Страница:
Повсюду висел понятный каждому знак — поднятая ладонь внутри красного круга.
«Стой!» ;
Стеклянный киоск КПП под красной черепичной крышей. Рядом вместо забора сетка. Тут же у входа мотоциклы полицейских, телефоны-автоматы…
На противоположной стороне, где камеры, уже не сетка — глухая каменная стена с выступающими «намордниками», а выше, по краю, метра на два еще колючая проволока.
Несколько арабских женщин с передачами арестованным, в белых платках, в платьях до земли, стояли поодаль.
Группа полицейских на тротуаре — чисто выбритые, в рубашках с короткими рукавами, в синих брюках и таких же шапочках с козырьком.
У того, кто стоял к Гии ближе, когда его проводили, под ремень сзади была засунута кобура — фигурная рукоятка с черными «щечками» виднелась снаружи… «Каждому свое…»
Гия отвел взгляд.
Дежурный на КПП поднял шлагбаум. Дальше был короткий двор с увитым зеленью трехэтажным зданием бывшего Русского подворья. Тут была тень. Водитель затормозил.
— Дальше пешком… — пошутил Роберт Дов. Сразу же за входом начиналась лестница наверх с решеткой на лестничной площадке. Проход не был заперт.
В распахнутую дверь мужского туалета была видна широкая религиозная дама в платье до пола, в плоской круглой шляпе. Она водила щеткой по полу…
Поднялись на второй этаж.
В коридоре висели фотографии: полицейские с дубинками, построенные в две шеренги, поджидали демонстрантов…
Коридор, когда Гию проводили, был пуст.
Внезапно полицейские замедлили шаг. Дверь в конце коридора впереди отворилась.
Там кого-то вывели. Повели впереди.
Человек шел между двумя полицейскими. На повороте он вдруг на мгновение открылся.
Гия узнал его.
«Борька Балабан здесь!»
Гия оглянулся на следователя. Их взгляды встретились.
Следователь Роберт Дов с усмешкой следил за ним.
Телевизор в кабинете следователя был из старых, с большим экраном. Гия видел такой: «Telecommander»…
Столы были составлены буквой «Т».
Гию усадили напротив телевизора за приставной стол. В центре, под спортивными вымпелами и картинками, устроился Роберт Дов.
Сверху на телевизор водрузили видеомагнитофон.
Джерри вставил кассету.
— Кино будет? — Голос Гии неожиданно сел.
Роберт Дов понял, ответил на иврите:
— Кен, кен…
«Да, да…»
Появился третий полицейский. Тоже молодой, ровесник Джерри, спортивный, с короткой стрижкой. Типичный уроженец Северного Кавказа.
«Переводчик…»
По знаку следователя Джерри пустил пленку.
На экране был этот же кабинет, в котором они находились. В центре за столом, как и сейчас, сидел Роберт Дов. Его куртка висела поодаль, на плечиках. Выше виднелись те же картины и спортивные вымпелы, флажок на вешалке, какими обмениваются футболисты.
Съемка велась с торца приставного стола, Дов находился постоянно в центре кадра. Справа и слева симметрично сидели двое: кавказец-переводчик и…
Гия не ошибся — Борька Балабан…
На нем была синяя джинсовая куртка; в которой он уехал на курсы электросварщиков.
Роберт Дов задавал вопросы, кавказец-переводчик повторял на русском. Пока Борька отвечал, он записывал, одновременно вслух переводя на иврит…
Пленку перекрутили на начало.
— Хочешь чашку кофе?..
Роберт Дов на экране вышел из кадра, вернулся со стопкой бумажных стаканчиков. Занял место за столом под спортивными вымпелами.
Кто-то сбоку разлил кофе по стаканчикам.
Раздался голос переводчика, обращавшегося к Борьке:
— Одет ты во что был?
Следователь в кадре громко чихнул.
Борька смотрел вниз, на колени.
— Можно закурить? — Он достал сигареты.
— Да.
— На мне была куртка…
— Жакет… — Кавказец переводил, одновременно записывал под копирку в бювар. — Цвет…
— Зеленый…
— Ярукот. Обувь? «Найк», когда полиция поймала…
— Кроссовки эти…
Следователь в кадре высморкался в салфетку, бросил ее в корзину под стол.
Борька курил, не убирая руку от подбородка.
— Ты понял, что ты сделал… Атамевин, ма ата…
— Я был в критическом состоянии…
— Мацавкрити…
Борька сказал странно:
— Напиши, что я прошу, чтобы со мной обращались как с человеком…
Борька погасил сигарету, взял зажигалку. Ему надо было что-то вертеть в руках.
— Потому что я понял свою ошибку, потому что я жалею очень и потому что…
Переводчик с треском вырвал из блокнота лист, подложил копирку под следующий.
Борька подписался в конце листа. «15 AVG» виднелось сбоку на пленке. Переводчик прочитал:
— «Деньги мне были нужны, только чтобы платить за квартиру…» Хочешь добавить?
Гия напрягся: «Что он говорит?!»
— Пиши. У меня очень тяжелое положение. Отец умер, когда мне было тринадцать с половиной лет. Мы с мамой сейчас живем в Израиле хуже, чем нищие…
— «…Как бедные люди».
— Я не мог смотреть на это. Я ушел из дома от мамы, чтобы мама на меня не тратилась.
Зазвонил телефон. Словно протрубила труба.
— Я осознаю то, что сделал. И больше никогда в жизни этого не сделаю…
Роберт Дов на экране почесал спину.
Борька прикрывал лицо ладонью от видеокамеры, курил. Ему было плохо.
Следователь что-то спросил на иврите. Откинулся в кресле. Рука, чесавшая спину, все время находилась за головой.
Гия замер, услышав последовавший затем вопрос:
— Почему вы убили его?.. Вместо того чтобы просто убежать и не трогать его…
— Мы пришли поискать денег. И тут вошел старик. Мы не хотели убивать его. Просто он стал у двери, и у нас не было выхода… Я ничего не помню, только потом в себя пришел. Мне было все равно, взяли мы деньги или нет. Полицейские Ицик и Моше в камере помогли мне понять…
— О'кей… — Следователь на экране продиктовал формулу концовки. Поднялся.
Борька обхватил голову руками.
— Что с тобой?
Борька поднял голову. Пригубил кофе.
По сигналу следователя Джерри выключил телевизор.
Роберт Дов, уже не на экране, а в кабинете, за столом, спросил с усмешкой:
— Что скажешь? Борька правду говорит? Не хотели его убивать?
Гия нахмурился:
— Я этого пацана вообще не знаю.
Гия попал в камеру, которая была в самом конце коридора справа. Камера была угловой…
Гия сразу представил себе, где он находится. Справа за стеной был белоснежный Троицкий собор. Площадь, на которой сидели родственники арестованных. В основном арабки.
Гия перекрестился.
Собор был обычно пуст. В нем можно было бы укрыться, если бы чудом удалось отсюда вырваться. Церковь была из той — другой его жизни. Однажды, когда они шли с Викой, он нашел место, с которого видны были все семь крестов на куполах Троицкого собора и еще восьмой — небольшой, над восточным приделом.
В камере стояли две кровати. На второй лежал пиджак. Его владельца, видимо, увели на допрос. Тут же лежала вырезка из газеты на русском. «Совершенно секретно. Международный ежемесячник». Газета была старой.
«Поезд-призрак»… «Королева крыс»… Внизу с фотографии грустно смотрел Кобзон.
Гия не взял ее в руки. Парни давно объяснили: в тюрьме чужую вещь не берут без спроса.
Сквозь каменные стены звуки снаружи не проникали. Между тем в нескольких метрах, за узкой улочкой Иакова Голдмана, находилась платная стоянка, а по другую сторону автостоянка полиции — миштары.
В белокаменном здании с вывеской «Московский патриархат. Московская духовная миссия в Иерусалиме» в 100 метрах от его камеры размещался Мировой суд по небольшим делам.
Место было связано с Россией.
Все это называлось Русским подворьем в той части города, которая называлась Русским Иерусалимом.
Все это было важно на случай побега…
Когда его вели, он заметил во дворе магазин. Сзади к нему примыкала часовня со странным символом — перечеркнутым овалом с надписью на церковно-славянском: «…ради Сиона и ради Иерусалима не успокоюся…»
«Скорее всего, бежать отсюда невозможно…»
Каменный забор был увит колючей спиралью.
«(Хотя, с другой стороны… Из тюрьмы Ашморет, где когда-то сидел советский шпион Калманович, бежали же двое, прорыв одиннадцатиметровый туннель!..»
В дверях загремел замок.
Двое полицейских ввели напарника.
Худой, с вытянутой головой, небритый уже несколько дней, в шортах на тонких длинных ногах, напарник шагнул в камеру.
— А, гости у нас!
Дверь за ним закрылась.
— Травку пронес? — Он говорил как выходец с Кавказа.
— Нет.
Напарник взглянул внимательно — проверял.
— Ну и дурак! Сейчас бы покайфовали… Сигареты есть?
— Пачка.
— Держи пока.
Он подошел к двери и заорал:
— Рафик! Там я сигареты заказывал купить! — Он орал на русском и на иврите. — Макара? Что случилось?! Что нам тут, подохнуть без курева…
— Говно кури! — крикнули из коридора по-русски. — Суши и разминай!
— Сын б…
Гия достал сигареты:
— Кури.
— Не буду… — Он подошел к двери и долбанул по ней ногой. — Знаешь, какое первое правило израильтянина? — Он обернулся к Гии. — Соблюдать права человека. Второе — непримиримость к нарушениям прав человека. Третье… Ты видел, как они сигналят на дорогах? Машина впереди чуточку только замешкалась — они уже давят кнопку… «Имею право!»
Дверь открылась. Полицейский, не говоря ни слова, бросил на пол пачку самого дешевого курева.
— Дыми.
— Козел…
Напарника звали Илья. Он был из Махачкалы. Ему шили транспортировку наркоты. По делу проходили несколько человек, его первый друг и подельник — араб — сидел в тюрьме Беер-Шевы…
— Тебе что шьют?
— Убийство.
— Убийство?!
— Да.
— Брось. Со мной это не проходит. Ящик пива утащили из паба. Полиция накрыла и посадила… Я их знаю… — Что-то в лице Гии все-таки остановило его. — В самом деле убийство?
— Да.
Гия почувствовал вторую сторону дела, которая отныне поднимала его в глазах тех, кто теперь его окружал.
— Ты один тут?
— С Борькой.
— Рыжий? Дерганый… То смеется, то плачет. Я знаю. Он со мной сидел. Его сегодня утром отправили. Он твой друг? Я и не знал. Нищего, что ли, уделали в Катамонах?!
— Ну!
— Ты — Гия! Ну понятно.
В дверях загремел замок.
— Началось…
Результаты первого допроса Гии Роберт Дов посчитал неплохими.
— Для нас лучше, что он врет… — Дов обернулся к Джерри, тот играл при нем такую же роль, что и хор в греческой драме. — Свидетели тут?
— Да.
— Заводи.
Ленка явилась на допрос вместе с мамашей. На этот раз в ее одежде была перемена: вместо верха был открыт низ. Короткая кофточка заканчивалась на бедрах, ниже начинались колготки.
Роберту Дову показалось, что в самом центре шов разошелся, и он бесцеремонно рассматривал промежность.
— Ну чего он не начинает?!
— Лена! Веди себя как следует!
— Какая жирная скотина!
Роберт Дов намеренно их выдерживал:
— Сейчас придет парень-переводчик…
Ленка только ждала повода, чтобы разораться.
— Ничего не скажу этому козлу… Что он мне может сделать, козел?!
Роберт Дов поднял голову. Насмешливая кривая улыбка не сходила с его губ.
— Лена!
— Ненавижу! Сидит красногубый, яйца чешет…
— Как тебе не стыдно…
Подошел переводчик. До этого он помогал Роберту Дову допрашивать Балабана — спортивный, с крутыми плечами, коротко стриженный кавказец. Начал переводить:
— Борьку знаешь? Что ты с ним делала, какие у вас отношения? Ты спала с ним?
— Вы что себе позволяете? — возмутилась Ленкина мать. — Я учительница с тридцатилетним стажем. Как вы с ней говорите?
— А что? Если учительница, не спишь с папашкой?
Говорил он абсолютно беззлобно, на языке, которым
жители нальчикской «Колонки» говорят с русскими покупателями.
Следователь попросил перевести суть спора.
Переводчик тут же перевел возражения Ленкиной матери на иврит.
Роберт Дов улыбнулся и тут же попросил перевести:
— Я тебя посажу в тюрьму. И надолго.
Улыбка его не могла обмануть. Следователь не шутил.
— Ты, может, еще не знаешь. Есть закон. Как только человек узнал о совершенном убийстве, он обязан тут же сообщить. А иначе он сядет вместе с убийцами. Закон о недоносительстве. Он и в России, и в Израиле одинаковый. Будешь, миленькая, париться с уголовницами в Бейт-Лиде…
Дов включил лежавший перед ним на столе диктофон.
— Узнаешь?
Ленка не узнала свой голос, зато сразу узнала слова. Это было в квартире, куда они приехали поливать цветы…
« — Как ты считаешь, о нсейчас видит нас о т т у д а ?
— Думаешь, оттуда каждый видит, что хочет?
— Во всяком случае, своих близких. И тех, кто при чинил ему зло. Они за ними следят и вредят, как могут. Ты веришь?
— Я его и при жизни никогда не боялся!
— Трусите сейчас? Все-таки полиция!»
Запись сопровождал синхронный перевод на иврит.
« — Кто — я?.. Да я ничего не боюсь! Хоть сейчас на детектор лжи! Полиция тут слаба! Она меня не расколет! Если хочешь знать, я могу кого угодно уделать…
— И меня?!
— Запросто.
— Борька, я тебя боюсь! С чего бы это вдруг?! Мы ведь тут вдвоем!
— Я же шучу! Неужели я могу тебе причинить зло…
— Ну ведь ему вы причинили!
— То другое.
— Как вы это сделали?
— Неужели ты поверила!
— Не доверяешь?
— Я разыграл тебя!»
Роберт Дов дал ей прослушать еще несколько фрагментов: узнала?
« — …Как вас на это хватило?..
— Мы не хотели…
— И чего же?!»
Ленка хорошо помнила, когда это было сказано. Он уже расстегнул на ней джинсы. Горячая рука опускалась под резинку трусиков. Ленка сжимала колени скорее от желания, чем для того, чтобы, остановить его руку. .
« — Открыли, вошли. В квартире никого нет. Стали искать деньги. Все тихо. Вдруг он появился. Поднял хипеж. „Воры!“ Закрыл дверь на ключ. Схватил молоток. Специально подготовил на такой случай. Пришлось этим же молотком и… Пару раз по голове…»
Роберт Дов начал говорить. Переводчик перевел:
— Если кто-то кого-то убивает из-за денег, здесь за это приговаривают к пожизненному заключению…
Следователь разъяснил через переводчика:
— Что происходит дальше…
Практически те, кто совершил убийство, и их близкие потом уже живут разными жизнями. Хотя в израильских тюрьмах и разрешают неограниченно пользоваться телефоном, звонить родным, а после половины срока — и получать свидания.
— За хорошее поведение президент может скостить срок. Но через десять лет. Девушка не будет ждать парня столько лет… Другое дело недоносительство. Можешь получить года три. В Израиле только одна женская тюрьма… Если по-хорошему, дело закроют…
— А Борис?
— Он уже признался. Почерк его знаешь?
— Да.
— Читай!
— На иврите?!
Переводчик по знаку Роберта Дова перевел с листа:
— «Три недели тому назад я пошел с Гией в дом, где жил старик. Мы хотели только украсть что-нибудь. Взять кесеф… Деньги, которые у него были. Гия взял молоток, чтобы открыть дверь…»
Роберт Дов крикнул, чтобы принесли кофе.
— Все ясно?
— Ну!
— «Только сейчас я понял… Мое сердце разорвалось от страха, я растерялся…»
Всех обнесли кофе в бумажных стаканчиках.
— «Я тут два года. Я ушел от матери, чтобы найти другую дорогу. И не надеяться на маму…»
Переводчик отхлебнул кофе.
— «Вопрос следователя: „Каашер у баа бабайт…“ Когда этот человек увидел вас в доме, как он себя вел? Что сделал?..»
Переводчик читал дальше:
— «Кто твоя хавера, с которой ты разговаривал про убийство? Что ты ей говорил?»
Переводчик замолчал.
Подвинул чистый бланк протокола допроса.
— Теперь к тебе… Следователь говорит, что может показать тебе и твоей матери видеопленку… Хочешь?
Он перевел сказанное Робертом Довом:
— Вопрос следователя: «Что Боря сказал про убийство?» Будешь врать — пойдешь в тюрьму. Следователь знает все, что там у вас происходило в квартире…
Роберт Дов ждал, по-прежнему откинувшись на спинку кресла, заложив руки за голову.
Эта минута была его, Роберта Дова!
Он все-таки выдрал эту девку с ее колготками, с выпяченным круглым задиком. С ее звериным криком в пустой квартире, который Балабан безуспешно глушил…
Заодно утер нос Юджину Кейту, детективу, переведенному из Центрального отдела Всеизраильского Генерального штаба — Матэ Арцы, супермену с его мотоциклом — 270-«XJ 900s Diversion», на котором запросто доберешь до двухсоткилометровой скорости…
По существу, следствие началось и закончилось записью в пустой квартире, куда Ленка привела своего хавера.
Остальное было лишь делом техники. Игрой в костяшки домино: каждая предыдущая, падая, валила следующую…
— Не поцелуетесь? — Роберт Дов взглянул сначала на Гию, потом на Вику. — А то давайте. Мы с Джерри отвернемся… Давай, Гия. Не стесняйся!
Вика сидела у стены. Напротив, чуть поодаль. Молча, не поднимая глаз. Гия посмотрел на нее и понял: она ни жива ни мертва от страха. Полицейские могли делать с ней что угодно.
Это была другая девка. Готовая на все. Смятая, потухшая. Лишенное чистоты животное.
Роберт Дов, без сомнения, ей объяснил:
— Не хочешь в тюрьму — говори все, о чем спрашиваю. Та твоя жизнь закончена. Когда Гия освободится, у тебя будет самое малое двое детей. Старший уже пойдет в школу. Девушка ты красивая. В девках не засидишься…
Гия и сам никак еще не мог прийти в себя от обрушившихся на него событий. Для начала надо было хотя бы все обдумать.
Следователь учитывал это, потому спешил, волок дальше.
Роберт Дов знал: после нескольких дней тюрьмы, нстреч, разговоров с другими заключенными в кабинет пойдет уже не этот Гия, а другой человек.
За приставной стол сел переводчик. Положил перед собой папку с протоколами.
— Вопрос: знаете ли вы друг друга и какие между вами отношения? Вопрос к тебе, Вика…
Она не поняла.
— Ну, ты знаешь, кто это?
Вика впервые подняла глаза.
— Гия…
— Было ли что-то у вас или нет?
— Ничего.
— Вопрос тебе, Гия; знаешь, кто это?
— Мать видела? — спросил Гия. — Как она там?
— Она тут, во дворе. Сестра тоже… Ленка, Боаз. Все наши…
— Потом поговорите. Вопрос Вике… Есть ли у Гии друг по имени Борис? Где он живет? Видела ли ты их вместе?
— Борька…
— Говори, как ты в протоколе допроса показывала…
— Есть…
— Ты что скажешь, Гия?
— Не знаю. Какой Борис?!
— Балабан! Пойми, Гия, это глупо — врать! Там во дворе твои друзья, мать. Все знают, что он твой друг…
Джерри за столом соединял и разъединял пальцы рук. Ему было скучно.
— Вопрос Вике: что Гия сказал тебе, Вика, про Бориса, когда он уехал на курсы электросварщиков и не позвонил…
Она вздохнула.
— Как ты показала в протоколе допроса?
Вика молчала.
— Может, я сам прочту? — Переводчик достал протокол. — Тут правильно записано? «Гия сказал: „Если Борьку посадят, мне конец“»…
Напарник Гии по камере Илья вел себя беспокойно.
Ему требовалась травка.
Ночью не мог уснуть. Орал. Не переставая просил, чтобы вызвали врача. У него и в самом деле поднялась температура.
— Суки!.. Врача! Умираю!
В соседних камерах тоже начали кричать:
— Помоги! Видишь, человек умирает! — Почти в каждой камере были «русские».
Напротив запели популярную песню: «Черти окрестили меня вором…»
Кто-то из полицейских не выдержал:
— Завтра придет врач в соседнюю камеру. Я скажу ему…
— Дай хотя бы шампунь! Грязь смыть…
Полицейские знали все его приколы. Все же отсыпали у соседей — у кого сколько было — стакан порошка. Илья развел его водой — влил внутрь. Ночью его рвало. До утра не вставал с параши…
Все знали, что его ломает.
Утром караулили врача. Он не должен был пройти мимо их камеры, но Илья все равно боялся его пропустить.
К обеду он совсем отчаялся. Снова кричал не переставая.
Дежурный пообещал надеть на него браслеты, ручные и ножные, если он не прекратит.
Худой, в кипе, заросший рыжеватой щетиной, в мятых шортах до самых худых икр, Илья качался, как маятник, — от двери к кровати.
Врач наконец пришел — смешливый, неудачливый, в белом халате, в кипе. С любопытством взглянул на Гию.
— Рэцах!..
«Убийца…»
Потом занялся напарником. Состояние наркомана он определил сразу. Дал каких-то таблеток.
— На ночь тебе принесут еще…
Уходя, оглянулся на Гию:
— Шалом…
Серьезность совершенного преступления поднимала Гию над другими сидевшими в Русском подворье.
Илья, приняв таблетки, успокоился. Поднял с лежака газету с портретом Иосифа Кобзона.
Они еще не успели поговорить о нем.
— Земляк. Я эту «Совершенно секретно» везде с собой ношу… — Илья ткнул в заголовок. — «Кобзон: „Я знаю имя своего убийцы“
Под коллажем с портретом предполагаемого убийцы, заранее пригорюнившись, и, как оказалось, совершенно напрасно, страдал сам певец.
— Твой нищий мог тоже сказать: «Я знаю имена моих убийц — Гия и Борис». Так?
— Получается.
— И его ты убить бы мог? — Илья показал на портрет.
— Почему нет?
Он, Гия, был рэцах в глазах сидевших! Убийца, обвиненный в совершении одного из 72 убийств этого полугодия…
— Обрадовать тебя не могу, парень…
Напарник, уже побывавший в нескольких тюрьмах, в том числе в тюрьме Дамон, где сидели особо опасные, повидал многое.
— Если твой адвокат ничего не придумает, вам светит пожизненное… Я тут ехал с суда в машине с одним…
Он назвал имя. Гия слышал об этом деле.
Окружной суд Иерусалима приговорил к пожизненному заключению троих содержателей бюро по сопровождению, убивших свою служащую. Чтобы замести следы, они увезли труп проститутки в район Эйн-Хемед и засыпали там камнями…
— Ну, ты даешь, Илья… Во-первых, мы несовершеннолетние!
— Кто у вас следователь?
— Роберт Дов.
— Они тут все одинаково работают. Прокуратура предложит сделку: «Мы не будем просить вам пожизненное — только по 15, а вы признаете обвинение…»
— Следователь тоже так говорит.
— Пятнадцать лет. По половинке выскочите! Что ваши годы!
— А если так, чтобы хоть один выскочил!..
— Кто?
— Бросили бы жребий!
— Это с самого начала надо думать. Борька признался. Значит, его адвокат заключит соглашение с прокуратурой. Тебе как-то надо войти с ним в контакт… Может, когда повезут на суд. Для продления… Отношения у вас нормальные?
— Да вроде. А что?
— Обычно ломаются. Подельники никогда не воруют по новой вместе…
Тем временем пацаны в камерах начали обычный концерт. Завели все вместе нестройно:
«На крутом косогоре стоит крест деревянный…»
Срок содержания под стражей продлевали в Восточном Иерусалиме на улице Салах-эт-Дина в Окружном суде. Автозака для арестованных, как в России, тут не было, роль «воронка» выполнял микроавтобус с отгороженным решеткой отсеком для конвоя в «задке».
Гии надели браслеты еще в камере. У порога добавили еще ножные кандалы.
— Давай! — напутствовал Илья. — В суде железо сымут — тогда решай! Может, чего сможешь!
К этому времени они стали своими. С Ильей можно было сидеть, пока поступали колеса от врача. Иногда только на него находило: «Знаешь, блин, кто я? Кликуху слыхал Хатуль Закен? Старый Кот? Это я! Меня вся израильская мафия боялась!»
— Не бзди! — крикнул он Гии напоследок. Микроавтобус подали к самым дверям изолятора временного содержания.
Двое полицейских устроились за решеткой по обе стороны от входа. Жалюзи на окнах позволяли видеть двор. Ничего необычного внутри Русского подворья не происходило.
У главного здания автобус остановился. Полицейские вышли. У них были какие-то дела. Заперли за собой обе дверцы — в перегородке и в кузове. Железо с Гии не сняли…
Вернулись они скоро и не одни. Кто-то шел в середине. Гия не мог рассмотреть. Один из полицейских поднялся в кузов, открыл замок, снова подался назад…
— Борька, блин!
— Гия!
Заорали.
Ткнулись ладонями, насколько позволяли наручники.
— Японский бог! Чем тут пахнет? — Борька принюхался.
Красноглазый, веснушчатый, с бледным лицом. На нем была клетчатая рубашка, в которой его проводили на курсы электросварщиков.
— Мазут. Машина новая…
— Да нет. Это солидол. Вике звонил?
— Не разрешил Роберт Дов. Я в несознанке.
— Я подписал.
— Мне показали видеозапись.
— Я чего-нибудь не так сказал?!
— Сказал и сказал…
— А ты?
— Я говорю: «Его не знаю…»
— Все без пользы. Как у тебя? Я тут Ленке звонил. Что-то произошло. «Боря, я спешу. Нет базара…»
— Суки…
— Сижу ни за что! Из-за ее прикола! Следователь дал нам поцеловаться. Я вцепился, чуть ей губу не оторвал…
— Жвачки хочешь?
— Дай две штучки… С кем ты сидишь?
— Я со Старым Котом… Держи!
— Спасибо. Хатуль Закен? Ребята говорят: «Будь осторожнее с ним!» Он может стучать следователю!
— Я даже не верю, Борька, что мы с тобой вместе!
— Я тоже. Мы там в камере поем: «Ой, мама! Как прошла незаметно жизнь…» Знаешь?
— «Что ж ты, мама, не зажигаешь огня?..»
Ехать было недалеко.
В арабском квартале исчезли вывески на иврите. У Шхемских ворот Старого города шумел восточный
базар.
— Давай, Гия, споем эту: «Их чекисты поймали, на расстрел повели…»
«Стой!» ;
Стеклянный киоск КПП под красной черепичной крышей. Рядом вместо забора сетка. Тут же у входа мотоциклы полицейских, телефоны-автоматы…
На противоположной стороне, где камеры, уже не сетка — глухая каменная стена с выступающими «намордниками», а выше, по краю, метра на два еще колючая проволока.
Несколько арабских женщин с передачами арестованным, в белых платках, в платьях до земли, стояли поодаль.
Группа полицейских на тротуаре — чисто выбритые, в рубашках с короткими рукавами, в синих брюках и таких же шапочках с козырьком.
У того, кто стоял к Гии ближе, когда его проводили, под ремень сзади была засунута кобура — фигурная рукоятка с черными «щечками» виднелась снаружи… «Каждому свое…»
Гия отвел взгляд.
Дежурный на КПП поднял шлагбаум. Дальше был короткий двор с увитым зеленью трехэтажным зданием бывшего Русского подворья. Тут была тень. Водитель затормозил.
— Дальше пешком… — пошутил Роберт Дов. Сразу же за входом начиналась лестница наверх с решеткой на лестничной площадке. Проход не был заперт.
В распахнутую дверь мужского туалета была видна широкая религиозная дама в платье до пола, в плоской круглой шляпе. Она водила щеткой по полу…
Поднялись на второй этаж.
В коридоре висели фотографии: полицейские с дубинками, построенные в две шеренги, поджидали демонстрантов…
Коридор, когда Гию проводили, был пуст.
Внезапно полицейские замедлили шаг. Дверь в конце коридора впереди отворилась.
Там кого-то вывели. Повели впереди.
Человек шел между двумя полицейскими. На повороте он вдруг на мгновение открылся.
Гия узнал его.
«Борька Балабан здесь!»
Гия оглянулся на следователя. Их взгляды встретились.
Следователь Роберт Дов с усмешкой следил за ним.
Телевизор в кабинете следователя был из старых, с большим экраном. Гия видел такой: «Telecommander»…
Столы были составлены буквой «Т».
Гию усадили напротив телевизора за приставной стол. В центре, под спортивными вымпелами и картинками, устроился Роберт Дов.
Сверху на телевизор водрузили видеомагнитофон.
Джерри вставил кассету.
— Кино будет? — Голос Гии неожиданно сел.
Роберт Дов понял, ответил на иврите:
— Кен, кен…
«Да, да…»
Появился третий полицейский. Тоже молодой, ровесник Джерри, спортивный, с короткой стрижкой. Типичный уроженец Северного Кавказа.
«Переводчик…»
По знаку следователя Джерри пустил пленку.
На экране был этот же кабинет, в котором они находились. В центре за столом, как и сейчас, сидел Роберт Дов. Его куртка висела поодаль, на плечиках. Выше виднелись те же картины и спортивные вымпелы, флажок на вешалке, какими обмениваются футболисты.
Съемка велась с торца приставного стола, Дов находился постоянно в центре кадра. Справа и слева симметрично сидели двое: кавказец-переводчик и…
Гия не ошибся — Борька Балабан…
На нем была синяя джинсовая куртка; в которой он уехал на курсы электросварщиков.
Роберт Дов задавал вопросы, кавказец-переводчик повторял на русском. Пока Борька отвечал, он записывал, одновременно вслух переводя на иврит…
Пленку перекрутили на начало.
— Хочешь чашку кофе?..
Роберт Дов на экране вышел из кадра, вернулся со стопкой бумажных стаканчиков. Занял место за столом под спортивными вымпелами.
Кто-то сбоку разлил кофе по стаканчикам.
Раздался голос переводчика, обращавшегося к Борьке:
— Одет ты во что был?
Следователь в кадре громко чихнул.
Борька смотрел вниз, на колени.
— Можно закурить? — Он достал сигареты.
— Да.
— На мне была куртка…
— Жакет… — Кавказец переводил, одновременно записывал под копирку в бювар. — Цвет…
— Зеленый…
— Ярукот. Обувь? «Найк», когда полиция поймала…
— Кроссовки эти…
Следователь в кадре высморкался в салфетку, бросил ее в корзину под стол.
Борька курил, не убирая руку от подбородка.
— Ты понял, что ты сделал… Атамевин, ма ата…
— Я был в критическом состоянии…
— Мацавкрити…
Борька сказал странно:
— Напиши, что я прошу, чтобы со мной обращались как с человеком…
Борька погасил сигарету, взял зажигалку. Ему надо было что-то вертеть в руках.
— Потому что я понял свою ошибку, потому что я жалею очень и потому что…
Переводчик с треском вырвал из блокнота лист, подложил копирку под следующий.
Борька подписался в конце листа. «15 AVG» виднелось сбоку на пленке. Переводчик прочитал:
— «Деньги мне были нужны, только чтобы платить за квартиру…» Хочешь добавить?
Гия напрягся: «Что он говорит?!»
— Пиши. У меня очень тяжелое положение. Отец умер, когда мне было тринадцать с половиной лет. Мы с мамой сейчас живем в Израиле хуже, чем нищие…
— «…Как бедные люди».
— Я не мог смотреть на это. Я ушел из дома от мамы, чтобы мама на меня не тратилась.
Зазвонил телефон. Словно протрубила труба.
— Я осознаю то, что сделал. И больше никогда в жизни этого не сделаю…
Роберт Дов на экране почесал спину.
Борька прикрывал лицо ладонью от видеокамеры, курил. Ему было плохо.
Следователь что-то спросил на иврите. Откинулся в кресле. Рука, чесавшая спину, все время находилась за головой.
Гия замер, услышав последовавший затем вопрос:
— Почему вы убили его?.. Вместо того чтобы просто убежать и не трогать его…
— Мы пришли поискать денег. И тут вошел старик. Мы не хотели убивать его. Просто он стал у двери, и у нас не было выхода… Я ничего не помню, только потом в себя пришел. Мне было все равно, взяли мы деньги или нет. Полицейские Ицик и Моше в камере помогли мне понять…
— О'кей… — Следователь на экране продиктовал формулу концовки. Поднялся.
Борька обхватил голову руками.
— Что с тобой?
Борька поднял голову. Пригубил кофе.
По сигналу следователя Джерри выключил телевизор.
Роберт Дов, уже не на экране, а в кабинете, за столом, спросил с усмешкой:
— Что скажешь? Борька правду говорит? Не хотели его убивать?
Гия нахмурился:
— Я этого пацана вообще не знаю.
Гия попал в камеру, которая была в самом конце коридора справа. Камера была угловой…
Гия сразу представил себе, где он находится. Справа за стеной был белоснежный Троицкий собор. Площадь, на которой сидели родственники арестованных. В основном арабки.
Гия перекрестился.
Собор был обычно пуст. В нем можно было бы укрыться, если бы чудом удалось отсюда вырваться. Церковь была из той — другой его жизни. Однажды, когда они шли с Викой, он нашел место, с которого видны были все семь крестов на куполах Троицкого собора и еще восьмой — небольшой, над восточным приделом.
В камере стояли две кровати. На второй лежал пиджак. Его владельца, видимо, увели на допрос. Тут же лежала вырезка из газеты на русском. «Совершенно секретно. Международный ежемесячник». Газета была старой.
«Поезд-призрак»… «Королева крыс»… Внизу с фотографии грустно смотрел Кобзон.
Гия не взял ее в руки. Парни давно объяснили: в тюрьме чужую вещь не берут без спроса.
Сквозь каменные стены звуки снаружи не проникали. Между тем в нескольких метрах, за узкой улочкой Иакова Голдмана, находилась платная стоянка, а по другую сторону автостоянка полиции — миштары.
В белокаменном здании с вывеской «Московский патриархат. Московская духовная миссия в Иерусалиме» в 100 метрах от его камеры размещался Мировой суд по небольшим делам.
Место было связано с Россией.
Все это называлось Русским подворьем в той части города, которая называлась Русским Иерусалимом.
Все это было важно на случай побега…
Когда его вели, он заметил во дворе магазин. Сзади к нему примыкала часовня со странным символом — перечеркнутым овалом с надписью на церковно-славянском: «…ради Сиона и ради Иерусалима не успокоюся…»
«Скорее всего, бежать отсюда невозможно…»
Каменный забор был увит колючей спиралью.
«(Хотя, с другой стороны… Из тюрьмы Ашморет, где когда-то сидел советский шпион Калманович, бежали же двое, прорыв одиннадцатиметровый туннель!..»
В дверях загремел замок.
Двое полицейских ввели напарника.
Худой, с вытянутой головой, небритый уже несколько дней, в шортах на тонких длинных ногах, напарник шагнул в камеру.
— А, гости у нас!
Дверь за ним закрылась.
— Травку пронес? — Он говорил как выходец с Кавказа.
— Нет.
Напарник взглянул внимательно — проверял.
— Ну и дурак! Сейчас бы покайфовали… Сигареты есть?
— Пачка.
— Держи пока.
Он подошел к двери и заорал:
— Рафик! Там я сигареты заказывал купить! — Он орал на русском и на иврите. — Макара? Что случилось?! Что нам тут, подохнуть без курева…
— Говно кури! — крикнули из коридора по-русски. — Суши и разминай!
— Сын б…
Гия достал сигареты:
— Кури.
— Не буду… — Он подошел к двери и долбанул по ней ногой. — Знаешь, какое первое правило израильтянина? — Он обернулся к Гии. — Соблюдать права человека. Второе — непримиримость к нарушениям прав человека. Третье… Ты видел, как они сигналят на дорогах? Машина впереди чуточку только замешкалась — они уже давят кнопку… «Имею право!»
Дверь открылась. Полицейский, не говоря ни слова, бросил на пол пачку самого дешевого курева.
— Дыми.
— Козел…
Напарника звали Илья. Он был из Махачкалы. Ему шили транспортировку наркоты. По делу проходили несколько человек, его первый друг и подельник — араб — сидел в тюрьме Беер-Шевы…
— Тебе что шьют?
— Убийство.
— Убийство?!
— Да.
— Брось. Со мной это не проходит. Ящик пива утащили из паба. Полиция накрыла и посадила… Я их знаю… — Что-то в лице Гии все-таки остановило его. — В самом деле убийство?
— Да.
Гия почувствовал вторую сторону дела, которая отныне поднимала его в глазах тех, кто теперь его окружал.
— Ты один тут?
— С Борькой.
— Рыжий? Дерганый… То смеется, то плачет. Я знаю. Он со мной сидел. Его сегодня утром отправили. Он твой друг? Я и не знал. Нищего, что ли, уделали в Катамонах?!
— Ну!
— Ты — Гия! Ну понятно.
В дверях загремел замок.
— Началось…
Результаты первого допроса Гии Роберт Дов посчитал неплохими.
— Для нас лучше, что он врет… — Дов обернулся к Джерри, тот играл при нем такую же роль, что и хор в греческой драме. — Свидетели тут?
— Да.
— Заводи.
Ленка явилась на допрос вместе с мамашей. На этот раз в ее одежде была перемена: вместо верха был открыт низ. Короткая кофточка заканчивалась на бедрах, ниже начинались колготки.
Роберту Дову показалось, что в самом центре шов разошелся, и он бесцеремонно рассматривал промежность.
— Ну чего он не начинает?!
— Лена! Веди себя как следует!
— Какая жирная скотина!
Роберт Дов намеренно их выдерживал:
— Сейчас придет парень-переводчик…
Ленка только ждала повода, чтобы разораться.
— Ничего не скажу этому козлу… Что он мне может сделать, козел?!
Роберт Дов поднял голову. Насмешливая кривая улыбка не сходила с его губ.
— Лена!
— Ненавижу! Сидит красногубый, яйца чешет…
— Как тебе не стыдно…
Подошел переводчик. До этого он помогал Роберту Дову допрашивать Балабана — спортивный, с крутыми плечами, коротко стриженный кавказец. Начал переводить:
— Борьку знаешь? Что ты с ним делала, какие у вас отношения? Ты спала с ним?
— Вы что себе позволяете? — возмутилась Ленкина мать. — Я учительница с тридцатилетним стажем. Как вы с ней говорите?
— А что? Если учительница, не спишь с папашкой?
Говорил он абсолютно беззлобно, на языке, которым
жители нальчикской «Колонки» говорят с русскими покупателями.
Следователь попросил перевести суть спора.
Переводчик тут же перевел возражения Ленкиной матери на иврит.
Роберт Дов улыбнулся и тут же попросил перевести:
— Я тебя посажу в тюрьму. И надолго.
Улыбка его не могла обмануть. Следователь не шутил.
— Ты, может, еще не знаешь. Есть закон. Как только человек узнал о совершенном убийстве, он обязан тут же сообщить. А иначе он сядет вместе с убийцами. Закон о недоносительстве. Он и в России, и в Израиле одинаковый. Будешь, миленькая, париться с уголовницами в Бейт-Лиде…
Дов включил лежавший перед ним на столе диктофон.
— Узнаешь?
Ленка не узнала свой голос, зато сразу узнала слова. Это было в квартире, куда они приехали поливать цветы…
« — Как ты считаешь, о нсейчас видит нас о т т у д а ?
— Думаешь, оттуда каждый видит, что хочет?
— Во всяком случае, своих близких. И тех, кто при чинил ему зло. Они за ними следят и вредят, как могут. Ты веришь?
— Я его и при жизни никогда не боялся!
— Трусите сейчас? Все-таки полиция!»
Запись сопровождал синхронный перевод на иврит.
« — Кто — я?.. Да я ничего не боюсь! Хоть сейчас на детектор лжи! Полиция тут слаба! Она меня не расколет! Если хочешь знать, я могу кого угодно уделать…
— И меня?!
— Запросто.
— Борька, я тебя боюсь! С чего бы это вдруг?! Мы ведь тут вдвоем!
— Я же шучу! Неужели я могу тебе причинить зло…
— Ну ведь ему вы причинили!
— То другое.
— Как вы это сделали?
— Неужели ты поверила!
— Не доверяешь?
— Я разыграл тебя!»
Роберт Дов дал ей прослушать еще несколько фрагментов: узнала?
« — …Как вас на это хватило?..
— Мы не хотели…
— И чего же?!»
Ленка хорошо помнила, когда это было сказано. Он уже расстегнул на ней джинсы. Горячая рука опускалась под резинку трусиков. Ленка сжимала колени скорее от желания, чем для того, чтобы, остановить его руку. .
« — Открыли, вошли. В квартире никого нет. Стали искать деньги. Все тихо. Вдруг он появился. Поднял хипеж. „Воры!“ Закрыл дверь на ключ. Схватил молоток. Специально подготовил на такой случай. Пришлось этим же молотком и… Пару раз по голове…»
Роберт Дов начал говорить. Переводчик перевел:
— Если кто-то кого-то убивает из-за денег, здесь за это приговаривают к пожизненному заключению…
Следователь разъяснил через переводчика:
— Что происходит дальше…
Практически те, кто совершил убийство, и их близкие потом уже живут разными жизнями. Хотя в израильских тюрьмах и разрешают неограниченно пользоваться телефоном, звонить родным, а после половины срока — и получать свидания.
— За хорошее поведение президент может скостить срок. Но через десять лет. Девушка не будет ждать парня столько лет… Другое дело недоносительство. Можешь получить года три. В Израиле только одна женская тюрьма… Если по-хорошему, дело закроют…
— А Борис?
— Он уже признался. Почерк его знаешь?
— Да.
— Читай!
— На иврите?!
Переводчик по знаку Роберта Дова перевел с листа:
— «Три недели тому назад я пошел с Гией в дом, где жил старик. Мы хотели только украсть что-нибудь. Взять кесеф… Деньги, которые у него были. Гия взял молоток, чтобы открыть дверь…»
Роберт Дов крикнул, чтобы принесли кофе.
— Все ясно?
— Ну!
— «Только сейчас я понял… Мое сердце разорвалось от страха, я растерялся…»
Всех обнесли кофе в бумажных стаканчиках.
— «Я тут два года. Я ушел от матери, чтобы найти другую дорогу. И не надеяться на маму…»
Переводчик отхлебнул кофе.
— «Вопрос следователя: „Каашер у баа бабайт…“ Когда этот человек увидел вас в доме, как он себя вел? Что сделал?..»
Переводчик читал дальше:
— «Кто твоя хавера, с которой ты разговаривал про убийство? Что ты ей говорил?»
Переводчик замолчал.
Подвинул чистый бланк протокола допроса.
— Теперь к тебе… Следователь говорит, что может показать тебе и твоей матери видеопленку… Хочешь?
Он перевел сказанное Робертом Довом:
— Вопрос следователя: «Что Боря сказал про убийство?» Будешь врать — пойдешь в тюрьму. Следователь знает все, что там у вас происходило в квартире…
Роберт Дов ждал, по-прежнему откинувшись на спинку кресла, заложив руки за голову.
Эта минута была его, Роберта Дова!
Он все-таки выдрал эту девку с ее колготками, с выпяченным круглым задиком. С ее звериным криком в пустой квартире, который Балабан безуспешно глушил…
Заодно утер нос Юджину Кейту, детективу, переведенному из Центрального отдела Всеизраильского Генерального штаба — Матэ Арцы, супермену с его мотоциклом — 270-«XJ 900s Diversion», на котором запросто доберешь до двухсоткилометровой скорости…
По существу, следствие началось и закончилось записью в пустой квартире, куда Ленка привела своего хавера.
Остальное было лишь делом техники. Игрой в костяшки домино: каждая предыдущая, падая, валила следующую…
— Не поцелуетесь? — Роберт Дов взглянул сначала на Гию, потом на Вику. — А то давайте. Мы с Джерри отвернемся… Давай, Гия. Не стесняйся!
Вика сидела у стены. Напротив, чуть поодаль. Молча, не поднимая глаз. Гия посмотрел на нее и понял: она ни жива ни мертва от страха. Полицейские могли делать с ней что угодно.
Это была другая девка. Готовая на все. Смятая, потухшая. Лишенное чистоты животное.
Роберт Дов, без сомнения, ей объяснил:
— Не хочешь в тюрьму — говори все, о чем спрашиваю. Та твоя жизнь закончена. Когда Гия освободится, у тебя будет самое малое двое детей. Старший уже пойдет в школу. Девушка ты красивая. В девках не засидишься…
Гия и сам никак еще не мог прийти в себя от обрушившихся на него событий. Для начала надо было хотя бы все обдумать.
Следователь учитывал это, потому спешил, волок дальше.
Роберт Дов знал: после нескольких дней тюрьмы, нстреч, разговоров с другими заключенными в кабинет пойдет уже не этот Гия, а другой человек.
За приставной стол сел переводчик. Положил перед собой папку с протоколами.
— Вопрос: знаете ли вы друг друга и какие между вами отношения? Вопрос к тебе, Вика…
Она не поняла.
— Ну, ты знаешь, кто это?
Вика впервые подняла глаза.
— Гия…
— Было ли что-то у вас или нет?
— Ничего.
— Вопрос тебе, Гия; знаешь, кто это?
— Мать видела? — спросил Гия. — Как она там?
— Она тут, во дворе. Сестра тоже… Ленка, Боаз. Все наши…
— Потом поговорите. Вопрос Вике… Есть ли у Гии друг по имени Борис? Где он живет? Видела ли ты их вместе?
— Борька…
— Говори, как ты в протоколе допроса показывала…
— Есть…
— Ты что скажешь, Гия?
— Не знаю. Какой Борис?!
— Балабан! Пойми, Гия, это глупо — врать! Там во дворе твои друзья, мать. Все знают, что он твой друг…
Джерри за столом соединял и разъединял пальцы рук. Ему было скучно.
— Вопрос Вике: что Гия сказал тебе, Вика, про Бориса, когда он уехал на курсы электросварщиков и не позвонил…
Она вздохнула.
— Как ты показала в протоколе допроса?
Вика молчала.
— Может, я сам прочту? — Переводчик достал протокол. — Тут правильно записано? «Гия сказал: „Если Борьку посадят, мне конец“»…
Напарник Гии по камере Илья вел себя беспокойно.
Ему требовалась травка.
Ночью не мог уснуть. Орал. Не переставая просил, чтобы вызвали врача. У него и в самом деле поднялась температура.
— Суки!.. Врача! Умираю!
В соседних камерах тоже начали кричать:
— Помоги! Видишь, человек умирает! — Почти в каждой камере были «русские».
Напротив запели популярную песню: «Черти окрестили меня вором…»
Кто-то из полицейских не выдержал:
— Завтра придет врач в соседнюю камеру. Я скажу ему…
— Дай хотя бы шампунь! Грязь смыть…
Полицейские знали все его приколы. Все же отсыпали у соседей — у кого сколько было — стакан порошка. Илья развел его водой — влил внутрь. Ночью его рвало. До утра не вставал с параши…
Все знали, что его ломает.
Утром караулили врача. Он не должен был пройти мимо их камеры, но Илья все равно боялся его пропустить.
К обеду он совсем отчаялся. Снова кричал не переставая.
Дежурный пообещал надеть на него браслеты, ручные и ножные, если он не прекратит.
Худой, в кипе, заросший рыжеватой щетиной, в мятых шортах до самых худых икр, Илья качался, как маятник, — от двери к кровати.
Врач наконец пришел — смешливый, неудачливый, в белом халате, в кипе. С любопытством взглянул на Гию.
— Рэцах!..
«Убийца…»
Потом занялся напарником. Состояние наркомана он определил сразу. Дал каких-то таблеток.
— На ночь тебе принесут еще…
Уходя, оглянулся на Гию:
— Шалом…
Серьезность совершенного преступления поднимала Гию над другими сидевшими в Русском подворье.
Илья, приняв таблетки, успокоился. Поднял с лежака газету с портретом Иосифа Кобзона.
Они еще не успели поговорить о нем.
— Земляк. Я эту «Совершенно секретно» везде с собой ношу… — Илья ткнул в заголовок. — «Кобзон: „Я знаю имя своего убийцы“
Под коллажем с портретом предполагаемого убийцы, заранее пригорюнившись, и, как оказалось, совершенно напрасно, страдал сам певец.
— Твой нищий мог тоже сказать: «Я знаю имена моих убийц — Гия и Борис». Так?
— Получается.
— И его ты убить бы мог? — Илья показал на портрет.
— Почему нет?
Он, Гия, был рэцах в глазах сидевших! Убийца, обвиненный в совершении одного из 72 убийств этого полугодия…
— Обрадовать тебя не могу, парень…
Напарник, уже побывавший в нескольких тюрьмах, в том числе в тюрьме Дамон, где сидели особо опасные, повидал многое.
— Если твой адвокат ничего не придумает, вам светит пожизненное… Я тут ехал с суда в машине с одним…
Он назвал имя. Гия слышал об этом деле.
Окружной суд Иерусалима приговорил к пожизненному заключению троих содержателей бюро по сопровождению, убивших свою служащую. Чтобы замести следы, они увезли труп проститутки в район Эйн-Хемед и засыпали там камнями…
— Ну, ты даешь, Илья… Во-первых, мы несовершеннолетние!
— Кто у вас следователь?
— Роберт Дов.
— Они тут все одинаково работают. Прокуратура предложит сделку: «Мы не будем просить вам пожизненное — только по 15, а вы признаете обвинение…»
— Следователь тоже так говорит.
— Пятнадцать лет. По половинке выскочите! Что ваши годы!
— А если так, чтобы хоть один выскочил!..
— Кто?
— Бросили бы жребий!
— Это с самого начала надо думать. Борька признался. Значит, его адвокат заключит соглашение с прокуратурой. Тебе как-то надо войти с ним в контакт… Может, когда повезут на суд. Для продления… Отношения у вас нормальные?
— Да вроде. А что?
— Обычно ломаются. Подельники никогда не воруют по новой вместе…
Тем временем пацаны в камерах начали обычный концерт. Завели все вместе нестройно:
«На крутом косогоре стоит крест деревянный…»
Срок содержания под стражей продлевали в Восточном Иерусалиме на улице Салах-эт-Дина в Окружном суде. Автозака для арестованных, как в России, тут не было, роль «воронка» выполнял микроавтобус с отгороженным решеткой отсеком для конвоя в «задке».
Гии надели браслеты еще в камере. У порога добавили еще ножные кандалы.
— Давай! — напутствовал Илья. — В суде железо сымут — тогда решай! Может, чего сможешь!
К этому времени они стали своими. С Ильей можно было сидеть, пока поступали колеса от врача. Иногда только на него находило: «Знаешь, блин, кто я? Кликуху слыхал Хатуль Закен? Старый Кот? Это я! Меня вся израильская мафия боялась!»
— Не бзди! — крикнул он Гии напоследок. Микроавтобус подали к самым дверям изолятора временного содержания.
Двое полицейских устроились за решеткой по обе стороны от входа. Жалюзи на окнах позволяли видеть двор. Ничего необычного внутри Русского подворья не происходило.
У главного здания автобус остановился. Полицейские вышли. У них были какие-то дела. Заперли за собой обе дверцы — в перегородке и в кузове. Железо с Гии не сняли…
Вернулись они скоро и не одни. Кто-то шел в середине. Гия не мог рассмотреть. Один из полицейских поднялся в кузов, открыл замок, снова подался назад…
— Борька, блин!
— Гия!
Заорали.
Ткнулись ладонями, насколько позволяли наручники.
— Японский бог! Чем тут пахнет? — Борька принюхался.
Красноглазый, веснушчатый, с бледным лицом. На нем была клетчатая рубашка, в которой его проводили на курсы электросварщиков.
— Мазут. Машина новая…
— Да нет. Это солидол. Вике звонил?
— Не разрешил Роберт Дов. Я в несознанке.
— Я подписал.
— Мне показали видеозапись.
— Я чего-нибудь не так сказал?!
— Сказал и сказал…
— А ты?
— Я говорю: «Его не знаю…»
— Все без пользы. Как у тебя? Я тут Ленке звонил. Что-то произошло. «Боря, я спешу. Нет базара…»
— Суки…
— Сижу ни за что! Из-за ее прикола! Следователь дал нам поцеловаться. Я вцепился, чуть ей губу не оторвал…
— Жвачки хочешь?
— Дай две штучки… С кем ты сидишь?
— Я со Старым Котом… Держи!
— Спасибо. Хатуль Закен? Ребята говорят: «Будь осторожнее с ним!» Он может стучать следователю!
— Я даже не верю, Борька, что мы с тобой вместе!
— Я тоже. Мы там в камере поем: «Ой, мама! Как прошла незаметно жизнь…» Знаешь?
— «Что ж ты, мама, не зажигаешь огня?..»
Ехать было недалеко.
В арабском квартале исчезли вывески на иврите. У Шхемских ворот Старого города шумел восточный
базар.
— Давай, Гия, споем эту: «Их чекисты поймали, на расстрел повели…»