Светлова Татьяна. Место смерти изменить нельзя

   — Нет, просто пытаюсь понять… В квартире Арно нет признаков присутствия женщины. Если у них интимные отношения, то вроде должно быть что-то, нет? Кремы там, духи, халатик… Правильно?
   — Так что вы хотите сказать? Что никаких таких отношений между ними не было? — обрадовалась соседка.
   — Или что они их очень тщательно скрывают… — разочаровал ее Реми. — И шляпка к тому же надвинутая… У кого-нибудь, на ваш взгляд, еще есть ключи от его квартиры?
   — У Сони.
   — Допустим, зная, что вы или Соня можете посетить его квартиру, он не хотел, чтобы в ней могли себя выдать следы пребывания женщины…
   — Что же это за тайны такие? Он в конце концов одинокий холостой мужчина, может себе позволить! Кому какое дело!
   — Да это я так пока, гадаю. Какое-то ведь должно быть объяснение факту, что в квартире нет следов присутствия женщины, тогда как женщина в ней присутствует время от времени? Либо у них не тот род отношений, либо они их тщательно скрывают… Вот и все. Может, возраста своего стесняется. Женщина эта ведь, как вы говорили, возраста Сони примерно? Его дочери… И после ТОЙ истории с Мадлен… Кто знает. Посмотрим. Давно она появилась, эта женщина?
   — Месяца три назад.
   — Скажите, Максим, никто не звонил в квартиру месье Дорана? — развернулся детектив в его сторону. — Никто его не спрашивал?
   — В моем присутствии — никто.
   — На автоответчике не было посланий?
   — Нет.
   — Не было таких звонков, когда, услышав ваш голос, абонент вешал трубку?
   — Нет. А ведь странно, не правда ли? Должен же кто-то звонить дяде!
   — Странно. Хотя и не очень, если вдуматься. Ваш дядя — как мне сказали — любит информировать своих знакомых о своих делах. Так что он, должно быть, предупредил всех о вашем приезде. И даже, возможно, просил его на это время не беспокоить…
   — Скорее всего именно так, — признал логику детектива Максим.
   — А Мадлен, значит, часто приходит? — продолжил свою беседу с мадам Вансан Реми.
   — Иногда. Не так чтоб очень часто.
   — У вас, случаем, нет ее адреса?
   — Нет. На случай чего у меня телефон и адрес Сони, дочь все же. А Мадлен — это так…
   — Что вы хотите сказать?
   — Арно старую вину заглаживает… Вы, как я понимаю, осведомлены?
   — Да, я в курсе… Вы полагаете, что Арно испытывает чувство вины перед Мадлен? До сих пор?
   — А как по-вашему? Девочку чуть не совратил.
   — Так ведь она сама пришла к нему.
   — Что вы хотите от дитяти? В шестнадцать лет они одни глупости и делают, а взрослые — на то и взрослые, чтобы детей уму-разуму учить, а не потакать им!
   — Справедливо, — вежливо согласился Реми. — Ну а со стороны Мадлен что?
   Какие отношения с месье Дором?
   — А чего ей! Она теперь пользуется.
   — Что вы хотите этим сказать?
   — Подарки Арно ей делает. И детям ее. Под Рождество с полными руками уходят, в лифт не влезают из-за коробок.
   — Ясненько. Вы не откажетесь заглянуть в квартиру месье Дора?
   Посмотреть, нет ли чего необычного?
   — Ради бога, — охотно откликнулась хозяйка. Выпростав грузное тело из тесных объятий кресла, она накинула на плечи просторный жакет и тяжело поплыла по коридору.
   — Ну, коль скоро тут живет месье племянник, то теперь трудно сказать, что не так. Тут многое не так, — сказала она неприязненно, осматриваясь.
   — Что, например?
   — Вещи не на местах.
   — Какие?
   — Вот эти чашки, например. Месье Дор никогда в сушилке посуду не оставляет; полотенце должно висеть вот там, на крючке; потом, пепельницы он никогда…
   — Что-нибудь более существенное вы не находите? Мадам Вансан медленно вращалась вокруг своей оси, изучая.
   — Если это, на ваш взгляд, несущественно, то тогда… Вроде все как обычно.
   — Вы одежду месье Дора хорошо знаете? Можете мне сказать, что отсутствует?
   — Это вряд ли.
   — Взгляните все же.
   — Нет, не скажу вам, — покачивая головой, произнесла соседка, глядя в распахнутый шкаф. — Не знаю. На мой взгляд, вроде все тут. Даже брюки вот эти, — она указала на спинку стула, на которой небрежно висели фланелевые темно-серые брюки и мягкий спортивный пуловер, — он дома обычно носит.
   — Тут Соня нужна, — сказал Реми. — Она должна знать вещи отца.
   — Ой, вы придумали! — покачала головой соседка. — Откуда Соне-то знать?
   Что она, ухаживает за ним? Стирает, гладит?
   — А кто ему стирает?
   — Он такие вещи, как брюки, пиджаки, в чистку отдает, а остальное сам в машину заправляет. Гладит Мари.
   — Может, Мари знает?
   — Уж скорее, чем Соня.
   — Дайте мне ее телефон, пожалуйста. У вас ведь есть?
   — Есть. В записной книжке посмотреть надо.
   — Хорошо, после, — кивнул Реми. — Так больше ничего не скажете?
   — Не пойму я, чего вы от меня еще хотите. Вещи не на местах, так это ведь месье племянник разложил как ему нравится. Мебель стоит где стояла… А столик этот, русское наследство, и при всем желании не сдвинешь. У него ножки к полу привинчены.
   — Вот как? — Реми склонился к полу, вглядываясь в основание ножек. — Какая работа! Пока не всмотришься, ни за что не заметишь, — похвалил он.
   — Арно сам привинтил, — гордо сказала мадам Вансан. — Такую вещь нельзя портить.
   — Да вы присаживайтесь, мадам Вансан, устраивайтесь, — засуетился Реми, заинтересованный этой деталью. — И почему это месье Дор привинтил столик к полу?
   — Его чуть не украли, — почти торжественно провозгласила она.
   — То-то я смотрю… И давно это было?
   — Год уж назад, в прошлом сентябре. — Выдержав паузу, она добавила с веской значительностью:
   — Я его спасла. Вернее, мы с Шипи.
   — Кто это — Шипи?
   — Собачка моя.
   — И вы с ней спасли столик?
   — Именно.
   — Вы по порядку можете рассказать?
   — Отчего же нет? Извольте.
   Мадам Вансан устроилась поудобнее и начала, смакуя:
   — В конце прошлого лета дело было. Днем. Я должна была к врачу идти.
   Вышла, пошла. Машину я не вожу, да мне и не надо, у меня все рядом, а ходить — лучшая гимнастика для сердца, особенно в нашем возрасте. Иду, не тороплюсь, тут ходу минут двенадцать. Дошла. Расположилась в приемной. И тут вспомнила, что рентгеновский снимок не взяла! А я его должна была своему врачу отнести…
   Пошла назад. Вернулась, на лифте поднялась. Смотрю, а дверь в квартиру месье Дора приоткрыта. Моя Шипи начала лаять и в квартиру проковыляла — она ведь в ней как у себя дома, мы с ней вместе туда ходим порядок наводить… Я испугалась, честно говоря, мало ли кто там! Осторожно так заглядываю, вижу — какой-то рабочий отмахивается от моей Шипи, а в прихожей стоит этот самый столик! Я не сразу его опознала — он уже весь был обвязан упаковочной бумагой, — но опознала все же, обвязан-то он был небрежно, наскоро, кое-как; и говорю:
   «Что здесь происходит, месье?» А он от собачки отмахивается и не отвечает. Я гляжу — вроде не бандит, в таких штанах желтых, вроде униформы… Не страшно, как будто. Я снова ему говорю: «Что здесь происходит, месье, почему вы этот столик выносите?» А он мне: «Перевозка мебели».
   Тут я вспомнила, что ведь верно, у подъезда машина по перевозке мебели стоит — такой фургончик небольшой, желтый.
   «Какая такая, — говорю, — перевозка мебели, кто заказывал?» — «Месье Дор, — говорит, — заказывал».
   Но Арно мне ничего не говорил о перевозке! Это странно — он бы меня предупредил, если бы у него перевозка мебели намечалась, да еще и какой мебели!
   Легендарного столика! Что-то не то в этом деле, что-то не то…
   Стою я, значит, соображаю, а этот грузчик кричит мне: «Уберите вашу собаку, мадам!» Я снова с вопросами: кто, мол, дверь вам открыл? И где ваши бумаги? И куда везти собираетесь? А он мне опять за свое: собаку уберите!
   Ну, правда. Шипи лаяла и рычала громко и под ногами крутилась, все его ухватить за штанину порывалась и разговаривать мешала. Да и грузчик этот так отмахивается от моей Шипи, что того гляди ударит. Я ее взяла под мышку, дверь свою отперла и говорю: «Вы, месье, мне пока свои бумаги приготовьте, я хочу их увидеть». Кинула Шипи к себе в квартиру и снова дверь закрыла, обернулась, смотрю — никого! Уже никого нет! Только по лестнице топот. Я ему сверху кричу:
   «Куда вы, месье» — «За документами», — говорит…
   — И исчез? — предположил Реми.
   — И исчез, — сокрушенно вздохнула мадам Вансан.
   — Какой он был?
   — Араб.
   — Ну?
   — Что ну?
   — Какой араб?
   — Какой-какой… Обыкновенный. Как все арабы.
   — Маленький, большой, толстый, худой, молодой, старый?
   — Среднего роста, нетолстый, средних лет — не знаю, под бородой не разберешь.
   — Значит, с бородой?
   — Черной.
   — И больше ничего не приметили?
   — Нет.
   — Говорил как?
   — Как арабы говорят.
   — То есть с акцентом?
   — Конечно. Вы видели когда-нибудь араба, который говорит без акцепта?
   Реми взглянул на Максима, пытаясь определить, как тот относится к простодушному расизму мадам Вансан. Лицо Максима выражало насмешливое внимание.
   — Где тогда был месье Дор?
   — В Нормандии. На две недели уехал.
   — Вы сообщили в полицию?
   — Разумеется! Полиция приехала, все осмотрела, меня расспрашивали…
   Отпечатки пальцев даже у меня и у домработницы сняли, чтобы с отпечатками этого проходимца не спутать.
   — Ну и как, что-нибудь выяснилось, не знаете?
   — Ничего не выяснилось. Отпечатков они не нашли, грузчик этот в матерчатых перчатках специальных работал. Я не сразу сообразила полиции сказать. А потом вспомнила, когда они меня спросили, не видела ли я перчаток…
   Вспомнила, как глядела на его перчатки и думала, что это чтобы мебель не повредить. А он, оказывается, чтобы отпечатков не оставить.
   — Или для обеих целей сразу… А фургончик он угнал?
   — Откуда вы знаете?
   — Если его личность не установили, значит, в компании по перевозке, которой принадлежит фургончик, ничего о нем не знают, значит…
   — …он машину угнал! Поняла.
   — Вы часто выходите из дома днем?
   — К врачу?
   — Нет, не только. Куда угодно. Я хочу понять, в основном вы днем дома или, наоборот, в основном вы днем отсутствуете.
   — Понимаю… Полиция тогда спрашивала, кто мог знать, что я к врачу иду… А вы вопрос по-другому задаете. Думаете, он просто мог подстеречь, зная, что я часто выхожу из дома?
   — Так вы выходите часто днем из дома?
   — Да. После обеда я почти всегда прогуливаюсь. То в магазин, то просто нахожу себе цель, чтобы прогуляться. А вы думаете, что он за мной следил?!
   От такого предположения глаза у мадам Вансан расширились, и в них заметался сладкий ужас.
   — Если это не чистое совпадение, то этот человек знал о том, что вы соседствуете с месье Дором и за его квартирой присматриваете. В таком случае он за вами следил и приметил, что вы имеете привычку выходить днем… И дождался вашего ухода, чтобы вынести столик. Но это все пока только домыслы. Могло быть и по-другому… Так, вы говорите, месье Дор после того случая столик к полу прикрепил?
   — Именно. А как могло быть по-другому? Реми вздохнул.
   — Как? Ну, например, ваш племянник — если у вас есть племянник — знает от вас и через вас и о столике, и о том, что месье Дор уехал и что вы собираетесь к врачу.
   — Вы полагаете, что у меня племянник — араб?! — вспыхнула мадам Вансан.
   — Мало ли, — несколько ехидно улыбнулся Реми. — Кроме того, он мог нанять кого-то.
   — А ключи?
   — Сделал слепок с вашей связки.
   — Хм. Только у меня нет племянника.
   — Другие родственники… Я вам оставляю эту тему на размышление, мадам.
   Спасибо вам большое, ваш рассказ был очень полезен, — раскланялся Реми, и мужчины проводили даму до ее дверей.
   — Пошел я, — сказал Реми, когда они вернулись в квартиру Арно. — С меня хватит на сегодня.
   — С вашей точки зрения, что-нибудь прояснилось? — поинтересовался Максим.
   — Куда там… — детектив безнадежно махнул рукой. — Только усложнилось.
   У меня уже на руках по меньшей мере пять возможных направлений. Вот это я не люблю. Терпеть не могу дела, которые начинаются таким образом! Пока нащупаешь, какая из ниточек ведет к цели… Время уходит. Время! — патетически воскликнул он. — А его нет ни у кого. Ни у детектива, ни у жертвы. Если жертва еще в состоянии отсчитывать время, конечно, — мрачно пошутил он без улыбки. — Ну, спокойной ночи. Еще встретимся.

Глава 8

   — У меня правило, — провозгласил Пьер и торжественно обвел глазами собравшихся гостей, — никогда не говорить о делах за обедом. Но сегодня ситуация особая. Мы, с одной стороны, собрали у себя друзей, так как у нас гость, наш родственник, известный талантливый режиссер из России Максим Дорин, которого нам до сих пор не удалось принять достойным образом в силу тревожных и нервных обстоятельств, связанных с исчезновением Сониного отца. С другой стороны, именно в силу этих обстоятельств мы не можем избежать разговора делового и даже, я бы сказал, неприятного характера, болезненного для нашей семьи. Поэтому, учитывая серьезность сложившейся ситуации, я все же намерен отступить от этого правила, хотя и со всеми моими извинениями. И я прошу вас, Максим, рассказать нам по возможности подробно, как прошла ваша вчерашняя встреча с детективом — покончим с деловой частью сразу.
   Это напыщенное вступление оставило у Максима неприятный осадок. Пьер выглядел комично и нелепо, и в других обстоятельствах Максим не преминул бы съехидничать — понятно, что Пьеру не терпелось выяснить, узнал ли детектив о столике и какова была его реакция. Но больше всего его раздражал распорядительный тон Пьера. Отвечать не хотелось, и Максим молчал, воспользовавшись тем, что на него как раз в этот момент наплыло черное платье с белым фартуком и расположило перед ним поднос с крошечными птифурами — горячими кусочками слоеного теста с начинкой. Ему попалась штучка с сыром, и, поразмыслив, Максим выбрал еще одну, на этот раз с ветчинным фаршем. Наконец горничная отплыла от него, и Максиму открылось поле зрения: все смотрели на него в ожидании. Чуть не поперхнувшись, он быстро проглотил остаток птифур и, откашлявшись, неохотно начал свой отчет, злясь про себя, что Пьер им руководит неизвестно по какому праву, а он не нашел ничего лучшего, как послушаться.
   Почти все лица были ему уже знакомы: раздраженный и плохо выспавшийся Вадим; кудрявый Жерар («Карлсон! — мрачно определил Максим, — „мужчина в расцвете сил“, розовый и упитанный. Надеюсь, у Сони ничего с ним нет… а?»); его застенчивый сын Этьен, хлопавший ресницами, как кукла («И не этот же травести мог ей понравиться? — размышлял Максим, монотонно продолжая свое повествование. — Забавно, я ищу Сониного любовника: глядя на ее мужа, невольно представишь наличие любовника…»); и та же худая бледная дама с длинным носом, которая похожа на сестру Пьера, но не сестра. («Как бишь ее звать? Что-то цветочное… Маргерит?») Двое других сидели рядышком на диване: Мишель, невысокая миловидная блондинка лет тридцати, в ярко-красном жакете от Шанель и с такой же яркой помадой на губах, слегка смазавшейся; и Мишель, ее муж, — крепко-спортивный красивый мужчина с проседью и яркими синими игривыми глазами.
   — Соседка, мадам Вансан, изложила нам историю с попыткой кражи, но я полагаю, что вам она должна быть известна… — Максим продолжал свой рассказ, бегло касаясь взглядом Сони, и на него волнами набегал ее ответный взгляд, под которым горячо плавилось все его существо. Золотистое платье из тонкого бархата было такого же цвета, как ее глаза, и все это вместе переливалось и меняло оттенки от глубоко-коричневого до янтарно-желтого… Этот роскошный дом, эти коллекции старинного оружия на стенах, тускло мерцавшие бронзой, медью и серебром, эта изысканная антикварная мебель, эта подсвеченная мягким светом витрина с королевскими безделушками на прозрачных полках; эти огненные всплески из камина, этот тихо сияющий белой скатертью в сумраке столовой большой обеденный стол — все это шло Соне, как ее бархатное платье, открывавшее V-образным вырезом округлость маленьких смуглых грудей, как ее браслеты на тонком запястье, как ее длинная сигарета с витиеватым сладким дымком… Максиму стоило усилий сосредоточиться на предмете изложения.
   — Вуаля, — закончил он наконец свой рассказ. — Учитывая, что никакие вымогатели до сих пор не появились, теперь мы все под подозрением как претенденты на столик, — усмехнулся он.
   — Иными словами, — медленно уточнил Пьер, — Реми Деллье предполагает, что здесь может иметь место убийство?.. — Он встал, обошел кресло, в котором сидела Соня, и приобнял ее за плечо.
   Темный Сонин взгляд передвинулся с Максима на букет цветов, стоявший перед ними на низком столике, — как луч погас. «Ай-яй-яй, — подумал Максим, — надо кончать с этим, просто не смотреть больше, совсем не смотреть на эту невероятную женщину…»
   — А вы разве не предполагаете? — спросил он с вызовом Пьера.
   Пьер в размышлении продолжал созерцать Максима, остальные заговорили между собой.
   — …полная катастрофа… — донесся до него голос Вадима. Гости сочувственно кивали, пытаясь найти слова утешения для обеспокоенной знаменитости. Особенно старалась длинноносая Маргерит, в то время как оба де Вильпре, отец и сын, вежливо поддакивая, то и дело скашивали глаза на хозяйку, застывшую в кресле под рукой мужа. «И я туда же, — подумал Максим с брезгливостью, заприметив эти беглые взгляды. — Фи, какая пошлость! Не буду же я с этими двумя соперничать! Я сюда, в Париж, работать приехал — так вот и надо работать, а не на баб французских глазеть!»
   — Не стоит нас объединять, — неожиданно раздался голос Пьера, перекрыв общий гул. — Пока это вы под подозрением, шер (Дорогой.) Максим, а не «мы все».
   — Отчего же, — холодно возразил Максим, втайне, однако, разозлясь еще больше, — только я? Я вам передал в подробностях наш вчерашний разговор с Реми Деллье, и, надеюсь, вы поняли, что все зависит от того, кому принадлежит столик в данный момент. Если Арно подготовил завещание для меня — тогда, конечно, можете меня подозревать. Но ведь он его не написал, не так ли? И раз Арно не написал завещание, то все автоматически уходит к Соне, к наследнице. И, значит, к вам, шер Пьер.
   — Откуда вам известно, написал месье Дор завещание или нет? — высокомерно произнес Пьер.
   — Не надо со мной разговаривать, — взорвался Максим, — как с недоумком.
   Дядя мне во время съемок сказал, что едет разбираться с вами, так как вы пытались до последнего момента уговорить Арно продать столик вам! Несмотря на то что вам хорошо известно, что столик этот по праву принадлежит мне…
   Пьер замер, глядя на него. Мелко задергалась его правая ноздря.
   — Следовательно, вы знали, что Арно никаких бумаг на мое владение столиком не сделал, — дожимал Максим. — Иначе ваши настойчивые просьбы продать вам столик не имели бы смысла… Продать вам столик или хотя бы не отдавать его мне, не писать завещание на мое имя… Чтобы он не ушел из вашей семьи, от вашей коллекции.
   Пьер молчал. Соня смотрела на Максима из-под прикрытых век, и сквозь ее стрельчатые ресницы светилось бешенство.
   — У меня и свидетели есть, — помолчав, ехидно добавил Максим, стараясь игнорировать Сонин взгляд. — Гримерша слышала наш разговор. Я пока об этом Реми Деллье ничего не говорил, но он меня пока и не спрашивал, с другой стороны…
   Максим и сам не понимал, зачем он все это высказал. Пьер выводил его из себя. Его самоуверенность, его самодовольство, его претенциозное богатство, его владение Соней… Ему хотелось сбить спесь с этого надменного, длинноносого Сониного мужа. Хотелось поставить его на место, даже унизить. Перед Соней, в ее глазах… Хотя на нее он тоже злился. Злился, будто ему было дело, за кем она замужем и почему, и будто ему не все равно, что она никак не заинтересовалась русским режиссером, таким талантливым и таким обаятельным…
   Разбаловался! Славой и привычным женским вниманием. Вот и объяснение, простое: самолюбие задето. Мужское и режиссерское.
   Но представить в самом деле Пьера в роли преступника? Похитителя?
   Убийцы? Нет, он не представлял. Он не знал, что и думать об исчезновении Арно, но ему с трудом верилось, что это исчезновение связано с преступлением. Уж больно киношно все это выглядело и смахивало на стандартную киноподелку: русское наследство, таинственное исчезновение знаменитого актера, а вот и «рояль в кустах»: пожилой невзрачный коллекционер антиквариата, мечтающий приобрести «русское наследство» для своей коллекции, молодая красавица жена, частный детектив… Чушь какая-то. Арно разыграл их всех, вот и все!
   — Так скажите нам, Пьер, — тем не менее продолжал нападать Максим, — существует ли завещание? И что в нем написано? Уж вы должны знать! Или, может быть, вы, Соня? Вы тоже должны знать.
   Ну вот! Ее-то за что? Какая муха его укусила? Что за удовольствие: сделать вид, что подозревает, уколоть, нанести удар бедной, беззащитной Соне.
   Впрочем, не бедной и не беззащитной. Не стоит преувеличивать, не стоит поддаваться чарам этой маленькой актрисы с замедленно-чувственными жестами, наивно-соблазнительными улыбками, случайно-глубокими взглядами; ему как режиссеру не пристало попадаться в ловушку женских уловок и отождествлять актрису с исполняемой ролью обольстительной хрупкости…
   Выпад Максима оказался, однако, удачным. Все смотрели на Пьера в ожидании. Пьер как-то обмяк, сник. Удалось! Удалось сбить с него спесь!
   — Насколько я знаю, завещание не написано, — бесцветно произнес он.
   Прекрасно. Соперник был повержен. Максиму оставалось только нанести последний удар, бросить небрежно намек, что Пьер мог пойти на преступление, чтобы Арно не успел написать завещание… Но он глянул в черные зрачки Сониных глаз и смягчил фразу:
   — Значит, столик принадлежит вам. То есть вашей жене, но он попадает в вашу коллекцию. Вы ведь этого добивались, не так ли?
   Бой гладиаторов был закончен. Аве, Цезарь… Теперь пусть им занимается Реми.
   Ее голос был как удар.
   — Как вы смеете, — Соня растягивала в ярости слова, — как вы смеете прийти в дом, где горе; в дом к дочери, у которой пропал и, может, погиб отец, — голос се звенел, — и выяснять, есть ли завещание и что там написано!
   — Оставь, Соня, — сказал Пьер, болезненно поморщившись. — Это лишнее.
   Соня на него даже не взглянула.
   — Успокойтесь, дорогой родственник, — ее голос дрогнул от ярости, — столик ваш! Папа написал завещание!
   В публике раздался тихий вздох, как в кинозалах в минуты «саспенс».
   Максим с удивлением посмотрел на Соню. Она была восхитительна, он бы даже ей доверил какую-нибудь роль в своем фильме… может быть. Но она не удостоила Максима взглядом. Откинув голову и пылая глазами, она смотрела на своего побелевшего и обмякшего мужа, который, не в силах встретить ее взгляд, с трудом выдавил из пересохшего горла:
   — Что… ты… говоришь?
   Публика замерла в ожидании развязки.
   — Я не хотела говорить тебе об этом, Пьер… Я думала, папа сам тебе об этом скажет… Я его поэтому и просила приехать в субботу. Но теперь… Папа написал завещание. В пользу господина Максима Дорина.
   Немая сцена. Как у Гоголя. Смешно, поставь это в фильме, скажут — слишком театрально. А вот в жизни…
   — Что вы здесь делаете, месье Деллье?! — — Сонин голос вновь взорвал тишину, и все вздрогнули. Из-за кремовой велюровой портьеры, отделявшей прихожую от гостиной, выдвинулся Реми и, одарив присутствующих обаятельной улыбкой и невинно-синим взглядом, произнес с деланным смущением:
   — Подслушиваю.
   «Вот вам и „рояль в кустах“. Еще один актер. В самом деле, сегодня Международный день театра, что ли? — тряхнул головой Максим. — Или Каннский фестиваль открылся в Марли-ле-Руа? И я присутствую в собрании звезд, каждая из которых работает на публику как может, чтобы всем показать свое мастерство? Или у меня сдвиг на нервной почве и мне повсюду мерещится игра?»
   Соня потрясла головой от возмущения, не находя слов. Пьер слегка пришел в себя и произнес строго, хотя и вяло:
   — Вам неизвестно, что подслушивать нехорошо?
   — Известно, — скромно согласился Реми, и его глаза ярко засинели от почти неподдельного раскаяния, — нехорошо.
   — И вы все равно подслушиваете? — неожиданно улыбнулась Соня. Щелка между зубами. Девочка, ямочка на щеке, упрямый подбородочек…
   — У меня профессия такая, — доверительно сообщил детектив. — Она не очень уживается с правилами приличия. И потом, у вас дверь была не заперта. Я вошел и… постеснялся мешать вашему разговору. Вы ведь обсуждали важные вещи, не так ли?
   — Ну вы даете! — сказал Максим с восхищением. Эта невероятная логика, это нахальное вранье Реми его развеселило. Взять его, что ли, на роль кота Базилио?
   — Ну входите, раз пришли, — милостиво сказал Пьер. — Что вас, собственно, к нам привело?
   — Я хотел задать некоторые вопросы… Правда, я уже узнал ответы на большую часть, — потупил глаза Реми. — Я тут давно уже стою. Почти с самого начала…
   Заулыбались все. Напряжение спало, гости зашевелились, Этьен пересел на диван к своему отцу, уступив место в кресле детективу.
   Реми уселся как ни в чем не бывало. Горничная заторопилась к нему с подносом с птифурами, уже было остывшими, но быстро разогретыми. Начался следующий акт. Или серия, если хотите.
   — Откуда вы знаете, Соня, — беззастенчиво уплетал птифуры Реми, — что ваш отец написал завещание?
   — Папа мне сам сказал. Незадолго до приезда русского. — Соня гневно мотнула головой в сторону Максима.