Страница:
Он хотел показать, что знал это слово.
– Так же, как и Чарльз Вард.
Нездоровое лицо Сойера помрачнело.
Я пошел вдоль рядов книг и увидел стоящий с краю полки том, показавшийся мне первым изданием «Ужаса в Данвиче». Я вытянул его и увидел надпись карандашом на форзаце: «У. Уилсон Флетчер, военное училище "Фортресс", Оулсберг, Пенсильвания, 1941 год».
Эрл Сойер вдруг вырос рядом со мной, словно разгневанный джинн, и выхватил у меня из рук книгу.
– Прости, что не предупредил. – Он втолкнул книгу на место. – Мистер Вард велел не прикасаться именно к этой книге. Это что-то вроде святыни.
Сойер прервал мои извинения:
– Знаешь, пойдем-ка отсюда. Зря я тебя привел.
104
105
106
– Так же, как и Чарльз Вард.
Нездоровое лицо Сойера помрачнело.
Я пошел вдоль рядов книг и увидел стоящий с краю полки том, показавшийся мне первым изданием «Ужаса в Данвиче». Я вытянул его и увидел надпись карандашом на форзаце: «У. Уилсон Флетчер, военное училище "Фортресс", Оулсберг, Пенсильвания, 1941 год».
Эрл Сойер вдруг вырос рядом со мной, словно разгневанный джинн, и выхватил у меня из рук книгу.
– Прости, что не предупредил. – Он втолкнул книгу на место. – Мистер Вард велел не прикасаться именно к этой книге. Это что-то вроде святыни.
Сойер прервал мои извинения:
– Знаешь, пойдем-ка отсюда. Зря я тебя привел.
104
Покалывание в ладонях, как уколы иголочек, слишком тонких, чтобы быть видимыми, я ощутил, когда проезжал через южную часть Колледж-парка. Опустив глаза, я увидел, что руль чуть колышется между двумя размытыми пятнами в форме рук.
С заднего сиденья раздался голос:
– Как это ты умудряешься, а?
– Так это ты умудряешься! – закричал я.
– Да ладно, не психуй, – сказал Роберт. – Смотри, все прошло.
Мои отчетливо видимые ладони сжимали рулевое колесо.
– Могу, конечно, объяснить, да ты все равно не поймешь. – Он похлопал меня по плечу. – Чего это тебя занесло в Колледж-парк? Какие новости с фронта Джо Стэджерса?
– Ты будто не знаешь.
– За всем уследить я не в состоянии. – Роберт раскинул руки по спинке заднего сиденья. – Выкладывай.
– О Джо Стэджерсе теперь можешь забыть, – махнул рукой я и рассказал, как ходил с Сойером на экскурсию в коттеджи на Бакстон-плейс.
– Это наталкивает меня на одну мысль. Пока держи курс на Эллендейл. Сдается мне, Стюарт Хэтч прячет то, что ищем мы.
Загадку ограниченных возможностей Роберта затмило предположение о том, что Хэтч сам же и стянул свои семейные фотографии.
– Дома его нет, – продолжал Роберт. – У Стюарта сегодня дурные новости. Он и Гринвилл Милтон сейчас потеют на совещании со своим адвокатом.
– Я не собираюсь взламывать его дом.
– А кто этого от тебя требует? Я пойду и открою дверь.
– Ну так ты и без моей помощи можешь рыскать в доме Хэтча, – сказал я.
– Как знать… Может, разведаешь что-нибудь про Лори. Так, а теперь поясни-ка, почему я должен забыть о Джо Стэджерсе.
Я сказал ему, что он все равно не поймет.
С заднего сиденья раздался голос:
– Как это ты умудряешься, а?
– Так это ты умудряешься! – закричал я.
– Да ладно, не психуй, – сказал Роберт. – Смотри, все прошло.
Мои отчетливо видимые ладони сжимали рулевое колесо.
– Могу, конечно, объяснить, да ты все равно не поймешь. – Он похлопал меня по плечу. – Чего это тебя занесло в Колледж-парк? Какие новости с фронта Джо Стэджерса?
– Ты будто не знаешь.
– За всем уследить я не в состоянии. – Роберт раскинул руки по спинке заднего сиденья. – Выкладывай.
– О Джо Стэджерсе теперь можешь забыть, – махнул рукой я и рассказал, как ходил с Сойером на экскурсию в коттеджи на Бакстон-плейс.
– Это наталкивает меня на одну мысль. Пока держи курс на Эллендейл. Сдается мне, Стюарт Хэтч прячет то, что ищем мы.
Загадку ограниченных возможностей Роберта затмило предположение о том, что Хэтч сам же и стянул свои семейные фотографии.
– Дома его нет, – продолжал Роберт. – У Стюарта сегодня дурные новости. Он и Гринвилл Милтон сейчас потеют на совещании со своим адвокатом.
– Я не собираюсь взламывать его дом.
– А кто этого от тебя требует? Я пойду и открою дверь.
– Ну так ты и без моей помощи можешь рыскать в доме Хэтча, – сказал я.
– Как знать… Может, разведаешь что-нибудь про Лори. Так, а теперь поясни-ка, почему я должен забыть о Джо Стэджерсе.
Я сказал ему, что он все равно не поймет.
105
Одна нога на подъездной дорожке, вторая, согнутая в колене, – на сиденье «монтаньяра»: Поузи Феабразер пристегивала Кобби ремнями безопасности на детском сиденье. Фигура у нее была почти идеальной.
Роберт вздохнул:
– Какая жалость, что Поузи слишком высоконравственна, чтобы крутить роман с любовником своей хозяйки. Сверни налево, к Блюберри.
Угловатый, модернистский дом Стюарта стоял на двух акрах без единого деревца в самом конце первой улицы в отдалении от Голубичной. Проехав мимо него, я остановил машину за углом Ежевичной.
В знойной зеленой пустоте мы с Робертом пересекли лужайку и поднялись по ступеням к серому деревянному настилу.
– Момент, – шепнул Роберт.
Он скользнул через дверь черного хода и, после паузы большей, чем я ожидал, открыл ее.
– Стюарт не включил сигнализацию. Боюсь, выносить здесь больше нечего.
Войдя в кухню, я огляделся:
– Разве только автопогрузчиком.
Газовая плита стояла напротив двенадцатифутовой мраморной барной стойки, протянувшейся до холодильника с двойными дверями и застекленного винного погреба На полках у погреба выстроились полдюжины бутылок скотча и пара бутылок водки «Бельведер», несомненно все еще дожидающихся своей очереди попасть в холодильник.
Перегородка отделяла столовую от того, что люди вроде Стюарта называют «большой комнатой». Мебель, приобретенная в секции «Мебель Скандинавии» местного торгового комплекса, терялась в просторном помещении.
Наверху в спальне хозяина огромный телевизор глядел серым экраном на изножье незаправленной широченной кровати. Рубашки с короткими рукавами и брюки хаки были разбросаны по дивану. Роберт раскрыл дверцы платяного шкафа. Покопавшись в письменном столе, я обнаружил коробки аннулированных чеков, афишки с карибских курортов и две видеокассеты с ярлычками «Лесбийское рабство, США» и «Любовь в оковах».
На прикроватном столике лежала книга «Изощренные тайны полководцев Древнего Китая»; на дне выдвижного ящика я обнаружил коробку патронов со стальными наконечниками и девятимиллиметровый пистолет. В следующем ящике – куча носовых платков, кожаные ремни, мотки веревки, металлические наручники и пара вещей, назначения которых я либо не знал, либо не хотел знать.
Я заглянул под кровать, увидел лишь ковер и присоединился к Роберту, осматривавшему платяной шкаф размером с бывшую комнату Стар в доме Нетти. Не менее полусотни костюмов и пиджаков, как минимум сотня галстуков и десятки поясов, ремней и подтяжек висели под ярдами открытых полок, а также джемпера, рубашки, отсортированные по цвету и оттенку. Роберт потянулся к стопке коробок от «Брукс бразерс», выбрал одну и, раскрыв ее, обнаружил внутри полосатую, на пуговицах сверху донизу, рубашку в пластиковой упаковке. Мне вдруг припомнился Гэтсби[61].
– Пойдем вниз, осмотрим кабинет, – предложил я.
Роберт рылся в картотеке. В шкафу стоял еще не распечатанный ящик «Бельведера». Чуть выше уровня глаз на узкой полке почти не заметная лежала упаковка от «Бэр, Стирнс». Отодвинув ее, я обнаружил манильский конверт размером с лист писчей бумаги. Я достал его с полки.
– А вот и свет в конце тоннеля.
Роберт подошел и встал рядом:
– Даже знать не хочу, что означает твоя фраза. Вскрывай.
Я вытащил из конверта папку, битком набитую фотографиями, и мысленно извинился перед Лори и моими тетушками – даже прежде, чем до меня самого дошло, что я подозревал их в краже фотографий Хэтча.
– Троекратное «ура» нашей семейной команде, – сказал Роберт.
Двое мужчин на самом первом снимке из пачки, несомненно, могли быть Омаром и Сильвэйном Данстэнами. Мое сердце и желудок будто внезапно провалились внутри меня дюймов на шесть, а то и на семь, и я пошел к столу и вывалил из папки все фотографии. Облаченный в темный узкий костюм, застегнутый наглухо жилет, с воротником-стойкой со скошенными концами, в меня пристально вглядывался двадцатилетний Говард Данстэн. Его дочери постоянно твердили, что он был красивым мужчиной, и я в этом сейчас убедился. Он выглядел умным, обаятельным, безрассудным, своенравным и, подумалось мне, малость не в своем уме: жестокость и отчаяние уже начинали разъедать черты его лица, неприятно и тревожно напоминающего лица Роберта и мое.
Стюарт украл из архива Ковентри не свою, а нашу папку.
Машина, за ней вторая прошуршали по подъездной дорожке. Дважды хлопнули дверцы. Я взглянул на Роберта. Он пожал плечами.
– Ну, ты кретин, – прошипел я.
– Всем свойственно ошибаться…
Я сгреб фотографии и сунул папку назад в конверт. Глянув за спину Роберту в окно, я увидел входящего в гараж Стюарта Хэтча, а рядом с ним каланчой маячил Гринвилл Милтон. Оба исчезли из виду за рамкой окна, и я услышал их шаги по бетонному полу.
– Что будем делать?
Шаги приближались к кухне. Сделав мне знак молчать, Роберт осторожно прикрыл дверь.
– Когда старикан уйдет, Хэтч поднимется наверх.
Голос Гринни Милтона рокотал из кухни.
– Если они вдруг сунутся сюда, я позабочусь обо всем, – сказал Роберт.
На кухне открыли холодильник. Зазвенел лед в стаканах.
Я взялся было за подъемную раму окна, но тут Роберт остановил меня: «Погоди».
Как след от двигающейся цели на экране радара, расстроенный голос Милтона отмечал продвижение мужчин через гостиную в другую половину дома, откуда его слова стали отчетливо слышны.
– У этих людей явно что-то есть, Стюарт. Они требуют финансовую отчетность аж за тысяча девятьсот восемьдесят третий год. Это ты тоже считаешь совпадением?
– Отстань, – устало проронил Хэтч.
Шаги теперь послышались на подходе к «большой комнате». Мужчины с размаху опустились в кресла.
– Мой луисвилльский поверенный просит, чтобы я разделил наше дело на два самостоятельных.
– Этим-то как раз ничего не известно. И не может быть известно. Как дважды два.
– Я не хочу за решетку. Тюрьма никак не входит в мои планы. Слышишь, Стюарт?
– Да слышу, слышу, – откликнулся Хэтч. – С самого полудня я слушаю твою истерику.
– Тогда выслушай вот что. Если идешь ко дну – иди-ка сам, ладно?
– О'кей. Гринни, никто ни к какому дну не идет. Все это ерунда. Если ты разделишь дела, ты дашь этим понять, что мы оба виноваты. А это не совсем то, что нам надо.
– Да они готовят обвинительные акты – нам это надо?
– Ты хочешь знать, почему они готовят обвинительные акты? Эштон бродила вокруг да около, собирая заявления от всех и каждого. А в процессе она брала напрокат машины, летала на самолетах, расплачивалась за дорогие отели и изысканные меню. Откуда она взялась? Кентукки. Эти люди понятия не имели о том, в какую копеечку она им обошлась. Так что домой она вернется с пустыми руками.
– Но…
– Эштон возвращается в родные пенаты и говорит: простите, ребята, шансов никаких, нас постигла неудача. И это наверняка. А босс ей и говорит: Эштон, это моя работа, и мы теперь не вправе бросить все. И что они делают? Готовят обвинения, Гринни, вот что они делают, потому что обвинения оправдывают их расходы. Если ничего нового не всплывет – что ж, тогда они, наверное, ударят по рукам. Им важно сохранить лицо – только и всего.
– А как быть со взломом? – спросил Милтон.
– А никак. Сбой сигнализации. Залез кто-то в дом и расколотил компьютеры. Но, Гринни, наши данные целы, к ним никто не прикасался, это я тебе гарантирую.
– Надеюсь, ты прав, – сказал Милтон. – Я слишком стар для тюрьмы.
– Да и я немолод. Не говоря уж о том, что творится у меня в семействе. Не надо было мне вводить Лори в этот чертов комитет. Еще один пример того, что делать людям добро – по сути своей гнилая идея. Так что там Рэчел?
– Рэчел приговорила мой бумажник примерно за месяц до того, как я устроил ей лучшую косметическую операцию, какую только можно получить за деньги, – сказал Милтон. – С чего бы ей мстить мне? Ладно, хватит об этом – мы сейчас начнем все по второму кругу. Поеду домой, переоденусь перед встречей с Минь-Ва.
– Вот-вот, пусть лучше она будет твоей единственной головной болью, – пожелал Хэтч. – Но вот что мне делать?
– Ты просто хочешь оказаться на моем месте, – сказал Милтон.
Они пошли к входной двери и повторили половину того, о чем уже сказали до того, как туфли Милтона тринадцатого размера тяжело ступили на подъездную дорожку.
Хэтч закрыл входную дверь, подошел к лестнице и поднялся на несколько ступенек. Помедлив, он начал спускаться. Дойдя до последней ступеньки, он направился к кабинету. Роберт подмигнул мне и исчез.
Ручка повернулась, и дверь начала открываться. Я сделал единственное, на что был способен, кроме нападения, – в тот самый момент, когда Стюарт Хэтч переступил порог, я взнуздал время.
Когда в глазах моих прояснилось, я стоял в чистом поле, чувствуя боль, как от всех моих предыдущих «глотков» времени, только на этот раз она была слабее. Зеленый ковер пустынного луга поднимался по склону холма и дальше. Расправив крылья, в пронзительной синеве неба парили птицы. Инстинктивно я пошел в направлении будущей Восковой улицы, пытаясь припомнить расстояние до угла. Когда я подумал, что уже должен подойти к своей машине, я вновь исполнил свой трюк и вернулся к выложенному кафелем бортику бассейна. Еще фут вправо, и я угожу в воду.
Голова моя ничуть не болела, а живот – чуть-чуть. Однако женщина в десяти футах передо мной, одетая лишь в нижнюю половину бикини, казалось, была готова потерять сознание от потрясения. Она резко дернулась вперед и схватила полотенце.
– А вы откуда взялись?
– Мисс, я сконфужен не меньше, чем вы, – проговорил я. – Я надеялся найти кого-нибудь, кто помог бы мне найти адрес. Мне надо доставить этот конверт на Восковую улицу, но что-то я никак не могу ее отыскать. Извините меня, пожалуйста.
Зажав концы полотенца под мышками, она улыбнулась:
– А чей дом вам нужен?
– Мистера Хэтча, – ответил я.
– Стюарта? – Не поднимая руки, она показала пальцем: – Вам туда. – Ярдах в пятидесяти серый настил выступал над ровной, дрожавшей маревом зеленой лужайкой. Мимо своей машины я лихо промахнулся. – Шагайте по Ежевичной улице, первый поворот направо.
Когда я свернул за угол на Ежевичной, то увидел Роберта, прислонившегося к моему «таурусу» и ухмылявшегося.
– Слушай, иди ты к черту, – не выдержал я.
– Я в курсе, что моя помощь тебе не нужна, – сказал Роберт. – Просто я умираю от любопытства: как тебе удалось унести ноги?
– На ковре-самолете, – ответил я.
– Таинственно и непостижимо. С ума сойти.
– Роберт, – сказал я, – ты обратно в город найдешь дорогу без посторонней помощи, правда?
Коснувшись пальцами лба в насмешливом салюте, Роберт исчез. Я подошел к двери своей машины и тут услышал.
– Мистер? – С той стороны улицы на меня пристально смотрела женщина в шортах и блузке на бретельках. – Все хочу спросить… Как вы это делаете?
– Мой братец откалывает такие номера с малых лет, – ответил я. – Нашу маму это всегда бесило.
Роберт вздохнул:
– Какая жалость, что Поузи слишком высоконравственна, чтобы крутить роман с любовником своей хозяйки. Сверни налево, к Блюберри.
Угловатый, модернистский дом Стюарта стоял на двух акрах без единого деревца в самом конце первой улицы в отдалении от Голубичной. Проехав мимо него, я остановил машину за углом Ежевичной.
В знойной зеленой пустоте мы с Робертом пересекли лужайку и поднялись по ступеням к серому деревянному настилу.
– Момент, – шепнул Роберт.
Он скользнул через дверь черного хода и, после паузы большей, чем я ожидал, открыл ее.
– Стюарт не включил сигнализацию. Боюсь, выносить здесь больше нечего.
Войдя в кухню, я огляделся:
– Разве только автопогрузчиком.
Газовая плита стояла напротив двенадцатифутовой мраморной барной стойки, протянувшейся до холодильника с двойными дверями и застекленного винного погреба На полках у погреба выстроились полдюжины бутылок скотча и пара бутылок водки «Бельведер», несомненно все еще дожидающихся своей очереди попасть в холодильник.
Перегородка отделяла столовую от того, что люди вроде Стюарта называют «большой комнатой». Мебель, приобретенная в секции «Мебель Скандинавии» местного торгового комплекса, терялась в просторном помещении.
Наверху в спальне хозяина огромный телевизор глядел серым экраном на изножье незаправленной широченной кровати. Рубашки с короткими рукавами и брюки хаки были разбросаны по дивану. Роберт раскрыл дверцы платяного шкафа. Покопавшись в письменном столе, я обнаружил коробки аннулированных чеков, афишки с карибских курортов и две видеокассеты с ярлычками «Лесбийское рабство, США» и «Любовь в оковах».
На прикроватном столике лежала книга «Изощренные тайны полководцев Древнего Китая»; на дне выдвижного ящика я обнаружил коробку патронов со стальными наконечниками и девятимиллиметровый пистолет. В следующем ящике – куча носовых платков, кожаные ремни, мотки веревки, металлические наручники и пара вещей, назначения которых я либо не знал, либо не хотел знать.
Я заглянул под кровать, увидел лишь ковер и присоединился к Роберту, осматривавшему платяной шкаф размером с бывшую комнату Стар в доме Нетти. Не менее полусотни костюмов и пиджаков, как минимум сотня галстуков и десятки поясов, ремней и подтяжек висели под ярдами открытых полок, а также джемпера, рубашки, отсортированные по цвету и оттенку. Роберт потянулся к стопке коробок от «Брукс бразерс», выбрал одну и, раскрыв ее, обнаружил внутри полосатую, на пуговицах сверху донизу, рубашку в пластиковой упаковке. Мне вдруг припомнился Гэтсби[61].
– Пойдем вниз, осмотрим кабинет, – предложил я.
Роберт рылся в картотеке. В шкафу стоял еще не распечатанный ящик «Бельведера». Чуть выше уровня глаз на узкой полке почти не заметная лежала упаковка от «Бэр, Стирнс». Отодвинув ее, я обнаружил манильский конверт размером с лист писчей бумаги. Я достал его с полки.
– А вот и свет в конце тоннеля.
Роберт подошел и встал рядом:
– Даже знать не хочу, что означает твоя фраза. Вскрывай.
Я вытащил из конверта папку, битком набитую фотографиями, и мысленно извинился перед Лори и моими тетушками – даже прежде, чем до меня самого дошло, что я подозревал их в краже фотографий Хэтча.
– Троекратное «ура» нашей семейной команде, – сказал Роберт.
Двое мужчин на самом первом снимке из пачки, несомненно, могли быть Омаром и Сильвэйном Данстэнами. Мое сердце и желудок будто внезапно провалились внутри меня дюймов на шесть, а то и на семь, и я пошел к столу и вывалил из папки все фотографии. Облаченный в темный узкий костюм, застегнутый наглухо жилет, с воротником-стойкой со скошенными концами, в меня пристально вглядывался двадцатилетний Говард Данстэн. Его дочери постоянно твердили, что он был красивым мужчиной, и я в этом сейчас убедился. Он выглядел умным, обаятельным, безрассудным, своенравным и, подумалось мне, малость не в своем уме: жестокость и отчаяние уже начинали разъедать черты его лица, неприятно и тревожно напоминающего лица Роберта и мое.
Стюарт украл из архива Ковентри не свою, а нашу папку.
Машина, за ней вторая прошуршали по подъездной дорожке. Дважды хлопнули дверцы. Я взглянул на Роберта. Он пожал плечами.
– Ну, ты кретин, – прошипел я.
– Всем свойственно ошибаться…
Я сгреб фотографии и сунул папку назад в конверт. Глянув за спину Роберту в окно, я увидел входящего в гараж Стюарта Хэтча, а рядом с ним каланчой маячил Гринвилл Милтон. Оба исчезли из виду за рамкой окна, и я услышал их шаги по бетонному полу.
– Что будем делать?
Шаги приближались к кухне. Сделав мне знак молчать, Роберт осторожно прикрыл дверь.
– Когда старикан уйдет, Хэтч поднимется наверх.
Голос Гринни Милтона рокотал из кухни.
– Если они вдруг сунутся сюда, я позабочусь обо всем, – сказал Роберт.
На кухне открыли холодильник. Зазвенел лед в стаканах.
Я взялся было за подъемную раму окна, но тут Роберт остановил меня: «Погоди».
Как след от двигающейся цели на экране радара, расстроенный голос Милтона отмечал продвижение мужчин через гостиную в другую половину дома, откуда его слова стали отчетливо слышны.
– У этих людей явно что-то есть, Стюарт. Они требуют финансовую отчетность аж за тысяча девятьсот восемьдесят третий год. Это ты тоже считаешь совпадением?
– Отстань, – устало проронил Хэтч.
Шаги теперь послышались на подходе к «большой комнате». Мужчины с размаху опустились в кресла.
– Мой луисвилльский поверенный просит, чтобы я разделил наше дело на два самостоятельных.
– Этим-то как раз ничего не известно. И не может быть известно. Как дважды два.
– Я не хочу за решетку. Тюрьма никак не входит в мои планы. Слышишь, Стюарт?
– Да слышу, слышу, – откликнулся Хэтч. – С самого полудня я слушаю твою истерику.
– Тогда выслушай вот что. Если идешь ко дну – иди-ка сам, ладно?
– О'кей. Гринни, никто ни к какому дну не идет. Все это ерунда. Если ты разделишь дела, ты дашь этим понять, что мы оба виноваты. А это не совсем то, что нам надо.
– Да они готовят обвинительные акты – нам это надо?
– Ты хочешь знать, почему они готовят обвинительные акты? Эштон бродила вокруг да около, собирая заявления от всех и каждого. А в процессе она брала напрокат машины, летала на самолетах, расплачивалась за дорогие отели и изысканные меню. Откуда она взялась? Кентукки. Эти люди понятия не имели о том, в какую копеечку она им обошлась. Так что домой она вернется с пустыми руками.
– Но…
– Эштон возвращается в родные пенаты и говорит: простите, ребята, шансов никаких, нас постигла неудача. И это наверняка. А босс ей и говорит: Эштон, это моя работа, и мы теперь не вправе бросить все. И что они делают? Готовят обвинения, Гринни, вот что они делают, потому что обвинения оправдывают их расходы. Если ничего нового не всплывет – что ж, тогда они, наверное, ударят по рукам. Им важно сохранить лицо – только и всего.
– А как быть со взломом? – спросил Милтон.
– А никак. Сбой сигнализации. Залез кто-то в дом и расколотил компьютеры. Но, Гринни, наши данные целы, к ним никто не прикасался, это я тебе гарантирую.
– Надеюсь, ты прав, – сказал Милтон. – Я слишком стар для тюрьмы.
– Да и я немолод. Не говоря уж о том, что творится у меня в семействе. Не надо было мне вводить Лори в этот чертов комитет. Еще один пример того, что делать людям добро – по сути своей гнилая идея. Так что там Рэчел?
– Рэчел приговорила мой бумажник примерно за месяц до того, как я устроил ей лучшую косметическую операцию, какую только можно получить за деньги, – сказал Милтон. – С чего бы ей мстить мне? Ладно, хватит об этом – мы сейчас начнем все по второму кругу. Поеду домой, переоденусь перед встречей с Минь-Ва.
– Вот-вот, пусть лучше она будет твоей единственной головной болью, – пожелал Хэтч. – Но вот что мне делать?
– Ты просто хочешь оказаться на моем месте, – сказал Милтон.
Они пошли к входной двери и повторили половину того, о чем уже сказали до того, как туфли Милтона тринадцатого размера тяжело ступили на подъездную дорожку.
Хэтч закрыл входную дверь, подошел к лестнице и поднялся на несколько ступенек. Помедлив, он начал спускаться. Дойдя до последней ступеньки, он направился к кабинету. Роберт подмигнул мне и исчез.
Ручка повернулась, и дверь начала открываться. Я сделал единственное, на что был способен, кроме нападения, – в тот самый момент, когда Стюарт Хэтч переступил порог, я взнуздал время.
Когда в глазах моих прояснилось, я стоял в чистом поле, чувствуя боль, как от всех моих предыдущих «глотков» времени, только на этот раз она была слабее. Зеленый ковер пустынного луга поднимался по склону холма и дальше. Расправив крылья, в пронзительной синеве неба парили птицы. Инстинктивно я пошел в направлении будущей Восковой улицы, пытаясь припомнить расстояние до угла. Когда я подумал, что уже должен подойти к своей машине, я вновь исполнил свой трюк и вернулся к выложенному кафелем бортику бассейна. Еще фут вправо, и я угожу в воду.
Голова моя ничуть не болела, а живот – чуть-чуть. Однако женщина в десяти футах передо мной, одетая лишь в нижнюю половину бикини, казалось, была готова потерять сознание от потрясения. Она резко дернулась вперед и схватила полотенце.
– А вы откуда взялись?
– Мисс, я сконфужен не меньше, чем вы, – проговорил я. – Я надеялся найти кого-нибудь, кто помог бы мне найти адрес. Мне надо доставить этот конверт на Восковую улицу, но что-то я никак не могу ее отыскать. Извините меня, пожалуйста.
Зажав концы полотенца под мышками, она улыбнулась:
– А чей дом вам нужен?
– Мистера Хэтча, – ответил я.
– Стюарта? – Не поднимая руки, она показала пальцем: – Вам туда. – Ярдах в пятидесяти серый настил выступал над ровной, дрожавшей маревом зеленой лужайкой. Мимо своей машины я лихо промахнулся. – Шагайте по Ежевичной улице, первый поворот направо.
Когда я свернул за угол на Ежевичной, то увидел Роберта, прислонившегося к моему «таурусу» и ухмылявшегося.
– Слушай, иди ты к черту, – не выдержал я.
– Я в курсе, что моя помощь тебе не нужна, – сказал Роберт. – Просто я умираю от любопытства: как тебе удалось унести ноги?
– На ковре-самолете, – ответил я.
– Таинственно и непостижимо. С ума сойти.
– Роберт, – сказал я, – ты обратно в город найдешь дорогу без посторонней помощи, правда?
Коснувшись пальцами лба в насмешливом салюте, Роберт исчез. Я подошел к двери своей машины и тут услышал.
– Мистер? – С той стороны улицы на меня пристально смотрела женщина в шортах и блузке на бретельках. – Все хочу спросить… Как вы это делаете?
– Мой братец откалывает такие номера с малых лет, – ответил я. – Нашу маму это всегда бесило.
106
Лори открыла мне дверь, и каждая черточка ее прекрасного лица осветилась радостью.
– Нэд! Я так рада тебе. Заходи скорей.
Я обнял ее.
– Расскажи, как прошли похороны.
– Все хорошо. Была старинная мамина подруга Сьюки Титер, была Рэчел Милтон. Мы втроем потом пообедали. Рэчел вообще-то не такая уж плохая.
– Надо будет ей позвонить. У меня хорошая новость, хочешь услышать? Звонила Эшли: они работают над обвинениями. Гринни недолго осталось наслаждаться истинной любовью.
– Даже идиотам бывает грустно, – сказал я.
– Давай отпразднуем это бутылочкой хорошенького винца.
Лори сходила на кухню и вернулась с бутылкой каберне и двумя бокалами.
Когда я разлил вино, она сказала:
– Я должна быть уверена в том, что Кобби не слишком тяжело переживет это. Ума не приложу, как объяснить ребенку, что его отца сажают в тюрьму, но я хочу защитить его. Сейчас, кстати, они с Поузи уехали. Поузи повезла его смотреть «Аладдина».
– Так ты одна – здорово!
– Я вот все думаю… – Она откинулась на спинку дивана. – Поузи поступила в аспирантуру Колумбийского университета, факультет психологии. А Кобби нужно обучение более качественное, чем он получает здесь. Пожалуй, Нью-Йорк подошел бы нам больше всего.
– Поузи с собой возьмете?
– Ей, конечно, надо использовать свой шанс, а с другой стороны, для Кобби лучше будет, если она останется с нами. Знаешь, честно говоря, я с ума схожу, думая о Поузи – ее я тоже не хочу терять. Если б я купила большую квартиру или особнячок, мы смогли бы жить достаточно уединенно.
– То, о чем ты говоришь, стоит целое состояние, – сказал я. – Частные школы – еще десять – пятнадцать тысяч в месяц. Плюс уроки музыки. Тебе по карману все это?
– Фонду – по карману, – ответила она. – Я не дам Паркеру Гиллеспи распоряжаться моей жизнью.
Так вот зачем она звонила Гиллеспи: Лори подумывала о переезде в Нью-Йорк еще до встречи со мной.
– Это было бы здорово. Хотелось бы мне быть рядом, когда Кобби впервые услышит Баха. Или Чарли Паркера.
– Ты должен быть рядом. Кобби нужно больше, чем музыка. – Лори улыбнулась, будто спохватившись, что сказала слишком много. – А ты бы хотел, чтобы мы переехали в Нью-Йорк? – Она чуть отстранилась и в качестве компенсации положила руку мне на колено. – Не хочу ставить тебя в затруднительное положение.
– Ну конечно хотел бы, – сказал я. – Представь, сколько прекрасных мест мы могли бы посетить вместе. – На слове «прекрасных» я понял, что говорю об иллюзии. Мне очень хотелось, чтоб иллюзия стала реальностью.
– Каких мест?
– «Метрополитен-опера». Музей Фрика[62]. Угол Бедфорд и Бэрроу в Виллидж. Вторая авеню воскресным утром в августе, когда все светофоры одновременно переключаются на зеленый и на несколько миль на улице не видно ни одной машины. Большой луг в Центральном парке. Эспланада на Бруклинских высотах. Готтэмский книжный базар. Около сотни великолепных ресторанов.
– Мы выберем из них один и будем ходить туда раз в месяц.
– Лори, – сказал я. – Когда в библиотеке тебе встретились мои тетушки, ты не просила их взять несколько снимков?
– Сфотографироваться? Так у них не было с собой фотоаппарата.
Более невинного ответа трудно было представить. Я рассмеялся:
– Я имел в виду «взять и вынести».
Она казалась сбитой с толку:
– А зачем?…
– Забудь. Хью рассказал мне, что семейные фото Стюарта исчезли. Он обнаружил пропажу после того, как у него побывали ты и мои тетушки, которым ничего не стоит затолкать Эмпайр-стейт-билдинг в пару хозяйственных сумок, причем никто этого не заметит. Не знаю, может, ты хотела немного встряхнуть его… Я глупость сморозил. Прости.
Это было больше чем глупость: это было нелепо. Лори никак не могла знать, что Стюарт собирался затребовать свой архив обратно.
– И теперь не хватает уже двух фотоархивов? Твоего и Стюарта?
– Невероятно странное совпадение, да?
– Настолько странное, что ты даже решил, что к этому имела отношение я. И ничего не сказала тебе. Все это звучит так, будто я, вместо того чтобы попытаться досадить Стюарту, что-то скрываю от тебя.
Она была права: именно так это и звучало. Я помнил, что Рэчел Милтон сказала мне о фотографиях Хэтча, но удивительная проницательность Лори уже направила этот разговор мимо любой темы, которая могла бы прикрыть мой необдуманный вопрос.
– Тпру! – скомандовал я. – Тише едешь, дальше будешь. В твоем обществе мне следует следить за своим языком.
– Кто подвозил тебя к больнице?
– Все. Понял, – сказал я.
На подъездную дорожку вырулила машина и остановилась перед гаражом.
Лори поцеловала меня в щеку:
– Помни, кто твои настоящие друзья.
В комнату вихрем влетел Кобби и радостно завизжал:
– Нэд, Нэд, я знаю фокус!
Поузи улыбнулась мне, опустила на пол коляску и поставила два пакета с покупками на столик.
– После кино я заехала, купила кое-какие книги и пару CD, которые рекомендовал Нэд.
– Я знаю фокус! – В глазах Кобби плясали чертенята. От него пахло попкорном.
– Напомни мне потом, сколько ты заплатила, я добавлю к твоему жалованью, – сказала Лори. – Привет, бесенок. Фильм понравился?
– Угу. А я…
– А ты хочешь показать фокус.
– Угу. – Он сделал драматическую паузу и напел мелодию с необычной гармонией. И залился смехом.
– Это выше моего понимания, – развела руками Поузи. – Он постоянно напевает это и каждый раз хохочет.
Кобби снова запел странную мелодию и на этот раз нашел ее настолько смешной, что допеть до конца не смог.
– Ну-ка, давай с начала и до конца, – попросил я. Кобби подошел, встал напротив меня, взглянул прямо мне в глаза и пропел музыкальную фразу полностью.
Мне показалось, я понял, отчего мелодия звучала так необычно.
– Хм, наперед задом это поешь ты, Кобби? – Выговорить предложение из шести слов с конца в начало заняло у меня больше времени, чем занимало у Кобби пропеть восемь тактов мелодии.
– Что-что? – не поняла Лори.
Сдавленно прыснув, Кобби подбежал к фортепьяно и наиграл мелодию.
– А теперь сыграй нормально, – велел я.
Он сыграл те же ноты в обратном направлении и ухмыльнулся Поузи.
– Бог ты мой, – ахнула она. – Это же из фильма.
– «Необъятный мир», – кивнул Кобби.
– Все ясно, – сказал я Лори. – Он решил стать Спайком Джонсом, когда вырастет.
– А Нэд останется ужинать? – спросил Кобби.
– Останется? – Лори глянула на меня.
– Надо же нам с Кобби прослушать хотя бы один из купленных дисков, – сказал я, размышляя о том, что после ужина я вернусь в Бакстон-плейс выяснить, что именно Эрл Сойер спрятал в комоде. Эрл Сойер был чем-то встревожен. Он лелеял надежду, что рассказы Г. Ф. Лавкрафта описывали реальные события, и едва не лишился чувств, когда я прикоснулся к первому изданию с авторским посвящением на форзаце. Я попытался припомнить имя: Флекнер? Флекер? Флетчер. У. Уилсон Флетчер, из «Фортресс», военного училища в Оулсберге, Пенсильвания.
Едва ли не полчаса Кобби сидел, зачарованный «Theresienmesse» Гайдна, лишь изредка поворачиваясь посмотреть, слышал ли я какое-либо особенное звуковое чудо. Время от времени он говорил самому себе: «Ух ты!» Когда зазвучало «Credo», он взглянул на меня озадаченно и восхищенно.
– Это называется фуга, – объяснил я.
Он повернулся к динамикам и пробормотал: «Фуга». Когда фуга завершилась, Кобби заявил, что пора смотреть мультики, и кинулся в комнату, что была по ту сторону камина.
На кухне Лори и Поузи сновали взад-вперед между столиком и плитой. Поузи спросила, видел ли я книги, что она купила Кобби, и я вернулся в гостиную. Поузи удалось разыскать адаптированные для детей краткие биографии Бетховена и Моцарта. Последней книгой в пакете была «Лучшие из леденящих кровь рассказов Г. Ф. Лавкрафта».
Я захватил ее на кухню и спросил:
– Это уж точно не для Кобби, верно?
– Разумеется, – ответила Поузи. – Мы с Лори на днях говорили о книге, которую вы приносили. Автор, кажется, Райнхарт? Тут всплыло имя Лавкрафта, и я заинтересовалась. Один парень с курсов повышения квалификации нейробиологов, на которые я хожу, большой почитатель Лавкрафта. Сама-то я его не читала, вот и решила попробовать. Отдельный пример – случайность, два – композиция.
– Ух ты, – вырвалось у меня, как минуту назад у Кобби.
– Тебе запрещено строить ей глазки, – сказала Лори и вручила мне бутылку вина. – Минут через двадцать все будет готово.
Я вылил остатки в свой фужер, вернулся на диван и начал читать «Ужас в Данвиче».
Рассказ начинался с экскурса в зловещую область на севере Массачусетса, где, зажатый меж лесистыми склонами мрачных холмов, прозябал ветхий городок Данвич. Поколения кровосмесительных браков между родственниками довели коренное население до вырождения. История становится более детальной после появления перед читателем Лавинии Уотли, уродливой альбиноски, которая в возрасте тридцати пяти лет дала жизнь похожему на козленка смуглокожему младенцу – Уилбуру. В семь месяцев малыш начал ходить, а говорить научился до того, как ему исполнился годик. Едва ему миновало двенадцать, как он вытянулся в парня с толстыми губами, желтоватой кожей, ершиком жестких волос и удивительной способностью приводить в ярость местных собак.
Как застрявший меж зубов обломившийся кусочек зубочистки, одна деталь, не замеченная поначалу, засела мне в голову, и я, перелистнув книгу в начало, отыскал то самое предложение:
Мурашки побежали по моим рукам. Отдельный пример – случайность, два – композиция. Дома на Бакстон-плейс были приобретены на имена героев рассказа Лавкрафта, а совпадение имени персонажа и нынешнего сторожа – счастливая случайность. Эрл Сойер обожал Эдварда Райнхарта, потому что Эдвардом Райнхартом был он сам.
– Лори, – сказал я прежде, чем понял, что собираюсь сделать. – Кажется, я вчера оставил кое-что наверху.
– Что? – отозвалась она.
– Я сейчас – Словно движимый дурным порывом, перепрыгивая через две ступени, я взбежал по лестнице в спальню Лори. Пока одна моя половина замерла в ужасе, вторая выдвигала ящики комода и перерывала одежду в них. Затем я подошел к ее шкафу и усугубил свое преступление.
Голос Лори прилетел с нижней ступеньки лестницы:
– Нэд, что ты ищешь?
– Да очки от солнца. Только сейчас заметил, что их нет.
– Вряд ли они там. Кстати, через пять минут садимся ужинать.
Я заглянул под ее кровать, затем в ящик прикроватного столика. Я обыскал ванную. Выйдя в коридор, я посмотрел на дверь комнаты Кобби и направился к комнате Поузи. Сначала я решил было только заглянуть туда, затем передумал и повернул к лестнице. В конце коридора стояла Поузи и с интересом смотрела на меня.
– Спасибо, что не стали заходить в мою комнату, – сказала она. – Вы, наверное, решили, что это я взяла ваши очки?
– Да нет, Поузи, извините, просто я никак не возьму в толк, где могут быть эти чертовы очки.
– Честно говоря, я их вообще ни разу на вас не видела, – сказала Поузи. – Идем ужинать.
Я провел ужин, плывя в русле разговора о мультфильмах – на эту тему у Кобби имелось удивительное множество точных наблюдений, – и о «Theresienmesse» Гайдна, которую я слышал достаточно много раз для того, чтобы прикидываться экспертом. Поузи постреливала в меня не-доверчивыми взглядами, а Кобби, для которого ужин со взрослыми был развлечением особенным, выдал пару интересных для четырехлетнего малыша суждений: «Эта музыка похожа на вкусную-вкусную еду» или «Так приятно, когда группа певцов не делает ноты жирными». Я, похоже, очень расстроил обеих женщин, и мои извинения по поводу суматохи с пропажей очков и возникшей вдруг необходимости сразу после ужина уехать ничуть не согрели атмосферу. Сбитая с толку Лори проводила меня до дверей. Я сказал, что, скорее всего, весь следующий день буду занят, но позвоню сразу же, как только смогу. Кобби пулей вылетел с кухни, и я, схватив его в охапку, поцеловал в щеку. Выгнувшись назад, Кобби, тщательно проговаривая каждое слово, сказал:
– Нэд! Я так рада тебе. Заходи скорей.
Я обнял ее.
– Расскажи, как прошли похороны.
– Все хорошо. Была старинная мамина подруга Сьюки Титер, была Рэчел Милтон. Мы втроем потом пообедали. Рэчел вообще-то не такая уж плохая.
– Надо будет ей позвонить. У меня хорошая новость, хочешь услышать? Звонила Эшли: они работают над обвинениями. Гринни недолго осталось наслаждаться истинной любовью.
– Даже идиотам бывает грустно, – сказал я.
– Давай отпразднуем это бутылочкой хорошенького винца.
Лори сходила на кухню и вернулась с бутылкой каберне и двумя бокалами.
Когда я разлил вино, она сказала:
– Я должна быть уверена в том, что Кобби не слишком тяжело переживет это. Ума не приложу, как объяснить ребенку, что его отца сажают в тюрьму, но я хочу защитить его. Сейчас, кстати, они с Поузи уехали. Поузи повезла его смотреть «Аладдина».
– Так ты одна – здорово!
– Я вот все думаю… – Она откинулась на спинку дивана. – Поузи поступила в аспирантуру Колумбийского университета, факультет психологии. А Кобби нужно обучение более качественное, чем он получает здесь. Пожалуй, Нью-Йорк подошел бы нам больше всего.
– Поузи с собой возьмете?
– Ей, конечно, надо использовать свой шанс, а с другой стороны, для Кобби лучше будет, если она останется с нами. Знаешь, честно говоря, я с ума схожу, думая о Поузи – ее я тоже не хочу терять. Если б я купила большую квартиру или особнячок, мы смогли бы жить достаточно уединенно.
– То, о чем ты говоришь, стоит целое состояние, – сказал я. – Частные школы – еще десять – пятнадцать тысяч в месяц. Плюс уроки музыки. Тебе по карману все это?
– Фонду – по карману, – ответила она. – Я не дам Паркеру Гиллеспи распоряжаться моей жизнью.
Так вот зачем она звонила Гиллеспи: Лори подумывала о переезде в Нью-Йорк еще до встречи со мной.
– Это было бы здорово. Хотелось бы мне быть рядом, когда Кобби впервые услышит Баха. Или Чарли Паркера.
– Ты должен быть рядом. Кобби нужно больше, чем музыка. – Лори улыбнулась, будто спохватившись, что сказала слишком много. – А ты бы хотел, чтобы мы переехали в Нью-Йорк? – Она чуть отстранилась и в качестве компенсации положила руку мне на колено. – Не хочу ставить тебя в затруднительное положение.
– Ну конечно хотел бы, – сказал я. – Представь, сколько прекрасных мест мы могли бы посетить вместе. – На слове «прекрасных» я понял, что говорю об иллюзии. Мне очень хотелось, чтоб иллюзия стала реальностью.
– Каких мест?
– «Метрополитен-опера». Музей Фрика[62]. Угол Бедфорд и Бэрроу в Виллидж. Вторая авеню воскресным утром в августе, когда все светофоры одновременно переключаются на зеленый и на несколько миль на улице не видно ни одной машины. Большой луг в Центральном парке. Эспланада на Бруклинских высотах. Готтэмский книжный базар. Около сотни великолепных ресторанов.
– Мы выберем из них один и будем ходить туда раз в месяц.
– Лори, – сказал я. – Когда в библиотеке тебе встретились мои тетушки, ты не просила их взять несколько снимков?
– Сфотографироваться? Так у них не было с собой фотоаппарата.
Более невинного ответа трудно было представить. Я рассмеялся:
– Я имел в виду «взять и вынести».
Она казалась сбитой с толку:
– А зачем?…
– Забудь. Хью рассказал мне, что семейные фото Стюарта исчезли. Он обнаружил пропажу после того, как у него побывали ты и мои тетушки, которым ничего не стоит затолкать Эмпайр-стейт-билдинг в пару хозяйственных сумок, причем никто этого не заметит. Не знаю, может, ты хотела немного встряхнуть его… Я глупость сморозил. Прости.
Это было больше чем глупость: это было нелепо. Лори никак не могла знать, что Стюарт собирался затребовать свой архив обратно.
– И теперь не хватает уже двух фотоархивов? Твоего и Стюарта?
– Невероятно странное совпадение, да?
– Настолько странное, что ты даже решил, что к этому имела отношение я. И ничего не сказала тебе. Все это звучит так, будто я, вместо того чтобы попытаться досадить Стюарту, что-то скрываю от тебя.
Она была права: именно так это и звучало. Я помнил, что Рэчел Милтон сказала мне о фотографиях Хэтча, но удивительная проницательность Лори уже направила этот разговор мимо любой темы, которая могла бы прикрыть мой необдуманный вопрос.
– Тпру! – скомандовал я. – Тише едешь, дальше будешь. В твоем обществе мне следует следить за своим языком.
– Кто подвозил тебя к больнице?
– Все. Понял, – сказал я.
На подъездную дорожку вырулила машина и остановилась перед гаражом.
Лори поцеловала меня в щеку:
– Помни, кто твои настоящие друзья.
В комнату вихрем влетел Кобби и радостно завизжал:
– Нэд, Нэд, я знаю фокус!
Поузи улыбнулась мне, опустила на пол коляску и поставила два пакета с покупками на столик.
– После кино я заехала, купила кое-какие книги и пару CD, которые рекомендовал Нэд.
– Я знаю фокус! – В глазах Кобби плясали чертенята. От него пахло попкорном.
– Напомни мне потом, сколько ты заплатила, я добавлю к твоему жалованью, – сказала Лори. – Привет, бесенок. Фильм понравился?
– Угу. А я…
– А ты хочешь показать фокус.
– Угу. – Он сделал драматическую паузу и напел мелодию с необычной гармонией. И залился смехом.
– Это выше моего понимания, – развела руками Поузи. – Он постоянно напевает это и каждый раз хохочет.
Кобби снова запел странную мелодию и на этот раз нашел ее настолько смешной, что допеть до конца не смог.
– Ну-ка, давай с начала и до конца, – попросил я. Кобби подошел, встал напротив меня, взглянул прямо мне в глаза и пропел музыкальную фразу полностью.
Мне показалось, я понял, отчего мелодия звучала так необычно.
– Хм, наперед задом это поешь ты, Кобби? – Выговорить предложение из шести слов с конца в начало заняло у меня больше времени, чем занимало у Кобби пропеть восемь тактов мелодии.
– Что-что? – не поняла Лори.
Сдавленно прыснув, Кобби подбежал к фортепьяно и наиграл мелодию.
– А теперь сыграй нормально, – велел я.
Он сыграл те же ноты в обратном направлении и ухмыльнулся Поузи.
– Бог ты мой, – ахнула она. – Это же из фильма.
– «Необъятный мир», – кивнул Кобби.
– Все ясно, – сказал я Лори. – Он решил стать Спайком Джонсом, когда вырастет.
– А Нэд останется ужинать? – спросил Кобби.
– Останется? – Лори глянула на меня.
– Надо же нам с Кобби прослушать хотя бы один из купленных дисков, – сказал я, размышляя о том, что после ужина я вернусь в Бакстон-плейс выяснить, что именно Эрл Сойер спрятал в комоде. Эрл Сойер был чем-то встревожен. Он лелеял надежду, что рассказы Г. Ф. Лавкрафта описывали реальные события, и едва не лишился чувств, когда я прикоснулся к первому изданию с авторским посвящением на форзаце. Я попытался припомнить имя: Флекнер? Флекер? Флетчер. У. Уилсон Флетчер, из «Фортресс», военного училища в Оулсберге, Пенсильвания.
Едва ли не полчаса Кобби сидел, зачарованный «Theresienmesse» Гайдна, лишь изредка поворачиваясь посмотреть, слышал ли я какое-либо особенное звуковое чудо. Время от времени он говорил самому себе: «Ух ты!» Когда зазвучало «Credo», он взглянул на меня озадаченно и восхищенно.
– Это называется фуга, – объяснил я.
Он повернулся к динамикам и пробормотал: «Фуга». Когда фуга завершилась, Кобби заявил, что пора смотреть мультики, и кинулся в комнату, что была по ту сторону камина.
На кухне Лори и Поузи сновали взад-вперед между столиком и плитой. Поузи спросила, видел ли я книги, что она купила Кобби, и я вернулся в гостиную. Поузи удалось разыскать адаптированные для детей краткие биографии Бетховена и Моцарта. Последней книгой в пакете была «Лучшие из леденящих кровь рассказов Г. Ф. Лавкрафта».
Я захватил ее на кухню и спросил:
– Это уж точно не для Кобби, верно?
– Разумеется, – ответила Поузи. – Мы с Лори на днях говорили о книге, которую вы приносили. Автор, кажется, Райнхарт? Тут всплыло имя Лавкрафта, и я заинтересовалась. Один парень с курсов повышения квалификации нейробиологов, на которые я хожу, большой почитатель Лавкрафта. Сама-то я его не читала, вот и решила попробовать. Отдельный пример – случайность, два – композиция.
– Ух ты, – вырвалось у меня, как минуту назад у Кобби.
– Тебе запрещено строить ей глазки, – сказала Лори и вручила мне бутылку вина. – Минут через двадцать все будет готово.
Я вылил остатки в свой фужер, вернулся на диван и начал читать «Ужас в Данвиче».
Рассказ начинался с экскурса в зловещую область на севере Массачусетса, где, зажатый меж лесистыми склонами мрачных холмов, прозябал ветхий городок Данвич. Поколения кровосмесительных браков между родственниками довели коренное население до вырождения. История становится более детальной после появления перед читателем Лавинии Уотли, уродливой альбиноски, которая в возрасте тридцати пяти лет дала жизнь похожему на козленка смуглокожему младенцу – Уилбуру. В семь месяцев малыш начал ходить, а говорить научился до того, как ему исполнился годик. Едва ему миновало двенадцать, как он вытянулся в парня с толстыми губами, желтоватой кожей, ершиком жестких волос и удивительной способностью приводить в ярость местных собак.
Как застрявший меж зубов обломившийся кусочек зубочистки, одна деталь, не замеченная поначалу, засела мне в голову, и я, перелистнув книгу в начало, отыскал то самое предложение:
«Единственными, кто видел Уилбура в первый месяц его жизни, были старый Захария Уотли, еще из тех, прежних Уотли, и невенчанная жена Эрла Сойера Мэми Бишоп».Я перевернул еще несколько страниц и отыскал: «Эрл Сойер проводил к дому Уотли репортеров и фотографов».
Мурашки побежали по моим рукам. Отдельный пример – случайность, два – композиция. Дома на Бакстон-плейс были приобретены на имена героев рассказа Лавкрафта, а совпадение имени персонажа и нынешнего сторожа – счастливая случайность. Эрл Сойер обожал Эдварда Райнхарта, потому что Эдвардом Райнхартом был он сам.
– Лори, – сказал я прежде, чем понял, что собираюсь сделать. – Кажется, я вчера оставил кое-что наверху.
– Что? – отозвалась она.
– Я сейчас – Словно движимый дурным порывом, перепрыгивая через две ступени, я взбежал по лестнице в спальню Лори. Пока одна моя половина замерла в ужасе, вторая выдвигала ящики комода и перерывала одежду в них. Затем я подошел к ее шкафу и усугубил свое преступление.
Голос Лори прилетел с нижней ступеньки лестницы:
– Нэд, что ты ищешь?
– Да очки от солнца. Только сейчас заметил, что их нет.
– Вряд ли они там. Кстати, через пять минут садимся ужинать.
Я заглянул под ее кровать, затем в ящик прикроватного столика. Я обыскал ванную. Выйдя в коридор, я посмотрел на дверь комнаты Кобби и направился к комнате Поузи. Сначала я решил было только заглянуть туда, затем передумал и повернул к лестнице. В конце коридора стояла Поузи и с интересом смотрела на меня.
– Спасибо, что не стали заходить в мою комнату, – сказала она. – Вы, наверное, решили, что это я взяла ваши очки?
– Да нет, Поузи, извините, просто я никак не возьму в толк, где могут быть эти чертовы очки.
– Честно говоря, я их вообще ни разу на вас не видела, – сказала Поузи. – Идем ужинать.
Я провел ужин, плывя в русле разговора о мультфильмах – на эту тему у Кобби имелось удивительное множество точных наблюдений, – и о «Theresienmesse» Гайдна, которую я слышал достаточно много раз для того, чтобы прикидываться экспертом. Поузи постреливала в меня не-доверчивыми взглядами, а Кобби, для которого ужин со взрослыми был развлечением особенным, выдал пару интересных для четырехлетнего малыша суждений: «Эта музыка похожа на вкусную-вкусную еду» или «Так приятно, когда группа певцов не делает ноты жирными». Я, похоже, очень расстроил обеих женщин, и мои извинения по поводу суматохи с пропажей очков и возникшей вдруг необходимости сразу после ужина уехать ничуть не согрели атмосферу. Сбитая с толку Лори проводила меня до дверей. Я сказал, что, скорее всего, весь следующий день буду занят, но позвоню сразу же, как только смогу. Кобби пулей вылетел с кухни, и я, схватив его в охапку, поцеловал в щеку. Выгнувшись назад, Кобби, тщательно проговаривая каждое слово, сказал: