Весь опыт общения с Эльфом заставлял меня восхищаться этим человеком.
– Он был сильнее меня и так и ушел из жизни победителем. А ты говоришь, «влюбился»! Смешной ты, Циркач!..
Последние слова я, кажется, произнес вслух.
Циркач не ответил.
Мы сидели в ресторане аэропорта Фюльсбюттель в ожидании рейса на Москву, и на меня вдруг навалилась такая тоска! Вы не поверите, почудилось, что жить на этом свете больше не за чем. Что я уже все-все сделал – и хорошее, и плохое, и для своей страны, и для своей планеты, – и теперь вообще не нужен никому. Даже моим друзьям. Даже моей Шушуне, потому что теперь я стал другой, я – уже не я, потому что мир опустел без Эльфа…
Дурдом!
Я зажмурился. Помотал головой и сказал:
– А что, ребятушки, давайте закажем себе литр водки и все вместе выпьем на посошок!
– И ты? – осторожно поинтересовался Фил.
– Ну, конечно, работа-то закончена. Что я, не человек?
Я уже встал и решительно двинулся к стойке бара.
Фил догнал меня. Сгреб в охапку и потащил обратно к столу:
– Только не это!
Я подчинился, сел. Шкипер проговорил тихо:
– А может, правда, выпить? Чего такого?
– Да ты что? – зашипел на него Фил. – Чечню забыл, что ли? Или не знаешь предыстории? У Крошки с каждой дозой эффект получается все мощнее. Если он сейчас выпьет, он же до Москвы пешком пройдет быстрее самолета и живого места по пути не оставит…
Фил нес чудовищную ахинею, я даже хотел засмеяться. Но вместо этого сжал кулаки до белизны в костяшках, уронил на них голову и заплакал.
6
Генерал-майор Кулаков притащился ко мне в Бадягино, как всегда, неожиданно. Хорошая погода, как назло, закончилась, похолодало резко и противно. Зарядили дожди, посыпались в тихие заводи Жидохманки золотые листья с деревьев, а все еще зеленая трава вмиг сделалась грустно пожухшей от ночных заморозков. Впрочем, рыбачить в такое время самое оно, однако настроения не было. Мы просто побродили по скошенным полям, по проселкам и опушкам, подышали сырой сентябрьской свежестью.
Я уже успел перезабыть многое из того, что случилось летом, и начал путаться в фамилиях персонажей, точно так же, как в Берлине путался в названиях улиц. Дагестан меж тем уже полыхал вовсю. В Москве грохотали чудовищные взрывы, хоронившие под обломками домов десятки и сотни людей. Стамбульский и даже гамбургский теракты казались рядом с ними несерьезными, опереточными. Короче, полным ходом шла самая настоящая война в России, а параллельно – предвыборная компания. Одно к другому как бы не имело никакого отношения, и это было противно.
Внезапно вспомнилась давнишняя история с нашим увольнением из славных рядов легендарной и непобедимой.
– Дядя Воша, а вот скажите, я ведь так и не спрашивал ни разу, почему нас вышибли тогда из штатных бойцов «невидимого фронта»? То, что не за нарушение Устава, я и сам понимаю.
– Ты удивишься, Крошка, но ответ будет очень коротким. После знаменитой атаки под Бамутом, они там, наверху элементарно наложили в штаны. Испугались всех вас пятерых, но особенно тебя. Непредсказуемый боец спецназа – это страшное оружие.
– Мы – оружие? – удивился я.
– А кто же вы? Смири гордыню. Вы очень опасное оружие, вот и решили держать вас на некотором расстоянии от Конторы. Но уничтожать физически – это было немыслимо – слишком дорогой человеческий материал.
– Значит, вы нас – вот так, – сказал я. – Оружие, материал… Носом в дерьмо и еще повозили там. А мы–то… Верой и правдой…
– Огнем и мечом, мытьем и катаньем, в хвост и в гриву, – передразнил Кулаков. – С кем ты вздумал считаться, Крошка? С бездушной государственной машиной? Так она не способна на любовь. Ты лучше вспомни, как я к тебе в первый раз приехал.
– Сюда? – решил уточнить я.
– Ну, конечно. Ты ведь, кажется, сразу купил этот дом и решил жить тихо, гончарное дело осваивать, сына растить…
– Было такое, – вспомнил я очень отчетливо. – А вы мне тогда напомнили, что КГБ в отставку не уходит, и работенку предложили. За деньги.
– Ну, и что ты мне ответил? Историческую фразу, ядрена мать: «В гробу я видел ваше КГБ и все его новые инкарнации, но за Россию воевать пойду!»
– Да уж, – ухмыльнулся я. – Прямо политрук Клочков: «Велика Россия. А отступать некуда…»
– Между прочим, – поведал дядя Воша, – ничего такого политрук Клочков не говорил, то есть рассказать об этом было некому. Панфиловцы-то все погибли, а знаменитую фразу сочинил журналист из «Красной звезды» Александр Кривицкий.
– К чему это вы? – не понял я.
– Да так, – пожал плечами Кулаков. – Просто повсюду вранье…
– Кстати, о вранье. Вы знаете, кто заказывал и готовил взрывы в Москве и Волгодонске?
– Конечно, знаю, – кивнул дядя Воша грустно.
– И, конечно, не скажете.
– Конечно, не скажу. Зачем тебе? Чтобы окончательно жить расхотелось?
– О, как! Ну, считайте, что ответили, – покивал я задумчиво. – Неужели и это было нужно на благо России?..
– Дурак ты, Крошка, – только и сказал Кулаков.
Потом достал свой сюрреалистический «Беломор» в блестящей пачке и неторопливо закурил.
– Ладно, – сказал я, миролюбиво меняя тему. – А с экономикой-то у нас что? Разве какой-нибудь серьезный обвал случился после смерти Дмитрия Линевича?
– Да нет, конечно, – сказал Кулаков. – Во-первых, Ахман, узнав, кого взорвали, категорически отказался брать ответственность на себя. Матвеев, разумеется, тоже промолчал. Впрочем, его это не спасло – по берлинским делам Матвеев все равно угодил под суд, и вряд ли теперь избежит тюрьмы. Во-вторых, Бенжамен Харрис, узнав, что деньги из Германии в Россию поступать не будут, увеличил сумму «черного кредита» ровно вдвое. Поэтому доллар устоял. Даже когда Степашина сняли, а Путина назначили.
– Ну, а теракт-то на кого повесили в итоге? – мне было действительно интересно.
– Ни на кого, – сказал Кулаков. – Официальная версия – взрыв газа.
– Мощностью в триста килограммов тротила?
– А какая разница? Знаешь сколько всякого народа понаехало в этот Гамбург после вашего отлета? И представители «Моссада», и Павленко со своей службой безопасности, и англичане, и голландцы, и разумеется, российская внешняя разведка. Потом Мышкин лично прилетел, и даже наш любезный друг Малин из службы ИКС пожаловал. У него, оказывается, за полтора года до наших событий похожая петрушка приключилась – собственный дом в Берлине на воздух взлетел. Без единой жертвы. Тоже «взрыв газа», примерно такой же мощности. И дом, конечно, восстановили быстро. Но так уж вышло, что я случайно знаю, из-за чего этот взрыв случился и кто его готовил. Малин тогда тоже знал, но ни полицию, ни германские спецслужбы туда и близко не пустили. И точно так же теперь. Я-то видел, что Малину очень хотелось наше дело, связанное с Эльфом, побыстрее замять. И что характерно, не ему одному – абсолютно всем, кто туда приехал. А ты говоришь, триста килограммов…
– Ну а дальше что?
– Ничего. Павленко теперь баллотируется в Думу по списку «Яблока». Если не ошибаюсь, Мышкин благополучно примкнул к лужковскому «Отечеству». А Демидов – как всегда среди лидеров «Нашего Дома России», рвался чуть ли не в первую тройку, но потом решил быть скромнее. Ахман, как правильный вор в законе в выборах не участвует, но товарищи по партии его за это сильно ругают. Фарид пропал куда-то бесследно. Говорят, видели его в Австралии. Но это больше похоже на слухи… А кстати, Крошка, как у тебя дела с Австралией?
– Все-то вам расскажи, дядя Воша! – улыбнулся я. –Для начала, и не с Австралией вовсе, а с Новой Зеландией, а потом… Какие там дела? Ну, перевел нам Эльф деньги. Открыл каждому счет в Веллингтоне. А что толку-то? Мы в ближайшее время вряд ли в этакую даль поедем.
– Чудак ты человек! – сказал Кулаков. – Или прикидываешься. В наше время, чтобы деньги со счета снять, никуда ездить не надо. Интернет-то на что?
Я-то, конечно, знал об этом, только не думал, что и дядя Воша знает. Вот и промолчал на всякий случай. Теперь пришлось говорить правду.
– Знаете, в чем дело, Владимир Геннадиевич, – я вдруг назвал его по имени отчеству, как бывало в особо серьезные и ответственные моменты. – Мне не очень хочется снимать эти деньги со счета. Пусть лежат до поры. Если прижмет, воспользуюсь. А так… Слишком много загадок вокруг этого Эльфа. Я даже не уверен, что он погиб. Представляете, что он нам с Циркачом рассказал в последние часы перед смертью? Что он Посвященный. С большой буквы. Что он умирал уже восемнадцать раз. Что он избранный среди Посвященных и возвращается на землю всегда для того, чтобы восстанавливать здесь утраченное равновесие сил и спасать нашу планету от угрозы светопреставления.
Я все ждал, когда же дядя Воша перебьет меня. А он слушал очень внимательно, и кивал, словно мысленно загибал пальцы. Я выдохся и замолчал. И тогда Кулаков вдруг поведал.
– В КГБ… Да, именно в КГБ, потому что до девяносто первого года существовал специальный отдел, занимавшийся этими самыми Посвященными. По-моему, я тебе рассказывал однажды, из какой структуры выросло ЧГУ, да? Наши предшественники всерьез изучали деятельность колдунов, магов, прорицателей и других шарлатанов. А самый секретный отдел в этой лавочке разрабатывал именно Посвященных. Потом, в девяносто первом, его постигла страшная участь: людей уничтожали вместе с документами… Тебе не стоит в это лезть, Крошка. А по поводу Эльфа, я, честно говоря, догадывался, что он Посвященный. И был еще один человек, который считал так же – Игнат Никулин, но мы оба не решались доложить Форманову о своих подозрениях. Вот так, примерно… А ты думал, генералы все циники и скептики. Нет, брат. Прошли те времена. Умнеем с годами. Мудреем.
Я слушал его совершенно как пришибленный. Потом спросил:
– А кто такой Игнат Никулин.
– Это наш лучший суперагент. Он еще при Брежневе служил в ГРУ. А потом… Впрочем, это долгая песня. Как-нибудь в другой раз. Я тут на днях прочел все-таки пресловутый «апрельский отчет» Никулина. Ну, прямо, доложу тебе, «апрельские тезисы» Ильича. По значимости. И гриф секретности на нем самый верхний. Но тебе я расскажу вкратце. Потому что такой секрет разболтать невозможно. Если только в сумасшедшем доме. Там поверят. А больше – нигде. Так вот, суть отчета в следующем: Никулин, завладев секретными кодами наших врагов из Америки, попал вместе с ними в так называемую точку сингулярности. То есть в особую точку, где людям открываются вечные истины. А теперь представь себе, какую истину они все вместе открыли. Очень простую: что 31 декабря 2000 года наступит конец света.
– И все? – спросил я.
– И все.
– Что же нам теперь делать?
Кулаков пожал плечами.
– А холера его знает. Даже Форманов в полном ступоре.
– Ну, уж если Форманов в ступоре – это беда!
Мне вдруг захотелось свести все к шутке. В таком количестве чудеса уже не воспринимались.
– Форманов – это голова, ему палец в рот не клади, как сказал бы Циркач, цитируя Ильфа и Петрова. А я вот думаю, что наш дорогой генерал на самом деле Фурманов. Вы, дядя Воша, в действительности Василь Иваныч, у вас вон и усы, как у Чапаева. Петька – это, конечно, я, а вот где у нас Анка?
– Это ты, брат, спроси у Циркача, – предложил дядя Воша.
И мы оба весело захохотали на всю округу.
ЭПИЛОГ
(Из романа Михаила Разгонова «Точка сингулярности»)
Дождик зарядил не на шутку. Я с грустью посмотрел в окно и заказал еще чашку кофе. Все серьезные разговоры давно исчерпали себя. Всезнайка Хоффман уже поведал мне главное: в последнее время ситуация на книжном рынке сделалась более благоприятной для иностранцев, мало того, у германского читателя проснулся неожиданный интерес к русской прозе, так что издание моих рассказов, еще год назад на всякий случай переведенных на немецкий, представлялось теперь вполне реальным. Тиражом тысяч пять, а то и больше, уверял Хоффман, и я был склонен верить ему. А там, лиха беда начало, и романы начнем переводить. Он дал мне телефон хорошего литагента, которому звонить следовало завтра, так что на сегодня тему закрыли. Пора уже было двигать из «Винтергартена», но я оставил машину в добром квартале от Дома Литературы, мокнуть зря не хотелось, вот и заказал еще чашечку.
Хоффман ушел за пивом и не вернулся, прилипнув к другой компании, где, как обычно, хихикала Паулина, строя глазки, облизывая губки и заводя всех без разбору. Но я был не склонен сегодня клеиться к ней. Напало вдруг какое-то философическое умиротворение, душу грели навеянные серьезными разговорами мысли о доме, причем не только берлинском…
Ко мне, не слишком спрашивая разрешения, подсел Фрицик по кличке Энгельс с рюмочкой бренди и тут же, без объявления войны, принялся читать свои новые стихи. Чуял, мерзавец, мое благостное настроение. Принесли кофе. Я закурил и стал слушать его ритмичный вой, переходящий в утробное ворчание. Мерзкие, натуралистичные образы наползали один на другой, как весенняя грязь на капот летящего по трассе автомобиля – слой за слоем… Странноватый для Германии образ, не правда ли? Дороги тут чистые круглый год, а наших российских трасс Энгельс отродясь не видел, я же вот почему-то вспомнил. Наверно, опять остро и неудержимо захотелось домой, в Москву.
Кажется, это было в мае. Тополь обещал возвращение в Россию после удачной охоты на Эльфа. Но очевидно, охота опять не задалась. У этих народных умельцев из Майами и Дуранго (это ж надо было для серьезнейшего научного центра в немаленьком, скажу я вам, штате Колорадо выбрать городок с таким дивным названием!), так вот, у этих народных умельцев опять пошли накладки одна за другой, опять их «гэбуха обскакала», то есть пресловутое ЧГУ в блестящей манере провернуло спецоперацию, за которой наша хваленая служба только скромненько наблюдала со стороны. Я попробовал еще в августе робко так выяснить, не пора ли мне ехать в Москву, но ощутил в голосе Тополя растерянность и глубинное чувство вины, Вербу вообще предпочел не трогать, что уж ее бедненькую расстраивать – ну, не сложилось, так не сложилось, поживу еще годок другой в этом треклятом Берлине. В конце концов, не так уж у нас все и плохо, особенно, когда сын растет умненький, способный, спортом занимается, и жена, хоть и не слишком молодая, но любимая, хоть и не слишком нежная, но в отличной форме, тоже спортом занимается… Во, брат наговорил-то про жену! Кому наговорил? Самому себе. Что это значит? А значит это, что я о ней думаю, много думаю…
Фрицик почувствовал, что я совсем престал его слушать, а если уж это Фрицик почувствовал, вывод один: пора уматывать хоть под дождик со снегом, хоть под тропический ливень.
– Выпить хочешь какой-нибудь гадости, тошнотворно разящей спиртным?
Я не сразу понял, что это он уже не стихи читает, а обращается непосредственно ко мне. Манера Фрицика изъясняться ритмической, а иногда и рифмованной прозой (последний термин – мой!) временами смешила, но чаще безумно утомляла. Однако сегодня я еще не успел устать от него всерьез. Посему улыбнулся вполне добродушно и, осознав суть вопроса, отрицательно помотал головой:
– Нет, мой друг, обойдемся без шнапса, пищевод пожалеем и печень. У меня нынче планы другие. Погрузиться в пучину разврата, потных простынь и липких волос…
Кажется, мне удалось вполне адекватно (в смысле ритмичности) продекламировать этот пассаж на немецком. Фрицик растерянно и как-то вяло скривился в ответ, силясь понять, пародирую я его или просто разговариваю на языке тех же образов. Потом закурил и махнул рукою:
– Не хочешь – как хочешь.
– Пойду, – сообщил я ему, уже вставая.
Дождик на счастье поутих. Я улыбнулся этой маленькой удаче и вдруг, повинуясь внезапно возникшему тайному желанию, направился не налево, к широкой и шумной Ку’дамм, где был припаркован мой «ниссан», а в противоположную сторону, к знаменитому французскому магазину нижнего белья «Les Dessous». По дороге сочинился такой стишок (совсем не в духе Фрицика):
Подарил я леди су.
– Загляни-ка в «Ле Десу».
– Да у этой «Ле десы»
Тыща долларов трусы!
А монетку в один су,
Знаешь сам, куда засунь.
Белье там действительно было дорогое, но о-о-очень шикарное. И каждый раз, бывая в этих местах с женою и покупая ей очередное колечко или сережки от «Картье», я предлагал заглянуть и в соседнюю фирму. Но Белка всегда отмахивалась. Как-то она недооценивала значение этой стороны жизни. А мне наоборот всегда мечталось увидеть любимую жену в каком-нибудь развратном бельишке с прозрачными вставками и кружавчиками.
А вот возьму теперь и выберу что-нибудь сам, не спросясь и не советуясь, то есть советуясь только с продавцами!
Да уж, опыт в выборе женского белья был у меня близкий к нулевому. В юности все мы любили полистать толстенные каталоги по этой теме, залетавшие к нам из-за рубежа. Практический интерес был тогда совсем другим: покупать это все не представлялось возможным, и глазки бегали от одной модели к другой в поисках наиболее открытых и прозрачных – то, что под бельем, занимало существенно сильнее. Изысканные лобковые стрижечки и разноцветные острые сосочки шикарных девушек-моделей романтично просвечивали сквозь тонкое белье и вполне заменяли нам недоступные в те годы фотографии из «Пентхауса» и «Плейбоя».
Теперь глаза у меня тоже разбегались, перескакивая с игривых, разящих точно в пах фантазий модельеров на несуразно большие, валящие наповал номиналы ценников. А с них – на милую девчушку, предлагавшую покупателям все это великолепие. Она работала с другим клиентом, и я был вынужден подождать. Действительно милая шатеночка. Нет, она не похожа была на Белку, но по комплекции соответствовала ей весьма точно, и я уже начал представлять себе, как попрошу примерить выбранное белье. Девушка станет отпираться, стыдливо улыбаясь, я буду настаивать, интересуясь, сколько же стоит эта дополнительная услуга, ведь клиент всегда прав, она начнет глупо хихикать, и кончится эта история бурной страстью в одном из служебных помещений: полумрак, стоны, падающие коробки с товаром, ноги и руки, путающиеся в ленточках и тесемках… Господи! Что за бред? Это был эпизод из какого-то совсем другого фильма. Я же домой собрался, к жене…
Девушка-продавщица, наконец, освободилась, но запланированному разговору состояться не довелось.
– Этот мужчина со мной, – произнес знакомый голос сзади. – Покажите, пожалуйста, вон тот комплект от Дебюи, да, да, темно-красный.
Я обернулся. Конечно, это была Верба. Татьяна Лозова собственной персоной. Первое лицо в службе ИКС и, как минимум, второе в моей личной биографии.
– Привет, – сказал я просто, как будто мы расстались вчера. – А ты действительно считаешь, что Белке подойдет темно-красный?
– Белке? – искренне удивилась она. – Нет, Белке лучше белый. И это не каламбур, это правда.
Мы говорили между собой по-русски, и продавщица, навострив уши, тут же проявила к нам удвоенный интерес. Это когда-то в Германии отворачивались от русских со вздохом, мол, эти нищие только поглазеть заходят. Теперь-то они хорошо знают, кто у них настоящий покупатель. И мы не собирались разочаровывать девушку. Верба взялась за дело всерьез, я не мешал ей. И мы пересмотрели и перещупали десятка два моделек. К осязательным ощущениям я отнесся с особым вниманием – кому, как ни мне придется и поглаживать и потихонечку стаскивать, и даже целовать все это хозяйство. В итоге выбрали весьма достойные образцы, я оплатил оба комплекта, нам их шикарно упаковали, Верба, привстав на цыпочки, чмокнула меня в губы, и мы вышли под дождь.
– Ты давно приехала? – спросил я.
В душе моей творилось черт знает что.
– Сегодня. А какое это имеет значение?
– Не хочу, чтобы Белка узнала.
– Она и не узнает. Пошли ко мне.
– Зачем? – поинтересовался я холодно и настороженно.
Но и в холодности этой, и в настороженности звучала слишком явная нарочитость.
– А ты предпочитаешь разговаривать на улице под дождем?
Верба не отвечала прямо, не уточняла, что именно мы будем делать у нее, только ли разговаривать, все было ясно и так, она уже завела меня. Точнее, я был заведен еще до встречи с ней, а она просто мигом переключила все мои чувства на себя. Она слишком хорошо умела это.
– Но я хотел поехать домой, – последняя вялая попытка сопротивления.
– Ты очень точно выражаешься, писатель. Именно хотел. А теперь уже не хочешь. Пошли, здесь недалеко.
– Ты остановилась в «Бристоле-Кемпинском»?
– Браво! – похвалила она.
– Не слишком-то и трудно было угадать. По-моему, от красивой жизни отказываются только в одном случае – если кончаются деньги.
– Ошибаешься, – сказала Верба. – Жизнь намного сложнее. Даже красивая жизнь, – улыбнулась она этой забавной мысли. – Вот об этом и поговорим.
Но говорить мы начали не сразу, ох, не сразу! Едва преступили порог, Татьяна принялась раздевать меня, я ответил тем же, мы оба тяжело дышали и в какой-то момент, потеряв равновесие, упали на мягкий пушистый ковер, и хотелось кататься по нему вечно, распластываясь, скручиваясь, выгибаясь, замирая и дрожа, смеясь и плача, колотясь в агонии, хотелось раствориться друг в друге и опрокинуть на себя весь мир, заставив его принимать все те же позы, какие придумываем мы, и пусть это не кончается никогда, никогда!..
На самом деле все закончилось очень быстро. Верба, вдоволь накричавшись, нашла спиною диван, запрокинула голову, разметав по покрывалу рыжие пряди, руками по-кошачьи царапая ковер, медленно вытянула ноги, не сводя при этом коленей, и, наконец, открыла глаза. Я сидел на корточках рядом и восторженно наблюдал за ней.
– Какой-то воробьиный секс, – сказала Татьяна, все еще тяжело дыша.
– В каком смысле? – не понял я.
– В смысле, очень быстро.
– Просто мы жутко соскучились друг без друга, – несколько виновато пояснил я.
– Еще бы! – она мечтательно закатила глаза. – Когда мы в последний раз вот так кувыркались с тобою?
– Вот так? – я попытался вспомнить. – Наверно, в девяносто пятом. А потом уже было черт знает что.
– Вот именно: черт знает что, – повторила она с непонятным выражением. – Ты ревновал меня к кому-нибудь?
– Ни разу.
– Молодец. Я тоже. Пошли в душ.
– Ты хочешь продолжить? – удивился я.
– Не знаю, – Верба трогательно пожала плечиками и быстро поднялась.
Пружинистая, спортивная, она казалась удивительно молодой, почти юной в этот момент.
А стоя под тугими теплыми струями вдвоем мы очень приятно поласкались, но тут же и поняли, что больше всего на свете хотим сесть, покурить и чего-нибудь выпить по чуть-чуть.
Верба натянула свое только что купленное бельишко – эротичное сверх всякой меры, – но тут же и спрятала его под шелковый китайский халат. Для меня тоже халат нашелся, и уже через минуту мы уютно утопали во мшистых креслах и клубах ароматного дыма, а перед каждым из нас зазывно поблескивала янтарная лужица на дне большого пузатого фужера.
– Кажется, – произнес я философски, – жизнь налаживается. Так любит говорить мой друг Олекс Кречет.
– Почему ты вспомнил его? – поинтересовалась Татьяна.
– Не знаю. Звонил ему недавно, спрашивал, что он думает по поводу этой гамбургской истории.
– И что же он тебе поведал?
– Да практически ничего. «Берлинер цайтунг» и та больше рассказала. А Олекс сообщил, что никогда раньше и не слыхал о Семецком. Врет, конечно.
– Разумеется, – улыбнулась Татьяна. – А ты хотел, чтобы он тебе по телефону начал вселенские тайны раскрывать. По этой части у нас только Шактивенанда мастак.
– Оставим Шактивенанду. Надеюсь, в этом номере нас не слушают?
– Нет, – ответила Верба уверенно. – О чем ты хочешь спросить?
– Ты знаешь, что в свой последний приезд в Берлин Семецкий жил именно в этом отеле?
– Он жил именно в этом номере, – уточнила Татьяна, – и даже пил коньяк вот из этого самого бокала.
– О, как! – я вмиг сообразил, на что она намекает. – И вы кувыркались с ним на этом самом ковре.
– Ты почти угадал, – сказала она спокойно. – Мы кувыркались на диване. Но ты же меня никогда и ни к кому не ревнуешь.
Я не сразу нашелся, что ответить. Мог бы, конечно, съязвить, мол, вот, оказывается, что называют теперь сложностями красивой жизни! Но шутить не хотелось, ведь я мгновенно вспомнил пленку, прокрученную мне Тополем, и свое странное ощущение от заочного знакомства с Эльфом. Неужели именно поэтому Семецкий вызвал во мне это сильное и непонятное чувство: ревность, зависть, стремление к конкуренции?..
– Видишь ли, Танюшка, – проговорил я медленно. – К Эльфу я как раз ревновал, но не тебя, а сам не знаю кого: всех сразу, весь мир, самого себя… Звучит абсурдно, но ведь это случилось до, и это было очень сильное чувство, хотя я видел Семецкого только на экране телевизора. Я тогда сразу понял, что не хочу видеть его в жизни.
– Вот, вот, Миша. Как только мы получили твою последнюю шифровку, Тополь сразу решил, что к Эльфу должна поехать именно я. «Мистика, – сказал Леня, – исключительно по твоей части. Я в ней ни черта не понимаю».
– Так значит, это была работа? – я махнул рукой в сторону дивана.
– Не знаю, – задумалась Татьяна. – Семецкий был потрясающий мужчина. Не влюбиться в него могла только снежная королева.
– А разлюбить?
-Ты про Нику? – поняла Верба. – Это совсем другая история. Я сейчас говорю о себе. Эльф был интересен мне во всех отношениях. Но, естественно, это была работа. Ведь именно я, в конечном счете, доставала эту гребаную взрывчатку для него и его бравых солдат. Мы слишком поздно поняли, что команда Большакова работает уже не на ЧГУ, а на Эльфа. Возможно, оно и к лучшему. Мы хотели, как всегда, наехать на Форманова и Грейва, а получилось, что сработали против Дитмара и кремлевской мафии.