И поединок начался.
Мышкин сам попросил передать трубку Павленко, а тот цинично вдавил клавишу селекторного режима, чтобы мы слышали разговор:
– Аристарх! – заверещал Мышкин. – Чего ты хочешь?
– Только одного: чтобы каждый занимался своим делом и не лез в чужое.
– А твое дело – это отстреливать наших лучших людей.
– Нет, – возразил Павленко, – отстреливать – вообще не мой стиль. А убирать с дороги я привык только тех, кто не хочет заниматься своим делом и мутит воду.
– Это Иван-то мутил воду? Аникеев?!
– Я сейчас не готов говорить о персоналиях, – ушел от ответа Павленко.
– О чем же ты готов говорить?
– Ну, пока меня держат под прицелом, уместнее всего поговорить о грамотном обмене по принципу «всех на всех».
Мышкин сделал паузу, очевидно пытаясь понять, что это значит – пустая трепотня, шутка или тонкий намек?
– Арик, ты себя уже во множественном числе рассматриваешь? «Мы, Николай Вторый»?
– Нет, это я тебя во множественном числе рассматриваю. Вы взяли только меня. А я взял вас двоих. Но великодушно готов отпустить обоих, если оставите меня в покое. Моя жизнь стоит двух ваших. А все дальнейшее обсудим как-нибудь в другой раз.
– Кто… второй? – едва не заикаясь от избытка смешанных чувств тихо проговорил Мышкин.
– Эльф.
Вот тут уже пауза возникла капитальная.
Я, конечно, попытался не подать виду. Другое дело, насколько мне это удалось. Что-то ведь обязательно отражается в глазах. Это Циркача еще в театральном учили владеть собой по системе Станиславского (если он, конечно, не врет, что учился в театральном). А я так, самоучкой дошел, жизнь заставила.
В общем, надеюсь, Павленко наш ничего не заметил, тем более, что в тот момент он упивался своим превосходством над противником. Понятно, он был уверен, что для нас какой-то там Эльф с Платоновым никак не ассоциировался. Может, это и был совсем другой Эльф. В каждой сказке свои эльфы. Но мы-то с этими бармалеями, похоже, в одну сказку угодили. Так что же он, скотина, имеет в виду? Действительно уже захватил Эльфа? Чьими руками? Когда успел узнать? Как такое вообще может быть? Бред. Да нет, скорее прозвучал тонкий намек: мол, перевербовал я вашего Платонова, и никакой он не Платонов теперь, просто Эльф, а хотите обратно получить – платите. За покореженную дачу, за моральный ущерб, ну и так далее…
И все равно чепуха, не сходятся концы с концами.
– Не понимаю. Объясни, – разродился, наконец, Мышкин, и я вздохнул с облегчением: стало быть, зря так напрягался, уж коли сам бугор не въезжает…
– А чего тут понимать? Рядом с Эльфом постоянно находятся Ахман и Пак. А они…
– Кто?! – зашипел в трубку Мышкин, не дав Павленке договорить. – Откуда?!
– От верблюда, – презрительно ответил Павленко. – Они встретились по дороге. А тебе решили не докладывать. Неужели не ясно, что Эльф всегда ведет свою игру? Но Ахмана именно я вытащил с того света, поэтому при малейшей реальной угрозе для меня или по малейшему моему сигналу…
– Достаточно, Аристарх!
– Погоди. Это тебе достаточно. А у меня еще есть вопросы. Ты полностью берешь на себя расходы по ликвидации последствий?
– Ты имеешь ввиду ремонт резиденции? – поинтересовался Мышкин.
– Ремонт я как раз готов финансировать, не твое дело, сколько я на него потрачу, и вообще – это мелочи. А вот информационную блокаду кто обеспечивает?
– Мои люди, разумеется.
– Понятно. Ты надеялся, что в итоге все это оплачу я. Так вот. Теперь я не выложу ни цента на газетчиков и телевидение. И если в итоге что-то вылезет в прессе, предпочту потратиться потом на компенсацию возникшего эффекта. А ты, братец, крутись, как хочешь. Сам решай, кому будет интереснее обнародовать информацию о маленьком танковом сражении во Владимирской губернии.
– Сучий потрох, – прошипел Мышкин.
Павленко не ответил. Возникла пауза. Потом наш работодатель попросил:
– Передай трубку старшему из моих ребят.
Павленко удовлетворенно улыбнулся, дважды щелкнул клавишей селекторного режима, как будто только теперь включил громкую связь (а на том конце подобной мелочи не заметишь) и сказал мне:
– Говорите. Тут хороший микрофон, можно не наклоняться.
– Да, Алекс, – отозвался я.
– Эндрю, слушайте меня! Теперь еще внимательнее, чем в прошлый раз. Этот человек перед вами – уже не совсем заложник. Но отпускать его, а равно и подчиняться ему еще несколько рановато. Ждите, я буду примерно через час. И в течение этого времени, вы мне отвечаете за Павленко головой, всеми пятью головами. Он никуда не должен уйти. Никуда! Понимаете? По телефону может звонить хоть Папе Римскому, а вот гости сейчас крайне не желательны. Вопросы есть?
– Мы действительно ждем гостей? – спросил я о самом главном.
– Боюсь, что да. И довольно скоро. Но мы поспешим, и я очень постараюсь предотвратить всякие осложнения. Пусть теперь Павленко выдаст инструкции своим орлам.
Аристарх Николаевич сформулировал подчиненным аналогично-симметричные указания: не отпускать, беречь как зеницу ока, доставить пред светлые очи как можно скорее.
А прежде чем связь прервалась, эмоциональный Мышкин успел еще пробормотать:
– Зря ты, брат, на Ахмана поставил. Он же дикий совсем. Теперь жди гостей. Хотя, конечно, я попытаюсь предотвратить…
Предотвратить он ничего не успел. Куда там! Поздно боржоми пить, когда печень отвалилась. Аристарх этот невозмутимый даже не успел итог разговору подвести, только воздуха в легкие набрал для первой фразы, а гости уже дали о себе знать.
Пиндрик со Шкипером следили за дверью, Циркач – за самим героем дня, а Фил как раз возился с не слишком тяжелой, но неприятно рваной раной плеча у Шкипера, возился, как всегда, по своей методике, внешне напоминавшей эффектные пасы этих филиппинских шарлатанов-хилеров, и я не мог не отметить явное удивление на лице Павленки. В общем, все были заняты. Так что на еще один вход, не слишком традиционный, но все же часто используемый, первым обратил внимание именно я. Уж больно громко хрустнула ветка в темноте за окном. И ствол моего «кедра» смотрел аккурат куда надо, когда, выбитое тяжелыми башмаками, осыпалось на пол большое стекло и крайне колоритный персонаж с грохотом влетел в кабинет Павленко. Любой другой на моем месте, думаю, уже выпустил бы по летающему объекту очередь. Собственно, так и должен действовать настоящий спецназ – быстрота реакции спасла не одну и не две жизни. Однако умение стремительно соображать, спасло их существенно больше. Этим мы и отличаемся от других. Мы – думающий спецназ. А еще – у нас феноменально обостренное чувство опасности. Наверно, про себя так не принято говорить, но я не хвастаюсь. Я цитирую наших заказчиков и наших врагов. Если б я еще понимал, как мне все это удается…
За те доли секунды, какие понадобились незваному гостю, чтобы ввалиться к нам вместе со стеклянным крошевом, я успел сообразить: он не начнет стрелять, пока не коснется ногами пола – это как минимум, и еще я отметил некую деталь в его одежде, которая отбивала всякую охоту стрелять на поражение или даже по ногам. Это был натуральный камикадзе, обмотанный крест-накрест специально упакованной взрывчаткой, словно какой-нибудь балтийский матрос семнадцатого года пулеметной лентой.
– Не стрелять!! – заорал он сразу, видно, еще мечтал пожить, даже идя на такое дело, или захотел жить внезапно, в последний момент, когда нас увидел.
А уж потом террорист добавил обязательные в подобных случаях пожелания:
– Бросить оружие! Руки вверх!
Он поводил стволом «Калашникова» из стороны в сторону, но явно не собирался открывать огонь – очевидно, по той же самой причине: всего один ответный выстрел или даже случайная искра могли стать для всех присутствующих последним аккордом в этой симфонии абсурда. В драматургии такой жанр есть, Циркач мне как-то рассказывал про театр абсурда. А вот насчет музыки – это я, наверно, только что придумал. Было с чего.
Малый, влетевший в окно, оказался смуглым, с черной бородой и усами и напомнил мне полевого командира Сайхана из Нагай-юртовского, кажется, района. Может, еще и это заставило не стрелять сразу. Кричал он с явным акцентом, не поручусь, что чеченским, пожалуй, даже и не кавказским, а вот в глазах его полыхала дикая, отчаянная, фанатичная решимость и злоба. Я только у чеченов и видел такую. Тем не менее это был персонаж из какой-то другой пьесы, и если бы после «Руки вверх!» он сказал «Ой, извините, я, наверно, не туда попал!», оно прозвучало бы вполне нормально.
Растерянность была на лицах у всех, включая Павленко. Увереннее других держался все-таки именно сам внезапный гость. Возможно, уверенности добавлял ему широкий монтажный пояс и прочная капроновая лонжа, прикрепленная к этому поясу сзади. Очевидно, в любую секунду, подав условный сигнал, допустим, двойным подергиванием, наш оконный террорист готов был вознестись обратно на небо при поддержке соучастников. Но не менее очевидно было и то, что вознестись он собирается вместе с Павленко. Это и было его слабым местом. Для грамотного выполнения подобного трюка требовалось ввалиться в комнату как минимум вдвоем.
Никто из наших не спешил стрелять, даже после того, как этот моджахед потребовал от Павленко подойти к нему вплотную. Все ребята следили за моими движениями и ждали сигнала. Конечно, мы не бросили оружия, но и не дразнили его поднятыми стволами.
– Делайте то, что он говорит, – скомандовал теперь уже я перепуганному насмерть господину президенту «Корпорации Феникс» и попытался объяснить одними глазами свой замысел, то есть попросту успокоить мужика.
Не думаю, что этот лощеный и молодящийся тип так уж прямо и успокоился, но подчиниться человеку с «калашом» и взрывчаткой ума у него хватило. И вот, наконец, моджахед обнял Павленко и утратил контроль за своим стволом на какую-то долю секунды. Доля, признаться, оказалась очень приличной. Пока он перехватывал жертву поудобнее и давил на спусковой крючок, одновременно вновь пытаясь ловить в прицел хотя бы одного из нас, мы успели сделать все необходимое.
Пиндрик совершил самый невероятный в своей жизни прыжок, пронырнул весь кабинет от двери до окна, где-то на середине оттолкнулся от пола руками и каблуком вышиб из рук террориста автомат, уже начавший стрелять и угрожавший в этот момент сильнее всего именно ему, Пиндрику. Циркач подскочил к окну, присел и, прикрываясь подоконником, отстриг верхушки ближних сосен, то есть шарахнул практически наугад в темноту в направлении умчавшейся вверх лонжи. А почему она умчалась? Да потому что я, Фил и Шкипер дружно и почти одновременно ударили из трех стволов чуть повыше головы нашего гостя с единственной целью отрезать (в буквальном смысле) его путь к отступлению.
И все это нам удалось в лучшем виде. В общем, Циркач еще не высадил всей обоймы, а Павленко уже весьма шустро вырвался из смертельных объятий, после чего мы приобрели возможность с чистой совестью отправить гостя туда же, откуда он пришел. Ну, то есть, не совсем туда же, пониже чуть-чуть, ведь на сосну забрасывать – это нам было бы в напряг, так что мы его просто уронили на травку перед домом, с не смертельной, кстати, высоты, но на всякий случай от окна отпрянули. И правильно сделали: что-то там у него перемкнуло в хитрой электронике взрывателя, и грохот раздался хороший – как от небольшой авиационной бомбы. Все здание задрожало, капитальная стена – на века строилась! – дала видимую трещину от фундамента до крыши, а с потолка на стол и наши головы посыпалась штукатурка и прочая дребедень. На какую-то секунду даже погас свет, но, к счастью, очень быстро включился аварийный – с этим у Павленко все было отлично, так что никто из присутствующих не успел совершить с перепугу ничего необратимого.
Да и громкая связь после взрыва не перестала работать. Так что Аристарх Николаевич еще раз продублировал для всего уцелевшего личного состава прежнюю инструкцию – ни в коем случае не пытаться входить в его кабинет. После чего сел в кресло с еще большей невозмутимостью, нежели раньше, стряхнул на пол мусор со стола, расслабил узел галстука, шумно выдохнул и, наконец, сопровождаемый нашими пристальными взглядами, открыл холодильник.
– Пиво будете? Сингапурское, «Тайгер». Рекомендую.
4
Я не пью совсем. Ничего и никогда. Некоторые даже думают, что я зашитый. Пусть думают – мне все равно. Вот еще – рассказывать каждому встречному и поперечному об истинных причинах! Причины-то непростые. Даже хваленые спецы в Конторе руками развели, а я от предложенных ими экспериментов отказался.
Алкоголь на меня действует, мягко говоря, странно. Я его принимал внутрь три раза в жизни. Первый раз это случилось на выпускном вечере в школе. Времена были странные, андроповские, и шла какая-то очередная кампания по борьбе за трезвость, возможно местного, уральского, а то и городского масштаба. Короче говоря, шампанского полагалось наливать всем, а водку приносили подпольно в плоских бутылочках по карманам, и в этом был особый шик. Я по торжественному случаю решил попробовать глотнуть малость. Начал грамотно, с малых оборотов – два бокала шампанского, и мне уже стало хорошо, то есть настолько хорошо, что все девчонки, которых в обычные дни я не слишком-то и жаловал, показались вдруг топ-моделями, больше того, я начал видеть их тела сквозь платья. Это не художественный образ, это было действительно так, хотите верьте, хотите нет. Семнадцать лет – сперма рвется на волю, как шампанское, и кровь кипит, пронизанная пузырьками. Я возбудился сверх всякой меры, но сдерживающие центры еще работали, и от большого юношеского ума я решил, дабы успокоиться, дабы усмирить плоть, накатить вместе с ребятами еще и водочки. Ну, и накатил, граммчиков двести пятьдесят – триста.
Эффект превзошел все ожидания. Тормоза отказали полностью, и я начал приставать к девчонкам конкретно. Ну, сами посудите, ведь для меня они все были голые. Удивительно то, что я не проявлял грубости. Я ни одну из них не изнасиловал. Я их очаровывал, убеждал, убалтывал, я добивался того, что они сами кидались мне на шею, я уводил их всех по очереди в какие-то пустующие классы, в спортивный зал на маты, в лаборатории, на диван в учительскую, в кусты на заднем дворе, в цветник на большой клумбе перед школой… Они сами снимали трусики и отдавались мне с восторгом, но и я тоже получал массу удовольствия, было незабываемо, ярко, сладко, восхитительно… Пока не возник откуда-то разъяренный бородатый мужик в сопровождении милиционера – чей-то папаша. И дальше я очень плохо помню.
Утро, тяжелая голова, милиция, врачи, родители…
Ребята потом рассказали, что перетрахал я двенадцать девчонок из восемнадцати возможных. Самое удивительное, что ни одна из них не забеременела – Господь хранил, хоть я в него и не верил, а большого скандала удалось избежать лишь потому, что через три дня после выпускного мы уезжали из Челябинска в Москву. Папаня военный. Его часто с места на место перебрасывали. Ну а я поступил в Москве в Высшую школу КГБ, и началась новая жизнь.
Второй случай был через три года в Воркуте. Друзья уговорили, и я, что называется, «на слабо» выпил бутылку пива. И вроде ничего, даже понравилось. Выпил еще одну и еще… Ребята видят: все нормально, и разрешили мне одному выйти вроде как в туалет. Но я пошел в магазин. Купил бутылку водки. (Воркута! Восемьдесят седьмой год! Где достал?! Фантастика…) Бутылка была выпита тут же, из горла. Мозги мгновенно съехали набекрень, и я отправился в город искать приключений.
Кто ищет, тот всегда найдет. На центральной улице – дело было ближе к полуночи, трое расхлябанных переростков приставали к девушке. Зря они это делали. Судьба тех ребят до сих пор неизвестна мне. Контора по сей день тщательно скрывает результаты давнишнего инцидента. Лишь однажды Владимир Геннадиевич проговорился, что одного из тех придурков нашли на крыше трехэтажного дома, другого в канализационном стоке, под решеткой, а третьего не нашли вовсе. Может быть, это легенда, но кое-что я знаю наверняка: именно после случая в Воркуте Контора всерьез заинтересовалась мною, и в итоге я был переведен совсем в другое управление, где и познакомился с Циркачом, Филом, Шкипером и Пиндриком.
Но главное не это. Девушку, избавленную от уличных шалопаев звали Машей, а теперь я зову ее Шуня или Шушуня, то есть она прямо тогда и стала моей женой.
Но был еще третий случай. Нет, не на полигоне. Я отказался проводить эксперименты с алкоголем, как ни уговаривали меня спецы из нашей Конторы. Больше скажу, я им пригрозил: если втихаря вольют или вколют мне алкоголь, уволюсь или застрелюсь, и больше никогда не стану на них работать. Подействовало, ведь у меня и без алкоголя параметры были – дай Боже! Раз в двести лет такие встречаются.
Короче, никому не полагалось знать, что со мной будет, если я много выпью. Но однажды, это было в Чечне, под Бамутом. Наши по самое не хочу увязли в горной котловине, накрытые перекрестным огнем, прятались по щелям, и никто не решался пойти в атаку. Тогда я сказал Филу:
– Сколько у тебя есть спирту? Дай мне.
– Зачем? – спросил Фил спокойно, ни о чем таком не подозревая. – Четыреста граммов осталось.
– Давай сюда, – распорядился я. – Настало время употребить эту жидкость по прямому назначению.
Фил опять же ни о чем плохом не подумал, приказ командира выполнил и протянул мне фляжку.
А я решительно свинтил пробку и за каких-нибудь пять секунд влил себе в горло всю эту дозу.
Фил не успел ничего не сделать, а может, и не собирался. Я потом спрашивал его, но он не сумел внятно ответить, какие именно чувства владели им в ту минуту.
Короче, так. Дальше жизнь кончилась, и началось чистое кино.
Может, видели. Был такой американский фильм о солдатах во Вьетнаме, на которых испытывали новый препарат. Название не помню, конечно, но в послесловии говорилось, что все это не придумали, а взяли из жизни. Короче, это был «озверин». Как у кота Леопольда: человек превращался в машину с одной единственной функцией – убивать. История закончилась плохо: американские солдаты поубивали друг друга, буквально разорвав на части. У нас был не столь печальный конец. Но все же…
Я поднял своих и пошел в атаку. Я проламывал стены и руками переворачивал автомобили. Или это только мерещилось мне? Но ребята бежали за мной, и ни одного из нас ни коснулась ни одна пуля. Как это могло быть при перекрестном огне среди бела дня? За нашей пятеркой поднялся взвод спецназа ВДВ, в считанные минуты мы захватили высоту и пошли дальше.
И тут по радио пришел приказ: идти назад. Похоже, генералы вовсе и не собирались брать Бамут. А мы и не поняли… Оказывается, полевой командир, назовем его условно Рулон Обоев, буквально накануне подписал какое-то соглашение с нашим командованием о прекращении огня.
Было лето девяносто шестого.
А я плевать хотел на это соглашение, мы раздолбали передовой отряд Рулона Обоева, и пошли еще дальше. Ни одна пуля не коснулась ни одного солдата в моей команде. И я уже знал, что пройду так хоть до Грозного, хоть до Стамбула! И мы пришьем Яндарбиева, Масхадова, Басаева, Радуева – да кого угодно, и я стану наместником России в Чечне.
Но тут появились наши вертолеты и дали ракетный удар. Как всегда, по своим. Наступление захлебнулось. Я мгновенно протрезвел и дал всем приказ залечь. У нас было только трое раненых, все – осколками ракет «воздух-земля».
А еще у нас было пятеро уволенных из рядов Красной Армии, то есть вся моя пятерка.
О том, как мы жили после официального разрыва отношений с Конторой, я расскажу как-нибудь в другой раз. Я ведь не об этом сейчас.
А вот алкоголя ни в каком виде я больше ни разу в рот не брал.
Так что на предложение Аристарха Николаевича мне оставалось только грустно ухмыльнуться. Да и ребята мои были при исполнении, поэтому тоже отрицательно помотали головами. Павленко, пожав плечами, налил себе до краев классический стакан на полпинты и с наслаждением вылакал добрую половину.
– Зря, мужики, зря. Ну, ладно. А теперь давайте поговорим.
Интересно, о чем?
После того, как мы сначала захватили его, а потом спасли от похищения, после того, как наш штурм почти потерял всякий смысл (ведь никаких условий князя Мышкина комсомолец Павленко выполнять не собирался), и, значит, получалась обычная дурацкая месть в худших гангстерских традициях: вы нашего Лазаря и нашего Ёжика – а мы ваш дворец и все, что в нем шевелится! – так вот, после такого массового разгрома и такого тотального облома поговорить было в самый раз. Хоть кто-то же должен нам объяснить, наконец, происходящее! Тем более, раз время появилось. А не поняв, пусть в самом общем виде, расстановку сил, мы не способны были увидеть даже пути отхода – мало знать схему укреплений павленковской дачи, ведь чисто теоретически за каждым деревом мог притаиться очередной Ахман со взрывчаткой… То есть нет, Ахманом же звали того авторитета, а не исполнителя, но я вдруг понял, что имя всплыло не случайно: влетевший в окно диверсант был не просто человеком Ахмана, он был даже внешне похож на него, как сын на отца.
Ну, ладно, послушаем нашего нового друга Аристарха Николаевича.
– Присядьте, ребята. Прикройте дверь. Стрельбы, я думаю, больше не будет. – Он пощелкал какой-то кнопочкой. – Ну вот, магнитный замок уже не работает после всей этой ерунды, но камера над входом в приемную чудом уцелела. Разверните монитор к себе и успокойтесь. Давайте действительно поговорим. Поскольку вас нанял Мышкин, я могу себе представить, кем изобразили меня. Главный враг рыночной экономики в России. Лучший друг Зюганова-Анпилова и всех прочих коммунистов-мракобесов. Дескать, я всю сознательную жизнь вставляю палки в колеса свободной торговле любыми мыслимыми способами, а поскольку мыслимые способы эффекта не дали, я, наконец, и перешел к немыслимым, то есть, попросту говоря, начал физически устранять конкурентов в борьбе за власть. Так вам рассказывали?
«Совсем не так», – подумал я.
Но ответил Циркач, обидевшийся, наверно, за благородных разбойников из фирмы Аникеева-Мышкина, на которую, в отличие от нас, он работал не два дня, а целых два месяца и на этом даже потерял в гонораре.
– Насчет того, что вы злодей – все точно, был такой разговор. А насчет политики – это не по нашей части. Мы поняли проще: вы – обычные рэкетиры, точнее не обычные, а хорошо организованные, имеющие своих людей во всех ведомствах и спецслужбах. А сейчас вы крепко подставились и настало время вас додавить. Я так понял, что предполагалось слияние капиталов «Феникса» и нашего центра «Сфера» с постепенным уменьшением роли «Феникса». До нуля. Вот, примерно как.
– Красиво, – согласился Павленко. – Значит, Иван и Леша хотели меня додавить. Совсем, видать, поглупели на старости лет. Головокружение от успехов. Я, конечно, понимаю, что Ваня с его широтою мышления мечтал вобрать внутрь своей «сферы» не то что всю Россию, а и весь земной шар – съел бы и не подавился. Но у нас тоже название не случайное – легенда о птице Фениксе древнее чингисхановских и наполеоновских амбиций. Фениксов всевозможных по миру – как собак нерезаных, только далеко не все помнят, что эта пташка из пепла возрождается. А мы как раз из такой породы. Такая уж у нас работа. Знаете, сколько раз нас гасили, душили, сводили на ноль или, как вы говорите, додавливали? Я уж со счету сбился.
Павленко сделал паузу, глотнул еще пива и грустно вздохнул, прежде чем приступил к продолжению рассказа.
– Первая попытка состоялась еще при Горбачеве, когда мы сумели взять под контроль значительную часть самого начального этапа отмывки криминальных денег через тогдашние кооперативы и направили эти средства на поддержку всех антикоммунистических организаций и движений. Нас очень серьезно утюжила тогдашняя гэбуха, еще не развалившаяся на шесть нелепых кусков. Но, ничего, мы выжили. Точнее воскресли. Даже стали консультативным советом при президенте России. Господи, сколько их было, этих советов и комиссий! Потом, после отставки Гайдара, дорогой наш Виктор Степанович, делавший вид, что ничего не делает, в действительности очень лихо сворачивал реформы. Мы опять помешали и были грубо ликвидированы. Пришлось забыть о политике и возродиться исключительно в сфере бизнеса. Удалось. Поэтому и октябрь девяносто третьего мы пережили без потерь, в новом парламенте у нас даже появилось свое лобби, то есть мы все-таки начали осторожненько так возвращаться в политику. А весной девяносто четвертого началась настоящая экономическая война – против нас, закончившаяся очередной их победой к концу осени: вместо нормальной инфляции и девальвации – черный вторник; вместо реформирования банковской системы – чеченские авизо; вместо цивилизованных переговоров с сепаратистом Дудаевым – танки и бомбежки. Казалось, что война, начавшаяся в том декабре, поставила крест на всех надеждах. Вступление России во Всемирную торговую организацию, которое мы тщательно готовили, становилось окончательно нереальным. А жаль. Но мы опять возродились. Теперь уже в полулегальном виде, других возможностей они нам не оставили.
На рубеже девяносто четвертого – девяносто пятого годов власть в России окончательно перестала дружить с законом. Это мигом почувствовали бандиты всех мастей, и стремительно укрупнившиеся преступные группировки реально установили свой контроль над всеми отраслями экономики. Вопросы о предоставлении миллиардных кредитов, вопросы об экспорте нефти и оружия, леса и золота, вопросы о западных инвестициях, о процентах по внешнему долгу, решались теперь гораздо быстрее и легче на воровских сходняках, чем на заседаниях Госдумы или правительства. Иной пахан зоны сделался поважнее министра или лидера парламентской фракции. Я не шучу. Так было, да и сегодня не многое изменилось. В девяносто пятом, собственно, и возникла «Корпорация Феникс», зарегистрированная официально под многими другими именами в разных городах не только этой страны. Мы стали непотопляемы. Потому что нас больше нет де юре, а де факто… Убить допустим меня – это же бессмыслица. Мы создали систему, по форме копирующую все криминальные группировки бывшего СССР, а по сути противостоящую им, и это система будет жить и развиваться. Потому что она нужна стране. Да конечно, для кого-то мы теневая налоговая полиция. Для кого-то просто рэкетиры. То есть тривиальные бандиты. Что ж, собака лает, ветер носит…