Страница:
Только пули оказались дуры дурами – они не только не видели, но, в отличие от человека, даже не чуяли цели. Не находя на кого навести себя, улетали дальше, туда, где на излете обессилено падали на грунт бесполезными железками. Только немногие из них, наверное, самые удачливые, нашли себе занятие – стали тупо уничтожать стаю крикливых птиц, поднятых шумом выстрелов. Вспорхнули птицы с перепуга из зарослей дружной стаей, тут-то их и накрыло. Пошли разрываться – огонь, ор, кровь, куски плоти, перья, гарь. Всего одна и сумела спастись. Рванула отчаянно к вершине холма.
И тут Влад увидел такое, что его сильно озадачило.
Он даже стрелять прекратил.
Когда пустившаяся наутек черная птица пролетала над вершиной холма, путь ей пересек короткий огненно-фиолетовый росчерк. Птица замерла. Перестала месить воздух крыльями и застыла. Будто стоп-кадр случился. А когда через миг, всего через один взмах ресниц, все растаяло и ожило, птиц стало две.
Влад не поверил своим глазам. Вот только что была на этом месте птица в единственном числе, и вот уже их две! И это не в глазах двоится – одна дальше полетела и скрылась за холмом, а другая рухнула камнем.
Потрясенный Влад, продолжая держать винтовку наперевес, рванул наверх разбираться. Уже на ходу, с трудом поднимаясь по крутому склону, заметил, что отбегает от кострища, и ничего – все в порядке. Насос качает, дыхалка в норме, голова не кружится, кровь носом больше не идет. А самое главное – никто не буравит взглядом.
Дохлая птица и падала камнем, и на ощупь оказалась камень камнем. Когда Влад ее разыскал и поднял, то увидел, что произошло с этой, очень похожей на земного черного дрозда, птицей нечто невероятное. Полное обезвоживание и мумифицирование. Тело твердое, перья слиплись – не расцепить, глазницы – те вообще пусты, потеряла птица где-то по пути свои гляделки.
«Так не бывает», – подумал Влад и тут же уловил, что ощущение постороннего присутствия возвращается. На этот раз на него смотрели откуда-то сверху. Он задрал голову и увидел птицу, парящую высоко в небе.
Она парила свободно, легко, то взмахивая крыльями, то отдаваясь потоку. Но общая траектория ее полета шла по нисходящей. Этого почти не было видно, но Влад это чувствовал. С каждым новым витком птицы по невидимой воздушной спирали ему становилось хуже. Сердце вновь напомнило о себе учащающимся пульсом. Голову стало стягивать железным обручем. Тошнота подступала к горлу.
Он понимал, что нужно спуститься вниз. Понимал, что там, внизу, у кострища, его спасение. Отлично понимал. Но человек – зверь иррациональный и склонный к саморазрушению, чем от всех прочих зверей и отличается. Вместо того чтобы благоразумно отойти, Влад, превозмогая боль и страх, вскинул винтовку. Стал целиться. Он был абсолютно уверен, что источник его проблем находится в птице. Мало того, если бы кто-нибудь в те секунды спросил у него, где находится вселенское зло, он бы показал на пернатую тварь и, не раздумывая, сказал бы, что вон там.
«Птицы часто не то, чем кажутся», – подумал он перед тем, как выстрелить.
И выстрелил.
Сначала одиночным. Птица сделала кульбит и увернулась. И тогда он пальнул очередью. Результат оказался неожиданным. Ни одна пуля вреда птице не причинила, зато сама она пошла в атаку.
Она понеслась вниз на такой скорости, что Влад услышал свист трения крыльев о воздух. Хотя, возможно, это был вовсе не свист крыльев, а его собственная кровь сорвалась в запредельное стаккато и долбила на невозможной частоте по перепонкам.
Владу стало совсем погано, но он еще не дошел до того состояния, при котором все происходящее безразлично. Он еще мог держать оружие в руках. И он знал, где его враг. Теперь он его видел. А когда видишь врага, сражаться легче, даже если совсем невмоготу.
Он долбил, он засаживал по птице, не жалея патронов. Но только выходило, что зря, – пули уходили либо мимо, либо каким-то непостижимым образом пролетали сквозь нее, не причиняя вреда.
А с птицей тем временем начало происходить нечто невероятное. Влад глядел на эту неистребимую тварь сквозь прицел и с удивлением отмечал, что прямо на глазах она становится все больше и больше. Птица разбухала, разрасталась и, пытаясь охватить размахом крыльев весь горизонт, вскоре достигла невообразимых габаритов. Сначала она стала размером с облако. А потом – с тучу. И эта огромная черная туча в какой-то миг накрыла все. Весь мир. И накрыла его, Влада, со всеми его шрамами, мозолями, геморроями и потрохами.
Нельзя сказать, что он совсем исчез. Просто наступившая тьма теперь присутствовала не только вне, но и в нем. Тьма стала им, а он стал этой тьмой. Растворился в ней и растворил ее в себе. И растворенные друг в друге зазвучали они мелодией, красивее которой свет еще не слышал.
И почувствовал Влад, что боль и страх ушли. Что ему ни холодно, ни жарко. Что все его проблемы, напасти и ментальные заморочки куда-то сами собой исчезли. Что стало легко и свободно, как, может быть, никогда в жизни не было. Что он теперь в полном шоколаде. И что желаний, которые, как известно, являются источником всех бед, теперь у него нет. Ни одного. Даже жить не было желания. Зачем жить, если не жить так чудесно?
Но если честно, одно желание все же еще присутствовало. Одно-единственное. Очень хотелось, чтобы исчез раздражающий звук – невнятное тарахтение, доносящееся издалека. Этот звук напрягал и мешал звучать мелодии.
Влад невольно прислушался и понял, что это человеческий голос. Голос звучал откуда-то сзади, удалялся и был женским.
Влад сосредоточился.
Да, так и есть – истошно кричит какая-то туземная женщина. Он даже умудрился разобрать, что именно кричит эта безумная. Она повторяла одну и ту же фразу на аррагейском: «Не смотри на него! Не смотри на него! Не смотри на него!..»
«Дура, на кого мне не смотреть-то, если кругом тьма кромешная?» – подумал Влад, и тут тьма отступила. Не совсем и не сразу, но отступила. Мир стал проявляться как что-то, о чем давно забыли, но нежданно-негаданно вспомнили.
Но только это был какой-то неправильный мир.
Он имел обратную перспективу и негативное изображение. То, чему положено быть светлым, нарисовалось темным, а то чему испокон веков вменено быть темным, стало зачем-то светлым. То, что раньше находилось вдалеке, теперь торчало рядом, а то, что всегда было под рукой, оказалось хрен знает где.
А еще мир был перевернут.
Влад видел мир, как видит его новорожденный в первые минуты жизни.
Единственным правильным объектом в этом вывернутом наизнанку и перевернутом с ног на голову мире был только Влад Кугуар де Арнарди. Он стоял собственной персоной напротив и так же, как и Влад, целился из выпотрошенной винтовки. Влад целился в него, а Влад номер два – в него. Это если с этой стороны смотреть. А если с той, то все наоборот.
«Нормально, – подумал Влад, глядя на двойника. – Оказывается, я есть я и еще вот он. И оба мы здесь, а это “здесь” непонятно где. Рассказать кому, не поверят».
Он глядел сам на себя во все глаза, не обращая внимания на то, что женский голос продолжал предостерегать его. Голос, кстати, звучал все глуше и глуше. Видимо, женщина подходила все ближе и ближе. Может быть, даже бежала, стремясь не допустить какой-то, ей одной ведомой катастрофы. Она умоляла, но Влад не мог не смотреть. Это было выше его сил. И он смотрел.
И видел, что между ним и двойником бьется темно-лиловая огненная дуга. Она исходила из его, Влада, груди и, извиваясь будто змея в конвульсиях, тыкалась другим концом в грудь двойника. А может быть, наоборот, начало ее было там, а конец здесь. Определить было невозможно. Да и не нужно – не хотелось ему утверждаться в собственной первичности. Зачем?
И потом – другим был занят.
В голове вдруг закрутилось-завертелось бесплатное кино – случилось что-то вроде видения или сна, только насквозь реалистичное.
И было так.
Будто стоит он в огромном зале с каменными сводами, а посреди этого наполненного молочным светом зала висит прозрачная сфера. Сама по себе, между прочим, висит, ни к чему не прикрепленная. А внутри нее устроен желоб, вывернутый в не имеющую ни начала, ни конца Ленту Стэнфорда. И по трем переплетенным между собой лепесткам катятся шары. Много-много шаров. И все сделаны из чего-то тяжелого, блестящего и живого. Вроде как из ртути. Или из стекла Грума. И вот он, Влад, смотрит на всю эту конструкцию и понимает, что шары катятся преступно медленно. Что на самом деле надлежит им катиться в тысячу, в десятки, сотни тысяч раз быстрее. Но чтобы они покатились правильно, для этого нужно кое-что сделать. И сделать это «кое-что» не так уж и сложно. Нужно в девяти ячейках каменного квадрата, расположенного у стены зала, изменить расположение пластинок. Всего лишь. На пластинках знаки вырезаны. Ориентируясь по этим знакам, и необходимо выстроить нужную комбинацию. И комбинацию эту Влад знает. Квадрат же каменный…
Тут кино закончилось, и Влад обнаружил, что фиолетовая дуга перестала ходить ходуном и натянулась.
Ему, сил нет, как захотелось дотронуться до этой, связывающей его с двойником пуповины. Захотелось дернуть ее, как дергают струну гитары. Захотелось услышать, как она звучит. Подыграть хотел мелодии, которая все еще слышалась. Но не успел.
«Умри, гадина!» – услышал он все тот же голос и оглянулся. И увидел огромный наконечник огромной же стрелы. Эта стрела, похожая размерами и формой на католический костел, летела прямо в него. Влад не испугался и не стал дергаться – он каким-то, бог его знает каким, чувством понял, что такова судьба. И смирился, поддаваясь бесстрастному фатализму.
Правда, в какую-то секунду просветления подумал, что стоит, пожалуй, взглянуть в глаза пославшей стрелу женщины – не так уж часто выдается возможность взглянуть в глаза своей судьбе.
Но та либо находилась еще настолько далеко, что была неподвластных глазу огромных размеров, либо вовсе была прозрачна. Что Влад легко допускал. Он понимал, что в этом неправильном мире возможно все. Даже то, что в принципе невозможно.
Стрела летела неспешно, как летают снаряды при замедленной съемке. Но приближалась неумолимо, как день казни или тормозящий на льду грузовик. И чем ближе она подлетала, тем меньше становилась. В тот миг, когда стрела пробила Владу спину под левой лопаткой, она достигла привычных для ума размеров.
Влад ничего не почувствовал. Стрела прошла сквозь него легко, как иголка сквозь ситец, и совсем безболезненно. Только сладостная мелодия оборвалась. Это было неприятно, но не смертельно.
Когда он понял, что не пострадал, тут же обернулся. И для того чтобы проследить за дальнейшим полетом стрелы, и – вообще.
«И вообще» навалилось в полный рост. Двойник исчез. На том месте, где он стоял, Влад увидел пробитую стрелой черную птицу. Подумал, что та самая, и сделал (не без труда) три шага, чтобы разглядеть, но птица – фьють! – исчезла. Правда, не совсем – превратилась в змею. Хотел пнуть куда подальше гадину, но и она исчезла. На сей раз с концами.
В результате с ума сводящих метаморфоз и трансформаций обратной эволюции на песке осталась лежать одна только стрела.
Одна, но не простая.
Испытывая любопытство, Влад подобрал ее и повертел в руках. По виду, вроде как арбалетная. Стало быть – болт. Сантиметров тридцать, не больше. Наряжен оперением из сероватого пергамента. Наконечник восьмигранный и отчего-то золотой. И тянется от его острия какая-то непонятная лиловая спираль. Мало того, ее саму оплетают две спирали потоньше – бежевая и темно-желтая. Эти две, правда, через секунду-другую растаяли, а вот лиловая осталась. Продолжала струиться как дым от сигареты. И не только струилась, но еще и шипела злобно. Да так разило от нее какой-то пакостью, что в носу свербело и хотелось чихнуть.
Влад попытался, взмахивая этим своеобразным хлыстом, сбить несимпатичную штуковину с наконечника, но не вышло – приклеилась намертво.
Еще пару раз щелкнул – никак.
А затем спираль, которая поначалу была небольшой – где-то, наверное, с полметра в длину, – вдруг стала увеличиваться в размерах и стремительно потянулась к небу. Небо было рядом, рукой подать, но вертлявая удрать не успела: в какой-то миг сверкнула яркая алая молния и оборвала диковинный процесс. Обе части перерубленной спирали подергались в конвульсии, после чего развалились на мелкие куски. Лиловый свет, который от них исходил, осыпался вниз холодными искрами победного салюта, а небо от такой развязки качнулось и ушло в даль дальнюю, где ему, вообще-то, и положено быть.
Влад не сразу понял, что упал, а когда понял, потерял сознание.
Но только на секунду.
Через секунду сознание вновь включилось, и Влад, наконец, увидел ту женщину, которая так за него переживала.
Это была всадница.
Осадив скакуна возле низкорослого кактуса, чем-то похожего на утыканного гвоздями бегемота, она прыжком спешилась и поторопилась на помощь.
Спасительница оказалась молода, замечательно сложена и красива той особенной красотой, которую знатоки, цокая языками и вкладывая в слово еще тот, старинный, смысл, называют неземной.
Но не ее упруго-округлые прелести сразили Влада. И не экзотический наряд – дикая смесь поделок домов высокой моды Ритмы и причудливо скроенных шкур и холстин. Все это он видел. И не раз. Потрясло то, сколько в ее выразительном смуглом лице было неподдельного сострадания. Вот что действительно торкнуло. Давно ему никто так не сочувствовал. По-человечески.
Когда девушка склонилась, солдат, обгоняя самого себя в желании выяснить все и сразу, спросил что-то вроде:
– Кто-что-ты-случилось?
– Землянин? – удивилась незнакомка.
Облизав сухие губы, Влад подтвердил:
– Землянин, землянин. Кто же еще? Смотрю, говоришь на всеобщем?
– Нет, я на нем не думаю.
– Понимаю, что не думаешь. Но ведь говоришь?
– А-а, ты в этом смысле… – Девушка какое-то время молчала, пробуждая свои познания во всеобщем языке, после чего сказала: – Ну да, говорю, конечно.
У Влада промелькнуло в голове: «До чего же, наверное, сложно жить на свете людям, в языке которых один и тот же глагол означает и “говорить” и “думать”. Как можно, право слово, всегда говорить только то, что думаешь?» Но излишне вдаваться в особенности национального мышления муллватов не стал, принялся знакомиться:
– Ты кто?
– Тыяхша, дочь Дахамо и Хенсы, – с достоинством ответила девушка и тряхнула длинными соломенными волосами.
– Тыяхша, – повторил за ней солдат, будто пробуя имя на вкус. Потом сам представился: – Ну а я – Влад. Сын Кирка и Дайаны.
Подложив под его голову свою походную сумку, Тыяхша спросила:
– С тобой, Влад, все в порядке?
– Пока не знаю, – честно ответил солдат. Попробовал встать, но, испытав невероятную слабость, вновь повалился. – Похоже, контузило по-взрослому. Так что, извини, буду разговаривать лежа. Не до этикета.
– Ты лежи-лежи, не вставай. – Тыяхша взяла его за руку, нащупала пульс и через десяток секунд сокрушенно покачала головой. – Здорово он тебя… Удивительно, что жив остался.
Хотя и было Владу худо, но мыслил он адекватно, поэтому с ходу попытался взять быка за рога:
– А ну-ка, подруга, давай как на духу: что со мной случилось?
Вместо ответа девушка очень красноречиво пожала плечами. Дескать, как «что случилось»? Все то же самое, что и с другими случалось, случается и будет случаться. Не ты, землянин, первый. Не ты единственный. И не ты последний. Но затем все-таки сказала:
– Чрра Ахап.
Влад легко перевел фразу на всеобщий, но, не будучи уверенным, что понял правильно, уточнил:
– «Зверь Бездны»? Так?
– Все верно, – кивнула Тыяхша и сказала как о чем-то само собой разумеющемся: – Колесо Времени сделало полный оборот. Время агалл уступило место времени тллонг.
Влад не понял.
Тогда девушка сказала по-другому:
– Зверь снова выскочил из Бездны, пришло время Охоты.
Пояснение не помогло, в чем Влад не постеснялся признаться:
– Мрак. Полнейший. Ты толком скажи, что происходит?
Сообразив, что землянин слишком далек от злободневных местных реалий, Тыяхша решила не вдаваться в детали и перевела разговор в практическое русло:
– Наступило такое время, когда нужно всегда быть готовым.
– К чему?
– К встрече с Чрра Ахап, конечно. К встрече со Зверем.
Солдат так ничего и не понял, но согласился в принципе:
– Это верно – по жизни каждую секунду нужно быть готовым к подлянке. – И, натужно усмехнувшись, добавил: – К дяде Джону Моррису не ходи.
Девушка тем временем коснулась его маски, поскребла ногтем тонированную поверхность, после чего сказала:
– Все. Поняла.
– Что поняла?
– Поняла, почему не умер.
– И почему?
– Глаза.
– А подробнее?
– У тебя глаза защищены этой штукой.
– И что с того?
– Зверь не сумел войти через глаза. Тогда начал петь. Парализовать парализовал, но тут я подоспела. Не дала украсть твою… аган дой. Как будет на всеобщем языке «аган дой»?
Влад немного подумал и выдал возможный вариант:
– Огонь Господа.
Тыяхша покачала головой:
– Нет, немного не то.
– Пламя Бога? Огонь Господний? Божья искра?
– Не то. Не то. Не то…
– Ну не знаю тогда, – развел руками Влад.
– Божественное присутствие в тебе – как это будет?
– Быть может, душа?
Тут Тыяхша закивала:
– Да-да. Точно – душа!
– И что? Зверь собирался вынуть из меня душу? Так?
– Ну да.
– Пробравшись через глаза?
– Он всегда начинает с глаз. Через глаза ему легче. Через уши и нос – труднее. Через кожу – совсем тяжело.
Переварив услышанное, Влад сказал тоном эксперта:
– Логично. Когда надо, мы тоже так поступаем – стараемся броситься в глаза. Попал человеку на глаза, и ты уже у него внутри. Человек восемьдесят процентов информации через глаза получает.
– Вот Зверь этим и пользуется. А у тебя… – она опять дотронулась до маски, – а у тебя вот эта штука. Повезло.
– Везет тому, кто сам везет, – не стал скромничать Влад.
На это Тыяхша ничего не сказала, еще раз провела по стеклу и зачем-то спросила:
– Какие у тебя глаза?
– Сейчас, наверное, мутные, а вообще – зеленые.
– А почему сейчас мутные? – не поняла девушка. У нее самой глаза были голубые. Бездонные.
– Глаза – зеркало души, – вспомнил Влад расхожее утверждение. – На душе у меня сейчас мутно, в глазах – соответственно. – Он облизал потрескавшиеся губы и попросил: – Слушай, у тебя вода есть? Что-то в горле совсем пересохло.
– Сейчас.
Она отошла к лошади и принесла походный сосуд из уродливой тыквы, покрытой черным лаком. Придерживая голову землянина, помогла ему напиться. Сделав несколько жадных глотков, Влад оторвался от фляги и поблагодарил кивком. Ему полегчало.
– Значит, говоришь, дьявольщина у вас тут происходит, – сказал он, вытерев губы ладонью. – Зверь выскочил из Бездны и давай души людские воровать. Так?
– Можно сказать – Зверь, а можно сказать – Звери, – поправила Тыяхша. – Зверей Бездны много, но все они – один Зверь.
– И все такие вот невидимые?
– Ты его не видел?
– Нет, знаешь, не видел. Чувствовал зад… Чувствовал, что где-то рядом, но не видел. Потом птица появилась. Потом… Слушай, а ты что – его видела?
– Конечно, видела. Я же Охотница. Я из Круга Хранителей Сердца Мира.
Тыяхша произнесла это так, словно ее принадлежность к некоему таинственному ордену могла объяснить все. Влад несколько растерялся.
Не давая землянину опомниться, девушка бесцеремонно ощупала его голову за правым ухом, затем за левым, после чего заявила:
– А ты, между прочим, особенный.
– Это я-то? – удивился Влад. – Чем же?
– Чувствовал присутствие Зверя?
– Так точно. Было дело.
– Вот. А обычные люди этого не могут.
– Совсем?
– Совсем.
– Надо понимать, чуют его только такие, как ты?
– Ну да, – подтвердила Тыяхша. – Только Охотники ощущают присутствие Зверя. И только они видят, каков он на самом деле. Другим взглядом.
– И какой он на самом деле?
– Зверь?
– Ну да.
Девушка попыталась найти слова, чтобы описать неописуемое, но не смогла, и сама спросила:
– А какой из себя ужас?
Влад хмыкнул:
– Извини. Всю тупость своего вопроса осознал. Больше ни о чем подобном спрашивать не буду. Во всяком случае, постараюсь. – И, помолчав, решил сменить тему: – Слушай, ты так здорово на всеобщем шпаришь. Где научилась?
– Вы земляне, наверное, считаете, что мы тут совсем дикари отсталые, – сказала Тыяхша, нахмурив красивые брови. – А мы не отстаем. Мы просто никуда не спешим.
Она произнесла это с вызовом и, поджав губы, стала смотреть куда-то вдаль. Влад понимающе улыбнулся и, чтобы впредь не было между ними никаких недомолвок, озвучил свою личную позицию по столь болезненному для малых, но гордых народов вопросу:
– За всех, подруга, не скажу, не уполномочен, а лично я ничего такого не считаю. По мне – хоть голышом тут бегайте и колеса не знайте, только людьми порядочными будьте. – И пока Тыяхша решала, обидеться или нет, еще раз спросил: – Все-таки где так щебетать научилась?
– В здешнем филиале Открытого университета, – наконец ответила Тыяхша и махнула рукой в сторону запада. – Там, в столице.
– В Киарройоке?
– Ну да, в Киарройоке. Где же еще?
– Столиц много, – напомнил Влад. – А сейчас где трудишься?
– Преподаю в частной школе. Там же, в Киарройоке.
– Что преподаешь, если не секрет?
– Авологию.
– Это что за беда такая?
– Наука о взаимосвязи всего со всем.
– Мать моя женщина! – искренне восхитился Влад. – Ты, Тыяхша, представить себе не можешь, до чего я люблю всякие лженауки.
Она вновь обиделась:
– Сам ты «лженаука»!
– Раньше да, был, – признался он. – А теперь я не «лженаука». Теперь я перекати-поле: ни о чем не жалею, ни о чем не мечтаю, качусь туда, куда дует ветер.
– Ты что – поэт?
– В душе – да. По жизни – нет.
– Бывает…
– Послушай, работаешь в Киарройоке, а здесь что делаешь?
– Пришло время тллонг. Каждый Охотник на счету. Я – Охотник.
– Взяла отпуск и рванула на сафари?
– Что такое «са-фа-ри»?
– Охота на экзотических зверей.
– Тогда верно: взяла отпуск и рванула на сафари. Чем больше Охотников будет в границах Долины Молчания, тем меньше Зверей останется перед Последним Днем Охоты.
– А что, будет такой день?
– Конечно. Через четыре дня.
– Откуда знаешь?
– Тут и знать нечего. Девятый день вторжения всегда Последний. К этому дню Зверь насытится, окрепнет, соберется в стаю и пойдет на Сердце Мира. Так всегда было. И в этот раз так будет.
Влад усмехнулся:
– Ясно. Если «так всегда было» – тогда молчу. Сильный аргумент.
Тыяхша, пропустив мимо ушей его колкость, а может, просто не заметив ее, спросила:
– Легче не стало?
– Не знаю. Вроде ничего не болит, но вставать пока не тянет.
– Тогда лежи, я сейчас.
Она вскочила и, двигаясь по-кошачьи грациозно, стала спускаться по северному склону холма. Когда окончательно скрылась из вида, Влад перевел взгляд на жеребца и, глядя снизу вверх на забавную морду этого игреневого чуда, попытался осмыслить приключившееся.
Ни в каких таких мифических зверей из какой-то там бездны он, конечно, не поверил. Склонялся к тому, что попал под действие одного из тех природных явлений, которые при всей своей внешней загадочности объяснимы с научной точки зрения. Его боевой опыт подсказывал, что встреча с двойником – феномен того же порядка, что и поющие ловушки Вахады или интерактивные миражи Таргалана. Или это нечто вроде Светящейся Леди, которая приходит по ночам к часовым на Прохте. Об этой даме, доводящей бойцов до самоубийства, тоже сказок полным-полно в свое время навыдумывали, покуда не выяснилось, что так своеобразно влияет на человеческую психику газ, выделяемый в темноте фиолетовой болотной ряской.
Пока Влад прикидывал что к чему, вернулась Тыяхша и сразу протянула ему темно-зеленые листья с красными прожилками, такие узкие и твердые, что их можно было легко принять за колючки.
– Что это? – недоверчиво скосился Влад.
– «Ресницы ветра», – ответила Тыяхша. – Растение такое. Жуй.
– Ты уверена?
– Встать хочешь?
– Хочу.
– Жуй.
Влад закинул в рот листки и разжевал. Рот сразу наполнился горьковатой слюной, язык задубел.
– Ы ее алуя? – спросил Влад, кривясь и морщась.
– Чего? – не поняла Тыяхша.
Влад сглотнул и переспросил:
– Спрашиваю, ты еще и колдунья?
– Не то чтобы… А вот отец мой – да. Сливает.
– Что сливает?
– Нет, не «сливает», а… Ох, как это? Ну когда другие думают, что он такой.
– Может, «слывет»?
– Ну да, правильно – слывет, – повторила слово Тыяхша и смущенно призналась: – Извини, давно языка… Давно языковой практики не было.
– Да брось, ты отлично говоришь на всеобщем, дай бог каждому, – успокоил ее Влад. – Значит, твой отец колдун?
– Немного. Как у нас говорят, он… Словом, на всеобщем это будет «читающий книгу».
– Наверное, что-то вроде «чернокнижника».
– Что-то вроде того. И еще он Хранитель.
– А чего хранит?
Тыяхша явно не хотела врать, но и правду сказать, похоже, не могла. Ответила неопределенно:
– Одну вещь.
Влад не стал пытать. Зачем? Тем более стало не до того – зелье начало действовать. В груди потеплело, кровь по венам побежала заметно веселее, и в голове как-то сразу светлее сделалось. Травка подействовала лучше всяких патентованных стимуляторов.
И тут Влад увидел такое, что его сильно озадачило.
Он даже стрелять прекратил.
Когда пустившаяся наутек черная птица пролетала над вершиной холма, путь ей пересек короткий огненно-фиолетовый росчерк. Птица замерла. Перестала месить воздух крыльями и застыла. Будто стоп-кадр случился. А когда через миг, всего через один взмах ресниц, все растаяло и ожило, птиц стало две.
Влад не поверил своим глазам. Вот только что была на этом месте птица в единственном числе, и вот уже их две! И это не в глазах двоится – одна дальше полетела и скрылась за холмом, а другая рухнула камнем.
Потрясенный Влад, продолжая держать винтовку наперевес, рванул наверх разбираться. Уже на ходу, с трудом поднимаясь по крутому склону, заметил, что отбегает от кострища, и ничего – все в порядке. Насос качает, дыхалка в норме, голова не кружится, кровь носом больше не идет. А самое главное – никто не буравит взглядом.
Дохлая птица и падала камнем, и на ощупь оказалась камень камнем. Когда Влад ее разыскал и поднял, то увидел, что произошло с этой, очень похожей на земного черного дрозда, птицей нечто невероятное. Полное обезвоживание и мумифицирование. Тело твердое, перья слиплись – не расцепить, глазницы – те вообще пусты, потеряла птица где-то по пути свои гляделки.
«Так не бывает», – подумал Влад и тут же уловил, что ощущение постороннего присутствия возвращается. На этот раз на него смотрели откуда-то сверху. Он задрал голову и увидел птицу, парящую высоко в небе.
Она парила свободно, легко, то взмахивая крыльями, то отдаваясь потоку. Но общая траектория ее полета шла по нисходящей. Этого почти не было видно, но Влад это чувствовал. С каждым новым витком птицы по невидимой воздушной спирали ему становилось хуже. Сердце вновь напомнило о себе учащающимся пульсом. Голову стало стягивать железным обручем. Тошнота подступала к горлу.
Он понимал, что нужно спуститься вниз. Понимал, что там, внизу, у кострища, его спасение. Отлично понимал. Но человек – зверь иррациональный и склонный к саморазрушению, чем от всех прочих зверей и отличается. Вместо того чтобы благоразумно отойти, Влад, превозмогая боль и страх, вскинул винтовку. Стал целиться. Он был абсолютно уверен, что источник его проблем находится в птице. Мало того, если бы кто-нибудь в те секунды спросил у него, где находится вселенское зло, он бы показал на пернатую тварь и, не раздумывая, сказал бы, что вон там.
«Птицы часто не то, чем кажутся», – подумал он перед тем, как выстрелить.
И выстрелил.
Сначала одиночным. Птица сделала кульбит и увернулась. И тогда он пальнул очередью. Результат оказался неожиданным. Ни одна пуля вреда птице не причинила, зато сама она пошла в атаку.
Она понеслась вниз на такой скорости, что Влад услышал свист трения крыльев о воздух. Хотя, возможно, это был вовсе не свист крыльев, а его собственная кровь сорвалась в запредельное стаккато и долбила на невозможной частоте по перепонкам.
Владу стало совсем погано, но он еще не дошел до того состояния, при котором все происходящее безразлично. Он еще мог держать оружие в руках. И он знал, где его враг. Теперь он его видел. А когда видишь врага, сражаться легче, даже если совсем невмоготу.
Он долбил, он засаживал по птице, не жалея патронов. Но только выходило, что зря, – пули уходили либо мимо, либо каким-то непостижимым образом пролетали сквозь нее, не причиняя вреда.
А с птицей тем временем начало происходить нечто невероятное. Влад глядел на эту неистребимую тварь сквозь прицел и с удивлением отмечал, что прямо на глазах она становится все больше и больше. Птица разбухала, разрасталась и, пытаясь охватить размахом крыльев весь горизонт, вскоре достигла невообразимых габаритов. Сначала она стала размером с облако. А потом – с тучу. И эта огромная черная туча в какой-то миг накрыла все. Весь мир. И накрыла его, Влада, со всеми его шрамами, мозолями, геморроями и потрохами.
Нельзя сказать, что он совсем исчез. Просто наступившая тьма теперь присутствовала не только вне, но и в нем. Тьма стала им, а он стал этой тьмой. Растворился в ней и растворил ее в себе. И растворенные друг в друге зазвучали они мелодией, красивее которой свет еще не слышал.
И почувствовал Влад, что боль и страх ушли. Что ему ни холодно, ни жарко. Что все его проблемы, напасти и ментальные заморочки куда-то сами собой исчезли. Что стало легко и свободно, как, может быть, никогда в жизни не было. Что он теперь в полном шоколаде. И что желаний, которые, как известно, являются источником всех бед, теперь у него нет. Ни одного. Даже жить не было желания. Зачем жить, если не жить так чудесно?
Но если честно, одно желание все же еще присутствовало. Одно-единственное. Очень хотелось, чтобы исчез раздражающий звук – невнятное тарахтение, доносящееся издалека. Этот звук напрягал и мешал звучать мелодии.
Влад невольно прислушался и понял, что это человеческий голос. Голос звучал откуда-то сзади, удалялся и был женским.
Влад сосредоточился.
Да, так и есть – истошно кричит какая-то туземная женщина. Он даже умудрился разобрать, что именно кричит эта безумная. Она повторяла одну и ту же фразу на аррагейском: «Не смотри на него! Не смотри на него! Не смотри на него!..»
«Дура, на кого мне не смотреть-то, если кругом тьма кромешная?» – подумал Влад, и тут тьма отступила. Не совсем и не сразу, но отступила. Мир стал проявляться как что-то, о чем давно забыли, но нежданно-негаданно вспомнили.
Но только это был какой-то неправильный мир.
Он имел обратную перспективу и негативное изображение. То, чему положено быть светлым, нарисовалось темным, а то чему испокон веков вменено быть темным, стало зачем-то светлым. То, что раньше находилось вдалеке, теперь торчало рядом, а то, что всегда было под рукой, оказалось хрен знает где.
А еще мир был перевернут.
Влад видел мир, как видит его новорожденный в первые минуты жизни.
Единственным правильным объектом в этом вывернутом наизнанку и перевернутом с ног на голову мире был только Влад Кугуар де Арнарди. Он стоял собственной персоной напротив и так же, как и Влад, целился из выпотрошенной винтовки. Влад целился в него, а Влад номер два – в него. Это если с этой стороны смотреть. А если с той, то все наоборот.
«Нормально, – подумал Влад, глядя на двойника. – Оказывается, я есть я и еще вот он. И оба мы здесь, а это “здесь” непонятно где. Рассказать кому, не поверят».
Он глядел сам на себя во все глаза, не обращая внимания на то, что женский голос продолжал предостерегать его. Голос, кстати, звучал все глуше и глуше. Видимо, женщина подходила все ближе и ближе. Может быть, даже бежала, стремясь не допустить какой-то, ей одной ведомой катастрофы. Она умоляла, но Влад не мог не смотреть. Это было выше его сил. И он смотрел.
И видел, что между ним и двойником бьется темно-лиловая огненная дуга. Она исходила из его, Влада, груди и, извиваясь будто змея в конвульсиях, тыкалась другим концом в грудь двойника. А может быть, наоборот, начало ее было там, а конец здесь. Определить было невозможно. Да и не нужно – не хотелось ему утверждаться в собственной первичности. Зачем?
И потом – другим был занят.
В голове вдруг закрутилось-завертелось бесплатное кино – случилось что-то вроде видения или сна, только насквозь реалистичное.
И было так.
Будто стоит он в огромном зале с каменными сводами, а посреди этого наполненного молочным светом зала висит прозрачная сфера. Сама по себе, между прочим, висит, ни к чему не прикрепленная. А внутри нее устроен желоб, вывернутый в не имеющую ни начала, ни конца Ленту Стэнфорда. И по трем переплетенным между собой лепесткам катятся шары. Много-много шаров. И все сделаны из чего-то тяжелого, блестящего и живого. Вроде как из ртути. Или из стекла Грума. И вот он, Влад, смотрит на всю эту конструкцию и понимает, что шары катятся преступно медленно. Что на самом деле надлежит им катиться в тысячу, в десятки, сотни тысяч раз быстрее. Но чтобы они покатились правильно, для этого нужно кое-что сделать. И сделать это «кое-что» не так уж и сложно. Нужно в девяти ячейках каменного квадрата, расположенного у стены зала, изменить расположение пластинок. Всего лишь. На пластинках знаки вырезаны. Ориентируясь по этим знакам, и необходимо выстроить нужную комбинацию. И комбинацию эту Влад знает. Квадрат же каменный…
Тут кино закончилось, и Влад обнаружил, что фиолетовая дуга перестала ходить ходуном и натянулась.
Ему, сил нет, как захотелось дотронуться до этой, связывающей его с двойником пуповины. Захотелось дернуть ее, как дергают струну гитары. Захотелось услышать, как она звучит. Подыграть хотел мелодии, которая все еще слышалась. Но не успел.
«Умри, гадина!» – услышал он все тот же голос и оглянулся. И увидел огромный наконечник огромной же стрелы. Эта стрела, похожая размерами и формой на католический костел, летела прямо в него. Влад не испугался и не стал дергаться – он каким-то, бог его знает каким, чувством понял, что такова судьба. И смирился, поддаваясь бесстрастному фатализму.
Правда, в какую-то секунду просветления подумал, что стоит, пожалуй, взглянуть в глаза пославшей стрелу женщины – не так уж часто выдается возможность взглянуть в глаза своей судьбе.
Но та либо находилась еще настолько далеко, что была неподвластных глазу огромных размеров, либо вовсе была прозрачна. Что Влад легко допускал. Он понимал, что в этом неправильном мире возможно все. Даже то, что в принципе невозможно.
Стрела летела неспешно, как летают снаряды при замедленной съемке. Но приближалась неумолимо, как день казни или тормозящий на льду грузовик. И чем ближе она подлетала, тем меньше становилась. В тот миг, когда стрела пробила Владу спину под левой лопаткой, она достигла привычных для ума размеров.
Влад ничего не почувствовал. Стрела прошла сквозь него легко, как иголка сквозь ситец, и совсем безболезненно. Только сладостная мелодия оборвалась. Это было неприятно, но не смертельно.
Когда он понял, что не пострадал, тут же обернулся. И для того чтобы проследить за дальнейшим полетом стрелы, и – вообще.
«И вообще» навалилось в полный рост. Двойник исчез. На том месте, где он стоял, Влад увидел пробитую стрелой черную птицу. Подумал, что та самая, и сделал (не без труда) три шага, чтобы разглядеть, но птица – фьють! – исчезла. Правда, не совсем – превратилась в змею. Хотел пнуть куда подальше гадину, но и она исчезла. На сей раз с концами.
В результате с ума сводящих метаморфоз и трансформаций обратной эволюции на песке осталась лежать одна только стрела.
Одна, но не простая.
Испытывая любопытство, Влад подобрал ее и повертел в руках. По виду, вроде как арбалетная. Стало быть – болт. Сантиметров тридцать, не больше. Наряжен оперением из сероватого пергамента. Наконечник восьмигранный и отчего-то золотой. И тянется от его острия какая-то непонятная лиловая спираль. Мало того, ее саму оплетают две спирали потоньше – бежевая и темно-желтая. Эти две, правда, через секунду-другую растаяли, а вот лиловая осталась. Продолжала струиться как дым от сигареты. И не только струилась, но еще и шипела злобно. Да так разило от нее какой-то пакостью, что в носу свербело и хотелось чихнуть.
Влад попытался, взмахивая этим своеобразным хлыстом, сбить несимпатичную штуковину с наконечника, но не вышло – приклеилась намертво.
Еще пару раз щелкнул – никак.
А затем спираль, которая поначалу была небольшой – где-то, наверное, с полметра в длину, – вдруг стала увеличиваться в размерах и стремительно потянулась к небу. Небо было рядом, рукой подать, но вертлявая удрать не успела: в какой-то миг сверкнула яркая алая молния и оборвала диковинный процесс. Обе части перерубленной спирали подергались в конвульсии, после чего развалились на мелкие куски. Лиловый свет, который от них исходил, осыпался вниз холодными искрами победного салюта, а небо от такой развязки качнулось и ушло в даль дальнюю, где ему, вообще-то, и положено быть.
Влад не сразу понял, что упал, а когда понял, потерял сознание.
Но только на секунду.
2
Через секунду сознание вновь включилось, и Влад, наконец, увидел ту женщину, которая так за него переживала.
Это была всадница.
Осадив скакуна возле низкорослого кактуса, чем-то похожего на утыканного гвоздями бегемота, она прыжком спешилась и поторопилась на помощь.
Спасительница оказалась молода, замечательно сложена и красива той особенной красотой, которую знатоки, цокая языками и вкладывая в слово еще тот, старинный, смысл, называют неземной.
Но не ее упруго-округлые прелести сразили Влада. И не экзотический наряд – дикая смесь поделок домов высокой моды Ритмы и причудливо скроенных шкур и холстин. Все это он видел. И не раз. Потрясло то, сколько в ее выразительном смуглом лице было неподдельного сострадания. Вот что действительно торкнуло. Давно ему никто так не сочувствовал. По-человечески.
Когда девушка склонилась, солдат, обгоняя самого себя в желании выяснить все и сразу, спросил что-то вроде:
– Кто-что-ты-случилось?
– Землянин? – удивилась незнакомка.
Облизав сухие губы, Влад подтвердил:
– Землянин, землянин. Кто же еще? Смотрю, говоришь на всеобщем?
– Нет, я на нем не думаю.
– Понимаю, что не думаешь. Но ведь говоришь?
– А-а, ты в этом смысле… – Девушка какое-то время молчала, пробуждая свои познания во всеобщем языке, после чего сказала: – Ну да, говорю, конечно.
У Влада промелькнуло в голове: «До чего же, наверное, сложно жить на свете людям, в языке которых один и тот же глагол означает и “говорить” и “думать”. Как можно, право слово, всегда говорить только то, что думаешь?» Но излишне вдаваться в особенности национального мышления муллватов не стал, принялся знакомиться:
– Ты кто?
– Тыяхша, дочь Дахамо и Хенсы, – с достоинством ответила девушка и тряхнула длинными соломенными волосами.
– Тыяхша, – повторил за ней солдат, будто пробуя имя на вкус. Потом сам представился: – Ну а я – Влад. Сын Кирка и Дайаны.
Подложив под его голову свою походную сумку, Тыяхша спросила:
– С тобой, Влад, все в порядке?
– Пока не знаю, – честно ответил солдат. Попробовал встать, но, испытав невероятную слабость, вновь повалился. – Похоже, контузило по-взрослому. Так что, извини, буду разговаривать лежа. Не до этикета.
– Ты лежи-лежи, не вставай. – Тыяхша взяла его за руку, нащупала пульс и через десяток секунд сокрушенно покачала головой. – Здорово он тебя… Удивительно, что жив остался.
Хотя и было Владу худо, но мыслил он адекватно, поэтому с ходу попытался взять быка за рога:
– А ну-ка, подруга, давай как на духу: что со мной случилось?
Вместо ответа девушка очень красноречиво пожала плечами. Дескать, как «что случилось»? Все то же самое, что и с другими случалось, случается и будет случаться. Не ты, землянин, первый. Не ты единственный. И не ты последний. Но затем все-таки сказала:
– Чрра Ахап.
Влад легко перевел фразу на всеобщий, но, не будучи уверенным, что понял правильно, уточнил:
– «Зверь Бездны»? Так?
– Все верно, – кивнула Тыяхша и сказала как о чем-то само собой разумеющемся: – Колесо Времени сделало полный оборот. Время агалл уступило место времени тллонг.
Влад не понял.
Тогда девушка сказала по-другому:
– Зверь снова выскочил из Бездны, пришло время Охоты.
Пояснение не помогло, в чем Влад не постеснялся признаться:
– Мрак. Полнейший. Ты толком скажи, что происходит?
Сообразив, что землянин слишком далек от злободневных местных реалий, Тыяхша решила не вдаваться в детали и перевела разговор в практическое русло:
– Наступило такое время, когда нужно всегда быть готовым.
– К чему?
– К встрече с Чрра Ахап, конечно. К встрече со Зверем.
Солдат так ничего и не понял, но согласился в принципе:
– Это верно – по жизни каждую секунду нужно быть готовым к подлянке. – И, натужно усмехнувшись, добавил: – К дяде Джону Моррису не ходи.
Девушка тем временем коснулась его маски, поскребла ногтем тонированную поверхность, после чего сказала:
– Все. Поняла.
– Что поняла?
– Поняла, почему не умер.
– И почему?
– Глаза.
– А подробнее?
– У тебя глаза защищены этой штукой.
– И что с того?
– Зверь не сумел войти через глаза. Тогда начал петь. Парализовать парализовал, но тут я подоспела. Не дала украсть твою… аган дой. Как будет на всеобщем языке «аган дой»?
Влад немного подумал и выдал возможный вариант:
– Огонь Господа.
Тыяхша покачала головой:
– Нет, немного не то.
– Пламя Бога? Огонь Господний? Божья искра?
– Не то. Не то. Не то…
– Ну не знаю тогда, – развел руками Влад.
– Божественное присутствие в тебе – как это будет?
– Быть может, душа?
Тут Тыяхша закивала:
– Да-да. Точно – душа!
– И что? Зверь собирался вынуть из меня душу? Так?
– Ну да.
– Пробравшись через глаза?
– Он всегда начинает с глаз. Через глаза ему легче. Через уши и нос – труднее. Через кожу – совсем тяжело.
Переварив услышанное, Влад сказал тоном эксперта:
– Логично. Когда надо, мы тоже так поступаем – стараемся броситься в глаза. Попал человеку на глаза, и ты уже у него внутри. Человек восемьдесят процентов информации через глаза получает.
– Вот Зверь этим и пользуется. А у тебя… – она опять дотронулась до маски, – а у тебя вот эта штука. Повезло.
– Везет тому, кто сам везет, – не стал скромничать Влад.
На это Тыяхша ничего не сказала, еще раз провела по стеклу и зачем-то спросила:
– Какие у тебя глаза?
– Сейчас, наверное, мутные, а вообще – зеленые.
– А почему сейчас мутные? – не поняла девушка. У нее самой глаза были голубые. Бездонные.
– Глаза – зеркало души, – вспомнил Влад расхожее утверждение. – На душе у меня сейчас мутно, в глазах – соответственно. – Он облизал потрескавшиеся губы и попросил: – Слушай, у тебя вода есть? Что-то в горле совсем пересохло.
– Сейчас.
Она отошла к лошади и принесла походный сосуд из уродливой тыквы, покрытой черным лаком. Придерживая голову землянина, помогла ему напиться. Сделав несколько жадных глотков, Влад оторвался от фляги и поблагодарил кивком. Ему полегчало.
– Значит, говоришь, дьявольщина у вас тут происходит, – сказал он, вытерев губы ладонью. – Зверь выскочил из Бездны и давай души людские воровать. Так?
– Можно сказать – Зверь, а можно сказать – Звери, – поправила Тыяхша. – Зверей Бездны много, но все они – один Зверь.
– И все такие вот невидимые?
– Ты его не видел?
– Нет, знаешь, не видел. Чувствовал зад… Чувствовал, что где-то рядом, но не видел. Потом птица появилась. Потом… Слушай, а ты что – его видела?
– Конечно, видела. Я же Охотница. Я из Круга Хранителей Сердца Мира.
Тыяхша произнесла это так, словно ее принадлежность к некоему таинственному ордену могла объяснить все. Влад несколько растерялся.
Не давая землянину опомниться, девушка бесцеремонно ощупала его голову за правым ухом, затем за левым, после чего заявила:
– А ты, между прочим, особенный.
– Это я-то? – удивился Влад. – Чем же?
– Чувствовал присутствие Зверя?
– Так точно. Было дело.
– Вот. А обычные люди этого не могут.
– Совсем?
– Совсем.
– Надо понимать, чуют его только такие, как ты?
– Ну да, – подтвердила Тыяхша. – Только Охотники ощущают присутствие Зверя. И только они видят, каков он на самом деле. Другим взглядом.
– И какой он на самом деле?
– Зверь?
– Ну да.
Девушка попыталась найти слова, чтобы описать неописуемое, но не смогла, и сама спросила:
– А какой из себя ужас?
Влад хмыкнул:
– Извини. Всю тупость своего вопроса осознал. Больше ни о чем подобном спрашивать не буду. Во всяком случае, постараюсь. – И, помолчав, решил сменить тему: – Слушай, ты так здорово на всеобщем шпаришь. Где научилась?
– Вы земляне, наверное, считаете, что мы тут совсем дикари отсталые, – сказала Тыяхша, нахмурив красивые брови. – А мы не отстаем. Мы просто никуда не спешим.
Она произнесла это с вызовом и, поджав губы, стала смотреть куда-то вдаль. Влад понимающе улыбнулся и, чтобы впредь не было между ними никаких недомолвок, озвучил свою личную позицию по столь болезненному для малых, но гордых народов вопросу:
– За всех, подруга, не скажу, не уполномочен, а лично я ничего такого не считаю. По мне – хоть голышом тут бегайте и колеса не знайте, только людьми порядочными будьте. – И пока Тыяхша решала, обидеться или нет, еще раз спросил: – Все-таки где так щебетать научилась?
– В здешнем филиале Открытого университета, – наконец ответила Тыяхша и махнула рукой в сторону запада. – Там, в столице.
– В Киарройоке?
– Ну да, в Киарройоке. Где же еще?
– Столиц много, – напомнил Влад. – А сейчас где трудишься?
– Преподаю в частной школе. Там же, в Киарройоке.
– Что преподаешь, если не секрет?
– Авологию.
– Это что за беда такая?
– Наука о взаимосвязи всего со всем.
– Мать моя женщина! – искренне восхитился Влад. – Ты, Тыяхша, представить себе не можешь, до чего я люблю всякие лженауки.
Она вновь обиделась:
– Сам ты «лженаука»!
– Раньше да, был, – признался он. – А теперь я не «лженаука». Теперь я перекати-поле: ни о чем не жалею, ни о чем не мечтаю, качусь туда, куда дует ветер.
– Ты что – поэт?
– В душе – да. По жизни – нет.
– Бывает…
– Послушай, работаешь в Киарройоке, а здесь что делаешь?
– Пришло время тллонг. Каждый Охотник на счету. Я – Охотник.
– Взяла отпуск и рванула на сафари?
– Что такое «са-фа-ри»?
– Охота на экзотических зверей.
– Тогда верно: взяла отпуск и рванула на сафари. Чем больше Охотников будет в границах Долины Молчания, тем меньше Зверей останется перед Последним Днем Охоты.
– А что, будет такой день?
– Конечно. Через четыре дня.
– Откуда знаешь?
– Тут и знать нечего. Девятый день вторжения всегда Последний. К этому дню Зверь насытится, окрепнет, соберется в стаю и пойдет на Сердце Мира. Так всегда было. И в этот раз так будет.
Влад усмехнулся:
– Ясно. Если «так всегда было» – тогда молчу. Сильный аргумент.
Тыяхша, пропустив мимо ушей его колкость, а может, просто не заметив ее, спросила:
– Легче не стало?
– Не знаю. Вроде ничего не болит, но вставать пока не тянет.
– Тогда лежи, я сейчас.
Она вскочила и, двигаясь по-кошачьи грациозно, стала спускаться по северному склону холма. Когда окончательно скрылась из вида, Влад перевел взгляд на жеребца и, глядя снизу вверх на забавную морду этого игреневого чуда, попытался осмыслить приключившееся.
Ни в каких таких мифических зверей из какой-то там бездны он, конечно, не поверил. Склонялся к тому, что попал под действие одного из тех природных явлений, которые при всей своей внешней загадочности объяснимы с научной точки зрения. Его боевой опыт подсказывал, что встреча с двойником – феномен того же порядка, что и поющие ловушки Вахады или интерактивные миражи Таргалана. Или это нечто вроде Светящейся Леди, которая приходит по ночам к часовым на Прохте. Об этой даме, доводящей бойцов до самоубийства, тоже сказок полным-полно в свое время навыдумывали, покуда не выяснилось, что так своеобразно влияет на человеческую психику газ, выделяемый в темноте фиолетовой болотной ряской.
Пока Влад прикидывал что к чему, вернулась Тыяхша и сразу протянула ему темно-зеленые листья с красными прожилками, такие узкие и твердые, что их можно было легко принять за колючки.
– Что это? – недоверчиво скосился Влад.
– «Ресницы ветра», – ответила Тыяхша. – Растение такое. Жуй.
– Ты уверена?
– Встать хочешь?
– Хочу.
– Жуй.
Влад закинул в рот листки и разжевал. Рот сразу наполнился горьковатой слюной, язык задубел.
– Ы ее алуя? – спросил Влад, кривясь и морщась.
– Чего? – не поняла Тыяхша.
Влад сглотнул и переспросил:
– Спрашиваю, ты еще и колдунья?
– Не то чтобы… А вот отец мой – да. Сливает.
– Что сливает?
– Нет, не «сливает», а… Ох, как это? Ну когда другие думают, что он такой.
– Может, «слывет»?
– Ну да, правильно – слывет, – повторила слово Тыяхша и смущенно призналась: – Извини, давно языка… Давно языковой практики не было.
– Да брось, ты отлично говоришь на всеобщем, дай бог каждому, – успокоил ее Влад. – Значит, твой отец колдун?
– Немного. Как у нас говорят, он… Словом, на всеобщем это будет «читающий книгу».
– Наверное, что-то вроде «чернокнижника».
– Что-то вроде того. И еще он Хранитель.
– А чего хранит?
Тыяхша явно не хотела врать, но и правду сказать, похоже, не могла. Ответила неопределенно:
– Одну вещь.
Влад не стал пытать. Зачем? Тем более стало не до того – зелье начало действовать. В груди потеплело, кровь по венам побежала заметно веселее, и в голове как-то сразу светлее сделалось. Травка подействовала лучше всяких патентованных стимуляторов.