибли?
Зачем рота Калинина забрела в этот лес? Зачем захватывать какую-то заброшенную высоту, до которой даже немцы не добрались?
В голову закралась предательская мысль. Он старался отогнать ее от себя, но она упрямо сверлила мозг.
А не была ли рота отправлена на заведомую погибель, черт возьми?
– Товарищ сержант! – крикнул кто-то из солдат, подзывая Ермолаева.
Алексей повернул голову. Командир первого и теперь единственного взвода пробрался к солдатам. Глянул, куда они показывали, и заслонил ладонью лицо. Алексей тяжело вздохнул. Каждая новая находка была неприятной и зловещей. Не стала исключением и эта.
– Парамонов, – тихо сказал Ермолаев, когда Алексей приблизился. Сержант указал на последнее тело в ряду. Мертвый солдат лежал на спине, вцепившись обеими руками в щиколотки другого трупа. – Вот, значит, куда занесло Сашу Парамонова.
Бугров на сугробах больше не осталось. Красноармейцы раскопали всех. Парамонов был единственным из своих. Он пропал вчера и почему-то был присоединен к немцам. Других солдат из третьей роты не нашли.
– Смотри, Иван, – сказал Калинин, указывая на тела. – Их тела сложены в букву.
Ермолаев с неприязнью посмотрел на трупы:
– Кто же так поглумился над мертвыми?
– Не знаю… Но ты видишь букву?
– Да. Но черт меня подери, если она мне знакома!
– Это буква «Юсъ малый» древнеславянского алфавита, – объяснил Калинин.
– Проклятие! – вырвалось у Ермолаева. – Дьявольский лес.
– Все тела раскопаны, – доложил подошедший старшина. – Зачем это было нужно, командир?
– Если отойти назад, Семен Владимирович, – произнес Калинин, – то становится видно, что тела немцев расположены так, что получились фигуры.
– Какие фигуры?
– Это буквы. Буквы древнеславянского алфавита.
– Кто-то собрал буквы из мертвых немцев? – спросил Семен Владимирович.
– Букв много и в несколько рядов, – заметил Калинин, – значит, это текст.
– Господи! – промолвил Ермолаев. – Вот ужас!
– Телами мертвых здесь выложена фраза.
– Хреново! – удрученно произнес старшина.
– Но буквы слишком большие, чтобы их прочесть, – сказал Калинин.
– Пойдем отсюда, лейтенант, – попросил старшина. – Мы еще успеем пройти пару километров до темноты.
– Нет, послушайте. Кто-то выложил эту надпись вдоль дороги специально для нас. Только мы в этом лесу. Больше никого.
– Я не хочу знать, что там написано, – сказал Семен. – В этой надписи не может быть ничего хорошего.
– Мне нужно забраться повыше, чтобы увидеть текст целиком! – произнес Калинин.
Ермолаев обернулся, рассматривая лес.
– Вон хороший кедр с нормальным стволом, – сказал он. – Можешь взять мои «кошки».
Калинин не помнил, когда в последний раз забирался на дерево. Но делать это в «кошках» Ермолаева было очень удобно. Он поднялся метров на десять, отодвинул в сторону закрывающую обзор ветвь с кедровыми шишками и полностью увидел надпись, выложенную телами немецких солдат.
Прочитать текст с ходу он не смог. Мешали не везде очищенный снег и малая высота. Калинин перевел лишь разрозненные слова.
– Ягода… алый… ждет смерть… дальше… камень… чернота.
Алексей замер, пытаясь составить фразу.
– Камень, чернота, – пытался он понять некоторые слова. – Черный камень. Черная скала… Черноскальная!
Он быстро начал составлять начало фразы.
– «Ягоду алую ждет смерть…» – начал он и поправился: – Нет, не алую. Красную!
Он внезапно покрылся потом, холодные мурашки побежали по спине. Подлый страх пробрался в душу. Красную ягоду ждет смерть дальше в Черной скале.
– Красная ягода… – повторил он. – Это же калина! Господи…
Надпись, выполненная телами немецких солдат, была предназначена для него, Алексея Калинина!
Глава 3
Неистово втягивая воздух, Фрол Смерклый вонзал ноги в сугроб, пробираясь вперед метр за метром. Старшина торопил их, надеясь пройти еще немного до наступления темноты.
Рядом вновь появился Вирский. С непостижимой легкостью он перебирал ногами по вязкому снегу. Фрол искоса посмотрел на него. Вирский выглядел совершенно простуженным.
– Как тебе старшина всыпал! – заметил Вирский. – Ни за что ни про что!
Смерклый механически передвигал одеревеневшие ноги, глядя вперед исподлобья.
– А ты заметил «кошки» у Ермолаева? – снова спросил Вирский. – Догадываешься, как твой вещмешок попал на верхушку березы?
Смерклый не желал отвечать. Но горбоносый солдат не отставал:
– Видел, как лейтенант спирта не жалел и лил на немца треклятого?
Фрол снова проигнорировал слова сумасшедшего солдата.
– Они все пытаются досадить простому человеку! – нравоучительно произнес Вирский. – Нет, чтобы в душу заглянуть.
– Отвали от меня! – неожиданно сказал Смерклый. – Надоел!
Вирский на некоторое время замолчал, изумленный этим возгласом.
– Чем же я тебе надоел?
– Ты рехнулся! – четко ответил Смерклый. – И хватит шастать за мной!
– Я за тобой не шастаю! Ты сам на меня натыкаешься.
– Не хочу, чтобы ты рядом шел. Уйди подобру!
– Ладно, – с подозрительным миролюбием произнес Вирский. – Я рехнулся. Очень хорошо. Найди себе нового друга!
Смерклый зло сверкнул глазами, не понимая, к чему клонит боец.
– Найди-найди! – продолжал тот. – Думаешь, получится? Думаешь, кто-нибудь из них будет разговаривать с тобой, как с ровней?
Вирский внезапно схватил Смерклого за плечи и повернул лицом к себе:
– Они будут смеяться у тебя за спиной! Они будут всё время показывать на тебя пальцем и издеваться! У тебя не будет друзей в этой роте. И знаешь, почему?