Свирский Григорий. Заложники

немногословных сибиряков, которых разве что оголтелая ложь приводит в
ярость. Стрехнин накалялся медленно, как русская печь. Но уж если
накалялся...
Он сказал, опустив до синевы багровое лицо, что партком Союза писателей
ничего не знает о показаниях писателей и редакторов. Крик дела не прояснитИ
он, член парткома, просит, чтоб документы былизачитаны.
Кто-то из сидевших поодаль заметил неуверенно: - Раз партийная
организация просит...
- Нет! -- отрезал Рыжухин. - Вопрос ясен...
Я поднялся на ноги. - В таком случае вынужден их зачитать сам. Мне
предоставлено слово, я его еще не завершил.
Брови Рыжухина начали сходиться к переносице. И он, и старушки,
сидевшие по обе стороны от него, оторопело уставились на бумаги, которые
лежали передо мной. И вдруг поняли, что в моей папке находятся копии
писательских показаний.
И тут словно взорвалось что. - Отобрать у него бумаги - вскричали
нержавеющие зубы.
- Что такое?! -- вскинулась благообразная. - Откуда у него наши
документы?
В самом деле, предполагалось, что их не существует; нет и не было; они
только в сейфе парт-комиссии -- значит, можно и концы в воду... Можно
запросто объявить человека клеветником, еретиком, а может, даже психом,
страдающим манией преследования...
Невообразимый шум продолжался долго, пока не прозвучал басовитый,
дрогнувший голос Юрия Стрехнина, в котором звучала с трудом преодолеваемая
ярость:
- От имени партийной организации Союза писателей я требую, чтобы
писательские показания были зачитаны! Что это такое, в конце концов?!
Ни один мускул не дрогнул на лице Рыжухина. Он обвел глазами
присутствующих и сказал напряженно, - видно, больших усилий стоила ему эта
фраза:
- Ну, раз партийная организация требует...


Глава девятая
Дисциплинированно, как по команде, поднялся старый партследователь и
монотонным голосом принялся читать показания свидетелей. Оказывается, они
находились тут же, под рукой в его черной дерматиновой папке. Он прочитал
два лежавших сверху документа.
Вот они. Я по-прежнему нумерую их, чтоб у каждого выработалось
собственное, непредвзято точное представление о происходившем и по одним
лишь официальным документам, благо кому-то захочется писателю не поверить
(предполагаю, найдутся и такие); мое строго документальное повествование в
таком случае предлагаю лишь в качестве приложения официальным, с печатями,
подписями и входящими номерами, документами.
Документ No 3.
"В Комиссиюпартийного контроля Московского горкома КПСС от Вайса Г. Л.,
члена КПСС с 1942 г.
По поводу обвинений, выдвинутых писателем-коммунистом Г. Свирским в
адрес писателя-коммуниста В. Смирнова, могу сообщить следующее:
1. Я знаю В. Смирнова с 1960 года по совместной работе в журнале
"Дружба народов". До этого я его не знал, лично знаком не был, никаких
симпатий или антипатий к нему не испытывал. Мои отношения с Г. Свирским
также не выходили за рамки шапочногознакомства. Следовательно, все, что я
считаю своим долгом заявить, лишено каких-либо предвзятостей, оно является
всего лишь результатом горького пятилетнего опыта лично увиденного,
услышанного и пережитого. Начну, однако, по порядку.
2. Когда в 1960 году стало известно, что В. Смирнов назначается
редактором журнала "Дружба народов", это вызвало не только недоумение в
писательских кругах, но и повергло на моих глазах в уныние и страх всех
работников журнала, так как за В. Смирновым шла упорная молва,
распространялись слухи как о человеке грубом, злобном, откровенном
великодержавном шовинисте и антисемите, особенно проявившем эти свои
качества на работе в Литературном институте, а затем и в Секретариате Союза
писателей СССР.
Вскоре слухи эти стали подтверждаться и в практике его работы в
качестве редактора журнала. Началось сгрубых окриков, оскорблений
человеческого достоинства, административных перехлестов и нежелания
прислушиваться к мнению коллектива, доверять ему. Это привело к тому, что
уже на одном из первых открытых собраний я в своем выступлениидолжен был
заявить: "Мы ходим как позаминированному полю, не зная, где и когда
взорвется опятьнаш редактор и какими потерями мы отделаемся". В результате
созданной В. Смирновым атмосферызаминированного поля из журнала ушли
прекрасныеработники, коммунисты тт. Лебедева, Кукинова, а так же критикЕ.
Померанцева. Уходя, они открытозаявили, что не хотят работать со Смирновым.
Так подтвердилась первая часть слухов оВ. Смирнове. Не замедлила
сказаться и другая часть.
3. Одной из первых акции В. Смирнова привступлениии на пост редактора
был единоличный исамоправный отказ напечатать в журнале романы двух
писателей, евреев по национальности, тт. Зильбермана иСвирского. Эти романы
были приняты и одобрены редколлегией, заних уже были выплачены авторам
причитавшиеся по договору 60% гонорара; несмотря на все это, Смирнов
отказался печатать. Дело было передано в суд, который конечно же стал на
сторону закона и присудил выплатить писателям остальные причитавшиеся им
суммы. Эта самовольная, самоуправная акция Смирнова, не пожелавшего
считаться ни с решением редколлегии, ни с подписью его предшественника А.
Суркова, обошлась в сотни тысяч рублей народных денег и начала подтверждать
уже и самые худшие рассказы о нем, и опасения коллектива.
На этом, однако, дело не ограничилось.
4. Я в то время заведовал отделом очерка и публицистики. И вот сразу же
столкнулся с такого рода произволом. По распоряжению В. Смирнова из текущего
номера был изъят уже набранный очерк писателяБорисаКостюковского. Мне
никаких причин указано не было. Однако вскоре после этого мне было запрещено
привлекать к работе в журнал работавших до этого много лет талантливых и
известных очеркистов, покойных ныне А. Литвака и Илью Зверева, а также очень
успешно и хорошо до сих пор работающих в литературе Марка Поповского и
ЛьваДавыдова - Ломберга. На этот раз свое категорическое распоряжение В.
Смирнов мотивировал так: "Это не наши авторы! "
Между тем эти авторы печатались повсюду, редакция журнала в прошлом
была заинтересована в том, чтобы привлечь их к журналу. Чем же они не
угодили В. Смирнову, по какому принципу он их объединил? Они люди разных
поколений, разных масштабов и наклонностей, но единственное, что объединяло,
- это их еврейское происхождение, вот поэтому они и оказались для Смирнова
"не нашими авторами" в журнале "Дружба народов".
Между тем тот же В. Смирнов счел "своим автором" очеркиста К.
Буковского, который был исключен из Союза писателей за хулиганскую
антисемитскую выходку. Несмотря на это, В. Смирнов, не испрашивая мнения
отдела, немедленно послал К. Буковского в две - одна за другой -
командировки, длительные и дорогостоящие. Ни одинавтор до этого не
пользовался у нас привилегией. Вряд ли Смирнов сделал это случайно,
непродуманно, слишком явной была эта демонстрация солидарности!
5. Само собой разумеется, что В. Смирнов достаточно осмотрительный и
осторожный, чтобы в моем присутствии допускать откровенные антисемитские
высказывания. Однако в течение пяти лет он не раз терял бдительность и его
прорывало. Таким образом, мне довелось стать невольным свидетелем откровенно
антисемитских высказываний и выходок Смирнова. Приведу только некоторые из
них. Незаметив, что я стою у открытых дверей его кабинета, В. Смирнов сказал
заменившему меня на должности заведующего отделом коммунисту В.
Александрову: "Ты там следи, чтобы Вайс не превратил отдел в кормушку для
евреев... "
Я не поверил ушам своим, но это потом подтвердил сам В. Александров,
который может рассказать об этом более обстоятельно.
Второй раз я был свидетелем того, как Смирнов в присутствии коммунистки
3. Куторги грубо ибестактно поступил сЭ. Маркиш, вдовой еврейского советского
писателя-коммунистаПереца Маркиша, ставшего жертвойбериевского произвола.
Когда она, сама отсидевшая несколько лет в лагерях, принесла в "Дружбу
народов" рукопись антифашистского романа покойного мужа, Смирнов ей заявил:
-- Несите его в свой журнал, мы печатать вас не будем...
Отсылая вдову советского писателя-коммуниста, известного своим
незаурядным талантом, в еврейский журнал, В. Смирнов не мог объяснить,
почему в журнале "Дружба народов", где печатаются произведения даже самых
малочисленных народностей, нет места для романа, написанного на еврейском
языке. Его последующие ссылки на то, что вжурнале все же он печатал
еврейских авторов, несостоятельны потому, что это делалось, во-первых, под
нажимом и после указаний сверху, а во-вторых, потому, что для опубликования
отбирались не самыесильные и характерные для этой литературыпроизведения.
В другой раз, когда В. Александров обратился к В. Смирнову за
разрешением послать вкомандировку сынаПереца Маркиша в один из колхозов
Дагестана, редактор "Дружбы народов" отказал, мотивируя это так: "Что там
евреи понимают в сельском хозяйстве... "
Этим фактам я сам был свидетелем, а вот факты, о которых мне
рассказывали.
6. Когда коммунистаЮ. Полухина в первый раз не приняли в Союз
писателей, временно отложив окончательное решение, В. Смирнов, встретив его
после этого, сказал: "Это потому, что в приемной комиссии засели одни жиды".
Об этомПолухин тут же свозмущением рассказал в моем присутствии В.
Александрову.
Особенно откровенными и частыми подобногорода высказывания В. Смирнова
стали после известной мартовской встречи руководителей партии с писателями
(после встречи с Хрущевым. " (Г. С. ). В. Смирнов, видимо, решив, что ему
теперь все дозволено, стал все сильней постукивать кулаком по столу. Каждый
раз, возвращаясь после работы домой на Ленинский проспект, В. Смирнов
прихватывал с собой в машину живущих там жеЗ. Куторгу, В. Дмитриеву, Ю.
Суровцева и тут давал себе волю. На другой же день в редакции становилось
известным, что Смирнов говорил, например, следующее: "В "Новом мире"
собрались одни евреи, они-то и мутят воду в литературе". "ИльяЭренбург пусть
уезжает в Израиль и не мешает нам". "Русская литература должна делаться
русскими руками". "Евреи исковеркали русский литературный язык", и -
наконец, однажды он даже сделал открытие. "А вы знаете, -- сказал он своей
спутнице, - чтоСолженицын - это жеСолженицер. Теперь-товсе понятно... "
Грустно и неприятно перечислять все другие сентенции В. Смирнова.
7. В. Смирнов не стал скрывать от коллектива и своих
великодержавно-шовинистических взглядов и тенденций, которые особенно ярко
проявились в таком конкретном случае. В одной из статей Б. Яковлев ссылался
на известное высказывание Ленина о царской России как о тюрьме народов. На
очередной летучке, в присутствии всего коллектива,
В. Смирнов устроил Б. Яковлеву грубый и недопустимый по тону
разнос, заявив, что он допустил чуть ли не клевету на Россию, оскорбляет
русских, намекая, что это может себе позволить только такой человек, как
Яковлев... Этот конфликт имел свое продолжение, он разбирался специально, и
Смирнову пришлось сбавить тон и в дальнейшем быть осмотрительней при ревизии
ленинских классических формулировок.
Мне довелось и доводится бывать в республиках, и всюду я сталкивался с
единодушным мнением видных национальных писателей о В. Смирнове как о
великодержавномшовинисте, националисте. Именно на этой почве от журнала
отошли, перестали в нем печататься такие выдающиеся писатели и поэты,
какМежелайтис, Слуцкис, РасулГамзатов, Брыль, Боков, и другие. Этим же они
объяснили тот факт, что за время работы редактором журнала "Дружба народов"
В. Смирнова журнал потерял свою популярность, тираж его резко снизился. За
время работы в журнале дурная молва, которая тянулась за Смирновым, не
только не рассеялась, но еще больше укрепилась и распространилась далеко за
пределы Москвы.
В заключение я должензаявить также иСледующее:
Мне тяжко и больно писать обо всем этом. Я уже немолодой человек, на
своем веку я пережил не менее пяти погромов - черносотенцев, белогвардейцев,
махновцев и прочих. Во время одного из них была зверски убита
моясестра-близняшка, и я лишь чудом остался в живых. В 1942 году фашисты
расстреляли всех моих родных и близких, вплоть до малолетних племянников. Я
всегдазнаю и помню, что от ужаса этих погромов нас, евреев, как и другие в
прошлом угнетенные народы и нации, освободила советская власть... А
доблестная Красная Армия, в рядах которой я служил двенадцать лет, в том
числе и все годы войны, расправилась с немецкими расистами. Это было и
остается моей большой гордостью. Поэтому так тяжело и горько после всего
этого мне, коммунисту, обвинять другого коммуниста во всем вышеизложенном,
но умолчать об этом... мне не позволяют ни моя совесть, ни светлая память о
погибших, ни годы моих личных страданий.




г. Москва, 7. 11. 1966 г. ".




В полном и все более растерянном молчаниипартследователь зачитал
следующий документ.


Из документа No 4
" ВпарткомиссиюМГК КПСС тов. В. Н. Иванову.
В связи с нашей беседой впарткомиссии могу сообщить лишь следующее:
1. СО МНОЙ В. А. СМИРНОВ НИКОГДА НЕ ВЕЛ АНТИСЕМИТСКИХ РАЗГОВОРОВ, о
которых сообщают парткомиссии коммунисты "Дружбы народов", в чьей честности
я не сомневаюсь. (Заглавными буквами выделены строки, которые "честный
партследователь" только и отобрал для своего прочитанного им в начале
заседания итогового обвинительного заключения. )
Однако... вот, к примеру, характерный случай. Когда 25. 11. 1964
Секретариат СП СССР обсуждал мое заявление о фальсификации Смирновым мнимого
"читательского" письма о поэме А. Т. Твардовского "Теркин на том свете", В.
А. Смирнов, пытаясь, по обыкновению, опорочить тех, кто его критикует,
заявил, что я, как редактор приложений к журналу, "подсунул" ему сборник
рассказов "разных драбкиных-хапкиных"...
В. А. Смирнову резко ответил А. А. Сурков, объявив замечание о
"драпкиных-хапкиных" постыдным для редактора "Дружбы народов". Выходка В. А.
Смирнова на Секретариате была, разумеется, черносотенной, ибо оратор
протестовал против включения в сборник произведений не, скажем,
"петровых-ивановых", как принято говорить в таких случаях, - именно
"драпкиных-хапкиных, издевательски подчеркивая их "еврейское происхождение".
На другой летучке В. А. Смирнов упорно именовал писателя Г.
Бакланова"Фридманом", опять-таки нарочито акцентируя еврейскую фамилию. Но
ведь писателя Фридмана не существует, а есть писатель Бакланов. Игнорировать
это столь же нелепо, как, к примеру, подчеркивать, что ЦКК в свое время
руководил "Миней Израилевич Губельман" (а не Емельян Михайлович
Ярославский! ), а ЦК партии - "Coco Джугашвили" (а не И. Сталин!.
Это лишь две-три из сохранившихся в памяти публичных выступленияВ. А.
Смирнова. Нетрудно предположить, как далеко он мог заходить в частных
разговорах с глазу на глаз.
Вся беда, по-моему, в том, что В. А. Смирнов... признает лишь один
метод "полемики": расправу с инакомыслящими, наклеивание оскорбительных и
крикливых ярлыков, заушательскую ругань вместо спокойных доказательств --
типичную для групповщина -- клеветническую дезинформацию...
Вот почему, несмотря на всю горячность и, быть может, недостаточную
фактическую идокументальную внешнюю доказательность речи Г. Свирского, я
считаю ее смелой, честной и весьма своевременно заостренной против
черносотенства, к сожалению, не изжитого и в писательской среде.
Б. Яковлев".
Дисциплинированный старик сел. Быстро закрыл следовательскую папку,
может быть, из опасений, что я потребую обнародовать и остальные двенадцать
подобных показаний.
Но я не потребовал. И прочитанного было вполне достаточно.
Молчание становилось тягостным. Такое молчание бывает разве что у
пассажиров машины, которые легко мчались несколько часов к цели и вдруг у
самой цели оказалось, что нет моста. Паводок снес. Надо возвращаться обратно
несолоно хлебавши. Или искать новый объезд. По дальней кривой. А все устали.
Но лицо Рыжухина отнюдь не было растерянным. Он был крайне озабочен.
Озабоченно спросил Василия Смирнова, какие у него возражения...
Василий Смирнов не помог ему. Он взорвался, как грязевой вулкан. Из
потока брани, пожалуй, можно было выделить три незабвенных высказывания,
которые со стенографической точностью записали на своих листочках
представители Союза писателей. "Какой я антисемит, у меня брат женат на
еврейке", "Я очень больной в этом смысле, невоздержанный", и: "Мало ли что
скажешь! Мое мировоззрение не в высказываниях, а в статьях.... "
Заметив краем глаза присевшего в заботе Рыжухина, посмотрев на
Соловьеву, сидевшую невозмутимо и прямо, как отличница за первой партой, у
которой заранее готовы ответы на все про все, Смирнов понял, что от него
ждут еще чего-то. А о чем говорить? Факты, как он понимал, лучше обойти
стороной.
И он закричал фальцетом: "Я по-ихнему, значит, антисемит? Не смейте об
этом говорить - как это ловит заграница! "
Да напиши я такого вымышленного литературного героя - не поверили бы.
Сказали б -- неправда. Что он круглый болван, твой герой. И Пуришкевичи
сейчас иные, себе на уме, и кулаки теперь не с обрезами, а с портфелями и
клеймят на собраниях корысть... Их голыми руками не возьмешь... Будет он
так, твой антисемит, открываться? Недостоверно. Клюква.
Как же он так размахался руками, как ветряная мельница? Вдали от фактов
По правде говоря, поначалу и я удивился: Василий Смирнов далеко не
простачок. Он, судя по его книгам, человек деревенского корня. И вовсе
небесталанный. Из тех неглупых мужиков, которые больше слушают, чем
говорят....
Лишь потом я понял, что властительный, привыкший вести себя как ему
вздумается руководитель "Дружбы народов" просто не считал необходимым
маскироваться. Он поверил, что пришло его время...
Потому впоследствии, в более высоких инстанциях, он и не думал менять
стереотипа своего поведения. Все было как всегда. Вначале несусветная брань,
ложь, попытка заодно очернить свидетелей ("Это все те, с идейными шатаниями
которых я боролся"), а затем, когда его, как вора, хватали за руку,
последний, на истерической ноте, аргумент:
"Тш-ш! Как это ловит заграница! " -
Костлявые руки Смирнова дрожали, и я подумал: вложи в них сейчас
скорострельный пистолет?..
Нет-нет! На это нашлись бы другие. Век цивилизации и... разделение
труда... Он хитер, Смирнов, он твердо знает, что лучше держаться в
дозволенных рамкаххолодного погрома. Зато тут уж можно хоть на голове
ходить.
Он и стал ходить. На своейвеликомудрой голове. Не постеснялся...
Увы, это не преувеличение. Уверенно, даже лихо перевернул все с ног на
голову.
- Это-де я... антисемит? Я разжигаю национальную рознь? У нас на
пятидесятом году советской властиесть-де национализм в республиках, это
разве я сказал? ЭтоСвирский все. Он разжигает... Подумать только, на общем
собрании. Разжигал... Никто об этом, кроме него, ни слова. Он один
разжигает...
Такого, похоже, иРыжухин не ожидал. Он как-то подался весь вперед. Шея
вытянулась, само внимание.
Какое в самом деле богатство идей! Раздувает пламя не поджигатель, а
тот, ктокорчится от ожогов.
Не палач с кнутом, а привязанный к дыбе. Не полицай с винтовкой, а
стонущий на дне карьера.
Не вор, не расист, не оскорбитель, не убийца, а жертва. Твердило же, из
номера в номер, незабвенное "Русское знамя": Еврей сам во всем виноват. И
впрямь. Кричит, сволочь, от боли. "А как это ловит заграница! " Когда еще
Пуришкевич советовал евреям: не надобно заниматься христианскими ремеслами,
тем более -- русской литературой. Чистили бы из века в век ботинки. Никто бы
и худого слова не сказал. Истинно русский Василий Смирнов даже похвалил бы
работу. Кинул бы не гривенник, а, щедрый человек, пятиалтынный.
А уж коль полезли, как сказал другой современный литератор,... С
рогатками, с закладками
В науку, в философию.
На радио и в живопись,
И в технику, и в спорт...
Повылезли в люди -- пеняйте на себя!.. Истинно русские люди знают, что
им делать...
И -- тихо. Ша! Рыдать в подушки. Умирать безмолвно. Без стона. Не
разжигать. "Как это ловит заграница! "
Даже осторожный, как сурок, Виктор Тельпугов не выдержал, сказал мне
вполголоса:
-- Умри Смирнов, лучше не скажешь!..
Помолчала и комиссия. Не сразу тут опомнишься. Надо переварить "новую"
идею. Однако... Надо и катить колесо дальше. Рыжухин медленно поднялся,
взглянул, по своему обыкновению, поверх нас непреклонным взором и заявил
твердо, таким тоном произносят приговор:
-- Мы не можем сказать, что свидетели написали неправду, но не можем
сказать, что и правду,..
Это привело в некоторое изумление даже тех представителей Союза
писателей, которые мечтали окончить дело, как говорится, честным пирком да
за свадебку.
Юрий Стрехнин, сутулясь и опершись о стол большими кулаками, выразил со
своей неискоренимой прямотой удивление:
-- Слушайте, в каком году все это происходит?..
Но товарищ Рыжухин на него и не взглянул.
Размашина запрограммирована выдать Смирнову очистительную индульгенцию,
то она выдаст, хоть бей по ней кувалдой. Такова программа.
-- Хорошо, -- сказал Рыжухин, мучительно глядя поверх нас. -- Тогда
так... Установим... Григорий Свирский - не клеветник. Но и Василий Смирнов
-- не шовинист. Смирнов лишь давал повод считать его шовинистом...
Кто-то нервно хохотнул. Стрехнин пробасил: "Да-а".
Но при чем тут эмоции! Секретарь деловито скрипела ручкой, записывая
официальные выводы многомесячного расследования.
Но все же Рыжухин чувствовал себя не вполне уверенно. И, сформулировав
окончательный вывод парткомиссии, поглядел на Соловьеву, которая до сих пор
и слова не молвила. Пухловато-круглое лицо ее, правда, было намного жестче,
чем тогда, когда она просила меня, по-человечески просила, по-женски,
проникновенно просила, признаться, что я погорячился...
Похоже, именно Соловьева, завотделом культуры горкома и, вместе с тем,
супруга генерала КГБ, главного хранителя наследия Ленина в институте
марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, отвечала перед верховной властью за
сегодняшнее "мероприятие"...
Соловьева, к моему изумлению, и не думала искать никаких гибких
формулировок. Никакого эластика. Заявила властно, нимало не смутясь,
уставясь на нас круглыми ясными глазами "твердокаменного большевика":
-- Я поддерживаю позицию Василия Смирнова.
Наступила могильная тишина. Ни один стул не скрипнул. Лишь кто-то
задохнулся, закашлялся.
Закашляешься! Никогда за все пятьдесят лет советской власти
ответственный партийный руководитель Москвы не позволял себе заявить этак --
на заседании, публично, при чужих, -- что он поддерживает позицию шовиниста и
зоологического антисемита
Сформулировав свое идейное кредо, Соловьева взглянула мельком на того,
кто закашлялся и еще бился в кашле, и лишь тогда посчитала необходимым
теоретически подкрепить свое сенсационное заявление.
Шовинизм Василия Смирнова, пояснила она, проявлялся лишь в словах, а не
в делах. В высказываниях, а не в поступках. И надо, мол, судить Смирнова
так, как он сам о том просит, - не по словам, а по делам.
Тут уж и некоторые члены комиссии задвигались, "включились"
окончательно. И даже переглянулись. Не хватила ли через край?
Даже если взирать сквозь пальцы на то, что Василий Смирнов
писателей-евреев, что называется, палкой изгонял (кто, в конце концов, не
вычеркивал из разных списков "некоренных"?.. ), если даже не замечать этих
его прямых действий, то тогда как быть с Владимиром Ильичем Лениным? С его
позицией вождя, которую он высказал так прямо, что, как говорится, ни
прибавить, ни убавить? Слово тоже есть дело.
К тому же слово известного писателя. И главного редактора журнала
"Дружба народов"...
А ведь тут чужие сидят. Вон их сколько! И записывают -- что записывают?
Отдельно Ленин, а отдельно Соловьева: на противоположных сторонах
баррикады?.. На противоположных ли? -- подумают.
Переглядываются члены комиссии.... Мы расходились в молчании.
Прощались у дверей горкома; один из писателей сказал изумленно, --
видно, такого и он не ожидал: -- Паноптикум!
Другой усмехнулся горестно: -- Обезьяний процесс. И над кем - главное?!
Я же впервые подумал о том, что все эти годы мы имеем дело просто с
бандой, захватившей в СССР власть, но не решаемся признаться в этом даже
самим себе...
Такси унесло их, а я пошел по весенней слякотной Москве к метро,
размышляя о людях, которые заседали сегодня за массивным, видавшим виды
столом. Кто они? В самом ли деле, банда уголовников, усвоившая "руководящий"
волапюк? Не от обиды ли так? Во что верят эти "твердокаменные"? Что у них за
. душой?
Инквизиторы сжигали на кострах Джордано Бруно или Яна Гуса и, фанатики,
верили, что это дело святое. Изгоняют дьявола.
Якобинцы рубили головы и верили, что это дело святое. "Да здравствует
революция! " - восклицали и палачи и жертвы.
Наконец, царские офицеры дрались "за единую неделимую" и порой, как
каппелевцы, шли насмерть строевым шагом с папиросой в зубах.
Они были лютыми врагами Советов. Но они были идейными врагами.
А что за душой у Рыжухина? У Соловьевой? У крикливых "нержавеющих"
старушек? У сановных молчальников, которые восседают в "высокой комиссии"
вотэтак - молча и с печатью государственных раздумий на челе?
Идеи?.. Что ж, тогда все они строем, повзводно, побатальонно,