Светлова Татьяна. Место смерти изменить нельзя

   Телефон звонил без остановки, но Соня даже не шелохнулась. Когда в автоответчике раздался голос Максима, она замерла. Вскочив было с постели, она вновь села. Что он может ей сказать? Что… нет, не надо, ничего. Ей и без того худо.
   Ей было необходимо сейчас сосредоточиться и понять, срочно понять, в чем заключаются ее отношения с Пьером, ее жизнь с ним и вообще вся ее жизнь.
   Сегодня, когда она вдруг осознала, что эта жизнь, то есть жизнь, которую она вела до сих пор, может рухнуть, рассыпаться в прах завтра, она задавала себе вопрос, а есть ли у нее какая-нибудь другая жизнь, кроме этой. Она задавала себе вопросы, которые раньше не задавала никогда, они раньше ей просто не приходили в голову. Такие странные, такие грубые вопросы, как, например, «люблю ли я Пьера?», что неизбежно влекло за собой «а что тогда меня с ним связывает?».
   Это было неожиданно — не суметь ответить на эти вопросы, не знать саму себя, не знать, чем и зачем ты живешь и почему живешь так, а не иначе? И почему бы, например, не изменить свою жизнь и не позволить себе поддаться тем чувствам, которые в ней будил Максим? Действительно, ну почему? Долг перед мужем? Боязнь? Максим волновал ее, он нес в себе что-то такое, еще не изведанное, но головокружительное, буйное, восхитительное. Какой-то букет великолепных эмоций, ощущений, чувств…
   Может быть, это то, что когда-то привлекло в ее отце Мадлен — уровень личности, уровень отношений, чувств, страсти? Но Мадлен — это совсем другой человек, совсем другой тип. Энергичная, решительная, Мадлен была готова всем заплатить за свое счастье. Тем более в шестнадцать лет, в возрасте наивности и безрассудства. А вот Соня…
   Нет, она не готова. К своим шестнадцати годам она уже знала, что такое любовь. И тоже благодаря своему горячо любимому отцу, ее замечательному и необыкновенному и очень знаменитому отцу. По мужскому недоумию полагая, что Соня еще мала и ничего не понимает, папа принимал у себя своих «подруг». Его женщины слишком долго в этой роли не задерживались, он их менял, то ли ища и не находя замену своей рано умершей жене, которую очень любил, то ли, напротив, даже не надеясь найти ей замену и пустившись во все тяжкие.
   Папины ночные подруги убегали рано, оберегая покой и нравственность ребенка. Но надо сказать, что не слишком удачно: по ночам «ребенок», случайно проснувшись, слышал сладостные вздохи и стоны, доносившиеся из папиной спальни, и старался побыстрее заснуть, чтобы избавиться от тягостной роли тайного и ревнивого наблюдателя… Ревность была сложной, в ней были замешаны память о матери и собственнические притязания на любовь и внимание отца; ревность была тяжелой: наличие женщины в жизни отца воспринималось как измена, порождающая страх одиночества… По утрам, еще не вставая с постели, «ребенок» слышал глухие чмоканья прощальных поцелуев в прихожей; потом «ребенок» шел умываться в ванную, пахнущую чужим женским телом и чужими духами, замечал ваточку со следами макияжа в мусорной корзинке, дополнительное полотенце, еще влажное, свежевымытую кофейную чашечку в сушилке на кухне (тогда как папа еще не завтракал, дожидаясь Соню); и днем до слуха «ребенка» доносились телефонные разговоры, в которых папа лгал фальшивым сюсюкающим голосом, пытаясь остановить поток обвинений, изливавшихся на него из трубки от брошенных им и безутешных «подруг»…
   После того как один мальчик из лицея — один из самых красивых мальчиков, который Соне ужасно нравился и с которым она согласилась гулять, — попытался расстегнуть пуговку у нее на груди, папе пришлось показывать Соню психиатру и перевести ее в другой лицей. В семнадцать лет любовь для Сони ассоциировалась с чем-то непреодолимо тяжелым и порочным — сказал психиатр. Он долго беседовал с ее отцом («девочка растет без матери… ваш образ жизни влияет отрицательно… эдипов комплекс…» — доносилось до нее из-за двери кабинета), прописал ей таблетки и в течение двух месяцев на регулярных сеансах рассказывал ей, какое прекрасное и светлое чувство — любовь. Соня соглашалась.
   Она выздоровела. Она повзрослела. Она сделала те выводы, которые нужно было сделать. И, когда ей встретился Пьер, она долго не раздумывала. Она сразу поняла, что это тот человек, который ей нужен. Который уведет ее из распутного дома ее любимого отца, который защитит ее от грязи этой жизни, от ее любовей и пошлостей.
   И она не ошиблась в нем. За десять лет они построили свой дом и свою семью именно так, как Соне хотелось. Дом, в котором она обрела покой и легкую беспечность. Ее Пьер, человек уступчивый и великодушный, почти ни в чем не отказывал ей. Он был одновременно ее телохранителем и добрым папочкой, ее психиатром, снимавшим комплексы и стрессы, ее модельером, сочинявшим для нее наряды, ее секретарем, ведшим все ее дела в банках или магазинах, ее… Он был для нее всем. Всем, чем только может быть мужчина. И у нее хватало ума и достоинства это ценить. И отвечать ему — если не любовью, если не той самой любовью, которую имеет в виду Максим, то преданностью и нежностью. Да, если хотите, это был брак по расчету, но по честному взаимному расчету. Корректному взаимному расчету. Абсолютно корректному. Ей не в чем себя упрекнуть.
   Соня встала с постели и пошла умыться в ванную. Проходя мимо гостевой комнаты, в которой они недавно стояли с Максимом у окна. Соня не удержалась и вошла. Ей показалось, что в комнате еще сохранился его запах… Приподняв голову, она потянула воздух носом, как собака.
   И, спрашивается, зачем тогда нужна любовь? Та любовь, которую пусть и ненавязчиво, но все же предлагает ей Максим? Та любовь, которую она никогда не испытывала и не хочет испытать? Почему это считается, что любить — хорошо? Кто это придумал? Она никому не обязана — любить. Да, она не любит Пьера той самой любовью, как она могла бы — наверное — любить Максима. Но ей Пьер дает столько, сколько никакие Максимы не смогут дать. Неужели все это стоит променять на быстротечные удовольствия любви, которые исчезают, наследив в душе, как отшумевший праздник? После которого остается только мусор, сморщенные воздушные шарики и липкие бумажные стаканчики из-под кока-колы на полу… Неужели это вот то, что все ищут в жизни, то, о чем бесконечно говорят, пишут романы и сочиняют песни? Все это очень мило и прекрасно, если бы не мусор на полу. Вот в чем дело, в чем загвоздка — Соня не согласна платить эту цену: за пьянящий и сладостный вечер — грязный пол при свете утра. Она все сделала правильно. Не нужен ей Максим, это ясно.
   А в качестве поклонника ей хватит и Жерара. Куда спокойней и куда безопасней. Такой бесполый душка,. такой бархатно-плюшевый мишка, у которого на месте полагающегося мужчине члена, должно быть, проходит, как у игрушек, по промежности шовчик, по краям которого мягонько пушится коричневый ворсик. Очень мило, ее это прекрасно устраивало, прекраснейше просто. Его ухаживания, его обожание тешили ее тщеславие (а его было немало), давали возможность немножко поиграть в тайные свидания, которые не шли дальше совместного ужина или прогулки. Она наслаждалась его поклонением, как и поклонением этого мальчика, Этьена, бросающего на нее испепеляюще-застенчивые взгляды из-под девичьих ресниц; она тешилась всеми взглядами всех мужчин, которые пялились на нее в ресторанах, украдкой от своих дам выворачивая шеи; она тешилась завистливыми взглядами женщин и их суетливыми усилиями вернуть себе слегка утраченное внимание их кавалеров… И, спрашивается, что еще нужно? У нее было все, что необходимо женщине.
   А с Пьером — с Пьером надо просто разобраться. В своих отношениях с ним. Разумеется, все, что ей говорил только что Максим, — полная ерунда. Бред какой-то, который на секунду показался ей не лишенным смысла. Пьер — убийца?
   Убийца ее отца? Только ее нервным состоянием можно объяснить тот факт, что она обещала Максиму выяснить это. Ей ничего не надо выяснять, она и так знает — этого просто не может быть, и все. Это какое-то недоразумение, все эти подозрения, все эти доводы Максима. Он просто ревнует. Если Соню что и тревожит всерьез — то только их с Пьером отношения. Что-то в них надо изменить, что-то придумать, чтобы сделать их более пикантными, более пряными. Чтобы не лезли в голову всякие глупости!..
   Она вспомнила, как прошлой ночью Пьер, откинувшись на подушку после бурной любовной гимнастики, сказал ей: «Ты сегодня как-то необыкновенно в ударе… Я даже устал».
   Соня вместо ответа зарылась в подушку, будто бы играя… На самом деле, чтобы Пьер не увидел ее лица. Не разглядел того смятения и румянца, которые вызвали его слова. Потому что она-то знала, чем был вызван «необыкновенный удар». Она-то знала, что в постели с мужем она думала о Максиме, представляя, как это могло быть с ним.
   Конечно, это всего лишь фантазии, вполне невинные, но в них содержится разрушительная сила, поэтому надо, чтобы русский поскорее уехал. Иначе… Ох, иначе будет ей худо. Ей, собственно, уже худо.
   Прошедший день, проведенный почти полностью с Максимом, стал навязчиво всплывать в ее сознании, подсовывая ее воображению недавние сцены. Как он проснулся и протянул к ней руки… как он вышел голый из ванной… как они молча стояли, обнявшись…
   Сонин лоб холодило стекло, ее взгляд плавал в неясных очертаниях сада, в ее руке дымилась сигарета, и пепел она стряхивала прямо на пол.
   Когда она услышала шум мотора, она даже не шелохнулась. Она слышала, как открылась дверь гаража, как Пьер завел машину… Надо было бы спуститься и встретить мужа, но Соне не хотелось шевелиться — ей было не то чтобы хорошо у окна, но ею овладела какая-то неподвижность, безволие, нежелание что-то говорить, видеть Пьера, рассказывать ему, как прошел день… В общем, род апатии. Она осталась стоять, голова бессильно уперта в стекло, и сигарета дотлевает в пальцах, и у нее нет даже сил сходить за пепельницей… и уже ничего не хотелось понимать ни про себя, ни про свои супружеские взаимоотношения…
   Пьер отчего-то замешкался в гараже, мотор его машины продолжал урчать, и слабый отсвет из открытой гаражной двери достигал сада, давая призрачные длинные тени от кустов, на которые засмотрелась Соня. Что это, интересно, он не поднимается? А что это, интересно, он делает в темном саду?! Соня так удивилась, что взялась за ручку окна и потянула створку на себя, чтобы спросить мужа, что он там разглядывает в темноте у пролысины, как вдруг на шум раскрываемого окна он поднял голову и, увидев ее отпрянул в кусты.
   Соня застыла. Почему он спрятался от нее? — Пьер, — позвала она обеспокоенно, — Пьер! Только ветка легонько махнула ей в ответ. Или это… не Пьер? Но кто? Она задержала дыхание, прислушиваясь.
   Нет, в этот раз ей не померещилось. В саду кто-то был! В прошлый раз Пьер посмеялся над ней, и она тоже решила, что ей привиделось… Или это… прав Максим?.. и тогда был Пьер? Но зачем? Что он там делал? Что он там теперь делает? Следит за ней?! Как тогда, в ресторане?! Не может быть, зачем, это невероятно, это низко, это… Это не правда!
   — Пьер… — неуверенно позвала Соня.
   Молчание. Человек затаился в кустах.
   Это не Пьер.
   Слабеющими, ватными ногами Соня отступила от окна, и белеющее пятно ее лица растворилось в мягкой темноте комнаты. Но ее глаза были по-прежнему прикованы к саду, и, напрягаясь и щурясь, они все же уловили движение кустов, которое выдавало крадущиеся шаги Человека в Саду. Он медленно, тихо пробирался в сторону фасада дома, и в этом черном шевелении веток, в мятущихся острых тенях, была угроза… Шаг за шагом, ветка за веткой, невидимый, неслышный и страшный, Человек пробирался к дому, в сторону… двери!
   Но где же Пьер, где же ее муж, ее защитник?
   — Пьер! — бессильно крикнула Соня в окно. —Пьер!
   Ответом ей было молчание, и в этом молчании заклубился ужас.
   Значит… Значит, это Пьер? Это он крадется по саду, приближаясь к входной двери, он, прятавшийся зачем-то в саду, он, видевший, что она его там заметила, он, так странно молчащий, он, незнакомый, непонятный, угрожающий и опасный?!!
   Она уже ничего не понимала.
   Ужас, ужас, плотный и густой, спеленал ее, охватив все члены, отяжеляя каждый шаг, хватая за ноги, и она никак не могла сдвинуться с места. С чем он идет в дом? Почему он молчит? Что он хочет… Что он хочет с ней сделать?!
   Все, что ей приводил в доказательство Максим, мигом пронеслось в ее голове.
   Убийца.
   К двери крадется — убийца!!!
   Разрывая путы ужаса. Соня рванулась из комнаты с намерением запереть замки, больно подвернула ногу на первой же ступеньке, тихо взвыла, быстро растерла щиколотку и, преодолевая боль, стала продолжать спуск.
   Поздно. Снизу донесся звук поворачивающегося в замке ключа.
   Соня рванула со ступней свои пушистые домашние туфли и, прижав их к груди, задыхаясь от страха и сдерживая прерывистое дыхание, бесшумно понеслась по лестнице обратно, наверх в спальню, забыв о боли в щиколотке. Добежав до своего туалетного столика, она стала открывать дрожащей рукой ящики и ящички, ища старинный, с резной бородкой ключ, которым запиралась дверь, служившая когда-то выходом из бывшей детской в сад.
   — Соня? — осторожно позвал ее голос. Это был голос Пьера.
   Сердце ее ухнуло так, что, казалось, его можно было услышать внизу.
   Ключ не находился. Соня шарила в темноте, боясь зажечь свет и выдать место своего присутствия. Ну где же он может быть?! Лихорадочно всматриваясь в неразборчивые очертания разных вещичек, которыми были полны ящики ее туалетного столика, она одновременно настороженно прислушивалась к тому, что происходило внизу.
   Внизу царила тишина. Только вспыхнул свет.
   Соня остановилась и перевела сдерживаемое дыхание.
   — Соня? Ты здесь? Ты от меня прячешься? — снова раздался внизу голос Пьера.
   Господи, господи, ну где же ключ, где он?! Он где-то тут, надо только вспомнить, где именно! Ее руки продолжали открывать и закрывать ящички и коробочки, дрожа и суетясь.
   Идиотка! Вот ведь он, висит на маленьком крючке под планшеткой с фотографиями! И всегда тут висел, пыльный. Им никогда не пользовались, и глаза уже перестали замечать этот ключ на стене, но он тут, тут!
   Соня сжала холодный ключ в руке. Теперь — отодвинуть столик, стоящий поперек никогда не открываемой двери, и — самое главное — отодвинуть бесшумно!
   Она взялась за край стола и потянула его на себя. Так, хорошо. Теперь за другой край — отлично. Столик бесшумно скользит по мягкому ковру. Еще чуть-чуть один край, еще чуть-чуть другой…
   И вдруг — хрустальная крышка от шкатулки с украшениями, небрежно поставленная в темноте на место, соскользнула на стол с тихим музыкальным звоном. Вроде не очень громко, но…
   — Соня, ты здесь? — послышался голос. И этот голос, теперь настойчивый, раздался у подножия лестницы.
   Соне показалось, что ее ноги окаменели от страха, руки оледенели, в голове все еще звучал музыкальный звон, мешающий думать.
   Лестница скрипом деревянных ступеней выдавала тяжесть поднимающихся по ней шагов.
   — Соня, где ты? — в голосе был напор, требовательность.
   Скорее, скорее, в замочную скважину, повернуть. Все заржавело, не идет, не поворачивается! Соня схватила тюбик с дорогим кремом для лица и безжалостно выдавила благоухающую белую полоску на ключ. Снова вставила. Ага, уже лучше!
   Дверь тяжело раскрылась, звучно пропев тугими, застоявшимися без дела петлями. Соня кинулась на лестницу, на ходу отирая с лица паутину, сбежала с нее в одно мгновение и уже отпирала нижнюю дверь, когда снова разнеслось, на этот раз сверху:
   — Соня!
   Выскочив в сад, темный и мокрый от ночной холодной росы, Соня на мгновение замерла, соображая, куда бежать. Если в сторону фасада дома, в сторону ворот, то он может выскочить и ее перехватить… Но из их сада нет другого выхода! Тогда… В соседний сад? Да! В пустынный соседний сад и оттуда на параллельную улицу, подальше от дома! В полицию!
   Ограда из металлических прутьев и плотный ряд вечнозеленых туй перед ней находились как бы на возвышении, на валу, тянувшемся вдоль границ их сада.
   В том месте, где кусты отсутствовали, земля была глинистой и мокрой, разжиженной многонедельными дождями. Так и не успев надеть домашние туфли, Соня ринулась на приступ этой небольшой горки босиком, в одних носочках, которые мгновенно пропитались холодной вязкой грязью. Одолела, перепрыгнула через ямы от выкорчеванных кустов и уцепилась за ограду. Резанула боль в щиколотке.
   Сердце ее билось так часто, что ей казалось, что она сейчас умрет. Переведя на мгновение дух, она стала прилаживаться к ограде — не так-то это оказалось просто, как она думала! В ограде была только одна поперечная перекладина — наверху. И до нее надо было еще долезть.
   Соня подтянулась на руках, скользя босой, непослушной от боли ногой по холодным железным прутьям. Нет, недостаточно, не получилось. Надо подпрыгнуть посильнее, чтобы можно было с размаху закинуть ногу… Еще раз: и-и-оп! Нет, сорвалось!
   Руки онемели от холода и напряжения. Надо еще раз. Ну-ка, р-раз!
   — Соня, куда это ты?! — на этот раз голос раздался в саду, совсем близко от нее. Соня повернула голову. Пьер показался в дверях, из которых две минуты назад выскочила Соня. Его лицо было искажено странной гримасой.
   Или сейчас, или никогда! Соня повисла на руках, закинула горевшую и опухшую ногу на поперечную перекладину, судорожно пытаясь подтянуть вторую ногу, и — поняла, что у нее не достанет сил. Не хватит. Не сможет она подтянуться и перелезть через забор. Не сумеет.
   Пьер приближался.
   Ее руки ослабли, и, охваченная отчаянием, Соня сползла по металлическим прутьям, по скользкой глине, прямо в яму, в отвратительную грязь. Ее босые ноги закопались в мокрую жирную жижу, и слезы застелили взгляд. Пьер был совсем близко, он шел к ней, расплываясь в ее слезах, и что-то ей говорил — что-то ласковое и утешительное — и протягивал к ней руки; и она подумала, что все это кошмарный сон и не правда, он не убийца, он ее муж, ее Пьер, заботливый и преданный, который сейчас ее успокоит, и все ей объяснит, и отнесет ее домой, укутает, сделает ей горячего чая с ромом и приготовит ей душистую ванну… И она попыталась встать ему навстречу, но ее ноги чавкали и скользили в холодном месиве, и она никак не могла нащупать опору, дно этой ямы, и балансировала какое-то время, чтобы не упасть; наконец нога ее во что-то уперлась, во что-то твердое и неровное. Она хотела поставить туда же вторую ногу, чтобы обрести равновесие; покачнулась, коснулась скользкой земли руками и, глотая слезы, наклонилась, чтобы получше разглядеть свою опору.
   И увидела.
   Ее босая нога стояла на мертвом лице ее отца.

Глава 23

   Очнувшись, Соня увидела возле своей постели врача. Вернее, человека, который в этот момент ей делал укол, из чего она сделала вывод, что это — врач.
   Она — больна?
   В доме было шумно. Шум доносился снизу, из гостиной.
   У них — гости?
   На ее вопросы врач ответил, что она здорова, но у нее был обморок, и что внизу в гостиной шумит полиция.
   Она все вспомнила.
   Она встала, несмотря на протесты врача, и тяжело, преодолевая головокружение, спустилась вниз.
   Ее муж сидел бледный в окружении трех полицейских, которые наперебой задавали ему вопросы, и еще один осторожно шарил по дому, аккуратно ставя вещи на места и легко прикрывая дверцы. Увидев Соню, Пьер слабо улыбнулся ей и хотел было встать, но остался сидеть на месте, остановленный жестом полицейского.
   Поодаль, не принимая ни в чем участия, сидели Максим и Реми, молча следя за происходящим. Максим рванулся к ней, но тут же сел, притянутый Реми за рукав.
   Вместо него к Соне подошел один из полицейских. У него было участливое выражение лица.
   На некоторое время гул утих, взгляды устремились на нее, но почти сразу же жужжание голосов возобновилось.
   Все, что ей удалось понять, это то, что полицию вызвал Максим, охваченный беспокойством за нее; что тело ее отца (а это было действительно тело ее отца, Пьер опознал его) уже отправлено в морг; и что ее муж находится под подозрением, несмотря на то что на все вопросы полицейских Пьер качал растерянно головой и повторял, что он ничего не знает и ничего не понимает.
   — Что вы делали в саду? Почему вы выбежали босиком в сад и хотели перелезть через ограду? Что вас испугало? — спрашивал ее полицейский.
   Соня не могла толком объяснить. Она увидела кого-то в саду. Кого? Она не знает. Был ли это Пьер? Она не разглядела. Почему она сбежала? Ей стало страшно. Почему? Потому что у нее нервы на пределе… Потому что она уже видела раньше какого-то человека в саду… Она не знает кого… Да, она говорила мужу, но он это не принял всерьез… Он над ней посмеялся… Так все-таки был ли это ее муж? Наверное… Ей показалось на мгновенье… Потом он вошел в дом… Он ее звал… Ей стало страшно… Кто вошел в дом? Ее муж. Так почему она испугалась?
   Потому что он был в саду? Да, наверное, поэтому. Это было так странно…
   Непонятно, что он делал в темном саду и почему смотрел на нее из кустов, прячась… Он не откликнулся, когда она его позвала из окна… Значит, тот, кто был в саду, знал, что вы его увидели? Да. Хотя в доме было темно, но Пьер мог ее разглядеть в окне, и он ее слышал… Значит, в саду был ее муж?.. Она не может сказать. Может быть… Может быть, Пьер…
   Полицейский, казалось, обалдел от этой путаницы.
   Посовещавшись с коллегами, они объединили обе группы, и теперь и Соня и Пьер сидели вместе в окружении черных мундиров.
   — Что вы делали в саду? — спрашивали они Пьера.
   — Я там не был, — отвечал тот.
   — А где вы были?
   — В гараже.
   — Что вы делали в гараже?
   — Мне показалось сегодня, что у меня в моторе странный шум. Вот я и смотрел.
   — А кто был в саду?
   — Я не знаю.
   — Кто был в саду, Соня?
   — Я… я не знаю.
   — Вы сказали, что узнали своего мужа.
   — Кажется… Я не уверена… Я не знаю.
   — Кто вошел в дом?
   — Пьер.
   — Вы сказали, что человек из сада пробирался к входной двери?
   — Да…
   — И вошел в дом?
   — Да…
   — И это был ваш муж?
   — Да… — Значит, это он был в саду?
   — Наверное…
   — Что вы там делали, господин Мишле?
   — Я там не был. Я был в гараже.
   — Вы уверены, что в дом вошел ваш муж? Это не мог быть кто-то другой?
   — Это был Пьер. Он открыл дверь своим ключом. И я слышала его голос.
   — Вы уверены, что в тот момент, когда вы увидели человека в саду, ваш муж уже приехал домой?
   — Да. Свет из гаража падал на газон…
   — Значит, в саду мог быть ваш муж?
   — Мог.
   — Человек был примерно какого роста?
   — Не знаю… Я не успела рассмотреть… Сверху не очень понятно…
   — Но это мог быть ваш муж?
   — Мог…
   — Во всяком случае, вы не заметили ничего такого в этом человеке, что бы могло свидетельствовать о том, что это не ваш муж?
   — Я не поняла ваш вопрос…
   — Вы не заметили, что, например, человек в саду был намного меньше ростом вашего мужа, или намного толще его, или, допустим, в очках?
   — Нет.
   — Значит, это мог быть господин Мишле?
   — Да.
   — Вы были в саду, господин Мишле?
   — Нет, я же вам сказал!
   — Ваша жена вас звала. Почему вы не откликнулись?
   — Я не слышал.
   — Не слышали?
   — В машине работал мотор. А я находился возле машины.
   — С каким намерением вы вошли в дом?
   — Бог мой, этой мой дом, я имею право туда войти без всяких особых намерений!
   — Вы звали вашу жену?
   — Да.
   — Откуда вы знали, что ваша жена дома, если в доме было темно?
   — Я думал, что ее нет…
   — Так почему же вы ее звали тогда? Вы знали, что она дома, потому что это вы были в саду и слышали…
   — Дайте мне договорить… Я думал, что ее нет, но удивился — это было так странно… И я ее позвал на всякий случай.
   — Она откликнулась?
   — Нет.
   — Но вы продолжали ее звать? Вы были уверены, что она дома!
   — Я увидел в гостиной на полу ее куртку и туфли, когда зажег свет… И потом, у меня было такое чувство… Чувство ее присутствия.
   — Она откликнулась на этот раз?
   — Нет.
   — Вы ее больше не звали?
   — Я услышал какой-то звон… Она что-то уронила. Я ее снова позвал, она не ответила… Мне это показалось странным, я думал, что-то случилось, нехорошее что-то, или что в дом кто-то забрался… я был очень обеспокоен и решил подняться наверх, чтобы посмотреть, что там происходит… А она стала убегать от меня.
   — Что вы делали в субботу, в день, когда снималась последняя сцена с месье Дором, с одиннадцати до пятнадцати часов?
   — Искал подарок моей жене… на ярмарках…
   — Нашли?
   — Нет.
   — Вы можете указать кого-нибудь, кто может подтвердить, что вас видели на этих ярмарках?
   — Не знаю… Я ничего не купил, так просто бродил, время еще есть до ее дня рождения…
   — Вы убили вашего тестя?
   — Нет!!!
   — Зачем вы закопали тело месье Дора в саду?
   — Вы сошли с ума. Я требую адвоката.
   Это безумие продолжалось еще некоторое время до тех пор, пока полицейский, осматривавший дом, не протянул без слов кинжал из коллекции Пьера.
   Воцарилась полная тишина. Реми приблизился, чтобы получше разглядеть заинтересовавший полицию предмет. Затем полицейские поднялись, тихо перекинулись двумя словами между собой, Реми что-то спросил, ему что-то ответили, и они направились к выходу, сообщив Соне, что ее муж задержан до прояснения некоторых обстоятельств.
   Они покинули дом, уведя потерянного и обессиленного Пьера.
   Врач, смерив еще раз Сонино давление и велев ей не волноваться и пить успокоительные средства, также оставил их.