Страница:
Неудобный наследник, которому оставили свободу передвижения, использует свой небогатый шанс, с едким юмором подумал он и вызвал на экран пульта вид космического пространства.
Сначала надо утвердить свою власть над тарканцами.
Затем заручиться третьим рифтером, перевернувшим все их расчеты: Вийей.
Анарис откинулся назад, заставив старинный стул заскрипеть от столь непривычного обращения, и задрал один сапог на стол, думая об этом последнем неожиданном повороте своей жизни, состоящей из неожиданных поворотов. Последние продолжительные отношения он имел с прекрасной Леланор, молодой, чувственной, тонкой Дулу, чей корабль по несчастной случайности подвернулся каким-то головорезам-рифтерам.
Опять рифтеры...
Ее повезли на Должар как рабыню, и управляющий Аватара купил ее - быть может, чтобы занять чем-нибудь Аватара в последний год перед началом палиаха.
В этом случае она протянула бы не больше месяца. Но Барродах предпочел подсунуть ее Анарису по непонятным в то время причинам. Теперь эти причины стали ясны: он хотел завоевать доверие Анариса и в то же время получить козырь против того же Анариса на случай необходимости. И то и другое намерение успешно осуществилось.
Закрыв глаза, Анарис припомнил год, проведенный им с Леланор. Она сразу ему понравилась - потому, как понимал он теперь, что представляла собой культурный, цивилизованный Артелион Панарха Геласаара. Она доверилась ему не сразу - установлению доверия помогло то, что Анарис устроил ее перевод из кухни в ткацкую, где чинили старинные гобелены, ковры и драпировки со всей крепости. Ей пришлась по душе эта работа, и некоторое время он терпеливо выслушивал ее восторги по поводу того, что в замке нет и не бывало ни одной новой вещи, в то время как у них дома всю обстановку меняют дважды в год. Он даже помогал ей высчитывать, сколько лет должно пройти, чтобы обивка стула истерлась полностью и ее заменили, в точности, однако, сохранив узор.
Завоевав доверие, он вскоре завоевал и любовь. Он навещал ее постоянно, пуская в ход любовные приемы, которым обучился в спальнях манерных дулусских дам. Ее волновала его недюжинная сила, которой он порой давал волю, а его собственной страсти способствовало, сознание того, что он намеренно попирает обычаи своих предков. Но самое большое очарование заключалось не в самой Леланор - Анарис не понимал этого, пока ему не пришлось ее убить, - но в том, что он встречался с ней в доме своего отца наперекор всем существующим правилам.
В конечном счете Барродах все-таки просчитался. Выдав Анариса отцу, он дал наследнику эмоциональную свободу.
Анарис вытряхнул пешах из рукава и стал рассеянно играть им, вспоминая, как Вийя метнулась с этим кинжалом прямо к его горлу.
Предписанная обычаем борьба с должарианками была ему скучна. Служанки и военные просто глупы, а у имеющих интеллект и возможность развить его на уме только политическая выгода. Говорить с ними о чем-то другом считается слабостью, а юмор у них - по сравнению с блестящими россыпями Артелиона либо вовсе отсутствует, либо насквозь предсказуем. Леланор по крайней мере была умна, умела смеяться и охотно, в меру своих слабых сил, перенимала приемы, которым учил ее Анарис.
Любимая.
Он употреблял это слово, потому что и она так его называла, потому что Дулу любят нежничать как в постели, так и на словах, но на деле оно ничего для него не означало. А теперь?
С Вийей он имел всего три краткие беседы и одну драку. Теперь он с усмешкой вспоминал этот впечатляющий бой. Вдвоем они перебили почти всю его коллекцию древностей, и понадобилось два десятка уборщиков, чтобы вернуть комнате приличный вид. И в результате - ничего.
"Я отдаюсь, когда сама хочу" - вот и все, что она сказала ему, на языке их предков. И сделала все, чтобы воткнуть ему в шею его же собственный нож.
Анарису понадобилась вся его сила, чтобы не дать ей убить его - вся сила и все внимание. Он был сильнее, но она превосходила его в искусстве ближнего боя.
Королевская была потеха, и Моррийон ввалился к ним в самом ее разгаре,
Анарис засмеялся, вспомнив шок на лице своего секретаря. Никогда еще он не видел Моррийона таким сбитым с толку. Сначала он и сам не знал, как отреагировать, и не успел проявить привычный должарианцу гнев, поскольку Вийя отреагировала первая. Она не разъярилась, как полагалось бы женщине ее крови, и не смутилась, как Дулу, которую застали в интимный момент, - она просто от души расхохоталась. Бесстрашная, непредсказуемая, не поддающаяся разгадке.
Вийя.
В глубине души Анарис презирал должарскую подчиненность лунной мифологии, но наследие предков сказывалось и на нем - у него хватало честности не отрицать это.
Он закрыл глаза и сосредоточился. А она? Влечет ли ее прилив, вызванный далекими лунами?
Ответа он не ждал - ведь он не телепат, да и она тоже, если только не находится в контакте с выжигателями мозгов и с мальчишкой.
Он открыл глаза и позволил своему стулу упасть на передние ножки. Настало время это выяснить.
- Сильно болит?
Рокочущий бас Монтроза вторгся в мысли Седри. Поморгав, она подняла от пульта сухие глаза. Шея у нее затекла, и она не сразу узнала маячащие в комнате силуэты - ее взгляд норовил перевести их в компьютерные глифы.
Потом она разглядела Монтроза, большого, седого и грузного - он нагнулся над Жаимом, лежащим пластом на койке. Жаим не жаловался, но иногда его дыхание пресекалось - Седри замечала это только потому, что Монтроз каждый раз пользовал Жаима крошечными дозами лекарств из аптечки, которую Барродах разрешил ему взять с "Телварны".
Седри вздохнула, поняв, что теперь на станции середина ночи и она заработалась дольше, чем намеревалась. Лучше остановиться, пока усталость не подкосила ее окончательно. Седри принялась сворачивать работу, тщательно заметая все следы. Она была благодарна Тат за информпространство, которое та умудрилась для нее выкроить, но его было далеко не достаточно, и Седри пришлось спрессовать слишком много функций в матрицы хранения, держа их местонахождение в уме.
Стресс взял свое. Когда Седри встала, мрак застлал ей глаза, и она стала падать.
Монтроз в два прыжка подоспел к ней и в следующую минуту уже раздевал ее в ванной, Седри слабо запротестовала, но, вдохнув исходящий от нее запах застарелого пота и кафа, закрыла глаза и покорилась, как малый ребенок.
Ласковые, ненавязчивые руки вымыли ее и вытерли. Монтроз завернул ее в сухое полотенце и вывел в комнату. Из скромности она упиралась, но непонятные ей самой эмоции пересилили стыд.
Проходя мимо Жаима, она увидела в его глазах только участие и терпение. Вийя не спала и сидела на койке с ничего не выражающим лицом. Седри не могла понять, что толкнуло Жаима так спровоцировать капитана. И как могла Вийя избить его так жестоко - а потом...
Седри поморщилась при мысли об этом. Еще страннее было то, что Вийя ухаживала за Жаимом больше всех, и он это позволял. Большей частью они молчали, но иногда переговаривались тихо, как близкие люди, как будто никакого насилия и не было.
- Ложись, - сказал Монтроз, и Седри послушно улеглась ничком на свою аккуратно постланную койку.
Монтроз стал массировать ее, убирая стресс из связок и суставов. Мелкие островки боли таяли, словно льдинки. Сон у Седри совсем прошел, хотя она все еще не могла шевельнуться.
Повернув голову и оглядывая комнату широко раскрытыми глазами, она постепенно стала замечать перемену. Она не смогла бы объяснить, в чем это выражается, но атмосфера стала другой - обострившаяся чувственность ее тела улавливала это. Никто из команды не спал. Марим с тихим смехом ткнула в бок Локри, тот шлепнул ее по руке. Они повалились на его койку, сцепившись в шутливой борьбе, и Седри, как ни странно, не захотелось отворачиваться.
Она соблюдала целомудрие больше тридцати лет - заводить интимные отношения с нелюбимым человеком было не в её натуре. Лишь совсем недавно, когда она думала, что ее жизнь уже подошла к концу, она встретила спутника, которого уже не надеялась встретить, и былые желания ожили в ней - но она их подавила. Здесь они живут на глазах друг у друга. Седри не осуждала молодых за уступки естественным физиологическим потребностям, но сама ни на что бы не решилась рядом с этими гладкими телами и критическими взглядами. Она считала своим эстетическим долгом застегиваться наглухо и скрывать свое растущее влечение к Монтрозу.
Он ничего не говорил ей и теперь тоже молчал, продолжая делать свою работу четко и профессионально, - а ее пылающему телу хотелось совсем других прикосновений.
Голый до пояса Ивард сидел, схватив руками колени, и его зеленые глаза потемнели от эмоций, о которых Седри могла только догадываться. Люцифер поднял большую лопатообразную голову с подушки Иварда и замурлыкал, прикрыв глаза.
Вийя так и осталась сидеть на краю койки, положив руки на колени. Жаим тоже лежал не шевелясь, с внимательным лицом. За дверью, ведущей в комнату эйя, запели тонкие голоса, и Люс заворчал, взъерошив шерсть.
Ивард и Вийя разом подняли головы - и в тот же миг задняя стена с тихим шорохом раскрылась.
Тревога - и что-то еще, помимо нее - пронзила Седри, когда в отверстии появился высокий мужской силуэт.
Это был Анарис, наследник. Он стоял молча, не двигаясь с места. Подняв правую руку в жесте, где смешивались приказ и призыв, он смотрел на Вийю.
Вийя, тоже молча, медленно поднялась. Анарис отступил на шаг, и она прошла к нему сквозь стену. Стена закрылась, и длинные пальцы Жаима вцепились в борта койки так, что побелели костяшки.
Ивард, как-то судорожно тряхнув головой, погладил Люцифера. Котище вытянулся, положив голову на лапы, пристально глядя щелками глаз. Локри с Марим перестали возиться, когда стена открылась, и сидели растрепанные и помятые. Марим издала смешок, похожий на пузырьки в быстром ручье.
Терпеливые руки опускались все ниже вдоль позвоночника Седри.
Все молчали, и атмосфера еще больше сгустилась: казалось, будто воздух заряжен ожиданием.
Ивард снова вздрогнул и потер руками лицо. Он сморщился, словно от удара, и вдруг рассмеялся, блестя широко открытыми глазами. Запрокинув голову, он растянулся на койке. Казалось, что все его тело светится внутренним жаром - внутренним огнем.
Пульс стучал у Седри в ушах, как приглушенный гром. Она села, не обращая больше внимания на свою наготу, не в силах отвести глаз от Иварда, воплощающего в себе красоту, юность и обещание, прекрасного, как молодой бог.
Теперь они все смотрели на него - их сердца бились в унисон, и тела разогревались в пламени его юношеского желания. Руки, месившие тело Седри, преобразились - они посылали звездный огонь по ее нервам. Но она все еще противилась зову плоти, и предвкушение, так долго подавляемое ею, было восхитительным.
Марим, заливаясь возбужденным смехом, мигом освободилась от одежды и стала перед Ивардом, гладкая, округлая и прелестная. Юноша провел пальцем по ее лицу и шее до ключицы жестом нежным и в то же время прощальным - а потом убрал руку.
Марим потянулась к нему, но он уже отвернулся и не видел этого. Его протянутая рука медленно встретилась с рукой Локри за спиной у Марим. Их пальцы переплелись, и оба начали описывать друг подле друга медленные круги, словно в танце.
Их тела схлестнулись в сплетении сильных рук и выпуклых мускулов. Седри увидела муку отвергнутого желания на лице Марим, страдание другого рода на лице Жаима - а потом все заслонили смеющиеся глаза Монтроза, его улыбающийся рот и его руки, которым она больше не могла противиться.
22 АРЕС
Марго Нг подняла кубок и обвела взглядом огромный зал с его знаменами и голографическими картинами былых военных триумфов и трагедий.
Мгновение полной тишины и неподвижности затянулось надолго. Хрустальные грани в руках молодых и старых, мужчин и женщин отражали свет. Затем высокий, стройный молодой человек в белом траурном костюме произнес:
- За победу над врагом!
Брендон Аркад выпил свое шампанское и решительным жестом разбил бокал об огромный каменный очаг.
- За победу над врагом! - подхватили голоса, одни звенящие, другие шепчущие, словно дающие клятву или творящие молитву.
Людей в этом зале связывала общая судьба - каждый из них командовал кораблем, через восемь часов уходящим к Пожирателю Солнц, - и сознание того, что не все из них вернутся назад.
В кои-то веки они смешались воедино: капитаны эсминцев и катеров, командиры испытанных в бою кораблей и приспособленных для войны нарядных яхт, панархисты и рифтеры. Марго видела по их блестящим глазам и нервным движениям, по внезапному смеху и внезапной рассеянности, что все они сознают это в равной мере.
Ровно через восемь часов она выйдет из своей квартиры в белом парадном мундире, с солнцами верховного адмирала на высоком воротнике, и займет место на мостике, где стоит полная тишина, если не считать почти неслышного шепота пультов. Несмотря на тианьги, запрограммированные на успокаивающие ионы, все вокруг - и присутствующие, и те, кто на связи, - будут собраны, и сердца их будут биться в ожидании ее команды, которая пошлет их прямо в бой, а возможно, и на смерть.
Нг закрыла глаза, стиснув в руке кубок. Предполагается, что каждый полководец живет ради такого вот момента. Что бы ни случилось, ее имя будет вписано в историю отныне и до тех пор, пока эта цивилизация не обратится в прах.
Но никакой радости в этом нет. Только ожидание, сопряженное со страхом неминуемых потерь. И еще сильнее - воля к победе. На этот раз Должар не дождется пощады.
Она открыла глаза, залпом выпила шампанское и швырнула бокал прямо в огонь.
Осри Омилов, лейтенант Флота его величества, потной рукой перехватил чемодан и нажал на вестник челнока.
- Лейтенант Омилов для прохождения службы явился. Разрешите подняться на борт?
Секунду спустя ему ответили:
- Поднимайтесь, лейтенант.
Шлюз открылся, и Осри встретился с откровенно любопытным взглядом юного, видимо, только что произведенного, мичмана.
Осри отдал честь, и девушка с запозданием ответила тем же, покраснев до ушей. Но дальнейший вековой ритуал приветствия она проделала четко, не ошибившись ни разу.
Церемония его доставки на борт "Грозного" прошла уже более гладко. В конце концов он добрался до своей каюты. Обстановка здесь была точно такая же, как на "Мбва Кали" или на Минерве. Все корабельные интерьеры регулировались уставом, чтобы человек мог ориентироваться на любом корабле вслепую в случае внезапного отключения энергии.
Теперь это действительно могло случиться - но он будет воевать не на этом корабле, а на рифтерском. Осри постарался не думать об этом и разложил свои вещи, на что ушло всего несколько секунд.
Посмотрев на хроно, он заколебался. Ему хотелось бы явиться в последний момент - это ввело бы его взаимоотношения с экипажем в удобные уставные рамки. Но Фиэрин уговорила его прийти пораньше, чтобы представиться неофициально хотя бы офицерам.
"Не хочу я болтаться там и дурака из себя строить", - возражал он. Она с усмешкой взяла его за уши и поцеловала: "Лучше уж так, чем прослыть снобом". - "Снобом?" - опешил он. "Все знают, что вы с Панархом друзья детства, нравится тебе это или нет. И хотя звание у тебя небольшое, они будут держаться на расстоянии, если ты не сделаешь первый шаг".
Осри достаточно разбирался в дулуской иерархии, чтобы признать справедливость ее слов. И он согласился, хотя ради этого им пришлось расстаться на целый час раньше.
Но их прощание, хотя и урезанное, было сладостным. О будущем они не говорили - они оба принадлежали к миру Дулу, где слова так легко выворачиваются наизнанку или становятся ложью в силу обстоятельств. Их эмоции нашли выход в страсти, столь сильной и так крепко связующей, что Осри впервые не чувствовал себя робким и неуклюжим.
Он потряс головой: время воспоминаний еще не пришло.
Сейчас он должен сдержать данное Фиэрин слово.
Он вышел и направился в офицерскую кают-компанию.
Фиэрин лит-Кендриан смотрела, как челнок Осри пробирается сквозь скопление кораблей у Колпака и исчезает за громадой "Грозного".
Отвернувшись от иллюминатора, она пошла через толпу к выходу. Все вокруг держались вежливо и немного отстраненно. На нескольких лицах виднелись следы слез. Все здесь прощались со своими любимыми, и никто не хотел знать о таких же маленьких драмах, разыгрывающихся рядом с ними.
"Мне почти хочется, чтобы должарианцы на нас напали", - думала Фиэрин, становясь в очередь на транстуб. Все лучше, чем это ужасное, добровольное расставание. Точно они идут на казнь и знают об этом.
Давка в транстубе показалась ей даже приятной. Здесь она чувствовала себя в безопасности... нормально.
В капсуле стояла странная тишина - люди почти не разговаривали, и Фиэрин, с радостью влившаяся в толпу пассажиров, с такой же радостью из нее и вышла. Она никогда не считала себя чувствительной натурой, но слишком легко было представить себе, как боль от разлуки, переживаемая каждым из них, сливается в общее отчаяние.
Она уже и теперь скучала по Осри, по его запаху - он, никогда не маскировавший своих эмоций, как другие Дулу, не пользовался и духами. Он был таким, как есть: чопорным, неуклюжим, предельно честным, любителем каламбуров, надежным, как планета в космосе.
Ей не хотелось даже думать о будущем без него.
Рядом кто-то всхлипнул, и Фиэрин, повинуясь инстинкту, сошла с дорожки и пошла напрямик через лужайку, чтобы не мешать чужому горю.
В анклаве даже всегдашние часовые казались серьезнее, чем обычно.
В доме ее встретила музыка - медленные гармоничные переливы оперы, чьи слова были написаны на Утерянной Земле за много веков до Исхода. Фиэрин, изучавшей музыку в школе, трагедия Троила и Крессиды [История любви троянского царевича Троила легла в основу поэмы Дж. Чосера (1372) и оперы У. Уолтона (1954)] была знакома.
Ваннис сидела одна в кабинете, охватив себя руками за локти. Фиэрин испытала шок, увидев Ваннис в столь нехарактерной позе, и остановилась на пороге, думая, не воспользоваться ли ей другим входом. Но Ваннис, с присущей ей чувствительностью уловив какое-то колебание в воздухе, подняла глаза и сказала:
- Побудьте со мной.
Холод пробежал по жилам Фиэрин, но она, не задавая вопросов, села рядом с Ваннис на кушетку и обняла ее за плечи, в который раз заметив, какая Ваннис маленькая.
Ваннис уронила голову на плечо Фиэрин; тонкий запах ее надушенных волос был свеж и приятен. Устроившись поудобнее, они стали смотреть на пламя свечей, и Фиэрин старалась угадать, что находит для себя Ваннис в трагедии женщины, любившей двух мужчин.
Музыка вскоре захватила и Фиэрин - настал один из тех редких моментов, когда время перестает существовать. Умиротворение, пусть даже недолгое, снизошло на нее. Она слышала, как музыка переплетается с плеском фонтана и их дыханием. Она видела тихую комнату с ее гармоничным сочетанием старины и современности, немного мужскую - возможно, потому, что первое впечатление о ней связывалось у Фиэрин с Брендоном. Что-то здесь напоминало о нем, что-то - о Ваннис, и две свечи на низком стеклянном столике объединяли все в одно целое.
Буду ли я вспоминать об этом когда-нибудь?
Чистые звучные голоса вели свой печальный рассказ, и Фиэрин закрыла глаза, отдавшись грезам, но Ваннис внезапно шевельнулась.
Движение было легким, едва заметным, но Фиэрин сразу насторожилась.
В комнате стало еще темнее: одна свеча погасла, а вторая чуть мерцала крошечным голубым огоньком.
Что случилось? Музыка продолжала звучать - Фиэрин не заметила, как опера закончилась и началась заново.
Ваннис коснулась губами ее лба и встала.
Луна светила, и в тени дерев,
Под окнами ее опочивальни,
Лил соловей свой сладостный напев ..
Миг спустя Фиэрин увидела на террасе высокую фигуру в белом. Ваннис вышла ей навстречу.
Брендон подошел к двери, и Фиэрин, не видя его лица в темноте, почему-то поняла, что он узнал эту музыку. Он остановился и вскинул голову. Что значила эта история для него?
Ваннис, протянув ему руки, сказала:
- Мой ответ может подождать. Сначала вы должны задать свой вопрос кому-то другому.
- Мне пора, - тихо, чуть слышно ответил он.
- У вас есть еще три часа, - сказала Ваннис.
И вот, пока ее объемлет сон,
Орел белее снега ней влетает.
Он вскрыл ей грудь и сердце вынул вон,
Она же спит и ничего не знает...
В голосе Ваннис появились юмористические нотки.
- Корморан представит свой рассказ завтра, и ваши рифтеры станут героями. На Аресе вам нечего бояться.
И, сердцем друга возместив урон,
Посланник мчится лунною тропою,
Одно сменивши сердце на другое.
Брендон поклонился - сдержанно, с оттенком благодарности.
Но Ваннис не стала возвращать ему поклон - она взяла его за руку и повела в комнаты.
Их пальцы переплелись, и они вышли, оставив Фиэрин наедине со странными голосами, в тихой комнате, при догорающей свече.
Четыре часа спустя Ваннис и Фиэрин вместе присутствовали при старте "Грозного".
Фиэрин показалось странным, что эта процедура, невзирая на любовь Дулу к ритуалу, проходит так просто. Но Осри объяснил ей, что должарианцы наверняка наблюдают за станцией через сенсорный ряд и нельзя показывать им, что этот корабль чем-то отличается от других.
Но в сердца посвященных зрелище огромного корабля, взлетающего на сверкающих крыльях радиации, вселяло надежду. Фиэрин, страдая по любимому, которого ей уже недоставало, не могла не думать о двух других любовниках, которые навсегда соединились у нее в памяти с чарующими ариями древней трагедии.
Ваннис стояла прямая, с сухими глазами, спокойно сложив руки, но лицо у нее было как мраморное; и в уме Фиэрин, глядящей, как огни корабля исчезают среди холодных звезд, снова зазвучала музыка и возник образ Троила, который видит пустой, запертый дом Крессиды и понимает, что его любимая покинула Трою.
Вместо безбрежной черноты космоса она видела Троила, рыдающего на ступенях и взывающего к дому, как к телу, лишившемуся души. "Фонарь, в котором свет погас".
Она закрыла саднящие глаза, свирепым усилием воли удерживаясь от слез. Не ей одной предстоит страшное время ожидания, не она одна будет жить час за часом, пока не станет известно, кто победил, кто жив, а кто погиб.
- Вернемся? - улыбнулась ей Ваннис. - У нас впереди много дел.
- Скажите, чем я могу вам помочь? - спросила Фиэрин.
Куда бы ни поехал он, всечасно
Преследуют его воспоминанья; И
мыслит он, казня себя напрасно: Здесь
было наше первое свиданье; А здесь она,
небесное созданье, Взор на меня свой
ясный устремила И прелестью своей
навек тенила.
А вот и дом, где слышал я впервые Моей
любви пленительное пенье. Той песни звуки,
посейчас живые, Вовек не будут преданы
забвенью. И где оно, чудесное мгновенье,
Когда она - иль это мне приснилось?
Любви ответной мне явила милость.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
23
АРТЕЛИОН
Леонидес Халкин стоял перед человеком, известным всему артелионскому Сопротивлению под именем Маски. Теперь это имя, взятое ради конспирации, превратилось в символ столь могущественный, что приняло почти мистические пропорции. Маска стоял у пульта, наблюдая за освещенной садовой дорожкой в трехстах метрах над ними, а Халкин наблюдал за Маской.
Высокий, с поджарыми мускулами прирожденного атлета, стального цвета волосы связаны хвостом на затылке, верхняя часть лица обожжена плазменным огнем. Видно, что прежде он был красив - теперь в своей красной шелковой маске, скрывающей все, кроме глаз, он грозен.
Над ними Джессериан, командир должарских оккупантов, неподвижно стоял у древней мраморной статуи Лаокоона. По его профилю нельзя было прочесть, о чем он думает, глядя на бьющиеся, оплетенные змеями фигуры. Казалось бы, что любоваться скульптурой совсем не в характере этого высокого, тяжелокостного, воинственного должарианца - однако он занимался именно этим вот уже четверть часа.
И Маска все это время следил за ним через шпионский глаз".
Халкин подавил вздох. Терпение - спутник всей человеческой жизни. Он стоял вольно и позволял мыслям блуждать, где пожелают.
У него редко выдавалось время, чтобы подумать. Возможно, прямым результатом этого было то, что часть его разума отказывалась воспринимать события прошлого года как реальные.
В реальной жизни Леонидес Халкин был главным стюардом в резиденции Геласаара хай-Аркада, сорок седьмого Панарха Тысячи Солнц. С самого раннего детства он знал, что будет стюардом, и гордился тем, что Аркады, живя в своей фамильной резиденции, вот уже четыреста лет пользовались услугами Халкинов.
В реальной жизни он знал, какие мастера изготавливают лучший столовый фарфор и где можно купить настоящее столовое, купальное и постельное белье. Он знал наперечет семьи потомственных слуг, передающих свои навыки из поколения в поколение: одни фигурно кололи лед, другие чинили гобелены, множество других обслуживали аэрокары, садовничали, убирали сокровищницы, артистически прислуживали за столом, следили за ДатаНетом. К пятнадцати годам он знал имена и профессии почти всего персонала Резиденции и Большого Дворца. К тому времени, как его бабушка заявила, что подумывает об отставке и хочет назначить его своим официальным преемником, его знание распространялось на обслуживающий персонал всей планеты. Почти пятьдесят лет предметом его гордости была гладкость, с которой шла жизнь в обоих дворцах. Бабушка часто говаривала юному Леонидесу; "Мастерство стюарда заключается в организации, а искусство - в том, чтобы быть невидимым". При нем никому не приходилось выбрасывать увядшие цветы или просить почистить ковер. Гости высказывали свои предпочтения только однажды, и те удовлетворялись без дальнейших напоминаний, даже если эти люди гостили здесь раз в десять лет. Порядок, спокойствие, изящество - таков был девиз Халкина. Должарианцы превратили все это в хаос. Халкин знал теперь, что остался жив по чистой случайности. Потрясенный неслыханным в то время явлением - неявкой Крисарха на собственную Энкаинацию, - он, не доверяя ни посыльным, ни коммуникаторам, сам отправился в Резиденцию и нашел комнаты Брендона Аркада пустыми, хотя там должно было находиться множество слуг.
Сначала надо утвердить свою власть над тарканцами.
Затем заручиться третьим рифтером, перевернувшим все их расчеты: Вийей.
Анарис откинулся назад, заставив старинный стул заскрипеть от столь непривычного обращения, и задрал один сапог на стол, думая об этом последнем неожиданном повороте своей жизни, состоящей из неожиданных поворотов. Последние продолжительные отношения он имел с прекрасной Леланор, молодой, чувственной, тонкой Дулу, чей корабль по несчастной случайности подвернулся каким-то головорезам-рифтерам.
Опять рифтеры...
Ее повезли на Должар как рабыню, и управляющий Аватара купил ее - быть может, чтобы занять чем-нибудь Аватара в последний год перед началом палиаха.
В этом случае она протянула бы не больше месяца. Но Барродах предпочел подсунуть ее Анарису по непонятным в то время причинам. Теперь эти причины стали ясны: он хотел завоевать доверие Анариса и в то же время получить козырь против того же Анариса на случай необходимости. И то и другое намерение успешно осуществилось.
Закрыв глаза, Анарис припомнил год, проведенный им с Леланор. Она сразу ему понравилась - потому, как понимал он теперь, что представляла собой культурный, цивилизованный Артелион Панарха Геласаара. Она доверилась ему не сразу - установлению доверия помогло то, что Анарис устроил ее перевод из кухни в ткацкую, где чинили старинные гобелены, ковры и драпировки со всей крепости. Ей пришлась по душе эта работа, и некоторое время он терпеливо выслушивал ее восторги по поводу того, что в замке нет и не бывало ни одной новой вещи, в то время как у них дома всю обстановку меняют дважды в год. Он даже помогал ей высчитывать, сколько лет должно пройти, чтобы обивка стула истерлась полностью и ее заменили, в точности, однако, сохранив узор.
Завоевав доверие, он вскоре завоевал и любовь. Он навещал ее постоянно, пуская в ход любовные приемы, которым обучился в спальнях манерных дулусских дам. Ее волновала его недюжинная сила, которой он порой давал волю, а его собственной страсти способствовало, сознание того, что он намеренно попирает обычаи своих предков. Но самое большое очарование заключалось не в самой Леланор - Анарис не понимал этого, пока ему не пришлось ее убить, - но в том, что он встречался с ней в доме своего отца наперекор всем существующим правилам.
В конечном счете Барродах все-таки просчитался. Выдав Анариса отцу, он дал наследнику эмоциональную свободу.
Анарис вытряхнул пешах из рукава и стал рассеянно играть им, вспоминая, как Вийя метнулась с этим кинжалом прямо к его горлу.
Предписанная обычаем борьба с должарианками была ему скучна. Служанки и военные просто глупы, а у имеющих интеллект и возможность развить его на уме только политическая выгода. Говорить с ними о чем-то другом считается слабостью, а юмор у них - по сравнению с блестящими россыпями Артелиона либо вовсе отсутствует, либо насквозь предсказуем. Леланор по крайней мере была умна, умела смеяться и охотно, в меру своих слабых сил, перенимала приемы, которым учил ее Анарис.
Любимая.
Он употреблял это слово, потому что и она так его называла, потому что Дулу любят нежничать как в постели, так и на словах, но на деле оно ничего для него не означало. А теперь?
С Вийей он имел всего три краткие беседы и одну драку. Теперь он с усмешкой вспоминал этот впечатляющий бой. Вдвоем они перебили почти всю его коллекцию древностей, и понадобилось два десятка уборщиков, чтобы вернуть комнате приличный вид. И в результате - ничего.
"Я отдаюсь, когда сама хочу" - вот и все, что она сказала ему, на языке их предков. И сделала все, чтобы воткнуть ему в шею его же собственный нож.
Анарису понадобилась вся его сила, чтобы не дать ей убить его - вся сила и все внимание. Он был сильнее, но она превосходила его в искусстве ближнего боя.
Королевская была потеха, и Моррийон ввалился к ним в самом ее разгаре,
Анарис засмеялся, вспомнив шок на лице своего секретаря. Никогда еще он не видел Моррийона таким сбитым с толку. Сначала он и сам не знал, как отреагировать, и не успел проявить привычный должарианцу гнев, поскольку Вийя отреагировала первая. Она не разъярилась, как полагалось бы женщине ее крови, и не смутилась, как Дулу, которую застали в интимный момент, - она просто от души расхохоталась. Бесстрашная, непредсказуемая, не поддающаяся разгадке.
Вийя.
В глубине души Анарис презирал должарскую подчиненность лунной мифологии, но наследие предков сказывалось и на нем - у него хватало честности не отрицать это.
Он закрыл глаза и сосредоточился. А она? Влечет ли ее прилив, вызванный далекими лунами?
Ответа он не ждал - ведь он не телепат, да и она тоже, если только не находится в контакте с выжигателями мозгов и с мальчишкой.
Он открыл глаза и позволил своему стулу упасть на передние ножки. Настало время это выяснить.
- Сильно болит?
Рокочущий бас Монтроза вторгся в мысли Седри. Поморгав, она подняла от пульта сухие глаза. Шея у нее затекла, и она не сразу узнала маячащие в комнате силуэты - ее взгляд норовил перевести их в компьютерные глифы.
Потом она разглядела Монтроза, большого, седого и грузного - он нагнулся над Жаимом, лежащим пластом на койке. Жаим не жаловался, но иногда его дыхание пресекалось - Седри замечала это только потому, что Монтроз каждый раз пользовал Жаима крошечными дозами лекарств из аптечки, которую Барродах разрешил ему взять с "Телварны".
Седри вздохнула, поняв, что теперь на станции середина ночи и она заработалась дольше, чем намеревалась. Лучше остановиться, пока усталость не подкосила ее окончательно. Седри принялась сворачивать работу, тщательно заметая все следы. Она была благодарна Тат за информпространство, которое та умудрилась для нее выкроить, но его было далеко не достаточно, и Седри пришлось спрессовать слишком много функций в матрицы хранения, держа их местонахождение в уме.
Стресс взял свое. Когда Седри встала, мрак застлал ей глаза, и она стала падать.
Монтроз в два прыжка подоспел к ней и в следующую минуту уже раздевал ее в ванной, Седри слабо запротестовала, но, вдохнув исходящий от нее запах застарелого пота и кафа, закрыла глаза и покорилась, как малый ребенок.
Ласковые, ненавязчивые руки вымыли ее и вытерли. Монтроз завернул ее в сухое полотенце и вывел в комнату. Из скромности она упиралась, но непонятные ей самой эмоции пересилили стыд.
Проходя мимо Жаима, она увидела в его глазах только участие и терпение. Вийя не спала и сидела на койке с ничего не выражающим лицом. Седри не могла понять, что толкнуло Жаима так спровоцировать капитана. И как могла Вийя избить его так жестоко - а потом...
Седри поморщилась при мысли об этом. Еще страннее было то, что Вийя ухаживала за Жаимом больше всех, и он это позволял. Большей частью они молчали, но иногда переговаривались тихо, как близкие люди, как будто никакого насилия и не было.
- Ложись, - сказал Монтроз, и Седри послушно улеглась ничком на свою аккуратно постланную койку.
Монтроз стал массировать ее, убирая стресс из связок и суставов. Мелкие островки боли таяли, словно льдинки. Сон у Седри совсем прошел, хотя она все еще не могла шевельнуться.
Повернув голову и оглядывая комнату широко раскрытыми глазами, она постепенно стала замечать перемену. Она не смогла бы объяснить, в чем это выражается, но атмосфера стала другой - обострившаяся чувственность ее тела улавливала это. Никто из команды не спал. Марим с тихим смехом ткнула в бок Локри, тот шлепнул ее по руке. Они повалились на его койку, сцепившись в шутливой борьбе, и Седри, как ни странно, не захотелось отворачиваться.
Она соблюдала целомудрие больше тридцати лет - заводить интимные отношения с нелюбимым человеком было не в её натуре. Лишь совсем недавно, когда она думала, что ее жизнь уже подошла к концу, она встретила спутника, которого уже не надеялась встретить, и былые желания ожили в ней - но она их подавила. Здесь они живут на глазах друг у друга. Седри не осуждала молодых за уступки естественным физиологическим потребностям, но сама ни на что бы не решилась рядом с этими гладкими телами и критическими взглядами. Она считала своим эстетическим долгом застегиваться наглухо и скрывать свое растущее влечение к Монтрозу.
Он ничего не говорил ей и теперь тоже молчал, продолжая делать свою работу четко и профессионально, - а ее пылающему телу хотелось совсем других прикосновений.
Голый до пояса Ивард сидел, схватив руками колени, и его зеленые глаза потемнели от эмоций, о которых Седри могла только догадываться. Люцифер поднял большую лопатообразную голову с подушки Иварда и замурлыкал, прикрыв глаза.
Вийя так и осталась сидеть на краю койки, положив руки на колени. Жаим тоже лежал не шевелясь, с внимательным лицом. За дверью, ведущей в комнату эйя, запели тонкие голоса, и Люс заворчал, взъерошив шерсть.
Ивард и Вийя разом подняли головы - и в тот же миг задняя стена с тихим шорохом раскрылась.
Тревога - и что-то еще, помимо нее - пронзила Седри, когда в отверстии появился высокий мужской силуэт.
Это был Анарис, наследник. Он стоял молча, не двигаясь с места. Подняв правую руку в жесте, где смешивались приказ и призыв, он смотрел на Вийю.
Вийя, тоже молча, медленно поднялась. Анарис отступил на шаг, и она прошла к нему сквозь стену. Стена закрылась, и длинные пальцы Жаима вцепились в борта койки так, что побелели костяшки.
Ивард, как-то судорожно тряхнув головой, погладил Люцифера. Котище вытянулся, положив голову на лапы, пристально глядя щелками глаз. Локри с Марим перестали возиться, когда стена открылась, и сидели растрепанные и помятые. Марим издала смешок, похожий на пузырьки в быстром ручье.
Терпеливые руки опускались все ниже вдоль позвоночника Седри.
Все молчали, и атмосфера еще больше сгустилась: казалось, будто воздух заряжен ожиданием.
Ивард снова вздрогнул и потер руками лицо. Он сморщился, словно от удара, и вдруг рассмеялся, блестя широко открытыми глазами. Запрокинув голову, он растянулся на койке. Казалось, что все его тело светится внутренним жаром - внутренним огнем.
Пульс стучал у Седри в ушах, как приглушенный гром. Она села, не обращая больше внимания на свою наготу, не в силах отвести глаз от Иварда, воплощающего в себе красоту, юность и обещание, прекрасного, как молодой бог.
Теперь они все смотрели на него - их сердца бились в унисон, и тела разогревались в пламени его юношеского желания. Руки, месившие тело Седри, преобразились - они посылали звездный огонь по ее нервам. Но она все еще противилась зову плоти, и предвкушение, так долго подавляемое ею, было восхитительным.
Марим, заливаясь возбужденным смехом, мигом освободилась от одежды и стала перед Ивардом, гладкая, округлая и прелестная. Юноша провел пальцем по ее лицу и шее до ключицы жестом нежным и в то же время прощальным - а потом убрал руку.
Марим потянулась к нему, но он уже отвернулся и не видел этого. Его протянутая рука медленно встретилась с рукой Локри за спиной у Марим. Их пальцы переплелись, и оба начали описывать друг подле друга медленные круги, словно в танце.
Их тела схлестнулись в сплетении сильных рук и выпуклых мускулов. Седри увидела муку отвергнутого желания на лице Марим, страдание другого рода на лице Жаима - а потом все заслонили смеющиеся глаза Монтроза, его улыбающийся рот и его руки, которым она больше не могла противиться.
22 АРЕС
Марго Нг подняла кубок и обвела взглядом огромный зал с его знаменами и голографическими картинами былых военных триумфов и трагедий.
Мгновение полной тишины и неподвижности затянулось надолго. Хрустальные грани в руках молодых и старых, мужчин и женщин отражали свет. Затем высокий, стройный молодой человек в белом траурном костюме произнес:
- За победу над врагом!
Брендон Аркад выпил свое шампанское и решительным жестом разбил бокал об огромный каменный очаг.
- За победу над врагом! - подхватили голоса, одни звенящие, другие шепчущие, словно дающие клятву или творящие молитву.
Людей в этом зале связывала общая судьба - каждый из них командовал кораблем, через восемь часов уходящим к Пожирателю Солнц, - и сознание того, что не все из них вернутся назад.
В кои-то веки они смешались воедино: капитаны эсминцев и катеров, командиры испытанных в бою кораблей и приспособленных для войны нарядных яхт, панархисты и рифтеры. Марго видела по их блестящим глазам и нервным движениям, по внезапному смеху и внезапной рассеянности, что все они сознают это в равной мере.
Ровно через восемь часов она выйдет из своей квартиры в белом парадном мундире, с солнцами верховного адмирала на высоком воротнике, и займет место на мостике, где стоит полная тишина, если не считать почти неслышного шепота пультов. Несмотря на тианьги, запрограммированные на успокаивающие ионы, все вокруг - и присутствующие, и те, кто на связи, - будут собраны, и сердца их будут биться в ожидании ее команды, которая пошлет их прямо в бой, а возможно, и на смерть.
Нг закрыла глаза, стиснув в руке кубок. Предполагается, что каждый полководец живет ради такого вот момента. Что бы ни случилось, ее имя будет вписано в историю отныне и до тех пор, пока эта цивилизация не обратится в прах.
Но никакой радости в этом нет. Только ожидание, сопряженное со страхом неминуемых потерь. И еще сильнее - воля к победе. На этот раз Должар не дождется пощады.
Она открыла глаза, залпом выпила шампанское и швырнула бокал прямо в огонь.
Осри Омилов, лейтенант Флота его величества, потной рукой перехватил чемодан и нажал на вестник челнока.
- Лейтенант Омилов для прохождения службы явился. Разрешите подняться на борт?
Секунду спустя ему ответили:
- Поднимайтесь, лейтенант.
Шлюз открылся, и Осри встретился с откровенно любопытным взглядом юного, видимо, только что произведенного, мичмана.
Осри отдал честь, и девушка с запозданием ответила тем же, покраснев до ушей. Но дальнейший вековой ритуал приветствия она проделала четко, не ошибившись ни разу.
Церемония его доставки на борт "Грозного" прошла уже более гладко. В конце концов он добрался до своей каюты. Обстановка здесь была точно такая же, как на "Мбва Кали" или на Минерве. Все корабельные интерьеры регулировались уставом, чтобы человек мог ориентироваться на любом корабле вслепую в случае внезапного отключения энергии.
Теперь это действительно могло случиться - но он будет воевать не на этом корабле, а на рифтерском. Осри постарался не думать об этом и разложил свои вещи, на что ушло всего несколько секунд.
Посмотрев на хроно, он заколебался. Ему хотелось бы явиться в последний момент - это ввело бы его взаимоотношения с экипажем в удобные уставные рамки. Но Фиэрин уговорила его прийти пораньше, чтобы представиться неофициально хотя бы офицерам.
"Не хочу я болтаться там и дурака из себя строить", - возражал он. Она с усмешкой взяла его за уши и поцеловала: "Лучше уж так, чем прослыть снобом". - "Снобом?" - опешил он. "Все знают, что вы с Панархом друзья детства, нравится тебе это или нет. И хотя звание у тебя небольшое, они будут держаться на расстоянии, если ты не сделаешь первый шаг".
Осри достаточно разбирался в дулуской иерархии, чтобы признать справедливость ее слов. И он согласился, хотя ради этого им пришлось расстаться на целый час раньше.
Но их прощание, хотя и урезанное, было сладостным. О будущем они не говорили - они оба принадлежали к миру Дулу, где слова так легко выворачиваются наизнанку или становятся ложью в силу обстоятельств. Их эмоции нашли выход в страсти, столь сильной и так крепко связующей, что Осри впервые не чувствовал себя робким и неуклюжим.
Он потряс головой: время воспоминаний еще не пришло.
Сейчас он должен сдержать данное Фиэрин слово.
Он вышел и направился в офицерскую кают-компанию.
Фиэрин лит-Кендриан смотрела, как челнок Осри пробирается сквозь скопление кораблей у Колпака и исчезает за громадой "Грозного".
Отвернувшись от иллюминатора, она пошла через толпу к выходу. Все вокруг держались вежливо и немного отстраненно. На нескольких лицах виднелись следы слез. Все здесь прощались со своими любимыми, и никто не хотел знать о таких же маленьких драмах, разыгрывающихся рядом с ними.
"Мне почти хочется, чтобы должарианцы на нас напали", - думала Фиэрин, становясь в очередь на транстуб. Все лучше, чем это ужасное, добровольное расставание. Точно они идут на казнь и знают об этом.
Давка в транстубе показалась ей даже приятной. Здесь она чувствовала себя в безопасности... нормально.
В капсуле стояла странная тишина - люди почти не разговаривали, и Фиэрин, с радостью влившаяся в толпу пассажиров, с такой же радостью из нее и вышла. Она никогда не считала себя чувствительной натурой, но слишком легко было представить себе, как боль от разлуки, переживаемая каждым из них, сливается в общее отчаяние.
Она уже и теперь скучала по Осри, по его запаху - он, никогда не маскировавший своих эмоций, как другие Дулу, не пользовался и духами. Он был таким, как есть: чопорным, неуклюжим, предельно честным, любителем каламбуров, надежным, как планета в космосе.
Ей не хотелось даже думать о будущем без него.
Рядом кто-то всхлипнул, и Фиэрин, повинуясь инстинкту, сошла с дорожки и пошла напрямик через лужайку, чтобы не мешать чужому горю.
В анклаве даже всегдашние часовые казались серьезнее, чем обычно.
В доме ее встретила музыка - медленные гармоничные переливы оперы, чьи слова были написаны на Утерянной Земле за много веков до Исхода. Фиэрин, изучавшей музыку в школе, трагедия Троила и Крессиды [История любви троянского царевича Троила легла в основу поэмы Дж. Чосера (1372) и оперы У. Уолтона (1954)] была знакома.
Ваннис сидела одна в кабинете, охватив себя руками за локти. Фиэрин испытала шок, увидев Ваннис в столь нехарактерной позе, и остановилась на пороге, думая, не воспользоваться ли ей другим входом. Но Ваннис, с присущей ей чувствительностью уловив какое-то колебание в воздухе, подняла глаза и сказала:
- Побудьте со мной.
Холод пробежал по жилам Фиэрин, но она, не задавая вопросов, села рядом с Ваннис на кушетку и обняла ее за плечи, в который раз заметив, какая Ваннис маленькая.
Ваннис уронила голову на плечо Фиэрин; тонкий запах ее надушенных волос был свеж и приятен. Устроившись поудобнее, они стали смотреть на пламя свечей, и Фиэрин старалась угадать, что находит для себя Ваннис в трагедии женщины, любившей двух мужчин.
Музыка вскоре захватила и Фиэрин - настал один из тех редких моментов, когда время перестает существовать. Умиротворение, пусть даже недолгое, снизошло на нее. Она слышала, как музыка переплетается с плеском фонтана и их дыханием. Она видела тихую комнату с ее гармоничным сочетанием старины и современности, немного мужскую - возможно, потому, что первое впечатление о ней связывалось у Фиэрин с Брендоном. Что-то здесь напоминало о нем, что-то - о Ваннис, и две свечи на низком стеклянном столике объединяли все в одно целое.
Буду ли я вспоминать об этом когда-нибудь?
Чистые звучные голоса вели свой печальный рассказ, и Фиэрин закрыла глаза, отдавшись грезам, но Ваннис внезапно шевельнулась.
Движение было легким, едва заметным, но Фиэрин сразу насторожилась.
В комнате стало еще темнее: одна свеча погасла, а вторая чуть мерцала крошечным голубым огоньком.
Что случилось? Музыка продолжала звучать - Фиэрин не заметила, как опера закончилась и началась заново.
Ваннис коснулась губами ее лба и встала.
Луна светила, и в тени дерев,
Под окнами ее опочивальни,
Лил соловей свой сладостный напев ..
Миг спустя Фиэрин увидела на террасе высокую фигуру в белом. Ваннис вышла ей навстречу.
Брендон подошел к двери, и Фиэрин, не видя его лица в темноте, почему-то поняла, что он узнал эту музыку. Он остановился и вскинул голову. Что значила эта история для него?
Ваннис, протянув ему руки, сказала:
- Мой ответ может подождать. Сначала вы должны задать свой вопрос кому-то другому.
- Мне пора, - тихо, чуть слышно ответил он.
- У вас есть еще три часа, - сказала Ваннис.
И вот, пока ее объемлет сон,
Орел белее снега ней влетает.
Он вскрыл ей грудь и сердце вынул вон,
Она же спит и ничего не знает...
В голосе Ваннис появились юмористические нотки.
- Корморан представит свой рассказ завтра, и ваши рифтеры станут героями. На Аресе вам нечего бояться.
И, сердцем друга возместив урон,
Посланник мчится лунною тропою,
Одно сменивши сердце на другое.
Брендон поклонился - сдержанно, с оттенком благодарности.
Но Ваннис не стала возвращать ему поклон - она взяла его за руку и повела в комнаты.
Их пальцы переплелись, и они вышли, оставив Фиэрин наедине со странными голосами, в тихой комнате, при догорающей свече.
Четыре часа спустя Ваннис и Фиэрин вместе присутствовали при старте "Грозного".
Фиэрин показалось странным, что эта процедура, невзирая на любовь Дулу к ритуалу, проходит так просто. Но Осри объяснил ей, что должарианцы наверняка наблюдают за станцией через сенсорный ряд и нельзя показывать им, что этот корабль чем-то отличается от других.
Но в сердца посвященных зрелище огромного корабля, взлетающего на сверкающих крыльях радиации, вселяло надежду. Фиэрин, страдая по любимому, которого ей уже недоставало, не могла не думать о двух других любовниках, которые навсегда соединились у нее в памяти с чарующими ариями древней трагедии.
Ваннис стояла прямая, с сухими глазами, спокойно сложив руки, но лицо у нее было как мраморное; и в уме Фиэрин, глядящей, как огни корабля исчезают среди холодных звезд, снова зазвучала музыка и возник образ Троила, который видит пустой, запертый дом Крессиды и понимает, что его любимая покинула Трою.
Вместо безбрежной черноты космоса она видела Троила, рыдающего на ступенях и взывающего к дому, как к телу, лишившемуся души. "Фонарь, в котором свет погас".
Она закрыла саднящие глаза, свирепым усилием воли удерживаясь от слез. Не ей одной предстоит страшное время ожидания, не она одна будет жить час за часом, пока не станет известно, кто победил, кто жив, а кто погиб.
- Вернемся? - улыбнулась ей Ваннис. - У нас впереди много дел.
- Скажите, чем я могу вам помочь? - спросила Фиэрин.
Куда бы ни поехал он, всечасно
Преследуют его воспоминанья; И
мыслит он, казня себя напрасно: Здесь
было наше первое свиданье; А здесь она,
небесное созданье, Взор на меня свой
ясный устремила И прелестью своей
навек тенила.
А вот и дом, где слышал я впервые Моей
любви пленительное пенье. Той песни звуки,
посейчас живые, Вовек не будут преданы
забвенью. И где оно, чудесное мгновенье,
Когда она - иль это мне приснилось?
Любви ответной мне явила милость.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
23
АРТЕЛИОН
Леонидес Халкин стоял перед человеком, известным всему артелионскому Сопротивлению под именем Маски. Теперь это имя, взятое ради конспирации, превратилось в символ столь могущественный, что приняло почти мистические пропорции. Маска стоял у пульта, наблюдая за освещенной садовой дорожкой в трехстах метрах над ними, а Халкин наблюдал за Маской.
Высокий, с поджарыми мускулами прирожденного атлета, стального цвета волосы связаны хвостом на затылке, верхняя часть лица обожжена плазменным огнем. Видно, что прежде он был красив - теперь в своей красной шелковой маске, скрывающей все, кроме глаз, он грозен.
Над ними Джессериан, командир должарских оккупантов, неподвижно стоял у древней мраморной статуи Лаокоона. По его профилю нельзя было прочесть, о чем он думает, глядя на бьющиеся, оплетенные змеями фигуры. Казалось бы, что любоваться скульптурой совсем не в характере этого высокого, тяжелокостного, воинственного должарианца - однако он занимался именно этим вот уже четверть часа.
И Маска все это время следил за ним через шпионский глаз".
Халкин подавил вздох. Терпение - спутник всей человеческой жизни. Он стоял вольно и позволял мыслям блуждать, где пожелают.
У него редко выдавалось время, чтобы подумать. Возможно, прямым результатом этого было то, что часть его разума отказывалась воспринимать события прошлого года как реальные.
В реальной жизни Леонидес Халкин был главным стюардом в резиденции Геласаара хай-Аркада, сорок седьмого Панарха Тысячи Солнц. С самого раннего детства он знал, что будет стюардом, и гордился тем, что Аркады, живя в своей фамильной резиденции, вот уже четыреста лет пользовались услугами Халкинов.
В реальной жизни он знал, какие мастера изготавливают лучший столовый фарфор и где можно купить настоящее столовое, купальное и постельное белье. Он знал наперечет семьи потомственных слуг, передающих свои навыки из поколения в поколение: одни фигурно кололи лед, другие чинили гобелены, множество других обслуживали аэрокары, садовничали, убирали сокровищницы, артистически прислуживали за столом, следили за ДатаНетом. К пятнадцати годам он знал имена и профессии почти всего персонала Резиденции и Большого Дворца. К тому времени, как его бабушка заявила, что подумывает об отставке и хочет назначить его своим официальным преемником, его знание распространялось на обслуживающий персонал всей планеты. Почти пятьдесят лет предметом его гордости была гладкость, с которой шла жизнь в обоих дворцах. Бабушка часто говаривала юному Леонидесу; "Мастерство стюарда заключается в организации, а искусство - в том, чтобы быть невидимым". При нем никому не приходилось выбрасывать увядшие цветы или просить почистить ковер. Гости высказывали свои предпочтения только однажды, и те удовлетворялись без дальнейших напоминаний, даже если эти люди гостили здесь раз в десять лет. Порядок, спокойствие, изящество - таков был девиз Халкина. Должарианцы превратили все это в хаос. Халкин знал теперь, что остался жив по чистой случайности. Потрясенный неслыханным в то время явлением - неявкой Крисарха на собственную Энкаинацию, - он, не доверяя ни посыльным, ни коммуникаторам, сам отправился в Резиденцию и нашел комнаты Брендона Аркада пустыми, хотя там должно было находиться множество слуг.