Он встал со скамейки и направился домой. Через полчаса он уже ковырялся ключом в замке своей квартиры, стараясь удержать левой рукой авоську с книгами. С верхнего этажа послышался шум и тяжелое быстрое пыхтение. Кто-то спускался. Но пыхтение было явно не человеческое. Так пыхтят большие собаки. И действительно огромная овчарка, мягко шурша лапами, спускалась по лестнице и натягивала поводок. Того, кто держал этот поводок, не было видно. Овчарка посмотрела на Сергея умными глазами и стала спускаться дальше. Сергей глаза открыл от удивления. Его удивила длина поводка, который не кончался, словно был волшебный. Но вот показался хозяин собаки. Глаза Сергея открылись еще шире. Хозяином собаки, вернее хозяйкой была пожилая женщина, маленькая и очень полная. Она дышала так же тяжело, как и ее собака. Увидев Сергея, она добродушно улыбнулась и звонким голосом, так что даже эхом пронеслось по стенам, произнесла:
– Опять, паразиты, лифт отключили.
Сергей ничего не ответил, только сочувственно кивнул головой, выражая согласие с подобным безобразием, хотя, сам он только что поднялся на лифте. Женщина улыбнулась еще шире, обнажив два ряда золотых зубов. Блеск золота почему-то подействовал на Сергея угнетающе. Внизу залаяла собака, которая торопила свою хозяйку на улицу. Та тяжело вздохнула, и переваливаясь словно утка, стала спускаться дальше. Вдруг поводок дернулся, и она, не удержавшись на ногах, повалилась вниз по ступеням. Сергей, сам не понял, как кинулся ей на помощь, и буквально за долю секунды успел схватить ее и тем самым предотвратить несчастный случай.
– Ой, спасибо, сынок! – запричитала женщина. – Эта чертова собака меня когда-нибудь погубит. Муж, зараза, ни за что не хочет ее вести на улицу, а ей же в туалет надо. Приходиться мне, старой и больной. А у меня и сил-то нет, чтобы ее удержать.
Вместе с Сергеем они притянули собаку к себе. Женщина стала ее ругать, а та стыдливо поджала хвост и жалобно поскуливала.
– Ишь, – удовлетворенно хмыкнула женщина, – чует, гадина, что виновата.
– Давайте я вам лифт вызову, – Сергей кинулся к лифту и нажал кнопку вызова.
– Так он же не работает! – воскликнула женщина, и в голосе ее при этом явно послышался южный акцент.
– Как же не работает, когда вот он едет, – Сергей пожал плечами.
Когда двери лифта действительно открылись, он помог женщине втиснуться в кабину, все-таки она была очень полной. Он решил быть до конца любезным и нажал кнопку первого этажа, но сделал это видимо слишком резко, потому что овчарке это не понравилось, и она угрожающе зарычала.
– Как тебе не стыдно! – цыкнула на нее хозяйка, и последний раз улыбнулась Сергею, и опять вид ее золотых зубов подействовал на того угнетающе.
Но вот двери лифта закрылись, и кабина с грохотом, словно не она, а целый железнодорожный состав, поехала вниз. Сергей пожал плечами еще раз, это приключеньице его позабавило и даже отвлекло от мыслей. Уже, будучи дома, он все никак не мог забыть эту встречу. Что-то тревожное осталось у него на душе, но что именно он не мог понять. Но вот он положил на пол авоську с книгами и вспомнил, что он собирался делать. Быстро разделся, приготовил себе яичницу, поел, выпил чашку крепкого кофе и принялся за чтение.
Читать он кончил, когда было уже около одиннадцати. Сергей не заметил, как быстро прошло время. Он встал и почувствовал во всем теле невероятную усталость, а когда увидел в зеркале взъерошенного диковатого типа с красными воспаленными глазами, то сразу отправился в ванную. Там он долго стоял под теплым душем и старался ни о чем не думать. Таким образом, он достиг полного расслабления, и из ванной вышел свежим и бодрым. Теперь ему казалось, что он даже может летать. А ведь для этого немного и надо. У него уже было несколько рецептов, и Сергей решил обязательно попробовать в ближайшее время их силу. А сейчас он просто прошел на кухню и достал из кухонного стола свечу, которая лежала на случай, если отключат свет. Сергей зажег свечу спичкой и долго смотрел на пламя. Горячий воск обжигал ему пальцы, но он не ощущал этого. В этот раз он достиг полной отключки. Реальный мир перестал существовать для него. Но и тот другой мир, который он искал, тоже не собирался показываться ему. Огонь не хотел открывать ему своей тайны. Сгорело пол свечи, Сергей так ничего и не увидел, кроме пламени. Но он знал, что там что-то есть. Он это чувствовал. Что-то там за границей пламени есть. Оно просто не пускает его туда.
Сергей подумал, что одной свечи маловато, и разделил ее ножом на три части. Три пламени приблизили его к тайне, но только на один шаг. Граница стала слабей, но все равно он не мог пройти через нее. Не помогли ни заклинания, ни нарисованные им в воздухе магические знаки. Наконец, чуть не взбешенный, он задул свечи и задумался. Подошел к зеркалу и уставился на свое отражение.
– А чего собственно я хочу? – спросил сам себя после долгого молчания.
Действительно, чего он хотел? Вопрос был трудным. Сергей просто так не мог на него ответить. Желание проникнуть за черту действительности боролось со страхом, неверием и предчувствием опасности. Но оно было таким сильным и манящим, что просто сжигало иго изнутри и притягивало к себе, как магнит. Наконец он понял, что он хочет.
Встретиться еще раз с отцом.
Тот разговор остался не договоренным, и Сергей хотел кончить его. Но как это сделать? И главное где?
И вдруг в мозгу словно стрельнуло.
Конечно же, там, где он уже его встретил однажды. В Больнице Скорой помощи!
Сергей судорожно начал одеваться. Было уже около полуночи, и когда он вышел из дома, общественный транспорт уже не работал. До больницы было далеко. Сергей пожалел, что еще не умеет летать. Как хорошо было бы превратиться в птицу и одолеть большое расстояние за несколько минут. Но делать было нечего, пришлось идти пешком. Темнота была непроницаемая, как всегда бывает осенью. Земля была чернее, чем чернила, а небо еще чернее, чем земля. Раньше Сергей ненавидел в такие ночи бродить по улицам, если нужда заставляла, но сегодня темнота на него подействовала успокаивающе. Он вдохнул полной грудью холодного ночного воздуха и широким шагом направился в сторону, где была Больница Скорой помощи, и он шел к ней напрямик. На пути у него были деревня, которая по иронии судьбы все еще оставалась в самом центре города, и время, века и революции не оказали на нее никакого влияния, и овраг. При других обстоятельствах Сергей ни за что бы не пошел этим путем, боясь переломать ноги или очутиться в канаве, но сейчас он без боязни шел быстрым и широким шагом. У него словно появилось чутье, как у зверя. Он чувствовал все препятствия и всегда обходил все опасные места, даже не включая ночного зрения. Оно сейчас было не так необходимо, да и времени настраиваться на него, не было.
Через полчаса он вышел к мосту, который вел в район, где была больница. Дальше дорога шла по нормальным улицам и проспектам, и уже через полчаса он был уже у больницы. Теперь необходимо было сосредоточиться. Он успел забыть, где находится приемный покой, поэтому небольшим усилием воли вспомнил заклинание, которое позволяло увидеть открытые и не охранявшиеся двери. Память у него в последние дни стала просто феноменальной, а заклинание было простым и легко запоминалось, оно было одним из самых основополагающих в ремесле чародея. Когда дверь была обнаружена, он поспешил к ней. Заклинание сработало. Дверь действительно была открыта, а дежурная сестра спала за столом с лампой приглушенного света, и разбудить ее было очень трудно. Но Сергей и не собирался ее будить. Он спокойно взял белый халат, который висел на одной из дверей на крючке, и надел на себя. Он был так хладнокровен, что даже застегнул все до одной пуговицы, и только после этого уверено нырнул в темный коридор. Он шел наугад, но был уверен, что придет, куда надо.
И вот он, тот самый закуток, где он когда-то увидел старика. Сергей узнал его. Вот тут стояла каталка, а вон и тот мешок, о который он тогда споткнулся. Удивительно. Ничего здесь не изменилось с той минуты, как он тут побывал. Только каталки не было.
Несколько минут Сергей стоял и не двигался с места. Он о чем-то думал, и лицо его то становилось мрачным, то вновь принимало беззаботный вид. Наконец он решился. Встал на колени и достал из кармана куртки три свечных огрызка, по очереди зажег каждый из них и поставил прямо на пол, создав равномерный треугольник. Этот треугольник он очертил кругом, который нарисовал на полу пальцем, измазав его побелкой стены. Круг, в котором горели свечи, он окружил звездой Давида. Все было готово для заклинания. Сергей достал из нагрудного кармана рубашки тетрадный листок и стал произносить какие-то непонятные слова и выражения.
В воздухе сразу запахло гарью. Запах был такой дурной, что его было почти невыносимо выдержать. Пламя каждой свечки увеличилось чуть не в три раза и из оранжевого стало белым. Стало светло, как будто включили лампу дневного света.
Сергей смотрел на все это, и постепенно им начал овладевать восторг и необъяснимая радость. Он засмеялся, но вспомнил парня, который отравился веселящим газом, подумал почему-то, что он похож на него, и перестал. Сжал губы. Но настроение продолжало повышаться с каждым произнесенным словом. Никогда Сергей не думал, что слова могут обладать такой силой. Но это было так. Все вокруг него менялось. Узкий коридор стал расширяться, стены уползали и становились все меньше, потолок уплыл вверх. Теперь вокруг человека были простор и свет. Да, свет. Ослепительный белый свет, который залил собой все вокруг так, что даже разобрать ничего кроме него было уже нельзя. Даже пламя свечей казалось темным по сравнению с ним.
Заклинание было длинным. Оно уже подходило к концу, Сергей начал читать последние строки, как воздух вокруг него стал кружиться в водовороте. Водоворот усиливался и увеличивал скорость. Волосы на голове заклинателя растрепались и бились на ветру.
Сергей произнес последнее слово, и ветер тут же прекратился. Правда перед этим он задул все свечи, и сразу стало темно, как и прежде. Сергей вновь увидел, что он находится на прежнем месте в полумраке больничного коридора. Он был уже готов разочаровано вздохнуть, как вдруг увидел, что стена перед ним начинает гореть. Это было невероятно, но так оно и было. Пропавший восторг снова вернулся к Сергею. Но вместе с радостью пришел и страх.
Неужели он сейчас увидит, то, что хотел увидеть?
Стена продолжала гореть, только пламя, вначале хаотичное и бесформенное, стало принимать черты. Сергей от удивления открыл рот, что с ним никогда не случалось, даже в детстве. Через секунду перед ним горели те самые знаки, что он составил: звезда Давида, в ней круг, а в круге равнобедренный треугольник.
Магическая схема начала увеличиваться и расти. Сначала она была размером в полметра, но постепенно выросла и стала такой гигантской, что треугольник в ее центре был размером в полный рост Сергея. Даже еще больше. Сергей понял, что именно этот треугольник ему и нужен. Но вот в каком виде, он не знал.
Вокруг было очень тихо. Никаких звуков Сергей не слышал, но что-то тревожило его слух. Сначала он не мог понять, что. Но вот он почувствовал в воздухе очень легкую вибрацию, и понял, что она идет от треугольника. Пламя перестало быть ярким, а лишь тлело, как свеча, которая не может разгореться. Зато треугольник стал светлеть. Из черного он стал серым. Из него опять на Сергея налетел ветерок. Он был теплый и слегка попахивал гарью. Сергей решил для себя, что запах гари постоянен для волшебства. Вслед за ветром из треугольника вылетели непонятные звуки.
Словно кто-то вздохнул.
Сергей вздрогнул. Он почувствовал непреодолимое желание войти в этот треугольник, потому что до него наконец-то дошло, что это не треугольник, а вход куда-то. Он даже сделал шаг, но не тронулся с места. Снова раздался вздох. Сергей преодолел страх и сделал этот шаг. Но тут же стена отъехала от него на тоже расстояние. Он сделал еще шаг. Все повторилось заново.
Его не пускали туда.
Последний раз раздался вздох, Сергея окатило еще одной волной тепловатого воздуха, и все исчезло.
* * *
…Он стоял в больничном коридоре, у ног его лежал три свечных огарка, и не знал, радоваться ему или огорчаться. С одной стороны у него не получилось то, что он хотел. Но сказать, что у него вообще ничего не вышло, тоже было нельзя. Сергей обнаружил, что все еще стоит на коленях, и подумал, что, наверное, представляет собой нелепое зрелище со стороны: растрепанный, перепачканный мелом, в белом халате поверх черной кожаной куртки. Он усмехнулся при этой мысли.
Неужели ему не все равно?
Да и кто его сейчас видит?
Рядом никого не было. Он знал это. Он чувствовал это.
Словно видел сквозь стены. Не было тут рядом никого.
Сергей встал с колен и почувствовал невероятную усталость. Словно мешки грузил, или как бывало, после целой ночи работы над курсовой. Сделав несколько шагов, он вынужден был опереться на стену. Ноги не держали его. Они подгибались и дико болели при каждом шаге. Все тело налилось свинцом. Молодой человек начал задыхаться. Голова закружилась, и он потерял сознание.
Когда он пришел в себя и посмотрел на часы, было уже около шести. Для больницы это время подъема. По коридорам шаркали шаги медперсонала. Сергей понял, что ему надо убираться отсюда. Он встал и проверил свое состояние. Усталость еще слегка чувствовалась, но двигаться можно было вполне свободно. Во всяком случае, при похмелье, он чувствует себя гораздо хуже.
Уход из больницы был больше похож на бегство. На ходу, снимая халат, Сергей быстро шел по лабиринту больничных коридоров, безошибочным чутьем стремясь к выходу. По дороге он сталкивался с кем-то, но не обращал внимания, и шел дальше, не извиняясь. Ему казалось, что если он останется лишнюю минуту в этом здании, то с ним случится что-нибудь очень нехорошее.
Только на улице он вздохнул и почувствовал облегчение.
Впервые в голове возникли сомнения по поводу прошедшей ночи. Было ли это или нет, он не мог точно сказать. Слишком все было нереально. Слишком много фильмов ужасов посмотрел он за последние годы, когда в жизнь бурным потоком ворвалось видео. Все эти спецэффекты могли засесть в голове и при подобных обстоятельствах они могли просто всплыть в воспаленном сознании.
Сергей подумал, в который уже раз, что сходит с ума. Но потом он вспомнил, то состояние, в котором он был, когда творил заклинание. От воспоминания ему стало так хорошо, что сразу все плохие мысли улетучились сами собой. Он снова почувствовал всесилие супермена, которому чужды сомнения, страхи и прочие людские слабости…
ЧЕТВЕРТОЕ ПОСЕЩЕНИЕ
1
Маша лежала на кровати, повернувшись лицом к стене, и кусала губы от боли. Только что ей сделали укол, да так больно, что она даже вскрикнула.
– Чего орешь? – даже не грубо, а скорее равнодушно, словно удивляясь, сказала сестра.
Маша не стала отвечать, и чуть не плача поплелась в палату. Здесь было тихо. Она встретила сочувственный взгляд Лосевой и охнула, когда неосторожно легла прямо на то место, куда только что сделали укол. Теперь она лежала и молчала. Ей было до того тошно, а теперь вот еще этот укол, хоть плачь. Настроение было хуже некуда. Она с нетерпением ждала, когда явится муж, но того все не было. Маша начала волноваться. До чего ей было тоскливо и страшно, представить было трудно.
И не ей одной. Вся палата страдала вместе с ней. Даже шумная Танька Лосева, и та лежала на спине и смотрела в потолок злым взглядом. В этом же положении были и все остальные женщины. Только одна сидела у окна, на коленях у нее лежала Библия, и она бормотала молитвы, быстро, так что даже слов разобрать нельзя было. Всем было так тошно, что ее даже не обрывали. Ни у кого не было сил и желания на это. Творимые в тяжелой тишине молитвы еще больше омрачали настроение палаты, но опять же всех это устраивало. Казалось, что страдание облегчало душу и вселяло надежду.
Потому что это было страдание другого!
То, что во всегда шумной и полной разговоров и смеха палате поселилась дикая тоска, имело под собой весьма вескую причину. Вчера днем на УЗИ выяснилось, что у одной из беременных погиб плод. Это случилось на третьем месяце, и женщину сегодня утром вычистили и привезли в палату на каталке. Когда она через три часа пришла в себя после наркоза, то с ней случился сильнейший припадок. Она рыдала так громко, что было слышно наверно во всех отделениях. Естественно, что на остальных беременных этот случай не оказал ободряющего воздействия. Женщины лишний раз вспомнили, что дети имеют свойство умирать, еще не родившись, и тревога, которая и так не покидала их ни на час со дня зачатия, усилилась десятикратно. Ко всему прочему все были сильно злы на врачей. Женщины были уверены, что главная вина лежит на них.
В последние десятилетия врачи выделились в отдельную касту. Их государственный статус и твердые позиции в медицинском образовании привели к тому, что лет двадцать-пятнадцать назад в здравоохранение пошел мощный поток так называемых блатных, среди которых большинство шло на медицинские факультеты не по призванию и не по таланту, а из-за престижа профессии врача и по родственным связям. В результате за полтора десятилетия отечественная медицина совершенно обесцветилась. Бездарности в белых халатах заполонили больницы и поликлиники по всей стране. Старая гвардия постепенно вымирала, ей на смену приходила новая, чей принцип был лечить только тех, кто платит. Конечно, платить принято было не деньгами, а подарками и услугами. В советское время врачи жили хорошо. Они были нужными и полезными людьми. И хотя в народе говорили, что врачи не лечат, а калечат, это мало кого волновало. Номенклатурные работники лечились в специальных лечебных заведениях, куда простым смертным было не попасть, а для тех, кому не хватало мест в партстационарах, существовали специальные палаты на двоих. Для остального населения палаты были шести и десятиместные, что конечно было большим достижением по сравнению с сороковыми и пятидесятыми годами. В то время, как населению со всех сторон внушалось партией и правительством, что надо строить общество, основанное на равенстве. О равенстве и братстве сразу можно было забыть, стоило только оказаться в больнице или в поликлинике, где люди в белых халатах вели себя словно древнеегипетские жрецы. Рабочий или служащий, которых могли уволить за опоздание или отлучение с рабочего места, видели, как их участковые приходили в восемь-двадцать, а то и тридцать, когда в расписании ясно стояло, что прием должен начаться в восемь ноль-ноль, или запросто покидали кабинет, перед которым волновалась очередь из тридцати человек, чтобы поболтать по телефону или решить какие-нибудь другие личные дела. А на тех, кто ждал приема, в лучшем случае взглянут быстрым равнодушным взглядом. И ничего тут не сделаешь. Между населением и медициной стремительно росла пропасть. И те и другие стали относиться друг к другу с неприязнью. Эта неприязнь превратилась почти в ненависть, когда наступили новые времена. Как ни странно, врачи пострадали первыми и наиболее сильно. Слишком много их развелось сереньких и убогоньких. Нищее общество уже не в состоянии стало содержать эту армию офицеров чаши со змеей. Те, кто поумнее и поталантливее нашли себя в частной медицине, но те, кто остался на службе у государства влачили жалкое существование. Видя это, люди, что настрадались в свое время в очередях, и не перестают страдать, и никогда не перестанут, а это практически все, или почти все, искренне радовались и нисколько не сочувствовали. Они злорадно потирали руки, когда слышали по радио или с экранов телевизоров, что врачи в очередной раз протестуют, что им не повышают зарплату, а те жалкие подачки еще и месяцами задерживают. Врачи надеялись на государство и молили его о помощи. Но государство совершенно про них забыло. Ассигнования прекратились, по всей стране стали сокращаться рабочие места, а врачи быстро заняли в стране первое место по безработице, сокращались также койко-места в больницах. Больные стали, говоря гоголевским языком, выздоравливать как мухи, потому что бесплатная медицина осталась только на бумаге да в памяти народной. Хотя, по правде говоря, ее никогда и не было. Был миф. А тот, кто по наивности шел к врачам на халяву, в надежде излечиться бесплатно, имел на это мало шансов. Так было заведено еще в то славное благословенное время, когда не надо было думать о завтрашнем дне. Если при больном не было хотя бы коробки конфет, ему даже не говорили, какие надо пить лекарства, чтобы не протянуть ноги. С коробкой конфет ему назовут название лекарств, а когда к конфетам прибавится бутылка коньяка, то будет отдельная палата и хорошее отношение. Таким образом, можно сделать вывод, что врачи первыми в стране советов стали жить по-капиталистически. А когда капитализм грянул на всех остальных, то врачи оказались в очень тяжелом положении и естественно повысили планку требований к пациентам. Те, кто это понимал и принимал, могли надеяться на счастливый исход.
В палате, где лежала Маша, собрались те, кто этого не понимал. Кто, как она, по молодости и по глупости, да еще и по бедности, а кто из принципа, все лежали здесь и полагались только на чудо. И вот одной из них не повезло. Чуда не произошло. Ребенок умер.
Несчастная мать, вернее теперь она уже и не была матерью, бессильно билась головой в подушку и проклинала врачей и больницу. Когда она немного притихла, сил на крики у нее уже не осталось, пришла старшая сестра и тихо велела ей перебираться в другую палату. Раз она больше не беременная, то теперь ее место в другой палате, а здесь ей больше делать нечего. Ведь это палата для беременных. Женщина снова забилась в истерике. Старшая сестра пожала плечами. Она ведь все делает правильно. Надо заботиться о моральном состоянии других женщин, которые пока еще беременны, и им нужен покой и положительные эмоции. А от такой истерички естественно, что они не получат положительных эмоций.
После тихого часа Лена, так звали пострадавшую, собрала вещички и покинула палату.
Женщины проводили ее молчанием. Когда за ней закрылась дверь, по палате пронесся вздох облегчения. Но легче стало только на мгновение. Тоска тут же снова скрутила их всех, потому что осталась мысль, что это же может произойти с каждой из них в любой час. И только от мысли, что хирургический нож может войти в тело и исторгнуть из него самое дорогое сейчас, повергало в ужас. Страшное слово «чистка» висело в воздухе, словно его выбили на мраморе. Те, кто собираются стать матерями, не знают слова страшнее. Страшнее и больнее.
Ко всему прочему все еще не было Жени. Маша готова была разрыдаться. Уже шесть часов, а его все нет. В голове стали появляться всякие ужасные картинки о том, что могло случиться с Женей. На них он попадал под машину, ввязывался в драку, сгорал в огне и тому подобное. От подобных мыслей живот сразу стал жестким внизу, а губы стали кривиться. Маша стала похожа на маленькую девочку, которая вот-вот расплачется.
– Машка! – вдруг зашептала со своей койки Танька Лосева. – Ну, че, ты, вообще? Сколько можно киснуть?
Она все-таки не могла долго быть грустной, эта Лосева.
– Чего тебе? – недовольно буркнула Маша.
– Пошли в буфет.
– Не могу. Вдруг Женя придет.
– Ну и что. Мы же быстро. Пошли, – продолжала соблазнять Танька Лосева, – там пироги сегодня свежие с картошкой и с мясом.
У Маши сразу потекли слюнки, и она обозвала себя обжорой.
Танька не унималась. Она видела, что Маша готова сдаться.
– У меня червонец, – хрустнула она синей бумажкой. – Возьмем соку. Слышь? Там сок есть, томатный. Надо же нам себя чем-нибудь приободрить. А то сдохнем тут. Ну, как, хочешь томатика?
Упоминание о томатном соке добило Машу.
– Пошли, только быстро!
И они пошли быстро, насколько это было возможно в их положении. Животы у обоих были уже приличные, и они напоминали жирных уток, которые, крякая и переваливаясь, спешат к корыту с зерном.
Буфет находился на первом этаже, и они дошли до него и нагло без очереди набрали себе еды. Никто не возмутился их поступком, и это повысило им настроение. Девушки даже развеселились.
– Здесь съедим, или пойдем в палату? – спросила Танька.
– Давай здесь, – немного смутившись, сказала Маша. Не могла же она открыто сказать, что в палате придется делиться с девчонками, а ей этого не хотелось. Маша не была жадной, но тут ведь и делиться было нечем.
Танька все поняла и хитро улыбнулась.
– Правильно, – одобрила она. – Тут и нам мало будет.
И они стали есть пирожки и запивать их томатным соком.
– Жаль, что соли нам с тобой нельзя, – с набитым ртом произнесла Лосева.
Маша кивнула. Ее рот был набит еще сильнее, и она только что-то непроизвольно промычала в ответ.
Они съели почти все, и тут Таня посмотрела за спину подруги и удивленно сказала: