Страница:
— Поскольку ты первая, тебе достанется самая симпатичная комната.
Дверь распахнулась, и они очутились в просторной, залитой солнцем комнате, выдержанной в желтовато-пастельных тонах. Большую часть ее занимали односпальная кровать, секретер и платяной шкаф. Перед окном стоял стол со стулом, рядом кресло, покрытое той же мягкой зеленоватой материей, что и покрывало на кровати. В комнате чувствовался едва уловимый запах дерева. Она производила впечатление чистой, теплой и уютной.
— Надеюсь, дорогая, комната тебе понравилась. А ванная находится рядом. Белье найдешь в шкафу. Может, тебе отдохнуть до шести часов, до обеда? А с прислугой познакомишься потом. Мы все должны держаться друг друга.
Ведь это не гостиница!
С этими словами хозяйка пансионата улыбнулась и закрыла за собой дверь.
Джесс присела на краешек кровати, чувствуя пустоту во всем теле. Итак, дело сделано. Ее привезли в пансионат.
В этой комнате ей придется ждать, ждать, когда Ричард претворит в жизнь их план — приехать после рождения ребенка, забрать их обоих и начать совместную жизнь втроем. Жизнь, полную радости и счастья. Да, Ричард приедет и увезет ее отсюда.
Непременно приедет, иначе и быть не может.
Обхватив себя руками и медленно раскачиваясь из стороны в сторону, предаваясь мечтам о будущем, Джесс не заметила, как заснула.
Джесс проснулась от холода. Солнце клонилось к закату, повеяло прохладой, напомнившей о том, что до лета еще далеко. Она быстро села, не понимая, где находится, — незнакомая обволакивающая тишина пугала ее. Потом вспомнила…
Медленно поднявшись, она поправила покрывало. Вроде не собиралась спать, а задремала. Глянула на свои золотые часики — без четверти шесть. Пора собираться и спускаться вниз. Вниз… К незнакомым людям… Она всегда терялась в разговоре с посторонними. А теперь ей это предстоит.
Что они скажут, что она? «О Господи, зачем я здесь? — с горечью подумала Джесс. — Что я тут делаю?»
Внезапно по телу прошла дрожь. Она побежала к двери.
Где же ванная? Пыталась отыскать глазами дверь. Да где же она?! Потом вспомнила: мисс Тейлор говорила — рядом с комнатой. Найдя нужную дверь, Джесс рванула ее за стеклянную ручку и вихрем ворвалась в холодную квадратную комнату, нашла унитаз и спешно наклонилась над ним.
Вытерев рот ладонью, Джесс бессильно опустилась на колени прямо на новенький блестящий линолеум, цепко ухватившись за влажный фарфоровый унитаз. Нужно подождать, пока пройдет тошнота. Интересно, сколько ей еще так мучиться? Она попыталась переключиться на что-нибудь приятное: на Ричарда, на их ребенка, на их будущую счастливую жизнь. От линолеума исходил стойкий запах аммиака и сосновых иголок — по-видимому, это был запах чистящего средства, — и Джесс снова вырвало.
Обессилевшая, она прислонилась к металлической перегородке и несколько раз сплюнула, пытаясь избавиться от мерзкого привкуса во рту. Потом, опираясь на унитаз, медленно встала на ноги и выпрямилась. Тело казалось невесомым, тошнота прошла.
Она возвратилась в комнату, достала из чемодана зубную щетку, пасту и косметичку и вернулась в ванную. На сей раз, войдя в нее, Джесс обратила внимание на царящий там больничный запах.
Она критически осмотрела помещение: просторная квадратная комната, на стене две мелкие раковины, над ними зеркало с узенькой металлической полочкой; рядом с туалетом небольшая душевая кабинка с белой пластиковой шторой на металлических кольцах; маленькое окошко с матовым стеклом, через которое с улицы просачивается свет; потолок, покрытый плиткой, с лампой дневного света; на полу блестящий линолеум, в котором эта лампа отражается. Белый с золотыми крапинками, линолеум так и сияет чистотой. «Прямо какая-то мертвецкая, — подумала Джесс. — Как будто специально предназначена для того, чтобы здесь тебя выворачивало наизнанку».
Быстро приведя себя в порядок, она уже собиралась покинуть эту ужасную комнату, как вдруг застыла на месте — что ждет ее внизу? Несколько секунд она стояла, глядя в зеркало, припоминая, какой испуганной и несчастной ощущала себя, когда ее отправляли в прошлом году в школу. Отрывали от любимого дома, от Ричарда. «Ничего, со временем тебе станет легче», — успокаивала тогда мама.
И в самом деле. Хотя Джесс чувствовала себя одинокой, стеснялась всех и вся, иногда неделями ни с кем не общалась, мама оказалась права. Со временем ей стало легче. Но здесь не школа, а пансионат для будущих матерей-одиночек, место, куда должны попадать плохие девочки, а не такие паиньки, как Джессика Бейтс. Однако нежданно-негаданно она оказалась среди них. Хорошая девочка стала плохой. Да кому она теперь нужна? Кто захочет с ней общаться?
— На сей раз, мамочка, станет легче только тогда, когда все закончится, — тихо проговорила она, глядя в зеркало.
Интересно, как все повернулось бы, будь мама жива?
Позволила бы Джесс зайти Ричарду так далеко, если бы не была потрясена смертью мамы? Скорее всего да. В конце концов она любила Ричарда. И он ее любил.
Джесс вышла из ванной комнаты, спустилась по широкой лестнице и пошла в ту сторону, откуда доносился звон посуды и слышались приглушенные голоса. На секунду остановилась, призывая на помощь все свое мужество, чтобы не убежать обратно в свою комнату.
Поправив поясок на льняной бежевой кофточке, Джесс в волнении толкнула дверь и оказалась в огромной, сверкающей чистотой кухне. Голоса тут же стихли. Джесс насторожилась. Неужели они говорили о ней? Она с силой сжала руки, пытаясь подавить неприятную дрожь, и робко подняла на присутствующих глаза.
У круглого дубового стола сидела мисс Тейлор и тщательно сортировала салатные листья. Посреди кухни у сверкающей металлической стойки стояла негритянка средних лет. Это была крупная женщина с черными вьющимися волосами, аккуратно уложенными под сеточкой, пространным животом, туго обтянутым стареньким холщовым передником. За стеклами очков, залепленных мукой, — темные настороженные глаза. Она занималась бисквитным тестом — раскатывала его в трубочку, потом резала на кружочки и выкладывала их на посыпанный мукой противень.
Джесс застыла на месте.
Мисс Тейлор первая нарушила молчание.
— Вижу, ты сумела нас разыскать, дорогая, — проговорила она, откашлявшись. — Ну что, вздремнула немного?
— Да, — ответила Джесс, не отрывая взгляда от противня на котором негритянка раскладывала кружочки.
— Это миссис Хайнс, Джесс, наша замечательная кухарка. А это, — она повернулась к суровой особе, — мисс Бейтс, наша первая постоялица.
Женщина кивнула, даже не взглянув на Джесс.
— На ужин у нас жареный цыпленок. Если не хотите — не ешьте, но ничего другого не будет. Такие здесь правила.
Джесс снова почувствовала тошноту.
— Я уверена, мисс Бейтс съест его с удовольствием, — еще раз откашлявшись, пришла ей на выручку мисс Тейлор.
Кухарка нахмурилась и принялась выравнивать кружочки, срезая с них лишнее тесто.
— Не сомневаюсь, все будет очень вкусно, — пробормотала Джесс.
— Скоро придет Поп, — заметила мисс Тейлор.
Джесс догадалась, что речь идет о мистере Хайнсе.
Интересно, он такой же нелюдимый, как его жена, или еще хуже?
— Ты не поможешь накрыть на стол? — обратилась к ней хозяйка пансионата, указав на стопку тарелок из толстого фарфора, стоявших на верхней полке над стойкой.
Джесс поглядела на тарелки. Слава Богу, будет чем заняться.
— На сколько человек? — едва слышно проговорила она.
— На нас с тобой. Поп и миссис Хайнс едят у себя.
— Я сама достану тарелки, — проворчала кухарка, вытирая руки о передник, и потянулась к полке. — Женщине в положении не следует поднимать руки вверх. Пуповина может обмотаться вокруг шеи ребенка и задушить его.
— Ну что вы, миссис Хайнс, — рассмеялась мисс Тейлор. — Все это выдумки.
Негритянка фыркнула.
— Думайте что хотите, а я греха на душу не возьму.
Поставив тарелки на стол, она вернулась к своему занятию.
— Серебро, скатерть и льняные салфетки в буфете в столовой, — сказала мисс Тейлор, подмигнув Джесс. — Вот за этой дверью. — И она указала на высокую дверь.
Джесс взяла со стола тарелки.
— Спасибо, миссис Хайнс, — поблагодарила она кухарку, а про себя подумала: «Какое счастье, что не придется с ней обедать».
Она вошла в соседнюю комнату, нащупала выключатель. Огромная комната озарилась ярким светом. Перед Джесс был длинный стол с двенадцатью стульями. В центре его возвышалась сверкающая хрустальная ваза с нарциссами и белыми тюльпанами. У одной стены стоял массивный буфет, на котором находились три пары серебряных подсвечников различной высоты с бледно-желтыми свечами и гордо торчавшими вверх белыми фитилями. На окнах висели белые шторы с замысловатым узором.
Джесс осторожно ступила на старенький, но безукоризненно чистый персидский ковер. Дверь за ней захлопнулась. И снова из кухни донеслись приглушенные голоса.
Наверняка миссис Хайнс говорит о ней. Никогда Джесс не чувствовала себя такой одинокой.
После ужина Джесс прошмыгнула в свою комнату, уселась за маленький дубовый стол и достала из ящика коробку дорогой тонкой бумаги с голубыми бабочками, на которой всегда писала письма Ричарду.
«Дорогой Ричард, — вывела она. — Итак, меня привезли в пансионат. В общем, здесь не так уж плохо. Хозяйка, мисс Тейлор, довольно милая женщина, а вот кухарка, по-моему, меня не любит. Впрочем, это не так важно. Всякий раз после еды меня тошнит и я бегу в туалет».
Джесс откинулась на спинку стула, покусывая кончик ручки. Очень трудно написать письмо любимому, чтобы он не волновался за нее. Скомкав лист, Джесс начала сначала:
«Дорогой Ричард! Итак, меня привезли сюда, и я уже скучаю по тебе. Здесь, в общем, не так уж плохо. По крайней мере хоть не придется каждый день видеть недовольное лицо отца. А еще меня успокаивает мысль о том, что пока я буду здесь, ты выработаешь план моего освобождения.
Отец запретил мне получать какую-либо корреспонденцию. Не сказал, правда, почему, но я и так знаю — боится, что ты будешь мне писать. Но ты не беспокойся, я сама буду посылать тебе письма каждый день с известиями о моих делах. Этому отец не сможет помешать».
Джесс исписала листок, взяла следующий и принялась рассказывать Ричарду о своей любви. Закончив письмо, она поспешно сунула его в конверт, боясь закапать слезами.
Потом поднялась со стула и легла на кровать. Немного полежав, снова подошла к столу и, выдвинув ящик, достала календарь. Открыла его на нужной страничке — 24 мая, зачеркнула число толстым черным фломастером и дотронулась до пока еще плоского живота. Осталось семь месяцев. Затем Джесс снова легла и крепко уснула. Главным действующим лицом во сне был отец, надменный, холодный, злой…
Было раннее утро, но когда Джесс спускалась по огромной лестнице (как в фильме «Унесенные ветром», подумала она), из кухни уже доносился звон посуды. Должно быть, миссис Хайнс занялась завтраком. Чем позже она увидит эту особу, тем лучше, решила Джесс, и тихонько выскользнула из дома. Никто ничего не заметил. Джесс улыбнулась. Похоже, когда Ричард приедет за ней, удрать отсюда не составит никакого труда.
Джесс была уверена, что в городе есть почтовый ящик, и она пошла по длинной подъездной аллее, стараясь припомнить, с какой стороны вчера привез ее отец. Неужели это было лишь вчера? Она добралась до дороги. Теперь налево.
Точно налево. Эту каменную стену она хорошо запомнила.
Теперь нужно идти вдоль нее, и попадешь в город.
Утро стояло прохладное, и Джесс посильнее запахнула на себе теплое пальто, которое купила ей мама: в Лондоне по утрам было сыро, и она вечно мерзла. К осени она наверняка не сможет его надеть.
Через полчаса Джесс свернула на главную улицу города и сразу же увидела небольшой домишко, над которым развевался яркий американский флаг. На доме висела табличка «Почта США». Джесс подошла к двери и подергала за ручку. Заперто. К стеклу изнутри был прилеплен клочок бумаги, на котором печатными буквами от руки было написано: «Часы работы: 8.00 — 16.00. Пон. — Пт.». На двери виднелась небольшая щель. Над ней надпись «Для корреспонденции» и тоже от руки нарисована стрелка, указывающая на щель. Видимо, для тех, кто не понимает.
Джесс вытащила из кармана письмо к Ричарду и заколебалась. Может, не стоит бросать его в этот ящик? А вдруг не дойдет? Рисковать не стоит. Нужно, чтобы Ричард наверняка получил это письмо.
— Могу я чем-нибудь помочь, мисс?
Джесс, едва не подпрыгнув от неожиданности, обернулась и увидела человека в серо-голубой форме почтового служащего, с длинными черными волосами, в которых пробивалась седина, и неряшливыми усами.
Лицо его было испещрено шрамами от язвочек и усеяно багровыми прожилками. Похоже, когда-то он переболел оспой. Нос как картошка. С первого взгляда видно — пьяница.
— Мне нужно отправить письмо, — тихо сказала она, — но я не знаю, стоит ли бросать его в эту щель. Письмо важное.
Его крошечные карие глазки обшарили ее с ног до головы.
— Что-то я вас не припомню. Вы не здешняя?
Джесс почувствовала, что краснеет.
— « Нет, — ответила она, не зная, что сказать.
Он достал из кармана тужурки связку ключей и начал перебирать их один за другим, пока не отыскал нужный.
— Можете зайти, если хотите. Я постараюсь, чтобы ваше письмо попало по назначению.
Этот неряшливый почтовый служащий напомнил Джесс подвыпивших завсегдатаев лондонских кабачков, при встрече с которыми она переходила на другую сторону. Однако сейчас почтовое отделение и этот человек, каким бы неприятным он ни показался, — единственная ниточка, связывающая ее с Ричардом. И Джесс храбро вошла в распахнутую перед ней дверь. Она оказалась в полупустой комнате, в которой вдоль стен были полки с ячейками для писем, а на полу валялась пара мешков, по-видимому, с корреспонденцией. Мужчина зашел за стойку, Джесс осталась стоять у портрета президента Джонсона. Рыгнув, почтальон поскреб внушительных размеров живот, нависающий поверх ремня. Он был настолько огромный, что нижние пуговицы на рубашке расстегнулись.
— Кофе? — обратился к ней мужчина.
— Что?
— Кофе хотите?
— Нет, спасибо. Я хочу, чтобы вы отправили мое письмо.
— Это плохо, — проговорил мужчина и снова рыгнул. — А я думал, что вы мне приготовите кофейку. Сам-то я не мастак его варить.
Джесс еще крепче вцепилась в конверт.
— Нет, не сварю. Прошу вас, отправьте мое письмо.
Мужчина шумно вздохнул, словно Джесс отрывала его от более интересных дел, и, взяв у нее письмо, принялся изучать адрес.
— Нью-Йорк… Ага, так вы оттуда?
Джесс порылась в кармане пальто и вытащила пригоршню мелочи.
— Да. А еще мне нужны марки. Десять штук.
И она положила монеты на стойку.
Выдвинув деревянный ящик, почтальон достал большой лист с марками и оторвал десять штук.
— Нью-Йорк… — повторил он. — Таких вот столичных штучек у нас тут не сыщешь.
Джесс потянулась за марками, но он властно накрыл ее руку своей ладонью. У него была огромная лапища с крупными костяшками; а средний и указательный пальцы, как и у мисс Тейлор, были желтыми от никотина.
Джесс похолодела.
— Одна марочка и мне понадобится для вашего важного письма, — заметил он, с вожделением глядя на Джесс.
У нее сильно забилось сердце. Все ясно. А она-то никак не могла понять, откуда вдруг такая любезность. Только бы он выпустил ее отсюда! Она резко выдернула руку.
Почтальон оторвал одну марку.
— Позвольте мне самому наклеить, — хриплым голосом проговорил он и облизал марку.
Видя, что Джесс пристально смотрит на него, он ухмыльнулся щербатым ртом. Схватив марки, она поспешно сунула их в карман и бросилась к двери.
— Эй, малышка! — раздался вдогонку его голос.
Она остановилась.
— Вы, случайно, не из тех девиц, которых ждут не дождутся в Ларчвуде, а?
Джесс пулей вылетела за дверь, чувствуя, что сердце ее громыхает похлеще бас-гитары в ансамбле «Роллинг Стоунз». Плотнее запахнув пальто, она побежала по улице, опустив голову, не отрывая глаз от булыжной мостовой. Краска стыда заливала лицо. Ну почему все они мешают ее с грязью? Сначала папа, потом кухарка, а теперь этот почтальон. Скоро весь город узнает, кто она такая и что собой представляет! И никому нет дела до того, что они с Ричардом любили друг друга, по-настоящему любили. Джесс бежала по улице, думая лишь об одном — поскорее добраться до своей комнаты, запереться в ней и не выходить до тех пор, пока Ричард за ней не приедет. Слезы застилали глаза, она бежала, не разбирая дороги, пока не наткнулась на какого-то человека.
— Вот вы где, мисс Джесс, а я вас искал! — проговорил тот, схватив ее за плечи.
Джесс подняла голову — над ней было знакомое черное лицо Попа Хайнса.
— Моя половина видела, как вы выходили из дома с письмом в руке. И я подумал, что вы пойдете сюда.
Джесс заплакала.
— Ну полно, полно… — проговорил Поп, ласково обняв ее за плечи. — Все будет хорошо. Я отвезу вас домой.
Пойдемте в машину.
Но она продолжала плакать — стыдно было, что так глупо попалась.
— Не нужно плакать, — продолжал успокаивать ее Поп. — Никто на вас не сердится. Просто в следующий раз говорите, куда вы уходите. Вы ведь совсем крошка, мало ли что может случиться.
Все еще всхлипывая, Джесс села в машину. Она плакала не оттого, что ее будут ругать, вовсе нет, а потому, что поняла важное для себя: вызволить ее из Ларчвуда Ричарду будет не так просто, как она думала вначале.
— Мне наплевать, что на следующей неделе мы оканчиваем институт, — медленно проговорила она. — Думаю, все можно обсудить и теперь.
Глаза Дэвида за толстыми стеклами очков в тонкой металлической оправе казались совсем рядом.
— Я люблю тебя, Сьюзен, — тихо сказал он. — У нас с тобой впереди много важных дел. Взять хотя бы кампанию в поддержку Кеннеди. Я считал, что этим летом мы займемся ею вплотную. Неужели тебя это больше не волнует?
Сьюзен напряглась, однако упрямо проговорила:
— Признаться, не очень. Я тебя тоже любила, но теперь, когда мы оканчиваем нашу альма-матер, пора бы остепениться. А Боб Кеннеди и без моей поддержки обойдется.
Завтра он одержит победу в Калифорнии, а потом — во всей стране и станет президентом.
— Но он только что проиграл в Орегоне! Маккарти наступает ему на пятки, и Кеннеди, как никогда, нужна наша поддержка. Господи, что с тобой происходит?!
Сьюзен закурила вторую сигарету и поправила очки на своем длинном, с горбинкой носу. Было бы здорово, если бы Дэвид отпустил ее без всяких объяснений, так просто от него не отделаться. Он должен непременно докопаться до истины. А как глубоко он умеет чувствовать… Вот этим-то он ее и привлек.
— Что ты собираешься делать? — спрашивал между тем Дэвид. — Сжечь свою карточку студента Демократического общества и сбежать в уютное, тепленькое родительское гнездышко?
Говорил он быстро, взволнованно. Слова Сьюзен задели его за живое, она физически ощущала, как он страдает.
— А может, ты хочешь собрать свои вещички и забиться в какую-нибудь дыру, а там размышлять о бренности всего земного? Так что ты надумала? Выкладывай! Как будешь жить дальше? Неужели тебе безразлично, что война во Вьетнаме продолжается, что нужно что-то предпринимать, чтобы ее остановить?
— Я тоже против войны, как и ты, и тебе это отлично известно! — вспылила Сьюзен. — Если я не хочу тебя больше видеть, это еще не значит, что я стала смотреть на жизнь по-другому. Не смей так думать!
Дэвид покачал головой и почесал свою рыжевато-каштановую бородку.
— А как же сидячая забастовка? — тихо спросил он дрожащим голосом.
Бастовали студенты в апреле. В тот день Сьюзен впервые почувствовала тошноту, которая и сейчас подкатила к горлу. Тогда она подумала, что недомогание вызвано бессонными ночами, проведенными на сыром бетонном полу в административном здании Колумбийского университета, сухомяткой, куревом до одури, — тут кого угодно затошнит. Но через несколько дней Сьюзен поняла, что беременна.
— И наши требования были частично удовлетворены, — продолжал Дэвид. — И мы с тобой радовались этому.
Он был прав: администрация прекратила строительство новой гимназии, земля возвращена в безраздельное пользование детям Гарлема. Непривилегированный класс получил в свое владение участок для игр. Права власть имущих были, таким образом, урезаны.
Потянувшись через стол, Дэвид взял ее за руку.
— Помнишь, как мы радовались, когда победили?
Еще бы! Сьюзен прекрасно это помнила. Вместе с другими студентами — членами Демократического общества они не выпускали декана из кабинета целые сутки. Она помнила, как Дэвид радостно сжал ее в своих объятиях, когда их требования были наконец удовлетворены. Помнила, как он был разочарован, когда им было объявлено, что институт и впредь будет поддерживать связь с неким военным ведомством, определяющим политику в отношении Вьетнама. Внутренние дела — одно дело, внешние — другое. А война — как священная корова, которую трогать запрещено. Чуть позже этой ночью, когда они с Дэвидом голышом лежали на матрасе на полу в его комнате, они торжественно поклялись друг другу, что не успокоятся до тех пор, пока не добьются равных прав для всех членов общества и пока не будут выведены войска из Вьетнама.
— Помню, — прошептала Сьюзен.
— Неужели ты не понимаешь, как мы подходим друг другу? — спросил он.
— Подходим для чего?
Как и Дэвид, Сьюзен не придавала никакого значения законному браку. Женитьбу они считали уделом родителей, а девиз их поколения — свобода, свобода во всем, и в любви тоже. Сьюзен нужно было разлюбить Дэвида до того, как забеременеть от него.
Он выпустил ее руку, пригладил свои длинные волосы.
— Для всего!
Сьюзен отхлебнула кофе — холодный. Внутри была пустота. Лицо Дэвида исказилось от боли, но это ее почему-то не тронуло. Почему она разлюбила его? Когда это случилось? Сьюзен прекрасно знала… Она перестала любить Дэвида, когда обнаружила, что беременна. Именно тогда она поняла, что если у парня с девушкой должен появиться на свет ребенок, они обязаны пожениться. Такое уж она получила воспитание, и от него не избавиться никакими силами. Проще было разлюбить Дэвида, чем ломать себе голову над такой чепухой, как замужество. Сьюзен также опасалась поступков Дэвида, большого приверженца свободы, если он узнает о ребенке. Что он сделает, Сьюзен, правда, не знала, но догадывалась: что-то такое, о чем она позже будет горько сожалеть. Да, перестать любить его было гораздо проще.
— О Боже, — прошептал он. — А я думал, ты меня любишь.
Сьюзен молча смотрела на свою чашку.
Дэвид встал и, вытащив из кармана своих выцветших расклешенных джинсов смятый доллар, бросил его на стол, откинув со лба свои длинные волосы.
— Желаю тебе счастья, Сьюзен, — проговорил он и поднял вверх два пальца. — И мира.
Он вышел из кафе, оставив Сьюзен в своей прошлой жизни.
Два дня спустя ранним утром за три тысячи миль отсюда было совершено покушение на Роберта Кеннеди. Сьюзен вышла из душа, когда по радио сообщили эту ужасную новость. У нее тут же онемели руки и ноги, и она бессильно прислонилась к стене, ловя воздух пересохшим ртом.
«Этого не может быть… Этого не может быть…» — вновь и вновь повторяла она про себя.
— Состояние здоровья сенатора критическое… — продолжал диктор. — Он только что добился убедительной победы на первоначальных выборах в штате Калифорния…
Не осознавая, что делает, Сьюзен сбросила халат и стояла теперь голая, дрожа от холода. Она вдруг почувствовала тошноту. Сейчас она должна срочно разыскать Дэвида.
Сьюзен бросилась было к двери, но остановилась.
Ведь она его больше не любит!
Тошнота усилилась, из глаз хлынули слезы.
«Ты носишь его ребенка, но его больше не любишь, — уговаривала она себя. — Разве ты забыла, что так будет лучше для всех?»
Сьюзен представила себе лицо Дэвида. Как сверкали его глаза только при одном упоминании имени Кеннеди!
Бобби Кеннеди… Спаситель человечества…
Обхватив себя руками, Сьюзен зарыдала, понимая, что любит Дэвида и никогда не переставала его любить. И сейчас он нужен ей и ее ребенку. Да и ему самому без нее не обойтись, Сьюзен это точно знала.
Она заметалась по комнате, натянула на себя потрепанные джинсы и старенький свитерок и выбежала из общежития.
Комната Дэвида находилась по другую сторону студенческого городка. Может, он еще спит.
Сьюзен бежала, не чуя под собой ног. Влажные волосы лезли в глаза, сандалии гулко шлепали по земле. Студенты собирались маленькими группками. «Уже знают, — подумала она. — А скоро узнает весь мир».
Добежав до тротуара, она неловко зацепилась за бордюр и упала на асфальт. Большой палец ноги пронзила острая боль. Кое-как поднявшись, Сьюзен оглядела ногу: из пальца шла кровь, ноготь был до половины сорван. Закрыв лицо руками, Сьюзен зарыдала.
Дверь распахнулась, и они очутились в просторной, залитой солнцем комнате, выдержанной в желтовато-пастельных тонах. Большую часть ее занимали односпальная кровать, секретер и платяной шкаф. Перед окном стоял стол со стулом, рядом кресло, покрытое той же мягкой зеленоватой материей, что и покрывало на кровати. В комнате чувствовался едва уловимый запах дерева. Она производила впечатление чистой, теплой и уютной.
— Надеюсь, дорогая, комната тебе понравилась. А ванная находится рядом. Белье найдешь в шкафу. Может, тебе отдохнуть до шести часов, до обеда? А с прислугой познакомишься потом. Мы все должны держаться друг друга.
Ведь это не гостиница!
С этими словами хозяйка пансионата улыбнулась и закрыла за собой дверь.
Джесс присела на краешек кровати, чувствуя пустоту во всем теле. Итак, дело сделано. Ее привезли в пансионат.
В этой комнате ей придется ждать, ждать, когда Ричард претворит в жизнь их план — приехать после рождения ребенка, забрать их обоих и начать совместную жизнь втроем. Жизнь, полную радости и счастья. Да, Ричард приедет и увезет ее отсюда.
Непременно приедет, иначе и быть не может.
Обхватив себя руками и медленно раскачиваясь из стороны в сторону, предаваясь мечтам о будущем, Джесс не заметила, как заснула.
Джесс проснулась от холода. Солнце клонилось к закату, повеяло прохладой, напомнившей о том, что до лета еще далеко. Она быстро села, не понимая, где находится, — незнакомая обволакивающая тишина пугала ее. Потом вспомнила…
Медленно поднявшись, она поправила покрывало. Вроде не собиралась спать, а задремала. Глянула на свои золотые часики — без четверти шесть. Пора собираться и спускаться вниз. Вниз… К незнакомым людям… Она всегда терялась в разговоре с посторонними. А теперь ей это предстоит.
Что они скажут, что она? «О Господи, зачем я здесь? — с горечью подумала Джесс. — Что я тут делаю?»
Внезапно по телу прошла дрожь. Она побежала к двери.
Где же ванная? Пыталась отыскать глазами дверь. Да где же она?! Потом вспомнила: мисс Тейлор говорила — рядом с комнатой. Найдя нужную дверь, Джесс рванула ее за стеклянную ручку и вихрем ворвалась в холодную квадратную комнату, нашла унитаз и спешно наклонилась над ним.
Вытерев рот ладонью, Джесс бессильно опустилась на колени прямо на новенький блестящий линолеум, цепко ухватившись за влажный фарфоровый унитаз. Нужно подождать, пока пройдет тошнота. Интересно, сколько ей еще так мучиться? Она попыталась переключиться на что-нибудь приятное: на Ричарда, на их ребенка, на их будущую счастливую жизнь. От линолеума исходил стойкий запах аммиака и сосновых иголок — по-видимому, это был запах чистящего средства, — и Джесс снова вырвало.
Обессилевшая, она прислонилась к металлической перегородке и несколько раз сплюнула, пытаясь избавиться от мерзкого привкуса во рту. Потом, опираясь на унитаз, медленно встала на ноги и выпрямилась. Тело казалось невесомым, тошнота прошла.
Она возвратилась в комнату, достала из чемодана зубную щетку, пасту и косметичку и вернулась в ванную. На сей раз, войдя в нее, Джесс обратила внимание на царящий там больничный запах.
Она критически осмотрела помещение: просторная квадратная комната, на стене две мелкие раковины, над ними зеркало с узенькой металлической полочкой; рядом с туалетом небольшая душевая кабинка с белой пластиковой шторой на металлических кольцах; маленькое окошко с матовым стеклом, через которое с улицы просачивается свет; потолок, покрытый плиткой, с лампой дневного света; на полу блестящий линолеум, в котором эта лампа отражается. Белый с золотыми крапинками, линолеум так и сияет чистотой. «Прямо какая-то мертвецкая, — подумала Джесс. — Как будто специально предназначена для того, чтобы здесь тебя выворачивало наизнанку».
Быстро приведя себя в порядок, она уже собиралась покинуть эту ужасную комнату, как вдруг застыла на месте — что ждет ее внизу? Несколько секунд она стояла, глядя в зеркало, припоминая, какой испуганной и несчастной ощущала себя, когда ее отправляли в прошлом году в школу. Отрывали от любимого дома, от Ричарда. «Ничего, со временем тебе станет легче», — успокаивала тогда мама.
И в самом деле. Хотя Джесс чувствовала себя одинокой, стеснялась всех и вся, иногда неделями ни с кем не общалась, мама оказалась права. Со временем ей стало легче. Но здесь не школа, а пансионат для будущих матерей-одиночек, место, куда должны попадать плохие девочки, а не такие паиньки, как Джессика Бейтс. Однако нежданно-негаданно она оказалась среди них. Хорошая девочка стала плохой. Да кому она теперь нужна? Кто захочет с ней общаться?
— На сей раз, мамочка, станет легче только тогда, когда все закончится, — тихо проговорила она, глядя в зеркало.
Интересно, как все повернулось бы, будь мама жива?
Позволила бы Джесс зайти Ричарду так далеко, если бы не была потрясена смертью мамы? Скорее всего да. В конце концов она любила Ричарда. И он ее любил.
Джесс вышла из ванной комнаты, спустилась по широкой лестнице и пошла в ту сторону, откуда доносился звон посуды и слышались приглушенные голоса. На секунду остановилась, призывая на помощь все свое мужество, чтобы не убежать обратно в свою комнату.
Поправив поясок на льняной бежевой кофточке, Джесс в волнении толкнула дверь и оказалась в огромной, сверкающей чистотой кухне. Голоса тут же стихли. Джесс насторожилась. Неужели они говорили о ней? Она с силой сжала руки, пытаясь подавить неприятную дрожь, и робко подняла на присутствующих глаза.
У круглого дубового стола сидела мисс Тейлор и тщательно сортировала салатные листья. Посреди кухни у сверкающей металлической стойки стояла негритянка средних лет. Это была крупная женщина с черными вьющимися волосами, аккуратно уложенными под сеточкой, пространным животом, туго обтянутым стареньким холщовым передником. За стеклами очков, залепленных мукой, — темные настороженные глаза. Она занималась бисквитным тестом — раскатывала его в трубочку, потом резала на кружочки и выкладывала их на посыпанный мукой противень.
Джесс застыла на месте.
Мисс Тейлор первая нарушила молчание.
— Вижу, ты сумела нас разыскать, дорогая, — проговорила она, откашлявшись. — Ну что, вздремнула немного?
— Да, — ответила Джесс, не отрывая взгляда от противня на котором негритянка раскладывала кружочки.
— Это миссис Хайнс, Джесс, наша замечательная кухарка. А это, — она повернулась к суровой особе, — мисс Бейтс, наша первая постоялица.
Женщина кивнула, даже не взглянув на Джесс.
— На ужин у нас жареный цыпленок. Если не хотите — не ешьте, но ничего другого не будет. Такие здесь правила.
Джесс снова почувствовала тошноту.
— Я уверена, мисс Бейтс съест его с удовольствием, — еще раз откашлявшись, пришла ей на выручку мисс Тейлор.
Кухарка нахмурилась и принялась выравнивать кружочки, срезая с них лишнее тесто.
— Не сомневаюсь, все будет очень вкусно, — пробормотала Джесс.
— Скоро придет Поп, — заметила мисс Тейлор.
Джесс догадалась, что речь идет о мистере Хайнсе.
Интересно, он такой же нелюдимый, как его жена, или еще хуже?
— Ты не поможешь накрыть на стол? — обратилась к ней хозяйка пансионата, указав на стопку тарелок из толстого фарфора, стоявших на верхней полке над стойкой.
Джесс поглядела на тарелки. Слава Богу, будет чем заняться.
— На сколько человек? — едва слышно проговорила она.
— На нас с тобой. Поп и миссис Хайнс едят у себя.
— Я сама достану тарелки, — проворчала кухарка, вытирая руки о передник, и потянулась к полке. — Женщине в положении не следует поднимать руки вверх. Пуповина может обмотаться вокруг шеи ребенка и задушить его.
— Ну что вы, миссис Хайнс, — рассмеялась мисс Тейлор. — Все это выдумки.
Негритянка фыркнула.
— Думайте что хотите, а я греха на душу не возьму.
Поставив тарелки на стол, она вернулась к своему занятию.
— Серебро, скатерть и льняные салфетки в буфете в столовой, — сказала мисс Тейлор, подмигнув Джесс. — Вот за этой дверью. — И она указала на высокую дверь.
Джесс взяла со стола тарелки.
— Спасибо, миссис Хайнс, — поблагодарила она кухарку, а про себя подумала: «Какое счастье, что не придется с ней обедать».
Она вошла в соседнюю комнату, нащупала выключатель. Огромная комната озарилась ярким светом. Перед Джесс был длинный стол с двенадцатью стульями. В центре его возвышалась сверкающая хрустальная ваза с нарциссами и белыми тюльпанами. У одной стены стоял массивный буфет, на котором находились три пары серебряных подсвечников различной высоты с бледно-желтыми свечами и гордо торчавшими вверх белыми фитилями. На окнах висели белые шторы с замысловатым узором.
Джесс осторожно ступила на старенький, но безукоризненно чистый персидский ковер. Дверь за ней захлопнулась. И снова из кухни донеслись приглушенные голоса.
Наверняка миссис Хайнс говорит о ней. Никогда Джесс не чувствовала себя такой одинокой.
После ужина Джесс прошмыгнула в свою комнату, уселась за маленький дубовый стол и достала из ящика коробку дорогой тонкой бумаги с голубыми бабочками, на которой всегда писала письма Ричарду.
«Дорогой Ричард, — вывела она. — Итак, меня привезли в пансионат. В общем, здесь не так уж плохо. Хозяйка, мисс Тейлор, довольно милая женщина, а вот кухарка, по-моему, меня не любит. Впрочем, это не так важно. Всякий раз после еды меня тошнит и я бегу в туалет».
Джесс откинулась на спинку стула, покусывая кончик ручки. Очень трудно написать письмо любимому, чтобы он не волновался за нее. Скомкав лист, Джесс начала сначала:
«Дорогой Ричард! Итак, меня привезли сюда, и я уже скучаю по тебе. Здесь, в общем, не так уж плохо. По крайней мере хоть не придется каждый день видеть недовольное лицо отца. А еще меня успокаивает мысль о том, что пока я буду здесь, ты выработаешь план моего освобождения.
Отец запретил мне получать какую-либо корреспонденцию. Не сказал, правда, почему, но я и так знаю — боится, что ты будешь мне писать. Но ты не беспокойся, я сама буду посылать тебе письма каждый день с известиями о моих делах. Этому отец не сможет помешать».
Джесс исписала листок, взяла следующий и принялась рассказывать Ричарду о своей любви. Закончив письмо, она поспешно сунула его в конверт, боясь закапать слезами.
Потом поднялась со стула и легла на кровать. Немного полежав, снова подошла к столу и, выдвинув ящик, достала календарь. Открыла его на нужной страничке — 24 мая, зачеркнула число толстым черным фломастером и дотронулась до пока еще плоского живота. Осталось семь месяцев. Затем Джесс снова легла и крепко уснула. Главным действующим лицом во сне был отец, надменный, холодный, злой…
Было раннее утро, но когда Джесс спускалась по огромной лестнице (как в фильме «Унесенные ветром», подумала она), из кухни уже доносился звон посуды. Должно быть, миссис Хайнс занялась завтраком. Чем позже она увидит эту особу, тем лучше, решила Джесс, и тихонько выскользнула из дома. Никто ничего не заметил. Джесс улыбнулась. Похоже, когда Ричард приедет за ней, удрать отсюда не составит никакого труда.
Джесс была уверена, что в городе есть почтовый ящик, и она пошла по длинной подъездной аллее, стараясь припомнить, с какой стороны вчера привез ее отец. Неужели это было лишь вчера? Она добралась до дороги. Теперь налево.
Точно налево. Эту каменную стену она хорошо запомнила.
Теперь нужно идти вдоль нее, и попадешь в город.
Утро стояло прохладное, и Джесс посильнее запахнула на себе теплое пальто, которое купила ей мама: в Лондоне по утрам было сыро, и она вечно мерзла. К осени она наверняка не сможет его надеть.
Через полчаса Джесс свернула на главную улицу города и сразу же увидела небольшой домишко, над которым развевался яркий американский флаг. На доме висела табличка «Почта США». Джесс подошла к двери и подергала за ручку. Заперто. К стеклу изнутри был прилеплен клочок бумаги, на котором печатными буквами от руки было написано: «Часы работы: 8.00 — 16.00. Пон. — Пт.». На двери виднелась небольшая щель. Над ней надпись «Для корреспонденции» и тоже от руки нарисована стрелка, указывающая на щель. Видимо, для тех, кто не понимает.
Джесс вытащила из кармана письмо к Ричарду и заколебалась. Может, не стоит бросать его в этот ящик? А вдруг не дойдет? Рисковать не стоит. Нужно, чтобы Ричард наверняка получил это письмо.
— Могу я чем-нибудь помочь, мисс?
Джесс, едва не подпрыгнув от неожиданности, обернулась и увидела человека в серо-голубой форме почтового служащего, с длинными черными волосами, в которых пробивалась седина, и неряшливыми усами.
Лицо его было испещрено шрамами от язвочек и усеяно багровыми прожилками. Похоже, когда-то он переболел оспой. Нос как картошка. С первого взгляда видно — пьяница.
— Мне нужно отправить письмо, — тихо сказала она, — но я не знаю, стоит ли бросать его в эту щель. Письмо важное.
Его крошечные карие глазки обшарили ее с ног до головы.
— Что-то я вас не припомню. Вы не здешняя?
Джесс почувствовала, что краснеет.
— « Нет, — ответила она, не зная, что сказать.
Он достал из кармана тужурки связку ключей и начал перебирать их один за другим, пока не отыскал нужный.
— Можете зайти, если хотите. Я постараюсь, чтобы ваше письмо попало по назначению.
Этот неряшливый почтовый служащий напомнил Джесс подвыпивших завсегдатаев лондонских кабачков, при встрече с которыми она переходила на другую сторону. Однако сейчас почтовое отделение и этот человек, каким бы неприятным он ни показался, — единственная ниточка, связывающая ее с Ричардом. И Джесс храбро вошла в распахнутую перед ней дверь. Она оказалась в полупустой комнате, в которой вдоль стен были полки с ячейками для писем, а на полу валялась пара мешков, по-видимому, с корреспонденцией. Мужчина зашел за стойку, Джесс осталась стоять у портрета президента Джонсона. Рыгнув, почтальон поскреб внушительных размеров живот, нависающий поверх ремня. Он был настолько огромный, что нижние пуговицы на рубашке расстегнулись.
— Кофе? — обратился к ней мужчина.
— Что?
— Кофе хотите?
— Нет, спасибо. Я хочу, чтобы вы отправили мое письмо.
— Это плохо, — проговорил мужчина и снова рыгнул. — А я думал, что вы мне приготовите кофейку. Сам-то я не мастак его варить.
Джесс еще крепче вцепилась в конверт.
— Нет, не сварю. Прошу вас, отправьте мое письмо.
Мужчина шумно вздохнул, словно Джесс отрывала его от более интересных дел, и, взяв у нее письмо, принялся изучать адрес.
— Нью-Йорк… Ага, так вы оттуда?
Джесс порылась в кармане пальто и вытащила пригоршню мелочи.
— Да. А еще мне нужны марки. Десять штук.
И она положила монеты на стойку.
Выдвинув деревянный ящик, почтальон достал большой лист с марками и оторвал десять штук.
— Нью-Йорк… — повторил он. — Таких вот столичных штучек у нас тут не сыщешь.
Джесс потянулась за марками, но он властно накрыл ее руку своей ладонью. У него была огромная лапища с крупными костяшками; а средний и указательный пальцы, как и у мисс Тейлор, были желтыми от никотина.
Джесс похолодела.
— Одна марочка и мне понадобится для вашего важного письма, — заметил он, с вожделением глядя на Джесс.
У нее сильно забилось сердце. Все ясно. А она-то никак не могла понять, откуда вдруг такая любезность. Только бы он выпустил ее отсюда! Она резко выдернула руку.
Почтальон оторвал одну марку.
— Позвольте мне самому наклеить, — хриплым голосом проговорил он и облизал марку.
Видя, что Джесс пристально смотрит на него, он ухмыльнулся щербатым ртом. Схватив марки, она поспешно сунула их в карман и бросилась к двери.
— Эй, малышка! — раздался вдогонку его голос.
Она остановилась.
— Вы, случайно, не из тех девиц, которых ждут не дождутся в Ларчвуде, а?
Джесс пулей вылетела за дверь, чувствуя, что сердце ее громыхает похлеще бас-гитары в ансамбле «Роллинг Стоунз». Плотнее запахнув пальто, она побежала по улице, опустив голову, не отрывая глаз от булыжной мостовой. Краска стыда заливала лицо. Ну почему все они мешают ее с грязью? Сначала папа, потом кухарка, а теперь этот почтальон. Скоро весь город узнает, кто она такая и что собой представляет! И никому нет дела до того, что они с Ричардом любили друг друга, по-настоящему любили. Джесс бежала по улице, думая лишь об одном — поскорее добраться до своей комнаты, запереться в ней и не выходить до тех пор, пока Ричард за ней не приедет. Слезы застилали глаза, она бежала, не разбирая дороги, пока не наткнулась на какого-то человека.
— Вот вы где, мисс Джесс, а я вас искал! — проговорил тот, схватив ее за плечи.
Джесс подняла голову — над ней было знакомое черное лицо Попа Хайнса.
— Моя половина видела, как вы выходили из дома с письмом в руке. И я подумал, что вы пойдете сюда.
Джесс заплакала.
— Ну полно, полно… — проговорил Поп, ласково обняв ее за плечи. — Все будет хорошо. Я отвезу вас домой.
Пойдемте в машину.
Но она продолжала плакать — стыдно было, что так глупо попалась.
— Не нужно плакать, — продолжал успокаивать ее Поп. — Никто на вас не сердится. Просто в следующий раз говорите, куда вы уходите. Вы ведь совсем крошка, мало ли что может случиться.
Все еще всхлипывая, Джесс села в машину. Она плакала не оттого, что ее будут ругать, вовсе нет, а потому, что поняла важное для себя: вызволить ее из Ларчвуда Ричарду будет не так просто, как она думала вначале.
СЬЮЗЕН
Был понедельник, 3 июня 1968 года, Сьюзен Левин сидела в красном пластиковом кресле за столиком кафе и медленно размешивала сахар в толстой фарфоровой кружке. Напротив нее сидел Дэвид, которого она любила почти год, а теперь разлюбила. Ей почти удалось убедить себя в этом.— Мне наплевать, что на следующей неделе мы оканчиваем институт, — медленно проговорила она. — Думаю, все можно обсудить и теперь.
Глаза Дэвида за толстыми стеклами очков в тонкой металлической оправе казались совсем рядом.
— Я люблю тебя, Сьюзен, — тихо сказал он. — У нас с тобой впереди много важных дел. Взять хотя бы кампанию в поддержку Кеннеди. Я считал, что этим летом мы займемся ею вплотную. Неужели тебя это больше не волнует?
Сьюзен напряглась, однако упрямо проговорила:
— Признаться, не очень. Я тебя тоже любила, но теперь, когда мы оканчиваем нашу альма-матер, пора бы остепениться. А Боб Кеннеди и без моей поддержки обойдется.
Завтра он одержит победу в Калифорнии, а потом — во всей стране и станет президентом.
— Но он только что проиграл в Орегоне! Маккарти наступает ему на пятки, и Кеннеди, как никогда, нужна наша поддержка. Господи, что с тобой происходит?!
Сьюзен закурила вторую сигарету и поправила очки на своем длинном, с горбинкой носу. Было бы здорово, если бы Дэвид отпустил ее без всяких объяснений, так просто от него не отделаться. Он должен непременно докопаться до истины. А как глубоко он умеет чувствовать… Вот этим-то он ее и привлек.
— Что ты собираешься делать? — спрашивал между тем Дэвид. — Сжечь свою карточку студента Демократического общества и сбежать в уютное, тепленькое родительское гнездышко?
Говорил он быстро, взволнованно. Слова Сьюзен задели его за живое, она физически ощущала, как он страдает.
— А может, ты хочешь собрать свои вещички и забиться в какую-нибудь дыру, а там размышлять о бренности всего земного? Так что ты надумала? Выкладывай! Как будешь жить дальше? Неужели тебе безразлично, что война во Вьетнаме продолжается, что нужно что-то предпринимать, чтобы ее остановить?
— Я тоже против войны, как и ты, и тебе это отлично известно! — вспылила Сьюзен. — Если я не хочу тебя больше видеть, это еще не значит, что я стала смотреть на жизнь по-другому. Не смей так думать!
Дэвид покачал головой и почесал свою рыжевато-каштановую бородку.
— А как же сидячая забастовка? — тихо спросил он дрожащим голосом.
Бастовали студенты в апреле. В тот день Сьюзен впервые почувствовала тошноту, которая и сейчас подкатила к горлу. Тогда она подумала, что недомогание вызвано бессонными ночами, проведенными на сыром бетонном полу в административном здании Колумбийского университета, сухомяткой, куревом до одури, — тут кого угодно затошнит. Но через несколько дней Сьюзен поняла, что беременна.
— И наши требования были частично удовлетворены, — продолжал Дэвид. — И мы с тобой радовались этому.
Он был прав: администрация прекратила строительство новой гимназии, земля возвращена в безраздельное пользование детям Гарлема. Непривилегированный класс получил в свое владение участок для игр. Права власть имущих были, таким образом, урезаны.
Потянувшись через стол, Дэвид взял ее за руку.
— Помнишь, как мы радовались, когда победили?
Еще бы! Сьюзен прекрасно это помнила. Вместе с другими студентами — членами Демократического общества они не выпускали декана из кабинета целые сутки. Она помнила, как Дэвид радостно сжал ее в своих объятиях, когда их требования были наконец удовлетворены. Помнила, как он был разочарован, когда им было объявлено, что институт и впредь будет поддерживать связь с неким военным ведомством, определяющим политику в отношении Вьетнама. Внутренние дела — одно дело, внешние — другое. А война — как священная корова, которую трогать запрещено. Чуть позже этой ночью, когда они с Дэвидом голышом лежали на матрасе на полу в его комнате, они торжественно поклялись друг другу, что не успокоятся до тех пор, пока не добьются равных прав для всех членов общества и пока не будут выведены войска из Вьетнама.
— Помню, — прошептала Сьюзен.
— Неужели ты не понимаешь, как мы подходим друг другу? — спросил он.
— Подходим для чего?
Как и Дэвид, Сьюзен не придавала никакого значения законному браку. Женитьбу они считали уделом родителей, а девиз их поколения — свобода, свобода во всем, и в любви тоже. Сьюзен нужно было разлюбить Дэвида до того, как забеременеть от него.
Он выпустил ее руку, пригладил свои длинные волосы.
— Для всего!
Сьюзен отхлебнула кофе — холодный. Внутри была пустота. Лицо Дэвида исказилось от боли, но это ее почему-то не тронуло. Почему она разлюбила его? Когда это случилось? Сьюзен прекрасно знала… Она перестала любить Дэвида, когда обнаружила, что беременна. Именно тогда она поняла, что если у парня с девушкой должен появиться на свет ребенок, они обязаны пожениться. Такое уж она получила воспитание, и от него не избавиться никакими силами. Проще было разлюбить Дэвида, чем ломать себе голову над такой чепухой, как замужество. Сьюзен также опасалась поступков Дэвида, большого приверженца свободы, если он узнает о ребенке. Что он сделает, Сьюзен, правда, не знала, но догадывалась: что-то такое, о чем она позже будет горько сожалеть. Да, перестать любить его было гораздо проще.
— О Боже, — прошептал он. — А я думал, ты меня любишь.
Сьюзен молча смотрела на свою чашку.
Дэвид встал и, вытащив из кармана своих выцветших расклешенных джинсов смятый доллар, бросил его на стол, откинув со лба свои длинные волосы.
— Желаю тебе счастья, Сьюзен, — проговорил он и поднял вверх два пальца. — И мира.
Он вышел из кафе, оставив Сьюзен в своей прошлой жизни.
Два дня спустя ранним утром за три тысячи миль отсюда было совершено покушение на Роберта Кеннеди. Сьюзен вышла из душа, когда по радио сообщили эту ужасную новость. У нее тут же онемели руки и ноги, и она бессильно прислонилась к стене, ловя воздух пересохшим ртом.
«Этого не может быть… Этого не может быть…» — вновь и вновь повторяла она про себя.
— Состояние здоровья сенатора критическое… — продолжал диктор. — Он только что добился убедительной победы на первоначальных выборах в штате Калифорния…
Не осознавая, что делает, Сьюзен сбросила халат и стояла теперь голая, дрожа от холода. Она вдруг почувствовала тошноту. Сейчас она должна срочно разыскать Дэвида.
Сьюзен бросилась было к двери, но остановилась.
Ведь она его больше не любит!
Тошнота усилилась, из глаз хлынули слезы.
«Ты носишь его ребенка, но его больше не любишь, — уговаривала она себя. — Разве ты забыла, что так будет лучше для всех?»
Сьюзен представила себе лицо Дэвида. Как сверкали его глаза только при одном упоминании имени Кеннеди!
Бобби Кеннеди… Спаситель человечества…
Обхватив себя руками, Сьюзен зарыдала, понимая, что любит Дэвида и никогда не переставала его любить. И сейчас он нужен ей и ее ребенку. Да и ему самому без нее не обойтись, Сьюзен это точно знала.
Она заметалась по комнате, натянула на себя потрепанные джинсы и старенький свитерок и выбежала из общежития.
Комната Дэвида находилась по другую сторону студенческого городка. Может, он еще спит.
Сьюзен бежала, не чуя под собой ног. Влажные волосы лезли в глаза, сандалии гулко шлепали по земле. Студенты собирались маленькими группками. «Уже знают, — подумала она. — А скоро узнает весь мир».
Добежав до тротуара, она неловко зацепилась за бордюр и упала на асфальт. Большой палец ноги пронзила острая боль. Кое-как поднявшись, Сьюзен оглядела ногу: из пальца шла кровь, ноготь был до половины сорван. Закрыв лицо руками, Сьюзен зарыдала.