Свирский Григорий. Заложники

подскока", как назывались они в штабных бумагах.
Отлежавшись в снегу, бежал к самолету, чтобы мой сын никогда не
встретился с фашизмом...
... Пройти все это и увидеть, что у расизма, как у многоголовой гидры,
снова отрастают головы? Да могу ли я не думать об этом?
Моего сына зовут Фимой в честь такого же мальчика Фимы, преданного его
учительницей, в честь Фимы, убитого разрывной пулей полицая... Неужели и
моему Фиме придется жить с ощущением гонимого, у которого прикреплено к
сердцу, как в нацистском лагере уничтожения, яблочко мишени - пятый пункт.
Стреляй кто хочет!
Глава пятая

"Антисемитизм, как древние памятники, охраняется государством". Я
приколотил бы такую табличку у входа во все государственные учреждения,
которые Хрущев в эти годы то сливал, то разливал.
Это было бы честнее.
Она, впрочем, давно уже прибита, такая табличка, пусть незримо, ко всем
государственным зданиям, несмотря на то что Хрущев каждый раз заслонял ее
своей спиной, особенно решительно после погромов, вроде малаховского.... Как
многорукий бог Шива) Хрущев успевал "давать отпор" всем, кто был встревожен
затянувшимся глумлением над русскими евреями, даже мужественному и
благородному лорду Расселу, даже великому Полю Робсону, посмевшим задавать
"сомнительные" вопросы. Он разъяснял, гневался, твердил вновь и вновь: "У
нас этого нет! " - с такой наглостью и болезненно-изощренной хитростью, с
какой нищий, у которого хотят отобрать выручку, прячет за щеку последний
золотой. Пусть даже фальшивый. Проглотит, но не отдаст.
Доколе молчать об этом позоре? Всю жизнь?.. Кто найдет в себе силы
подняться на трибуну и, вопреки всему, бросить в лицо тупорылому
"интернационализму":
-- Довольно паясничать!
Конечно, лучше, если б гневное "ХВАТИТ! " бросил человек, на груди
которого нет незримой и унижающей желтой звезды пятого пункта. Русский из
русских.
Об этом вопиют - вот уже сколько лет! -- могильные холмы, карьеры и
шахтные шурфы, куда гитлеровцы сбрасывали евреев и партизан.
Этого требуют Щедрин и Герцен, Толстой и Короленко.
Высокий гуманизм России...
Как-то с трибуны писательского собрания осудил доморощенных погромщиков
писатель Бляхин, автор известнейшего в свое время фильма "Красные
дьяволята"*.. За ним поднялся профессор Литературного института Щукин,
осмелившийся -- подумать только! - в связи с антисемитизмом процитировать
Маркса: "Не может быть свободен народ, угнетающий другие народы! " (К судьбе
Щукина мы еще вернемся. ) Наконец Константин Паустовский на обсуждении романа
Дудинцева в 1956 году в сердцах окрестил неких своих высоких попутчиков по
туристическому круизу маклаками и антисемитами.
Но слов этих точно не расслышали, тем более что, когда Хрущев вошел в
силу, их больше не повторяли. И попыток не было...
Я надеялся, что старых писателей поддержат, может быть, руководители
Союза; что первым шагнет навстречу им секретарь Союза Алексей Сурков,
которому черносотенцы ненавистны. Сурков молчал.
Я ждал: поднимет голос протеста Александр Твардовский. Антисемитизм
всегда был открытой раной русской интеллигенции.
У Твардовского были свои заботы. Свои горести. Я убеждал выступить
многих старых европейски знаменитых писателей. Одни словно не слышали меня,
неизлечимо скрюченные страхом - нервным газом XX века. Быстро переводили
разговор. Другие хлопали по плечу и говорили весело: "Попроси о чем-нибудь
попроще". Знать истину и жить ею - увы, разные вещи...
На морщинистых, дряблых лицах третьих улавливал порой что-то от
выражения Поликарпова, который в разговоре со мной с трудом удержался от
зевка: "Ах, евреев... "
А один из писателей-стариков и в самом деле зевнул. Широко зевнул,
прикрыв рот склеротической рукой.
"Зевать да продавать, некуда б деньги девать", - говорила мне бабка в
сибирском колхозе, рассказывая, как они прозевывают лучшие сроки для сева...
Как-то на Новый год, который мы встречали в незнакомой компании, сын за
столом ссутулился. Я бросил ему обычное: "Выпрямись, горбуном будешь! "
Увидел, как страдальчески вздрогнули зрачки у низкорослого паренька,
сидевшего напротив. Он встал, вышел из-за стола, и я увидел, что он горбун.
У меня похолодела спина.
Вот уже не один год прошел, я помню об этом и не могу себе простить,
хотя, видит Бог, никого не хотел обидеть.
А мои престарелые друзья по писательскому цеху.... Они прекрасно знают,
что их товарища зачислили в "горбуны" и, как "горбуна", в частности, не
подпускают к порогу издательства "Московский рабочий" и нескольких других
издательств, по поводу которых сами же старики меня предупреждали, чтоб я
туда и не ходил, не терял времени...
Они видят, слышат, что мне то и дело кричат "горбун", в неистовом
убеждении, что если человека всю жизнь бранить "горбуном", то у него и
впрямь горб вырастет.
И... не шелохнутся?
Что же произошло с людьми?.. "Вагон", за редким исключением, молчит,
оказывается, и в той его головной части, где пристально глядят из окон на
мир прямые наследники русских писателей, бросивших миру свое "Не могу
молчать".
Лишь через несколько лет, в шестьдесят втором году, я познакомился и
близко сошелся с поразительным человеком, потомком старинной дворянской
семьи, ушедшей в революцию, а затем в русские тюрьмы, человеком, который
встал со мной плечом к плечу и который в моих глазах спас честь русской
творческой интеллигенции хрущевского безвременья.
Степан Злобин.
Степан Злобин был писателем и ученым. Это известно всем. Но многие ли
знают о том, что значил для окружающих этот светлоглазый, с тонким лицом
интеллигент, высокий и угловатый, как Жак Паганель или Дон Кихот? Чем был
для нас Степан Злобин?
Степан (так мы называли его), автор "Салавата Юлаева" и других
исторических повестей, ушел в 41-м году в ополчение и попал в окружение: за
колючей проволокой гитлеровского лагеря он, беспартийный человек, стал
руководителем партийного подполья: человека здесь характеризовали не
бумажки...
Когда гитлеровцы, отступая, собирались уничтожить лагерь, заключенные,
возглавляемые Степаном, захватили охрану и всех предателей. И продержались
трое суток до подхода американских танков...
Здесь, в лагере, и отыскал его кто-то из писателей, кажется Борис
Горбатов, оборванного, устрашающе худого, в деревянных колодках.
Когда Степан вернулся домой, один из английских солдат, услыхавший, что
советских военнопленных отправляют в Сибирь, прислал в Москву, в ЦК партии,
письмо, где рассказывал, кем был для них, заключенных-антифашистов, Степан
Злобин.
Это письмо стало документом No 1 в толстущем деле "об английском шпионе
Степане Злобине".
Бериевцы арестовали несколько бывших заключенных фашистского лагеря,
чтоб они оговорили Злобина. ''
Но ни один бывший лагерник-подпольщик, как его ни били, не дал
показаний против Степана Злобина. Не солгал.
Однако "расследование" было прекращено лишь после того, как Сталину
попался на глаза роман "Степан Разин", и Степану Злобину неожиданно для всех
вручили медаль лауреата Сталинской премии 1 степени.
Произошло это так. Александр Фадеев и другие члены Комитета по
Сталинским премиям, отобрав кандидатов на звание лауреата 1951 г., были
приняты в Кремле Сталиным. Сталин проглядел подготовленные документы и
спросил вкрадчиво-спокойно, почему никто не представлен на звание "лауреата
первой степени".
-- Лауреат Сталинской премии второй степени, видите ли, нашелся,
третьей тоже. А первой.... Пожалели?..
Александр Фадеев, смешавшись, побледнел как полотно, объяснил
торопливо:
- Такой, Иосиф Виссарионович, неурожайный год. В литературе это бывает.
Нет выдающихся произведений.
Сталин пыхнул трубкой, сказал с едва уловимым сарказмом:
- Как нет?.. А вот я недавно прочитал исторический роман "Степан Разин".
Два тома. По-моему, выдающееся произведение...
... Как боялась Злобина литературная шпана! Пятнадцать лет подряд
подымался он на трибуну писательских собраний даже тогда, когда никто не
решался на это - только он один, и слова его вызывали чувство гордости за
него.
Но теперь ни на съездах, ни на собраниях ему уж говорить не давали.
Всполошенно кричали "подвести черту", когда следующим собирался идти на
трибуну Злобин. Он успевал бросить своим недругам то, что думал о них, и за
те минуты, когда выходил отводить из выборных списков недостойных людей.
Как-то он шагнул к микрофону и, сказав, что хотел, бросил в заключение
президиуму, где находились Константин Федин, Леонид Соболев и другие
писатели, только что пришедшие со встречи о с Хрущевым и восхвалявшие его:
-- А вы, жадною толпой стоящие у трона, - все равно какого!..
Естественно, на Степана выливались такие критические ушаты, что многим
казалось: ну, теперь-то уж Степан Злобин успокоится. Здоровья нет у
человека... надо бы и себя поберечь. Но проходили полгода-год, и на
очередном писательском собрании Степан снова вызывал огонь на себя,
протестуя против закоснелой "обоймы" перегенералившихся генералов от
литературы, против преступной вакханалии их переизданий, против лжи, против
гнили и закоренелого плутоватого кликушества, выдаваемого за верность идеям.
- Русский интеллигент революционен до 30 лет, - говорил А. П. Чехов.
Степан Злобин был живым опровержением пессимистического взгляда на
русскую интеллигенцию.
Однажды я услышал, как дежурный по Дому литераторов вызывал санитарную
машину. Спросил, что случилось. Тот ответил:
- Степану Злобину плохо. Сердце. Предполагают инфаркт...
Я вбежал в комнату, где происходило заседание секретариата Московского
отделения Союза писателей.
В накуренной комнате на полу лежал Степан Злобин, ждущий врача. Возле
него сгрудились "руководящие писатели". Они как-то непонятно вели себя возле
больного. Возбужденные чем-то, они размахивали руками, говорили громко.
Степан Павлович, лежа на спине, с каким-то ожесточением потряхивал головой,
отвечая им.
Оказывается, они доругивались...
Когда Степану Злобину стало совсем невмоготу. он попросил, чтобы у его
постели подежурил один из его старых друзей.
"Почему посторонний, не из родственников? " - удивился врач.
"Эти мальчики были со мной в плену, они мои сыновья", -- ответил Степан
Злобин.
И нас он тоже называл сыновьями. Мы втайне гордились этим, хотя и
понимали, что пока еще ничем не заслужили такого расположения к нам.
"Сыновья" толпились в его доме непрестанно. Степан решительно требовал,
чтобы они перестали называть себя молодыми писателями.
- У нас писателей крестят молодыми лет до 50. Это не что иное, как
тактика отбрасывания молодежи. Подлая тактика. Коль молодой, значит,
незрелый.
Писателям-"сыновьям" было тогда около сорока, младшему - за тридцать,
все мы были авторами нескольких книг. Понимая, что и в самом деле засиделись
в "молодых", мы считали все же это почти естественным, "литературной
нормой"...
... - Вы, похоже, дали убедить себя в том, что неполноценны?! --
негодовал Степан Павлович. -- Ненавижу инфантилизм тридцатилетних "лбов"!
Неужели не видите, что это -- некая разновидность мещанства... Пусть нас
считают неполноценными! Пусть другие себе голову расшибают! А нас пускай,
гады, воспитывают...
Этаким "лбам" другого и не надо, как слыть незрелыми. Уютненько.
Безответственно!
"Сыновья" Степана Злобина читали помногу. Плеханова, Кропоткина.
Несведущий для Степана Злобина -- не оппонент. Один раз ткнет тебя носом в
нужную строку, другой, а на третий... не желаешь читать - иди своей
дорогой...
С антисемитами Степан воевал всю жизнь. И в гитлеровском плену, где
выпускал листовки, и после плена, когда приходилось защищать чудом выживших
в лагере евреев -- гитлеровских заключенных. Хотя это удавалось не всегда.
"Раз еврей и -- жив, -- стояли на своем проверяющие, -- значит, предавал" (*.
Лежа на носилках, на которых его выносили из Клуба писателей, Степан
сказал мне, взмахнув худой рукой Паганеля:
- Вынесли... "Там, где говорят "еврей", а подразумевают "жид", там мне,
собрату Генриха Гейне не место... " Ай да Цветаева! Не устарела... "
... Когда носилки поставили в санитарную машину, он подозвал меня,
попросил съездить к нему домой, успокоить семью.
... - И неси все свои материалы, какие есть. В палату. История
антисемитизма. Генезис и прочее... Молчать уже невмочь! Как встану на ноги,
так...
- Машина уехала.
Я отправился к нему домой, вернулся, сел за сценарий о моих товарищах
-- летчиках Северного флота, а сам все время возвращался мысленно к просьбе
Степана.
"Материалы"! Никаких материалов у меня, строго говоря, не было. Я вовсе
не жил расовыми проблемами денно и нощно, как может показаться читателю.
Совсем другое волновало меня в эти годы. О другом спорили в нашем доме до
хрипоты...
Я только вернулся со строительства Братской ГЭС, где встретил старых
знакомых; среди них - известного крановщика, работящего, небритого, чем-то
подавленного. В давнюю нашу встречу, еще на Кольском полуострове, он был
рабкором, горячо втолковывал мне, отчего у них простои. "Дороги корытом --
делают без ума. Их заливает... Да ты записывай, записывай... "
А теперь крановщик, дыша на меня водочным перегаром, только посмеивался
уныло, глядя сверху на утопавшие в бурой воде неподвижные самосвалы.
- А нам что? Начальство газеты читает, радио слушает. Пускай-от оно и
суетится... Наше дело телячье...
Взглянув на меня, он покраснел и сказал, яростно сплюнув:
- Говори не говори, один черт! Без внимания... Федьку помнишь?
Бригадира бетонщиков, который Героя получил. Бился-бился. И что? Нажил
городскую болезнь. Хипертония называется... А самосвалы как простаивали, так
и простаивают: Дороги-то корытом... И ты, знаешь, не терзай себя понапрасну.
Плетью обуха не перешибешь...
Сколько раз я слыхал подобное! Видел похожее! Молчащие собрания.
Остервенелые плевки: мол, ваши заботы нам до лампочки... В Ангарске, в
Иркутске, на стройках Москвы. Но эта встреча на высокой бетонной плотине
Братской ГЭС, на ударной стройке, ежедневно восславляемой газетными
фанфарами как передний край борьбы за коммунизм, душу мне перевернула.
Отзвуки древней темы России "Народ безмолвствует" ошеломили меня,
поглотили все мое внимание, вытеснили все остальное, чтобы позднее излиться
в своем противоборстве в романе "Ленинский проспект", за который я,
вернувшись в Москву, и засел...
Что же касается юдофобства.., Нет, наше расейское юдофобство никогда не
поглощало всех моих дум, не было моим делом. Оно было моей болью, моей то
заживающей, то вновь кровоточащей раной.
"Материалы... Генезис... " Это уже серьезно.
Я отправился в Ленинскую библиотеку и начал исследование примерно с той
же точки, на которой остановился пятнадцать лет назад. С последних номеров
погромного "Русского знамени".
Библия русских черносотенцев -- не устарела ли она, наконец, в наши
шестидесятые годы?
Поначалу думал -- устарела. Слишком многое отпало. Не попользуешься.
Две тысячи лет евреев убивали за то, что они Христа распяли. Теперь-то
уж, думаю, это не пройдет.
И в самом деле, облетело черносотенное древо. Почти все листья ободрало
историческими ветрами, смело в мусор.
Лучшие идеи -- на помойке.
"Христа распяли". (Даже католический Вселенский Собор принял решение -
на помойку. )
"Кровь невинных младенцев проливают!
"Жиды -- ростовщики. Наживаются на христианах".
"Евреи - отравители".
Полным-полна помойка... Что же пока живет? Профессор Гудзий говорил:
"Ищите да обрящете! "
Да, вот этот лист, пожалуй, не облетел. Держится веками, обновленный, в
частности, и императорским указом 1914 года: "Все лица иудейского
вероисповедания выселяются из прифронтовой полосы как нелояльные граждане,
которые могут вступить в контакт с неприятелем". "Могут... "
Мой прадед, дед Гирш, в честь которого мне дали имя, был николаевским
солдатом. Служил царю и Отечеству 25 лет. Его ранили еще во время первой
обороны Севастополя. И вышвырнули из родного дома под Вильно вместе с
сыновьями и внуками - "на основании указа", -- никакие заслуги перед царем и
Отечеством не помогли.
Вывезли на телегах - несчастных, плачущих, под конвоем казаков...
"Могут вступить в контакт... "
Сменились эпохи, режимы, знамена -- мне и моим товарищам-евреям, чудом
вернувшимся после жестокой войны, снова пришлось, как и прадеду Гиршу,
убедиться в своей "второсортности".
"Могут... "
Но ведь прошло сто лет.
Взлетели на своей "этажерке" братья Райт... Медики покончили с
эпидемией чумы... Народы покончили с царями... Закружили над землей спутники
связи. Готовится экспедиция на Луну.
Радио вещает о победе коммунизма с утра до ночи... Так что же?
Появились новые теории? Идеи? Разработки? Какое! Мелькает лишь, как огни
бегущей световой рекламы, площадная брань. Антипатриоты! Безродные
космополиты! Ученый кагал!
Агенты "Джойнта"!
Разбойники пера!
Наемники империализма!
Беспачпортные бродяги!
Враги народа!
Пятая колонна!
Сиониствующие!
Идейно чуждые! Нелояльные!
Словом, "могут... ".

Естественно, все статьи, брошюры, фельетоны об иудейской религии
воспринимаются в мелькании этих "огней" уж не иначе, как выступление против
евреев.
Они! Они! Они!
Если требуется еще "научнее", на табло вспыхивает: Коренное
население... ", "Некоренное население... ". В самые последние дни промелькнули
новые слова. Только для посвященных:
"Не выдвигать представителей народа, имеющего свою государственность за
границей". То есть, скажем, англичан, немцев и... евреев...
Не было Израиля - бей!
Появился Израиль -- бей!
То-то пьянчуги осмелели, моей матери сосед как напьется, так кричит
истошно:
- Израиль! Раньше кричал обычное, неоригинальное. А теперь
перестроился. Израиль, и дело с концом. Понятно, что из души рвется, и... не
придерешься.
Как-то, совсем недавно, влиятельный писатель "из настоящих русских",
как величают себя погромщики, снизошел до теоретического спора со мной. Об
этом. Мы встретились неожиданно на научной конференции, и в перерыве он
попросил, чтоб я посидел с ним за одним столом ("Если не брезгуешь", - сказал
он настороженно-шутливо), налил себе стакан "Столичной" и сказал
конфиденциально, шепотом, что лично он меня любит, есть во мне что-то
широкое, раздольно-русское. Этакое -- пропадай моя телега! Все четыре
колеса... "
-- Лю-ублю!..
Затем он развил свою неумирающую идею о чужеродности секции
переводчиков в Союзе писателей. ("Много там ваших... ") Обтер сальные губы и
сказал вдруг громко, так, по обыкновению, запевают в сильном подпитии
любимую песню:
- ... Ка-ак ты ни крути, а Израилю они симпатизируют! А мы Израиль били,
бьем и бить будем. Такова историческая реальность... Насчет реальности мне
давно уж все известно.
Не было Израиля - бей.
Появился Израиль...
Я сказал с усмешкой, что Компартией принята специальная резолюция по
еврейскому вопросу. Она отвечает, в частности, на все вопросы наших
доморощенных расистов.
Мой собеседник вдруг посерел, отчего широкий, словно приплюснутый
ударом, кончик носа его заалел катастрофически. На лбу выступила испарина.
Передо мной было лицо банкрота. Человека, который потерял все свое
состояние.
Оттянув от горла тугой крахмальный воротничок, он переспросил
напряженным шепотом:
- Партийный документ? Ставит по-новому... о евреях? - Острый кадык у
него заходил вверх-вниз.
Я достал из бокового кармана брошюру, на которой было написано:
"Political affairs, August 1966".
- А-а, так это для заграницы... - протянул он понимающе, успокаиваясь..
И уж вовсе повеселел, задвигался на стуле освобожденно, когда узнал,
что это резолюция по еврейскому вопросу XVHI съезда американской
Коммунистической партии.
... В Атлантическом океане густые туманы. Как известно, сквозь густой
туман трудно разобрать, что там у них, русских, происходит. И стоны наши не
доносятся. Далеко... Так что американским коммунистам вот уже сколько лет
приходится чаще всего утверждать, что русским евреям недостает главным
образом молитвенников...
А все остальные сведения о русском расизме -- это, конечно, пропаганда
"желтой прессы"...
... "Истинно русский" собеседник вынес мое чтение только до слов о том,
что русский антисемитизм помог зачинщикам "холодной войны" добиться
успеха...
Тут он поднялся и, нервно постучав пальцами по столу, сказал
непререкаемо, что американская Компартия нам не указ. "Пусть она занимается
своими чорножопыми". У нас свои дела! И свои формулировки.
И верно. Свои... Самое широкое распространение, как известно, получила
исконно русская формулировка "коренное население". Сейчас это... термин
государственной и партийной практики. Разменная монета чиновничества.
Она, пожалуй, более всего оскорбила меня, когда я вернулся с войны.
Откуда он появился, этот глубоко внедрившийся термин? Кем разработан? Кто
его автор? Может быть, действительно классики марксизма? Маркс? Энгельс?..
Ленин?
Я отыскал его наконец в указе... Александра III: "... евреи-ремесленники
своим существованием мешают развитию ремесленного труда среди коренного
населения... "
Евреи тем самым отлучались указом его императорского величества от
коренного населения, даже если они жили в России тысячу лет...
Отлучались тем самым от равноправия во всех сферах.
Но нельзя же советскому правительству, думал я, хорониться... за
царское отлучение.
Ведь это же не шутка, когда на народы вешаются бирки, как на скот:
"коренные"... "некоренные"...
Не может быть, чтобы не появилась какая-то научная подоплека... За
восемьдесят лет могли, в конце концов, что-либо придумать?..
Сколько лет, допустим, тот или иной народ должен прожить на земле, чтоб
"пустить корни", получить охранную грамоту - коренной!
Есть ли критерии? Судите сами...
Указом Президиума Верховного Совета СССР сняты все тяжкие обвинения с
немцев Поволжья... Но они на родные места не возвращены. Почему?
"... Укоренились на новых местах".
Позже указ Президиума Верховного Совета СССР снял обвинение и с
крымско-татарского народа.
Но поскольку о восстановлении Крымско-Татарской АССР речи нет, то в
указе утверждается: "... татары, ранее проживавшие в Крыму, укоренились на
территории Узбекистана и других союзных республик... "
Какая диалектика!..
Укоренились на новой земле татары (за двадцать два года).
Укоренились немцы Поволжья (за двадцать три года).
Первые еврейские поселения на территории нынешнего Советского Союза
относят, по историческим памятникам, к первому веку нашей эры. В Киеве при
Владимире Мономахе существовала даже еврейская улица.
Две тысячи лет живут евреи на земле России и - не укоренились.
Не укоренились, и все тут!.
.... Когда я пришел к Степану Злобину в Боткинскую больницу, он порылся
в книжной стопе, которая громоздилась подле кровати на стуле, и протянул мне
потрепанную, с пожелтевшими страницами книгу, написанную писателем
Амфитеатровым в 1905 году, после одного из самых кровавых погромов.
Отчеркнул своим длинным ногтем абзац. Я прочитал и... машинальным жестом
нащупал табуретку, чтобы присесть.
"Сейчас русские антисемиты утверждают, что русскую революцию делают
евреи. Пройдет двадцать лет, и русские антисемиты будут утверждать, что
евреи к русской революции никакого отношения не имеют... " Глава шестая "Хрущ
провалился в подпол", -- радостно сообщила проводница скорого поезда, и
весь вагон, казалось, сразу зашатался и застучал на стыках сильнее. В узком
коридоре вагона чокались друг с другом, начисто расплескивая вино, знакомые
и незнакомые; обнимались тучный багроволицый полковник из МГБ, похоже,
отставник, и изможденная, с дрожащими руками, старая большевичка, которая
полвека провела в царских и сталинских тюрьмах: Хрущев успел восстановить
против себя как тех, так и других.
Да права ли была она, освобожденная Хрущевым измученная старая
большевичка, которая даже обнялась со своим тюремщиком? Или ближе к правде
те мои друзья и знакомые, которые, как и Полина, узнали о крушении Хрущева
без радости?.
Хрущев на XX съезде говорил, как известно, о трагедии Сталина.
Но ведь сталинские расстрелы и погромы - трагедия народа. И только
народа. А не трагедия убийцы... Это противно человеческой совести - твердить
о трагедии убийцы миллионов людей! Но вправе ли историки умолчать о трагедии
самого Хрущева? Он первым, с мужицким упорством, стал рвать сталинские
тенета лжи, опутавшие страну. Возможно, сам того не сознавая до конца, он
пробудил от летаргии целые поколения, "пустил нам ежа под череп", как
говаривала мне Полина.
Из тюрем вышли тысячи и тысячи ни в чем не повинных людей, среди них
Александр Солженицын и Евгения Гинзбург, и теперь уже стало гораздо труднее
заваливать хламом исторические дороги России. Страна начала осознавать самое
себя, как ни тормозили этот целительный процесс перепуганные насмерть
сталинские выученики и среди них сам Хрущев, яростный враг Сталина в плотных
сталинских шорах...
Вы видели когда-нибудь шахтерского коня, который всю жизнь ходил в
недрах земли по кругу, а когда его подняли наверх, к солнцу и прямым
дорогам, уже не смог сойти с затверженной привычной колеи, вернулся на
темные круги своя...
Это подлинная трагедия - начать столь храбро и энергично, взорвать
сталинские тюрьмы, возвести жилища, а кончить капризным самовластным
болтуном, путаником, "Хрущом", иначе его уж и не называли.
Весть "о Хруще" ненамного опередила другую. Умер Степан Злобин.
Вылетев ночью в Москву, я успел на похороны, чтобы сказать у горестной