Скребицкий Георгий. От первых проталин до первой грозы

   Выглянуло из-за низких облаков солнце, и всё кругом сразу повеселело. Особенно хороши и прозрачны сделались дали. Отчётливей вырисовались на горизонте лесочки, деревни и жёлтые пятна убранных хлебных полей.
   Михалыч сел на брёвнышко, снял шляпу, подставляя голову ласковым, нежарким лучам осеннего солнца, и закурил.
   - Хорошо, друзья мои! - сказал он.- Очень хорошо! А помните, как вот про такой же денёк в стихах у Тютчева говорится:
   Есть в осени первоначальной Короткая, но дивная пора - Весь день стоит как бы хрустальный, И лучезарны вечера...
   Как это тонко подмечено: "Весь день стоит как бы хрустальный..." Ведь действительно: будто через голубое хрустальное стекло вдаль глядишь. Посмотрите внимательно: воздух так и переливается, так и сверкает.
   Всё это было верно, и действительно воздух вдали как будто блестел и струился. Было очень красиво. Но мы не слишком всматривались в окружающую нас
   красоту осеннего дня. Нам хотелось поскорее заполучить ружьё, которое Михалыч в задумчивости положил себе на колени, и начать подкрадываться к галкам и воронам.
   Несколько этих птиц спокойно, не чуя беды, сидели на берёзах, другие неторопливо бродили тут же по земле, что-то разглядывая и склёвывая.
   - Михалыч, ну как насчёт охоты? - нерешительно намекнул я.
   - Ох, братцы! Я про ружьё и забыл,- всполошился Михалыч.- Уж больно здесь хорошо солнышко пригревает.- Он зарядил ружьё и спросил:- Ну-с, кто первый?
   Решили тянуть жребий. Он достался мне.
   С замиранием сердца я в первый раз в жизни шагнул по дорожке, держа в руках ружьё. "Ах, если бы меня сейчас увидела Катя, что бы она сказала?" Но это была только случайная, мимолётная мысль. Всё внимание было сосредоточено на двух галках, которые спокойно сидели на верхушке берёзы.
   Я подошёл под самое дерево, прицелился как можно лучше и выстрелил.
   Галки даже не пошевелились. В чём же дело? Отдал ружьё Серёже. Теперь его очередь стрелять. Серёжа вложил новый патрончик и тоже прицелился в тех же самых галок. Выстрел - и птицы опять на месте.
   Пошли за разъяснением к Михалычу.
   - Они слишком высоко сидят,- ответил тот.- Пульки до них не долетают. Вот они и не боятся.
   Пришлось искать дичину поближе.
   Я попробовал подкрасться к вороне, которая расхаживала невдалеке по скошенному жнивью, но ничего не вышло. Ворона и на сто шагов к себе не подпустила, снялась и улетела.
   Дело осложнялось. Оказывается, подкараулить и убить даже такую птицу, как галка или ворона, совсем не пустяк.
   В тщетных поисках дичи мы с Серёжей проходили почти до обеда. Михалыч всё это время сидел на брёвнышках, курил или прогуливался неподалёку.
   Наконец счастье как будто улыбнулось: одна из галок слетела с берёзки на дорогу и стала там что-то раскапывать. Это был удобный момент. Серёжа, держа ружьё наготове, подкрался к галке шагов на двадцать. Присел па одно колено и стал целиться.
   - Да что же он не стреляет? - волновался я.- Сейчас ведь улетит.
   Наконец раздался желанный выстрел. Галка как-то неловко подскочила, потом ткнулась носом в землю и затрепыхала крыльями.
   Когда мы к ней подбежали, она была уже мёртвая.
   - Отлично! - похвалил Михалыч.- Поздравляю с первой дичиной! - И он протянул Серёже руку.
   - Да я, собственно, уже летом грача убил,- ответил тот, однако с явным удовольствием пожал Михалычу руку.
   - Ну, Юра, теперь дело за тобой,- сказал мне Михалыч.
   Мы с Серёжей опять начали выслеживать дичь, но ничего больше подстрелить не смогли.
   - А всё-таки одна птица есть! - весело сказал Михалыч, когда мы, расстреляв все взятые с собой патрончики, возвращались домой.- Сейчас придём, пообедаем и прямо за работу: шкурку с галки снимать и набивать чучело.
   МАСТЕРСКАЯ ПРИНИМАЕТСЯ ЗА РАБОТУ
   - Ну, наша мастерская сейчас принимается за работу,- объявил Михалыч, отправляясь после обеда в кабинет.
   Мы освободили место на письменном столе, постелили газетную бумагу, чтобы не испачкать стол кровью, а на газету положили галку вверх брюшком.
   Михалыч надел очки, взял в руки скальпель, пинцет и приступил к делу.
   Он сделал продольный разрез сверху вниз посреди грудки птицы, потом аккуратно подцепил пинцетом тоненькую кожицу и стал её осторожно отделять от туловища.
   Я хорошо знал, что кожа есть у диких зверей и у домашних животных тоже есть. Снаружи она покрыта шерстью. Из неё делают меховые шубы, шапки, воротники.
   Но какая же кожа у птиц? У них ведь перья. Они растут прямо на теле. Но на самом деле оказалось иначе. Оказывается, и у галки тоже имеется кожа, и её можно снять вместе с перьями с самого тел а птицы, так же как можно снять шкурку с убитого зайца, только у птицы это сделать куда труднее. Кожица у неё тоненькая и прозрачная, как папиросная бумага,- чуть потянул сильнее, сразу лопнет, и из дыры полезут перья, пух.
   Как Михалыч ни старался осторожно снимать шкурку с галки, всё-таки в двух местах немножко кожу порвал. Впрочем, он этим не огорчился, сказал, что дело поправимо: возьмём иголку, нитку и мигом зашьём.
   Особенно трудно было снимать шкурку с ног, крыльев и с головы. Собственно, в этих местах Михалыч только отскоблил пинцетом всё мясо, а кости оставил при шкурке, отрезая их в суставах. И череп оставил, аккуратно вынув из него весь мозг. Глаза тоже вынул.
   - Вот первая операция - снятие шкурки - закончена,- сказал он.- Сейчас покурим и приступим к другой, самой интересной,- к набивке чучела.
   Снятую с птицы кожицу Михалыч смазал кисточкой, опустив её в какой-то состав.
   - Это для того, чтобы наше чучело потом не съела моль,- пояснил он.- А теперь можно вывернуть шкурку, так сказать, налицо.
   Михалыч ловко просунул в разрез на груди сперва головку, потом крылья, ноги и хвост. Раз, два - и вот уже шкурка вывернута, как полагается, перьями наружу.
   Радостным криком "ура" мы с Серёжей приветствовали этот ловкий трюк. Перед нами вместо окровавленной тушки и содранной с неё желтоватой кожицы снова была галка, настоящая галка в перьях, пуху, с настоящей головой, крыльями, лапками и хвостом. Только она была без мяса и без костей. Одна пустая шкурка. Теперь Михалыч вложит в неё тело из пакли, а вместо костей проволочки. Вот и получится уже совсем настоящая галка.
   К этому удивительному делу Михалыч тут же и приступил. Из проволочки он сделал нечто вроде скелета, накрутил на проволочный скелет паклю, получилось туловище, такое же, как настоящее. Потом Михалыч хорошенько обмотал и связал его нитками и наконец стал очень осторожно натягивать на туловище шкурку с перьями.
   Мы даже дышать боялись - ну-ка шкурка не натянется, лопнет, вот и конец всему. Но она не лопалась, а растягивалась всё больше и больше, будто резиновая, а перья на ней становились всё реже и реже, и между ними всюду просвечивала белая кожа. Особенно длинной и голой вышла почему-то шея.
   Туловище тоже оказалось велико, так что шкурку на него еле-еле натянули. На огромном с редкими перьями теле как-то ненужно и сиротливо повисли два чёрных крыла.
   - Ничего, ничего, засохнет, сожмётся кожа, и всё на своё место сядет,подбадривал себя и нас Михалыч.- Вот теперь только остаётся проволочку пропустить через ноги и закрепить на дощечке.
   Наконец набивка чучела была закончена, и мы отошли в сторонку, чтобы взглянуть издали на плоды своих трудов.
   Пришла посмотреть и мама.
   - Батюшки мои! - не выдержала она, взглянув на страшное, почти голое существо с предлинной шеей, красовавшееся посреди стола на подставке.- Да это же не галка, а настоящий страус! Почему шея такая длинная и почему он весь такой странный, облезлый?
   - Да, шейка малость того - длинновата получилась! - сокрушённо вздохнул Михалыч.- Оно и туловище, пожалуй, тоже велико. Вот на такую фигуру перьев и не хватило.
   - А ты прилепи другие, где не хватает,- посоветовала мама.- У нас в кухне целый мешок куриных перьев. Там всякие есть - и серые и чёрные.
   - Оставь, пожалуйста, свои советы,- возмутился Михалыч.- Ну, где ты видела, чтобы на галке куриные перья росли? Это только в сказке ворона в павлиньи перья рядится.
   - А где ты галку с гусиной шеей видел?- не сдавалась мама.- Да ещё почти голую всю. Такое чудище и в сказке нигде не найдёшь.
   Во время этого разговора в кабинет вошла тётка Дарья.
   - Ужинать идите, а то всё осты...- Она не договорила и с испугом взглянула на стол.- Господи Иисусе,- прошептала она, крестясь,- ай, померещилось...
   - Что тебе ещё померещилось? - сердито сказал Михалыч.- Что ты, галок, что ли, никогда не видала?
   - Седьмой десяток на свете живу,- робко отвечала тётка Дарья,- а такого чудища ещё не видывала.
   - Много ты понимаешь! - рассердился Михалыч.- Ну, ужинать так ужинать! - И он, встав с кресла, направился в столовую.
   Диковинную помесь галки со страусом мы поставили на шкаф для просушки, поставили в тайной
   надежде, что кожа, подсохнув, съёжится и наше чучело примет более галчиный вид.
   Но, увы, сколько оно ни сохло, ничего не изменялось, и со шкафа на нас по-прежнему кокетливо поглядывало что-то очень странное, длинношеее, похожее на какое-то допотопное существо.
   Больше Михалыч ни разу не пытался украсить свой кабинет коллекцией различных птиц, и первый опыт набивки чучела, увы, оказался также и последним,
   ПРОЩАЙ, БЕСПЕЧНАЯ ЖИЗНЬ!
   Этот день останется в моей памяти на всю жизнь. Рано утром мама собрала меня в школу: дала мне завтрак, книгу для чтения, арифметику, три тетрадки и совсем новенький пенал. Книжки и тетрадки вместе с пеналом я связал ремешками, завтрак положил в мешочек и, замирая от страха, поплёлся вслед за Серёжей в своё первое путешествие к истокам всякой премудрости-короче говоря, в школу бабки Лизихи.
   Какое встретило нас чудесное утро! Светило солнце. На дорогу падали жёлтые листья берёз. Они желтели повсюду: в дорожной колее, на пешеходной тропинке, протоптанной сбоку улицы вдоль дощатых заборов. Они, как золотые монетки, были рассыпаны на лавочках возле калиток и на деревянных, давно подгнивших крылечках домов.
   Жёлтые листья - на ветках деревьев, на земле и в воздухе. Казалось, весь городок был засыпан этими золотыми дарами осени.
   А какие чудесные румяные яблоки выглядывали всюду из-за заборов! Как они пахли! Так может пахнуть только ранней осенью, только ранним утром, только в далёкой деревне, где нет ни фабрик, ни заводов, ни даже железной дороги, где воздух чист и прозрачен, как ключевая вода горного родника.
   Как хорошо в такое осеннее утро побежать в сад,
   или в лес, или сбегать на речку и как ужасно идти в большой неприветливый, незнакомый дом, где живёт сердитая бабка Лизиха, идти и знать, что твоей мальчишеской свободе с этого дня пришёл конец.
   Может быть, именно оттого и казались как-то особенно дороги и милы эти жёлтые берёзовые листочки, и яблоки за забором, и неяркий жиденький свет осеннего солнца.
   Путь от дома до школы был очень недолгим,
   Вот мы уже в полутёмной передней.
   - Раздевайся скорее, вешай куртку куда-нибудь. Ну, хоть сюда, на гвоздь...- почему-то шёпотом быстро сказал мне Серёжа.- Пошли!
   Мы вошли в просторную, светлую комнату, очевидно столовую. Посредине большущий обеденный стол, покрыт поверх скатерти чёрной клеёнкой. У стен ещё несколько столиков под такой же клеёнкой. И всюду, и за большим и за маленькими столами, ребята. Тут и мальчики, и девочки, и маленькие, и совсем уже взрослые. Все сидят, уткнувшись в какие-то книжки, и во весь голос зубрят каждый своё.
   От этого невообразимого гвалта у меня закружилась голова и сделалось так страшно, что я тут же хотел убежать. Хотел и не мог. Какой-то столбняк напал.
   Серёжа, оставив меня, быстро прошёл к столу, сел на свободный стул, в один миг раскрыл какую-то из своих книжек и тоже во весь голос начал что-то читать.
   А я всё стоял у дверей, онемевший, вконец растерянный, и с ужасом оглядывался по сторонам.
   - Ты что там, как столб, стоишь? Иди сюда! - раздался вдруг зычный старческий голос.
   Только тут я увидел среди всей этой массы людей саму Лизиху. Она сидела в конце большого стола, седая, толстая, небрежно одетая в какую-то кофту и укутанная в тёплый серый платок.
   Раньше я видел её несколько раз издали на улице,
   Она бывала всегда одета в чёрное пальто до пят и в чёрную шляпу наподобие глубокого колпака.
   Издали бабка Лизиха походила на какое-то мрачное привидение. Но вблизи, в домашней обстановке она оказалась не только страшной, но просто отвратительной. Мне сразу вспомнилась картинка из Брема: огромная, уродливая горилла. Вот на кого Лизиха была очень похожа.
   Еле передвигая от ужаса ноги, я подошёл к моей будущей наставнице.
   - А-а, Юра, Серёжин брат! -сказала она, приветливо улыбаясь, как удав, готовящийся проглотить добычу.- Ну что ж, хочешь учиться?
   - Хочу,- робко промолвил я.
   - Умник! Будешь хорошо учиться, слушаться - мы с тобой сразу подружимся. Сядь сюда рядом со мной, открой свою книжечку и прочитай что-нибудь, а я послушаю.
   Я открыл наугад и начал читать по складам нараспев, как меня дома учила мама.
   В общем невероятном гаме я сам почти не слышал своего голоса. Но Лизиха, очевидно, хорошо расслышала.
   - А ты не пой, как нищий на паперти,- с ласковым ехидством сказала она.- Ты ведь в школе, а не милостыньку просишь. Правда?
   От этих .слов у меня все буквы запрыгали перед глазами. Я вспомнил рассказы Серёжи. "Сейчас драть начнёт!" - мелькнула ужасная мысль, и я совсем замолчал.
   - Ну, что же ты? Продолжай... Да что на тебя столбняк, что ли, нашёл?
   "Сейчас за уши схватит!" Я хотел продолжать чтение, но не мог - голос не слушался.
   - Ну, отдохни, устал с непривычки. Небось книгу-то раз в год берёшь, всё собак гоняешь по улицам. Я молчал, ожидая чего-то ужасного. Но Елизавета Александровна отвернулась от меня
   в другую сторону и, кажется, забыла о моём существовании.
   - Колька, ты что там в носу ковыряешь! - неожиданно на всю комнату закричала она.- Что, на руке пальцев мало? Разуйся, если не хватает.
   Все ребята, сидевшие в комнате, захохотали.
   - Я и не ковырял,- отозвался с другого конца худощавый черноволосый парнишка с задорным вихром на затылке.
   - Поговори у меня ещё! - грозно сказала Елизавета Александровна и погрозила линейкой.
   - Ну, а ты оживел? - вновь обратилась она ко мне.
   Я кивнул головой.
   - Погоди, я тебе покажу, как надо читать... Митенька, подойди сюда, прочитай что-нибудь.
   Из-за стола встал худенький сероглазый мальчик, похожий на ангелочка, только без крыльев. Он быстро, совсем не боясь, подошёл к Елизавете Александровне.
   - Что мне читать? - тихим, вкрадчивым голоском спросил он.
   - Ну, вот это.- И Елизавета Александровна, взяв у меня книгу, подала ему.
   Митя начал читать, правда, не очень бойко, но зато как-то умильно выговаривая каждое слово.
   Елизавета Александровна слушала, от удовольствия даже слегка прикрыв глаза.
   - Довольно, спасибо тебе,- сказала она наконец, забирая обратно книгу.Умница моя! Иди, учи слова. Ты много уже выучил?
   - Я всё, что вы задали, выучил,- ответил Митя, смущённо опуская глаза.Можно, я ещё немножко, до конца столбика, выучу?
   - Конечно, можно,- так и расплылась в улыбке Елизавета Александровна.Учи, родной мой. Спасибо тебе, моё утешение! - И она ласково погладила Митю по голове.
   Он пошёл по комнате какой-то особенно лёгкой, танцующей походкой. Казалось, вот-вот взлетит над полом. Но он так и не взлетел, а, подойдя к своему месту, аккуратно сел на стул и начал громко учить французские слова, так громко, что его серебряный голосок выделялся из всех других.
   - Слышал, как надо читать? - не без гордости сказала мне Елизавета Александровна.- Ну, да не горюй, и ты научишься.- И, не обращаясь ни к кому, добавила; - Беда, коли родители сами берутся учить детей, только дело портят.
   Я невольно вспомнил, как весело учила меня мама читать. Как потом сама мне читала Гоголя "Вечера на хуторе близ Диканьки" и как мы с ней вместе до слез хохотали над глупым Головой, над проказами кузнеца Вакулы. Что же тут было плохого? Мне стало очень обидно, но я, конечно, ничего не сказал.
   Для первого раза Елизавета Александровна отпустила меня гораздо раньше других.
   С какой радостью я собрал свои книжки, тетрадки и выбежал наконец на улицу!
   Вот когда я как следует оценил и солнце, и воздух, и деревья. Точно из тюрьмы на белый свет вырвался. От радости не чуя под собой ног, я во весь дух пустился домой.
   ЭТО ТОЛЬКО ЦВЕТОЧКИ, А ЯГОДКИ ВПЕРЕДИ
   - Как Лизиха на Кольку-то заорала, чтобы он в носу не ковырял! - сказал я Серёже, когда он вернулся из школы.
   - "Заорала"! - насмешливо передразнил Серёжа.- Ты только цветочки сегодня видел. Вот погоди, начнёт драть линейкой, тогда уж на ягодки поглядишь!
   - А она часто дерёт?
   - Да, почитай, каждый день. Это сегодня на неё почему-то добрый стих напал.
   - И тебя тоже дерёт?
   - А я что же, святой, что ли? _ Так почему же ты дома ни маме, ни Михалычу не скажешь? Они бы ни за что ей не разрешили.
   - Э-э-э, брат! - махнул рукой Сережа. - Вот отлупит она тебя, и не вздумай домой бежать жаловаться, ничего не поможет.
   - Почему не поможет, нас ведь дома никогда не
   бьют?
   - То дома, а то у неё. Ну, придёт папа или мама твоя. Лизиха сейчас такой ласковой, такой святой прикинется. Скажет: "Что вы, что вы, да ведь это я так, легонечко, шутя... Разве я могу моих малышей больно ударить? Зря они на старую бабушку жалуются. Только вас и меня понапрасну расстраивают". Ну, и разведёт турусы на колёсах, да всё таким медовым голоском. Конечно, ей и поверят, а не нам с тобой. Скажут: ленишься, учиться не хочешь, а на неё сваливаешь. Тебе же ещё и достанется. А уж к ней потом хоть на глаза не кажись. Нет, уж лучше стерпеть разок-другой, чем она потом поедом есть будет.
   Я почувствовал, что Серёжа прав, что мы с ним попали в лапы отвратительной, злющей бабы-яги. Спасения нет, нужно смириться и терпеть.
   - Серёжа, а кто этот Митенька, который показывал мне, как нужно читать, которого Лизиха так хвалила?
   - Гадина, вот кто! - ответил Серёжа.- Подлиза, ябеда, Лизихин любимчик! Уж она с ним носится, не знает, как его и приласкать!
   - Что ж, он так хорошо учится?
   - Да совсем не хорошо, выставляется только.- И Серёжа, скорчив умильную рожицу, сложив губки трубочкой, заговорил, как Митенька: - "Елизавета Александровна, а можно, я ещё один стишок выучу?" Поганец! - И Серёжа с досады даже плюнул в сторону.- И ведь не выучит ничего, напишет на шпаргалку стихи, стоит за её спиной, по шпаргалке и дует.
   - А если она заметит? Серёжа хитро подмигнул:
   - Нет, брат, когда Митенька отвечает, она и не обернётся, чтобы его не смущать. Ему вера полная. Ему всё можно.
   - А Кольке часто достаётся?
   - Ещё как! Этот парень лихой. Он в прошлом году Лизихе в чай соли подсыпал. Она как хлебнёт, как рожу скорчит! Мы со смеху чуть не лопнули.
   - Узнала, кто сыпал? - со страхом спросил я.
   - Нет, не узнала. Всех ребят передрала, никто не выдал.
   Я с облегчением вздохнул.
   - Колька - славный малый,-сказал Серёжа.
   На следующий день Елизавета Александровна проверила мои знания по арифметике, по письму и всем осталась очень недовольна.
   - Такой здоровый малый, женить пора, а он таблицы умножения не знает! Учи, болван! - И она швырнула мне арифметику, которую я не поймал.
   Книга упала на пол. Я поднял, сел на стул и принялся зубрить.
   В этот же день я имел возможность увидеть, что бывает с тем, кто недостаточно хорошо усвоил заданный урок.
   После перемены, во время которой мы съели завтрак, Елизавета Александровна опять уселась на своё место в конце стола, оглядела всех сидящих перед ней, как бы выбирая, с кого начать, и вдруг резко сказала:
   - Николай, иди отвечать!
   - Я, Елизавета Александровна, ещё не совсем готов,- отозвался Коля, вскакивая со стула.
   - Не совсем готов? - тихо и как-то зловеще переспросила Лизиха.- Ну что ж, иди, а я посмотрю, над чем ты полдня просидел.
   Коля одёрнул курточку, взял книжку и подошёл к Елизавете Александровне.
   - Дай сюда свою грамматику!.. Отвечай коренные слова с самого начала.
   - Бег, бегун, беда,- бойко начал Коля, будто читая стихи,- бедняжка, бес, бешеный, ведать... ведать... ведать...
   - Ну "ведать", а дальше? - грозно спросила Лизиха.
   Коля потупился, молчал.
   - Не знаешь? Опять не знаешь!
   - Я не помню, вот знал и забыл...
   - "Забыл"! - передразнила Лизиха.- А как по улицам собак гонять, не забыл, не забыл...- И она со всего размаха ударила Колю по спине линейкой.Вот тебе, чтобы не забывал! Стой столбом вот здесь, зубри, негодяй!
   Коля засопел носом, из глаз закапали слезы. И он, всхлипывая, принялся, стоя возле Лизихи, учить какие-то непонятные мне коренные слова.
   За первой экзекуцией последовала вторая, третья. И всё из-за этих страшных коренных слов. Вокруг Елизаветы Александровны образовался целый кружок стоящих "столбами" и ревущих ребят. Подзатыльники и звонкие щелчки линейкой слышались всё чаще и чаще. Доставалось не только одним малышам.
   - Ольга, иди отвечай! - крикнула Елизавета Александровна.
   Из-за стола встала совсем взрослая девушка, с прической, а не с косами. Я принял её сначала за помощницу Елизаветы Александровны.
   - Ну, дурёха, вызубрила? Отвечай наречья!
   - Возле, ныне, подле, после, вчуже, въяве...- начала взрослая девица сначала громко, потом всё тише и тише.
   - Не умирай, не умирай, пожалуйста, а то за попом пошлю.
   - Дальше не помню,- безнадёжно призналась отвечавшая.
   - Не помнишь, забыла? А с кавалерами гулять не забыла? Становись столбом!
   И взрослая девушка покорно стала в кружок с малышами, горько всхлипывая и повторяя невыученный урок.
   - Не реви! - приказала ей Елизавета Александровна.- Хочешь в институт поступить - учись, а не хочешь - зря время не проводи, выходи поскорее замуж!
   Девушка не выдержала и, закрыв лицо книгой, заплакала ещё громче.
   - У-у-у, распустила нюни, а туда же в институт собралась! Нужны там такие. Очень нужны!..
   И Елизавета Александровна с презрением отвернулась от плачущей девушки.
   А я смотрел на неё во все глаза и думал: "Зачем она позволяет над собой так издеваться? Ну мы маленькие, над нами можно, а она ведь взрослая, взяла бы и ушла".
   - Ты что глаза выпучил? - вдруг услышал я грозный окрик Лизихи.
   Я обернулся. Лизиха глядела мне прямо в лицо.
   - Чего зеваешь? Понравилась очень? Будешь зевать - сам таким же дураком вырастешь!
   - Елизавета Александровна! Я коренные слова все выучил, можно ответить вам? - прозвенел вдруг серебряный голосок Митеньки.
   - Отвечай, отвечай, родной! - сразу добрея, заговорила она.- Вот моя единственная радость, утешение моё!
   Митенька начал отвечать не очень бойко. Он частенько запинался. Но бабка Лизиха сейчас же, как бы невзначай, подсказывала забытое слово, и он отвечал дальше.
   - Умница, молодец! - наконец сказала она и обернувшись к стоящим вокруг неё "столбам", прибавила: - Вот с кого пример берите. Моложе вас всех, а как старается.- И, снова обращаясь к Митеньке, ласково заговорила: - Пойди, родной, отдохни немножко.
   - Я, Елизавета Александровна, совсем не устал, я лучше арифметику повторю.,- отвечал тот.
   - Ну, повтори, повтори, если хочешь. И занятия пошли своим чередом.
   ДАЖЕ МАМА НЕ ПОНИМАЕТ
   Прошёл уже целый месяц, а я всё никак не мог освоиться в новой для меня обстановке, такой непривычной, грубой и совсем непохожей на нашу домашнюю.
   Из новичков у бабки Лизихи я оказался не один. Совсем недавно в обучение к ней поступила ещё новая ученица - Клава Поспелова. По годам она была мне ровесница и, так же как и я, только начинала постигать всю премудрость науки. Клава мне сразу понравилась. Она была стройная, белокурая, с немного вьющимися волосами.
   Но не только её миловидная внешность привлекала меня к ней. Клава, как я сразу увидел, обладала именно теми качествами, которых мне как раз и недоставало. Она была очень аккуратная, вся какая-то подобранная, подтянутая. Всё, за что она бралась, она делала быстро и хорошо. Глядя на неё, я, например, никак не мог понять, как она может написать целую страницу в тетрадке и не посадить при этом ни одной кляксы. А вот ко мне в тетрадь эти злосчастные кляксы так сами и прыгали. И пальцы у Клавы, когда она писала, всегда были чистые, как будто чернила к ним вовсе не прикасались.
   - Ты посмотри, как аккуратно у Клавы написано и какую ты грязь в тетрадке развёл! - кричала бабка Лизиха, тыча мне в нос мою невообразимую мазню.
   Что я мог на это ответить?
   Я понимал, что я грязнуля, что я ротозей, размазня, недотёпа, что я, по словам бабки Лизихи, сущее чудовище. Всё это я очень хорошо понимал, не мог понять только одного: как мне избавиться от всех этих страшных пороков?
   Об этом моя суровая наставница ничего не говорила. Она только возмущалась моими пороками, кричала, что я просто издеваюсь над нею и совсем не хочу учиться. Может быть, кое в чём она была и права. Такое учение мне действительно сразу же опостылело.
   Небольшим утешением для меня могло служить разве только то, что ведь и на Клаву, несмотря на её старание, на её аккуратность, бабка Лизиха тоже частенько покрикивала.
   Да, кроме Митеньки, на кого она только не кричала, кого не называла лодырем, оболтусом, шалопаем!.. Кому не сулила в будущем самую страшную участь - пойти по миру, издохнуть под забором, стать негодяем и подлецом.
   - Сонька, ты что глазищи по сторонам таращишь?!- кричит она на худенькую черноглазую девочку.
   Та испуганно вскакивает, не понимая, в чём она провинилась.
   - Не выучишь заповеди, домой не пущу, хоть издохни здесь... А ты, олух царя небесного, долго ещё будешь над примером сидеть? Иди сюда, негодяй, покажи, что сделал.