Светлова Татьяна. Место смерти изменить нельзя

   — Сейчас, — нелюбезно ответил хозяин дома. — У меня все в компьютере.
   Он удалился, покачивая головой.
   — Вам это, может, покажется странным, месье Дел-лье, — произнесла Соня, — но я уже почти свыклась с мыслью, что папы нет в живых.
   — Нет, отчего же, я понимаю… Интуиция дочери… — пробормотал Реми. — Мне бы хотелось вас утешить, но…
   — …нечем, — печально закончила за него Соня. Пьер вынес отпечатанный на принтере список, занимавший две страницы.
   — Это те коллекционеры, с которыми я знаком лично.
   — Антикварной мебели?
   — Глупый вопрос. Даже собиратель пепельниц не откажется украсить свой дом антикварной мебелью.
   — Тонкое замечание. Спасибо. — Детектив спрятал список во внутренний карман пиджака. — Я хотел попросить у вас разрешения сменить замок в квартире Арно. Каждый раз, когда Максим выходит из дома, мы рискуем, что туда заберется наша таинственная посетительница. А нам это ни к чему — вдруг она столик выкрадет, предмет наших раздоров? — улыбнулся он дружески.
   — А вдруг папа придет? — Соня поглядела на Пьера. Реми озадаченно посмотрел на Соню. Минуту назад она сказала, что почти привыкла к мысли, что ее отца нет в живых. Ничего не скажешь, женская логика… Все еще надеется, наперекор всем своим предчувствиям?
   — Можно предупредить соседку, мадам Вансан.
   — Мы не возражаем, — кивнул Пьер. — Я завтра же позвоню в компанию, которая этим занимается.
   — Не усложняйте себе жизнь, Пьер, мы с Максимом сами это сделаем.
   Пьер с сомнением посмотрел на них.
   — Это не так уж сложно, как может показаться, — заверил его Реми.
   — Хорошо. Я вам верну его стоимость. А вы нам отдадите запасные ключи.
   — Разумеется.
   Максим с Вадимом поднялись. Помешкав, к ним присоединился в передней молчаливый Жерар. Все начали прощаться.
   — Да, чуть не забыл, — сказал вдруг Максим. — Я хотел у вас спросить: вам не попадалась книга, «Воспоминания графини З.» называется? Мне дядя о ней говорил, мне эта книга могла бы очень пригодиться в работе… Но у дяди ее нигде нет.
   — Я что-то слышал о ней… Ты не помнишь? — Пьер посмотрел на Соню.
   — Она потерялась, — сказала Соня. — Папа тоже спрашивал, не забыл ли он ее у нас. Но у нас ее нет. Он ее, по-моему, так и не нашел. Поищите в библиотеках, Максим.
   — Я как раз этим и занимаюсь…
   — Я тоже чуть не забыл вас спросить — с озабоченным видом произнес Реми, — у кого из ваших знакомых есть «Пежо»?
   — Какой?
   — Какой-нибудь.
   — У нас нет.
   — Я знаю, — усмехнулся Реми, — вчера заметил.
   Пьер слегка нахмурился.
   — Я о знакомых спрашивал, — напомнил Реми.
   — Ни у кого вроде бы, — ответил Пьер, подумав.
   — Зайдем с другой стороны. У кого есть машина средних размеров, серого или близкого к нему цвета?
   Соня покачала отрицательно головой, Пьер повторил:
   — Ни у кого.
   — Почему вы спрашиваете? — спросила Соня.
   — Из любопытства. Меня мама еще в детстве ругала за то, что я сую нос в чужие дела. Она не уставала мне повторять, что это неприлично. Но я оказался неисправим.
   Все заулыбались.
   — Знаете что? Вадим, Максим, оставайтесь обедать со мной, — предложила Соня. — Попросту, без приема. Пьер меня бросает одну, у него сегодня клуб. А мне не по себе как-то…
   — Если ты хочешь, я останусь, — сказал ее муж.
   — Нет-нет, не стоит из-за меня менять свои планы. Надеюсь, наши друзья мне скрасят вечер?
   — Ты меня извини, Сонечка, я не могу, к сожалению, — сказал Вадим. — Меня Сильви с детьми ждут к обеду, я обещал…
   — А вы, Максим?
   Соня смотрела Максиму прямо в глаза, и он таял, как шоколадка на солнце. Колени сделались ватными, непослушными, и так бы он и стоял, безгласно млея под ее взглядом, но выручил Вадим:
   — Мы на одной машине приехали, Сонечка. Так что мне всех вывозить надо.
   — Я его отвезу после обеда, — не отводя взгляда от Максима, сказала Соня.
   — Соглашайтесь, — вдруг фамильярно сказал Пьер. — Неужели вы устоите перед чарами моей жены? Она не переживет такого провала.
   Соня одарила мужа легкой улыбкой.
   — Ну так что? — вновь обратилась она к Максиму. Поймав неприязненный взгляд Жерара, брошенный на него из-за плеча Вадима, Максим поспешил ответить, причем не без вызова:
   — Хорошо.
   — Вот и отлично, — сказал Пьер. — Всего доброго, до скорого, — выпроваживал он остальных гостей. Закрыв за Жераром — тот неохотно выходил последним — дверь, Пьер с явным облегчением прошел в гостиную и спросил деловито:
   — Ну что, выпьем по стаканчику?
   — Выпьем, — ответила Соня. — За папу. Пьер разлил напитки, принес лед.
   — Чин-чин, — поднял он свою рюмку.
   — За упокой его души, — сказала Соня. Максим смотрел на нее и гадал, что стояло за этой резанувшей его простотой Сони — мужество или бесчувствие? Он не мог определить. Он был беспомощен, как студент на экзамене, не знающий, к какому жанру отнести показанный кусок. В медовых непроницаемых глазах, в нежных губах, пьющих темно-рубиновый мартини из бокала, он видел только женщину, только свою родившуюся во сне страсть, только свою жажду к ней прикоснуться, втечь, как мартини, в эти губы, проструиться сквозь щелку между зубами и заполнить собой это горло, чтобы она задохнулась от его желания…

Глава 12

   — Я вас покидаю, — сообщил Пьер. — Развлекайтесь тут без меня. Если хочешь, Соня, я, когда вернусь, отвезу Максима домой.
   — Посмотрим.
   Пьер закрыл за собой дверь, кинув на прощание напряженный взгляд, значение которого Максим не сумел бы объяснить. Но он меньше всего сейчас был озабочен расшифровкой взглядов Пьера. Он стоял в оцепенении посреди прихожей до тех пор, пока Соня с легким смешком не пригласила его в гостиную.
   Он прошел. Сел. Закинул ногу на ногу. Убрал. Глупо улыбался. Предложил свою помощь, которая была отвергнута. И это загадочное приглашение, и необычная фамильярность Пьера, и присутствие с Соней наедине — парализовало все речевые способности. Он молча наблюдал за Соней некоторое время. Наконец он встал, нашел свой стакан с недопитым виски…
   — Софи, — сказал он, — я могу налить себе еще виски?
   — Разумеется. Только меня зовут не Софи, а Соня.
   — Это одно и то же.
   — Это совсем не одно и то же! Соня — это Соня, а Софи — это Софи.
   — Соня — это уменьшительное имя от Софи, Софии.
   — Вовсе нет!
   — Я лучше знаю, имя-то — русское!
   — Русское?
   — Конечно.
   — Не может быть. Во Франции это имя очень распространено.
   — Точнее, Софья, София — имя греческого происхождения, но Соня — это чисто русское уменьшительное имя.
   — Я никогда не знала, что это одно и то же… Во всяком случае, во Франции Соня и Софи — это два разных имени.
   Она накрыла на стол, разогрев тарелки с едой из китайского ресторана в микроволновой печи, и стала открывать бутылку вина. Максим чувствовал себя неловко — зачем он только назвал ее Софи? — и, чтобы как-то избавиться от этого чувства, он отобрал у нее штопор: с его точки зрения, это была мужская работа.
   И только тут отдал себе отчет, что попал в очередное неловкое положение: в руках у него оказалась хитроумная штуковина, с которой он не знал, как обращаться. Покрутив беспомощно ее составные части, он посмотрел на Соню. Соня улыбнулась, взяла у него бутылку из рук и ловко откупорила ее. Потом протянула штопор Максиму и пустилась в объяснения, из которых Максим почти ничего не понял, потому что смотрел не на штопор, а на Соню, на то, как раскрываются и округляются ее розовые губы, произнося журчащие французские слова, ловя смену ракурсов и выражений ее лица, на скольжение теней и света по всем округлостям ее легкого, гибкого тела.
   — Я должна извиниться перед вами, Максим, — говорила меж тем Соня, разливая вино. — Прошу вас, присаживайтесь, вот сюда, у меня все готово…
   Извиниться за то, — Соня обошла стол и уселась напротив него, — что я вам не уделила должного внимания. Мы ведь родственники, не так ли? Папа очень ждал вашего приезда — вы для него олицетворение семейной легенды. Для меня тоже, хотя я… Скажем, придаю немного меньше значения всем этим семейным связям, чем он. Не то чтобы меня это не интересовало, но все же… Может, интерес к своим корням приходит с возрастом?
   — Возможно. Я несколько в иной ситуации, мой интерес связан с тем, что у меня не было вообще семьи… — Максим был рад, что нашлась тема для разговора. — Я был представителем всего лишь второго поколения рода, который вел свой счет с нуля, с ниоткуда, с безвестности. Для меня это открытие. Очень важное открытие.
   — Я понимаю, конечно. Для вас мой отец — почти член семьи, дядя, хотя и очень отдаленный. Потому что у вас нет ни бабушки, ни дедушки, ни дяди, ни тети, ни сестры… Да?
   — Да.
   — А ведь я вам — сестра.
   — Получается, что да… Пятиюродная… Или шести…
   — Забавно. Попробуйте вино.
   — С удовольствием. Мм-м, — отпил Максим душистую терпкую жидкость, — какое вкусное.
   — Это хорошее вино, шато-лафит.
   — Я не очень разбираюсь в марках вин, больше в водке… За родственные связи?
   — Чин-чин. Мы могли бы перейти на «ты». Все-таки брат с сестрой.
   — Давай…
   «Вот так, — усмехнулся мысленно Максим. — Значит, я на грани инцеста».
   — Мне кажется, — продолжала Соня, — что тебе многое здесь непонятно, тебе нужен гид, который мог бы ответить на твои вопросы. Раз уж папа… — Она запнулась. — Я могу взять на себя эту роль.
   Максим молчал, не зная, что сказать.
   — Если у тебя есть какие-то вопросы…
   — Да нет… Я не знаю, право.
   Если бы он и хотел задать вопрос, то только один: что это все означает?
   — Тебе нравится во Франции? — поддерживала светскую беседу Соня.
   — Нравится.
   — Здесь лучше, чем в России?
   — Почему? — удивился Максим.
   — Ну… — Соня повела плечом. — У вас мафия, наркотики, проституция, Жириновский, коррупция, коммунисты…
   — У вас тут тоже мафия, проституция, наркотики, Ле Пен, коммунисты…
   — Это совсем не то же самое! Во Франции жить безопасно по крайней мере.
   Спокойно.
   — Мы беспокойная нация. «Покой нам только снится», как сказал один поэт. Блок, может, слышала? Соня отрицательно помотала головой, улыбаясь.
   — Значит, покоя вы не ищете?
   — По правде говоря, кто как. Люди разные, даже в одной нации.
   — Да, разумеется. А ты? Ты из тех, кто ищет? Вот те на, думал Максим, меньше всего я ожидал философских бесед. Разговор складывался как-то уж очень по-русски, и он снова не понимал, к чему бы это.
   — Я? — переспросил он. — Я даже не знаю. Во всяком случае, это не первая из моих забот.
   — А для меня покой — самое главное, — сказала Соня.
   — Я догадался.
   — Вот как?
   Максим не ответил. Он не понимал, зачем он здесь. Он не понимал, зачем Соня его удержала. Он не понимал, ведет ли она игру и какую. Сам себе он был более-менее ясен: в нем разгоралась страсть. Из тех, где «ум с сердцем не в ладу», вернее, надо было бы перефразировать: «ум с телом не в ладу». Его тело желало близости с ней, его ум желал отдаления от нее, предвидя все возможные неприятные последствия сближения — муж, разделенность расстоянием и странами, да и вообще бесперспективность чувств… Что касается последних, то, если не брать в расчет обычные эмоциональные завихрения, которые всегда сопутствуют физическому влечению, основным его чувством была злость. Бешеная злость, на себя, на Соню, на свою бессмысленную страсть и нелепую ревность…
   Короче, с самоанализом у него было все в порядке. С волей дела обстояли хуже: не слушалась. Отказаться от приглашения — не достало мужества, уйти — не было сил, взять в свои руки разговор и придать ему дружественно-родственную интонацию (пусть неискреннюю, но хотя бы приличную!) — не хватало духу. И вот он сидел, как школьник, отвечая на вопросы, отводя глаза, чтобы не видеть изгиба шеи и мерцания глаз, чтобы не смотреть как зачарованный на розовый уголок свежего рта и на золотистую тень в ямочке на щеке…
   Он злился на себя, но он себя понимал. Соню же — нет, не понимал. Чего она хочет? И вправду решила отдать долг родственной вежливости? Или — это попытка сократить дистанцию между ними, которую Максим намеренно удерживал?
   Заметила ли она, как он мучается от этого пребывания наедине? Заметила ли, как каменеет его шея, когда она касается его, вроде бы нечаянно? И если заметила, то зачем она его провоцирует?
   Соня смотрела на него, ожидая ответа. Выручил его телефонный звонок.
   Соня извинилась и подошла к телефону.
   «Да… Да… Нет, малыш, я сейчас занята… Нет, в другой раз… У меня гости… Да…» — нежно ворковала она в телефон.
   Неужели Жерар? Неужели это она с ним так разговаривает? «Малыш», это надо же! Нет, бежать отсюда, бежать!
   Соня положила трубку и обернулась к нему.
   — Этьен, — сказала она со снисходительной улыбкой. — Хотел было прийти… Но я ему отказала. Он любит сюда приходить…
   (Теперь еще и сыночек! Бежать, бежать!) — Книжки у нас в библиотеке просматривает, — продолжала Соня. — Он учится в актерской школе, между прочим. Хороший мальчик, воспитанный, начитанный…
   Голос Сони приобрел слащавую интонацию, с которой взрослые говорят об успехах детей. «Что она прикидывается, строит из себя добрую тетю-покровительницу? Кого она хочет заставить поверить, что не догадалась о чувствах этого пацана!» — злился он.
   — Я думал, что мальчик к вам ходит, потому что он в тебя влюблен, — сказал Максим с некоторым ехидством. — Но, возможно, он делает успехи в будущей профессии, раз ты этого не заметила, — продолжал поддевать он Соню.
   — Заметила, — ответила она просто.
   — Ты знаешь, что мальчик в тебя влюблен, и говоришь ему «малыш»? Это жестоко.
   Соня равнодушно пожала плечами.
   — Это роль, которая ему отведена. Другую он не получит… знаешь, я тоже чуть не стала актрисой. Меня звали в кино сниматься. А я отказалась.
   «Или это папаша попросил сыночка позвонить: ушел ли я? Ревнует, Карлсон! Ну, пусть поревнует. Ему полезно». Максим испытывал злорадное удовлетворение.
   — Ты не хочешь меня спросить, почему?
   — Почему что? — очнулся Максим.
   — Почему я не стала актрисой?
   Судя по всему, от него ожидался ответ: «Это удивительно, с твоей внешностью, с твоими данными, ты создана для кино, я бы тебя тоже пригласил в свой фильм» — и так далее и тому подобное, короче: Соня напрашивалась на комплименты.
   — Правильно сделала, — ответил он.
   — То есть?..
   — Ты не могла бы быть актрисой. Хорошей, я имею в виду.
   — Почему же? Меня Вадим сниматься звал. Даже не раз. И другие режиссеры тоже… Мне все говорят, что я создана для кино! — обиженно произнесла Соня.
   Ага, задело. Вот и хорошо. Максим испытывал азарт сродни тому, с которым в детстве дергал девочек за косички. Девочек, которые ему нравились.
   — Ты слишком своенравна, — продолжал он небрежно. — Актер должен быть податливым, пластичным — это материал, с которым работает режиссер. А у тебя слишком высокое сопротивление материала.
   — Ну и что? Многие режиссеры оставляют актерам право создавать свою роль. Играть так, как они чувствуют. Использовать природу актера, — защищалась Соня.
   — Для этого не надо быть актрисой. Достаточно природы.
   — Хм…
   — Я использую не столько природу, сколько мастерство актера. Искусство аппликации первородных материалов меня не интересует. Мне от актера нужен профессионализм, умение выполнить задачу. Мою задачу.
   — Твои методы устарели. — Это было сказано с вызовом, и Максим с легкой иронией заметил, как у Сони аж глаза округлились от желания его задеть. Бог мой, что за детский сад!
   Он усмехнулся:
   — Может быть. Только «Пальму» в Каннах за режиссуру получил мой фильм, если ты не в курсе.
   Соня покраснела от досады.
   — У тебя есть актерские наклонности, я понимаю, почему тебя зовут сниматься — сказал он, смягчившись. — Но на самом деле ты не сможешь работать с режиссером. Да тебе и самой это не надо. Не зря же ты отказываешься от предложений…
   Соня слушала с легкой настороженной улыбкой на губах, глядя ему прямо в глаза.
   — Обычно я говорю, что с меня хватит папиной славы, — возразила она.
   — Да… Но ведь это не правда. По крайней мере, это ничего не объясняет.
   — А что, по-твоему, объясняет мои отказы?
   — Тебе не нужна широкая публика. Может, даже боязно выставлять себя напоказ, выворачивать все уголки своей души, искать в себе потаенные пороки и страсти… — это ведь и есть работа актера. Тебе комфортнее играть свои роли в этом маленьком кругу избранных и постоянных зрителей… Здесь ты ничем не рискуешь: сама ставишь свои маленькие представления, сама исполняешь — никаких творческих противоречий. К тому же публика надежно страхует тебя от провалов: ты уверена в обожании и поклонении…
   — Ты имеешь в виду…
   — Всех. И Пьера. И Жерара с сыночком. И даже Маргерит. И Мишелей. И всех тех, кого я еще не видел, но которые непременно должны восхищаться тобой, — Других ты не потерпишь.
   — У тебя оригинальная точка зрения…
   — Я не прав?
   — Не знаю… По-твоему, я играю роли в жизни?
   — А разве нет?
   — Допустим, — со смехом ответила Соня. — И как, хорошо я играю свои «маленькие представления»? Я могу тебя включить в список моих преданных зрителей?
   Максим поглядел ей печально в глаза и деланно вздохнул:
   — Можешь.
   Соня, довольная его ответом, легко поднялась из-за стола:
   — Хочешь, я тебе дом покажу?
   Максим вскинул ей вслед руку — ухватить, зацепить, поймать? Он и сам не знал (дернуть за косички?) — но она уже упорхнула, и ее голос доносился с лестницы. Скептически посозерцав свой зависший в воздухе жест, Максим последовал за ней.
   — Это старинный дом, — комментировала Соня, — построенный в начале прошлого века. Его купили еще родители Пьера. Конечно, тут многое переделано, перестроено, но многое осталось по-прежнему. Эта лестница раньше кончалась на втором этаже, а на третьем были комнаты для детей и для бонны, и у них была своя лестница, выходящая в сад, но ее закрыли, а основную лестницу продлили доверху… Я люблю старину, я люблю все эти потертые ступени и эти тяжелые низкие балки, но пришлось многим пожертвовать для удобств, вместо комнаты бонны мы сделали ванную и туалет, — болтала она, распахивая перед ним двери комнат, куда Максим заглядывал вежливо и равнодушно, больше глядя на Соню и вслушиваясь не столько в смысл слов, сколько в звуки ее голоса.
   — Это… — продолжала Соня, открывая перед ним очередную дверь, — это комната для гостей, я сначала хотела оклеить ее обоями и даже уже начала работы, я все купила…
   Комната выглядела странно: ободранные стены, из которых только одна была оклеена. На полу — рулоны обоев, банки, засохшие кисти и валики и прочая атри-бутика ремонтного дела.
   — … а потом передумала. Хочу оббить тканью. Это все-таки элегантнее.
   С другой стороны — пыли больше… Ты как думаешь?
   — Я в этом не разбираюсь.
   — Вот я тоже никак не решу. Рабочих распустила, а комната так и стоит недоделанная с лета.
   Не завешенное занавесками окно смотрело в темный сад. Максим приблизился. Туман осел, оставив лишь легкий парок, путавшийся в траве. В слабом свете уличного фонаря, падавшего с улицы, сад открылся ему в своей строгой ночной графике: аккуратно выписанные дорожки, огибавшие лужайку, на которой росла большая плакучая береза, несколько красиво сделанных клумб с еще не отцветшими кустами — кажется, розами — и маленький, мерцающий в темноте прудик с легкими лодочками сухих листьев. Сад был ухожен и наряден, и гармонию его четких линий нарушала лишь проплешина в левой части живой изгороди, через которую были видны размытые очертания темного соседского участка.
   Максим любил сады — детское воспоминание о даче в Подмосковье, на которую они ездили каждое лето. Огородик с укропом, редиской и луком (с грядки прямо на стол); зазывно краснеющая, занозистая малина у ограды; куст кислющего крыжовника, который маленький Максим объедал задолго до его созревания; клумбочки с флоксами и астрами (розы у них не росли, маме так и не удалось с ними сладить в сыром подмосковном климате); деревянная мшистая бочка с дождевoй водой, нагревшейся за день на солнце: он погружал в нее с бульканьем тяжелую лейку и поливал огород, и вода теплыми пыльными языками сползала с грядок и ласково лизала его босые ноги… Костер вечерком, из старых листьев и обрезков веток, и его низкий, терпкий, горьковатый дым, стелющийся над дачами; и папа с мамой на деревянных ступеньках крыльца, и дымок их сигарет смешивается с дымом костра; и не всегда понятные разговоры о политике и об искусстве, и комары тонким звоном над ухом, и расчесанный прыщик, мешающий спать, и крем «Тайга» на коже… Дачу потом продали за бесценок — она требовала ремонта, но никто не мог ею заниматься, не было времени, не хватало денег…
   Максим раскрыл окно, вдыхая ночные запахи.
   — Нравится? — Оказалось, что Соня стоит позади него, тоже глядя в сад.
   — Нравится. Я люблю сады. Еще с детства… У вас красивый сад, продуманный, ухоженный.
   — Только эта дыра весь вид портит. Вон, видишь, кустов не хватает?
   Четыре туи засохли. Я велела их выкопать, хотела новые купить, но передумала.
   Решила, что лучше все туи выкопать и посадить лавр. Он не сохнет, как туи, и красивый. Но все-таки жалко выкапывать туи… Они все-таки живые. Хотя они чаще сохнут, но в конце концов всегда можно засохшие выкопать и посадить новые, правда ведь?
   Максим слушал ее ботанические объяснения и думал: вот человек, не связанный ничем: ни работой, ни начальством, ни зрителями — одним словом, не связанный интересами других людей, которые вечно противоречат твоим собственным. Вот человек, не связанный необходимостью зарабатывать себе на жизнь, который в денежных тратах руководствуется только своим вкусом и прихотями; вот человек, не зависимый ни от чего, ни от кого — одним словом, свободный. Правда, ее свобода ограничена Пьером: это он дает ей все виды свобод — кроме свободы от самого себя… Потому-то она так и охраняет свой покой, свою безмятежность чувств: знает, что если рухнет, если позволит себе рухнуть в другие отношения, то лишится всех своих привилегий. Обретет разве что свободу любить, но… Приносит ли она счастье? Даже истории с хорошим концом, когда пирком и за свадебку — чем они кончаются? Тем же самым: привычкой и бытом.
   Хорошо, если мирным, как у Вадима с Сильви. Хуже, как это получилось у него с Лидой. Но так или иначе, любить ровной домашней любовью, в которую трансформируются со временем пылкие страсти, — можно и Пьера. В роли подобного кандидата он ничем не хуже других. А уж если совсем честно, то надо признать, что даже лучше многих, если не как любовник, то как муж…
   Как муж, да. Максим, например, к функции мужа непригоден, его семейная жизнь с Лидой лишь доказала общеизвестное…
   — Так я ничего и не решила, — продолжала тем временем Соня, — и мы остались с пролысиной в изгороди. Хорошо, соседей нет, они здесь только летом бывают! Но надо все-таки на чем-то остановиться, сейчас осень, время посадок еще не закончилось, надо решить. Меня эта дыра, честно говоря, пугает, мне там все время кто-то мерещится, будто кто-то в кустах стоит. Пьер надо мной смеется…
   — Вот я и говорю, что ты слишком своенравна, — сказал Максим.
   — В каком смысле? — опешила Соня.
   — Как с обоями… Хотела одно, решила другое, потом снова передумала…
   Ты привыкла следовать своим прихотям, а в актерской профессии требуется дисциплина, — закончил он суровее, чем ему бы хотелось, с неожиданной для него самого ноткой обличительства.
   — Мне все быстро надоедает… — Соня оправдывалась под натиском Максима. — Я еще не успеваю новую идею осуществить, как она мне уже надоедает… Ты прав. Так я и остаюсь, с недоклеенными обоями и с непосаженными кустами, — виновато подытожила она.
   — И с мужем, которого ты не любишь, — дополнил Максим глуховатым голосом, глядя в окно.
   Он и сам не знал, как он осмелился это сказать. Это было по меньшей мере неприлично. И снова непонятно, зачем. Ревность? Как же это глупо!..
   Соня вскинула на него глаза с некоторым удивлением.
   — Пьер меня понимает… Он не навязывается, он мне дает свободу жить так, как я хочу…
   — Встречаться с Жераром, например? Соня вспыхнула.
   — " — Ты не находишь, что это не твое дело? Максим находил. Но лез в атаку.
   — Ты ведь вчера с ним была в ресторане, не так ли? Я видел, как вы переглянулись…
   — Послушай, с какой стати…
   — Твой муж дает тебе свободу иметь любовника?
   — Мы не любовники!
   — Я не вчера родился, Соня!
   — Мы правда не любовники! И это не твое дело! По какому праву…
   — Ты с ним вчера была в ресторане? Все равно Реми узнает.
   — Ну и что? Я имею право ходить в ресторан с кем хочу!
   — Тогда почему бы тебе не сказать об этом своему мужу? Зачем было врать про подругу?
   — Это никого не касается! И Пьера тоже!
   — Ты так думаешь? А он где был, по-твоему? Тоже с любовницей?
   — У него нет любовницы!
   — Он же куда-то уходил вчера, ты об этом ничьего не знала, не так ли?
   Каждый живет своей жизнью, никто никого не стесняет, у тебя любовник, у него любовница, прекрасная семья, вы друг друга понимаете…
   Соня молчала.
   — Хорошо тебе жить так? Удобно? — продолжал нападать Максим.
   — Какое твое дело, я не понимаю? — наконец холодно произнесла она. — С какой стати ты меня допрашиваешь? Ты что, в полиции нравов состоишь? В обществе борьбы за нравственность? Или ты ревнуешь?