Страница:
Вспышка при выстреле в такой кромешной темноте показалась ослепительной, однако была слишком краткой и не осветила того, по кому стреляла Сара. Отдачей её отбросило назад, и, пытаясь выпрямиться, она услышала звериный вопль во мраке и удаляющийся топот. Чант и Енох мгновенно проснулись и вскочили.
Фонарщик быстро зажёг фонарь. В круге света никого не было видно. Чант стоял на коленях, держа в одной руке фонарь, в другой — револьвер. Енох, вскочив, обнажил кинжал. Клинок яростно сверкал, смуглое лицо Еноха было подобно лику ассирийского божества. Сара дрожала с головы до ног.
— Вы ранены? — взволнованно спросил Чант.
— Нет, оно ко мне не прикоснулось, — судорожно покачала головой Сара.
Чант встал во весь рост, высоко поднял фонарь и, отойдя футов на шесть от стоянки, осветил пятно крови на камнях. Задумчиво подняв брови, Фонарщик проговорил:
— «Не ты ли чудище сразил могучею рукой? Приди в объятия мои, спаситель и герой!» — Он прошёл ещё несколько шагов по туннелю, вгляделся по тьму и вернулся. — Не мог ли это быть человек?
— Нет, — покачала головой Сара. — Убегая, эта тварь вопила, как зверь.
Чант кивнул:
— Будем надеяться, что она не вернётся.
— Но нам имело бы смысл отойти назад, — сказал Енох, — а не то запах крови привлечёт сюда ещё кого-нибудь.
— Эта мысль просто-таки окрыляет, — мрачно пошутила Сара. Она встала и подняла с пола своё одеяло. — Не дай Бог, притащится зверюга побольше первого. Часы есть у кого-нибудь?
Енох вынул карманные часы.
— Прошло совсем немного после полуночи. Теперь моя очередь дежурить. Не лучше ли нам оставить фонарь зажжённым?
Новую стоянку устроили в двухстах ярдах от прежней дальше по туннелю. Сара улеглась и завернулась в одеяло. Перед тем как закрыть глаза, она долго смотрела на крошечный язычок пламени фонаря. Спала она плохо, но старательно прогоняла от себя сны про страшного зверя, подкрадывающегося к ней в темноте.
Остаток ночи прошёл спокойно. Перекусив, снова тронулись в путь. Сара проспала меньше пяти часов и потому чувствовала себя совершенно не отдохнувшей. Однако и оба её спутника — опытные и закалённые в странствиях люди — вид имели не самый бодрый, из чего Сара заключила, что она не в самом худшем положении, и это её немного утешило. Вот только она мечтала о чашке горячего чая.
Некоторое время путникам попадались на глаза пятна крови на камнях, но затем кровавый след исчез в сточной трубе поперечником в четыре фута. Таких отверстий потом они видели ещё несколько. Путники миновали их в молчании, боясь, что потревожат целую стаю таких тварей, как та, что подкрадывалась к ним среди ночи. Сара размышляла о том, не бывает ли в этом туннеле наводнений.
День миновал без происшествий. На пути странникам попались три ответвления от основного туннеля, но они не стали обращать на них внимания. К вечеру Сара ужасно устала от бесконечного однообразия дороги. Ей приходилось то и дело одёргивать себя, но она снова сбивалась и непроизвольно начинала считать камни под ногами. Чант тоже явно подустал, только Енох сохранял хорошее настроение и юмор и непрерывно рассказывал всякие истории, которых предостаточно наслушался за свою немыслимо долгую жизнь. Он говорил о красотах Каркассона, сверкающего под лучами утреннего солнца, о маленькой стране Доримар, где сочные луга питались водами двух рек, о лесах в долине Эрл, родине древних царей, об остроконечных крышах и зелёных домиках Ультара, где закон запрещал убивать кошек, об огромном городе Целефасе на равнине Ут-Наргай за Танарианскими холмами, где тротуары были вымощены ониксом и где шпили башен терялись в облаках. Он рассказывал о древнем Гиперборее, где упражнялись в своём мастерстве древние маги, о доисторическом Посейдонисе, который скрылся под волнами океана, о прекрасном Вандаре, городе, окружённом просторными полями, где племена кенторов пасли огромных коней. Лучшего спутника, чем Енох, трудно было себе представить. Свои истории он научился рассказывать под полной луной древней Арамеи, и когда он говорил, глаза его сверкали раскатистый голос звучал все громче, и в конце концов Чант попросил его говорить потише.
Затем последовали дни, которые не изобиловали приключениями. Туннель тянулся бесконечно, как страшный сон. Путникам не встретилось ни одного зверя. Все дни напролёт они шли и шли по туннелю, выложенному красными камнями, а потом Саре всю ночь снилось, что она идёт по этому же туннелю, и наконец день и ночь слились в одно непрерывное странствие. Настало четвёртое утро пути. Енох уже устал рассказывать истории, а Чант — цитировать стихи. В безмолвии все трое шли вперёд под звук собственных шагов. Изредка попадавшийся на глаза ползущий по стене жук стал чудом для глаз, жаждущих хоть какой-то смены изнурительному однообразию. Трещинки или выбоинки в камне хватало для того, чтобы потом ещё целый час размышлять о них.
На шестой вечер, когда спутники разделили скудный ужин, Сара сказала:
— Когда мы дойдём до конца этого туннеля, мы все лишимся рассудка.
— В такое время задумаешься о смысле жизни, — вздохнул Енох. — Как часто мы в праздности проживаем день в ожидании дня грядущего? Но как знать? Боль завтрашнего дня может заставить нас горько пожалеть об этом безмолвном туннеле. Таковы уж приключения. Потом, когда их вспоминаешь, вспоминаешь именно тяготы пути.
Сара улыбнулась:
— Жить сегодняшним днём? Наверное, ты прав. Уж конечно, в этом у тебя больше опыта, чем у меня. Но я бы предпочла поскорее покончить с этим приключением и узнать, чем завершится история.
— Согласен, — кивнул Чант. — И мне хочется поскорее вернуться к привычному зажиганию фонарей и к таким путешествиям, в конце которых тебя ждёт тёплая постель. «Звуки волшебные ночь огласят, стихнут заботы дневные. В путь собираясь, коней снарядят, сложат шатры полевые». Горячая еда и чай — вот это было бы приключение…
— О таком приключении пока мы можем только мечтать, — вздохнула Сара. — Жаль, что камни нельзя жечь, как дрова.
К утру восьмого дня странники подошли к концу Глубинного Перехода — гранитной лестнице, высеченной в стене. Скользкие ступени, узкие, без перил, поднимались вверх и заканчивались неизвестно где. Путники начали подъем. Щеки их обвевали потоки воздуха. Время от времени они останавливались и, тяжело дыша, придерживались за стену. Енох держал наготове меч, Чант — револьвер. Впереди Сары шёл Фонарщик, поэтому от её винтовки сейчас не было никакого толку. Лестница вилась зигзагом от площадки к площадке. После головокружительного получасового восхождения путники подошли к обитой железом двери, точно такой же, как та, открыв которую они попали в туннель. К их величайшей радости, засов был отодвинут, но для того, чтобы открыть дверь, Чанту и Еноху пришлось долго дёргать её изо всех сил. Друг за другом все трое вошли в неосвещённую комнату, в которой не было ничего, кроме стоявшего в самом центре вырезанного из оникса стола. Луч фонаря выхватил из мрака лестницу, ведущую на галерею, и ряд странных приборов.
Как только Чант, Сара и Енох оказались в центре комнаты, дверь за ними с громким лязгом захлопнулась, и с галереи донёсся холодный, жестокий голос:
— Бросьте оружие и сдавайтесь. Вы окружены. Бежать бесполезно. Дверь заперта, её не взорвать и тонной динамита. Объявляю вас пленниками от имени Общества Анархистов.
Хоуп сидел в своём кабинете у камина, укутав шею красным шерстяным шарфом, и читал. Он нервничал и поймал себя на том, что уже несколько раз перечитывает один и тот же абзац. Сара, Енох и Чант ушли больше недели назад. Снегопад неожиданно прекратился, вид за окном уподобился изображённому на картине зимнему пейзажу. В Доме все шло относительно спокойно, хотя время от времени поступали сообщения о том, что некоторые коридоры подвергаются изменениям. Хоуп получил известие, что главный Коридор в Иствинге стал непроходим, и он отправил туда солдат, дабы те разобрались на месте, что там случилось. Но ещё больше, чем волнения, Хоупа истерзало одиночество. Вечера он коротал в обществе ректора Уильямса и его супруги, с которыми не так давно свёл знакомство.
В данный момент Хоуп изучал толстенный фолиант в красном кожаном переплёте под названием «Полные Летописи Эвенмера». Эта книга служила дополнением к более тонкой «Истории Высокого Дома». Хоуп искал все упоминания об анархистах. Выяснилось, что в качестве организации Общество Анархистов существовало чуть меньше двухсот лет и в действительности произошло от Цайтгайстхаймской партии, которая имела значительный вес в течение более чем трех столетий. Хоуп, привыкший работать методично и скрупулёзно, мало-помалу подбирался ко временам Войн за Жёлтую Комнату. Одолев общий очерк войн, он перевернул страницу и обнаружил между двумя следующими засохшего мёртвого мотылька. На этих страницах излагался длинный список офицеров, воевавших на стороне анархистов. Хоуп стряхнул мотылька на пол и был уже готов продолжить чтение, когда в глаза ему бросилась фамилия, которую до этого мгновения закрывал злосчастный мотылёк.
Сердце Хоупа часто забилось, щеки вспыхнули от волнения. Пару мгновений он даже дышать не мог. Затем, вне себя от ужаса, он захлопнул книгу, вскочил с кресла и поспешил в библиотеку. Он бежал так быстро, как только мог, хотя ноги у него от долгого сидения в кресле затекли.
На бегу распахнув настежь тяжёлые двери, Хоуп промчался между доломитовыми колоннами и диванами и бросился к стеллажам. Через пять минут он обнаружил две ссылки, подтвердившие его худшие опасения.
К нему робко подошёл мальчик-паж, заметивший, как дворецкий пробежал по прихожей.
— Могу ли я чем-то помочь вам, сэр?
— Помочь? — рассеянно отозвался Хоуп. — Не уверен, что теперь хоть кто-то может нам помочь! Мне нужно немедленно поговорить с капитаном Глисом. Позови самого быстроногого гонца. Дело чрезвычайной срочности! Нужно как можно скорее отправить войско по следам Чанта, Еноха и леди Андерсон. Нас предали.
Хоуп снова устремил взгляд на список офицеров-анархистов. На середине страницы, где перечислялся четвёртый полк второй бригады, значился лейтенант Говард Макмертри.
ОБМАННЫЙ ДОМ
Фонарщик быстро зажёг фонарь. В круге света никого не было видно. Чант стоял на коленях, держа в одной руке фонарь, в другой — револьвер. Енох, вскочив, обнажил кинжал. Клинок яростно сверкал, смуглое лицо Еноха было подобно лику ассирийского божества. Сара дрожала с головы до ног.
— Вы ранены? — взволнованно спросил Чант.
— Нет, оно ко мне не прикоснулось, — судорожно покачала головой Сара.
Чант встал во весь рост, высоко поднял фонарь и, отойдя футов на шесть от стоянки, осветил пятно крови на камнях. Задумчиво подняв брови, Фонарщик проговорил:
— «Не ты ли чудище сразил могучею рукой? Приди в объятия мои, спаситель и герой!» — Он прошёл ещё несколько шагов по туннелю, вгляделся по тьму и вернулся. — Не мог ли это быть человек?
— Нет, — покачала головой Сара. — Убегая, эта тварь вопила, как зверь.
Чант кивнул:
— Будем надеяться, что она не вернётся.
— Но нам имело бы смысл отойти назад, — сказал Енох, — а не то запах крови привлечёт сюда ещё кого-нибудь.
— Эта мысль просто-таки окрыляет, — мрачно пошутила Сара. Она встала и подняла с пола своё одеяло. — Не дай Бог, притащится зверюга побольше первого. Часы есть у кого-нибудь?
Енох вынул карманные часы.
— Прошло совсем немного после полуночи. Теперь моя очередь дежурить. Не лучше ли нам оставить фонарь зажжённым?
Новую стоянку устроили в двухстах ярдах от прежней дальше по туннелю. Сара улеглась и завернулась в одеяло. Перед тем как закрыть глаза, она долго смотрела на крошечный язычок пламени фонаря. Спала она плохо, но старательно прогоняла от себя сны про страшного зверя, подкрадывающегося к ней в темноте.
Остаток ночи прошёл спокойно. Перекусив, снова тронулись в путь. Сара проспала меньше пяти часов и потому чувствовала себя совершенно не отдохнувшей. Однако и оба её спутника — опытные и закалённые в странствиях люди — вид имели не самый бодрый, из чего Сара заключила, что она не в самом худшем положении, и это её немного утешило. Вот только она мечтала о чашке горячего чая.
Некоторое время путникам попадались на глаза пятна крови на камнях, но затем кровавый след исчез в сточной трубе поперечником в четыре фута. Таких отверстий потом они видели ещё несколько. Путники миновали их в молчании, боясь, что потревожат целую стаю таких тварей, как та, что подкрадывалась к ним среди ночи. Сара размышляла о том, не бывает ли в этом туннеле наводнений.
День миновал без происшествий. На пути странникам попались три ответвления от основного туннеля, но они не стали обращать на них внимания. К вечеру Сара ужасно устала от бесконечного однообразия дороги. Ей приходилось то и дело одёргивать себя, но она снова сбивалась и непроизвольно начинала считать камни под ногами. Чант тоже явно подустал, только Енох сохранял хорошее настроение и юмор и непрерывно рассказывал всякие истории, которых предостаточно наслушался за свою немыслимо долгую жизнь. Он говорил о красотах Каркассона, сверкающего под лучами утреннего солнца, о маленькой стране Доримар, где сочные луга питались водами двух рек, о лесах в долине Эрл, родине древних царей, об остроконечных крышах и зелёных домиках Ультара, где закон запрещал убивать кошек, об огромном городе Целефасе на равнине Ут-Наргай за Танарианскими холмами, где тротуары были вымощены ониксом и где шпили башен терялись в облаках. Он рассказывал о древнем Гиперборее, где упражнялись в своём мастерстве древние маги, о доисторическом Посейдонисе, который скрылся под волнами океана, о прекрасном Вандаре, городе, окружённом просторными полями, где племена кенторов пасли огромных коней. Лучшего спутника, чем Енох, трудно было себе представить. Свои истории он научился рассказывать под полной луной древней Арамеи, и когда он говорил, глаза его сверкали раскатистый голос звучал все громче, и в конце концов Чант попросил его говорить потише.
Затем последовали дни, которые не изобиловали приключениями. Туннель тянулся бесконечно, как страшный сон. Путникам не встретилось ни одного зверя. Все дни напролёт они шли и шли по туннелю, выложенному красными камнями, а потом Саре всю ночь снилось, что она идёт по этому же туннелю, и наконец день и ночь слились в одно непрерывное странствие. Настало четвёртое утро пути. Енох уже устал рассказывать истории, а Чант — цитировать стихи. В безмолвии все трое шли вперёд под звук собственных шагов. Изредка попадавшийся на глаза ползущий по стене жук стал чудом для глаз, жаждущих хоть какой-то смены изнурительному однообразию. Трещинки или выбоинки в камне хватало для того, чтобы потом ещё целый час размышлять о них.
На шестой вечер, когда спутники разделили скудный ужин, Сара сказала:
— Когда мы дойдём до конца этого туннеля, мы все лишимся рассудка.
— В такое время задумаешься о смысле жизни, — вздохнул Енох. — Как часто мы в праздности проживаем день в ожидании дня грядущего? Но как знать? Боль завтрашнего дня может заставить нас горько пожалеть об этом безмолвном туннеле. Таковы уж приключения. Потом, когда их вспоминаешь, вспоминаешь именно тяготы пути.
Сара улыбнулась:
— Жить сегодняшним днём? Наверное, ты прав. Уж конечно, в этом у тебя больше опыта, чем у меня. Но я бы предпочла поскорее покончить с этим приключением и узнать, чем завершится история.
— Согласен, — кивнул Чант. — И мне хочется поскорее вернуться к привычному зажиганию фонарей и к таким путешествиям, в конце которых тебя ждёт тёплая постель. «Звуки волшебные ночь огласят, стихнут заботы дневные. В путь собираясь, коней снарядят, сложат шатры полевые». Горячая еда и чай — вот это было бы приключение…
— О таком приключении пока мы можем только мечтать, — вздохнула Сара. — Жаль, что камни нельзя жечь, как дрова.
К утру восьмого дня странники подошли к концу Глубинного Перехода — гранитной лестнице, высеченной в стене. Скользкие ступени, узкие, без перил, поднимались вверх и заканчивались неизвестно где. Путники начали подъем. Щеки их обвевали потоки воздуха. Время от времени они останавливались и, тяжело дыша, придерживались за стену. Енох держал наготове меч, Чант — револьвер. Впереди Сары шёл Фонарщик, поэтому от её винтовки сейчас не было никакого толку. Лестница вилась зигзагом от площадки к площадке. После головокружительного получасового восхождения путники подошли к обитой железом двери, точно такой же, как та, открыв которую они попали в туннель. К их величайшей радости, засов был отодвинут, но для того, чтобы открыть дверь, Чанту и Еноху пришлось долго дёргать её изо всех сил. Друг за другом все трое вошли в неосвещённую комнату, в которой не было ничего, кроме стоявшего в самом центре вырезанного из оникса стола. Луч фонаря выхватил из мрака лестницу, ведущую на галерею, и ряд странных приборов.
Как только Чант, Сара и Енох оказались в центре комнаты, дверь за ними с громким лязгом захлопнулась, и с галереи донёсся холодный, жестокий голос:
— Бросьте оружие и сдавайтесь. Вы окружены. Бежать бесполезно. Дверь заперта, её не взорвать и тонной динамита. Объявляю вас пленниками от имени Общества Анархистов.
Хоуп сидел в своём кабинете у камина, укутав шею красным шерстяным шарфом, и читал. Он нервничал и поймал себя на том, что уже несколько раз перечитывает один и тот же абзац. Сара, Енох и Чант ушли больше недели назад. Снегопад неожиданно прекратился, вид за окном уподобился изображённому на картине зимнему пейзажу. В Доме все шло относительно спокойно, хотя время от времени поступали сообщения о том, что некоторые коридоры подвергаются изменениям. Хоуп получил известие, что главный Коридор в Иствинге стал непроходим, и он отправил туда солдат, дабы те разобрались на месте, что там случилось. Но ещё больше, чем волнения, Хоупа истерзало одиночество. Вечера он коротал в обществе ректора Уильямса и его супруги, с которыми не так давно свёл знакомство.
В данный момент Хоуп изучал толстенный фолиант в красном кожаном переплёте под названием «Полные Летописи Эвенмера». Эта книга служила дополнением к более тонкой «Истории Высокого Дома». Хоуп искал все упоминания об анархистах. Выяснилось, что в качестве организации Общество Анархистов существовало чуть меньше двухсот лет и в действительности произошло от Цайтгайстхаймской партии, которая имела значительный вес в течение более чем трех столетий. Хоуп, привыкший работать методично и скрупулёзно, мало-помалу подбирался ко временам Войн за Жёлтую Комнату. Одолев общий очерк войн, он перевернул страницу и обнаружил между двумя следующими засохшего мёртвого мотылька. На этих страницах излагался длинный список офицеров, воевавших на стороне анархистов. Хоуп стряхнул мотылька на пол и был уже готов продолжить чтение, когда в глаза ему бросилась фамилия, которую до этого мгновения закрывал злосчастный мотылёк.
Сердце Хоупа часто забилось, щеки вспыхнули от волнения. Пару мгновений он даже дышать не мог. Затем, вне себя от ужаса, он захлопнул книгу, вскочил с кресла и поспешил в библиотеку. Он бежал так быстро, как только мог, хотя ноги у него от долгого сидения в кресле затекли.
На бегу распахнув настежь тяжёлые двери, Хоуп промчался между доломитовыми колоннами и диванами и бросился к стеллажам. Через пять минут он обнаружил две ссылки, подтвердившие его худшие опасения.
К нему робко подошёл мальчик-паж, заметивший, как дворецкий пробежал по прихожей.
— Могу ли я чем-то помочь вам, сэр?
— Помочь? — рассеянно отозвался Хоуп. — Не уверен, что теперь хоть кто-то может нам помочь! Мне нужно немедленно поговорить с капитаном Глисом. Позови самого быстроногого гонца. Дело чрезвычайной срочности! Нужно как можно скорее отправить войско по следам Чанта, Еноха и леди Андерсон. Нас предали.
Хоуп снова устремил взгляд на список офицеров-анархистов. На середине страницы, где перечислялся четвёртый полк второй бригады, значился лейтенант Говард Макмертри.
ОБМАННЫЙ ДОМ
Лизбет бродила по серым залам серого дома. У ног её клубился туман, в желтоватом свете ламп поблёскивали звёздочками головки репейника. На Лизбет было темно-синее бархатное платье с лифом, расшитым нитями цвета бронзы. Её чёрные туфельки блестели, как мраморные. Тугие локоны щекотали шею. Лизбет была счастлива, потому что знала, как хороша собой, но никак не могла припомнить, когда же стала такой красоткой. Её смущал и этот туман — она никогда не видела такого в этом доме, но решила, что волноваться из-за этого не стоит. Она шла, время от времени подпрыгивая, так ей было легко и радостно, а у ног её скользили тени. На ходу Лизбет цитировала строчки из единственной прочитанной ею книги — «Грозового перевала»:
— «Вот погоди, ухвачу я тебя за эти хорошенькие кудряшки. Так потяну, что они сразу распрямяааааатся!»
Последнее слово Лизбет произнесла нараспев, вспомнив о том, как когда-то, давным-давно, Сара пела ей детские песенки.
Она подошла к белым застеклённым двустворчатым дверям, забитым толстыми гвоздями, и тут же попыталась выдернуть гвозди. Поначалу гвозди не поддавались, но тут на глаза Лизбет попался гвоздодёр, валявшийся на полу возле двери, и с его помощью она легко, один за другим, выдернула гвозди. Правда, при этом она все-таки поранила до крови руки.
Выдернув последний гвоздь, Лизбет распахнула двери настежь, и в лицо ей пахнуло чистым и сладостным ветром, растрепавшим её кудри. Лизбет победно взметнула руки и уже была готова переступить порог и шагнуть под звёздное небо. Но в этот миг из ночного мрака возникла фигура человека в балахоне с клобуком. Лица незнакомца разглядеть Лизбет не удалось, оно скрывалось во мраке. Девушка задрожала, хотя и не понимала, чего испугалась.
— Кто здесь? — крикнула она, и голос се пугающе глухо прозвучал в тумане. Незнакомец не ответил, он молча шагнул навстречу.
Лизбет подумала — уж не отец ли пришёл за ней, чтобы увести её отсюда. Она протянула руки к незнакомцу… но в комнату шагнул Картер Андерсон. Левая половина его лица была объята мраком, а правая скривилась в волчьем оскале, и глаз был налит хищной злобой. Он навис над Лизбет, готовый схватить её. Она вскрикнула, развернулась и опрометью бросилась прочь по коридору, но он побежал следом, изрыгая проклятия. Лизбет с трудом опережала своего заклятого врага, но Дом она знала лучше, чем он. Однако в какой-то миг оказалось, что она не в силах больше бежать. Она словно пыталась пробиться сквозь толщу неподатливой воды, и каждый шаг давался ей с немыслимым трудом.
Картер без труда догнал её и грубо схватил за руку.
— Ты пойдёшь со мной, — прошипел он. — Пойдёшь в ещё более страшное место.
Она закричала, и кричала, и кричала, и ей казалось, что все ужасы мира обрушились на её бедную голову.
А потом она проснулась.
Она лежала неподвижно, боясь пошевелиться и стараясь уверить себя в том, что это был всего-навсего дурной сон, все тот же, что снился ей уже много-много раз. Её сердце часто билось, но она знала, что это не живое сердце, а тот медальон, что когда-то дал ей Человек в Чёрном. Она все ещё дрожала от страха.
— «К несчастью, я вскрикнула во сне, потому что увидела кошмар, — прошептала она еле слышно. — Простите меня за то, что потревожила вас».
Лизбет села на кровати. Никакого красивого платья, которое привиделось ей во сне, не было на ней, а были на ней серые, жалкие лохмотья. И волосы свисали прямыми прядями, они больше не вились, и она знала, что они никогда больше не будут виться. Тяжёлой гривой они ниспадали до талии — спутанные, нечёсаные. Анархисты не давали ей ни расчёски, ни ножниц, и Лизбет приходилось обходиться собственной пятернёй. Единственным утешением было то, что волосы чистые: она старательно мыла их в фонтане в своём саду. Это был её протест, бунт против анархистов.
Она обвела взглядом комнату, где жила уже несколько лет. Тусклая лампа, покосившийся туалетный столик со сломанной ножкой, на полочке лежат её нехитрые сокровища, матрасик на полу, слева обкусанный мышами… Как-то раз Лизбет приютила одну мышку, но потом Человек в Чёрном прознал про это и отнял у неё зверька. Даже туфель у Лизбет не было, кроме тех, в которых она попала к анархистам. Они давно стали ей малы, но она хранила их, завернув в промасленную тряпку, под лежанкой.
Всякий раз, очнувшись после страшного сна, она не могла понять, что ужаснее: её страх или напоминание о том, какой она была когда-то, прежде чем Человек в Чёрном забрал её сердце. Лизбет подтянула колени к груди и с тоской стала вспоминать красивую одежду. Она не плакала даже в самые страшные мгновения — плачут ведь только те, у кого есть душа, а у неё вместе с сердцем отняли и душу. И все-таки что-то болело у неё в груди. Что же это могло болеть, если там не было сердца?
Лизбет встала и подошла к своим сокровищам, одним из которых был затрёпанный томик «Грозового перевала», взяла книгу и прижала к груди. Это была её единственная книжка. Она не знала, зачем анархисты дали ей её, но она всегда надёжно её прятала, чтобы не отобрали. Стоило Лизбет завидеть где-нибудь анархиста, она убегала — отчасти потому, что боялась их, а отчасти из-за того, что за годы одиночества стала нелюдима. Проходили целые месяцы — а она никого не видела, хотя порой издалека до неё доносились чьи-то голоса. Отсчёт времени для неё сводился к тому, что четырежды в год её призывал Человек в Чёрном. Его она боялась больше всех, но когда он говорил с ней, Лизбет слушала его, хотя он всегда произносил одни и те же слова: он говорил о том, что если она дерзнёт покинуть этот дом, её сдует ветром, потому что она станет невесомой, как дым, и все из-за того, что у неё нет души, что у неё отняты все чувства вместе с сердцем. А потом он пристёгивал её к своим страшным машинам, и тогда все тело Лизбет пронзали жуткие разряды, похожие на молнии. Эти разряды проходили сквозь неё и сквозь странный камень, лежавший на ониксовом столе. Пропуская через Лизбет разряды, Человек в Чёрном говорил о льде, стуже и бесконечной зиме, и тогда полость в её груди, где когда-то было сердце, леденела и немела от холода. Ещё он говорил о порядке, о гармонии, о красоте постоянства, и весь мир Лизбет начинала видеть в квадратах, ровных линиях и совершённом покое. Разряды не причиняли ей боли, но её пугали гул, издаваемый странными машинами, и та страсть, какую вкладывал в свои речи Человек в Чёрном. Как часто она мечтала о том, чтобы этот камень куда-нибудь исчез и чтобы закончился этот жуткий ритуал.
Когда Человек в Чёрном призвал Лизбет в последний раз, камня на месте действительно не оказалось, и Человек в Чёрном задавал ей много вопросов о камне — как будто она могла знать, где он. Он говорил, что если камень не будет возвращён на место, произойдут ужасные события. И все же Лизбет радовалась тому, что камень пропал, хотя и понимала, что Человек в Чёрном не лжёт — он вообще никогда не лгал. Он рассказывал ей, где найти еду, он грозил ей наказаниями за прегрешения. Он объяснял, как получилось, что этот дом, который был размером с небольшой особняк в ту пору, когда Лизбет оказалась здесь впервые, может превратиться в огромное здание. Лизбет всегда верила Человеку в Чёрном, она с нетерпением ждала каждой новой встречи с ним, хотя и боялась его. Другие анархисты с ней вообще не разговаривали — она думала, что им это запрещено. И ещё иногда Человек в Чёрном давал Лизбет двенадцать коротких свечек, с которыми она могла делать что хотела, и время от времени — новое серое платье.
Лизбет выпрямилась. Её длинные волосы зашуршали. Они по-прежнему оставались золотистыми, как в тот день, когда Даскин, приехавший в Иннмэн-Пик, склонил голову и сравнил цвет её волос с цветом своих. Ещё ни разу Лизбет не смотрела на свои волосы, чтобы не вспоминать об этом дне, и всякий раз, очнувшись от страшного сна, она первым делом думала о Даскине. Она думала о нем и тогда, когда выходила из комнаты и брела по длинным сумрачным коридорам, как тень среди теней, мимо мрачных дверей и узких бойниц в свой унылый садик, где она выращивала репьи и тернии, которыми порос уже весь дом. По саду бежал небольшой ручеёк, и в те дни, когда у Лизбет был листок бумаги и бутылка с пробкой, она писала очередное письмо Даскину и бросала бутылку в ручей.
Вот и сегодня Лизбет направилась к двери, намереваясь отправить новое послание. Не так давно она нашла плоскую бутылку с пробкой, которую кто-то забыл в буфете в самой новой части дома. Но, открыв дверь, Лизбет в испуге вскрикнула. На пороге стоял остроносый анархист в шляпе, надвинутой на глаза.
— Что ему нужно? — забыв о том, что говорит вслух, прошептала Лизбет.
— Я пришёл, чтобы отвести тебя, — отозвался анархист, — к Человеку в Чёрном.
Лизбет стало не по себе, но она довольно храбро ответила:
— Хорошо. Я пойду к нему. Веди.
Она всегда обращалась с приспешниками Человека в Чёрном так, словно повинуется им исключительно по собственному желанию. Ведь Человек в Чёрном сказал ей, что придёт день, когда она станет принцессой. Пусть Лизбет мало верилось в то, что это и вправду так, но она хоть тем тешила себя, что порой играла эту роль.
Миновав несколько залов, они прошли в ту часть дома, которую Лизбет считала своей. Здесь стояло множество зловещих статуй и всегда горели красные лампы. Дверь, которая обычно была заперта, вела во Внутренние Покои. Анархист и Лизбет прошли по тусклому и унылому боковому коридору, пересекли анфиладу комнат, затем поднялись по изгибающейся под прямыми углами лестнице на второй этаж и там повернули по коридору налево. Наконец они оказались около тяжёлой двустворчатой двери. Анархист отпер её ключом. Комната за дверью предваряла святая святых Человека в Чёрном. Его покои разрослись, как и весь Дом, за годы жизни Лизбет.
Анархист провёл её по нескольким коридорам и комнатам в ту, где некогда Человек в Чёрном забрал её сердце. Пульс Лизбет участился, когда она шагнула к ониксовому столу, стоявшему в центре комнаты. Одна-единственная газовая лампа была окружена маленьким кружком света. Лизбет с облегчением обнаружила, что камня на столе по-прежнему нет.
— Садись, — приказал анархист.
Лизбет села на один из девяти резных стульев, стоявших вокруг стола. Пальцы её нервно забегали по холодным подлокотникам. Наконец из полумрака донёсся знакомый низкий голос:
— Как поживает моя маленькая принцесса?
Над Лизбет склонилась зловещая фигура Человека в Чёрном.
— У меня все хорошо, благодарю вас, сэр, — ответила Лизбет.
— Тернии с каждым годом разрастаются, хотя я велел тебе прекратить выращивать их.
— У меня нет иного развлечения, — отозвалась Лизбет.
— Ты должна оставить это занятие. В Доме должен царить порядок. Хаос, возникающий из-за терний, мешает нам продвигаться вперёд.
С самых первых дней жизни в этом Доме Лизбет с трудом удерживалась от смеха, когда её вот так отчитывали. Она не поняла, как это произошло, но на этот раз не выдержала и рассмеялась.
Человек в Чёрном ударил её кулаком по голове. От удара Лизбет упала со стула на пол. Она вскрикнула, но не расплакалась.
— Вот так. На сегодня хватит, — бесстрастно проговорил её мучитель. — Я думал, что излечил тебя от смеха, но все же ты продолжаешь дерзко смотреть на меня. Когда же ты покоришься своей судьбе? И в этом Доме, и в грядущем мире будет царить Порядок. Ты будешь принцессой этого Порядка. Помни об этом.
Лицо Лизбет превратилось в непроницаемую маску. Она поднялась с пола.
— А-а-а, вот так-то лучше. Теперь мне почти нравится выражение твоего лица. И все же ты продолжаешь на что-то надеяться. Я вижу это в Доме вокруг меня, в твоих гадких терниях. Почему? Твоя жизнь — сплошные несчастья и горести. Все те, кого ты некогда любила, предали и забыли тебя. Похоже, в последнем ты сомневаешься, да? Ну так это я тебе докажу. Быть может, тогда ты откажешься от своих ребяческих надежд и поймёшь, что мир следует изменить. Приготовься!
Зажглись фонари. Оказывается, все это время рядом с Человеком в Чёрном стояли другие анархисты. Лизбет пыталась разглядеть его лицо, но оно все время оставалось в тени. За его спиной открылась дверь, и в комнату провели три странных существа. Их фигуры представляли собой соединения геометрических тел, шаги были механическими. Лишь едва округлены были их щеки, плечи и глазные яблоки, а носы у всех троих были острыми, как птичьи клювы.
Первое существо сжимало в руке длинный чёрный ключ, составленный из квадратов и прямоугольников. На груди его красовалась эмблема в виде квадратных часов, но единственной цифрой на циферблате был ноль, стоящий на месте цифры «12». Чёрные волосы ниспадали на его плечи зигзагами.
Второй держал в руке овальной формы фонарь, свет от которого распространялся прямоугольными лучами, как будто проходил сквозь пылинки. На голове у него была высокая шляпа в форме коробки. Одет он был в чёрное, кое-где на его одежде белели строчки стихов.
Третье существо явно было женщиной, хотя все округлости её фигуры превратились в острые углы. На голове её возвышалась корона в виде пирамидки, руки не имели пальцев и заканчивались остриями.
— Что это такое? — дрожащим голосом спросила Лизбет.
— Новому дому нужны Фонарщик, Часовщик и Хозяйка. Это Енох, Чант и Сара, вызванные из Внутренних Покоев.
Лизбет охватил невыразимый страх. Она дрожала с головы до ног и чуть было не упала на колени.
— О да, мы изменили их, — сказал Человек в Чёрном. — Но они целы и невредимы. Правда, они имеют не настолько правильную геометрическую форму, как те воины, что стоят на равнине, но это лишнее доказательство того, что все идёт как надо. Последуют другие изменения, и в конце концов в них будет больше человеческого, чем в тебе и даже во мне. На самом деле они уподобятся богам. Можешь поговорить с ними, если желаешь.
Лизбет поняла не все из того, о чем говорил Человек в Чёрном, но подошла поближе к женщине и прошептала:
— Сара? Это ты?
— Это… я, — ответило существо, кривя губы под немыслимыми углами.
— Тебе… больно?
— Мне… хорошо, — ответило существо. Голос смутно напоминал голос Сары, но к нему примешивался скрип несмазанных дверных петель.
Лизбет с трудом удерживалась от слез.
— Мне… хорошо, — повторило существо. — Я помню… летний день… когда ты, я и Картер… устроили пикник… под деревьями… как вы тогда… улыбались…
Как ни страдала Лизбет все эти годы, это оказалось выше её сил. Анархисты смогли изуродовать единственного человека, которого она любила больше всех на свете! Лизбет все-таки не заплакала, но, содрогаясь, упала к ногам Сары.
— Я ненавижу тебя! — хрипло крикнула она Человеку в Чёрном.
— Можешь ненавидеть, но теперь ты должна поверить в то, что никогда не вернёшься к прежней жизни. Мы изменяем мир. И когда мы завершим наш труд, ничто не останется таким, каким было раньше. Только не думай, что в новом мире тебе станет лучше: тебя всегда и везде ждёт только отчаяние. И все же я предлагаю тебе сделку. Когда мы с тобой виделись в последний раз, я спросил тебя, не знаешь ли ты, куда подевался Краеугольный Камень. Ты подумала об этом?
— Я не знаю, где он, — ответила Лизбет, гадая, почему Человек в Чёрном все время спрашивает её об этом.
— Я хочу, чтобы ты как следует задумалась и постаралась определить, где он находится. Если ты сделаешь это и если мы найдём его, то я верну Саре её истинное обличье. Остальные останутся такими, какими ты их видишь сейчас.
— «Вот погоди, ухвачу я тебя за эти хорошенькие кудряшки. Так потяну, что они сразу распрямяааааатся!»
Последнее слово Лизбет произнесла нараспев, вспомнив о том, как когда-то, давным-давно, Сара пела ей детские песенки.
Она подошла к белым застеклённым двустворчатым дверям, забитым толстыми гвоздями, и тут же попыталась выдернуть гвозди. Поначалу гвозди не поддавались, но тут на глаза Лизбет попался гвоздодёр, валявшийся на полу возле двери, и с его помощью она легко, один за другим, выдернула гвозди. Правда, при этом она все-таки поранила до крови руки.
Выдернув последний гвоздь, Лизбет распахнула двери настежь, и в лицо ей пахнуло чистым и сладостным ветром, растрепавшим её кудри. Лизбет победно взметнула руки и уже была готова переступить порог и шагнуть под звёздное небо. Но в этот миг из ночного мрака возникла фигура человека в балахоне с клобуком. Лица незнакомца разглядеть Лизбет не удалось, оно скрывалось во мраке. Девушка задрожала, хотя и не понимала, чего испугалась.
— Кто здесь? — крикнула она, и голос се пугающе глухо прозвучал в тумане. Незнакомец не ответил, он молча шагнул навстречу.
Лизбет подумала — уж не отец ли пришёл за ней, чтобы увести её отсюда. Она протянула руки к незнакомцу… но в комнату шагнул Картер Андерсон. Левая половина его лица была объята мраком, а правая скривилась в волчьем оскале, и глаз был налит хищной злобой. Он навис над Лизбет, готовый схватить её. Она вскрикнула, развернулась и опрометью бросилась прочь по коридору, но он побежал следом, изрыгая проклятия. Лизбет с трудом опережала своего заклятого врага, но Дом она знала лучше, чем он. Однако в какой-то миг оказалось, что она не в силах больше бежать. Она словно пыталась пробиться сквозь толщу неподатливой воды, и каждый шаг давался ей с немыслимым трудом.
Картер без труда догнал её и грубо схватил за руку.
— Ты пойдёшь со мной, — прошипел он. — Пойдёшь в ещё более страшное место.
Она закричала, и кричала, и кричала, и ей казалось, что все ужасы мира обрушились на её бедную голову.
А потом она проснулась.
Она лежала неподвижно, боясь пошевелиться и стараясь уверить себя в том, что это был всего-навсего дурной сон, все тот же, что снился ей уже много-много раз. Её сердце часто билось, но она знала, что это не живое сердце, а тот медальон, что когда-то дал ей Человек в Чёрном. Она все ещё дрожала от страха.
— «К несчастью, я вскрикнула во сне, потому что увидела кошмар, — прошептала она еле слышно. — Простите меня за то, что потревожила вас».
Лизбет села на кровати. Никакого красивого платья, которое привиделось ей во сне, не было на ней, а были на ней серые, жалкие лохмотья. И волосы свисали прямыми прядями, они больше не вились, и она знала, что они никогда больше не будут виться. Тяжёлой гривой они ниспадали до талии — спутанные, нечёсаные. Анархисты не давали ей ни расчёски, ни ножниц, и Лизбет приходилось обходиться собственной пятернёй. Единственным утешением было то, что волосы чистые: она старательно мыла их в фонтане в своём саду. Это был её протест, бунт против анархистов.
Она обвела взглядом комнату, где жила уже несколько лет. Тусклая лампа, покосившийся туалетный столик со сломанной ножкой, на полочке лежат её нехитрые сокровища, матрасик на полу, слева обкусанный мышами… Как-то раз Лизбет приютила одну мышку, но потом Человек в Чёрном прознал про это и отнял у неё зверька. Даже туфель у Лизбет не было, кроме тех, в которых она попала к анархистам. Они давно стали ей малы, но она хранила их, завернув в промасленную тряпку, под лежанкой.
Всякий раз, очнувшись после страшного сна, она не могла понять, что ужаснее: её страх или напоминание о том, какой она была когда-то, прежде чем Человек в Чёрном забрал её сердце. Лизбет подтянула колени к груди и с тоской стала вспоминать красивую одежду. Она не плакала даже в самые страшные мгновения — плачут ведь только те, у кого есть душа, а у неё вместе с сердцем отняли и душу. И все-таки что-то болело у неё в груди. Что же это могло болеть, если там не было сердца?
Лизбет встала и подошла к своим сокровищам, одним из которых был затрёпанный томик «Грозового перевала», взяла книгу и прижала к груди. Это была её единственная книжка. Она не знала, зачем анархисты дали ей её, но она всегда надёжно её прятала, чтобы не отобрали. Стоило Лизбет завидеть где-нибудь анархиста, она убегала — отчасти потому, что боялась их, а отчасти из-за того, что за годы одиночества стала нелюдима. Проходили целые месяцы — а она никого не видела, хотя порой издалека до неё доносились чьи-то голоса. Отсчёт времени для неё сводился к тому, что четырежды в год её призывал Человек в Чёрном. Его она боялась больше всех, но когда он говорил с ней, Лизбет слушала его, хотя он всегда произносил одни и те же слова: он говорил о том, что если она дерзнёт покинуть этот дом, её сдует ветром, потому что она станет невесомой, как дым, и все из-за того, что у неё нет души, что у неё отняты все чувства вместе с сердцем. А потом он пристёгивал её к своим страшным машинам, и тогда все тело Лизбет пронзали жуткие разряды, похожие на молнии. Эти разряды проходили сквозь неё и сквозь странный камень, лежавший на ониксовом столе. Пропуская через Лизбет разряды, Человек в Чёрном говорил о льде, стуже и бесконечной зиме, и тогда полость в её груди, где когда-то было сердце, леденела и немела от холода. Ещё он говорил о порядке, о гармонии, о красоте постоянства, и весь мир Лизбет начинала видеть в квадратах, ровных линиях и совершённом покое. Разряды не причиняли ей боли, но её пугали гул, издаваемый странными машинами, и та страсть, какую вкладывал в свои речи Человек в Чёрном. Как часто она мечтала о том, чтобы этот камень куда-нибудь исчез и чтобы закончился этот жуткий ритуал.
Когда Человек в Чёрном призвал Лизбет в последний раз, камня на месте действительно не оказалось, и Человек в Чёрном задавал ей много вопросов о камне — как будто она могла знать, где он. Он говорил, что если камень не будет возвращён на место, произойдут ужасные события. И все же Лизбет радовалась тому, что камень пропал, хотя и понимала, что Человек в Чёрном не лжёт — он вообще никогда не лгал. Он рассказывал ей, где найти еду, он грозил ей наказаниями за прегрешения. Он объяснял, как получилось, что этот дом, который был размером с небольшой особняк в ту пору, когда Лизбет оказалась здесь впервые, может превратиться в огромное здание. Лизбет всегда верила Человеку в Чёрном, она с нетерпением ждала каждой новой встречи с ним, хотя и боялась его. Другие анархисты с ней вообще не разговаривали — она думала, что им это запрещено. И ещё иногда Человек в Чёрном давал Лизбет двенадцать коротких свечек, с которыми она могла делать что хотела, и время от времени — новое серое платье.
Лизбет выпрямилась. Её длинные волосы зашуршали. Они по-прежнему оставались золотистыми, как в тот день, когда Даскин, приехавший в Иннмэн-Пик, склонил голову и сравнил цвет её волос с цветом своих. Ещё ни разу Лизбет не смотрела на свои волосы, чтобы не вспоминать об этом дне, и всякий раз, очнувшись от страшного сна, она первым делом думала о Даскине. Она думала о нем и тогда, когда выходила из комнаты и брела по длинным сумрачным коридорам, как тень среди теней, мимо мрачных дверей и узких бойниц в свой унылый садик, где она выращивала репьи и тернии, которыми порос уже весь дом. По саду бежал небольшой ручеёк, и в те дни, когда у Лизбет был листок бумаги и бутылка с пробкой, она писала очередное письмо Даскину и бросала бутылку в ручей.
Вот и сегодня Лизбет направилась к двери, намереваясь отправить новое послание. Не так давно она нашла плоскую бутылку с пробкой, которую кто-то забыл в буфете в самой новой части дома. Но, открыв дверь, Лизбет в испуге вскрикнула. На пороге стоял остроносый анархист в шляпе, надвинутой на глаза.
— Что ему нужно? — забыв о том, что говорит вслух, прошептала Лизбет.
— Я пришёл, чтобы отвести тебя, — отозвался анархист, — к Человеку в Чёрном.
Лизбет стало не по себе, но она довольно храбро ответила:
— Хорошо. Я пойду к нему. Веди.
Она всегда обращалась с приспешниками Человека в Чёрном так, словно повинуется им исключительно по собственному желанию. Ведь Человек в Чёрном сказал ей, что придёт день, когда она станет принцессой. Пусть Лизбет мало верилось в то, что это и вправду так, но она хоть тем тешила себя, что порой играла эту роль.
Миновав несколько залов, они прошли в ту часть дома, которую Лизбет считала своей. Здесь стояло множество зловещих статуй и всегда горели красные лампы. Дверь, которая обычно была заперта, вела во Внутренние Покои. Анархист и Лизбет прошли по тусклому и унылому боковому коридору, пересекли анфиладу комнат, затем поднялись по изгибающейся под прямыми углами лестнице на второй этаж и там повернули по коридору налево. Наконец они оказались около тяжёлой двустворчатой двери. Анархист отпер её ключом. Комната за дверью предваряла святая святых Человека в Чёрном. Его покои разрослись, как и весь Дом, за годы жизни Лизбет.
Анархист провёл её по нескольким коридорам и комнатам в ту, где некогда Человек в Чёрном забрал её сердце. Пульс Лизбет участился, когда она шагнула к ониксовому столу, стоявшему в центре комнаты. Одна-единственная газовая лампа была окружена маленьким кружком света. Лизбет с облегчением обнаружила, что камня на столе по-прежнему нет.
— Садись, — приказал анархист.
Лизбет села на один из девяти резных стульев, стоявших вокруг стола. Пальцы её нервно забегали по холодным подлокотникам. Наконец из полумрака донёсся знакомый низкий голос:
— Как поживает моя маленькая принцесса?
Над Лизбет склонилась зловещая фигура Человека в Чёрном.
— У меня все хорошо, благодарю вас, сэр, — ответила Лизбет.
— Тернии с каждым годом разрастаются, хотя я велел тебе прекратить выращивать их.
— У меня нет иного развлечения, — отозвалась Лизбет.
— Ты должна оставить это занятие. В Доме должен царить порядок. Хаос, возникающий из-за терний, мешает нам продвигаться вперёд.
С самых первых дней жизни в этом Доме Лизбет с трудом удерживалась от смеха, когда её вот так отчитывали. Она не поняла, как это произошло, но на этот раз не выдержала и рассмеялась.
Человек в Чёрном ударил её кулаком по голове. От удара Лизбет упала со стула на пол. Она вскрикнула, но не расплакалась.
— Вот так. На сегодня хватит, — бесстрастно проговорил её мучитель. — Я думал, что излечил тебя от смеха, но все же ты продолжаешь дерзко смотреть на меня. Когда же ты покоришься своей судьбе? И в этом Доме, и в грядущем мире будет царить Порядок. Ты будешь принцессой этого Порядка. Помни об этом.
Лицо Лизбет превратилось в непроницаемую маску. Она поднялась с пола.
— А-а-а, вот так-то лучше. Теперь мне почти нравится выражение твоего лица. И все же ты продолжаешь на что-то надеяться. Я вижу это в Доме вокруг меня, в твоих гадких терниях. Почему? Твоя жизнь — сплошные несчастья и горести. Все те, кого ты некогда любила, предали и забыли тебя. Похоже, в последнем ты сомневаешься, да? Ну так это я тебе докажу. Быть может, тогда ты откажешься от своих ребяческих надежд и поймёшь, что мир следует изменить. Приготовься!
Зажглись фонари. Оказывается, все это время рядом с Человеком в Чёрном стояли другие анархисты. Лизбет пыталась разглядеть его лицо, но оно все время оставалось в тени. За его спиной открылась дверь, и в комнату провели три странных существа. Их фигуры представляли собой соединения геометрических тел, шаги были механическими. Лишь едва округлены были их щеки, плечи и глазные яблоки, а носы у всех троих были острыми, как птичьи клювы.
Первое существо сжимало в руке длинный чёрный ключ, составленный из квадратов и прямоугольников. На груди его красовалась эмблема в виде квадратных часов, но единственной цифрой на циферблате был ноль, стоящий на месте цифры «12». Чёрные волосы ниспадали на его плечи зигзагами.
Второй держал в руке овальной формы фонарь, свет от которого распространялся прямоугольными лучами, как будто проходил сквозь пылинки. На голове у него была высокая шляпа в форме коробки. Одет он был в чёрное, кое-где на его одежде белели строчки стихов.
Третье существо явно было женщиной, хотя все округлости её фигуры превратились в острые углы. На голове её возвышалась корона в виде пирамидки, руки не имели пальцев и заканчивались остриями.
— Что это такое? — дрожащим голосом спросила Лизбет.
— Новому дому нужны Фонарщик, Часовщик и Хозяйка. Это Енох, Чант и Сара, вызванные из Внутренних Покоев.
Лизбет охватил невыразимый страх. Она дрожала с головы до ног и чуть было не упала на колени.
— О да, мы изменили их, — сказал Человек в Чёрном. — Но они целы и невредимы. Правда, они имеют не настолько правильную геометрическую форму, как те воины, что стоят на равнине, но это лишнее доказательство того, что все идёт как надо. Последуют другие изменения, и в конце концов в них будет больше человеческого, чем в тебе и даже во мне. На самом деле они уподобятся богам. Можешь поговорить с ними, если желаешь.
Лизбет поняла не все из того, о чем говорил Человек в Чёрном, но подошла поближе к женщине и прошептала:
— Сара? Это ты?
— Это… я, — ответило существо, кривя губы под немыслимыми углами.
— Тебе… больно?
— Мне… хорошо, — ответило существо. Голос смутно напоминал голос Сары, но к нему примешивался скрип несмазанных дверных петель.
Лизбет с трудом удерживалась от слез.
— Мне… хорошо, — повторило существо. — Я помню… летний день… когда ты, я и Картер… устроили пикник… под деревьями… как вы тогда… улыбались…
Как ни страдала Лизбет все эти годы, это оказалось выше её сил. Анархисты смогли изуродовать единственного человека, которого она любила больше всех на свете! Лизбет все-таки не заплакала, но, содрогаясь, упала к ногам Сары.
— Я ненавижу тебя! — хрипло крикнула она Человеку в Чёрном.
— Можешь ненавидеть, но теперь ты должна поверить в то, что никогда не вернёшься к прежней жизни. Мы изменяем мир. И когда мы завершим наш труд, ничто не останется таким, каким было раньше. Только не думай, что в новом мире тебе станет лучше: тебя всегда и везде ждёт только отчаяние. И все же я предлагаю тебе сделку. Когда мы с тобой виделись в последний раз, я спросил тебя, не знаешь ли ты, куда подевался Краеугольный Камень. Ты подумала об этом?
— Я не знаю, где он, — ответила Лизбет, гадая, почему Человек в Чёрном все время спрашивает её об этом.
— Я хочу, чтобы ты как следует задумалась и постаралась определить, где он находится. Если ты сделаешь это и если мы найдём его, то я верну Саре её истинное обличье. Остальные останутся такими, какими ты их видишь сейчас.