Скребицкий Георгий. От первых проталин до первой грозы

   И я нюхаю, изо всей мочи втягиваю в себя бодрящий запах весеннего леса.
   Зорко оглядываюсь по сторонам. Всматриваюсь в пёстрый полог опавшей листвы не примечу ли где-нибудь под кустом притаившегося лесного кулика-вальдшнепа.
   Вальдшнепа нигде не видно, но зато на полянке, возле большой светлой лужи, я замечаю что-то розовато-синее. Бегу поглядеть. Это распустился цветок медуницы. На толстом зелёном стебле красуются отдельные цветочки, похожие на крохотные кувшинчики; верхние из них нежно-розовые, а те, что пониже,- лиловые.
   - Михалыч, почему это у медуницы цветы разного цвета? - спрашиваю я.
   - От времени,- говорит Михалыч.- Сначала они розовые, а затем через денёк-другой синеют. Михалыч глядит на цветок, любуется им.
   - Ме-ду-ни-ца! - как-то нараспев говорит он.- Помнишь, Юра, как вспоминает о ней Садко в подводном дворце водяного царя:
   Теперь, чай, и птица, и всякая зверь
   У нас на земле веселится;
   Сквозь лист прошлогодний пробившись, теперь
   Синеет в лесу медуница.
   Во свежем, в зеленом, в лесу молодом
   Берёзой душистою пахнет 
   И сердце во мне, лишь помыслю о том,
   С тоски изнывает и чахнет.
   Сколько, сколько раз читал мне Михалыч эти стихи по вечерам в своём кабинете! Но здесь, в весеннем лесу, когда я собственными глазами вижу цветок медуницы среди прошлогодней опавшей листвы, знакомые строчки звучат как-то по-новому, как-то особенно ярко.
   Мы выходим на небольшую поляну. Вокруг неё толпятся молодые берёзки. Посредине синеет, как продолговатое зеркало, весенняя лужа, полная до краёв прозрачной снеговой воды.
   Я подбегаю к ней, заглядываю в воду. Она так чиста, что на дне отчётливо виден каждый прошлогодний листок, каждая затонувшая веточка.
   По поверхности лужи оживлённо плавают лягушки. Они таращат на меня выпученные глаза, но не боятся, не хотят нырять, наоборот, как бы здороваясь со мной, они издают какие-то урчащие приветственные звуки.
   - Здравствуйте, здравствуйте! - отвечаю я им.- Поздравляю вас с лёгким паром!
   - Да они вовсе не купаться пришли,- говорит, подходя ко мне, Михалыч.Они за важным делом сюда пожаловали: икру откладывать.
   Мы отходим к краю поляны. Михалыч садится на широкий пень, прислоняет к берёзе ружьё, вынимает папиросу, закуривает.
   - Хорошо, братец мой! Вот до весны и дожили.
   Уже вечереет. Солнце, как начищенный медный таз, будто висит над дальним лесом. Оно совсем не слепит глаза, такое огромное, красноватое. А вот прямо на нём появилось длинное серебристое облачко.
   - Глядите, рыбу в медный таз положили,- показываю я Михалычу.
   - Да ты уж вечно придумаешь! - улыбается он и тут же добавляет:- Вот как закатится солнце за лес, так тяга и начнётся.
   - Ой, хоть бы скорее садилось! - говорю я, от нетерпения перепрыгивая с ноги на ногу.
   - Всё в своё время будет,- отвечает Михалыч.- А ты не прыгай. Погляди лучше, как хорошо кругом, послушай, как птицы поют. Дрозды-то, дрозды что разделывают!
   Действительно, из ближайших кустов слышится отчаянная трескотня дроздов.
   Рыжеватая сойка быстро перелетает через поляну, скрывается в лесу. И сейчас же оттуда раздаётся её громкий неприятный крик, похожий на крик испуганной кошки.
   ее
   Наконец солнце совсем скрылось за лесом. По небу ярко разлилась тёплая вечерняя заря. Птичий гомон стал понемногу стихать. Зато громче и возбуждённее заурчали в луже лягушки.
   - Ну, брат, теперь давай смотреть и слушать,-сказал Михалыч.- Станем вот тут, под берёзой. Здесь нас не очень заметно.
   Мы устроились получше и замерли в ожидании. Я изо всех сил напрягал слух и зрение. Очень хотелось первому услышать желанного долгоносика. Но не так-то это легко, когда лягушки без удержу разворчались в луже. А тут ещё певчий дрозд уселся на самой вершине старой берёзы и засвистел, защебетал на весь лес. Попробуй-ка в такой шумихе услышать хорканье вальдшнепа.
   - Слушай, летит! - взволнованно шепнул Михалыч.
   - Где, где? - Я ничего не слыхал.
   Но Михалыч только рукой махнул: молчи, мол, и, приготовив ружьё, стал напряжённо глядеть вдаль, туда, где над мелколесьем широким золотым потоком разлилась заря.
   И вдруг я ясно увидел над верхушками молодых берёзок тёмный силуэт какой-то забавной, бесхвостой птицы с голубя величиной.
   Мерно махая короткими крыльями, птица летела над мелколесьем. В тот же миг я услышал и её голос: короткий, отрывистый посвист: "Сцик-сцик, сцик-сцик!"- и затем низкое гортанное хорканье: "Хор-хор, хор-хор!"
   Вальдшнеп! В этом не было никакого сомнения. Сколько раз зимой Михалыч рассказывал мне о тяге, подражал голосу лесного долгоносика. Теперь мы оба затаив дыхание вслушивались в эти странные, ни с чем не сравнимые звуки и следили за направлением полёта желанной птицы. Увы! Вальдшнеп пролетел шагов за двести от нас, далеко вне выстрела. Вот он и скрылся за верхушками леса.
   Снова минуты томительного ожидания. Но теперь' я уже слышал, как именно кричит настоящий живой вальдшнеп, знал, к чему прислушиваться, чего ожидать. И вот до моего уха донёсся едва уловимый уже знакомый посвист. Громче, ещё громче.
   - Летит, летит! - задыхаясь от волнения, зашептал я.
   - Где, где? Не слышу!
   - Да вон, где-то справа.
   Свист и хорканье раздались уже отчётливо. И прямо на нас из-за ближайших берёзок вылетел вальдшнеп. Он летел на зорьку и казался уже не тёмным, а каким-то рыжим. Особенно чётко был виден его прямой, как палочка, опущенный книзу клюв.
   Мне показалось, что он не летит над лесом, а собирается сесть к нам на поляну. Но в это время над самым ухом грохнул выстрел. Вальдшнеп метнулся в сторону. Снова выстрел. И лесной долгоносик, как бы не придавая больше значения этим оглушительным звукам, так же ровно махал крыльями и, так же свистя и хоркая, полетел дальше над лесом.
   - Эх, досада какая! Прямо на голову налетел,- огорчился Михалыч, доставая папиросу и нервно закуривая.- Не мог же я так промахнуться. Видно, порох старый, отсырел, негоден совсем.
   - Значит, домой сейчас, больше стрелять не будем?! - ужаснулся я.
   Но Михалыч покурил и немножко оправился от волнения.
   - Ну, почему же не будем? - сказал он.- Один патрон мог отсыреть, а другие хорошие.
   Вновь началось мучительное ожидание. Несколько раз мы слышали желанные посвист и хорканье, несколько раз видели пролетающих вальдшнепов, но все они летели далеко вне выстрела.
   Начало быстро смеркаться. Небо посинело, в нём уже зажигались первые тусклые звёзды, а заря над лесом почти совсем погасла.
   68
   - Ну, пора домой! Сегодня опять без дичи,- грустно сказал Михалыч, вскидывая ружьё на плечо.
   - Стойте, летит! - чуть не вскрикнул я.- Вот он, над нами.
   Тёмный силуэт птицы едва был заметен в сумерках вечера.
   - Не вижу!
   Вальдшнеп вылетел на зарю.
   - Ах, вот он!
   Выстрел, второй... И птица, взяв наискось вниз, будто нырнула в тёмную чащу леса.
   - Кажется, готов! - возбуждённо крикнул Михалыч, бросаясь в ту сторону, где исчез вальдшнеп.
   Издали в темноте там казалась густая чаща, а на деле это была редкая поросль березняка и осинника. Но разве найдёшь в темноте птицу такой же окраски, к;ак опавшие листья и сухая прошлогодняя трава? Обыскали всё кругом, кажется, каждую ямку, каждую кочку осмотрели. Михалыч сжёг почти все спички. Нет, нигде нет.
   - А может, он и не упал,- сказал Михалыч.- Вальдшнеп частенько после выстрела кувыркнётся вниз, а потом выровняется и полетит дальше. Пойдём, брат, домой. Всё равно ничего не увидишь.
   Я уныло поплёлся вслед за Михалычем. Прошёл мимо молоденькой берёзки. Вдруг мне показалось, что на ней что-то шевельнулось. Птица, зверёк? Я приостановился. И вот прямо перед моими глазами, в развилке ствола, вновь едва заметно кто-то шевельнулся.
   Не раздумывая, я протянул руку и схватил что-то тёплое, покрытое перьями.
   - Вальдшнеп! Ура, вальдшнеп! - завопил я на весь лес.
   - Какой вальдшнеп, где он? - подбежал ко мне Михалыч.- Где ты его нашёл? Ай да молодец!
   На дереве, ещё живой был, крылышком затрепыхал.
   Я показал развилину на стволе берёзы.
   - Это он, падая, значит, застрял здесь,- догадался Михалыч.- И трепыхнулся в последний раз. А может, ветерок крыло пошевелил, ты и заметил. Ну и глаза! Прямо как у совы - даже ночью видят.
   Михалыч снял с плеча сумку, положил в неё убитого вальдшнепа и надел сумку мне через плечо.
   - Неси сам. Это твоя добыча.
   - И ваша тоже, ведь вы его застрелили.
   - Ну хорошо, пусть общий будет! - ответил Михалыч.- Ради такой удачи нужно посидеть минутку - папиросочку выкурить.
   Мы сели посреди полянки на бугорок над самой лужей. Оттуда слышалось мелодичное урчанье лягушек.
   Голубая, похожая на светлячка звезда неярко отражалась в тёмной воде.
   Михалыч взглянул на неё и, будто припоминая что-то, стал читать стихи А. Толстого:
   И глушь, и тишина. Лишь сонные дрозды Как нехотя своё доканчивают пенье; От луга всходит пар... Мерцающей звезды У ног моих в воде явилось отраженье...
   Он помолчал немного и продолжал:
   Но отчего же вдруг, мучительно и странно, Минувшим на меня повеяло нежданно...
   И снова предо мной, средь явственного сна, Мелькнула дней моих погибшая весна?
   Да, брат, "погибшая весна",- повторил он, вставая.- Грустно всё это. Но ничего не попишешь.
   - Что же тут грустного: и тяга хорошая, и вальдшнепа нашли? - удивился я.
   - Проживи, сколько я прожил, тогда поймёшь,- ответил Михалыч.
   И мы пошли в деревню.
   КАК МЫ ИГРАЛИ В ПАПУ И МАМУ
   Пришёл я однажды с гулянья, а у нас гости. Приятели Михалыча зашли в карты - в преферанс - поиграть. Все они старые, такие же, как сам Михалыч. Какой в них интерес! Я уж хотел к себе в комнату пройти. Вдруг слышу, мама зовёт:
   - Юра, иди сюда! Куда ты прячешься?
   Вхожу и вижу: на диване рядом с мамой сидит какая-то девочка. Только взглянул на неё, сразу понял - красавица. Личико кругленькое, носик пуговкой, а больше я ничего и не заметил - в глазах какой-то туман. Не помню, как и подошёл, как поздоровался, ведь до этих пор у меня ни одной знакомой девочки не было.
   А мама совсем спокойно говорит, как будто ничего особенного и не случилось:
   - Познакомьтесь, дети. Это наша новая соседка - Катя. Она приехала в Чернь к своему дяде. Будет жить рядом с нами. Можете и играть и гулять вместе. Покажи ей, Юра, свои игрушки.
   Я стоял перед диваном, слушая мамины слова, но вряд ли понимал их смысл. Что же мне теперь делать?
   Выручила сама Катя. Она вскочила с дивана, протянула мне руку и весело, по-приятельски сказала:
   - Ну, бежим. Покажите, что у вас есть интересного.
   Этот простой, дружеский тон сразу вернул меня к действительности. И как хороша была теперь эта действительность! Мы взялись за руки и побежали в соседнюю комнату.
   Я тут же вытащил и показал Кате все свои сокровища - в основном крючковатые палки и корешки. Одни из них изображали птиц, другие - зверей. Особенно хороша была большая коряжина. Её я с трудом притащил из леса. Вся серая, головастая, очень похожая на медведя. Даже Серёже она нравилась.
   Мы её частенько вытаскивали в сад, прятали в кусты и устраивали медвежью охоту.
   Но, странное дело, все эти замечательные вещи Кате, кажется, совсем не понравились. Зато она очень обрадовалась кубикам и сразу предложила:
   - Давайте строить из них квартиру. Выстроим столовую, гостиную, спальню... А куклы у вас есть?
   Я в смущении ответил, что нет.
   - Так кто же будет жить в нашей квартире?
   - Не знаю. Может, солдатиков можно?..
   - Нет, солдатики не годятся,- строго ответила она.
   - А медвежата плюшевые тоже не годятся?
   - Ну, какие же это дети! - возмутилась Катя.- А впрочем, покажите.
   Я достал из шкафа медвежат, обезьянок и зайчонка.
   - Какие смешные! - расхохоталась Катя.- А знаете - ничего. Мы их сейчас оденем в штанишки, в платьица. Они будут наши сынки и дочки. Наверное, у вас и посуды игрушечной нет?
   Я смущённо покачал головой.
   - Так я и знала. Эх вы, мужчины, никакого уюта создать без нас не можете!
   И она презрительно покосилась на мои сучки и палки. Я чувствовал свою вину, но не знал, как её исправить.
   - Не горюйте,- вдруг ласково сказала Катя.- В следующий раз я принесу свою кукольную посуду и даже, пожалуй, куклу Матильду тоже в гости к вам приведу. А сейчас давайте вырезать из бумаги и клеить штанишки и юбочки для наших детей. Надеюсь, бумага и клей у вас найдутся.
   Бумага нашлась, даже разноцветная, клей тоже, нашлись и какие-то тряпочки. И мы с жаром принялись за работу.
   Какой это был замечательный вечер! Как мне было грустно, когда Катю позвали идти домой. И ей, видно, тоже очень не хотелось уходить.
   -Я обязательно к вам на днях опять приду,- кивнула она мне на прощанье.
   В эту ночь я никак не мог уснуть. Всё думал о Кате, о том, что она скоро опять придёт и принесёт с собой настоящую крохотную посуду. Думал о том, что плюшевые мишки и зайчата теперь наши сынки и дочки... От всего этого сладко сжималось сердце и совсем не хотелось спать.
   - Почему ты ворочаешься, не спишь? - недовольно проворчала мама.Наверное, блохи кусают? Говорила тебе - не клади Иваныча на постель. Вот блох и напустил. Сейчас простыню ромашкой посыплю.
   Ах, мама, мама! Разве могла она угадать, что творилось в моей душе? Пусть сыплет в постель ромашку, пусть хоть засыплет ею весь дом. Но ей не убить того счастья, которым теперь полно моё сердце.
   Чтобы не сердить маму, я свернулся калачиком в постели, стал Думать о Кате, о предстоящих чудесных днях; всё думал, думал да и не заметил, как заснул.
   Наступили поистине волшебные дни. Мы с Катей совсем подружились, постоянно бегали друг к другу, играли в папу, маму и деток. Катя сшила всем моим зайцам и медвежатам штанишки, платьица, юбочки. Они пили и ели из настоящих крохотных чашечек, блюдечек. Для такого угощения мама давала нам хлеба, сахару, а иногда и печенья или пастилы. Дети У нас были послушные, они никогда не дрались, не ссорились. Мы с Катей - тоже. Казалось, счастью нашему ничто не угрожает.
   И вот как-то утром приехал Серёжа. Я ему очень обрадовался, начал расспрашивать, что интересного он видел за эти две недели в Москве, ходил ли с мамой в цирк или хотя бы в театр.
   Серёжа охотно обо всём рассказывал и вдруг с изумлением спросил:
   - А это что за зверинец?
   В углу комнаты мной и Катей были выстроены из кубиков комнаты, и в них на крохотных стульчиках чинно сидели за столом наши сынки и дочки.
   - Зачем ты медведей в какие-то лоскуты нарядил? - не понял Серёжа.- Как же мы теперь на них охотиться будем? И клетушки им настроил. Какая
   чепуха!
   Серёжа тут же хотел разорить всю квартиру и сорвать одежду с моих детей. Но я поспешил им на помощь.
   - Не трогай, не трогай! Это наши сынки и дочки!
   - Твои сынки и дочки? - изумился Серёжа. Я тут же рассказал ему о Кате и о том, как мы с ней подружились и вместе играем.
   - Если хочешь, мы и тебя примем с нами играть. Но Серёжа только презрительно усмехнулся:
   - Играть с девчонкой в папу и маму! Нет уж, играйте вдвоём. Я вам не товарищ.
   Не знаю почему, но я вовсе не обиделся на него за такой отказ, даже его пренебрежительный тон меня | вовсе не огорчил. "Не хочет, и не надо,подумал я.- Нам с Катей и вдвоём очень весело".
   В этот же вечер Катя, как обычно, прибежала к нам. Мамы и Михалыча дома не было: они ушли в гости. Я немного волновался, как буду знакомить Катю с Серёжей. Но всё вышло очень просто. Увидя Катю, Серёжа почему-то совсем не растерялся, а поздоровался с нею так, будто знал её уже давным-давно.
   Чтобы не терять золотого времени, я тут же предложил Кате продолжать игру в папу и маму.
   - А вы будете с нами играть? - весело спросила
   она Серёжу.
   __ Нет, не буду,- так же весело и даже небрежно ответил он.
   - Почему?
   _ Потому, что это смешно и глупо. В это только малыши играют.
   И вдруг, к моему изумлению, Катя вся покраснела.
   _ Ну, не хотите, давайте во что-нибудь другое играть,- смущённо сказала она.- Хотите в салочки?
   - Вот в это хочу,- кивнул Серёжа. И тут же крикнул: - Катя салочка! Спасайся кто может!
   Мы побежали от неё в разные стороны. Катя погналась за Серёжей. Вбежали в столовую. Серёжа ловко увёртывался. Катя никак не могла его поймать и осалить. Видя, что меня никто не ловит, я сам подбежал к Кате, дразня её:
   - Салочка, салочка, не боюсь тебя!
   Но Катя даже не обратила на меня никакого внимания, будто меня и вовсе не было. Раскрасневшись и запыхавшись от беготни, она гонялась за Серёжей вокруг обеденного стола и всё повторяла:
   - У, противный, противный, всё равно осалю!
   Наконец Серёжа нарочно поддался ей. Катя его осалила и со смехом побежала спасаться.
   Серёжа - за ней. Они выбежали из столовой к Михалычу в кабинет.
   Чувствуя себя совсем лишним, я уныло поплёлся следом. Кабинет был разгорожен ширмой для приёма больных. Катя с Серёжей меня не видели.
   В кабинете Серёжа сразу же догнал и осалил Катю.
   - Ага, поймал! - крикнул он.- Теперь не пущу,- Он крепко обнял девочку.
   - Пустите же, какой несносный! Катя вырвалась, но не убежала и совсем не рассердилась.
   - Устала, не хочу больше в салки играть,- сказала она, чему-то лукаво улыбаясь.- Жарко очень.- Она подбежала и распахнула настежь окно,
   - Закройте,- сказал Серёжа.
   Катя вопросительно взглянула на него:
   - Почему?
   - Сквозняк. Юра войдёт - простудится,- ответил Серёжа.
   Катя торопливо закрыла. Кажется, ничего обидного не было в словах Серёжи. Но он сказал их таким тоном, что я сразу почувствовал себя, по сравнению с ними, каким-то маленьким, ненужным и смешным.
   Они сели рядышком на подоконник и начали о , чём-то оживлённо разговаривать.
   Я потихоньку вышел из кабинета, побежал в нашу спальню, разрушил, раскидал всю квартиру, где жили наши дочки и сынки, а с них сорвал всю лоскутную
   одежду.
   "Не буду больше играть с ней в папу и маму! - с горечью думал я.- Пусть со своим Серёжкой
   играет!"
   Увы, моя месть оказалась совсем не страшной: больше Катя о наших сынках и дочках ни разу даже
   не вспомнила.
   На этом и кончилась моя первая дружба с первой девочкой, какую я встретил на своём пути.
   НЕХОРОШО БЫТЬ МЛАДШИМ
   Печальный конец моей дружбы с Катей почти совсем не испортил наших отношений с Серёжей.
   Конечно, я на следующий день сказал ему о том, что слышал, как он говорил, чтобы Катя закрыла окно, а то я простужусь.
   Но Серёжа изумлённо взглянул на меня и спросил:
   - А что же тут плохого, что я так сказал? Ведь ты действительно постоянно простуживаешься.
   Что мне было ему на это ответить? Сказать, что он этим унизил меня в глазах Кати, выставил в каком-то недостойном ребяческом виде? Сказать всё это не позволяло моё самолюбие. Ведь это значило бы признаться, что я действительно не ровня им, что я ещё маленький. Поэтому я ничего ему не ответил и постарался поскорее забыть весь этот грустный для меня вечер. Забыть о нём оказалось не так уж трудно, так как Катю вскоре увезли из Черни не то в деревню, не то в соседний городок к каким-то её родственникам. И я совсем успокоился.
   Мы по-прежнему с Серёжей дружили, хотя к этой дружбе у меня начало всё больше и больше примешиваться совсем другое чувство - чувство зависти и грустного признания его превосходства надо мной.
   Серёжа был на два года старше меня и вообще как-то гораздо взрослее, мужественнее.
   Это невольно признавала и мама. Серёжа, например, мог совсем один пойти на реку искупаться или поудить рыбу. А меня одного мама и близко к реке не подпускала.
   - Пойдёт Серёжа удить,- обычно говорила она,- тогда и ты пойдёшь.
   Что поделать? Приходилось подлаживаться к Серёже; а то ещё, глядишь, и не возьмёт с собой. Но обычно он брал меня очень охотно, и мы, как только стало совсем тепло, частенько бегали за мельницу на мелкий брод ловить пескарей.
   Однако во время этих прогулок Серёжа постоянно давал понять, что он мне не ровня,- он старший, и я отпущен только под его ответственность. Поэтому я должен был его слушаться беспрекословно, иначе он грозил вернуть меня домой.
   Иной раз свою власть Серёжа употреблял даже не совсем бескорыстно.
   Помню, я как-то перебрался по камешкам на середину брода, пристроился на большом камне, пустил леску вдоль по течению и ну давай таскать одного пескаря за другим. А Серёжа с берега ловит, у него куда хуже получается.
   Вдруг слышу, Серёжа кричит мне:
   - Куда ты забрался? А ну-ка, иди сейчас же на берег, ещё утонешь, отвечай тогда за тебя!
   - Как "утонешь"? - возмутился я.- Да тут воробью по колено.
   Но Серёжа и слушать не стал:
   - Сейчас же вылезай на берег, а то пойду домой, скажу маме, что ты посреди реки на камнях сидишь.
   Я сразу сообразил, что тогда будет. Мама, конечно, ахнет: "Юра посреди реки, кругом бурлит вода..." Пожалуй, после этого и на рыбалку не пустит.
   Так и пришлось перебраться на берег. А я ведь отлично понимал, зачем Серёжа меня с камня согнал: чтобы я больше его рыбы не наловил. На берегу-то он меня сразу обловит. Ведь он и ловчее меня, и закинет подальше, и подсечёт получше.
   Вообще, несмотря на нашу дружбу, мы с Серёжей во всём соперничали. И надо сознаться, что он во всём был впереди. Я очень ему завидовал. Завидовал даже тому, что он учится у злющей бабки Лизихи, а я ещё не учусь. Его рассказы о её школе, об / ужасных издевательствах над несчастными ребятами \ я слушал как страшную сказку, от которой и жуть \ берёт, и невозможно оторваться.
   - Ты знаешь, Юрка,- таинственным голосом начинал он обычно свой рассказ,- меня сегодня Лизиха так за ухо драла, думал - совсем оторвёт.
   Я замирал от ужаса.
   - За что же она тебя?
   - А вот за что. Велела мне наизусть всю таблицу умножения написать. Я, известно, ни в зуб ногой.
   - Куда ногой?
   - Да молчи, не перебивай. Ну конечно, незаметным образом вытаскиваю из ранца шпаргалочку, кладу её на колени и начинаю сдувать.
   Я с восхищением смотрю на Серёжу. Правда, мне не совсем понятно, откуда и что именно он сдувает, но я чувствую, что за этим кроется какая-то тайна,, какое-то страшное преступление и геройство. А Серёжа продолжает:
   - Дую я, братец мой, уже больше половины содрал, уже шестью восемь, шестью девять валяю. И вдруг как она хвать меня за ухо! Да как заорёт: "Давай шпаргалку, подлец! Вижу - на коленях у
   тебя!"
   От ужаса я широко раскрываю рот. Не прерывая рассказа, Серёжа, так, между прочим, суёт в него палец: "Закрой, а то галка влетит!" - и продолжает:
   - Что тут делать? Эх, была не была! Только она отвернулась, я-раз! шпаргалку в карман, а вместо неё подаю ей какую-то бумажку: "Вот, Елизавета Александровна. Я не списывал. Это так просто, бумажка на колени свалилась". Ну, тут она и разъярилась, вскочила со стула, глазищи выпучила, даже все кровью налились. Видит - обдул я её, а в чём дело, понять не может. Схватила меня за вихры, за уши и давай таскать! "Отдай шпаргалку! - орёт.- Всё равно убью, коли не отдашь!"
   - И ты не отдал? - едва слышно спрашиваю я.
   - Вот дурак-то! - пожимает плечами Серёжа.- Да она ведь на пушку и брала. Если бы отдал, ну и капут мне. Сколько ни зверствовала, я всё на своём стою. Нет у меня шпаргалки, и конец.
   - А если бы она к тебе в карман полезла? Серёжа презрительно усмехался:
   - Эх ты, пупочка-мумочка! Да у меня все карманы с дырками. Я уже давно её куда следует пропихнул. Гляди - учись...
   Серёжа выворачивает карманы штанов и с гордостью показывает огромные дырки. Они кажутся мне какими-то потайными лазейками, в которых бесследно исчезают шпаргалки и прочие таинственные вещи.
   После таких рассказов, выслушанных обычно поздно вечером, "на сон грядущий", я, бывало, долго не Мог заснуть: всё думал о том, что ждёт меня этой осенью, когда я тоже попаду в лапы кровожадной бабки Лизихи. И, чем больше думал, тем безнадёжнее казалось мне моё будущее. А Серёжа, как и подобает настоящему герою, претерпев все дневные школьные ужасы и выйдя из них победителем, спокойно спал, приоткрыв рот, сладко посапывая и даже чему-то улыбаясь.
   С наступлением весны Серёжа всё больше и больше проводил время в школе у бабки Лизихи. Каждую весну она возила всех своих учеников держать переходные экзамены при гимназии в городе Серпухове. Вот Серёжа целые дни и готовился к этим экзаменам.
   В мае он уехал со всей школой в Серпухов, сдал экзамен, перешёл в другой класс и, наверное, счастливый, довольный, покатил отдыхать к своей маме в Москву, а оттуда в Подмосковье на дачу. Я немного поскучал о нём, но долго скучать было некогда - наступало лето, самая чудесная, самая хлопотливая пора.
   ВСЁ СВОИМИ РУКАМИ
   Михалыч всегда чем-нибудь увлекался. Правда, его увлечения очень быстро проходили и сменялись новыми, но, может быть, именно поэтому они были для меня так заразительны и интересны.
   Ещё весной Михалычу вдруг пришла идея в уголке сада устроить свой собственный маленький огород.
   - Ну зачем он тебе? - недоумевала мама.- Любых овощей на рынке сколько угодно. Дарья каждое утро всё свежее покупает. Если времени некуда девать, лучше бы к больным куда-нибудь съездил. Ты смотри, Лупанов всё время разъезжает.
   - Всех денег, мадам, всё равно не соберёшь,- отвечал Михалыч своей любимой поговоркой.- у Лупанова на уме одни только меркантильные интересы. Он и не может воспарить в мечтах. "
   - Ах, если бы у тебя этих интересов побольше было! - вздыхала мама.
   Но Михалыч её уже не слушал.
   -Вы представьте себе, мадам,- мечтательно говорил он,- к ужину подаст Дарьюшка, ну, например, котлеты со свежей картошкой. И вот к ним-то из собственного огорода укропцу нарвать, прямо с грядки, с душком. Или свежего лучку в суп покрошить. Нет, с базара это совсем не то, там всё вялое, пыльное, а тут, можно сказать, прямо с росиночками.