Страница:
– Сдается мне, мистер Хэтч, вы хотели забрать свой «мерседес», – сказал ему Мьюллен. Что-то проворчав, Хэтч ретировался. Мьюллен вместе со мной забрался на заднее сиденье. Роули сел рядом с Трехэфтом, поерзал, устраиваясь на переднем пассажирском месте, обернулся ко мне и оскалился: – Что вы там искали? Ваша подружка леди Д. Э. дала вам перечень документов?
– Это был не я, лейтенант, – ответил я.
– Вы ж компьютерщик?
– Я знаю, как создавать программы. Если и существует то, в чем можно обвинить Стюарта Хэтча, то мне это неведомо, да и не такой он дурак, чтобы хранить компромат на жестком диске.
– Так, а теперь давайте успокоимся, – сказал Мьюллен, – и очень постараемся, чтобы все у нас прошло гладко.
Роули нажал на кнопку вызова лифта; в знакомом коридоре собрались несколько пар. Я чувствовал себя так, будто время вернулось назад: все, даже посетители в своих шортах и футболках, выглядели абсолютно так же, как и в прошлый раз. Стоявшие рядом с нами люди узнавали Стюарта Хэтча. Как кинозвезда, он явно привык к этому. Купаясь в лучах славы Хэтча, мы прошествовали через распахнувшиеся настежь двери. Сестра Цвик вытаращила глаза на Хэтча и часто-часто заморгала, увидев меня, однако вместо того, чтобы отправить нас мыть руки, она выметнулась из-за конторки и повела нас в дальний конец палаты.
Желтая лента преграждала вход в бокс, где прежде томился презренный Клайд Прентисс. Подсохшие лужицы крови заляпали пол. Я спросил, что случилось.
– Это было ужасно, – сказала сестра Цвик. – Мистер Данстэн, я так сожалею о вашей матери…
К нам подошла Джун Кук и спросила:
– Как я понимаю, вы к мистеру Сойеру? Я бы хотела узнать, с какой целью.
– Мы хотим, чтобы он взглянул на мистера Данстэна, – сказал Мьюллен.
Старшая сестра нерешительно покачала головой.
– Состояние мистера Сойера стабильное, однако вследствие сильного удара у него по-прежнему двоится в глазах. Я настоятельно советую вам подождать еще двадцать четыре часа.
– А мой врач утверждает, что он достаточно здоров, чтобы провести опознание, – заявил Хэтч. – Полагаю, вы знаете, кто я. Также думаю, вам знакома репутация доктора Диэборна.
Джун Кук осталась такой же отважной, какой я ее помнил:
– Полагаю, любой на этом этаже знает вас, мистер Хэтч. И я глубоко уважаю доктора Диэборна, однако его вывод был сделан на основании телефонного разговора.
– Который позволил ему заключить, что Сойер в состоянии участвовать в процедуре опознания.
Глаза Джун Кук метнулись ко мне, затем – назад, к Хэтчу:
– Можете провести с моим пациентом десять минут. Однако если он произведет опознание в его теперешнем состоянии, мне придется сообщить об этом в суде.
Хэтч улыбнулся.
Я спросил ее, что случилось с Клайдом Прентиссом.
– Мистер Прентисс скончался от ножевых ран, – сказала она. – Никто ничего не видел. Друзья мистера Хэтча в полиции, похоже, так же озадачены происшедшим, как и все мы.
– Подумать только, образцовая больница и – такое, – покачал головой Хэтч.
Джун Кук прошла за ширму. Трехэфт подчинился беззвучной команде Мьюллена и остался снаружи, когда сестра выглянула и помахала нам рукой.
Лежавший в постели старик встретил наше вторжение взглядом блестящих глаз, окруженных синяками и кровоподтеками. Конусообразная конструкция была прилеплена пластырем над его носом, а рот напоминал перевернутую букву «U». Он вертел глазами, наблюдая за тем, как Мьюллен и я подходили с одной стороны кровати, а Хэтч и Роули – с другой. Интересно, подумал я, сколько человек он видит.
– Спасибо, что навестили, мистер Хэтч.
Хэтч попытался потрепать его по руке. Сойер убрал руку.
– Пару часов назад я говорил с вашим врачом. Он хочет, чтобы я поехал в Лаундэйл, но единственное, куда я хочу поехать, – это домой. Знаете, сколько в сутки стоит место в этом отделении?
– Эрл, о ваших расходах позаботимся мы, – сказал Хэтч. – Ни о чем не беспокойтесь. Мы что-нибудь придумаем.
– У меня нет медицинской страховки и пенсионного плана[44]. Если вы, как говорите, готовы что-нибудь придумать, давайте это обсудим сейчас, при свидетелях. Откуда мне знать, может, я вас больше никогда не увижу?
– Эрл, сейчас не время о работе. – Хэтч ухмыльнулся двум копам. – Мы хотели бы, чтоб вы взглянули на человека в голубой рубашке, что с другого бока кровати, и сказали нам, что вы его узнаете.
– Вы употребили слово «работа», – сказал Сойер. – Учитывая, что меня ранили на работе, о чем речь? Вы согласились покрыть медицинские издержки. Лучше было б, конечно, договориться о медицинской страховке, однако я не жалуюсь. По правде говоря, я очень благодарен.
– Спасибо, – сказал Хэтч. – Итак, приступим к делам насущным?
– Дела насущные – это то, о чем я вам сейчас толкую. Я пятнадцать лет отдал вам, а потом является какой-то тип и, мать-перемать, выбивает из меня дух вон. Мне шестьдесят пять. Знаете, как было бы по справедливости? Пожизненная пенсия в размере семидесяти пяти процентов от моего оклада.
– Эрл, мы не можем…
– Есть другой вариант. Единовременная выплата в двадцать пять тысяч долларов. Думаю, вам это по карману.
Хэтч поднял глаза к матовому потолку палаты.
– Знаете, Эрл, я, честно говоря, не готов к переговорам такого рода. – Он вздохнул. Мьюллен и Роули глядели на него. – Если вы думаете, что подобное соглашение вас устроит, считайте, что оно достигнуто. Это наименьшее, чем я мог бы отблагодарить вас за все годы службы.
Сойер кивнул ему:
– Я рад, что мы договорились, мистер Хэтч. Вы оплачиваете мои медицинские счета, а чек на двадцать пять тысяч будет меня дожидаться на столе в вашей приемной… Когда же? В воскресенье? Нет, в среду утром.
Сдаваясь, Хэтч поднял руки:
– Эрл, мне бы следовало взять вас в свою команду. Хорошо, в среду утром.
– Я был в вашей команде, мистер Хэтч. За это вы мне и платите. Кого я должен опознать? Его?
Хэтч отошел от кровати, качая головой. Мьюллен сказал:
– У вас была возможность хорошенько рассмотреть его, Эрл, но мне бы хотелось, чтобы вы еще раз сделали это и сказали нам, напоминает ли он человека, напавшего на вас в «Доме Кобдена».
Эрл Сойер, прищурившись, взглянул на меня:
– Подойдите ближе.
Из темных гнезд, окруженных кровоподтеками, глаза старика сверкали злобой:
– Нагнитесь.
Я склонился над ним.
– Это с тобой я разговаривал пару дней назад? Когда открывал дверь?
– В пятницу вечером, – кивнул я.
– Мистер Хэтч дал согласие на наш с ним уговор, слышал?
– Слышал.
– Это не он, – сказал Эрл. – Я же говорил вам, я едва разглядел того парня. Однако это другой.
– У вас двоится в глазах? – спросил Роули.
– Значит, я вижу двух других парней. А еще я вижу двух вас, однако знаю наверняка, что вы сукин сын по имени Роули.
– Эрл ломает комедию, – подал голос Хэтч. – У него не зрение не в порядке. Он заставил нас сюда притащиться, чтобы выторговать себе пенсию.
– Он видит достаточно, чтобы снять подозрения с мистера Данстэна, – возразил Мьюллен.
– Вы не могли бы позвать медсестру? Мистер Хэтч, я хотел бы, чтобы вы подписали письменное соглашение.
Когда я вышел из бокса, Джун Кук коротко победно улыбнулась мне и сказала:
– Я слышала требование пациента. – Она наклонилась над листком бумаги и достала ручку из кармана зеленой рубашки.
Пока Хэтч отказывался от двадцати пяти тысяч долларов в пользу Эрла, мы вчетвером пошли к выходу из отделения. Я вновь взглянул на залитый кровью пол в опечатанном боксе Прентисса. Все напоминало мне услышанное в последние дни, но что конкретно – припомнить не удавалось. Мьюллен тоже смотрел на пятна крови, и я спросил, как скоро его люди закончат работу.
– Здесь, что ли? – переспросил он. – Роули, мы тут закончили?
– Я пришлю человека, – буркнул тот.
– Суконная Башка Спелвин, – сказал я. – Не зря мне показалось, что все это что-то напоминает.
Капитан Мьюллен медленно повернул голову и взглянул на меня с плохо скрываемым изумлением.
– О чем это вы? – спросил Роули.
– Старая песенка, но еще популярная. – Мьюллен продолжал изумленно смотреть на меня. – Ну-ка, ну-ка, поподробнее?
– Кажется, это Спелвина прирезали в его собственной камере? И убийцу не заметили ни охрана, ни остальные заключенные.
– Хитро сработано, а? – сказал Мьюллен.
– Странное дело, все шито-крыто. Вы закрыли его как самоубийство, правильно?
– Именно так оно и было закрыто, – ответил Мьюллен, по-прежнему не сводя с меня глаз.
Откинув полог бокса, вышел Стюарт Хэтч. Ею лицо было каменным от ярости. Пока ждали лифта, все молчали, и это арктическое безмолвие продолжалось, пока мы спускались бок о бок с незнакомыми попутчиками на первый этаж.
Вместо того чтобы рвануться из лифта через стоящих перед ним людей, Хэтч подождал, пока они выйдут, и кивнул мне, чтобы я шел первым. Я было подумал, что он собирается вернуться и разорвать подписанный договор, однако, дождавшись, пока лифт опустел, Хэтч вышел в коридор. На мгновение он прижал ладони к лицу, словно пряча в них гнев или пытаясь его удержать.
Хэтч опустил руки. Глубоко вздохнул:
– Никак не ожидал такого от старого ублюдка.
Его лицо исказилось усмешкой, и он хихикнул. И тут же безудержно расхохотался. Я бы не так поразился, начни он раздавать направо и налево стодолларовые банкноты. Следом начали хохотать и мы все. Трехэфт гоготал низким басом, Роули вносил вклад монотонным звуками, напоминавшим первые прикосновения ребенка смычком к скрипке.
– Старина Эрл, – выдавил Хэтч, задыхаясь от смеха – Он надул меня! Он – партизан! – Откинув голову, Хэтч разразился новым приступом хохота.
Должен признаться, это разоружило и успокоило меня. Несмотря на все, что я знал или думал о Стюарте Хэтче, в этот момент я не мог не симпатизировать ему. Его способность смеяться над самим собой переводила этого человека в категорию совершенно иную, чем та, к которой принадлежали надутые гады типа Гринвилла Милтона.
Хэтч вытер глаза тыльной стороной ладони, все еще вздрагивая от смеха:
– Ладно. Век живи – век учись. Могу отвезти мистера Данстэна домой. Вам, ребята, еще работать, а мне – по пути.
Когда мы все вышли через вращающуюся дверь, Мьюллен вопросительно взглянул на меня, и я ответил:
– Конечно, почему бы нет?
Стюарт Хэтч открыл правую дверь своего «мерседеса» и галантным жестом руки пригласил садиться.
66
– Это был не я, лейтенант, – ответил я.
– Вы ж компьютерщик?
– Я знаю, как создавать программы. Если и существует то, в чем можно обвинить Стюарта Хэтча, то мне это неведомо, да и не такой он дурак, чтобы хранить компромат на жестком диске.
– Так, а теперь давайте успокоимся, – сказал Мьюллен, – и очень постараемся, чтобы все у нас прошло гладко.
Роули нажал на кнопку вызова лифта; в знакомом коридоре собрались несколько пар. Я чувствовал себя так, будто время вернулось назад: все, даже посетители в своих шортах и футболках, выглядели абсолютно так же, как и в прошлый раз. Стоявшие рядом с нами люди узнавали Стюарта Хэтча. Как кинозвезда, он явно привык к этому. Купаясь в лучах славы Хэтча, мы прошествовали через распахнувшиеся настежь двери. Сестра Цвик вытаращила глаза на Хэтча и часто-часто заморгала, увидев меня, однако вместо того, чтобы отправить нас мыть руки, она выметнулась из-за конторки и повела нас в дальний конец палаты.
Желтая лента преграждала вход в бокс, где прежде томился презренный Клайд Прентисс. Подсохшие лужицы крови заляпали пол. Я спросил, что случилось.
– Это было ужасно, – сказала сестра Цвик. – Мистер Данстэн, я так сожалею о вашей матери…
К нам подошла Джун Кук и спросила:
– Как я понимаю, вы к мистеру Сойеру? Я бы хотела узнать, с какой целью.
– Мы хотим, чтобы он взглянул на мистера Данстэна, – сказал Мьюллен.
Старшая сестра нерешительно покачала головой.
– Состояние мистера Сойера стабильное, однако вследствие сильного удара у него по-прежнему двоится в глазах. Я настоятельно советую вам подождать еще двадцать четыре часа.
– А мой врач утверждает, что он достаточно здоров, чтобы провести опознание, – заявил Хэтч. – Полагаю, вы знаете, кто я. Также думаю, вам знакома репутация доктора Диэборна.
Джун Кук осталась такой же отважной, какой я ее помнил:
– Полагаю, любой на этом этаже знает вас, мистер Хэтч. И я глубоко уважаю доктора Диэборна, однако его вывод был сделан на основании телефонного разговора.
– Который позволил ему заключить, что Сойер в состоянии участвовать в процедуре опознания.
Глаза Джун Кук метнулись ко мне, затем – назад, к Хэтчу:
– Можете провести с моим пациентом десять минут. Однако если он произведет опознание в его теперешнем состоянии, мне придется сообщить об этом в суде.
Хэтч улыбнулся.
Я спросил ее, что случилось с Клайдом Прентиссом.
– Мистер Прентисс скончался от ножевых ран, – сказала она. – Никто ничего не видел. Друзья мистера Хэтча в полиции, похоже, так же озадачены происшедшим, как и все мы.
– Подумать только, образцовая больница и – такое, – покачал головой Хэтч.
Джун Кук прошла за ширму. Трехэфт подчинился беззвучной команде Мьюллена и остался снаружи, когда сестра выглянула и помахала нам рукой.
Лежавший в постели старик встретил наше вторжение взглядом блестящих глаз, окруженных синяками и кровоподтеками. Конусообразная конструкция была прилеплена пластырем над его носом, а рот напоминал перевернутую букву «U». Он вертел глазами, наблюдая за тем, как Мьюллен и я подходили с одной стороны кровати, а Хэтч и Роули – с другой. Интересно, подумал я, сколько человек он видит.
– Спасибо, что навестили, мистер Хэтч.
Хэтч попытался потрепать его по руке. Сойер убрал руку.
– Пару часов назад я говорил с вашим врачом. Он хочет, чтобы я поехал в Лаундэйл, но единственное, куда я хочу поехать, – это домой. Знаете, сколько в сутки стоит место в этом отделении?
– Эрл, о ваших расходах позаботимся мы, – сказал Хэтч. – Ни о чем не беспокойтесь. Мы что-нибудь придумаем.
– У меня нет медицинской страховки и пенсионного плана[44]. Если вы, как говорите, готовы что-нибудь придумать, давайте это обсудим сейчас, при свидетелях. Откуда мне знать, может, я вас больше никогда не увижу?
– Эрл, сейчас не время о работе. – Хэтч ухмыльнулся двум копам. – Мы хотели бы, чтоб вы взглянули на человека в голубой рубашке, что с другого бока кровати, и сказали нам, что вы его узнаете.
– Вы употребили слово «работа», – сказал Сойер. – Учитывая, что меня ранили на работе, о чем речь? Вы согласились покрыть медицинские издержки. Лучше было б, конечно, договориться о медицинской страховке, однако я не жалуюсь. По правде говоря, я очень благодарен.
– Спасибо, – сказал Хэтч. – Итак, приступим к делам насущным?
– Дела насущные – это то, о чем я вам сейчас толкую. Я пятнадцать лет отдал вам, а потом является какой-то тип и, мать-перемать, выбивает из меня дух вон. Мне шестьдесят пять. Знаете, как было бы по справедливости? Пожизненная пенсия в размере семидесяти пяти процентов от моего оклада.
– Эрл, мы не можем…
– Есть другой вариант. Единовременная выплата в двадцать пять тысяч долларов. Думаю, вам это по карману.
Хэтч поднял глаза к матовому потолку палаты.
– Знаете, Эрл, я, честно говоря, не готов к переговорам такого рода. – Он вздохнул. Мьюллен и Роули глядели на него. – Если вы думаете, что подобное соглашение вас устроит, считайте, что оно достигнуто. Это наименьшее, чем я мог бы отблагодарить вас за все годы службы.
Сойер кивнул ему:
– Я рад, что мы договорились, мистер Хэтч. Вы оплачиваете мои медицинские счета, а чек на двадцать пять тысяч будет меня дожидаться на столе в вашей приемной… Когда же? В воскресенье? Нет, в среду утром.
Сдаваясь, Хэтч поднял руки:
– Эрл, мне бы следовало взять вас в свою команду. Хорошо, в среду утром.
– Я был в вашей команде, мистер Хэтч. За это вы мне и платите. Кого я должен опознать? Его?
Хэтч отошел от кровати, качая головой. Мьюллен сказал:
– У вас была возможность хорошенько рассмотреть его, Эрл, но мне бы хотелось, чтобы вы еще раз сделали это и сказали нам, напоминает ли он человека, напавшего на вас в «Доме Кобдена».
Эрл Сойер, прищурившись, взглянул на меня:
– Подойдите ближе.
Из темных гнезд, окруженных кровоподтеками, глаза старика сверкали злобой:
– Нагнитесь.
Я склонился над ним.
– Это с тобой я разговаривал пару дней назад? Когда открывал дверь?
– В пятницу вечером, – кивнул я.
– Мистер Хэтч дал согласие на наш с ним уговор, слышал?
– Слышал.
– Это не он, – сказал Эрл. – Я же говорил вам, я едва разглядел того парня. Однако это другой.
– У вас двоится в глазах? – спросил Роули.
– Значит, я вижу двух других парней. А еще я вижу двух вас, однако знаю наверняка, что вы сукин сын по имени Роули.
– Эрл ломает комедию, – подал голос Хэтч. – У него не зрение не в порядке. Он заставил нас сюда притащиться, чтобы выторговать себе пенсию.
– Он видит достаточно, чтобы снять подозрения с мистера Данстэна, – возразил Мьюллен.
– Вы не могли бы позвать медсестру? Мистер Хэтч, я хотел бы, чтобы вы подписали письменное соглашение.
Когда я вышел из бокса, Джун Кук коротко победно улыбнулась мне и сказала:
– Я слышала требование пациента. – Она наклонилась над листком бумаги и достала ручку из кармана зеленой рубашки.
Пока Хэтч отказывался от двадцати пяти тысяч долларов в пользу Эрла, мы вчетвером пошли к выходу из отделения. Я вновь взглянул на залитый кровью пол в опечатанном боксе Прентисса. Все напоминало мне услышанное в последние дни, но что конкретно – припомнить не удавалось. Мьюллен тоже смотрел на пятна крови, и я спросил, как скоро его люди закончат работу.
– Здесь, что ли? – переспросил он. – Роули, мы тут закончили?
– Я пришлю человека, – буркнул тот.
– Суконная Башка Спелвин, – сказал я. – Не зря мне показалось, что все это что-то напоминает.
Капитан Мьюллен медленно повернул голову и взглянул на меня с плохо скрываемым изумлением.
– О чем это вы? – спросил Роули.
– Старая песенка, но еще популярная. – Мьюллен продолжал изумленно смотреть на меня. – Ну-ка, ну-ка, поподробнее?
– Кажется, это Спелвина прирезали в его собственной камере? И убийцу не заметили ни охрана, ни остальные заключенные.
– Хитро сработано, а? – сказал Мьюллен.
– Странное дело, все шито-крыто. Вы закрыли его как самоубийство, правильно?
– Именно так оно и было закрыто, – ответил Мьюллен, по-прежнему не сводя с меня глаз.
Откинув полог бокса, вышел Стюарт Хэтч. Ею лицо было каменным от ярости. Пока ждали лифта, все молчали, и это арктическое безмолвие продолжалось, пока мы спускались бок о бок с незнакомыми попутчиками на первый этаж.
Вместо того чтобы рвануться из лифта через стоящих перед ним людей, Хэтч подождал, пока они выйдут, и кивнул мне, чтобы я шел первым. Я было подумал, что он собирается вернуться и разорвать подписанный договор, однако, дождавшись, пока лифт опустел, Хэтч вышел в коридор. На мгновение он прижал ладони к лицу, словно пряча в них гнев или пытаясь его удержать.
Хэтч опустил руки. Глубоко вздохнул:
– Никак не ожидал такого от старого ублюдка.
Его лицо исказилось усмешкой, и он хихикнул. И тут же безудержно расхохотался. Я бы не так поразился, начни он раздавать направо и налево стодолларовые банкноты. Следом начали хохотать и мы все. Трехэфт гоготал низким басом, Роули вносил вклад монотонным звуками, напоминавшим первые прикосновения ребенка смычком к скрипке.
– Старина Эрл, – выдавил Хэтч, задыхаясь от смеха – Он надул меня! Он – партизан! – Откинув голову, Хэтч разразился новым приступом хохота.
Должен признаться, это разоружило и успокоило меня. Несмотря на все, что я знал или думал о Стюарте Хэтче, в этот момент я не мог не симпатизировать ему. Его способность смеяться над самим собой переводила этого человека в категорию совершенно иную, чем та, к которой принадлежали надутые гады типа Гринвилла Милтона.
Хэтч вытер глаза тыльной стороной ладони, все еще вздрагивая от смеха:
– Ладно. Век живи – век учись. Могу отвезти мистера Данстэна домой. Вам, ребята, еще работать, а мне – по пути.
Когда мы все вышли через вращающуюся дверь, Мьюллен вопросительно взглянул на меня, и я ответил:
– Конечно, почему бы нет?
Стюарт Хэтч открыл правую дверь своего «мерседеса» и галантным жестом руки пригласил садиться.
66
Мы выехали с территории больницы, как пара старых друзей. Хэтч улыбался, и глаза его лучились спокойным весельем. Машина набирала ход по улице с солидной непринужденностью, мне уже знакомой.
– Вам понравилась эта красавица, а? – спросил Хэтч. – Каждый раз, садясь за руль, я вспоминаю, какое наслаждение – ехать на ней.
– Если вам в сторону улицы Паромщика, можно там меня и высадить. Нет нужды везти меня к пансионату.
– А давайте немного покатаемся. Может, это даст нам возможность получше узнать друг друга. Заодно поговорим, если вы, конечно, не против.
– Если вам так хочется. – Я мысленно собрался.
– О, очень хочется! – Он вновь улыбнулся мне, глаза его блестели. – И хочется вам показать кое-что. На месте будем минут через двадцать.
– О чем вы?
– Придется вам потерпеть, а то сюрприза не получится. Можете уделить мне немного времени?
– Могу, если только вы не высадите меня в чистом поле и не достанете пистолет.
Перед нами тянулась почти пустая улица и горели пять зеленых огней светофоров. Хэтч подмигнул мне.
– Смотрите.
Он едва коснулся акселератора, и машина, задумавшись на десятую долю секунды, рванулась вперед. Я внимательно наблюдал, как стрелка спидометра плавно миновала отметку в шестьдесят миль еще до того, как мы проскочили первый светофор. Стрелка продолжала ползти вверх, когда мелькнул второй. Ветер, рвущийся нам навстречу, пригнул кончики волос Хэтча как минимум на восьмую часть дюйма назад. Он удерживал машину на восьмидесяти, когда мелькнул четвертый перекресток, и плавно сбавил скорость до тридцати только для того, чтобы вовремя миновать пятый и свернуть направо на Торговую. Волосы его распрямились.
– Эту малышку можно разогнать до ста десяти миль и только тогда заметишь, что вроде бы ускоряешься.
– Стюарт, поскольку обстановка располагает к разговору, – начал я, – можно мне задать вам пару вопросов?
– Сколько угодно.
– Между нами: лейтенант Роули – ваш человек в полицейском управлении?
– Лейтенант Роули трудится на благо города Эджертона. Этот человек – преданный государственный служащий. Его обостренное чувство справедливости порой ему вредит, однако Роули выполняет свой долг.
– И вы не просили его вышвырнуть меня из города?
– Да бог с вами.
– И вы понимаете, что к случившемуся в вашем доме я не имею никакого отношения?
– По правде говоря, я успокоился. Теперь мне не надо ломать голову, как вам удалось пробраться туда. В доме установлена самая навороченная сигнализация, какую только можно вообразить. Снаружи невозможно обойти датчики давления, электронные лучи и обезвредить контакт-детали – это по силам только работнику компании, поставившей охранную систему. Ладно, взломщика мы поймаем, вот только разбитые компьютеры не вернешь. – Хэтч пытливо посмотрел на меня. – Вы случаем в этих делах не эксперт?
– Эксперт – слишком сильно сказано.
– Хотите заработать десять тысяч долларов за неделю? Похоже, половина файлов на винчестерах утеряна, а мне надо их восстановить. Все, чего я от вас попрошу, – конфиденциальности. Работы на неделю, не больше. Если управитесь за день-два – оплата та же. Как, интересно звучит?
– Звучит здорово, – кивнул я. – Но ответ мой: «Нет».
– Могу спросить – почему?
– Я не желаю вам ничего плохого – просто не хочу числиться в ведомости на зарплату у Хэтча.
– Жаль. Шансов, правда, у меня было мало… Тем не менее очень жаль.
Мы быстро миновали южную часть делового района, повернули к западу и въехали в район города, который я никогда прежде не видел. Границы кварталов, очерченные деревянными домами с облупившейся краской, убегали к заросшим бейсбольным площадкам и гниющим зрительским скамейкам. За следующим подъемом несколько женщин устало тащились по пыльным тропинкам трейлерного парка. Голый по пояс мальчонка целился в нас из игрушечного ружья из-под безвольно обвисшего флага Конфедерации.
– Значит, вам понравилась моя машинка? – спросил Хэтч.
– Да, удивительно послушная.
– А моя жена? – оскалился Хэтч. На этот раз свет в его глазах был по-прежнему веселым, но совсем не спокойным. – Про нее вы могли бы сказать «удивительно послушная»? Плавно ускоряется? Замечательно сконструирована?
– Не надо, Стюарт, – попросил я. – К вашему браку я не имею никакого отношения.
– Вы согласитесь, не правда ли, что жена моя невероятно привлекательная женщина? Даже красивая женщина? Лакомый кусочек?
– Да, она привлекательна. Но если вы наняли человека ходить за ней по пятам с камерой – мне жаль вас.
– Не судите меня строго, – сказал он. – А ведь вы наверняка гадаете, зачем такая женщина вышла замуж за меня. В конце концов, я богат, но не сказочно, я на двенадцать лет старше ее, я живу в каком-то богом забытом городке на Среднем Западе. Я прав?
– Да, кое-что из этого приходило мне в голову.
– Конечно приходило. Если б не приходило, она бы вас не подцепила. А между нами: она ведь в постели не высший класс, а? Что касается исполнения и самоотдачи, эта машинка доставляет удовольствия куда больше. Моя жена слишком эгоистична, чтобы быть хорошей партнершей в постели.
– Перестаньте. Вы сами себя заводите.
– Вам следует знать, с кем вы связались. Лори совсем не такая, какой вы себе представляете. Вы для нее всего лишь очень удобный способ навредить мне. Она бессердечная стерва.
– Если она так ужасна – разведитесь с ней.
– Господи, да она сама по себе мне абсолютно безразлична! – Он рассмеялся надо мной. – Мы же не бойскауты. Мне от нее надо, чтобы она делала то, что мне надо.
– Тогда вам впору ходить в набедренной повязке и с дубиной в руке.
– Бог ты мой, – воскликнул он. – Феминист! Моя дорогая женушка говорила вам что-нибудь об опеке?
– Какой опеке?
– Давайте выясним, что она сообщила о себе. Она рассказала вам о своем прошлом, своей семье и тому подобном?
– Кое-что, – сказал я.
– Занимательная история, не правда ли? Я не перестаю восторгаться.
Справа от дороги полого опускался голый коричневый склон холма. Слева, поодаль, маленькие ранчо стояли на наделах в четверть акра. Каждое второе казалось нежилым. Стюарт вырулил на обочину, выключил двигатель и развернулся на сиденье ко мне.
– Я так понял, вы слышали об Иве Д'Ленси, поэте и торговце произведениями искусства, который сбежал из аристократической семьи и водил дружбу с художниками и другими представителями богемы, прежде чем приехал в Америку. Жизнь бедняги оборвалась в авиакатастрофе под Санта-Барбарой, так?
– К чему вы клоните? – спросил я.
– Настоящее имя отца Лори было Эван Дилэнси, сделано в Трентоне, Нью-Джерси. Он работал на полставки каменщиком и был большой любитель выпить. Когда ему уже никто не давал работы в родном городе, он собрался и вместе с семьей отправился в Лос-Анджелес, где занялся грабежом. И как-то раз хозяин одной винной лавки – стреляный воробей – выбил из него душу. Бай-бай, папочка!
Мамочка торговала своей задницей, жила за счет ухажеров, пока не вышла замуж за кинооператора из «Уорнер бразерс». Этого типа моя жена упоминает как кинопродюсера.
– И вы хотите, чтоб я вам поверил? – усмехнулся я.
– Хотите верьте, хотите нет, однако информация эта стоила мне больше, чем я только что выдал Эрлу Сойеру. Мама вышла за кинооператора. И что же – угадайте? Он тоже оказался хроником. Когда его уволили со студии, он стал срывать свою неудовлетворенность жизнью на женушке и падчерице – он их колотил. Лори бросила учебу в средней школе и так подсела на наркотики, что очутилась в психиатрической лечебнице. Когда ее рассудок привели в порядок, она познакомилась с замечательным старым доктором по фамилии Диринг. Диринг думал, что она несчастная заблудшая сиротка, которая заслужила передышку от невзгод. Он и его жена приютили Лори у себя. Они покупали ей дорогую одежду и отправили в частную школу, где девочка выучилась грамматике и как вести себя за столом. После окончания частной школы она сбежала в Сан-Франциско. Очень скоро она уже жила с Тедди Уэйнрайтом. Помните его?
Я знал, что Тедди Уэйнрайт играл ведущие роли в нескольких сентиментальных комедиях пятидесятых. Позднее блистал в двух телесериалах.
Что мне не было известно, так это то, что в начале семидесятых, уже более не способный найти роли в Голливуде, однако разбогатевший на вложениях в недвижимость, Уэйнрайт перебрался в Сан-Франциско, чтобы насладиться второй молодостью. Лори Дилэнси переехала вместе с ним: ему тогда был семьдесят один, ей – двадцать один. Несмотря на многочисленные измены Лори и другие ее «подарки», включая отказ выйти за него замуж, они оставались вместе еще четыре года – до самой его смерти Уэйнрайт переписал завещание: Лори он отписал две картины из своей громадной коллекции произведений искусств – Фрида Калло и Тамара де Лемпика – плюс двести пятьдесят тысяч и проживание в его доме до того момента, как она выйдет замуж. В последнем случае дом переходит к его единственному ребенку – дочери. Дочь же унаследовала большую часть имущества, включая коллекцию, в то время оцененную в пять миллионов долларов.
– Оказывается, в двадцатые годы старина Тедди купил двух Пикассо, Сезанна и Миро, а в пятидесятые куда-то их припрятал. Стоимость его коллекции подскочила до семидесяти – восьмидесяти миллионов. Наверняка Лори до сих пор клянет себя за то, что не вышла за престарелого дружка. Она было сунулась на работу в «Крон», где хотела устроиться в отделе местных новостей, но – хлоп! – нет опыта работы. Ни журналистского стажа, ни диплома – ничего. Она устроилась ассистентом видеорежиссера – девочкой на побегушках. Через год, когда я с ней познакомился, она была агентом по связям с общественностью. Лори вела себя так, будто влюбилась в меня, а вот мне и притворяться не надо было. И все было б хорошо у нас, да только выяснилось, что она не та, за кого себя выдает.
– Как скоро после свадьбы вы наняли частного детектива?
– Детектива я нанял, как только обратил на Лори внимание. И ничего ей не говорил до начала медового месяца. Бунгало на шикарном курорте на Карибском побережье. Шампанское на балконе. Лунная дорожка на волнах. «Послушай-ка, – сказал я ей, – одну потрясающую историю». Плакала она искренне. Удивительная женщина.
– Она подарила вам сына и наследника.
– Кобби вырастет отличным парнем, – Хэтч улыбнулся, – после того, как я выбью у него из головы этот музыкальный вздор и привью ему любовь к спорту.
– И ваш сын – это единственное, что удерживает вас от развода с Лори?
Улыбка Хэтча растаяла:
– Похоже, она все-таки выболтала вам семейные финансовые расклады. Что же, интересно, она вам наплела?
Я рассказал, ему то, что удалось припомнить.
– Все не так уж плохо, – сказал Хэтч. – К тридцати пяти годам Кобби получит большую сумму. Я хочу быть уверенным в том, что он будет знать, как с ней обращаться. – В глазах его сверкнули лукавые искорки. – А вы в курсе, почему мой отец вписал положение об уголовных обвинениях?
– Лори что-то упомянула о его брате.
– Брат здесь совершенно ни при чем – Искорки в глазах Стюарта не исчезли. Я понял, что он пытается очаровать меня. – Вы какого года рождения?
– Пятьдесят восьмого.
– Вы тогда были еще ребенком, а мне в шестьдесят восьмом уже исполнилось восемнадцать. – Он рассмеялся. – Выпускной курс Академии Эджертона, волосы до плеч. Я запирал дверь своей комнаты и врубал стерео на всю катушку – чтобы не слышать, как папаша выговаривает мне. «Стоунз», «Дорз», «Айрон баттерфляй», «Крим», Пол Баттерфилд. Я был ритм-гитаристом в группе «Дельта Мад». Нетрудно представить, как мы были ужасны.
– Блюз белых мальчиков.
– Блюз белых выпускников. Блюз белых среднезападных выпускников. – Он грубовато-шутливо хлопнул меня по предплечью. – Господи, какие ж мы были балбесы! По дороге в школу курили марихуану. Кайфовали с вечера четверга до утра понедельника. У нас в группе был музыкант от Бога – как же он играл блюз! Потрясающий парень, волшебник! Мы обычно выступали перед «элитными» альбертовскими студентами – сынками из состоятельных семей, которым было все до фени, кроме устойчивого ритма, а он… Это было словно слушать, как играет на гитаре Господь Бог. Вы, кстати, может, и слышали о нем. Гоут Гридвелл?
В семидесятые и в начале восьмидесятых были проданы миллионы пластинок с записями концертов с участием потрясающего гитариста Гридвелла. Всякий раз, когда мне вдруг приходилось слышать его, меня поражала мысль о том, насколько же он был лучше, чем большинство гитаристов, игравших такую музыку. Я припомнил, как, разглядывая обложку журнала «Роллинг Стоун», обратил внимание на его желто-золотистые волосы и зеленые глаза и подумал, что никогда прежде не видел такого ангелоподобного и одновременно порочного лица.
– На последнем курсе его выгнали из академии, и он рванул в Сан-Франциско. Я поинтересовался у Лори, слышала ли она когда-нибудь, как играл Гридвелл, но она и понятия о нем не имела. Для Лори любая музыка одинакова – всего лишь набор звуков. В конце концов Гридвелл стал слишком богатым и слишком знаменитым и – банальная история – спился, бедолага. Сейчас он живет в Эджертоне. Гол как сокол. Время от времени подбрасываю ему десятку-другую, но даже теперь он от меня нос воротит и смотрит свысока.
«Будь я Гридвеллом, – мелькнула мысль, – я бы так же на тебя смотрел».
– В общем, как-то раз после обеда я забыл запереть дверь своей комнаты. Сижу на полу дымлю травкой, динамики разрываются от «Jumpin' Jack Flash». Бэмс! Заявляется папаша. Кобден в ярости. Он позволяет мне ходить в школу только при условии, если я постригусь, а еще, сказал он, если у меня будут хоть какие-то проблемы с законом, я не получу по наследству ни пенни.
– Вас беспокоит процесс в Кентукки?
– Да ничего там серьезного. Через неделю уляжется и забудется. А вот это может вас заинтересовать. Вчера днем моя жена позвонила юристу, занимающемуся вопросами опеки и доверительной собственности, Паркеру Гиллеспи. Он сын Чарльза Гиллеспи, учредившего опеку. Семьдесят три года, преданный, как питбуль. Лори никогда прежде даже не интересовалась им, а тут вдруг решила заняться самообразованием. Ну-ка, скажите мне, о чем она спросила Гиллеспи?
– Откуда ж мне знать, – пожал плечами я.
– Она интересовалась пунктом, который добавил мой отец к договору: если меня признают виновным в этих преступлениях, которых, разумеется, я не совершал, то правда ли, что я лишаюсь наследства? К сожалению, ответил Гиллеспи, это решит суд, миссис Хэтч. Тогда она спросила: какова будет в этом случае позиция моего сына? Видите ли, в отсутствие любого другого наследника мужского пола мальчик наследует все имущество. А кто будет управлять имуществом, спрашивает она Это обязанность попечителя над наследственным имуществом, ответил Гиллеспи. А если случится худшее, будете ли вы продолжать управлять имуществом, мистер Гиллеспи? Гиллеспи ответил, что будет рад оказать ей всю посильную помощь. Ну, как, общая картина просматривается? Лори хочет денег.
– Вам понравилась эта красавица, а? – спросил Хэтч. – Каждый раз, садясь за руль, я вспоминаю, какое наслаждение – ехать на ней.
– Если вам в сторону улицы Паромщика, можно там меня и высадить. Нет нужды везти меня к пансионату.
– А давайте немного покатаемся. Может, это даст нам возможность получше узнать друг друга. Заодно поговорим, если вы, конечно, не против.
– Если вам так хочется. – Я мысленно собрался.
– О, очень хочется! – Он вновь улыбнулся мне, глаза его блестели. – И хочется вам показать кое-что. На месте будем минут через двадцать.
– О чем вы?
– Придется вам потерпеть, а то сюрприза не получится. Можете уделить мне немного времени?
– Могу, если только вы не высадите меня в чистом поле и не достанете пистолет.
Перед нами тянулась почти пустая улица и горели пять зеленых огней светофоров. Хэтч подмигнул мне.
– Смотрите.
Он едва коснулся акселератора, и машина, задумавшись на десятую долю секунды, рванулась вперед. Я внимательно наблюдал, как стрелка спидометра плавно миновала отметку в шестьдесят миль еще до того, как мы проскочили первый светофор. Стрелка продолжала ползти вверх, когда мелькнул второй. Ветер, рвущийся нам навстречу, пригнул кончики волос Хэтча как минимум на восьмую часть дюйма назад. Он удерживал машину на восьмидесяти, когда мелькнул четвертый перекресток, и плавно сбавил скорость до тридцати только для того, чтобы вовремя миновать пятый и свернуть направо на Торговую. Волосы его распрямились.
– Эту малышку можно разогнать до ста десяти миль и только тогда заметишь, что вроде бы ускоряешься.
– Стюарт, поскольку обстановка располагает к разговору, – начал я, – можно мне задать вам пару вопросов?
– Сколько угодно.
– Между нами: лейтенант Роули – ваш человек в полицейском управлении?
– Лейтенант Роули трудится на благо города Эджертона. Этот человек – преданный государственный служащий. Его обостренное чувство справедливости порой ему вредит, однако Роули выполняет свой долг.
– И вы не просили его вышвырнуть меня из города?
– Да бог с вами.
– И вы понимаете, что к случившемуся в вашем доме я не имею никакого отношения?
– По правде говоря, я успокоился. Теперь мне не надо ломать голову, как вам удалось пробраться туда. В доме установлена самая навороченная сигнализация, какую только можно вообразить. Снаружи невозможно обойти датчики давления, электронные лучи и обезвредить контакт-детали – это по силам только работнику компании, поставившей охранную систему. Ладно, взломщика мы поймаем, вот только разбитые компьютеры не вернешь. – Хэтч пытливо посмотрел на меня. – Вы случаем в этих делах не эксперт?
– Эксперт – слишком сильно сказано.
– Хотите заработать десять тысяч долларов за неделю? Похоже, половина файлов на винчестерах утеряна, а мне надо их восстановить. Все, чего я от вас попрошу, – конфиденциальности. Работы на неделю, не больше. Если управитесь за день-два – оплата та же. Как, интересно звучит?
– Звучит здорово, – кивнул я. – Но ответ мой: «Нет».
– Могу спросить – почему?
– Я не желаю вам ничего плохого – просто не хочу числиться в ведомости на зарплату у Хэтча.
– Жаль. Шансов, правда, у меня было мало… Тем не менее очень жаль.
Мы быстро миновали южную часть делового района, повернули к западу и въехали в район города, который я никогда прежде не видел. Границы кварталов, очерченные деревянными домами с облупившейся краской, убегали к заросшим бейсбольным площадкам и гниющим зрительским скамейкам. За следующим подъемом несколько женщин устало тащились по пыльным тропинкам трейлерного парка. Голый по пояс мальчонка целился в нас из игрушечного ружья из-под безвольно обвисшего флага Конфедерации.
– Значит, вам понравилась моя машинка? – спросил Хэтч.
– Да, удивительно послушная.
– А моя жена? – оскалился Хэтч. На этот раз свет в его глазах был по-прежнему веселым, но совсем не спокойным. – Про нее вы могли бы сказать «удивительно послушная»? Плавно ускоряется? Замечательно сконструирована?
– Не надо, Стюарт, – попросил я. – К вашему браку я не имею никакого отношения.
– Вы согласитесь, не правда ли, что жена моя невероятно привлекательная женщина? Даже красивая женщина? Лакомый кусочек?
– Да, она привлекательна. Но если вы наняли человека ходить за ней по пятам с камерой – мне жаль вас.
– Не судите меня строго, – сказал он. – А ведь вы наверняка гадаете, зачем такая женщина вышла замуж за меня. В конце концов, я богат, но не сказочно, я на двенадцать лет старше ее, я живу в каком-то богом забытом городке на Среднем Западе. Я прав?
– Да, кое-что из этого приходило мне в голову.
– Конечно приходило. Если б не приходило, она бы вас не подцепила. А между нами: она ведь в постели не высший класс, а? Что касается исполнения и самоотдачи, эта машинка доставляет удовольствия куда больше. Моя жена слишком эгоистична, чтобы быть хорошей партнершей в постели.
– Перестаньте. Вы сами себя заводите.
– Вам следует знать, с кем вы связались. Лори совсем не такая, какой вы себе представляете. Вы для нее всего лишь очень удобный способ навредить мне. Она бессердечная стерва.
– Если она так ужасна – разведитесь с ней.
– Господи, да она сама по себе мне абсолютно безразлична! – Он рассмеялся надо мной. – Мы же не бойскауты. Мне от нее надо, чтобы она делала то, что мне надо.
– Тогда вам впору ходить в набедренной повязке и с дубиной в руке.
– Бог ты мой, – воскликнул он. – Феминист! Моя дорогая женушка говорила вам что-нибудь об опеке?
– Какой опеке?
– Давайте выясним, что она сообщила о себе. Она рассказала вам о своем прошлом, своей семье и тому подобном?
– Кое-что, – сказал я.
– Занимательная история, не правда ли? Я не перестаю восторгаться.
Справа от дороги полого опускался голый коричневый склон холма. Слева, поодаль, маленькие ранчо стояли на наделах в четверть акра. Каждое второе казалось нежилым. Стюарт вырулил на обочину, выключил двигатель и развернулся на сиденье ко мне.
– Я так понял, вы слышали об Иве Д'Ленси, поэте и торговце произведениями искусства, который сбежал из аристократической семьи и водил дружбу с художниками и другими представителями богемы, прежде чем приехал в Америку. Жизнь бедняги оборвалась в авиакатастрофе под Санта-Барбарой, так?
– К чему вы клоните? – спросил я.
– Настоящее имя отца Лори было Эван Дилэнси, сделано в Трентоне, Нью-Джерси. Он работал на полставки каменщиком и был большой любитель выпить. Когда ему уже никто не давал работы в родном городе, он собрался и вместе с семьей отправился в Лос-Анджелес, где занялся грабежом. И как-то раз хозяин одной винной лавки – стреляный воробей – выбил из него душу. Бай-бай, папочка!
Мамочка торговала своей задницей, жила за счет ухажеров, пока не вышла замуж за кинооператора из «Уорнер бразерс». Этого типа моя жена упоминает как кинопродюсера.
– И вы хотите, чтоб я вам поверил? – усмехнулся я.
– Хотите верьте, хотите нет, однако информация эта стоила мне больше, чем я только что выдал Эрлу Сойеру. Мама вышла за кинооператора. И что же – угадайте? Он тоже оказался хроником. Когда его уволили со студии, он стал срывать свою неудовлетворенность жизнью на женушке и падчерице – он их колотил. Лори бросила учебу в средней школе и так подсела на наркотики, что очутилась в психиатрической лечебнице. Когда ее рассудок привели в порядок, она познакомилась с замечательным старым доктором по фамилии Диринг. Диринг думал, что она несчастная заблудшая сиротка, которая заслужила передышку от невзгод. Он и его жена приютили Лори у себя. Они покупали ей дорогую одежду и отправили в частную школу, где девочка выучилась грамматике и как вести себя за столом. После окончания частной школы она сбежала в Сан-Франциско. Очень скоро она уже жила с Тедди Уэйнрайтом. Помните его?
Я знал, что Тедди Уэйнрайт играл ведущие роли в нескольких сентиментальных комедиях пятидесятых. Позднее блистал в двух телесериалах.
Что мне не было известно, так это то, что в начале семидесятых, уже более не способный найти роли в Голливуде, однако разбогатевший на вложениях в недвижимость, Уэйнрайт перебрался в Сан-Франциско, чтобы насладиться второй молодостью. Лори Дилэнси переехала вместе с ним: ему тогда был семьдесят один, ей – двадцать один. Несмотря на многочисленные измены Лори и другие ее «подарки», включая отказ выйти за него замуж, они оставались вместе еще четыре года – до самой его смерти Уэйнрайт переписал завещание: Лори он отписал две картины из своей громадной коллекции произведений искусств – Фрида Калло и Тамара де Лемпика – плюс двести пятьдесят тысяч и проживание в его доме до того момента, как она выйдет замуж. В последнем случае дом переходит к его единственному ребенку – дочери. Дочь же унаследовала большую часть имущества, включая коллекцию, в то время оцененную в пять миллионов долларов.
– Оказывается, в двадцатые годы старина Тедди купил двух Пикассо, Сезанна и Миро, а в пятидесятые куда-то их припрятал. Стоимость его коллекции подскочила до семидесяти – восьмидесяти миллионов. Наверняка Лори до сих пор клянет себя за то, что не вышла за престарелого дружка. Она было сунулась на работу в «Крон», где хотела устроиться в отделе местных новостей, но – хлоп! – нет опыта работы. Ни журналистского стажа, ни диплома – ничего. Она устроилась ассистентом видеорежиссера – девочкой на побегушках. Через год, когда я с ней познакомился, она была агентом по связям с общественностью. Лори вела себя так, будто влюбилась в меня, а вот мне и притворяться не надо было. И все было б хорошо у нас, да только выяснилось, что она не та, за кого себя выдает.
– Как скоро после свадьбы вы наняли частного детектива?
– Детектива я нанял, как только обратил на Лори внимание. И ничего ей не говорил до начала медового месяца. Бунгало на шикарном курорте на Карибском побережье. Шампанское на балконе. Лунная дорожка на волнах. «Послушай-ка, – сказал я ей, – одну потрясающую историю». Плакала она искренне. Удивительная женщина.
– Она подарила вам сына и наследника.
– Кобби вырастет отличным парнем, – Хэтч улыбнулся, – после того, как я выбью у него из головы этот музыкальный вздор и привью ему любовь к спорту.
– И ваш сын – это единственное, что удерживает вас от развода с Лори?
Улыбка Хэтча растаяла:
– Похоже, она все-таки выболтала вам семейные финансовые расклады. Что же, интересно, она вам наплела?
Я рассказал, ему то, что удалось припомнить.
– Все не так уж плохо, – сказал Хэтч. – К тридцати пяти годам Кобби получит большую сумму. Я хочу быть уверенным в том, что он будет знать, как с ней обращаться. – В глазах его сверкнули лукавые искорки. – А вы в курсе, почему мой отец вписал положение об уголовных обвинениях?
– Лори что-то упомянула о его брате.
– Брат здесь совершенно ни при чем – Искорки в глазах Стюарта не исчезли. Я понял, что он пытается очаровать меня. – Вы какого года рождения?
– Пятьдесят восьмого.
– Вы тогда были еще ребенком, а мне в шестьдесят восьмом уже исполнилось восемнадцать. – Он рассмеялся. – Выпускной курс Академии Эджертона, волосы до плеч. Я запирал дверь своей комнаты и врубал стерео на всю катушку – чтобы не слышать, как папаша выговаривает мне. «Стоунз», «Дорз», «Айрон баттерфляй», «Крим», Пол Баттерфилд. Я был ритм-гитаристом в группе «Дельта Мад». Нетрудно представить, как мы были ужасны.
– Блюз белых мальчиков.
– Блюз белых выпускников. Блюз белых среднезападных выпускников. – Он грубовато-шутливо хлопнул меня по предплечью. – Господи, какие ж мы были балбесы! По дороге в школу курили марихуану. Кайфовали с вечера четверга до утра понедельника. У нас в группе был музыкант от Бога – как же он играл блюз! Потрясающий парень, волшебник! Мы обычно выступали перед «элитными» альбертовскими студентами – сынками из состоятельных семей, которым было все до фени, кроме устойчивого ритма, а он… Это было словно слушать, как играет на гитаре Господь Бог. Вы, кстати, может, и слышали о нем. Гоут Гридвелл?
В семидесятые и в начале восьмидесятых были проданы миллионы пластинок с записями концертов с участием потрясающего гитариста Гридвелла. Всякий раз, когда мне вдруг приходилось слышать его, меня поражала мысль о том, насколько же он был лучше, чем большинство гитаристов, игравших такую музыку. Я припомнил, как, разглядывая обложку журнала «Роллинг Стоун», обратил внимание на его желто-золотистые волосы и зеленые глаза и подумал, что никогда прежде не видел такого ангелоподобного и одновременно порочного лица.
– На последнем курсе его выгнали из академии, и он рванул в Сан-Франциско. Я поинтересовался у Лори, слышала ли она когда-нибудь, как играл Гридвелл, но она и понятия о нем не имела. Для Лори любая музыка одинакова – всего лишь набор звуков. В конце концов Гридвелл стал слишком богатым и слишком знаменитым и – банальная история – спился, бедолага. Сейчас он живет в Эджертоне. Гол как сокол. Время от времени подбрасываю ему десятку-другую, но даже теперь он от меня нос воротит и смотрит свысока.
«Будь я Гридвеллом, – мелькнула мысль, – я бы так же на тебя смотрел».
– В общем, как-то раз после обеда я забыл запереть дверь своей комнаты. Сижу на полу дымлю травкой, динамики разрываются от «Jumpin' Jack Flash». Бэмс! Заявляется папаша. Кобден в ярости. Он позволяет мне ходить в школу только при условии, если я постригусь, а еще, сказал он, если у меня будут хоть какие-то проблемы с законом, я не получу по наследству ни пенни.
– Вас беспокоит процесс в Кентукки?
– Да ничего там серьезного. Через неделю уляжется и забудется. А вот это может вас заинтересовать. Вчера днем моя жена позвонила юристу, занимающемуся вопросами опеки и доверительной собственности, Паркеру Гиллеспи. Он сын Чарльза Гиллеспи, учредившего опеку. Семьдесят три года, преданный, как питбуль. Лори никогда прежде даже не интересовалась им, а тут вдруг решила заняться самообразованием. Ну-ка, скажите мне, о чем она спросила Гиллеспи?
– Откуда ж мне знать, – пожал плечами я.
– Она интересовалась пунктом, который добавил мой отец к договору: если меня признают виновным в этих преступлениях, которых, разумеется, я не совершал, то правда ли, что я лишаюсь наследства? К сожалению, ответил Гиллеспи, это решит суд, миссис Хэтч. Тогда она спросила: какова будет в этом случае позиция моего сына? Видите ли, в отсутствие любого другого наследника мужского пола мальчик наследует все имущество. А кто будет управлять имуществом, спрашивает она Это обязанность попечителя над наследственным имуществом, ответил Гиллеспи. А если случится худшее, будете ли вы продолжать управлять имуществом, мистер Гиллеспи? Гиллеспи ответил, что будет рад оказать ей всю посильную помощь. Ну, как, общая картина просматривается? Лори хочет денег.