Стоун Джин. Грехи юности

   — Извини, но я так не считаю.
   — А может, ты не все про меня знаешь?
   — Чего же я о тебе не знаю? — Повернувшись к Пи Джей, он перебросил ноги через подлокотник шезлонга. — Мы уже пять лет работаем вместе, три — спим вместе. Какие у тебя могут быть от меня тайны? Ведь не проститутка же ты на самом деле! — Он взмахнул руками и взял тоном выше. — И вряд ли прячешь где-то в тайнике мужа.
   Пи Джей не смогла сдержать улыбки.
   — Это верно.
   — Тогда в чем заключается твой большой секрет? Я даже видел твою мать. Она… — После легкой заминки он договорил:
   — Она производит впечатление несколько суровой женщины, однако я сомневаюсь, что ее дочь какая-нибудь закоренелая убийца.
   — Боб, я не шучу.
   — Я тоже. Я хочу жениться на тебе.
   Пи Джей закрыла глаза, ночной ветерок приятно холодил лицо.
   — Если бы я вышла замуж, поверь мне, то только за тебя, — тихонько проговорила она, понимая, что это правда, хотя и понятия не имея почему.
   Действительно, чем Боб лучше других мужчин? Тем, что старше? Может быть. Однако Пи Джей чувствовала, что дело не в этом. Самое главное — это то, что рядом с ним она ощущает себя спокойно и уверенно. Она всегда любила работать. Еще в самом начале карьеры решила стать в своей области по-настоящему высококлассным специалистом. Она всегда знала, что Бобу в общем-то все равно, достигнет она каких-либо высот, нет ли, он будет любить ее в любом случае, будь она даже не высококвалифицированным дизайнером, а простой домохозяйкой. Так она считала вплоть до сегодняшнего дня, однако сейчас не была в этом уверена.
   Она никогда не рассказывала ему, что у нее есть сын.
   Впрочем, этой своей тайной она не делилась ни с одним мужчиной. И только теперь Пи Джей поняла, что, держа свою тайну при себе, она, наоборот, так и не смогла отделаться от гнетущих воспоминаний.
   Открыв глаза, она взглянула на Боба. Расскажи она ему о сыне, он бы все понял, однако Пи Джей беспокоило еще и другое: если у нее отнимут грудь, она никогда больше не сможет позволить ему дотрагиваться до себя, ни за что не поверит, что он по-прежнему ее хочет, никогда не допустит, чтобы он женился на ней, зная о приближающейся смерти.
   — Я тебя не понимаю, — после долгого молчания произнес Боб.
   Откинувшись на спинку шезлонга, она сказала:
   — У меня есть сын.
   — Что?!
   Пи Джей выпрямилась и, закинув ногу на ногу, взглянула на Боба.
   — У меня есть сын, — повторила она. — Ему скоро будет двадцать пять лет.
   Боб не шелохнувшись смотрел на нее во все глаза:
   — О Господи! Ты это серьезно?
   — Вполне.
   Он перевел взгляд на бетонные плитки пола. Ему показалось, что сверчки застрекотали еще громче.
   — Может, расскажешь мне все? — спросил он.
   Пи Джей пересела, подложив под себя ноги.
   — Да нет… — пробормотала она, понимая, что отступать уже поздно. — О… черт! Не знаю…
   Перевела взгляд на свои аккуратно накрашенные ногти, однако в тусклом свете свечи разглядывать их было бесполезно.
   — Это случилось много лет назад, — начала она, — совсем в другой жизни. История банальна до тошноты. Парень знакомится с девушкой. Девушка влюбляется, через некоторое время выясняется, что у нее будет ребенок. Парень ее бросает.
   — О Господи!
   Пи Джей подняла голову.
   — Может, перестанешь говорить это свое «О Господи»?
   Она заглянула ему в глаза, пытаясь прочесть в них, о чем он думает, но не смогла — в спустившихся сумерках было невозможно разглядеть.
   — Сколько тебе было лет?
   — Двадцать.
   Боб встал, обошел вокруг шезлонга и, сунув руки в карманы, глубоко вздохнул.
   — А почему ты не сделала аборт?
   — Боб, это же был 1968 год.
   — Ах да!
   Пи Джей тоже поднялась и подошла к нему.
   — А сейчас мне предоставляется возможность встретиться с ним.
   — Ты никогда его не видела?
   — Ни разу, даже когда он родился.
   — Неужели тебе не хотелось?
   — Нет. — Пи Джей понимала, как ужасно это звучит, словно она и не женщина вовсе, а какая-то свистушка, и попыталась оправдаться:
   — Мне нужно было жить своей собственной жизнью. Кроме того, они сказали, что так будет лучше.
   — О Господи! — в очередной раз воскликнул Боб, поворачиваясь к ней спиной. — Кто это «они»? И зачем тебе понадобилось встречаться с ним сейчас?
   Пи Джей закрыла глаза — не было сил смотреть на него, а потом рассказала ему о Ларчвуде и визите Джесс.
   — Значит, ты собираешься с ним встретиться?
   — Может, да, а может, нет. Все это придумала Джесс.
   Ни одна из нас не будет знать, приедут ли наши дети, пока мы сами не окажемся в Ларчвуд-Холле.
   — О Господи! — Боб опять подошел к шезлонгу, сел. — Пи Джей!
   — Что?
   — Как я понял, ты не хочешь выйти за меня замуж только потому, что у тебя есть сын? Ты поэтому всегда оставалась одна?
   — Нет. А впрочем, не знаю.
   Она села с ним рядом. Надо же, столько рассказала, а облегчения нет.
   Боб потер руки и глубоко вздохнул.
   — Хансен и Хобарт, если обо всем узнают, будут неприятно удивлены, — заметил он.
   Она взглянула на Боба, даже в темноте было видно, что лицо его приобрело обычное жесткое выражение.
   — Ты шутишь!
   — Хотел бы.
   — О Боже, Боб! Ведь на дворе девяностые годы! Неужели ты и в самом деле считаешь, что факт рождения у меня сына почти четверть века назад, когда я была не замужем, может негативным образом отразиться на моей работе?
   — На работе — нет, — покачал головой Боб. — Нет, конечно. Просто я представляю реакцию Хансена и Хобарта. Ты же знаешь, как они гордятся безупречной репутацией агентства.
   В его голосе появились холодные нотки, и Пи Джей охватило недоброе предчувствие.
   — Ты говоришь о них или о себе? — спросила она.
   Боб, почесав подбородок, тихонько заметил:
   — Я ведь неотделим от агентства, Пи Джей.
   Сверчки внезапно смолкли, словно с нетерпением ждали продолжения разговора.
   — Ты не хочешь моей встречи с сыном, — сказала Пи Джей. — Я чувствую, что это вовсе не из-за того, что пострадает безупречная репутация агентства. Ты думал бы иначе, если бы мы с тобой работали в разных местах? А может, тебе просто неприятно, что у женщины, которой ты не далее как шесть часов назад предложил руку и сердце, темное прошлое?
   — К чему этот сарказм!
   — Нет, Боб, это не сарказм. Просто я реально смотрю на вещи.
   — Я беспокоюсь лишь о твоей карьере.
   — А как насчет моей жизни? У меня ведь, помимо работы, есть и личная жизнь. И я — живой человек, со своими мыслями и чувствами. Ты хочешь жениться на мне или на том образе, который себе придумал?
   Боб встал и заходил по внутреннему дворику взад-вперед.
   — Послушай, Пи Джей. Ты долго и трудно шла к тому, что имеешь сегодня. И мне неприятно, что ты собираешься наплевать на все, чего добилась в жизни, ради какой-то сиюминутной прихоти. О Господи! Вот уж никогда бы не подумал, что ты хочешь стать матерью! Да зачем тебе какие-то дети! Море забот, жуткая ответственность. — Он остановился, взглянул на нее. — Но я люблю тебя и всегда буду рядом, какое бы решение ты ни приняла.
   — И ты поддержишь меня, если вдруг Хансен и Хобарт что-то узнают?
   Он сунул руки в карманы.
   — Приложу все усилия.
   Но Пи Джей ему не поверила. Будет ли он на ее стороне, это еще вопрос. Как он говорил? «Сиюминутная прихоть… Заботы… Ответственность…» Внезапно в душу вкралось сомнение: а что, если Боб прав?
   — Я хочу вернуться в город, — прошептала она. — Пожалуйста, отвези меня домой.
   Она не стала говорить ему про биопсию, язык не поворачивался. Ей необходимо было остаться одной и подумать.
   Мало того, что он продемонстрировал свое недовольство ее поведением, не хватало ей еще его жалости.
   Последние два часа Пи Джей провела перед аппаратом для снятия маммограммы. Грудь была вставлена в отверстие, плотно сжимавшее ее, и большерукий весельчак-рентгенолог вплотную занялся ею: мял, щупал, а потом принялся тыкать в нее какой-то проволокой, видимо, пытаясь определить точное местоположение опухоли.
   — Игольчатая локализация, — пояснил он, — без нее ваш хирург не будет знать, где находится опухоль.
   И, расхохотавшись, добавил:
   — Не придется искать иголку в стоге сена.
   Он забавно пошевелил губами, напомнив Пи Джей одного типа из рекламного ролика — тот делал точно так же.
   Однако попытки рентгенолога рассмешить ее ни к чему не привели — ей было не до смеха.
   Пи Джей взглянула на висевший на стене экран.
   — Вовсе не похоже на опухоль, — заметила она. — Скорее на звездную россыпь.
   — Да нет, опухоль сидит в вас, уж поверьте мне, — сказал он и в очередной раз помял ей грудь. — А то, что вы приняли за звездочки, скорее всего кальциевые уплотнения.
   Пи Джей поморщилась, но не от укола, а от боли в сдавленной груди. Было трудно дышать, невозможно сконцентрироваться на чем-либо или попытаться представить себе что-нибудь приятное, как ее учили, чтобы расслабиться. На занятиях она проделывала это сотни раз, но здесь, в сверкающем чистотой кабинете, ничего не получалось.
   Лишь одна мысль сверлила, не давая покоя: «Вечером у меня уже, возможно, не будет груди…»
   — Вот она! — наконец-то воскликнул рентгенолог, будто поймал надоедливую муху. — А теперь быстренько в операционную, и чтоб я вас больше никогда здесь не видел!
   Когда в кино показывали операционную и суетящихся над больным хирургов и медсестер, Пи Джей всегда отворачивалась. Теперь она сама лежала на жесткой каталке и, охваченная жутким страхом, смотрела в потолок. Только раз в жизни была она в подобной ситуации — в 1968 году, в предродовой палате. Тогда она была одна, как и сейчас.
   Как же ей хотелось, чтобы кто-то взял ее за руку, сказал Добрые, ободряющие слова! И впервые Пи Джей пожалела о том, что ничего не сказала Бобу. Если бы он был здесь, как было бы славно. Интересно, почему тут так холодно?
   Размышления ее прервала медсестра.
   — Пора спускаться вниз, — сказала она.
   Пи Джей чуть не расплакалась, но быстро взяла себя в руки. Этого только не хватало! Ведь это просто биопсия.
   Припомнились слова доктора Рейнольдса: «Восемьдесят процентов опухолей груди доброкачественные». Глубоко вздохнув, Пи Джей задержала дыхание и медленно сосчитала до трех. Внезапно ей представилось суровое лицо доктора Сент-Джермена: «Непальпируемые опухоли могут быть такими же злокачественными, как и пальпируемые». Она похолодела.
   — Вы почувствуете лишь легкий укол, — послышался голос сестры.
   — И я засну?
   — Нет. — Сестра улыбнулась. — Я введу вам небольшую дозу димедрола, а внизу вам дадут валерианы.
   Валериана… Пи Джей в восьмидесятые годы выпила ее целое море. Поводов было предостаточно: то какая-нибудь важная презентация, то мать приезжала как-то на Рождество, то первое собеседование при поступлении на работу к Хансену и Хобарту…
   Она почувствовала укол, но показалось, что ее не укололи, а ударили ножом.
   — Когда будете готовы, дайте знать, — неожиданно послышался мужской голос, и Пи Джей вздрогнула.
   — Готова, — отозвалась медсестра.
   — Ну, держитесь, — сказал мужчина Пи Джей и улыбнулся.
   Каталка тронулась с места и поехала к операционной.
   Пи Джей судорожно глотнула и закрыла глаза. Хотела попросить, чтобы ее накрыли еще одним одеялом, но промолчала, лишь покорно отдалась плавному покачиванию.
   Скоро все будет позади, уговаривала она себя. Подумаешь, какая-то опухоль. Просто очередное изобретение умников-медиков, чтобы без нужды терроризировать несчастных больных.
   Каталка остановилась.
   О Господи! Неужели приехали?
   Послышался шорох, распахнулись двери, каталку немного тряхануло, словно наскочила она на какую-то выпуклость, потом двери снова закрылись, и Пи Джей почувствовала, как пол поплыл вниз. Понятно, они в лифте. Мужчина, который вез каталку, принялся тихонько насвистывать. Пи Джей посмотрела на потолок — лампа дневного света, затянутая проволочной сеткой. В нос пахнуло застарелым запахом мочи.
   Лифт, подпрыгнув, остановился. Свист прекратился, двери распахнулись. Каталку опять тряхнуло — теперь Пи Джей догадалась, что они переехали через порожек лифта.
   Санитар повез ее сначала прямо, потом свернул налево и поехал вдоль какой-то выкрашенной бледно-желтой краской стены. Добравшись до дверей, остановился.
   — Желаю удачи, — проговорил он и исчез в глубине выложенного белой плиткой холла.
   Послышались чьи-то голоса, звяканье инструментов, музыка. Но оттуда, где она лежала, Пи Джей никого не было видно. Она попыталась вспомнить, что будет дальше.
   Что же было в 1968 году? Было ужасно больно, это точно, но тогда она испытывала совсем другие чувства: она знала, что скоро придет конец ее мучениям, начнется новая радостная, счастливая жизнь. Сейчас ей не было больно, однако жизнь могла вскоре кончиться.
   Она подумала о сыне, ребенке, которого никогда не видела. Интересно, вспоминает ли он когда-нибудь о ней, собирается ли приехать в Ларчвуд 16 октября? Пи Джей закрыла глаза. Как пройдет их встреча? А может, будет лучше, если они никогда не увидятся? Зачем им знакомиться друг с другом, если ей все равно придется умереть?
   — Мисс Дэвис? — послышался чей-то приглушенный голос.
   Пи Джей открыла глаза. Рядом стояла сестра. Она держала что-то вроде резиновой трубки. Пи Джей снова закрыла глаза. Внезапно она ощутила невероятную усталость.
   — Сейчас вам введут внутривенное, — проговорила медсестра. — Вы почувствуете легкий укол в руку. Постарайтесь не шевелиться…
   Сказанное ею позже Пи Джей пропустила мимо ушей.
   Она словно разделилась надвое. Одна половина прекрасно осознавала: сейчас ее схватят, всадят в нее иглу, прикрепленную к трубке, соединенной еще Бог знает с чем. Эта ее часть стремилась вырваться и бежать от кошмара куда глаза глядят. А другая… Другой было все безразлично. Будь что будет! Только все как-то странно, зыбко, неясно. Ну ничего, все пройдет. Именно эта ее половинка победила первую, когда каталку снова куда-то повезли. Новое место оказалось еще холоднее, чем холл. Гул голосов приблизился, стал совсем рядом. Кто-то подсунул ей под спину руки.
   — Поднимай!
   Мозг только переварил услышанное, как Пи Джей почувствовала, что ее подняли и перенесли с каталки на что-то еще более твердое и узкое. Она открыла глаза — над ней склонились какие-то люди в зеленых масках, зеленых колпаках.
   — Доброе утро, — послышался из-под маски приглушенный голос. — Я — доктор Сент-Джермен. — Губы еще раз шевельнулись. — Помните меня?
   Пи Джей показалось, что глаза его улыбаются. Она закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на чем-нибудь.
   Потом она почувствовала на своем лице чье-то дыхание.
   — Прошу вас сосчитать от ста назад.
   И вдруг она вспомнила. Тогда, в предродовой палате, ее попросили о том же. И она, как и много лет назад, принялась считать:
   — Сто.
   А память уносила ее в прошлое, в те далекие дни.
   — Девяносто девять.
   Мой мальчик…
   — Девяносто восемь.
   Мой сын…
   Над ней склонилось чье-то расплывчатое лицо.
   — Привет, — произнес чей-то голос.
   Боб…
   Лицо начало постепенно приобретать более отчетливые очертания, он улыбнулся.
   — Закончили операцию? — спросила Пи Джей.
   Боб не ответил — должно быть, она спросила недостаточно громко.
   — Закончили операцию? — повторила она.
   Ей хотелось спросить его, что он здесь делает, откуда узнал…
   Он кивнул.
   — Тебя уже привезли из операционной.
   — Что…
   Ей необходимо было спросить, чем закончилась операция, но что-то отвлекло ее внимание. Рядом с лицом Боба возникло другое, знакомое лицо: плотно сжатые губы, вздернутый подбородок… Мать.
   Пи Джей закрыла глаза и снова заснула.
   Когда она окончательно проснулась, в комнате уже сгущались сумерки. Сначала Пи Джей никак не могла понять, где находится, потом вспомнила. Протянула руку вниз, к груди, и почувствовала толстый слой марли.
   — Пи Джей?
   Она повернула голову.
   — Боб?
   — Ты проснулась.
   — Ммм… Очень хочется пить.
   Взяв в руки пластиковую чашку с соломинкой, он подал ей соломинку. Пи Джей с трудом сделала глоток.
   — Откуда ты узнал? — спросила она.
   Боб улыбнулся.
   — Это было проще простого. Когда ты не пришла на работу, я пошел к тебе домой. Уолтер сказал, что ты попросила таксиста отвезти тебя в больницу Сент-Мэри. Остальное, — он подмигнул, — вообще не составило никакого труда.
   — Биопсию уже сделали?
   — Не могу поверить, что ты мне ничего не сказала, — не отвечая на вопрос, укорил он ее.
   — Я рассердилась на тебя, потому что…
   Боб приложил палец к губам.
   — Шш… Давай сейчас не будем об этом говорить. Есть более важные темы для разговора.
   «Более важные темы…» Да, похоже, Боб прав.
   — Грудь отняли? — спросила Пи Джей.
   В этот момент к кровати приблизилась чья-то фигура.
   — Памела…
   — Привет, мама.
   Переведя взгляд на соломинку, Пи Джей сделала еще один глоток.
   — Я подумал, твоей маме следует знать, — пояснил Боб, и на лице его появилось виноватое выражение.
   — Почему ты не позвонила мне, Памела? — подхватила мама.
   Пи Джей опустила голову на подушку.
   — В этом не было необходимости. Я и сама ничего толком не знала.
   — И тем не менее, — проговорила Флора Дэвис, недовольно поджав губы, — я приехала, хотя весь день пришлось тащиться на поезде.
   «Весь день… — усмехнулась Пи Джей. — Всего каких-то четыре часа от Беркширза».
   Она опять повернулась к Бобу.
   — Так что, доктор…
   Он погладил ее по голове, поспешно проговорил:
   — Пойду скажу сестре, что ты проснулась.
   И, поставив чашку на тумбочку возле кровати, он вышел из палаты.
   Мать подошла чуть ближе.
   — Тебе больно?
   — Нет.
   — Хорошо, — кивнула она, усевшись на самый краешек, — это хорошо.
   — Они отняли ее, да? Отрезали грудь?
   Флора сложила руки на коленях. Она сильно постарела, казалась совсем старухой. И хотя Пи Джей не видела ее почти два года, она все поняла по ее лицу.
   — Давай не будем сейчас говорить об этом, — сказала мать. — Подождем, пока придет врач.
   Пи Джей посмотрела на нее невидящим взглядом. О Господи, все-таки отняли грудь…
   Дверь в палату открылась. В дверном проеме появилась высокая, сухощавая фигура Боба, ярко освещенная падающим из коридора светом. Рядом с ним стоял еще один мужчина, еще выше и еще тоньше, — доктор Сент-Джермен.
   — Ну, как вы себя чувствуете? — спросил он, заходя в палату.
   — Отлично. Только немного кружится голова и тошнит.
   Доктор кивнул и направился к ее кровати. Флора поспешно вскочила и пересела на стул. Он подошел и, откинув простыню, проверил повязку. Потом удовлетворенно кивнул.
   — Ну что, доктор? Каков приговор?
   Пи Джей старалась говорить легко и непринужденно, но внутри все сжалось от страха.
   Доктор сел рядом с ней, там, где только что сидела мать.
   Боб стоял рядом.
   — Как мы и подозревали, опухоль в груди была около пяти сантиметров в диаметре.
   — И?
   — И к сожалению, она оказалась злокачественной.
   Свет померк перед глазами, и Пи Джей поспешно закрыла их.
   — Значит, вы отняли грудь.
   — К сожалению, да.
   В палате воцарилась такая тишина, что Пи Джей слышала биение собственного сердца.
   Боб поспешил нарушить гнетущее молчание:
   — Когда ее можно будет забрать домой?
   Пи Джей заставила себя открыть глаза. Врач сидел, сложив руки на коленях.
   — Когда я узнаю, в каком состоянии находятся вспомогательные лимфатические узлы.
   Пи Джей вдруг вспомнила о своем белом купальнике.
   Никогда уже ей больше не надеть его.
   — Как только мы получим полный патологический отчет, назначим химиотерапию.
   «Волосы… О Боже, волосы начнут выпадать!»
   — Эта разновидность рака лечится не облучением, а химиотерапией, — продолжал объяснять врач. — После интенсивного курса лечения Пи Джей сможет снова жить полноценной жизнью.
   Они говорили так, словно не она лежит тут, рядом с ними, на кровати, или будто она глухая, но ей было все безразлично.
   — Когда вы сможете начать? — продолжал Боб свои расспросы.
   Пи Джей отвернулась к стенке. Похоже, Боб взял все переговоры на себя, но и на это ей было наплевать.
   — Через пару недель. К счастью, рентген груди не выявил больше никаких узлов.
   — Сколько она пробудет в больнице?
   — Несколько дней. Мы разработали курс амбулаторного лечения, который ей нужно будет проходить.
   — А как она будет себя чувствовать в течение этого курса? Ей потребуется кто-нибудь, кто неотлучно находился бы у ее постели?
   Пи Джей взглянула на Боба. Он, в свою очередь, не сводил глаз с матери. Каково было выражение ее лица, Пи Джей не видела.
   — В первые день-два может появиться легкая тошнота и расстройство желудка. Затем по мере заживания раны она будет чувствовать себя абсолютно нормально.
   «Абсолютно нормально… О Господи, почему же никто не спросит главного — умру я или нет?»
   — Она сможет вернуться к работе?
   — Как она пожелает. Курс лечения рассчитан на полгода. Когда Пи Джей почувствует себя достаточно окрепшей, не вижу причин, почему бы ей снова не приступить к своим обязанностям.
   — Это хорошо. Ее выдвинули в состав директоров крупного рекламного агентства.
   Пи Джей почему-то показалось, что в словах Боба нет никакого смысла. Значит, ее утвердили, но какое это имеет значение сейчас?
   — Доктор, — позвала она, и в палате воцарилась тишина, все с нетерпением ждали, что она скажет. — Я умру?
   Врач украдкой глянул на Боба, потом перевел взгляд на свою пациентку.
   — На пациентов, имеющих опухоли еще большего размера, чем у вас, лечение химиотерапией оказывало самое благотворное влияние. Так что нет никаких поводов для беспочвенных переживаний.
   «Я умру, — подумала Пи Джей. — Грудь отрезали, и теперь я умру. Что ж, может, это и к лучшему?»
   Она снова закрыла глаза. Почему они все сидят и не уходят?
   — Ей нужно отдохнуть, — заметил доктор.
   В палате стало тихо. Пи Джей услышала, как скрипнула кровать, и, не открывая глаз, поняла — врач поднялся.
   — Спасибо, доктор, — послышался голос Боба. — Я пойду вместе с вами и поговорю с медсестрой по поводу режима. Пи Джей, — он положил руку на край кровати, — я скоро вернусь.
   Ей удалось кивнуть. Мужчины вышли за дверь, и в палате снова воцарилась тишина.
   — Мама, — позвала Пи Джей. — Ты здесь?
   Флора подошла к кровати.
   Пи Джей пристально вгляделась в ее лицо: черты его смягчились, уголки глаз были слегка опущены, в глазах стояли слезы. Мать взяла ее за руку. Впервые за долгие годы с тех пор как Пи Джей уехала в Ларчвуд-Холл, с тех пор как умер отец, она дотронулась до своей дочери. В последние годы они встречались очень редко, и, как правило, их встречи носили вынужденный характер.
   — Мама, — прошептала Пи Джей, — мне страшно.
   Флора села на кровать, наклонившись, обхватила дочь за плечи, и стена, возникшая между ними много лет назад, начала рушиться. Ласково притянув Пи Джей к себе, она прошептала:
   — Я знаю, Памела, знаю…
   Когда совсем стемнело, Боб вернулся домой, а мать осталась. Присев на стул у изголовья кровати, она тихонько сидела, положив руки на колени, пристально вглядываясь в металлическую стойку.
   — Он очень приятный мужчина, — заметила она. — Рада, что вы вместе.
   Пи Джей припомнился день, когда они с Бобом ездили в Беркширз. Визит носил чисто деловой характер, хотя обе стороны делали вид, что это не так. С тех пор, вплоть до сегодняшнего дня, мать его не видела.
   — Да, — ответила Пи Джей. — Мне очень повезло.
   «Повезло? — горько усмехнулась она про себя. — Я лежу на больничной койке с раком груди. Ничего себе везение!»
   — Я останусь с тобой в твоей квартире, пока ты не поправишься.
   — Это вовсе не обязательно, мама.
   — Чепуха, — отмахнулась Мать.
   Они помолчали.
   — А она красивая? — спросила Флора.
   — Что?
   — Твоя квартира. Я ведь никогда ее не видела.
   — Да. Я приобрела ее несколько лет назад.
   Флора кивнула. Наклонившись, она вгляделась в лицо дочери.
   — Я всегда буду рядом с тобой, не беспокойся.
   Что это она говорит? Да она, Пи Джей, вообще не припомнит, когда в последний раз вспоминала о матери. Хотелось крикнуть: «Ты вовсе не обязана мне помогать только потому, что ты — моя мать!» Какой смысл играть роль образцовой матери! Ведь на самом деле ни о каких материнских чувствах не может быть и речи — слишком уж они разные, мать и дочь. Да и времени прошло слишком много… А впрочем, что она-то, Пи Джей, смыслит в материнских чувствах! Она вспомнила о своем ребенке, о сыне, и почувствовала, что вот-вот расплачется.
   — Сколько же я наделала ошибок! — прошептала она.
   Флора, взяв ее за руку, поправила на переносице очки.
   — Мы должны были быть ближе друг к другу, — продолжала Пи Джей. — А жаль…
   — Ты не виновата. — Мать невесело усмехнулась. — Только благодаря отцу мы держались вместе.
   Значит, Флора это тоже понимала. Пи Джей почувствовала укор совести.
   — Да, — согласилась она.
   — Может, еще не слишком поздно, — сказала мать.
   За дверью больничной палаты слышались приглушенные звуки. Они сидели рядом в полумраке, рассеиваемом лишь настольной лампой, мать и дочь.
   — Извини, что доставила тебе столько боли, — прошептала Пи Джей.
   Флора лишь кивнула.
   — Мы можем поговорить с тобой, мама? — спросила Пи Джей.
   Мать вопросительно глянула на нее.