– Здесь не только оружие, – громко произнес Калинин.
Они стали внимательнее осматривать сугробы. Свет фонарей выхватывал немецкие ранцы, жестяные фляги, упакованные сухие пайки. Алексей даже нашел маленький альбом с фотографиями немецкой семьи и туго перетянутую резинкой пачку писем.
– Не понимаю, – сказал он наконец. – Немцы обстреляли окружающие деревья, потом бросили оружие, личные вещи и… Что же случилось с ними дальше?
– Я же говорю, что они сбросили весь лишний ГРУЗ, – настаивал разведчик. – Мало ли зачем им понадобилось налегке идти!
– Да? – усмехнулся политрук. – А как насчет этого?
Он вытащил из снега какую-то ткань. В бледном мерцающем свете керосиновой лампы Калинин понял, что в руке у политрука серая задубевшая шинель.
– Немцы могли оставить оружие, – сказал Зайнулов, – могли бросить личные вещи и даже продукты. Но бросить шинель – это просто самоубийство. В наши февральские трескучие морозы никакая одежда не будет лишней. Непонятно, что здесь произошло. Нужно быть настороже.
Рядовому Александру Парамонову понадобилось отойти в лес. По причине природной стеснительности он не мог справить большую нужду прилюдно. Вот поэтому, прислонив к дереву винтовку и взяв керосиновую лампу, он по сугробам стал пробираться в глубь леса.
Признаться откровенно, в чаще было страшновато. Густая темнота почти не рассеивалась фонарем. Проступающие из мрака контуры огромных деревьев выглядели угрожающе. Парамонов двигался до тех пор, пока не перестал слышать шум из лагеря, хотя пламя костров еще проглядывалось между деревьями. Здесь, вдалеке от однополчан, он мог успокоиться и расслабиться.
Рассеянный свет керосиновой лампы скользнул по ближнему стволу, открыв взору нечто странное. Заинтригованный Парамонов приблизился и поднял фонарь на уровень глаз.
На стволе исполинской ели была снята кора – ровно, искусно, в форме овала. На обнажившейся древесине вырезан текст. Парамонов подивился качеству текста, провел по нему пальцами. Несколько строчек. Буквы настолько мелкие, что читались с трудом. Всю надпись обрамлял сложный узор из переплетающихся волнистых линий.
Парамонов сам занимался резьбой по дереву. Нельзя сказать, что он был мастером, но оценить и отметить качество, несомненно, мог. Очень кропотливая работа, изящная и миниатюрная.
– Бес… беспреде… – попытался прочесть Парамонов, но ничего не вышло. Хотя почти все буквы знакомые, слова, в которые они слагались, получались совершенно бессмысленными.
Еще некоторое время Александр любовался затейливым текстом, оставленным кем-то в дремучем лесу, но позыв в кишечнике напомнил, зачем он здесь оказался.
Успешно справившись со своей задачей и подтершись комком снега, Парамонов поднялся. Странный это был лес. Ни следов зверей, ни звуков. Да и сами деревья диковинные. Он никогда не видел таких могучих сосен, а уж за свою деревенскую жизнь Александр много разного леса повидал. И за грибами хаживал, и за черникой с ежевикой, и за зайцем длинноухим…
Парамонов двинулся назад. Он видел далекий свет костров и пошел прямо на него.
– Хи-хи! – раздалось вдруг из-за деревьев. Красноармейца от испуга едва не хватил удар.
Виски сжало стальным обручем, сердце забилось, как маленькое дрожащее от страха животное. Дыхание сделалось глубоким и неровным.
– Царица небесная матушка! – пробормотал пришибленный страхом Парамонов. – Господи, спаси и сохрани!
Из темноты он услышал смех маленькой девочки. Или показалось? Нет, определенно показалось. Откуда в дремучем лесу маленькая девочка? Возможно, он устал после перехода, вот и чудится всякое.
Ободренный этой мыслью, Парамонов сделал пару шагов. Керосиновая лампа осветила пространство впереди, и на какое-то мгновение, когда свет только-только разогнал темноту, Александр увидел край легкого голубого платья, мелькнувший за стволом.
Он несколько раз моргнул и потер глаза.
Померещилось! Край платья! Парамонов невольно усмехнулся. Под вечер мороз подбирался градусам к пятнадцати. Бегать по глухому лесу в легком платье… Нет, пожалуй, надо прилечь и отдохнуть. До тех пор, пока не поднимет старшина или пока не перестанут видеться маленькие девочки…
– Саша!
Он явственно услышал собственное имя. Горло сжал спазм, перехватило дыхание. Парамонов ухватился за ближайший ствол, пытаясь справиться с судорогой. Он чувствовал, что сейчас задохнется.
Страх на мгновение отступил. С рыдающим звуком Александр втянул воздух и задышал часто-часто.
Он снова услышал голос маленькой девочки. Но…
Щемящая тоска охватила красноармейца. Это был голос девочки из прошлого. Маленькой подруги из деревни Аляково.
– Даша? – спросил он. Лес молчал.
Он и Даша дружили, когда им было по девять лет. Они вместе купались в маленькой речке, вместе лежали под огромным дубом на окраине деревни. Она была первой девочкой, которую он поцеловал.
Парамонов двинулся в направлении голоса, совершенно позабыв, что маленькая Даша, которую он помнил, давно выросла, родила троих детей и уже успела потерять мужа на войне.
Проваливаясь в сугробы по колено, Саша Парамонов пробирался в лесную чащобу.
– Даша! – звал он. По темному лесу его зов прокатился гулким эхом и вернулся обратно искаженным до неузнаваемости. Солдат поднял фонарь и вновь увидел мелькнувший край голубого платья. У Даши такого не было, но этот голос… Парамонов твердо знал, что голос принадлежит ей.
– Даша!
– Сашенька, я здесь!
Голос раздавался из самой тьмы. Парамонов бросился вперед, споткнулся и уронил фонарь. Тот упал в снег и потух. Тотчас вокруг опустился мрак. Саша пошарил возле себя в поисках керосиновой лампы и, не найдя ее, махнул рукой.
– Саша…
Огни костров за его спиной загородили могучие стволы. В сгустившемся мраке Парамонов уже не нашел бы дорогу назад. Но он не понимал этого. Он двигался вслед за голосом, не думая ни о чем.
– Дашенька, я хочу к тебе… – простонал Саша и услышал в ответ приглушенный хруст снега.
– Иди ко мне, милый! – прошептал голос.
Парамонов протянул руки на звук голоса. Сознание помутилось. Ему казалось, что он спит и одновременно летит. Он не слышал ничего вокруг. Он был полностью поглощен предстоящей встречей.
Из сладких ностальгических грез Парамонова выдернула страшная боль. Что-то холодное и липкое рвануло за ноги, схватило, завертело. Что-то острое кромсало кожу, прорывая ткань шинели и армейских штанов. Парамонов закричал, но в рот набился снег. Он продолжал кричать изо всех сил, не осознавая, что в темноте разносится только его сдавленное мычание.
Александр звал не маму и не старшину. Звал он свою девочку из прошлого.
Дашу.
Глава 7
Смерклый бежал, боясь опоздать к раздаче спирта. Подозрение об обмане даже не приходило крестьянину в голову. Все его помыслы были связаны с предстоящим распитием живительной влаги. Конечно, Смерклый не был последним дураком и прекрасно понимал, что, раздав по невежеству весь спирт сейчас, молодой лейтенант окажется перед фактом, что ни один из красноармейцев в трезвом рассудке не пойдет в атаку на высоту Черноскальная. В результате старшина и политрук погонят солдат «всухую», что крайне неприятно. Фрол и сам не хотел идти трезвым в атаку, потому что это довольно страшно. Но внутренний голос, словно червячок, подтачивал его изнутри и требовал несколько граммов спиртного именно сейчас, а не после. Поэтому ноги сами несли крестьянина. Вдобавок, если сейчас Фрол не возьмет свою долю, она достанется другим, более прытким.
Дорога, на участке которой расположилась рота, поворачивала. Фрол решил срезать угол, прошмыгнув между несколькими исполинскими стволами. Но едва он юркнул в темноту, как нога в поношенном валенке провалилась в сугроб. Фрол коротко матюгнулся, но ничего поделать уже не мог. Его понесло вниз, в мягкую снежную россыпь.
Когда он провалился по пояс, в голове промелькнуло, что скорей всего неприятности закончились. Но затем его увлекло еще глубже, по шею, и только на этом падение остановилось.
– Уф! – произнес Смерклый.
Он поводил руками под сугробом, пытаясь нащупать опору и выбраться. На миг крестьянин оторопел и пошевелил руками еще раз. После этого удивленно охнул. Снежная корка находилась только сверху. Под ней пустота. Полость. Заинтересованный этой странностью Фрол нагнулся, нырнув в сугроб с головой.
Его обволокла темнота. Трудно было что-то разглядеть. Покряхтев, Смерклый залез под шинель в карман гимнастерки и достал коробок спичек, завернутый в непромокаемый брезентовый мешочек.
Чиркнул спичкой. Она вспыхнула робким пламенем.
– Чтоб тебя! – выругался от удивления исследователь.
Он поднял спичку повыше, чтобы как следует осмотреть пространство под сугробом, но невольно ткнул ею в снежный пласт над головой. Спичка потухла. Смерклый чертыхнулся и зажег новую.
Перед ним был проход высотой в половину человеческого роста. Фрол посветил вперед. Ход уводил далеко, конец его терялся во мраке. Крестьянин повернулся назад и обнаружил, что идет он тоже неизвестно откуда. Судя по всему, Смерклый оказался посередине этой длинной норы в сугробах.
Возле ног темнел отпечаток лапы неизвестного зверя. Смерклый не был охотником и не умел читать следы, как Ермолаев, но отметил, что отпечаток довольно большой.
Он наклонился, чтобы как следует рассмотреть его. В этот момент огонек приблизился к кончикам пальцев. Крестьянин вскрикнул и выронил спичку. Коротко пшикнув, она потухла, и пространство вокруг погрузилось в темноту.
Фрол замер в нерешительности, а затем выпрямился. Голова поднялась над сугробом.
– Спирт, – выдавили губы единственное слово. Разворотив сугроб, Смерклый выбрался на дорогу.
Алексей посветил керосиновой лампой на наручные часы: 17.50. Они возвращались в лагерь. Темнота затянула всё вокруг. Лишь дорогу, на которой расположились солдаты, освещало пламя костров.
Первый человек, который их встретил, был старшина Семен Владимирович. Он взял разведчика за локоть и отвел в сторону. Пока Алексей жевал булочку с маком, которую испекла старушка из деревни, старшина внимательно выслушал рассказ бойца. После этого подошел к ним.
– Что скажешь, Семен? – спросил политрук. Алексей съел только половинку булочки, а остальное убрал в вещмешок. Еще пригодится.
– Странная история, – задумчиво ответил старшина. – Надо посмотреть своими глазами.
– Нужно двигаться дальше, – напомнил Калинин.
– Помилуйте, Алексей Витальевич! – произнес Зайнулов. – Посмотрите, что вокруг делается! Темнота непроглядная.
– Если мы останемся здесь до рассвета, то потеряем часов двенадцать, а это непозволительная роскошь! – сказал Алексей и повторил который раз за сегодняшний день: – Послезавтра мы должны выйти к высоте Черноскальная!
– А тебя не беспокоят пропавшие немцы? – спросил старшина. – Мы можем повторить их судьбу.
– Сейчас еще только шесть вечера! Мы можем идти и идти!
– Куда идти? – воскликнул старшина. – Куда ты пойдешь в этой темноте? Хватит на сегодня переходов. И так оказались черт знает где.
– Да вы что! – впервые повысил голос Калинин. – Знайте свое место!! Вы – старшина! А командир роты здесь я!! Сейчас же начнем движение. Командуйте строиться.
– Как же мы пойдем в темноте? – рассудительно спросил Зайнулов. По всей видимости, на этот раз он принял сторону старшины. Ну и ладно. Алексей чувствовал в себе силу противостоять обоим.
– У нас есть керосиновые лампы!
– Их недостаточно, – возразил политрук. – Сделаем факелы!
– Чуть помедленнее, кони-и, – с хрипотцой пропел старшина.
Калинин с изумлением посмотрел на него. Он не понимал, что его больше удивило в этой фразе – бесцеремонность или неожиданная музыкальность Семена Владимировича.
– Мы останемся здесь, лейтенант, – произнес старшина. – И тронемся в путь только с рассветом.
– Я согласен со старшиной, – кивнул Зайнулов. – Останемся на дороге до утра. Выставим посты и спокойно переночуем.
Алексей поджал губы и, повернувшись спиной к политруку и старшине, отправился прочь. Злость переполняла его. Проклятые старики! Не хотят выполнять приказ. А приказы нужно выполнять любой ценой, и брести в темноте по дремучему лесу – самая меньшая цена. Как они этого не понимают?
– Товарищ лейтенант! – Алексей обернулся.
– Товарищ лейтенант, погодите! – донеслась до Алексея окающая речь.
Из леса выбежал солдат, которого Калинин пока не знал. На вид ему было лет сорок. Близко посаженные глаза, нос картошкой, короткая шея, неуклюжая фигура. Шинель от воротника до самого низа облеплена снегом.
– Что вам? – спросил Алексей. Гнев по-прежнему бурлил в нем, однако не переливался через край.
– Товарищ лейтенант, я хочу получить свою долю! – Красноармеец окал так, что резало слух. Калинин скривился:
– Вы о чем?
– О спирте!
– Я не понимаю.
– Мне бы спирту мою долю… – жалостливо протянул красноармеец.
И тут Алексей, сам того не осознавая, выместил накопившуюся злость на этом солдате:
– Да вы что-о!! Вы в Красной Армии служите или в банде Махно! – С каждым выкриком гнев Калинина только разрастался. – Выпить захотелось? Опьянеть? Как вам не стыдно! Советскому человеку! Спирт не для пьянки, спирт только для боя! Слышите меня?! Не для веселья… Вон отсюда! Чтобы я больше не слышал, как вы клянчите! Вон, раковая опухоль на здоровом теле советского общества!
Смерклому показалось, что он попал под град камней, настолько неожиданно и больно обрушились на него обвинения молодого лейтенанта. Втянув голову в плечи, он припустил от командира прочь.
«Боже мой, боже! – на ходу проносилось у него в голове. – Не досталось спиртику-то!»
Он пробежал десяток метров, когда на пути выросла темная высокая фигура. Смерклый не заметил, откуда появился красноармеец.
– Куда бежишь? – спросил солдат, словно невзначай.
Фрол остановился.
– Не бегу я, – растерянно стал оправдываться крестьянин. – Так, иду быстро…
Блики костра упали на лицо высокого солдата, и Смерклый увидел тонкий нос с горбинкой и безжизненные бесцветные глаза. Солдат улыбнулся.
– Я видел, как тебя прогнал лейтенант. Чем ты его рассердил?
– Ничем, – быстро ответил Фрол.
– Ты попросил немного спирта, чтобы согреться на ночь, а он накричал на тебя?
Фрол, насупившись, молчал.
– Вот они, командиры, – произнес солдат, посмотрев в направлении Калинина, который задумчиво ковырял снег носком сапога. – Не понимают, что нужно солдатской душе.
– Они за нас думают, – возразил Смерклый. – Раз нельзя, значит, нельзя. Спирт для атаки будет надобен.
– Брось, – сказал солдат раздраженно. – Знал бы ты, сколько у него спирту. Несколько фляг!
– Неужели? – удивился Фрол. Солдат кивнул:
– У них много спирту. Им просто жалко. Не любят они солдата. Злые они. И лейтенант этот молодой, и старшина, и политрук…
– Вроде политрук неплохой мужик.
– Неплохой, – согласился солдат. – Неплохой, когда на привале. А в бою – спинами других прикрывается.
Фрол слегка оправился от обиды, нанесенной молодым лейтенантом.
– Что-то я тебя не знаю, – сказал он.
– Я из третьего взвода, – ответил солдат, – которого не существует. Полностью погиб третий взвод. Один я остался. Сергей Вирский меня зовут.
– Фрол Смерклый. – Он пожал руку солдату. – Руки погрей. Что-то ты совсем замерз.
– Не беда. Увидимся.
Накричав на незнакомого солдата, Калинин почувствовал, как скопившееся внутри ожесточение растаяло, и ему полегчало. Он вдруг ощутил уверенность в себе. Не такую, правда, чтобы убедить старшину и политрука продолжить движение. Приходилось смириться с фактом, что сегодня рота уже никуда не тронется и заночует прямо на дороге.
Размышляющего и медленно бредущего между кострами Калинина догнал сибиряк Ермолаев.
– Разрешите обратиться, товарищ командир! – произнес он.
– Конечно… – кивнул Калинин. – Странная фраза. Я много раз слышал ее и даже произносил сам, но никогда не задумывался над ее бессмысленностью.
– Что, простите? – не понял сержант.
– Вот вы просите разрешения обратиться ко мне, в то время как обращение уже сделали. «Товарищ командир» – ведь это обращение… Так что вы хотели?
– Не знаю даже, с чего начать… – нерешительно произнес сибиряк. – Я не понимаю. А меня в армии с самого начала учили: обнаружил что-то новое, даже если не понимаешь – доложи командиру.
– Я думаю, это правильно.
– Согласен, – кивнул Ермолаев. – Я обнаружил звериный след.
Калинин быстро взглянул на сержанта. До сих пор лес казался мертвым. Ни птицы, ни звери, ни их следы не попадались на глаза. След, обнаруженный Ермолаевым, стал первым проявлением жизни в исполинском лесу.
– Зверь прошел больше недели назад. След уже замело снегом, но под сугробом на заледеневшей корке остался отпечаток ступни.
– Что за зверь?
В глазах Ермолаева промелькнула растерянность.
– Я понимаю, это звучит глупо. Вроде бы охотник из Сибири должен знать все следы. Но этот след я опознать не могу.
Алексей внимательно посмотрел на выражение лица Ермолаева.
– Вы не можете опознать след зверя или это неизвестный вам след?
– Да, – воспрянул сибиряк. – Скорее всего это неизвестный мне след!
– След крупный?
– Очень. Это не медведь, не тигр… Пятка узкая, почти не давит на снег. От нее остался слабый отпечаток. Напротив, пальцы мощные, их четыре. На корке также виднеются четкие проколы. Я измерил их глубину, она составила около десяти сантиметров.
– Ты хочешь сказать, что проколы – это звериные когти, длина которых десять сантиметров?
– Да. Зверь передвигался на четырех лапах, причем основной вес приходится на передние.
– Но ты же нашел только один след!
– Так точно! И я полагаю, что это след задней ноги. Она практически не нагружена.
Алексей повернулся в сторону темной чащи. Свет костров только сгущал мрак между деревьями. Информация сержанта о таинственном звере бодрости не прибавляла. Калинин невольно поежился.
– Можешь себе представить, – произнес Алексей, – что где-то там, в темноте, бродят невиданные звери с когтями длиной в десять сантиметров?
– Я нашел только один отпечаток, – сказал Ермолаев. – Он очень старый…
– Ладно. Я поговорю со старшиной, чтобы он выставил охрану по периметру лагеря.
Ермолаев кивнул. Калинин отпустил сержанта, а сам в задумчивости опустился на снег. Рассказывать старшине о загадочном звере, конечно, не стоит. Охрана и так будет выставлена, а вот усугублять конфликт с Семеном Владимировичем неразумно. Боже, как он устал за этот день! Первый день командования ротой. Сколько вопросов, сколько ответственности! Бойцы словно не замечали его приказов, старшина вспыхивал по любому поводу. Только политрук Зайнулов как-то поддерживал его, да рядовой Приходько иногда поднимал настроение своими шуточками.
За целый день Алексей съел только треть котелка каши на завтрак и половинку булочки с маком после полудня. Но голода не чувствовалось. Он ощущал только неимоверную усталость. А еще головокружение. Калинин раньше слышал это выражение – голова идет кругом от забот. Теперь он осознал смысл этих слов в полной мере. Мир как будто немного сдвинулся, и от этого сознание с трудом воспринимало окружающую действительность.
Он как бы посмотрел на всё свежим взглядом. Создавалось впечатление, что совсем недавно, возможно, вчера, он заснул дома в постели, а проснулся в этом дремучем лесу в окружении чужих людей, на лицах которых лежит печать войны. Словно кто-то могущественный, почти бог, кинул его к этим людям и заставил командовать ими. А кем был Алексей до этого? Начинающим ученым, «очкариком». Чужое! Всё вокруг чужое!
Калинину внезапно захотелось оказаться дома, в теплой постели. Или за любимым письменным столом рядом с книжным шкафом, который стал почти родным. Оказаться там и не думать ни о чем! Погрузиться в мир книг и фантазий.
Если бы кто-то посмотрел на него со стороны, то обнаружил бы, что молодой лейтенант смотрит в пустоту перед собой и мечтательно улыбается.
Калинин спал. Он уснул прямо так, сидя на снегу, уронив голову на грудь. Снилась ему дача родителей. Было лето. Он сидел за столом, у которого были гнутые ножки, а фанера на столешнице вздулась и потрескалась. Солнце здорово припекало сквозь стекло веранды. Мама только что принесла полную тарелку клубники, посыпанной сахаром. Алексей уже съел одну, и желудок был переполнен.
– Нет, мама, я больше не хочу клубники! – Мама раскрыла рот и закричала:
– Саша!
Кто-то тряс Калинина за плечо, вырывая из сладкой дремы. Последним в сновидении было ясное ощущение, что он всё-таки не Саша, а Алексей.
Калинин открыл глаза. Оказалось, что будил его политрук.
– Извините, Алексей Витальевич, – деликатно произнес Зайнулов. – Но клубники у меня нет, даже если вы не хотите ее.
– Я, кажется, уснул, – сказал Калинин, протирая глаза. Посмотрел на часы. Прошло всего тридцать минут.
Что-то непонятное творилось в лагере. Солдаты не сидели спокойно у костров, а, поднявшись на ноги, уставились в темноту между деревьев.
– Саша!! – громко звал кто-то. – Парамонов!!
– Что случилось? – спросил Калинин.
– Рядовой пропал.
Алексей встал. Издали раздалось лошадиное ржание. Ротная лошадь Дуня волновалась. Калинин кинул мимолетный взгляд в ее сторону и повернулся к Зайнулову:
– Давно он исчез?
– Никто не знает. Последний раз его видели час назад. Командир отделения произвел перекличку, и рядовой Парамонов не отозвался.
Из темноты вынырнул старшина.
– Пока ничего не нашли, – сообщил он. – Следов, указывающих, что он ушел в чащу, не видно. Быть может, побрел по дороге к выходу из леса.
– Зачем? – удивился Калинин.
– Я не папа римский, чтобы у меня были ответы на все вопросы! – резко отозвался Семен Владимирович. – Что делать будем?
– Нужно искать, – сказал Калинин.
– И как? – спросил старшина.
– Нужно прочесать лес, – объяснил Алексей.
Старшина фыркнул:
– Опомнись, лейтенант. Мрак такой, что даже пальцев своих не разглядеть. Мы в неизвестном лесу и не знаем, где он кончается. Я отправлю на поиски взвод, и вместо одного пропавшего солдата у нас будет дюжина!
– Темно, – согласился со старшиной Зайнулов. – Снег глубокий. Нужно ждать. Возможно, он скоро вернется.
Калинин снова начал злиться:
– Но ведь пропал человек!
– Пропал – найдется, – сказал старшина. – Если решил прогуляться по дороге, ничего с ним не случится. Если…
– Что «если»?
– В случае этого «если» твои поиски ничего не дадут, лейтенант!
– Надо усилить охрану лагеря, – сказал Зайнулов. Старшина кивнул, приложил руку к виску, отдавая честь, и скрылся. Зайнулов ушел вслед за ним.
Злость поднялась в Алексее. Он стал нервно бродить взад-вперед, пиная носком сапога снежные комья. «Я не командир в роте! – пришел он к неожиданному выводу. – Я совершенно не командую солдатами! За меня это делают старшина с политруком. Я словно кукла. Меня показывают солдатам, говорят, что я их командир, а когда дело доходит до настоящих приказов, меня никто не слушает, а приказы отдают старшина с политруком, и все их выполняют!»
Калинин внезапно понял, что ему следует сделать.
Сергей Вирский вместе с остальными красноармейцами пытался разглядеть что-нибудь в суровой темноте промеж деревьев. Бойцы были напряжены и нервничали. Ни у кого не возникало желания сойти с дороги, чтобы окунуться во тьму.
– Сволочи, – пробормотал Вирский.
Ни один из красноармейцев не обратил внимания на его слова. К кому относилось ругательство, Вирский и сам не знал. Оно просто вырвалось.
– Сволочи, – повторил он.
Сволочами у Вирского были командиры, которые сейчас стояли в стороне и обсуждали, стоит ли входить в лес. Сволочами были немцы, которые находились в этом же лесу. Сволочью был пропавший красноармеец. И, наконец, те неведомые силы, которые заставили рядового Парамонова отправиться в лесную чащу.
Вирский был раздражен с того момента, как рота вошла в лес. С первого шага от деревни Потерянная ему был не по душе тоскливый поход, а тут еще гигантские деревья, сугробы черт знает какой глубины. Он ненавидел всё это. Он ненавидел и высоту Черноскальная, которую предстоит взять с боем и которая находится неизвестно где.
Ему хотелось убивать немцев. Именно так. Убивать как можно больше. Чтоб кровь рекой лилась на снег, чтоб струилась из глотки и ушей.
Кулаки Вирского нервно сжались.
Он посмотрел в сторону чащи. Контуры деревьев расплывались во мраке. Ветви над головой образовывали причудливый свод. Вирский вглядывался в темноту пристально и напряженно… И он увидел…
Словно на него снизошло внезапное озарение, он увидел, как из темноты проступило око. Вирский отпрянул.
– Вы видели?! – воскликнул он, обращаясь к сослуживцам.
Конечно, никто этого не заметил. Он снова глянул во тьму. Перед глазами всё та же размазанная чернота. И больше ничего.
– Это всё контузия, – пробормотал он. – Чертова немецкая бомба, рванувшая возле моей чертовой головы.
– Сержант Ермолаев прибыл по вашему приказанию, товарищ лейтенант!
– Это из вашего взвода пропал рядовой Парамонов? – спросил Калинин, нервно теребя пуговицу на тулупе.
– Точно, мой Парамонов, – подтвердил сержант. – Второе отделение.
– Что вы намерены предпринять для его поисков, сержант Ермолаев?