Скребицкий Георгий. От первых проталин до первой грозы

   Хлопает входная дверь. С постной рожицей и блестящими от радости глазами входит Митенька. За ним в дверях появляется огромная фигура сторожа с вожжами в руках.
   - Чаво вам, хозяйка, надоть? - безразличным голосом спрашивает .
   - Семён, бери его, помоги мне выпороть.
   Семён так же лениво, вразвалку, подходит к Борису, берёт его за плечо, тащит через переднюю в спальню. Борька отчитается изо всех сил, гневно кричит:
   - Пусти, не смей, лапке пожалюсь!
   - Иди, иди, не балуй! - тащит его Семей. Елизавета Александровна поспешает следом. Процессия скрывается в спальне. Дверь захлопывается.
   - Ой, батюшки мои! - всхлипывает в уголке Мария Михайловна.- Ведь просила вас всех: будьте потише, не деритесь. Не озорничайте!
   Мы не слушаем её причитаний. Мы слушаем только то, что творится за дверьми в спальне.
   Оттуда доносится шум возни, потом звонкие удары вожжей, поросячий визг Борьки и свирепые окрики Лизихи:
   - Я тебя отучу, я тебя отучу! Вот тебе, вот тебе!.. Затем опять возня, опять крик Борьки, но уже не поросячий, а гневный, протестующий:
   - Я тятьке пожалюсь! Он вам даст!..
   - Поговори ещё, негодяй! - орёт Лизиха.
   Дверь распахивается. Борька выскакивает красный, потный, как из бани, на ходу застёгивая и приводя в порядок штаны.
   - Куда?! Назад! - вопит бабка Лизиха.- Семён, хватай его!
   Но Борька уже накинул куртку, шапку в охапку и был таков.
   - Ну, погоди, подлец, я тебя завтра ещё раз выпорю! - кричит она вслед беглецу.
   - Хозяйка, мне можно идтить? - равнодушно осведомляется Семён.
   - Иди с богом, спасибо тебе,- говорит бабка Лизиха.
   - А вожжи брать ай здесь оставить?
   - Зачем - здесь? - сразу не может понять старуха.
   - Вы же ещё завтра его посечь собирались.
   - Ну, когда понадобится, тогда и принесёшь. А то дедушка увидит, рассердится, скажет: "Что у вас здесь - конюшня, что ли?" Иди, иди. Когда нужно, опять принесёшь.
   - Мне что, я принесу,- отвечает Семён и уходит.
   На следующий день всё пошло по-старому, как будто вчера ничего и не случилось. Борька с утра явился на занятия. Отцу, конечно, он ничего не сказал. Да и о чём говорить? Петуха снежками гонял? Гонял. Бабке Лизихе в живот с разбегу ткнулся? Ткнулся. Кто же виноват, что выпороли? А начнёшь
   отцу рассказывать, пожалуй, ещё добавит горячих по тому же самому месту. Нет, уж лучше молчать.
   Бабка Лизиха тоже молчит. Всё это она, конечно ещё припомнит, но только не теперь, а в другой раз к удобному случаю.
   Во время перемены к Боре подходит его лучший друг - Колька.
   - Ну как, ничего, сидеть можно? - сочувственно осведомляется он.
   - Ничего. Сегодня можно,- мрачно отвечает Борис. И тут же добавляет: А Митьке я всю рожу разобью! Ишь какой услужливый. Погоди у меня, дождёшься!
   - Возьмём в работу,- охотно соглашается Николай.
   Перемена кончается. Мы все вновь берёмся за дела,
   И У МИТЕНЬКИ ЕСТЬ ГРЕШКИ
   Я, со своим робким характером, даже не мог себе представить, как можно у бабки Лизихи дурачиться, озорничать, не боясь, что она накроет и отдерёт, как Сидорову козу. Такие удальцы казались мне чудо-героямд. И первым из них был, конечно, Коля.
   Стойло только Лизихе хоть на минуту отвернуться, он обязательно выкинет какую-нибудь штучку. То соседа щипнёт, так что тот подпрыгнет как ужаленный, то сам вдруг вскочит со своего места, вытянется в струнку и отдаст бабке Лизихе честь. Да при этом ещё такую рожу скорчит, что ребята не удержатся и фыркнут.
   - Что за смех, в чём дело?! - грозно окрикнет Лизиха, быстро оглядываясь по сторонам.
   Но все сидят, опустив носы в книжки и тетрадки. А виновник происшествия прилежно учит грамматику или закон божий. Лицо у него такое тихое, углублённое в своё дело; уж никак не подумаешь, что имен
   он-то и есть всему причина. "Но что, если Лизиха вернётся в тот момент, когда он с глупой рожей становится перед ней во фронт, что тогда будет?" И при одной этой мысли у меня мурашки пробегают
   по коже.
   А один раз бабку Лизиху во время занятии позвали зачем-то в кухню. Только она скрылась за дверью, Колька, как вихрь, сорвался со своего стула, плюхнулся в её кресло, накинул на плечи тёплый Лизихин платок, надел на нос очки и, постучав линейкой по столу, хриплым голосом запищал:
   - Борька, негодяй, иди сюда, я тебя высеку!
   Весь класс так и прыснул со смеху.
   Потом Колька не торопясь взял со стола Лизихины карманные часы и задумчиво через очки поглядел на них.
   - Целый час еще маяться! - вздохнул он и тут же вдруг приложил часы к груди.- Эх, хороши часики! Вот бы мне такие, да ещё с цепочкой по всей груди. Вот бы я пофорсил!
   В это время скрипнула входная дверь, в коридоре послышались тяжёлые шаги. И тут же, как в кино, картина сразу переменилась: очки и часы лежат на столе, платок на кресле, а Коля, уткнувшись локтями в край стола, громко и нудно долбит на весь класс коренные слова.
   Он орал их так громко, что даже вошедшая в класс бабка Лизиха была неприятно поражена.
   - Николай, не ори. Учи громко, но не ори, ты не в кабаке.
   - Хорошо, Елизавета Александровна,- покорным голосом ответил Коля, снова углубляясь в повторение своего урока.
   Бабка Лизиха спокойно уселась в кресло, накинула на плечи тёплый платок и надела на нос очки - всё точь-в-точь, как только что представил в её же кресле Николай.
   Многие не удержались и фыркнули.
   - Опять смешки! - грозно крикнула Лизиха.-- Смотрите у меня! Что-то уж больно развеселились!
   Она обвела всех подозрительными, злобными вами и добавила;
   - Закрывайте книжки, приготовьтесь к танцу,
   За столом произошло движение. Все книги были мигом закрыты и спрятаны. А на их месте появились чистые тетрадки.
   - Загородиться друг от друга! - скомандовала Лизиха.
   Снова за столом лёгкое движение. И вот уже каждый ученик отгорожен справа и слева от своего ближайшего соседа поставленной углом раскрытой книгой. Каждый сидит как будто в своём собственном отделении.
   Когда всё было сделано, бабка Лизиха открыла хрестоматию и начала диктовать. Все склонили голову над столом, принялись писать. В классе воцарилась тишина, только слышался голос Лизихи да монотонный скрип перьев.
   Я диктантов ещё не писал, а только списывал о книжки и поэтому с интересом исподтишка наблюдал зa работой других.
   Лица у всех были очень сосредоточенные. Многие от усердия даже приоткрыли рот, другие беззвучно шевелили губами, третьи старались незаметно из-за книжки заглянуть в тетрадь соседа. А Боря от усердия совсем положил голову себе на плечо и сопел так громко, будто он не диктант писал, а тащил на полок тяжёлый мешок муки.
   - Борька, не спи! - крикнула Лизиха, прерывая диктовку.
   - Я не сплю, Елизет Санна! - выпалил Борис.
   - Тогда не сопи и голову попрямей! Диктовка продолжалась.
   Вдруг Лизиха опустила книгу и грозно глянула в самый конец стола:
   - Николай, ты что, стервец, к Митеньке всё заглядываешь? Привык на чужой шее ехать. Пересядь на другое место!
   - Я не к Митеньке вашему заглядываю,- вспыхнул Коля,- а гляжу, как ваш Митенька сам с книжечки сдувает. Вот посмотрите!
   И, не дав никому опомниться, Коля схватил книжку, которой Митя отгородился от соседа, и подал Елизавете Александровне.
   - Да-а-а-а, хрестоматия...- даже немного растерявшись, сказала Лизиха.Митенька, что же это ты бабушку обманываешь?
   - Я вас не обманывал! - дрожащим от негодования голосом воскликнул Митя.- Я и не заметил, какая это книга. Вот честное слово! Вот крест божий! - И он трижды истово перекрестился на икону,
   - Верю, верю, голубчик,- успокаиваясь, ответила Елизавета Александровна.- Возьми другую книжку, отгородись от них.
   После диктанта все отдали Елизавете Александровне свои тетради и пошли по домам обедать.
   Мы вышли общей ватагой.
   - А ловко ты его подсадил! - радовался Борька, хлопая Николая по плечу.- Молодец! Как это ты
   углядел только? Вот тебе и Митенька - паинька-мальчик. Да вот и он, лёгок на помине.
   В это время мимо ребят проходил Митя. Он злобно взглянул на Николая, но тут же придал своему личику ласковое выражение.
   - Эх, Коля, Коля! - сказал он.- Зря ты на меня наклеветал, ей-богу, зря! Ну да бог с тобой. Я обиды не помню.
   - Иди, иди, пока не подсыпали! - крикнул Борька, грозно направляясь к Митеньке.
   Но тот решил больше не продолжать беседу и торопливо засеменил ножками по расчищенной тропинке. Каждой хорошо одетой женщине он уступал дорогу и, сняв шапочку, здоровался.
   - Какой вежливый, милый мальчик! - слышалось ему вслед.
   В пять часов, когда мы все снова собрались в школе готовить уроки, нас ждало неожиданное и весьма занятное известие: Елизавета Александровна раздала ребятам тетрадки диктанта. Каждая ошибка была подчёркнута синим карандашом, а в конце страницы подведён итог. "Победителем", как всегда, оказался Борька: он сделал ошибок больше всех - двадцать три. Но этот рекорд никого особенно не удивил, даже саму Елизавету Александровну. Меньше двадцати ошибок у Борьки никогда не бывало. Самая интересная новость заключалась совсем в другом: Митенька - краса и гордость всей школы, не делавший почти никогда ни одной ошибки,- в этот раз сделал девять, и все девять во второй половине диктанта.
   Эта новость шёпотом облетела сразу всех ребят.
   - А что же тут удивительного? - пожал плечами Николай.- Книжку отняли, а писать не умеет, вот и насажал.
   Новость обсуждали все, но огорчены ею были только двое: бабка Лизиха и сам Митенька.
   Лизиха вертела в руках тетрадь своего любимца й упавшим голосом говорила:
   _ Митенька, родной, как же это случилось?
   _ Сам не знаю,- изумлённо открыв свои большие серые глаза, отвечал Митя.
   _ Но почему же все ошибки именно во второй части диктанта, когда книжки не было? Может, ты всё-таки иногда в неё заглядывал?
   - Не заглядывал я! - нервно, с затаённой злобой, но всё с тем же кротким видом отвечал Митя.
   - Тогда почему же именно во второй?
   - Потому что я очень расстроился,- проговорил Митя, и в голосе его задрожали слезы.- Расстроился потому, что вы мне не верите, вы могли заподозрить, что я, что я...
   Дальше он не мог уже говорить, разрыдался и выбежал в переднюю. Бабка Лизиха кряхтя, но всё-таки быстро поднялась с кресла, тоже побежала вслед за ним.
   - Ну, прости, прости, родной, старую бабушку...- слышались из передней её ласковые слова, столь непривычные именно для неё.
   Вскоре оба вернулись в комнату, оба расстроенные, но вполне примирённые. Митя сосал леденец, стараясь хоть чем-нибудь подсластить свою горькую участь.
   В этот же вечер бабка Лизиха нещадно отодрала Борьку и Николая, чтобы слушались, чтобы учились лучше, вообще - сами знают, за что!
   Всё это случилось в субботу, значит, на следующий день можно было отдохнуть и от учения, и от самой бабки Лизихи.
   КТО БОЛЬШЕ ПОЙМАЕТ!
   Хорошо, что Михалычу в своё время пришла в голову счастливая мысль: устроить в птичьей вольере Дверцу побольше, чтобы в неё молено было пролезать
   не только мне, но и маме. Эта деталь оказалась совсем не лишней, так как основной уход за нашим птичьим хозяйством постепенно перешёл в руки мамы. Я, правда, тоже помогал - изредка чистил клетку, кормил и поил птиц, но учение в школе отнимало слишком много времени. Придёшь уже поздно вечером, немножко погуляешь - и спать, а утром ещё по-тёмному опять в школу. Когда же тут думать о птицах! А их количество в нашей вольере всё увеличивалось.
   Каждое воскресенье мы о Петром Ивановичем занимались ловлей сеткой. А кроме того, в его и в нашем саду были развешаны западни-самоловы, и в них тоже частенько попадалась добыча.
   Держали мы в вольере только щеглов и снегирей. Правда, в западни часто попадались синицы, но мы их тут же выпускали. Пётр Иванович говорил, что синица хоть и маленькая, а зловредная птичка: она очень драчлива и, если держать её вместе с другими мелкими птицами, может их сильно поранить, даже заклевать до смерти.
   Я до сих пор не знаю, есть ли в этом хоть доля истины. Но тогда мы с Михалычем твёрдо решили синиц в общей вольере не держать. А отдельных клеток у нас не было, да и зачем они? Только успевай и с этим-то хозяйством управляться!
   Бывало, утром мы с Серёжей в школу торопимся, а мама надевает фартук, повязывает голову платком и лезет с веником в вольеру. Птицы давно уже к ней привыкли. Она им кормушки чистит, корм сыплет, а они на голову, на спину ей садятся, скачут, как по веткам, чирикают. Мама сердится, ворчит.
   - Наказание, да и только. Надо кур идти кормить, а тут изволь пустяками заниматься, за воробьями ухаживать. А кому они нужны? Выпустили бы на волю, и дело с концом! Мучение, и только!.. Да отвяжитесь вы! - отмахивается она от слишком уж нахальных щеглов, которые не хотят ждать, пока мама
   нальёт им воду в купальницу, а пытаются искупаться прямо в тазике.- Ну, что с ними поделаешь, опять всю измочили!
   И мама гонит от себя прочь выкупавшегося щегла:
   - Куда ты, негодник, на голову лезешь? Вон сядь на жёрдочку, там и отряхивайся.
   Но я вижу} маме самой очень нравится, что птицы такие доверчивые и так хорошо её знают.
   Ах, как не хочется уходить в школу! Как было бы хорошо залезть в вольеру вместе с мамой и помогать ей! Однако делать нечего - уже скоро девять, надо спешить.
   Только воскресный день был уже полностью в моём распоряжении. Но и тут некогда ухаживать за птицами - нужно идти на ловлю новых.
   И вот однажды в ловлю птиц решил включиться и сам Михалыч. Я был этому очень рад - ведь если Михалыч за что-нибудь возьмётся, тут уж дело закипит.
   В нашем саду тоже расчистили точок. Пётр Иванович смастерил нам вторую сетку, точь-в-точь такую же, как у него, приладил её. И я начал приманивать к точку птиц.
   Каждое утро перед школой забежишь, бывало, на одну минуточку в сад и бросишь две-три пригоршни конопли на точок. А на сучки соседних яблонь развесишь грозди рябины. Вот и дело с концом!
   Наконец наступило воскресенье, тот счастливый день, когда нам с Серёжей не надо идти в школу, а Михалычу на работу.
   С самого раннего утра Серёжа, сунув в карман пару бутербродов, отправился на весь день кататься с ребятами на лыжах. Ну, а мы с Михалычем решили попытать счастья - половить птиц в нашем саду. Признаюсь, я очень волновался, потому что Пётр Иванович тоже хотел половить у себя в саду. Кто же больше поймает, кто победит?
   Беседки, где бы можно было сидеть и поджидать у нас в саду не было. Поэтому взамен её мы с Серёжей накануне соорудили из снега настоящую крепость. А чтобы наблюдать из неё за точком, проделали в снежных стенках несколько глазков. Для сидения поставили два толстых чурбана. Позади одного даже врыли в виде спинки ставню от окна. Это - Михалычу. Получилось прямо настоящее кресло, только подлокотников не хватало.
   Ещё в субботу пригласили в сад Михалыча "для примерки". Он, кряхтя и отдуваясь, но с явным удовольствием влез внутрь крепости, уселся в "кресло" и сказал:
   - Превосходно!
   Даже папиросу там выкурил. Значит, всё в порядке. Только бы в воскресенье погода дело не подпортила.
   Но погода с утра оказалась отличная. Ясная, тихая, с лёгким морозцем.
   И вот мы с Михалычем прямо после утреннего чая оделись потеплее - ив сад.
   Михалыч устроился поудобнее в самодельном кресле, огляделся по сторонам и весело продекламировал из "Горя от ума":
   За третье августа;
   засели мы в траншеи
   Ему дан с бантом, мне на шею.
   Посмотрим, у кого сегодня дело с бантом получится: у нас или у Петра Ивановича?
   - Конечно, у нас! - уверенно заявил я.- Я ведь каждое утро птиц к нашему точку приманивал, а Пётр Иванович не очень-то это делает. Когда подсыплет приманку, а когда и забудет.
   - Ну, поглядим, поглядим,- ответил Михалыч.- Заранее петушитьоя нечего. Цыплят, говорится, по осени считают.
   - Да, а кто же у нас за верёвку дёргать будет? 
   небрежно, как бы о чём-то совсем незначительном, спросил я.
   - - Мне кажется, - так же небрежно ответил Михалыч, - лучше первому дёргать мне. У меня, знаешь, рука ненадёжней, потвёрже. А то ты, пожалуй, ещё заволнуешься, всё дело испортишь.
   - Почему заволнуюсь, почему испорчу? - вспыхнул я. - Я каждое воскресенье ловлю, а вы только первый раз.
   - Ах, ты вечно о глупостях споришь! - немного раздражаясь, ответил Михалыч. - Ну хорошо, давай жребий бросим.
   - Вот это дело!
   Жребий бросили. Дёргать за верёвку досталось
   мне.
   - Ну, только не торопись, не волнуйся! - поучал Михалыч. - Слушай, когда я скомандую.
   "Почему я должен его команду слушать? - с возмущением думал я. - Первый раз ловит, а уже командир!" Но я не хотел ссориться и ничего не ответил.
   Мы замолчали, стали пристально смотреть каждый в свой глазок.
   Вот на точок прилетела синица, за ней вторая, третья.
   - Дёргай! - шепнул Михалыч.
   - Зачем? Мы же их не ловим, только пугать.
   - Попробуем, как сеть действует.
   "Э, нет, - подумал я, - меня не проведёшь: я дёрну, а потом его очередь".
   С самым невинным видом я передал Михалычу конец верёвки:
   - Дёрните, если хотите проверить.
   - Нет, правда, не стоит их зря пугать, - с таким же невинным видом ответил он.
   Мы отлично без слов поняли друг друга.
   Прошло с полчаса. Синицы одна за другой так и летели на наш точок. Потом пожаловала целая стайка воробьев. Они тоже расселись на точке и начали торопливо клевать коноплю.
   - Вот и воробышки прилетели позавтракать,- добродушно сказал Михалыч.Хоть и вороватая птица, а люблю их. Уж больно они весёлые, говорливые. Особенно весной, такой крик поднимут... А ведь теперь, брат, и до весны не так уж долго осталось, доживём как-нибудь.
   Я утвердительно кивнул головой.
   Меня начинало тревожить: "Почему же ни щеглы, ни снегири к нам не прилетают? Может, они и совсем в наш сад залетать не будут, может, он им чем-нибудь не по душе. Зря тогда мы с Серёжей и точок расчищали и крепость строили. Всё зря". Но главное меня беспокоило, что сейчас делается в саду Петра Ивановича. Наверное, он уже парочку щеглят накрыл, а может, и куда больше. Вот обидно-то будет. Он, конечно, не скажет, но подумать подумает: "Ну какие они птицеловы, куда им со мной тягаться".
   От таких мыслей на душе становилось тревожно и горько. Даже не радовало чудесное зимнее утро.
   А утро было действительно на редкость-как будто серебряное. Густой иней убрал, опушил все ветви деревьев. Даже каждая самая тоненькая веточка была украшена длинными блестящими иглами.
   Синее небо, и на его фоне серебряные кроны деревьев. Что может быть величественнее и красивее этого? Но мне, признаться, в тот день было не до созерцания красоты.
   Прошёл ещё час. Шапка на голове Михалыча, его брови и усы заиндевели, и он стал походить на сказочного деда-мороза.
   Вероятно, для большего сходства он изредка негромко, внушительно покрякивал.
   Но ожидаемое часто приходит тогда, когда уже отчаешься его ждать. Так случилось и в этот раз.
   Михалыч уже несколько раз поглядывал на лёгкий дымок из кухонной трубы и наконец робко произнёс:
   - А не пора ли нам пойти закусить?
   - Подождём ещё хоть немножко! - взмолился я.
   __ Да чего же, собственно, ждать? Видишь, не летят сегодня.
   __ Может, прилетят.
   - Очень сомнительно. Ну, подождём ещё с полчасика,- вздохнув, согласился Михалыч.
   Однако ждать нам не пришлось. Почти тут же мы вдруг услышали звонкие, переливчатые голоса. И целая стайка довольно крупных птиц, величиной со скворца, расселась по верхушкам деревьев.
   Я замер от восторга и тайной надежды. Таких красавцев я видывал только на картинках. Это были свиристели, наши зимние гости с далёкого севера 
   из тайги.
   Перышки у них были коричневато-розовые, крылья и хвост чёрные с белыми, жёлтыми и малиновыми полосками. Но особенно хорош был хохол на голове, как будто лихо зачёсанный к затылку.
   Свиристелей явно прельстили ярко-красные ягоды рябины, развешанные пучками на соседних с точком деревьях и по кустикам на самом точке.
   Проголодавшиеся птицы, не задумываясь, подлетели к ягодам на деревьях и давай их клевать.
   Я натянул верёвку. Сейчас слетят на точок. Так и есть! Один уже слетел на кустик посреди точка. Вот и
   другой.
   - Лови, лови! -зашептал мне Михалыч. Я судорожно затряс головой: "Рано. Сейчас и другие подсядут".
   - Лови, улетят! - И Михалыч потянулся к
   верёвке.
   Я хотел отстраниться, нечаянно дёрнул сам, да слабо. Сетка как бы нехотя взвилась и упала на точок, укрыв его только наполовину. Вся стая свиристелей взвилась и улетела.
   - Что вы наделали?! - в отчаянии завопил чувствуя, что сейчас расплачусь.
   - А ты что ж не ловишь? Заснул, что ли?
   - Да они все бы к нам слетели. Эх, вы! Не буду с вами ловить. Ловите один! - И я, уже не в силах сдержаться, разревелся и побежал домой.
   - О чём ты плачешь? - перепугалась мама.
   - Михалыч... Михалыч всё дело испортил! Я бы свиристелей поймал, а он испортил.
   - Не плачь из-за пустяков,- старалась успокоить мама,- ещё прилетят, ещё поймаешь.
   - Нет, не прилетят! Редкие птицы.- Больше не прилетят.
   Пришёл Михалыч. Вид у него был крайне смущённый.
   - Ну, извини, брат! - подошёл он ко мне.- Ну, давай мириться. Правда, погорячился я малость.
   Мир у нас состоялся очень скоро. И, чтобы хоть чем-нибудь меня утешить, Михалыч предложил пойти в кабинет проверить, в каком состоянии находится его ружьё, промазать его ещё разок. Да и поднабить патронов к будущей весенней охоте.
   Я быстро развеселился. Вечером пришёл Пётр Иванович, принёс нам пойманных им трёх щеглов. Михалыч рассказал ему о том, как он помешал мне поймать свиристелей и выйти победителем в сегодняшней ловле.
   Пётр Иванович слушал внимательно, кивал головой, а потом сказал:
   - Хуже быть не может, когда двое за верёвку хватаются. Тут обязательно осечка получится.
   С общего согласия решено было сегодняшнее состязание в ловле не считать,
   Всё это было очень хорошо. Одно плохо, что свиристелей уже не вернёшь. Забегая вперёд, скажу: это была единственная возможность поймать северных залётных гостей. Больше ни к нам, ни к Петру Ивановичу эти птицы в сад не залетали.
   ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬ
   Вскоре со мной произошло одно маленькое происшествие. Оно случилось тоже в нашем саду.
   Посреди сада рос большой старый дуб. Его ствол был узловатый, суковатый, и по нему очень удобно забираться довольно высоко до развилки толстых сучьев. В этой развилке мы с Серёжей летом частенько сиживали. Зимой на дуб ни я, ни Серёжа не лазили: и лезть в тёплой курточке неудобно, да и делать на дереве нечего - холодно и ветер насквозь пронизывает.
   Но однажды мне пришла в голову блестящая идея. В передней у нас в уголке стоял большой дождевой зонтик Михалыча. Осенью, а то и летом Михалыч часто брал его с собой, когда во время дождя ходил к больным. Зимой же зонтик стоял без всякого употребления.
   "А что, если взять его, залезть с ним на дуб, раскрыть там зонтик да и спрыгнуть с ним в снег. Никогда не упадёшь, если покрепче держать двумя руками; так и спустишься вниз, как огромный осенний лист".
   Сказано - сделано. И вот я, выбрав подходящий денёк - тихий, не холодный, забрался с зонтом на дуб. Забрался и поглядел вниз. Во дворе за забором мама кормила кур.
   Какая удача, что ветерок дует как раз в направлении двора. Воображаю, как изумится мама, когда я пролечу над её головой и крикну: "Здравствуй!" Наверное, я опущусь уже за двором на улице. Только бы под лошадь не попасть. Я посмотрел на улицу. Пусто, ни одной подводы. Я раскрыл зонтик. "Ну, Раз, два, три!"
   Прыжок. Какой-то треск вверху. Зонт вырвало из Рук, и я, считая сучья, полетел на землю. Хорошо, что сучья не дали сразу упасть, хорошо, что внизу был снежный сугроб.
   Я сразу же вскочил на ноги, глянул на дуб. Мой зонт, вывернутый вверх, беспомощно качался на сучьях. С огромным трудом я достал его оттуда. Весь он был перекорёжен, никак не закрывался. Кое-как я всё-таки его закрыл.
   Счастье, что мама ничего не видела. Я крадучись пробрался в переднюю, поставил изуродованный зонтик на прежнее место и как ни в чём не бывало снял тёплую курточку.
   "Боже мой, да она вся изорвана! Всюду клочья ваты торчат. Будто меня целая стая собак рвала". Ничего не поделаешь, придётся просить маму зашить. Но что ей скажешь, как я так изодрался? Открыть всю правду опасно - может очень рассердиться. Скажет: ещё руки-ноги переломаешь. Ну, придумаю что-нибудь.
   Пришёл через часок в мамину комнату. Как можно ласковее прошу:
   - Мам, зашей, пожалуйста, дырочку.
   Мама только взглянула на меня, даже руками всплеснула:
   __ Кто ж тебя так изодрал? Всё лицо в царапинах! Подрался, что ли?
   - Нет, я упал немножко.
   __ Упал?! - изумилась мама.- На что же ты так упал? На колючий куст?
   - Да, там в саду кустик один, смородины...
   Мама поглядела на мою куртку:
   _ Батюшки мои! И вся куртка в клочьях. Нет, это ты врёшь, что на куст упал. Сознавайся сейчас же, кто тебя так разукрасил!
   В это время в комнату вошёл Михалыч.
   - О-о-о! Хорош! - воскликнул он.- Как воронами весь исклёван. Где ж это ты умудрился?
   Ничего не поделаешь, пришлось признаться.
   К моему изумлению, мама не очень рассердилась. А когда я рассказал, как хотел пролететь над ней и поздороваться, даже рассмеялась.
   И Михалыч веселился от души.
   - Ах ты, горе-воздухоплаватель! - сказал он, потрепав меня по плечу.Выдрать бы тебя следует, вконец сломал мой зонтик. Ну, да не буду драть, пусть это Елизавета Александровна за меня сделает. Её, сам говоришь, особо просить не приходится.
   Михалыч напророчил. Вечером, приготовляя уроки, я зазевался и нечаянно перевернул локтем чернильницу. И на клеёнку и на скатерть - всюду попало.