Стерхов Андрей. Последний рубеж

   В принципе, затягивание переговоров всегда желательно. Естественно, в пределах разумного. Можно за это время необходимые силы и средства подтянуть, людей расставить, родственников преступника привлечь. Опять же – снизить затяжкой времени общую психологическую напряженность. Так что все правильно парень делает.
   Правильно-то правильно, только, надо признать, в данном конкретном случае эта шаблонность малоэффективна. Поскольку времени нет – «линия смерти» вот она. А когда времени нет, то и смысла его тянуть тоже как-то…
   Нет в этом никакого смысла.
   И уговаривать – ни времени, ни смысла. На попятную явно не пойдет. Это более чем очевидно. Выпал из реальности. Потерял ощущение места и времени. Находится в истеричном состоянии. Слова не воспринимает. По виду – натуральный психопат: руки дрожат, левая щека дергается в нервном тике, глаза бегают и лихорадочно блестят. Ненормальный. И на появление новых людей отреагировал соответственно – ненормально. Врезал каблуком по стальному полотну двери и завопил:
   – Отройте дверь! Слышите, уроды?!
   Известно, артисту для игры нужна публика. Вот и тут. В зрительном зале случились свежие зрители, увидел и пошел куражиться:
   – Я кому говорю?! Открывайте, гниды!
   – Толку-то? – тяжело дыша и держась за грудь, вступил в игру Харднетт. – Все равно не сможешь… от корабля оторваться. – С трудом (один глубокий вдох, три резких выдоха) восстановил дыхание и объяснил: – У бота мощности ни хрена не хватит. Размажет тебя по борту корабля, как овсянку по тарелке.
   – Ты кто? – спросил Минд. Каким-то шестьдесят шестым чувством он сообразил, что перед ним главный.
   – Доктор, – хмыкнул Харднетт.
   Он уже оценил сложившуюся обстановку, сориентировался и принял единственно возможное решение. Приступая к его реализации, приказал:
   – Холлидей, обеспечьте мне прямую связь с капитаном и отводите людей.
   – Но, сэр…
   – Я все сказал! – гаркнул полковник. – Валите все отсюда!
   Это подействовало. Маршал торопливо отцепил и сунул в руку Харднетта коммуникатор. После чего скомандовал:
   – Смена! К персональным точкам подключения! Бегом! Марш! И да поможет вам, парни, Бог!
   Долго бойцов упрашивать не пришлось. Они организованно, с военной четкостью, выполнили приказ – свернулись и рванули гуськом в коридор. Их кованые подошвы гулко и по-уставному вразнобой застучали по металлическим плитам. Маршал пристроился последним. Уже из коридора он крикнул:
   – Сэр, у вас полторы минуты, чтобы взять у него автограф!
   «Целая вечность», – подумал Харднетт.
   Видя, как в секунду опустело помещение, и не понимая, что происходит, Минд истошно – будто дизентерийный страдалец у заколоченных дверей сортира – заорал:
   – Куда, сволочи?! Бот мне! Немедленно!
   – И деньги? – вытирая пот со лба, спросил Харднетт.
   – Да, и деньги! – вспомнил Минд.
   – И жизненный ресурс от Фонда Мафусаила?
   – И ресурс!
   – Майонез тебе по всей морде.
   – Чего?
   – И его же клизмой – в слив.
   Не сразу, но сообразив, что над ним издеваются, причем в циничной форме, Минд, сорвался на фа-диез второй октавы:
   – Я его пырну! Слышишь, ты?! Пырну!
   – Давай, – спокойно разрешил Харднетт. – И сдохни.
   Обнаружилось, что подыхать несостоявшийся «оскароносец» не желает. Напротив, он был не прочь, чтобы это шоу длилось вечно. Только шоу пошло не по его сценарию. Мало того, оно явно подходило к концу. И Минд это почувствовал. Всем своим подлым нутром.
   – Ты что, не будешь меня уговаривать? – спросил он с тревогой.
   Харднетт хмыкнул и покачал головой:
   – Я?.. Нет. Я тебя не буду уговаривать. Пусть тебя «Глоззган» уговаривает. Он это дело любит.
   – Кто такой Глоззган? – опрометчиво поинтересовался Минд.
   – Коллега, ваш выход, – объявил Харднетт, выхватывая пистолет из кобуры. Вскинул, навел и с вылетевшей откуда-то из подсознания присказкой «не тварь я, лицензию имею» утопил спусковой крючок.
   Звук выстрела в помещении, обшитом керамическими огнеупорными плитами, был подобен грому горного обвала.
   Минда откинуло на бронированную дверь с такой силой, что внутри него что-то хрустнуло. Похоже, перебило позвоночник о штурвал ручного привода.
   Мертвый артист вышел из образа и стек на пол как растопленный шмат пластилина.
   Освобожденный от захвата Проводник крутанулся на полных триста шестьдесят и шлепнулся на задницу. Он был жив и невредим. Только слегка оглох. Хлопал испуганно глазами, собираясь заплакать. Полковник знал, что допустить этого нельзя. Никак нельзя. Мигом подбежал, присел рядом и стал, поглаживая ежик пепельных волос, уговаривать, крича прямо в ухо:
   – Не плакать, Лелик! Все теперь будет хорошо. Только, братишка, не плакать. Нельзя тебе плакать. Никак нельзя. Не будешь? А, Лелик?
   Даун разок только шмыгнул носом и кивнул: ладно, не буду.
   – Вот и славно, Лелик, – похвалил его Харднетт. – Вот и молодчина! С днем рождения тебя, Лелик! И нас всех, идиотов, тоже. – Не переставая гладить парня по голове, полковник обратился к Донгу: – Кэп, Проводник готов к подключению. Где тут у вас дистанционный порт?
   – Слева от входной двери, – бесстрастным голосом подсказал капитан. – Распределительный щит видите?
   – Есть такое дело.
   – Под ним блок…
   – Небольшая серая коробка?
   – Она.
   – Отлично, – сказал Харднетт и распорядился: – Снимайте крышку с фиксаторов.
   – Уже, – ответил капитан.
   В ту же секунду хлопнули пиропатроны и крышка отлетела в сторону.
   – Есть доступ! – крикнул Харднетт. – Работаю.
   – Фидер Проводника красный, – подсказал Донг, после чего предупредил: – У вас двадцать пять секунд.
   Полковник поднял и закинул Лелика на плечо. Подбежал к щиту и усадил Проводника на пол. Прислонил к стене. Размотал два из пяти имеющихся в наличии фидера. Красный в соответствии с указанием размотал для Лелика, зеленый – для себя. Зеленый – цвет что надо. Зеленый – цвет жизни. Цвет замзам-колы.
   Лелика подключил с ходу, а вот в порт своей «сопелки» никак попасть не мог – отросшие волосы слиплись от пота и здорово мешали. Чертыхался-чертыхался, но никак. Ни в какую!
   Зная, что время на пределе, он поторопился – сам сдохни, но гражданских спаси! – бодро доложить:
   – Мы готовы, кэп. Врубайте программу.
   Только после этого – видимо, от предельного отчаяния, – Успел воткнуть штырь и в себя. В ту же секунду пошел стандартный диагностический опрос, после которого мастер защиты перешел к специальной процедуре. Стал уточнять, кто подключен к порту – человек или компьютер. Важная проверка. Если человек – норма. Если кто-то умудрился пронести на борт и подключить компьютер – не норма. Какая может быть, к черту, норма при вероятности заражения вирусом или попытки программной атаки? Это никакая не норма. Это отбраковка контакта.
   – Все ли то, что зримо мне или мнится, сон во сне? – спросил у Харднетта встроенный в программу мастера защиты генератор случайных вопросов.
   Отвечать можно было что угодно. Суть ответа неважна. Тут важно не что отвечаешь, а как. Впрочем, о том как отвечать тоже не стоит задумываться. Все равно реакция на вопрос будет сугубо человеческой. Никакой нейрокомпьютер ее моделировать не умеет. Так же, как и человек не способен изобразить реакцию нейрокомпьютера. Компьютер есть компьютер. Человек есть человек. И никогда тот не станет этим, а этот – тем. Что бы они там о себе ни думали.
   Для ответа Харднетт призвал на помощь библейского пророка Варуха и повторил вслед за ним:
   – Завещал Бог, чтобы всякая гора высокая понизилась, а юдоль до земли поднялась, дабы шел человек твердо со славою Божьей.
   – Норма, – определил анализатор.
   После чего пошел для Харднетта персональный отсчет:
   – Пять, четыре, три, два…
   Уже на счете «три» полковник понял, что никакой он не Харднетт, что он – Лелик. Вернее, это уже Лелик понял про себя, что он Лелик. Еще вернее, ничего Лелик про Лелика не понимал. Он им был.
   И он спускался по лестнице.
 

   И он знал, что внизу, в холле стоят часы. Высокие напольные часы. Куранты. Очень старые. За последние восемьдесят лет часы ни разу не останавливались. Можно предположить, что и до этого они ни разу не останавливались. И не остановятся дальше. Главное – не сдвигать их с места.
   Стена за курантами обшита дубовой панелью. А пол из плитняка так стерся от частого мытья, что кажется, будто куранты стоят на каменной платформе. А под ними, в самом низу дубовой панели, есть дырочка.
   Эта дыра Лелика.
   Ворота в его крепость.
   Вход в его дом.
   Нет, сам дом не рядом с часами. Вовсе нет. К нему ведут длинные, темные и пыльные переходы с деревянными дверцами между балками и металлическими воротцами.
   Только Лелик знает дорогу к дыре под часами. Даже не дорогу, а настоящий лабиринт.
   Только Лелик умеет открывать воротца. На них сложные задвижки-застежки, сделанные из заколок для волос и французских булавок, и только он знает их секрет.
   А в кирпичной стене ниже уровня кухонного пола есть решетка. Сквозь нее виден сад – кусочек гравийной дорожки и клумба, где весной цветут крокусы и куда ветер приносит лепестки с цветущих деревьев.
   Позднее там расцветет куст азалии, и однажды прилетят к нему огромные черные птицы. Они будут что-то клевать. Будут ухаживать друг за другом. И будут драться.
   До тех пор будут драться, пока не вспугнет их проскакавший мимо забавный низкорослый конь…

Глава пятая

1

 
   Забавный низкорослый конь, выделенный от щедрот, мистером Дахамо, настолько походил на осла-переростка, что у Влада, который ехал, чуть ли не касаясь ботинками грунта, возникло подозрение, а не осел ли это на самом деле. Но, впрочем, привередничать не приходилось. Дареному коню рост, как известно, не измеряют. А потом, пойди, разберись в местных аборигенных породах. Сказали – конь, значит, конь. Местным виднее.
   Цвет шерсти у мерина был в основном гнедой. На голове темнее, на боках и спине – чуть светлее, а на животе так и вообще чисто-белый. По голове, шее и груди этой коренастой животины с грустной мордой списанного на берег матроса-пьяницы тянулись сероватые, с рыжим оттенком, полосы. А вдоль спины шла черно-бурая – одна, но зато широкая.
   Удивительным (под стать тигриному окрасу) оказалось и имя коня. Звали его оригинально – Пыхмом. Оригинальность заключалась в том, что «пыхм» на муллватском означает «конь». Просто конь. Во всяком случае, именно так перевела Тыяхша. Влад поверил. Какой ей смысл врать?
   Так что по-любому – все без обмана: обещали коня, выдали коня.
   По характеру Пыхм оказался зверем спокойным, даже флегматичным. Тут Владу, который навыками верховой езды не обладал, повезло несказанно. Другой бы скакун его резких и неумелых движений, быть может, и не потерпел бы, а этот ничего. Признаков недовольства не выказывал, не пытался выбросить седока-неумеху из широкого, отделанного раймондием седла. Лишь мотал изумленно головой в ответ на неуместные понукания и потешно шевелил ушами.
   Правда, не все было так безоблачно.
   Специально скинуть седока конь не пытался – что да, то да, но только вскоре выяснилось, что ко всем своим экстерьерным «достоинствам» Пыхм еще и подслеповат. Старческий дефицит зрения он компенсировал повышенной пугливостью: натыкаясь на световые пятна, тени, камни, конь старался перепрыгнуть их или шарахался в сторону. Поэтому скучать Владу не приходилось – то и дело подскакивал в седле.
   Когда землянин в очередной раз охнул и мертвой хваткой ухватился за переднюю луку, Тыяхша не выдержала:
   – Ты раньше верхом когда-нибудь ездил?
   – Ага, ездил, – ответил Влад. – Точней сказать, катался. На карусельных лошадках. Мама в парк водила. Сто жизней назад.
   – Тогда все ясно.
   Приняв более пристойную позу, Влад сказал:
   – Знаешь, один мудрец утверждал, что земной рай можно найти на страницах книги, на спине лошади и в сердце женщины. Про книгу и женщину – понимаю, про лошадь – нет. Чувствую, мозоль на заду натру. Какой тут, к черту, рай?
   – Может, поменяемся? – предложила Тыяхша. – На Тукше тебе гораздо легче будет.
   – Нет, не надо.
   – Гордый?
   – Да нет. Тут дело принципа. Ведь я из рода вскормленных конской кровью.
   – Этот как?
   – Буквально. Мои далекие предки, а лучше сказать – очень далекие…
   – Скажи для верности: «очень-очень далекие», – съязвила Тыяхша.
   – Хорошо, – спокойно согласился Влад. – Так вот. Мои очень-очень-очень далекие предки, когда заканчивалась в походах вода и пища, утоляли голод и жажду лошадиной кровью. – Увидев, с какой невозмутимостью восприняла девушка эту информацию, он добавил: – А когда в пути случались лютые морозы, они вспарывали лошадям животы, вываливали ливер и прятались внутри. Тем и спасались.
   Тыяхша поинтересовалась:
   – Что за раса?
   – Скифы мы, – отрекомендовался Влад.
   – Не слышала.
   – Еще бы! Говорю же, давно жили. Очень-очень давно. Давным-давно…
   – Видно, что давным-давно. Навыки-то утеряны. Не скачешь – мучаешься.
   – Ничего, – бодрился Влад. – Приноровимся. А как только, так сразу. Рванем аллюром три креста.
   Такого словесного оборота девушка не знала:
   – Как это – «аллюром три креста»?
   – Это… – начал объяснять Влад, но тут Пыхм, высмотрев небольшую промоину, отпрыгнул в сторону. Солдат вновь судорожно ухватился одной рукой за луку, а другой – за гриву. Чудом удержавшись в седле, принял прежнее положение и продолжил, делая вид, что ничего не произошло: – Это образное выражение. Означает «очень быстро». Несколько веков тому назад крестами на пакетах с военными донесениями обозначали на Земле скорость, с которой их нужно доставить по назначению. Один крест – срочно. Два – очень срочно. Три – экстренно. Ясно?
   Девушка кивнула:
   – Ясно. Военные дела.
   – Военные, – подтвердил Влад.
   Тыяхша помолчала, а потом вдруг спросила:
   – Ты долго солдатом был?
   Влад тоже помолчал, прежде чем ответить.
   – Долго. Десять лет.
   – Зачем?
   – Что – «зачем»?
   – Зачем в армию пошел?
   – Как зачем? Хорошо там. Думать не надо. За тебя там другие думают. Мозги отключил и гуляй. Единственное, что нужно помнить – это свое имя, чтобы выйти из строя, когда вызовут. Впрочем, если даже и забудешь, прочитаешь бирку на трусах и вспомнишь. Разве плохо?
   – Я серьезно спрашиваю.
   – А-а, ты серьезно. Ну если серьезно, то…
   Влад задумался.
   – Наверное, как все мальчишки, мечтал стать солдатом. Хотел возмужать? – предположила Тыяхша.
   – Разве армия может сделать из сосунка солдата? – удивился Влад.
   – А разве нет?
   – Скажу тебе, подруга, по большому секрету: армия не может этого сделать. Армия лишь позволяет солдату понять, что он не сосунок. Дело в том, что солдатами не становятся, солдатами рождаются. Чтобы там ни говорили глупцы, солдаты – это особая порода.
   – Наверное, так и есть, – согласилась Тыяхша. – Солдаты – они, как и Охотники.
   – Вроде того, – кивнул Влад. – А в армию я пошел… Стремился попасть на войну, вот и пошел.
   – А зачем хотел на войну? – не унималась девушка.
   Влад возмутился:
   – Чего как пиявка пристала? Зачем-зачем… Ни за чем! Смерти искал.
   – Хотел умереть?
   – Жить не хотел.
   Какое-то время Тыяхша размышляла над его ответом, после чего растерянно спросила:
   – А какая разница?
   Влад вместо того чтобы объяснить, посоветовал с иезуитской ухмылкой:
   – Сама догадайся.
   Девушка всерьез взялась за расшифровку предъявленного парадокса и замолчала надолго. Подъем на очередной холм путники совершили без разговоров.
   Тем временем долина пробуждалась. Она потягивалась и вздрагивала спросонья. Рригель зацепился размытой кромкой за изломанную линию горизонта, и грязно-оранжевые лучи сначала робко, а потом все настойчивее заелозили по вершинам холмов. Купол неба выгнулся. Облака ожили и заскользили по нему бестолково – сразу в разные стороны. Обе луны, еще недавно выглядевшие глянцевыми, стали вдруг матовыми и начали бледнеть. Наступал день. Очередной день планеты Тиберрия. Влад де Арнарди по прозвищу Кугуар надеялся прожить этот день достойно, мужественно перенеся все невзгоды и лишения. А что таковые на его долю выпадут, даже не сомневался.
   Пока же, спасая глаза от лучей коварной звезды, он вытащил маску и натянул на лицо. Поправил шляпу, пристально глянул на Тыяхшу и мысленно попросил: «Оглянись!» Девушка оглянулась. Посмотрела, ничего не сказала и отвернулась. Ее светлые волосы, собранные нынче в хвост, описали в воздухе дугу.
   Влад усмехнулся.
   Трудная девушка. Серьезная девушка. И неприступная. Ни грамма кокетства. Еще бы! Ей не до романтики – у нее великая миссия. Другие в ее возрасте на мужей охотятся, а она – на каких-то загадочных чудовищ. То, что землянин к ней неравнодушен, в упор не видит. Не интересует ее землянин. Ни капельки. Смотрит на него в этом смысле, как на пустое место.
   Влад в отместку тоже старался глядеть на нее отстраненно. Как на картину за музейным стеклом. Или как на дом, в котором ему никогда не жить. Глядеть так на того, к кому тянет, трудно конечно. Даже очень трудно. Практически невозможно. Но Влад старался.
   Чтобы отвлечься, пересчитывал стрелы в колчане Охотницы. Раз, два, три… Раз… Чертов Пыхм! И раз и два… Нет, заново… Раз, два, три, четыре… Восемь стрел. Восемь стрел у нее в колчане. А у него – шесть. Мистер Дахамо, помимо коня, ему еще и арбалет подарил. Нашел со стременем, подходящим под сорок четвертый растоптанный, и торжественно вручил. И еще в придачу колчан с шестью стрелами дал, не пожалел. Добрый человек. Хотя и колдун.
   Тыяхша вдруг резко осадила Тукшу, и несуразная коняга Влада опять дернулась в сторону.
   – Что случилось?! – воскликнул Влад, натянув поводья.
   – Я так и не поняла, – сказала Тыяхша.
   – Чего ты не поняла?
   Вновь пустив коня, девушка разъяснила:
   – Не понимаю, чем отличается нежелание жить от желания умереть.
   – Фу ты, блин! – выругался Влад. – Перепугала насмерть.
   Он дал коню шенкеля, чтобы поехать с девушкой вровень. Тропа метров двести назад расширилась, поэтому двух конных приняла свободно. Когда Влад поравнялся, Тыяхша скосилась на него и посетовала:
   – Никак в толк не возьму, что ты имел в виду. Это выше моего понимания.
   – Подумаешь, – хмыкнул Влад и признался: – Я и сам этого не понимаю. У меня ведь как получилось. Жить не хотел, вот и подался на фронт. А на фронте оказалось, что и умирать не хочу. Вот так и пошло: смерти искал и избегал ее. В пекло сломя голову лез – и всю дорогу цеплялся за жизнь. До последнего. – Он замолчал, что-то припоминая, потом тряхнул головой: – Ладно, что толку сейчас об этом. Ты вот лучше скажи, чем вы эти штуки намазываете?
   – Какие? – не поняла Тыяхша.
   – Вот эту вот сыромять, – потряс Влад поводьями.
   – Смесью дегтя и жира рыб. А что?
   – Да ничего. Духан такой, что голова кружится.
   – Не нравится – пешком иди.
   – Потерплю.
   Какое-то время они ехали молча, потом Тыяхша спросила:
   – А тебе воевать нравилось?
   – Когда как, – ответил Влад. – Сначала в таком состоянии был, что просто не задумывался. Тупо на автомате работал – зуб за зуб, око за око. Была причина. Личная. А потом… Потом был период, когда во вкус вошел. И на кураже много чего понатворил. Ой, много! Но однажды…
   Влад осекся.
   – Что «однажды»? – ухватилась за слово Тыяхша.
   – Неважно.
   – Не хочешь вспоминать?
   – Совершенно.
   – Ну и не вспоминай.
   Тогда Влад попробовал объяснить, ничего не объясняя.
   – Знаешь, – сказал он, – война дает возможность человеку кое-что понять про себя. И приходит мгновение, когда ему это удается. Но потом он с ужасом обнаруживает, что истину, за которой пошел на войну, там найти невозможно. Ее попросту нет. Там вместо истины много-много всяких правд. Своя правда у «гаринчей», своя – у «цивилов», своя – у нас, у «кирпичей», и у наших бравых генералов тоже есть своя правда. И все эти правды раздирают друг друга. И друг друга, и человека, попавшего на войну. На куски раздирают… Они даже убить его могут. Без всяких снарядов и пуль – наповал. Сердце хлоп – и все.
   – Это, наверное, смотря какой человек, – заметила Тыяхша.
   – Ты о чем?
   – Если у человека толстая кожа, то ему все нипочем. Даже на войне. Ведь так?
   Влад не ответил. За других говорить не хотел. Мало ли, как и что у других. Пусть за себя сами отвечают – толстокожие они там, не толстокожие. О себе-то трудно сказать что-то определенное. Спросит кто: а ты какой? – черта два ответишь. Можно сказать, какой из себя в данную секунду. И то с огромной долей условности. Соврав процентов на девяносто девять. А вообще, в целом по жизни – так и вовсе сказать ничего нельзя. Любой человек по натуре, что древнегреческий бог Протей. Все время меняет свой лик. Любая ипостась у него истинная, а единой – нету. И не было никогда. И не будет.
   Поэтому ничего Влад на этот счет Тыяхше не ответил. Зато сам начал расспрашивать о том, что его мучило со страшной силой уже без малого сутки.
   – Слушай, подруга, можно у тебя про одну вещь спросить?
   – Спрашивай, – разрешила Тыяхша.
   – Только пообещай говорить правду.
   – Не буду обещать.
   – Почему?
   Девушка многозначительно повела плечом:
   – Мало ли. Кто знает, что у тебя на уме? Обещание – не та вещь, которой можно разбрасываться.
   – Ладно, – отступил Влад. – Пусть так. Все равно пойму, врешь или нет.
   – Не пыхти, землянин. Говори, чем озаботился?
   – Вот ты вчера утверждала, что всю силу Мира в районе пупка можно собрать. Что Зверя взглядом можно удушить. Что все такое. Признайся, врала?
   – Не веришь?
   – Нет.
   – Почему?
   – Что-то здесь не так.
   – Но ведь сам же вчера чувствовал в себе переливы энергии, – напомнила Тыяхша. – И ведро в колодец взглядом сбросил. Ведь было?
   Влад пожал плечами:
   – Ну и что? Не верю я во все эти чудеса расчудесные. Не ребенок. – Он усмехнулся. – Переливы, говоришь? Так после кошмарного марш-броска, который у меня вчера случился, немудрено в измененное состояние ума впасть. А после восьми рюмок самогона – вразнос пойти.
   – Но ведро же сбросил?
   – Подумаешь. Стечение обстоятельств. Случайное дуновение ветра. Мышка хвостиком махнула. Еще что-нибудь. Мало ли…
   Тыяхша глубоко вздохнула:
   – Значит, не веришь?
   – Нет, – мотнул головой Влад. Так мотнул, что чуть шляпа не слетела.
   – И правильно, что не веришь.
   – Ага! Значит, все-таки тут какой-то фокус!
   – В каком смысле – «фокус»?
   – Ну тайный секрет. Скрытая технология. Устройство какое-нибудь за пазухой.
   Тыяхша остановила коня, вытянула левую руку в сторону и показала браслет на запястье.
   – Это вот тянет на устройство?
   Влад, который не ожидал такого резкого маневра и проскакал вперед, оглянулся. Посмотрел на браслет. Ничего не сказал, протер ладонью стекло маски и вновь посмотрел. После чего выдал:
   – Ну украшение какое-то.
   Тыяхша опустила руку и тронула коня. Нагнав Влада, спросила:
   – Украшение, говоришь?
   – Ага.
   – Но если именно браслет преобразует силу мысли в реальную силу, тогда это устройство?
   – Ты хочешь сказать, что этот браслет материализует мысль? – не поверил Влад.
   – И этот, – кивнула Тыяхша. – И тот, что у тебя на руке.
   Влад мигом одернул рукав комбинезона и с опаской уставился на подарок мистера Дахамо. Прокрутил несколько раз браслет вокруг запястья и, не обнаружив ничего сверхъестественного, спросил:
   – Ну и как в таком случае эта штука действует?
   Девушка задумалась. Зная, с кем имеет дело, попыталась найти подходящие для объяснения слова. Не нашла – случай был запущенным. Сказала так:
   – Очень просто действует. Ты подумал – он сделал.
   – Любую мысль реализует? Не может быть.
   – Может.
   – Даже случайную?
   – Нет, конечно. Только мысль-приказ.
   Теперь задумался Влад:
   – Осознанную, значит. Ладно… А если задумаю женщиной стать, сделает?
   – Еще чего! – воскликнула Тыяхша. – Остынь. Никакого волшебства. Зверя Бездны успокоить можно, предмет передвинуть, огонь зажечь, волну погасить, еще кое-что по мелочи – это запросто. Но не более того.
   – Ничего себе мелочи, – покачал головой Влад.
   – Мелочи, конечно. Механика и электричество. Простейшие воздействия и только. А вот сделать тебя умнее браслет не в состоянии. И от смертельной болезни не излечит. И счастьем не наделит.
   – Не наделит?
   – А хотелось бы?
   – Чуть-чуть. Совсем немного. Для разнообразия.
   – Это уж ты сам как-нибудь для себя устрой.
   Влад еще раз прокрутил браслет и даже постучал по нему.
   – Ты на зуб попробуй, – посоветовала Тыяхша.
   Влад пропустил колкость мимо ушей и после некоторого раздумья спросил:
   – А как он устроен?
   – Не знаю. Не разбирала.
   – Наверное, это усилитель каких-нибудь тонких полей?
   – Говорю, не знаю. И не хочу знать.
   – А где вы их взяли?
   – Всегда были.
   – Разве так бывает? – не поверил Влад.
   – Бывает, – уверила Тыяхша. – Сколько существуют Охотники, столько и владеют они чуэжвами.
   – Чем?
   – Этими вот боевыми браслетами. Всего их тринадцать. Тринадцать браслетов. По числу Охотников. Правда, можно сказать, что это Охотников тринадцать по числу браслетов. Так даже правильнее.