Страница:
Когда все перекусили, отец снова понёс Лизбет на руках, и они шли по коридорам, пока не добрались до застеклённых дверей, выходивших на восток. Взошедшее солнце светило в окна за дверьми. Там протянулся коридор, вдоль стен которого развевались флаги пурпурных королевских цветов, висели пурпурные занавеси, вышитые золотом, и лежали пурпурные ковры с рисунком в виде золотых лилий. Медная табличка над дверью гласила:
— Ты все сделал как надо, — сказал один из анархистов. — Ты будешь вознаграждён. Отдай её мне.
— Нет, папа! Не отдавай меня ему! Нет!
Но отец передал Лизбет с рук на руки анархисту, и было видно, как ему тяжело её держать, а ведь отец нёс её без устали столько часов подряд. Когда Лизбет уносили, отец молча стоял в дверях. Девочка билась, вырывалась, кричала, тянулась к отцу, умоляла его забрать её. Глядя через плечо анархиста, она увидела, как отец отвернулся, и не было в его взгляде ни любви, ни тревоги. Его звериные глаза были равнодушны.
Она ещё долго вырывалась, но в конце концов изнемогла и затихла. Потом ей стало все равно. Она понимала, что будет наказана, вот только не знала, за что. Она плакала о Саре и графе, пока у неё не осталось сил плакать.
Много дней они шли по Дому извилистыми путями, одни из которых были светлы и радостны, другие — каменно-угрюмые, где отсветы фонаря на стенах казались похожими на блуждающие огоньки. Уже через час анархисты брали Лизбет на руки только тогда, когда она уставала до изнеможения, а остальное время она шла сама, но её вели на верёвке, обвязанной вокруг запястья, чтобы девочка не убежала. Лизбет было тоскливо и одиноко, потому что анархисты почти не разговаривали даже между собой, а если и говорили, то о том, чего она не понимала. Они с неё глаз не спускали, хотя она не знала, куда бы могла уйти от них. Лизбет чувствовала себя столь же беспомощной, как тогда, когда впервые пропал её отец два года назад, но только теперь ей было ещё хуже, ведь тогда она ждала его возвращения, а теперь — нет.
Наверное, через несколько дней они добрались до суровой и угрюмой части Дома, выстроенной из железа и серого кирпича. Злобные стражники в кольчугах из стальных колец, с пиками в руках, стояли у прохода в каждый коридор, и анархистам приходилось всем им показывать рекомендательные письма. Стражники всегда спрашивали у них, куда они идут, а анархисты неизменно отвечали: «В Заграничье». Тогда стражники умолкали, их взгляды тяжелели от страха, больше они уже ни о чем не спрашивали и пропускали анархистов.
Ещё несколько дней они шли по этой суровой стране и наконец спустились по винтовой лестнице в коридор шириной не больше двух футов и высотой не больше шести, выложенный все теми же серыми кирпичами. По этому коридору шли не один час, и Лизбет уже стало казаться, что они странствуют по внутренностям каменного змея. В конце концов они подошли к обитой железом двери высотой не больше роста Лизбет. Дверь открылась поворотом железного вентиля, и обоим анархистам пришлось здорово постараться, чтобы повернуть его.
Затем они погасили фонарь и втащили Лизбет внутрь, в кромешный мрак.
— Пожалуйста, — сказала она анархисту, который держал её, хотя она его не видела в темноте, — скажите, где мы? Почему тут нет света?
— Тут нет ни луны, ни звёзд, — отозвался он. — Это страна, которую некоторые называют Забвением.
Они немного подождали, и Лизбет увидела, что тут не так темно, как ей показалось сначала, а всего лишь как в безлунную ночь при свете лучины. Её похитители выглядели мрачными тенями, но источника тусклого света Лизбет не видела. Но все же, если бы девочка задумалась, она бы поняла, что в этом свете есть что-то жуткое, сверхъестественное. Вокруг простиралась огромная равнина с едва заметным подъёмом. А на горизонте виднелся чёрный страшный дом, и в его окне горел свет, а кроме этого дома вокруг ровным счётом ничего не было.
Анархисты тронулись в путь по равнине. Лизбет охватил страх, она начала вырываться. Тот, что вёл её, замахнулся, чтобы ударить, но второй вскричал:
— Нет! Сжалься над ней! Она совсем маленькая, и её ожидает ужасная участь!
— Тогда ты её и тащи! — огрызнулся первый и отдал девочку своему спутнику.
Как ни напугали Лизбет его слова, но проявленная им доброта тронула её, и она перестала вырываться. Она закрыла глаза и стала молча молиться о том, чтобы граф Эгис и Хозяин Андерсон пришли ей на помощь. Как это свойственно детям, она с надеждой оглянулась назад — вдруг они уже догоняют её похитителей, но позади увидела только величественные стены и башни Высокого Дома, от которых её уносили все дальше и дальше… Острые коньки крыш, каменные горгульи… Громада дома чернела в ночи, слепо таращились жёлтые огни окон.
Воздух на равнине был прохладный, хотя ветер здесь не дул. Земля была усеяна осколками чёрного янтаря. Они тускло поблёскивали, словно упавшие звезды, хранившие жалкие остатки былого великолепия. Анархисты шли по пустоши несколько часов, и к тому времени, когда они приблизились к одинокому дому, у Лизбет от холода онемели пальцы и уши.
Они прошли по усыпанной щебнем дорожке, озарённой зеленоватым светом единственного фонаря. Дом был поменьше Малого Дворца, он был высокий и узкий. Из единственного прямоугольного окошка лился зловещий красный свет. Анархист, пожалевший Лизбет, тяжело дыша от усталости, опустил девочку на дорожку и крепко, до боли, сжал её руку. Они подошли к. высокой двери с вставленными в створки витражами из квадратиков красного и синего стекла. Сквозь стекла пробивался свет.
Один из анархистов постучал. Появился мужчина с фонарём и револьвером.
— Мы привели девчонку, — сообщил один из анархистов.
— Входите. Он ждёт.
Лизбет провели в тесную, полутёмную прихожую, затем — по лестнице вверх, а потом бросили одну-одинешеньку в маленькой комнатке и заперли на ключ.
Комнатка была, в общем, обыкновенная. Дощатый пол, на одной из стен — невесёлая картина с тусклыми серыми цветами. Посередине стоял стол, возле него — стул. На столе неприятным зеленоватым светом горела трубка овальной формы. Её свет мерцал и выхватывал из полумрака странные машины, состоявшие из свитых спиралями трубочек, цилиндрических резервуаров, линз, шаров и механических рук. Изнутри машин к потолку с тихим шипением вырывались клубы пара. Ещё на столе лежала тяжёлая каменная плита с изображением херувима и множеством значков.
— Добро пожаловать, — прозвучал голос из темноты, и Лизбет в страхе вздрогнула. — Добро пожаловать, Лизбет Пауэлл. Я — хозяин этого дома, Человек в Чёрном.
Девочка всеми силами всматривалась во мрак, но никого не видела.
— Прошу вас, сэр, отпустите меня домой. Я ничего плохого не сделала.
— Ты никогда не вернёшься домой. До конца дней своих ты будешь жить в этой стране, в этом краю Кромешного Мрака, потому что отец твой продал тебя за бесценок.
Лизбет горько расплакалась. И словно в ответ на её слезы из-за странных машин вышла тень, и к ней подошёл Человек в Чёрном. Он и вправду был весь чёрный, в широком плаще, и казался не настоящим человеком, а силуэтом.
— Прекрати плакать, — приказал он и протянул к Лизбет желтоватую руку.
Девочка в страхе вскрикнула — рука прошла сквозь её грудь. Она не почувствовала боли — только леденящий холод. А когда Человек в Чёрном отнял руку, в ней что-то пульсировало. Как ни велик был страх девочки, её слезы мигом высохли. Человек в Чёрном отступил в темноту и проговорил почти шёпотом:
— Я забрал твоё сердце, а с ним — и твою душу, и ты никогда, никогда не познаешь любви. Все это отнято у тебя. Ты будешь жить в тоске, в скучном подобии дома, и всегда будешь одинока. Годы будут проходить, и никто не вспомнит о тебе, потому что все будут считать, что ты давным-давно умерла. Но мы сделаем тебя своей принцессой, королевой анархистов, и выстроим для тебя дом более величественный, чем Эвенмер, и более чудесный. Мы захватим и покорим Высокий Дом, мы разрушим его, и из его свай и камней построим собственный.
Он шагнул ближе к девочке. Лизбет в ужасе прижалась спиной к столу, а Человек в Чёрном надел ей на шею кулон.
— Когда ты вырастешь, — сказал он, — ты станешь самой великой женщиной в мире и все будут поклоняться тебе. Это украшение — первый холодный камень взамен отнятого у тебя сердца.
На серебряной цепочке тускло поблёскивал камень — ониксовое сердечко не больше ногтя на большом пальце Лизбет. Сердечко было заключено в стекло.
— Оно такое маленькое, — всхлипнула Лизбет. — Это сердце ребёнка.
— Другого тебе никогда не будет дано.
— Лучше бы вы вернули меня домой, — вдруг разозлилась Лизбет. — Хозяин Андерсон разыщет меня и заставит вас заплатить за все.
Но Человек в Чёрном только рассмеялся сухим безжалостным смехом.
— Да? А ведь это Картер Андерсон организовал твоё похищение.
Затем он исчез во мраке. В комнату вошли другие анархисты, увели Лизбет, накормили безвкусным ужином, а потом уложили спать в серой тусклой комнате, и она плакала, пока в тоске и изнеможении не уснула…
Вот так вышло, что Лизбет стала жить в Обманном Доме. Ей было позволено беспрепятственно ходить по дому, запрещалось только наведываться в запертую комнату на самом верху, где жил Человек в Чёрном. Заперты были все двери, что вели из дома наружу. Лизбет не нашла в доме ни одного окошка, не обнаружила даже витража в двери, который заметила, когда её привели, а холодные серые анархисты разговаривали с ней только в случае необходимости.
После того как девочка провела в доме почти неделю, её вывели в огороженный забором сад, вымощенный серым кирпичом, с некрасивым фонтаном в центре.
— Можешь посадить тут что захочешь, — сказали девочке анархисты и дали ей семена, но из семян выросли только ежевика да репейник.
Другой бы на месте Лизбет отчаялся, да и она какое-то время горевала, но шли недели, а она все не верила в ложь своих похитителей и решила притворяться паинькой, но все время думала о побеге. Лизбет стала ухаживать за ежевикой и репьями так, словно это были розы, и хотя только она находила свой сад красивым, для неё он был самым настоящим. За годы сад разросся и стал больше, хотя девочка ни разу не видела здесь никого с молотком или пилой, никогда не слышала стука топора плотника,
И вот как-то раз, подслушав разговор анархистов о том, что ручей, бегущий за садом, течёт до самого Эвенмера, Лизбет придумала план. С этого дня, как только ей удавалось украсть бутылку из-под вина или ещё от чего-нибудь — главное, с пробкой, она писала записки, вкладывала их в бутылки и опускала в ручей. Она всегда адресовывала свои записки Даскину Андерсону. Она думала о том, что раз уж теперь у неё нет сердца, которое она могла кому-то отдать, то пусть она хотя бы сосредоточит на ком-то свой разум. Может быть, Даскин когда-нибудь узнает о том, что её похитили, и спасёт её — прекрасный Даскин Андерсон со сверкающими глазами и блестящими светлыми волосами. Спасёт и вернёт её к графу и Саре в Малый Дворец, где она будет жить до конца своих дней.
ФОНАРЩИК
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БИСНИ.Из-за солнечного света Лизбет стало немного веселее, и она решила, что отец и его спутники отыскали славное место, но никто не вышел встретить их, когда они миновали застеклённые двери.
ВЛАДЕНИЯ КОРОЛЯ.
— Ты все сделал как надо, — сказал один из анархистов. — Ты будешь вознаграждён. Отдай её мне.
— Нет, папа! Не отдавай меня ему! Нет!
Но отец передал Лизбет с рук на руки анархисту, и было видно, как ему тяжело её держать, а ведь отец нёс её без устали столько часов подряд. Когда Лизбет уносили, отец молча стоял в дверях. Девочка билась, вырывалась, кричала, тянулась к отцу, умоляла его забрать её. Глядя через плечо анархиста, она увидела, как отец отвернулся, и не было в его взгляде ни любви, ни тревоги. Его звериные глаза были равнодушны.
Она ещё долго вырывалась, но в конце концов изнемогла и затихла. Потом ей стало все равно. Она понимала, что будет наказана, вот только не знала, за что. Она плакала о Саре и графе, пока у неё не осталось сил плакать.
Много дней они шли по Дому извилистыми путями, одни из которых были светлы и радостны, другие — каменно-угрюмые, где отсветы фонаря на стенах казались похожими на блуждающие огоньки. Уже через час анархисты брали Лизбет на руки только тогда, когда она уставала до изнеможения, а остальное время она шла сама, но её вели на верёвке, обвязанной вокруг запястья, чтобы девочка не убежала. Лизбет было тоскливо и одиноко, потому что анархисты почти не разговаривали даже между собой, а если и говорили, то о том, чего она не понимала. Они с неё глаз не спускали, хотя она не знала, куда бы могла уйти от них. Лизбет чувствовала себя столь же беспомощной, как тогда, когда впервые пропал её отец два года назад, но только теперь ей было ещё хуже, ведь тогда она ждала его возвращения, а теперь — нет.
Наверное, через несколько дней они добрались до суровой и угрюмой части Дома, выстроенной из железа и серого кирпича. Злобные стражники в кольчугах из стальных колец, с пиками в руках, стояли у прохода в каждый коридор, и анархистам приходилось всем им показывать рекомендательные письма. Стражники всегда спрашивали у них, куда они идут, а анархисты неизменно отвечали: «В Заграничье». Тогда стражники умолкали, их взгляды тяжелели от страха, больше они уже ни о чем не спрашивали и пропускали анархистов.
Ещё несколько дней они шли по этой суровой стране и наконец спустились по винтовой лестнице в коридор шириной не больше двух футов и высотой не больше шести, выложенный все теми же серыми кирпичами. По этому коридору шли не один час, и Лизбет уже стало казаться, что они странствуют по внутренностям каменного змея. В конце концов они подошли к обитой железом двери высотой не больше роста Лизбет. Дверь открылась поворотом железного вентиля, и обоим анархистам пришлось здорово постараться, чтобы повернуть его.
Затем они погасили фонарь и втащили Лизбет внутрь, в кромешный мрак.
— Пожалуйста, — сказала она анархисту, который держал её, хотя она его не видела в темноте, — скажите, где мы? Почему тут нет света?
— Тут нет ни луны, ни звёзд, — отозвался он. — Это страна, которую некоторые называют Забвением.
Они немного подождали, и Лизбет увидела, что тут не так темно, как ей показалось сначала, а всего лишь как в безлунную ночь при свете лучины. Её похитители выглядели мрачными тенями, но источника тусклого света Лизбет не видела. Но все же, если бы девочка задумалась, она бы поняла, что в этом свете есть что-то жуткое, сверхъестественное. Вокруг простиралась огромная равнина с едва заметным подъёмом. А на горизонте виднелся чёрный страшный дом, и в его окне горел свет, а кроме этого дома вокруг ровным счётом ничего не было.
Анархисты тронулись в путь по равнине. Лизбет охватил страх, она начала вырываться. Тот, что вёл её, замахнулся, чтобы ударить, но второй вскричал:
— Нет! Сжалься над ней! Она совсем маленькая, и её ожидает ужасная участь!
— Тогда ты её и тащи! — огрызнулся первый и отдал девочку своему спутнику.
Как ни напугали Лизбет его слова, но проявленная им доброта тронула её, и она перестала вырываться. Она закрыла глаза и стала молча молиться о том, чтобы граф Эгис и Хозяин Андерсон пришли ей на помощь. Как это свойственно детям, она с надеждой оглянулась назад — вдруг они уже догоняют её похитителей, но позади увидела только величественные стены и башни Высокого Дома, от которых её уносили все дальше и дальше… Острые коньки крыш, каменные горгульи… Громада дома чернела в ночи, слепо таращились жёлтые огни окон.
Воздух на равнине был прохладный, хотя ветер здесь не дул. Земля была усеяна осколками чёрного янтаря. Они тускло поблёскивали, словно упавшие звезды, хранившие жалкие остатки былого великолепия. Анархисты шли по пустоши несколько часов, и к тому времени, когда они приблизились к одинокому дому, у Лизбет от холода онемели пальцы и уши.
Они прошли по усыпанной щебнем дорожке, озарённой зеленоватым светом единственного фонаря. Дом был поменьше Малого Дворца, он был высокий и узкий. Из единственного прямоугольного окошка лился зловещий красный свет. Анархист, пожалевший Лизбет, тяжело дыша от усталости, опустил девочку на дорожку и крепко, до боли, сжал её руку. Они подошли к. высокой двери с вставленными в створки витражами из квадратиков красного и синего стекла. Сквозь стекла пробивался свет.
Один из анархистов постучал. Появился мужчина с фонарём и револьвером.
— Мы привели девчонку, — сообщил один из анархистов.
— Входите. Он ждёт.
Лизбет провели в тесную, полутёмную прихожую, затем — по лестнице вверх, а потом бросили одну-одинешеньку в маленькой комнатке и заперли на ключ.
Комнатка была, в общем, обыкновенная. Дощатый пол, на одной из стен — невесёлая картина с тусклыми серыми цветами. Посередине стоял стол, возле него — стул. На столе неприятным зеленоватым светом горела трубка овальной формы. Её свет мерцал и выхватывал из полумрака странные машины, состоявшие из свитых спиралями трубочек, цилиндрических резервуаров, линз, шаров и механических рук. Изнутри машин к потолку с тихим шипением вырывались клубы пара. Ещё на столе лежала тяжёлая каменная плита с изображением херувима и множеством значков.
— Добро пожаловать, — прозвучал голос из темноты, и Лизбет в страхе вздрогнула. — Добро пожаловать, Лизбет Пауэлл. Я — хозяин этого дома, Человек в Чёрном.
Девочка всеми силами всматривалась во мрак, но никого не видела.
— Прошу вас, сэр, отпустите меня домой. Я ничего плохого не сделала.
— Ты никогда не вернёшься домой. До конца дней своих ты будешь жить в этой стране, в этом краю Кромешного Мрака, потому что отец твой продал тебя за бесценок.
Лизбет горько расплакалась. И словно в ответ на её слезы из-за странных машин вышла тень, и к ней подошёл Человек в Чёрном. Он и вправду был весь чёрный, в широком плаще, и казался не настоящим человеком, а силуэтом.
— Прекрати плакать, — приказал он и протянул к Лизбет желтоватую руку.
Девочка в страхе вскрикнула — рука прошла сквозь её грудь. Она не почувствовала боли — только леденящий холод. А когда Человек в Чёрном отнял руку, в ней что-то пульсировало. Как ни велик был страх девочки, её слезы мигом высохли. Человек в Чёрном отступил в темноту и проговорил почти шёпотом:
— Я забрал твоё сердце, а с ним — и твою душу, и ты никогда, никогда не познаешь любви. Все это отнято у тебя. Ты будешь жить в тоске, в скучном подобии дома, и всегда будешь одинока. Годы будут проходить, и никто не вспомнит о тебе, потому что все будут считать, что ты давным-давно умерла. Но мы сделаем тебя своей принцессой, королевой анархистов, и выстроим для тебя дом более величественный, чем Эвенмер, и более чудесный. Мы захватим и покорим Высокий Дом, мы разрушим его, и из его свай и камней построим собственный.
Он шагнул ближе к девочке. Лизбет в ужасе прижалась спиной к столу, а Человек в Чёрном надел ей на шею кулон.
— Когда ты вырастешь, — сказал он, — ты станешь самой великой женщиной в мире и все будут поклоняться тебе. Это украшение — первый холодный камень взамен отнятого у тебя сердца.
На серебряной цепочке тускло поблёскивал камень — ониксовое сердечко не больше ногтя на большом пальце Лизбет. Сердечко было заключено в стекло.
— Оно такое маленькое, — всхлипнула Лизбет. — Это сердце ребёнка.
— Другого тебе никогда не будет дано.
— Лучше бы вы вернули меня домой, — вдруг разозлилась Лизбет. — Хозяин Андерсон разыщет меня и заставит вас заплатить за все.
Но Человек в Чёрном только рассмеялся сухим безжалостным смехом.
— Да? А ведь это Картер Андерсон организовал твоё похищение.
Затем он исчез во мраке. В комнату вошли другие анархисты, увели Лизбет, накормили безвкусным ужином, а потом уложили спать в серой тусклой комнате, и она плакала, пока в тоске и изнеможении не уснула…
Вот так вышло, что Лизбет стала жить в Обманном Доме. Ей было позволено беспрепятственно ходить по дому, запрещалось только наведываться в запертую комнату на самом верху, где жил Человек в Чёрном. Заперты были все двери, что вели из дома наружу. Лизбет не нашла в доме ни одного окошка, не обнаружила даже витража в двери, который заметила, когда её привели, а холодные серые анархисты разговаривали с ней только в случае необходимости.
После того как девочка провела в доме почти неделю, её вывели в огороженный забором сад, вымощенный серым кирпичом, с некрасивым фонтаном в центре.
— Можешь посадить тут что захочешь, — сказали девочке анархисты и дали ей семена, но из семян выросли только ежевика да репейник.
Другой бы на месте Лизбет отчаялся, да и она какое-то время горевала, но шли недели, а она все не верила в ложь своих похитителей и решила притворяться паинькой, но все время думала о побеге. Лизбет стала ухаживать за ежевикой и репьями так, словно это были розы, и хотя только она находила свой сад красивым, для неё он был самым настоящим. За годы сад разросся и стал больше, хотя девочка ни разу не видела здесь никого с молотком или пилой, никогда не слышала стука топора плотника,
И вот как-то раз, подслушав разговор анархистов о том, что ручей, бегущий за садом, течёт до самого Эвенмера, Лизбет придумала план. С этого дня, как только ей удавалось украсть бутылку из-под вина или ещё от чего-нибудь — главное, с пробкой, она писала записки, вкладывала их в бутылки и опускала в ручей. Она всегда адресовывала свои записки Даскину Андерсону. Она думала о том, что раз уж теперь у неё нет сердца, которое она могла кому-то отдать, то пусть она хотя бы сосредоточит на ком-то свой разум. Может быть, Даскин когда-нибудь узнает о том, что её похитили, и спасёт её — прекрасный Даскин Андерсон со сверкающими глазами и блестящими светлыми волосами. Спасёт и вернёт её к графу и Саре в Малый Дворец, где она будет жить до конца своих дней.
ФОНАРЩИК
За стенами Высокого Дома завывали ветра. Они стонали в дымоходах, свистели под кровлями, порывами налетали на каменных горгулий, грифонов, ангелов и монахов, осыпали их снегом, отчего скульптуры становились бесформенными. Зимняя вьюга стенала непрерывно, тянулась к добыче холодными, острыми клыками. Поля были погребены под толстым снеговым покрывалом, пруды замёрзли на уснувших деревьях повисли снежные бороды.
Картер слушал ветер и тревожился из-за его злобы. Стоны вихрей были подобны воплям неупокоенных мертвецов. Однако тревожиться из-за ветра, а также из-за отсутствия Чанта не стоило. Картер сидел у камина в глубине большой беломраморной ниши. Пламя согревало узорчатые изразцы на стенах и персидские ковры королевского пурпурного цвета с рисунком в виде золотых подсолнухов, лежащие у него под ногами. На столе перед Картером лежал открытый том «Лилит» Макдональда, а он разглядывал дубовую доску, стоявшую на камине и изображавшую замок с тремя башнями. Из самой высокой башни высовывалась рука в латах, державшая меч, внизу были выбиты слова: «Горе тому, кто посягнёт». Картер сидел так, что ему была видна только часть надписи, но резной барельеф стоял на этом месте испокон веков, и Картер с детства помнил эти слова.
— А вот буря посягнула, — негромко пробормотал он, думая о бескрайних просторах Эвенмера, о его башнях и крышах, погребённых под снегом. — И кто посягнёт на неё?
— Ты сам с собой разговариваешь или призываешь духи предков? — послышался голос неподалёку.
Картер улыбнулся Саре, вошедшей в столовую и вставшей у камина. Сара грела руки у пламени. На ней были зелёная блузка и простая юбка, а также короткий жилет с богатой вышивкой, отороченный и подбитый мехом персидской овцы. Волосы цвета воронова крыла были стянуты на затылке в пучок, и из-за этого глаза Сары казались больше. Она улыбалась, но Картер заметил, что глаза у жены заплаканные.
— Ни один дух не подкрадётся так незаметно, как ты, — сказал Картер. — Посиди со мной.
Он отодвинул книгу, чтобы Сара села с ним рядом на скамью с мягкой обивкой. Она взяла его за руку и спросила:
— О чем ты думал?
— Мысли у меня просто очаровательные… Отчаяние, темнота, страх. Особенно — страх. Ты сказала о духах предков. Слышишь, какой ветер?
— Буря разгулялась не на шутку.
— Да. На Террасах падеж скота, там не хватает еды, одно это плохо. Но сидя здесь, я слышу глас вызова и власти. Это неестественно, Сара. Я понял это сразу, в одно мгновение.
— Анархисты? Картер пожал плечами.
— Вполне вероятно. Мои раздумья возвращаются к сокровищу Иннмэн-Пика. Вот я и гадаю, нет ли здесь связи.
— Может быть, есть. А может быть, ты вспомнил о том, что сегодня — день рождения Лизбет. Картер запрокинул голову.
— Вот как? Неужели я забыл?
— Ты не виноват. Я не всегда напоминаю тебе об этом. Ведь тебе ни разу не довелось праздновать дни рождения. Сегодня ей исполнилось бы восемнадцать. Если бы я знала, что она жива, и даже если бы я точно знала, что она погибла, моё сердце успокоилось бы. Не стоит ли нам ещё раз спросить о ней у динозавра?
Картер покачал головой.
— Уж этот мне старый дракон! Думаю, он все знает, но он такой задавака. «Как одна из ушедших душ» — так он сказал о ней. Что это значит? Загадками он говорит тогда, когда хочет обмануть. Только раз я видел его расстроенным — когда спросил о сокровище Иннмэн-Пика. Но мы должны смириться с тем, что Лизбет для нас потеряна. Давным-давно я сказал тебе о том, что Дом смиряет своих Хозяев. Он заставил меня смириться с этой потерей. В том году, когда я унаследовал вещи отца, стал Хозяином, победил Полицейского и сделал тебе предложение, я считал, что я непобедим. Но я не смог разыскать потерявшуюся девочку. Однако даже теперь, когда прошло столько лет, всякий раз, когда брожу по Дому, я невольно прислушиваюсь и приглядываюсь нет ли где её.
— Ты сделал все что мог. — Сара погладила руку Картера и вздохнула: — Мне она была и сестрой, и дочерью. А у нас нет своих детей… Я знаю, что тебя это печалит. Прости…
— Т-с-ссс, — проговорил Картер и уложил голову жены себе на плечо. — Это наша общая печаль. Быть может, Господь откликнется на наши молитвы, хотя врач нам ничего не обещал.
Они молча сидели рядом, а в груди Картера усилилась тупая боль. Наконец он сказал:
— Сегодня я снова отправлюсь на поиски. Чанта нет слишком долго.
— Чант ходит куда пожелает, и его часто не бывает по нескольку дней.
— Да, и я так думал, но так я думал, пока не услышал голос на фоне ветра. Есть кое-что, что понятно только Хозяину. Равновесие нарушено, Сара. Равновесие между Хаосом и Порядком. С пор как я увидел Леди Порядок в Иннмэн-Пике, я ощущал это как боль в затылке, но сегодня… Сегодня я знаю это наверняка. Перемены чудовищны. Силы пришли в движение, и я боюсь за Чанта.
— Куда ты отправишься?
— Это вопрос. Я должен поговорить с Хоупом и Енохом.
— Я думала, ты меня утешишь. Почему же и мне невесело? Картер торопливо поцеловал Сару в губы.
— Я далеко не весельчак, Сара. Я на тебе женился в надежде, что стану более радостным. А почему ты вышла за меня замуж, я не понимаю.
— Может быть, из-за того, о чем говорил народ в Иннмэн-Пике, — чтобы ты одарил нас башмаками и зерном. Но у меня были другие запросы, повыше.
— Ты ранила меня.
— Не вижу крови. И зёрна, кстати, тоже. Пойдём, вместе поищем Еноха и Хоупа.
Они встали и вышли из каминной ниши. Картер оглянулся на барельеф, украшавший арку: десятки белок в ветвях клёна, а по краю — виноградные грозди. В столовой царил полумрак. Потолок и стены здесь были забраны тёмным дубом, посередине стоял массивный стол, обитый кожей, с ножками в форме когтистых лап. Над столом висела хрустальная люстра. Ободок её плафона украшала резьба в виде маленьких мышек.
Рука в руке, супруги вышли из столовой и пошли по боковому коридору, мимо панелей красного дерева, тускло поблёскивавших багровыми отсветами в полумраке, мимо контрфорсов с резьбой в виде котят, играющих с клубками шерсти. Справа располагалась главная лестница, вся сделанная из тёмного дуба. Столбики перил были выполнены в форме когтистых лап, а над верхней площадкой разместился вырезанный из железного дерева орёл с размахом крыльев в шесть футов, сверху взиравший на добычу. Под лестницей коридор сворачивал к западу у выхода в сад и заканчивался двумя дверями, одна из которых вела в зал для джентльменов, а вторая — в картинную галерею.
Дверь в зал для джентльменов была полуоткрыта, оттуда слышалось негромкое немелодичное пение. Хоуп имел привычку проводить целые часы в небольшом кабинете, который устроил для себя в этом зале. Картер открыл дверь нараспашку, и они с Сарой вошли в мрачноватую комнату. Высокое и глубокое окно было отделано дубом, в тёмной нише стояла длинная, обитая кожей кушетка, бледно-розовый доломитовый камин был покрыт дубовой доской, по обе стороны от него располагались углублённые в стены панели. Потолок и бордюр здесь были нежно-белые, с лепниной в виде висящих колокольчиков. Торшер из кованого железа в форме буквы «Н», увенчанный четырьмя лампами в гофрированных абажурах, освещал дубовый бильярдный стол. Вокруг стола лежал восточный ковёр, красный и зелёный с золотом. Ножки стола прочно стояли на паркете. Около одной из луз на бортике бильярдного стола было вырезано имя «Каваганс».
Рабочий стол Хоупа стоял у стены. Эту часть комнаты он занял целиком, и на каждом столике, этажерке и книжной полке лежали всевозможные чудесные мелочи: книги, курительные трубки, деревянные инструменты, географические карты и пустые бутылочки, бесценные камни из дальних стран, гравюры шестисотлетней давности, древние благовония, крошечные куколки из слоновой кости. На письменном столе рядом со свитком, испещрённым рунами, лежала большая лупа, а поверх свитка — карточка, на которой было написано: «Эррет-Акбе?». Потускневшее зеркало в тяжёлой золочёной оправе стояло на уголке стола. Его поверхность была затёрта сухим мылом.
Хоуп оторвал взгляд от толстенного фолианта на французском языке в красном кожаном переплёте. На его переносице поблёскивали очки.
— У тебя есть минутка? — спросил Картер. Хоуп привстал со стула — так он имел обыкновение изображать поклон Хозяину, и снова сел.
— Входите. Я тут читал занимательнейшие труды о древних соглашениях. Известно ли вам, что каждые три года мы обязаны посылать два медных яблока, изготовленных кидинскими мастерами, жителям Идрина в знак нерушимости нашей дружбы. В ответ они обязаны отправлять нам дюжину бутылок своего лучшего вина.
— И когда такое происходило в последний раз? — осведомился Картер.
Хоуп снова уткнулся носом в книгу.
— Гм-м-м… Мы опоздали на четыреста двадцать лет. Но поскольку в Кидине больше не добывают медь, а в Идрине уже нет виноградников, винить нам себя не в чем.
Сара рассмеялась.
— Вы на самом деле все время читаете о такой ерунде, или это только прикрытие? Правда, я время от времени заглядываю сюда, но ни разу не видела, чтобы вы играли в бильярд.
— Сударыня, я изучаю тонкости юриспруденции, а не аксиомы геометрии. Я не могу согласиться с глупым предположением о том, что числа неизменны, а углы постоянны. Знакомство с этим Домом утвердило меня в мысли о том, что моя интуиция меня не подводила: принципы существования Вселенной столь же изменчивы, сколь и судебные законы. С какой же стати мне увлекаться игрой, которая основана на ничем не поддержанных предположениях? Вот шахматы — это игра, сплошной хаос и смятение.
— Но уж конечно, в шахматах существуют чёткие правила, — возразила Сара. — И я уверена, вы их соблюдаете.
— Совершенно верно, — отозвался Хоуп, и его округлое лицо озарилось улыбкой. — Но если бы нам пришлось решать вопрос о том, что играть надо по новым правилам, никто не стал бы утверждать, что это невозможно.
— Но, сэр…
— Пожалуйста, лучше не начинайте, — вмешался Картер. — Как только вы вступаете в спор, он раскручивается, словно смерч. Мы пришли потому, что я тревожусь за Чанта.
Взгляд Хоупа стал озабоченным.
— Что случилось?
— Не знаю. Я боюсь за него. Он редко докладывает мне, куда именно направляется, но я подумал, что, может быть, об этом знаешь ты или Енох.
— Гм-м-м. Вот они, издержки того, что ваши слуги лезут в дела Хозяина. Енох отправился заводить часы на Башнях. Думаю, он вернётся не раньше пятницы. А вот обходы Чанта не связаны ни с какой таинственностью. В своё время я сопровождал его, как и Еноха, дабы изучить их маршруты, и я все записываю, как до меня делал Бриттл. Они сообщают о своих передвижениях, поскольку их работа слишком важна для того, чтобы допускать малейшие случайности. Минутку.
Хоуп вытащил из ящика стола серый блокнот и перелистал его.
— Сегодня среда. Чант ушёл в субботу путём, ведущим к Аллее Фонарщика. Дорога в лучшем случае занимает два дня, учитывая, что по пути он проверяет все лампы. Вам логично отправиться прямо к этому переулку, и скорее всего вы встретите его на обратном пути, если предположить, что он просто задержался. Вы попадёте в те края быстрее, если пойдёте более короткой дорогой. Послать с вами кого-нибудь?
— Нет. Я пойду один. Все равно слугам нельзя входить в аллею — этот проход закрыт для всех, кроме Чанта и меня.
— Что вы подозреваете и чем я могу вам помочь? — спросил Хоуп.
— Я не знаю ответа ни на тот, ни на другой вопрос. Мне просто не по себе.
В Дорожном Плаще, поверх которого была надета шуба, с Мечом-Молнией, Картер покинул Внутренние Покои. Сара проводила его по продолговатому залу к двери за лестницей для слуг. За дверью была свалена всякая всячина: деревянный конь-качалка, поломанный и безглазый, игрушечный кораблик цвета морской волны — он был совсем целый, только киль с дыркой, рисунки и блокноты. Из каморки уводила Зелёная Дверь со стеклянной ручкой с миниатюрным изображением Высокого Дома с северной стороны. Картер вынул из кармана связку Ключей Хозяина. Бронзовое кольцо тускло поблёскивало в свете единственной газовой горелки. Ключи сверкали и переливались в руках Картера. Все они были разного цвета, размера и формы. Верхушки некоторых из них были вырезаны в виде крылышек ангелов и различных головок. Картер выбрал малахитовый ключ с голубыми прожилками. Казалось, ключ сделан из камня, но он был прочен, как железный. Затем Картер обернулся к Саре и сжал се руки в своих.
— Я постараюсь вернуться как можно скорее. Сара была печальна, однако сумела улыбнуться.
— Знаешь, — сказала она, — у меня не слишком хорошо получается роль жены, ожидающей возвращения мужа… Ходить по берегу, вглядываться в морскую даль. Я бы пошла с тобой, если бы ты мне позволил.
— Ты бы и сигары курила, если бы я тебе позволил.
— Я бы их курила независимо от твоего позволения, и несколько раз это делала. Просто ты боишься, что я стану вторгаться в курительную комнату, где мужчины так любят сидеть и вести мальчишеские разговоры.
— Это не я боюсь, миледи, это Хоуп. Лично я вкус сигар ненавижу. А Енох предпочитает свою трубочку. И когда только ты видела, чтобы я курил? Или, если на то пошло, тратил время на фривольные разговорчики?
— Никогда, — согласилась Сара, и слезы застлали её глаза. Она порывисто обняла мужа с таким отчаянием, что это напугало его. — Будь осторожен, Картер. Береги себя. Я люблю тебя.
— И я тебя, — сказал он. — Не плачь. Сара отстранилась и улыбнулась.
— Я не хотела. Богу известно, сколько раз я вот так тебя провожала. Ну, иди. Найди Чанта.
Картер поцеловал её в губы, вставил ключ в замочную скважину и отпер Зеленую Дверь. За ней лежал Длинный Коридор — весь серый. Под потолком клубилась дымка. Картер смотрел на Сару, пока она не прикрыла за ним дверь. Затем он, вздохнув, запер дверь ключом.
Картера охватило ощущение чуда, как случалось всегда, когда он входил в Длинный Коридор, с самого первого раза, когда он попал сюда, украв у отца Ключи Хозяина. Тогда ему было двенадцать лет. За тем страшным днём последовала его четырнадцатилетняя ссылка из Эвенмера. Угрызения совести, стыд за единственный легкомысленный проступок терзали Картера всякий раз, как только он переступал порог. Чувство вины и сожаления о содеянном притупились, когда он стал Хозяином, но тоска многолетней разлуки с отцом из-за глупой детской шалости никогда не покидала его.
Картер слушал ветер и тревожился из-за его злобы. Стоны вихрей были подобны воплям неупокоенных мертвецов. Однако тревожиться из-за ветра, а также из-за отсутствия Чанта не стоило. Картер сидел у камина в глубине большой беломраморной ниши. Пламя согревало узорчатые изразцы на стенах и персидские ковры королевского пурпурного цвета с рисунком в виде золотых подсолнухов, лежащие у него под ногами. На столе перед Картером лежал открытый том «Лилит» Макдональда, а он разглядывал дубовую доску, стоявшую на камине и изображавшую замок с тремя башнями. Из самой высокой башни высовывалась рука в латах, державшая меч, внизу были выбиты слова: «Горе тому, кто посягнёт». Картер сидел так, что ему была видна только часть надписи, но резной барельеф стоял на этом месте испокон веков, и Картер с детства помнил эти слова.
— А вот буря посягнула, — негромко пробормотал он, думая о бескрайних просторах Эвенмера, о его башнях и крышах, погребённых под снегом. — И кто посягнёт на неё?
— Ты сам с собой разговариваешь или призываешь духи предков? — послышался голос неподалёку.
Картер улыбнулся Саре, вошедшей в столовую и вставшей у камина. Сара грела руки у пламени. На ней были зелёная блузка и простая юбка, а также короткий жилет с богатой вышивкой, отороченный и подбитый мехом персидской овцы. Волосы цвета воронова крыла были стянуты на затылке в пучок, и из-за этого глаза Сары казались больше. Она улыбалась, но Картер заметил, что глаза у жены заплаканные.
— Ни один дух не подкрадётся так незаметно, как ты, — сказал Картер. — Посиди со мной.
Он отодвинул книгу, чтобы Сара села с ним рядом на скамью с мягкой обивкой. Она взяла его за руку и спросила:
— О чем ты думал?
— Мысли у меня просто очаровательные… Отчаяние, темнота, страх. Особенно — страх. Ты сказала о духах предков. Слышишь, какой ветер?
— Буря разгулялась не на шутку.
— Да. На Террасах падеж скота, там не хватает еды, одно это плохо. Но сидя здесь, я слышу глас вызова и власти. Это неестественно, Сара. Я понял это сразу, в одно мгновение.
— Анархисты? Картер пожал плечами.
— Вполне вероятно. Мои раздумья возвращаются к сокровищу Иннмэн-Пика. Вот я и гадаю, нет ли здесь связи.
— Может быть, есть. А может быть, ты вспомнил о том, что сегодня — день рождения Лизбет. Картер запрокинул голову.
— Вот как? Неужели я забыл?
— Ты не виноват. Я не всегда напоминаю тебе об этом. Ведь тебе ни разу не довелось праздновать дни рождения. Сегодня ей исполнилось бы восемнадцать. Если бы я знала, что она жива, и даже если бы я точно знала, что она погибла, моё сердце успокоилось бы. Не стоит ли нам ещё раз спросить о ней у динозавра?
Картер покачал головой.
— Уж этот мне старый дракон! Думаю, он все знает, но он такой задавака. «Как одна из ушедших душ» — так он сказал о ней. Что это значит? Загадками он говорит тогда, когда хочет обмануть. Только раз я видел его расстроенным — когда спросил о сокровище Иннмэн-Пика. Но мы должны смириться с тем, что Лизбет для нас потеряна. Давным-давно я сказал тебе о том, что Дом смиряет своих Хозяев. Он заставил меня смириться с этой потерей. В том году, когда я унаследовал вещи отца, стал Хозяином, победил Полицейского и сделал тебе предложение, я считал, что я непобедим. Но я не смог разыскать потерявшуюся девочку. Однако даже теперь, когда прошло столько лет, всякий раз, когда брожу по Дому, я невольно прислушиваюсь и приглядываюсь нет ли где её.
— Ты сделал все что мог. — Сара погладила руку Картера и вздохнула: — Мне она была и сестрой, и дочерью. А у нас нет своих детей… Я знаю, что тебя это печалит. Прости…
— Т-с-ссс, — проговорил Картер и уложил голову жены себе на плечо. — Это наша общая печаль. Быть может, Господь откликнется на наши молитвы, хотя врач нам ничего не обещал.
Они молча сидели рядом, а в груди Картера усилилась тупая боль. Наконец он сказал:
— Сегодня я снова отправлюсь на поиски. Чанта нет слишком долго.
— Чант ходит куда пожелает, и его часто не бывает по нескольку дней.
— Да, и я так думал, но так я думал, пока не услышал голос на фоне ветра. Есть кое-что, что понятно только Хозяину. Равновесие нарушено, Сара. Равновесие между Хаосом и Порядком. С пор как я увидел Леди Порядок в Иннмэн-Пике, я ощущал это как боль в затылке, но сегодня… Сегодня я знаю это наверняка. Перемены чудовищны. Силы пришли в движение, и я боюсь за Чанта.
— Куда ты отправишься?
— Это вопрос. Я должен поговорить с Хоупом и Енохом.
— Я думала, ты меня утешишь. Почему же и мне невесело? Картер торопливо поцеловал Сару в губы.
— Я далеко не весельчак, Сара. Я на тебе женился в надежде, что стану более радостным. А почему ты вышла за меня замуж, я не понимаю.
— Может быть, из-за того, о чем говорил народ в Иннмэн-Пике, — чтобы ты одарил нас башмаками и зерном. Но у меня были другие запросы, повыше.
— Ты ранила меня.
— Не вижу крови. И зёрна, кстати, тоже. Пойдём, вместе поищем Еноха и Хоупа.
Они встали и вышли из каминной ниши. Картер оглянулся на барельеф, украшавший арку: десятки белок в ветвях клёна, а по краю — виноградные грозди. В столовой царил полумрак. Потолок и стены здесь были забраны тёмным дубом, посередине стоял массивный стол, обитый кожей, с ножками в форме когтистых лап. Над столом висела хрустальная люстра. Ободок её плафона украшала резьба в виде маленьких мышек.
Рука в руке, супруги вышли из столовой и пошли по боковому коридору, мимо панелей красного дерева, тускло поблёскивавших багровыми отсветами в полумраке, мимо контрфорсов с резьбой в виде котят, играющих с клубками шерсти. Справа располагалась главная лестница, вся сделанная из тёмного дуба. Столбики перил были выполнены в форме когтистых лап, а над верхней площадкой разместился вырезанный из железного дерева орёл с размахом крыльев в шесть футов, сверху взиравший на добычу. Под лестницей коридор сворачивал к западу у выхода в сад и заканчивался двумя дверями, одна из которых вела в зал для джентльменов, а вторая — в картинную галерею.
Дверь в зал для джентльменов была полуоткрыта, оттуда слышалось негромкое немелодичное пение. Хоуп имел привычку проводить целые часы в небольшом кабинете, который устроил для себя в этом зале. Картер открыл дверь нараспашку, и они с Сарой вошли в мрачноватую комнату. Высокое и глубокое окно было отделано дубом, в тёмной нише стояла длинная, обитая кожей кушетка, бледно-розовый доломитовый камин был покрыт дубовой доской, по обе стороны от него располагались углублённые в стены панели. Потолок и бордюр здесь были нежно-белые, с лепниной в виде висящих колокольчиков. Торшер из кованого железа в форме буквы «Н», увенчанный четырьмя лампами в гофрированных абажурах, освещал дубовый бильярдный стол. Вокруг стола лежал восточный ковёр, красный и зелёный с золотом. Ножки стола прочно стояли на паркете. Около одной из луз на бортике бильярдного стола было вырезано имя «Каваганс».
Рабочий стол Хоупа стоял у стены. Эту часть комнаты он занял целиком, и на каждом столике, этажерке и книжной полке лежали всевозможные чудесные мелочи: книги, курительные трубки, деревянные инструменты, географические карты и пустые бутылочки, бесценные камни из дальних стран, гравюры шестисотлетней давности, древние благовония, крошечные куколки из слоновой кости. На письменном столе рядом со свитком, испещрённым рунами, лежала большая лупа, а поверх свитка — карточка, на которой было написано: «Эррет-Акбе?». Потускневшее зеркало в тяжёлой золочёной оправе стояло на уголке стола. Его поверхность была затёрта сухим мылом.
Хоуп оторвал взгляд от толстенного фолианта на французском языке в красном кожаном переплёте. На его переносице поблёскивали очки.
— У тебя есть минутка? — спросил Картер. Хоуп привстал со стула — так он имел обыкновение изображать поклон Хозяину, и снова сел.
— Входите. Я тут читал занимательнейшие труды о древних соглашениях. Известно ли вам, что каждые три года мы обязаны посылать два медных яблока, изготовленных кидинскими мастерами, жителям Идрина в знак нерушимости нашей дружбы. В ответ они обязаны отправлять нам дюжину бутылок своего лучшего вина.
— И когда такое происходило в последний раз? — осведомился Картер.
Хоуп снова уткнулся носом в книгу.
— Гм-м-м… Мы опоздали на четыреста двадцать лет. Но поскольку в Кидине больше не добывают медь, а в Идрине уже нет виноградников, винить нам себя не в чем.
Сара рассмеялась.
— Вы на самом деле все время читаете о такой ерунде, или это только прикрытие? Правда, я время от времени заглядываю сюда, но ни разу не видела, чтобы вы играли в бильярд.
— Сударыня, я изучаю тонкости юриспруденции, а не аксиомы геометрии. Я не могу согласиться с глупым предположением о том, что числа неизменны, а углы постоянны. Знакомство с этим Домом утвердило меня в мысли о том, что моя интуиция меня не подводила: принципы существования Вселенной столь же изменчивы, сколь и судебные законы. С какой же стати мне увлекаться игрой, которая основана на ничем не поддержанных предположениях? Вот шахматы — это игра, сплошной хаос и смятение.
— Но уж конечно, в шахматах существуют чёткие правила, — возразила Сара. — И я уверена, вы их соблюдаете.
— Совершенно верно, — отозвался Хоуп, и его округлое лицо озарилось улыбкой. — Но если бы нам пришлось решать вопрос о том, что играть надо по новым правилам, никто не стал бы утверждать, что это невозможно.
— Но, сэр…
— Пожалуйста, лучше не начинайте, — вмешался Картер. — Как только вы вступаете в спор, он раскручивается, словно смерч. Мы пришли потому, что я тревожусь за Чанта.
Взгляд Хоупа стал озабоченным.
— Что случилось?
— Не знаю. Я боюсь за него. Он редко докладывает мне, куда именно направляется, но я подумал, что, может быть, об этом знаешь ты или Енох.
— Гм-м-м. Вот они, издержки того, что ваши слуги лезут в дела Хозяина. Енох отправился заводить часы на Башнях. Думаю, он вернётся не раньше пятницы. А вот обходы Чанта не связаны ни с какой таинственностью. В своё время я сопровождал его, как и Еноха, дабы изучить их маршруты, и я все записываю, как до меня делал Бриттл. Они сообщают о своих передвижениях, поскольку их работа слишком важна для того, чтобы допускать малейшие случайности. Минутку.
Хоуп вытащил из ящика стола серый блокнот и перелистал его.
— Сегодня среда. Чант ушёл в субботу путём, ведущим к Аллее Фонарщика. Дорога в лучшем случае занимает два дня, учитывая, что по пути он проверяет все лампы. Вам логично отправиться прямо к этому переулку, и скорее всего вы встретите его на обратном пути, если предположить, что он просто задержался. Вы попадёте в те края быстрее, если пойдёте более короткой дорогой. Послать с вами кого-нибудь?
— Нет. Я пойду один. Все равно слугам нельзя входить в аллею — этот проход закрыт для всех, кроме Чанта и меня.
— Что вы подозреваете и чем я могу вам помочь? — спросил Хоуп.
— Я не знаю ответа ни на тот, ни на другой вопрос. Мне просто не по себе.
В Дорожном Плаще, поверх которого была надета шуба, с Мечом-Молнией, Картер покинул Внутренние Покои. Сара проводила его по продолговатому залу к двери за лестницей для слуг. За дверью была свалена всякая всячина: деревянный конь-качалка, поломанный и безглазый, игрушечный кораблик цвета морской волны — он был совсем целый, только киль с дыркой, рисунки и блокноты. Из каморки уводила Зелёная Дверь со стеклянной ручкой с миниатюрным изображением Высокого Дома с северной стороны. Картер вынул из кармана связку Ключей Хозяина. Бронзовое кольцо тускло поблёскивало в свете единственной газовой горелки. Ключи сверкали и переливались в руках Картера. Все они были разного цвета, размера и формы. Верхушки некоторых из них были вырезаны в виде крылышек ангелов и различных головок. Картер выбрал малахитовый ключ с голубыми прожилками. Казалось, ключ сделан из камня, но он был прочен, как железный. Затем Картер обернулся к Саре и сжал се руки в своих.
— Я постараюсь вернуться как можно скорее. Сара была печальна, однако сумела улыбнуться.
— Знаешь, — сказала она, — у меня не слишком хорошо получается роль жены, ожидающей возвращения мужа… Ходить по берегу, вглядываться в морскую даль. Я бы пошла с тобой, если бы ты мне позволил.
— Ты бы и сигары курила, если бы я тебе позволил.
— Я бы их курила независимо от твоего позволения, и несколько раз это делала. Просто ты боишься, что я стану вторгаться в курительную комнату, где мужчины так любят сидеть и вести мальчишеские разговоры.
— Это не я боюсь, миледи, это Хоуп. Лично я вкус сигар ненавижу. А Енох предпочитает свою трубочку. И когда только ты видела, чтобы я курил? Или, если на то пошло, тратил время на фривольные разговорчики?
— Никогда, — согласилась Сара, и слезы застлали её глаза. Она порывисто обняла мужа с таким отчаянием, что это напугало его. — Будь осторожен, Картер. Береги себя. Я люблю тебя.
— И я тебя, — сказал он. — Не плачь. Сара отстранилась и улыбнулась.
— Я не хотела. Богу известно, сколько раз я вот так тебя провожала. Ну, иди. Найди Чанта.
Картер поцеловал её в губы, вставил ключ в замочную скважину и отпер Зеленую Дверь. За ней лежал Длинный Коридор — весь серый. Под потолком клубилась дымка. Картер смотрел на Сару, пока она не прикрыла за ним дверь. Затем он, вздохнув, запер дверь ключом.
Картера охватило ощущение чуда, как случалось всегда, когда он входил в Длинный Коридор, с самого первого раза, когда он попал сюда, украв у отца Ключи Хозяина. Тогда ему было двенадцать лет. За тем страшным днём последовала его четырнадцатилетняя ссылка из Эвенмера. Угрызения совести, стыд за единственный легкомысленный проступок терзали Картера всякий раз, как только он переступал порог. Чувство вины и сожаления о содеянном притупились, когда он стал Хозяином, но тоска многолетней разлуки с отцом из-за глупой детской шалости никогда не покидала его.