Страница:
«Портрет подруги художника».
Люди перед портретом менялись, лишь один человек как встал перед холстом, так и стоял, будто загипнотизированный колдовской магией взгляда. Он был высокий, во фраке, ладно сидящем на его стройной фигуре, с сединой на висках, с правильными чертами высокомерного лица. Возле него крутился Гоша, из чего Панкратов заключил, что это и есть водочный король, интересующийся культурной жизнью Москвы.
И только тут Панкратов его узнал. Ну, правильно! Водка «Дорохово». Хаджаев. Ну, конечно же, Алихан Хаджаев, давний знакомый по Киеву и Осетии. Вот так встреча! Но как он оказался в Москве?
Панкратов хотел подойти к нему, но звонок известил о начале аукциона, и вся толпа перетекла в зал.
Аукционист, вальяжный лысый господин в золотых очках, будто бы куда-то спешил и вел торги со стремительностью футбольного комментатора, описывающего острые ситуации у ворот. Салонная живопись ушла быстро, по две-три тысячи долларов, покупали ее иностранцы. Концептуальные картины торговались с трудом, продвинутых коллекционеров, охочих до «Новых реалистов», оказалось немного. Четыре с половиной тысячи долларов за холст метр на два – максимум, что аукционисту удалось выжать из зала. Остальные шедевры шли и того меньше, а некоторые пришлось снять с торгов, потому что авторы самоуверенно заломили неподъемные цены. Наконец служащие установили на подиуме очередной лот, аукционист объявил:
– «Портрет подруги художника». Холст, масло. Автор Федор Сухов. Стартовая цена – пять тысяч долларов. Поверьте, это совсем недорого, потому что…
– Шесть, – сразу перебили из зала.
– Шесть, спасибо. Такого Сухова мы еще не видели…
– Семь.
– Семь, господин справа… «Новые реалисты» открывают новую эру в современной живописи… Восемь, дама в третьем ряду… Десять? Я не ослышался? Десять, прямо, спасибо. Десять тысяч – раз… Одиннадцать, справа. Приятно иметь дело с настоящими знатоками… Двенадцать, господин прямо. Правильное решение, деньги преходящи, искусство вечно… Двенадцать с половиной, дама в пятом ряду… Тринадцать? Господин прямо, тринадцать? Браво. Тринадцать тысяч – раз, тринадцать тысяч – два…
Сбоку поднялся рыжий Гоша и помахал рукой, привлекая внимание аукциониста.
– Гоша, вы хотите что-то сказать?
– Тридцать.
– Тридцать тысяч? Я вас правильно понял?
– Правильно.
– У вашего поручителя прекрасный вкус, поздравляю. Тридцать тысяч – раз. Тридцать тысяч – два… Даже мне трудно расставаться с этим шедевром… Тридцать тысяч – три. Продано!..
К концу аукциона в зале, где происходил перфоманс, был уже наведен порядок и накрыты столы с фуршетом. Оголодавшие гости, оживленно обмениваясь впечатлениями, набросились на закуски и выпивку, шампанское и виски, заранее налитые в бокалы и тяжелые хрустальные стаканы. Шампанского на три четверти в каждом сосуде, виски на донышке. По общему мнению, вернисаж удался. Всех интересовало, для кого Гоша купил «Портрет подруги художника». Но он только ухмылялся и налегал на выпивку. Когда в зале появился Федор Сухов, его встретили аплодисментами, как героя дня. С ним была и подруга художника – в таком же зеленом шелковом платье, что и на портрете, легком, коротком, не прикрывающим колени, отчего казалось, что ей холодно в тонких чулках и босоножках на высоком каблуке. Зеленый газовый шарф прикрывал белые плечи, золотой узел волос своей тяжестью как бы запрокидывал голову, потому создавалось впечатление, что она смотрит на всех свысока, полуприкрыв глаза, как змея.
Не отвечая на приветствия, Сухов пробрался к столу с выпивкой, под осуждающим взглядом официанта слил в стакан виски из четырех стаканов, сыпанул льда из хрустальной вазы и не оторвался от стакана, пока не высосал все досуха, до льда.
– Ты много пьешь, – проговорила она равнодушно.
– А, плевать. У меня такое чувство, что сегодня я продал своего ребенка.
– Что за беда? Нарисуешь еще. Я у тебя всегда под рукой.
– Нарисую еще? – переспросил Сухов. – Ты совсем дура или прикидываешься? Чтобы такое нарисовать, мало иметь тебя под рукой. Нужно кое-что еще.
– Что?
– Бог!..
Панкратов и Людмила, ставшие невольными свидетелями этого разговора, переглянусь.
Возник Гоша, заметно навеселе, закричал:
– Федор, ты гений! Лариска, ты чудо! Пойдемте, познакомлю вас с психом, который купил картинку. Пойдемте, пойдемте!
Подтащил к Алихану, стоявшему в сторонке с бокалом шампанского, представил:
– Шеф, это гениальный художник Сухов. А это его модель, Лариса Ржевская, самая загадочная женщина Москвы. Прошу любить!
Алихан сдержанно поклонился:
– Рад познакомиться.
Не подавая руки, Лариса скользнула по нему безучастным взглядом.
– Это вы купили мой портрет? Очень мило.
И повернулась к Сухову:
– Поехали домой. Я устала.
Гоша уставился ей вслед.
– Сука, – сказал он. – Но хороша.
– Давайте, Георгий, договоримся, – вежливо предложил Алихан. – Если вы еще раз напьетесь в моем присутствии, я вас уволю. Не забывайте, вы на работе.
– Да будет вам строить из себя моралиста! – нахально отмахнулся Гоша. – Тот, кто делает водку, не должен бороться с пьянством. Так недолго и разориться. Лучше давайте я познакомлю вас с человеком, которого волнует тот же вопрос, что и вас, – предложил он, заметив Панкратова.
– Какой вопрос?
– Куда девают дохлых кур после вернисажа.
– Куда?
– Вот об этом вы и поговорите.
– Здравствуйте, Алихан, – сказал, подходя, Панкратов. – Не узнаете?
– Здравствуйте, Михаил Юрьевич. Почему не узнаю? Я вас сразу узнал. Хотел подойти, но вы с дамой…
– Это моя жена. Познакомься, Люся. С Алиханом у нас были общие дела в Осетии.
– Так вы знакомы! – разочарованно протянул Гоша. – Вы тоже делаете водку?
– Нет, я ее пью, – усмехнулся Панкратов. – А я вас не сразу узнал, – продолжал он, обращаясь к Алихану. – Хотя и должен был. Никак не ожидал увидеть вас в Москве, да еще в таком месте. Что заставляет вас тратить на это время?
– И деньги, – подсказала Людмила.
Алихан сдержанно улыбнулся:
– Ну как, интересно.
– Вот, человеку интересно, – укорила Людмила мужа. – А тебя силой приходится тащить из дома!..
Звонок мобильника заставил Панкратова извиниться и выйти в вестибюль.
– Слушаю.
Звонил майор из засады под Одинцово:
– Докладываю. Только что на автобазу въехали три фуры. Дадим загрузиться и будем брать. Не хотите поприсутствовать?
– Хочу.
– Тогда приезжайте. Вы сейчас где?
– На Варшавке.
– За час успеете. Подошлю «УАЗ» в Одинцово к посту ГИБДД. На повороте, знаете? Он вас встретит. Жду. Конец связи.
Вернувшись в зал, Панкратов отвел Алихана в сторону:
– Через час ОМОН захватит подпольный завод, где подделывают вашу водку. Я еду туда. Хотите со мной?
Алихан насторожился:
– Я ничего про это не знаю.
– По дороге расскажу. Едете?
– Да.
– Тогда быстро. Нужно еще поймать такси для Людмилы.
– Мой водитель отвезет. А Георгий проводит.
Узнав, что праздник неожиданно кончился, Людмила расстроилась:
– Ну вот, так всегда. Все дела, дела. А жить-то когда? Просто жить, а?
И хотя Панкратов не считал культурные мероприятия, подобные нынешнему перфомансу, заслуживающей внимание частью жизни, относил их к пустым развлечениям, к шелухе, его не оставляло ощущение, что этим вечером он соприкоснулся с чем-то подлинным, глубинным.
Лариса Ржевская, самая загадочная женщина Москвы. Она не могла принадлежать ни одному мужчине, такая женщина могла принадлежать только всем. Да и не женщина она была – образ женщины, томительная сердечная боль всех мужчин, от вожделеющего всех женщин мира мастурбирующего подростка до глубокого старика, взволнованного внезапной мыслью, что в каждой женщине, присутствовавшей в его жизни, было что-то от идеала. Было, было, не могло не быть, просто он не сумел рассмотреть, оценить, задохнуться от восторга. А теперь что ж, жизнь прошла, остались только воспоминания, ими и утешайся.
VI
VII
Глава шестая
I
Люди перед портретом менялись, лишь один человек как встал перед холстом, так и стоял, будто загипнотизированный колдовской магией взгляда. Он был высокий, во фраке, ладно сидящем на его стройной фигуре, с сединой на висках, с правильными чертами высокомерного лица. Возле него крутился Гоша, из чего Панкратов заключил, что это и есть водочный король, интересующийся культурной жизнью Москвы.
И только тут Панкратов его узнал. Ну, правильно! Водка «Дорохово». Хаджаев. Ну, конечно же, Алихан Хаджаев, давний знакомый по Киеву и Осетии. Вот так встреча! Но как он оказался в Москве?
Панкратов хотел подойти к нему, но звонок известил о начале аукциона, и вся толпа перетекла в зал.
Аукционист, вальяжный лысый господин в золотых очках, будто бы куда-то спешил и вел торги со стремительностью футбольного комментатора, описывающего острые ситуации у ворот. Салонная живопись ушла быстро, по две-три тысячи долларов, покупали ее иностранцы. Концептуальные картины торговались с трудом, продвинутых коллекционеров, охочих до «Новых реалистов», оказалось немного. Четыре с половиной тысячи долларов за холст метр на два – максимум, что аукционисту удалось выжать из зала. Остальные шедевры шли и того меньше, а некоторые пришлось снять с торгов, потому что авторы самоуверенно заломили неподъемные цены. Наконец служащие установили на подиуме очередной лот, аукционист объявил:
– «Портрет подруги художника». Холст, масло. Автор Федор Сухов. Стартовая цена – пять тысяч долларов. Поверьте, это совсем недорого, потому что…
– Шесть, – сразу перебили из зала.
– Шесть, спасибо. Такого Сухова мы еще не видели…
– Семь.
– Семь, господин справа… «Новые реалисты» открывают новую эру в современной живописи… Восемь, дама в третьем ряду… Десять? Я не ослышался? Десять, прямо, спасибо. Десять тысяч – раз… Одиннадцать, справа. Приятно иметь дело с настоящими знатоками… Двенадцать, господин прямо. Правильное решение, деньги преходящи, искусство вечно… Двенадцать с половиной, дама в пятом ряду… Тринадцать? Господин прямо, тринадцать? Браво. Тринадцать тысяч – раз, тринадцать тысяч – два…
Сбоку поднялся рыжий Гоша и помахал рукой, привлекая внимание аукциониста.
– Гоша, вы хотите что-то сказать?
– Тридцать.
– Тридцать тысяч? Я вас правильно понял?
– Правильно.
– У вашего поручителя прекрасный вкус, поздравляю. Тридцать тысяч – раз. Тридцать тысяч – два… Даже мне трудно расставаться с этим шедевром… Тридцать тысяч – три. Продано!..
К концу аукциона в зале, где происходил перфоманс, был уже наведен порядок и накрыты столы с фуршетом. Оголодавшие гости, оживленно обмениваясь впечатлениями, набросились на закуски и выпивку, шампанское и виски, заранее налитые в бокалы и тяжелые хрустальные стаканы. Шампанского на три четверти в каждом сосуде, виски на донышке. По общему мнению, вернисаж удался. Всех интересовало, для кого Гоша купил «Портрет подруги художника». Но он только ухмылялся и налегал на выпивку. Когда в зале появился Федор Сухов, его встретили аплодисментами, как героя дня. С ним была и подруга художника – в таком же зеленом шелковом платье, что и на портрете, легком, коротком, не прикрывающим колени, отчего казалось, что ей холодно в тонких чулках и босоножках на высоком каблуке. Зеленый газовый шарф прикрывал белые плечи, золотой узел волос своей тяжестью как бы запрокидывал голову, потому создавалось впечатление, что она смотрит на всех свысока, полуприкрыв глаза, как змея.
Не отвечая на приветствия, Сухов пробрался к столу с выпивкой, под осуждающим взглядом официанта слил в стакан виски из четырех стаканов, сыпанул льда из хрустальной вазы и не оторвался от стакана, пока не высосал все досуха, до льда.
– Ты много пьешь, – проговорила она равнодушно.
– А, плевать. У меня такое чувство, что сегодня я продал своего ребенка.
– Что за беда? Нарисуешь еще. Я у тебя всегда под рукой.
– Нарисую еще? – переспросил Сухов. – Ты совсем дура или прикидываешься? Чтобы такое нарисовать, мало иметь тебя под рукой. Нужно кое-что еще.
– Что?
– Бог!..
Панкратов и Людмила, ставшие невольными свидетелями этого разговора, переглянусь.
Возник Гоша, заметно навеселе, закричал:
– Федор, ты гений! Лариска, ты чудо! Пойдемте, познакомлю вас с психом, который купил картинку. Пойдемте, пойдемте!
Подтащил к Алихану, стоявшему в сторонке с бокалом шампанского, представил:
– Шеф, это гениальный художник Сухов. А это его модель, Лариса Ржевская, самая загадочная женщина Москвы. Прошу любить!
Алихан сдержанно поклонился:
– Рад познакомиться.
Не подавая руки, Лариса скользнула по нему безучастным взглядом.
– Это вы купили мой портрет? Очень мило.
И повернулась к Сухову:
– Поехали домой. Я устала.
Гоша уставился ей вслед.
– Сука, – сказал он. – Но хороша.
– Давайте, Георгий, договоримся, – вежливо предложил Алихан. – Если вы еще раз напьетесь в моем присутствии, я вас уволю. Не забывайте, вы на работе.
– Да будет вам строить из себя моралиста! – нахально отмахнулся Гоша. – Тот, кто делает водку, не должен бороться с пьянством. Так недолго и разориться. Лучше давайте я познакомлю вас с человеком, которого волнует тот же вопрос, что и вас, – предложил он, заметив Панкратова.
– Какой вопрос?
– Куда девают дохлых кур после вернисажа.
– Куда?
– Вот об этом вы и поговорите.
– Здравствуйте, Алихан, – сказал, подходя, Панкратов. – Не узнаете?
– Здравствуйте, Михаил Юрьевич. Почему не узнаю? Я вас сразу узнал. Хотел подойти, но вы с дамой…
– Это моя жена. Познакомься, Люся. С Алиханом у нас были общие дела в Осетии.
– Так вы знакомы! – разочарованно протянул Гоша. – Вы тоже делаете водку?
– Нет, я ее пью, – усмехнулся Панкратов. – А я вас не сразу узнал, – продолжал он, обращаясь к Алихану. – Хотя и должен был. Никак не ожидал увидеть вас в Москве, да еще в таком месте. Что заставляет вас тратить на это время?
– И деньги, – подсказала Людмила.
Алихан сдержанно улыбнулся:
– Ну как, интересно.
– Вот, человеку интересно, – укорила Людмила мужа. – А тебя силой приходится тащить из дома!..
Звонок мобильника заставил Панкратова извиниться и выйти в вестибюль.
– Слушаю.
Звонил майор из засады под Одинцово:
– Докладываю. Только что на автобазу въехали три фуры. Дадим загрузиться и будем брать. Не хотите поприсутствовать?
– Хочу.
– Тогда приезжайте. Вы сейчас где?
– На Варшавке.
– За час успеете. Подошлю «УАЗ» в Одинцово к посту ГИБДД. На повороте, знаете? Он вас встретит. Жду. Конец связи.
Вернувшись в зал, Панкратов отвел Алихана в сторону:
– Через час ОМОН захватит подпольный завод, где подделывают вашу водку. Я еду туда. Хотите со мной?
Алихан насторожился:
– Я ничего про это не знаю.
– По дороге расскажу. Едете?
– Да.
– Тогда быстро. Нужно еще поймать такси для Людмилы.
– Мой водитель отвезет. А Георгий проводит.
Узнав, что праздник неожиданно кончился, Людмила расстроилась:
– Ну вот, так всегда. Все дела, дела. А жить-то когда? Просто жить, а?
И хотя Панкратов не считал культурные мероприятия, подобные нынешнему перфомансу, заслуживающей внимание частью жизни, относил их к пустым развлечениям, к шелухе, его не оставляло ощущение, что этим вечером он соприкоснулся с чем-то подлинным, глубинным.
Лариса Ржевская, самая загадочная женщина Москвы. Она не могла принадлежать ни одному мужчине, такая женщина могла принадлежать только всем. Да и не женщина она была – образ женщины, томительная сердечная боль всех мужчин, от вожделеющего всех женщин мира мастурбирующего подростка до глубокого старика, взволнованного внезапной мыслью, что в каждой женщине, присутствовавшей в его жизни, было что-то от идеала. Было, было, не могло не быть, просто он не сумел рассмотреть, оценить, задохнуться от восторга. А теперь что ж, жизнь прошла, остались только воспоминания, ими и утешайся.
VI
В 0-30 майор, руководивший операцией, дал команду к началу захвата. Под прикрытием темноты бойцы ОМОНа выдвинулись к автобазе, бесшумными тенями перемахнули через ограду. Ворота распахнулись, во двор влетели милицейские машины с сиренами и дальним светом фар. В их режущем свете заметались темные фигуры. Не ожидавшая нападения охрана, человек десять парней в камуфляже, побросала карабины и послушно улеглась на асфальте, ноги врозь, руки на голову. Защелкнулись наручники. Несколько человек, таскавших в фуры картонные упаковки с бутылками, кинулись в боксы. Омоновцы не стали их преследовать, оцепили помещения автобазы и застыли в ожидании новых приказов.
В подлеске, на КП майора, захрипела рация:
– Дело сделано. Сделано дело. Как поняли? Прием.
– Вас понял, понял вас, – ответил майор и обратился к Панкратову и Алихану Хаджаеву, которые в своих вечерних костюмах выглядели, как западные дипломаты, наблюдатели ООН на армейских учениях:
– Господа, кушать подано. Прошу к столу!
В сопровождении дежурного следователя прокуратуры, пожилого чиновника, недовольного тем, что ему навязали хлопотное и ненужное ему дело, они осмотрели захваченный объект. К их приезду охрану согнали к вахте, усадили на землю. Водители фур мрачно курили у своих машин. Две фуры были уже загружены, третью только начали грузить. Работяги, человек сорок таджиков, безучастные, в давно нестиранных, рваных спецовках, сидели в разливочном цехе, дожидаясь решения свой участи. Документов у них не было, забрал хозяин, денег им не платили, только обещали, с территории автобазы не выпускали. Работали в две смены по двенадцать часов, спали в бытовках. Кто хозяин, не знают, вообще ничего не знают. В бытовках теснились сколоченные из досок нары, покрытые грязным тряпьем, стоял спертый дух немытых человеческих тел, дух тюрьмы.
В цехах не было никакого технологического оборудования, кроме емкостей, в которых бодяжили водку – смешивали спирт с водопроводной водой. Все делалось вручную – дозировка, укупорка, наклейка этикеток и акцизных марок. Марки были фальшивые, без знаков защиты, это Панкратов понял и сам, не дожидаясь объяснений Алихана. Из плохо закрытого патрубка бежала тоненькая струя спирта. Алихан смочил спиртом пальцы, понюхал руку. На его высокомерном лице появилась гримаска гадливости. Он долго вытирал руку носовым платком, а потом выбросил платок в коробку с поддельными этикетками.
Экспедиторов при фурах не было, водители в один голос твердили, что денег за водку не платят и не получают, их дело загрузиться и развести товар по точкам. Кто хозяин, не знают, им звонят, говорят, когда приехать.
Охрана тоже прикинулась дурачками. Их наняли, какой-то человек, не назвался. Он же выдал карабины и разрешения на оружие. Они работают, охраняют объект, какие вопросы? Парни были местные, из Одинцово, все документы в порядке. Только один, постарше, со шрамом на бритой голове, зарегистрирован в Москве.
– Пустой номер, – заключил следователь прокуратуры, как бы довольный тем, что дело оказалось мыльным пузырем. – Даже за незаконное предпринимательство некого привлекать. Кого? Некого, нет хозяина.
– Найдем, – хмуро пообещал майор.
– Найдешь – тогда и будет дело. А завод что ж? Сегодня закрыли, завтра в другом месте откроют. Отпускай охрану. Не за что их задерживать. Таджиков на родину отправим. И все дела.
– Обыщите охранников, – неожиданно вмешался Алихан.
– Что искать?
– Мобильный телефон. Не может быть, чтобы у них не было связи с хозяином.
– Понял, все понял, – оживился майор. – Займитесь, – приказал он омоновцам.
Мобильник обнаружился у старшего из охранников, москвича. Майор освободил его от наручников, приказал:
– Звони.
– Кому?
– Хозяину.
– Не знаю никакого хозяина.
Майор извлек пистолет и выстрелил над ухом охранника. Предупредил:
– Следующая пуля твоя. Оказал сопротивление при задержании, убит при попытке к бегству. Что тебе больше нравится? Ну!
Охранник растерянно оглянулся на следователя. Тот отвернулся, пожаловался Панкратову:
– Несознательный у нас народ. Простых слов не понимает.
Панкратов согласился:
– Да, низка правовая культура, низка.
– Ну! – повторил майор и взвел курок.
– Сядешь, – буркнул охранник.
– Это будут уже не твои проблемы. Звони!
– Что говорить?
– Как что? – развеселился майор. – Что есть. Наехали какие-то отморозки. Захватили фуры, хотят денег. Человек шесть, с волынами, местные. И будь, пожалуйста, убедительным.
Охранник набрал номер и повторил то, что сказал майор. Учитывая, что пистолетный ствол все время упирался ему в лоб, прозвучало правдоподобно.
– Что сказал? – полюбопытствовал майор, когда охранник выслушал ответ и нажал кнопку отбоя.
– Сейчас приедет.
– Ну вот, а вы говорите: какой хозяин, нет хозяина!..
Через час в открытые ворота на темный двор автобазы влетели три джипа, резко затормозили, из них высыпали люди с автоматами и выстроились кругом, высматривая противника. Неожиданно вспыхнули фары милицейских машин, усиленный мегафоном голос майора предложил:
– Оружие на землю! Руки за затылок! Никаких лишних движений, стреляем на поражение!
Через несколько минут все было кончено. Омоновцы извлекли из джипа грузного человека в костюме с галстуком-бабочкой, с крупным золотым перстнем на волосатой руке, подвели к майору:
– Похоже, хозяин.
– Здравствуйте, уважаемый. Извините, что побеспокоили. С кем имею честь? – любезно поинтересовался майор.
– Что здесь происходит? – резко, с грузинским акцентом, спросил задержанный, оглядывая присутствующих из-под кустистых седых бровей. На Алихане Хаджаеве его взгляд задержался.
– Не хочет господин представляться, – констатировал майор. – Ну, переживем. Обыскать!
– Пусто, – доложил оперативник. – Ни оружия, ни документов.
– Я знаю этого человека, – вмешался Алихан. – Это Реваз Гудава, он брал у меня на реализацию водку. Что ж вы, Реваз? Мало зарабатывали на моей водке? Захотели больше?
– Я не знаю, о чем вы говорите.
– Прокурор объяснит, – пообещал майор. – Вы арестованы. В машину его.
– На каком основании?
– Для начала – для установления личности. А потом все остальное – незаконное предпринимательство, использование труда нелегалов. Лет на пять-семь наберется. Как думаете, наберется? – обратился майор к следователю.
– Рано радуешься, – отозвался тот, когда Гудаву увели. – Отмажется.
– Это уже ваши дела. А мы свое дело сделали. Согласны, Михаил Юрьевич?
– Насыщенный у нас получился вечерок, – заметил Панкратов, когда у одинцовского поста ГИБДД они ожидали машину Алихана, вызванную по мобильнику. – Трудно работать в Москве? В Осетии легче?
– Везде трудно.
– А как дела у Тимура Русланова?
– Не очень…
В подлеске, на КП майора, захрипела рация:
– Дело сделано. Сделано дело. Как поняли? Прием.
– Вас понял, понял вас, – ответил майор и обратился к Панкратову и Алихану Хаджаеву, которые в своих вечерних костюмах выглядели, как западные дипломаты, наблюдатели ООН на армейских учениях:
– Господа, кушать подано. Прошу к столу!
В сопровождении дежурного следователя прокуратуры, пожилого чиновника, недовольного тем, что ему навязали хлопотное и ненужное ему дело, они осмотрели захваченный объект. К их приезду охрану согнали к вахте, усадили на землю. Водители фур мрачно курили у своих машин. Две фуры были уже загружены, третью только начали грузить. Работяги, человек сорок таджиков, безучастные, в давно нестиранных, рваных спецовках, сидели в разливочном цехе, дожидаясь решения свой участи. Документов у них не было, забрал хозяин, денег им не платили, только обещали, с территории автобазы не выпускали. Работали в две смены по двенадцать часов, спали в бытовках. Кто хозяин, не знают, вообще ничего не знают. В бытовках теснились сколоченные из досок нары, покрытые грязным тряпьем, стоял спертый дух немытых человеческих тел, дух тюрьмы.
В цехах не было никакого технологического оборудования, кроме емкостей, в которых бодяжили водку – смешивали спирт с водопроводной водой. Все делалось вручную – дозировка, укупорка, наклейка этикеток и акцизных марок. Марки были фальшивые, без знаков защиты, это Панкратов понял и сам, не дожидаясь объяснений Алихана. Из плохо закрытого патрубка бежала тоненькая струя спирта. Алихан смочил спиртом пальцы, понюхал руку. На его высокомерном лице появилась гримаска гадливости. Он долго вытирал руку носовым платком, а потом выбросил платок в коробку с поддельными этикетками.
Экспедиторов при фурах не было, водители в один голос твердили, что денег за водку не платят и не получают, их дело загрузиться и развести товар по точкам. Кто хозяин, не знают, им звонят, говорят, когда приехать.
Охрана тоже прикинулась дурачками. Их наняли, какой-то человек, не назвался. Он же выдал карабины и разрешения на оружие. Они работают, охраняют объект, какие вопросы? Парни были местные, из Одинцово, все документы в порядке. Только один, постарше, со шрамом на бритой голове, зарегистрирован в Москве.
– Пустой номер, – заключил следователь прокуратуры, как бы довольный тем, что дело оказалось мыльным пузырем. – Даже за незаконное предпринимательство некого привлекать. Кого? Некого, нет хозяина.
– Найдем, – хмуро пообещал майор.
– Найдешь – тогда и будет дело. А завод что ж? Сегодня закрыли, завтра в другом месте откроют. Отпускай охрану. Не за что их задерживать. Таджиков на родину отправим. И все дела.
– Обыщите охранников, – неожиданно вмешался Алихан.
– Что искать?
– Мобильный телефон. Не может быть, чтобы у них не было связи с хозяином.
– Понял, все понял, – оживился майор. – Займитесь, – приказал он омоновцам.
Мобильник обнаружился у старшего из охранников, москвича. Майор освободил его от наручников, приказал:
– Звони.
– Кому?
– Хозяину.
– Не знаю никакого хозяина.
Майор извлек пистолет и выстрелил над ухом охранника. Предупредил:
– Следующая пуля твоя. Оказал сопротивление при задержании, убит при попытке к бегству. Что тебе больше нравится? Ну!
Охранник растерянно оглянулся на следователя. Тот отвернулся, пожаловался Панкратову:
– Несознательный у нас народ. Простых слов не понимает.
Панкратов согласился:
– Да, низка правовая культура, низка.
– Ну! – повторил майор и взвел курок.
– Сядешь, – буркнул охранник.
– Это будут уже не твои проблемы. Звони!
– Что говорить?
– Как что? – развеселился майор. – Что есть. Наехали какие-то отморозки. Захватили фуры, хотят денег. Человек шесть, с волынами, местные. И будь, пожалуйста, убедительным.
Охранник набрал номер и повторил то, что сказал майор. Учитывая, что пистолетный ствол все время упирался ему в лоб, прозвучало правдоподобно.
– Что сказал? – полюбопытствовал майор, когда охранник выслушал ответ и нажал кнопку отбоя.
– Сейчас приедет.
– Ну вот, а вы говорите: какой хозяин, нет хозяина!..
Через час в открытые ворота на темный двор автобазы влетели три джипа, резко затормозили, из них высыпали люди с автоматами и выстроились кругом, высматривая противника. Неожиданно вспыхнули фары милицейских машин, усиленный мегафоном голос майора предложил:
– Оружие на землю! Руки за затылок! Никаких лишних движений, стреляем на поражение!
Через несколько минут все было кончено. Омоновцы извлекли из джипа грузного человека в костюме с галстуком-бабочкой, с крупным золотым перстнем на волосатой руке, подвели к майору:
– Похоже, хозяин.
– Здравствуйте, уважаемый. Извините, что побеспокоили. С кем имею честь? – любезно поинтересовался майор.
– Что здесь происходит? – резко, с грузинским акцентом, спросил задержанный, оглядывая присутствующих из-под кустистых седых бровей. На Алихане Хаджаеве его взгляд задержался.
– Не хочет господин представляться, – констатировал майор. – Ну, переживем. Обыскать!
– Пусто, – доложил оперативник. – Ни оружия, ни документов.
– Я знаю этого человека, – вмешался Алихан. – Это Реваз Гудава, он брал у меня на реализацию водку. Что ж вы, Реваз? Мало зарабатывали на моей водке? Захотели больше?
– Я не знаю, о чем вы говорите.
– Прокурор объяснит, – пообещал майор. – Вы арестованы. В машину его.
– На каком основании?
– Для начала – для установления личности. А потом все остальное – незаконное предпринимательство, использование труда нелегалов. Лет на пять-семь наберется. Как думаете, наберется? – обратился майор к следователю.
– Рано радуешься, – отозвался тот, когда Гудаву увели. – Отмажется.
– Это уже ваши дела. А мы свое дело сделали. Согласны, Михаил Юрьевич?
– Насыщенный у нас получился вечерок, – заметил Панкратов, когда у одинцовского поста ГИБДД они ожидали машину Алихана, вызванную по мобильнику. – Трудно работать в Москве? В Осетии легче?
– Везде трудно.
– А как дела у Тимура Русланова?
– Не очень…
VII
Милицейское начальство оценило ликвидацию подпольного завода как крупный успех. Информация об этом попала в газеты. Майор расстался с угнетавшей его приставкой и.о., стал полноценным начальником оперативно-розыскной части. Задействованные в деле оперативники получили по тысяче долларов премии. Деньги дал Алихан, но выдали их как бы от ассоциации «Русалко», что вызвало завистливое чувство у всей московской милиции и добавило энтузиазма в борьбе с подпольными производителями алкоголя.
Но следователь оказался прав. Из СИЗО Гудаву выпустили уже на второй день. До суда дело так и не дошло.
Через месяц владелец завода, выпускающего водку «Дорохово», Алихан Хаджаев получил через посредника предложение продать завод за два миллиона долларов. Он даже не ответил. Завод, выпускавший полтора миллиона бутылок водки в месяц, стоил как минимум десять миллионов.
Морозной декабрьской ночью на подъездных путях завода по неизвестной причине возник пожар. Огонь уничтожил шесть цистерн спирта, перекинулся на производственные помещения. При пожаре погибли двое рабочих, несколько человек получили сильные ожоги.
Вскоре после этого посредник, известный московский адвокат, специализирующийся на алкогольных делах, повторил предложение. На этот раз Хаджаев отказался не сразу. Он встретился с адвокатом в ресторане «Царская охота» и за обедом назвал свою цену: шесть миллионов. Адвокат сказал, что ему нужно обсудить предложение с покупателем. Алихан не торопил. Нанятый им оперативник, один из подчиненных Панкратова, три дня отслеживал все передвижения посредника.
Вечером третьего дня тот приехал в загородный ресторан на Киевском шоссе, вошел в него с заднего хода и вышел через два часа.
Наутро адвокат связался с Алиханом и сообщил, что последняя цена его клиента три миллиона и ни цента больше.
Ресторан принадлежал Ревазу Гудаве.
В тот же день Алихан позвонил во Владикавказ Тимуру Русланову и попросил прислать Теймураза Акоева с парой ребят из его команды. Они прилетели ночным рейсом и через неделю вернулись обратно. За эту неделю произошло событие, взволновавшее все грузинскую общину Москвы. На подъезде к своему дому выстрелом из гранатомета РПГ-18 был взорван «линкольн-навигатор» одного из самых уважаемых членов общины, вора в законе Реваза Гудавы.
Гудава погиб на месте, его охранник чудом выжил.
Грузинские авторитеты устроили своему смотрящему пышные похороны и на поминках поклялись страшной клятвой отомстить тому, кто посмел поднять руку на их старшего брата.
Но следователь оказался прав. Из СИЗО Гудаву выпустили уже на второй день. До суда дело так и не дошло.
Через месяц владелец завода, выпускающего водку «Дорохово», Алихан Хаджаев получил через посредника предложение продать завод за два миллиона долларов. Он даже не ответил. Завод, выпускавший полтора миллиона бутылок водки в месяц, стоил как минимум десять миллионов.
Морозной декабрьской ночью на подъездных путях завода по неизвестной причине возник пожар. Огонь уничтожил шесть цистерн спирта, перекинулся на производственные помещения. При пожаре погибли двое рабочих, несколько человек получили сильные ожоги.
Вскоре после этого посредник, известный московский адвокат, специализирующийся на алкогольных делах, повторил предложение. На этот раз Хаджаев отказался не сразу. Он встретился с адвокатом в ресторане «Царская охота» и за обедом назвал свою цену: шесть миллионов. Адвокат сказал, что ему нужно обсудить предложение с покупателем. Алихан не торопил. Нанятый им оперативник, один из подчиненных Панкратова, три дня отслеживал все передвижения посредника.
Вечером третьего дня тот приехал в загородный ресторан на Киевском шоссе, вошел в него с заднего хода и вышел через два часа.
Наутро адвокат связался с Алиханом и сообщил, что последняя цена его клиента три миллиона и ни цента больше.
Ресторан принадлежал Ревазу Гудаве.
В тот же день Алихан позвонил во Владикавказ Тимуру Русланову и попросил прислать Теймураза Акоева с парой ребят из его команды. Они прилетели ночным рейсом и через неделю вернулись обратно. За эту неделю произошло событие, взволновавшее все грузинскую общину Москвы. На подъезде к своему дому выстрелом из гранатомета РПГ-18 был взорван «линкольн-навигатор» одного из самых уважаемых членов общины, вора в законе Реваза Гудавы.
Гудава погиб на месте, его охранник чудом выжил.
Грузинские авторитеты устроили своему смотрящему пышные похороны и на поминках поклялись страшной клятвой отомстить тому, кто посмел поднять руку на их старшего брата.
Глава шестая
I
Причина, по которой водка «Дорохово» стоила дешевле всех водок в своем потребительском сегменте и потому сразу потеснила конкурентов, заключалась в том, что у Алихана Хаджаева был свой спирт, а принятая тогда система акцизов давала лазейку для уменьшения налогов вдвое. Акцизные марки для сорокаградусного алкоголя выпускались для емкостей от 0,25 до 0,5 литра, налог платили с четвертинки, а марку клеили на полулитровую бутылку. Был в ходу и другой способ, которым пользовались многие московские водкозаводчики. Партии водки как бы отправлялись в Питер и в другие регионы России на подставные фирмы, а на самом деле реализовались в Москве, что позволяло не платить налог с продаж.
Хочешь жить – умей вертеться. Это было законом молодого российского бизнеса, так жили все, и Алихан не видел причин, почему он должен быть исключением. Он об этом даже не думал. Если мысли о том, что он занимается делом не совсем богоугодным, иногда приходили ему в голову, то мысли о законности не возникали вообще. В России, как и раньше в Советском Союзе, понятия «законно – незаконно» никогда не были равнозначными понятиям «морально – аморально», а естественным образом трансформировались в «прихватят – не прихватят». Если строго следовать закону и всем подзаконным правилам и постановлениям, которые в огромных количествах плодили чиновники, никакое дело не стоило и начинать, прибыль сведется к минимуму, не оправдывающему вложенных сил и средств.
Производство он развернул в подмосковной Рузе, на стекольном заводе, который раньше выпускал флаконы для парфюмерии. Выбор места оказался удачным во всех отношениях. На участке в полтора гектара располагались производственные помещения общей площадью около 4 000 квадратных метров с хорошими подъездными путями, с готовой инфраструктурой. А главное – легко решилась проблема с кадрами. В Рузе, как и в большинстве подмосковных поселков, работы не было, на новое производство, где хорошо и без задержек платили, сразу потянулся рабочий люд. Пьющие быстро отсеялись, оставшиеся за место держались.
Новое дело требовало крупных капитальных вложений. Алихан продал Тимуру Русланову свою половину бесланского завода и все деньги вложил в Рузу. Сразу поставил четыре немецких разливочных линии производительностью по шесть тысяч бутылок в сутки, потом добавил еще три. За два с небольшим года ООО «Дорохово» превратилось в крупного производителя водки, соперничать с ним могли только Белоголовка и старейший московский завод «Кристалл».
Любое дело подобно гонке на мотоцикле по вертикальной стене. Остановиться нельзя. Дело или развивается, или сразу же начинает разрушаться, середины нет. Успех водки «Дорохово» на внутреннем рынке заставил Алихана задуматься о перспективе. Он нашел двух старых технологов, когда-то ведущих специалистов НИИ продуктов брожения Главспирта Минпищепрома СССР, оставшихся не у дел, после долгих экспериментов они разработали рецептуру новых водок класса «премиум». На международной выставке в Париже дороховские водки «Бородино» завоевали три золотых медали, ими заинтересовались дистрибьютеры из Австрии, Дании и Голландии.
Человеку, который видит в бизнесе только источник средств к существованию, трудно понять, что разрешение многочисленных технологических и организационных проблем, сопровождающих любое дело, может быть не постылой обязанностью, а главным содержанием жизни, занятием не менее всепоглощающим и увлекательным, чем игра в слова для писателя или манипуляции с красками для художника. Алихан всегда умел увлекаться процессом, не думая о результате, зная, что результат будет таким, каким должен быть, если в процесс вложено достаточно энергии. Первые время в Москве он дневал и ночевал на заводе, словно бы даже радуясь непрерывно возникающим трудностям, заставляющих его не думать ни о чем, кроме дела.
В тридцать восемь лет он начал жизнь с чистого листа. Прошлого не было, он запретил себе думать о прошлом. Глухая злоба поднималась в нем, когда он слышал об Осетии, отнявшей у него сына. Он хотел стать москвичом, но и Москва за пределами бизнеса оставалась холодной, чужой. Он ощущал себя иностранцем, прекрасно знающим язык, но не улавливающим того особого смысла, что существует в каждом языке помимо буквального значения слов и сообщает его носителям чувство причастности всех ко всем.
Для себя и ближайших сотрудников Алихан арендовал несколько коттеджей в Доме творчества композиторов, неподалеку от завода. Столовая по вечерам превращалась в бар. За столиками собирались композиторы или люди, похожие на композиторов, не слишком молодые, но и не старые, лет тридцати – сорока, по большей части с щегольски подстриженными бородками, в модных очках, пили пиво, реже коньяк «Московский», обсуждали что-то свое на птичьем языке, в котором отдельные слова были понятны: «второе проведение темы», «интерпретация», «контрапункт», – но общий смысл от понимания ускользал. Когда выпадал свободный вечер, Алихан сидел в углу зала с пузатым бокалом с «Хеннесси» на донышке, бутылку которого бармен держал специально для него, рассеянно прислушивался к разговорам, отмокал от дневных дел. Иногда композиторы «показывали» свои сочинения на старом «Стенвее», который выкатывали на середину зала. Алихан не понимал того, что слышал. Раздражало отсутствие сколько-нибудь связной гармонии, резали слух диссонансы. Едва возникнув, мелодия тут же перебивалась другой темой, словно бы автор специально дразнил слушателей недосказанностью. Хорошо если мелодия мелькала серебряной рыбкой в финале, а часто и этого не было, так и терялась в бурных аккордах.
Как-то после такого показа к Алихану подсел долговязый рыжий парень лет тридцати в красном пиджаке и артистически повязанном шейном платке. Алихан и раньше видел его – в баре и в кинозале, где он представлял какого-то молодого кинорежиссера с его первым фильмом, по общему мнению гениальным. Его все знали, со всеми он был на «ты». По-свойски поинтересовался:
– И как вам опус? Плющит?
Алихан с недоумением на него посмотрел.
– Ну, колбасит? Опять не поняли? Тогда я даже не знаю, как сказать.
– Попробуйте по-русски, – посоветовал Алихан.
– Я хотел спросить, понравилась вам музычка?
– Не знаю. Скорее нет.
– Ответ неправильный. Нужно отвечать: «В этом опусе много интересной музыки». Таким образом вы выскажете свое мнение, при этом не обидите автора и покажете себя тонким ценителем современного искусства. Что вы пьете?
– «Хеннесси».
– Да будет вам. В этом баре «Хеннесси» нет.
– Для кого нет, для кого есть. Хотите?
– Кто же отказывается от халявной выпивки?
По знаку Алихана подошел бармен с пузатой бутылкой, извлеченной из-под стойки.
– Налейте моему гостю.
– Полтора двойных, – распорядился гость. – Одинар – сорок два грамма, двойной – восемьдесят четыре, полтора двойных – сто двадцать шесть, – объяснил он Алихану. – Мне в самый раз.
– Ну и наглец же ты, Гоша! – покачал головой бармен.
– Гоша – это я. А вы?
– Алихан.
– Ваше здоровье, Алихан! – Гоша одним махом выпил коньяк и доверительно наклонился к собеседнику. – Ваша фигура заинтриговала весь музыкальный бомонд. Приходит, пьет «Хеннесси» из-под стойки, молча уходит. Меня все время подмывает сказать, что вы эмиссар французской звукозаписывающей фирмы «Мюзик рекордер». Прибыл в Россию инкогнито для поиска музыкальных талантов. Кто вы, если не секрет?
– Да так, работаю на местном ликероводочном заводе, – уклонился от ответа Алихан.
– Кем?
– Прислугой за все. Я хозяин завода.
– Святые угодники! – поразился Гоша. – А я рассказываю ему, что такое двойной коньяк!
– Вы композитор? – спросил Алихан.
Хочешь жить – умей вертеться. Это было законом молодого российского бизнеса, так жили все, и Алихан не видел причин, почему он должен быть исключением. Он об этом даже не думал. Если мысли о том, что он занимается делом не совсем богоугодным, иногда приходили ему в голову, то мысли о законности не возникали вообще. В России, как и раньше в Советском Союзе, понятия «законно – незаконно» никогда не были равнозначными понятиям «морально – аморально», а естественным образом трансформировались в «прихватят – не прихватят». Если строго следовать закону и всем подзаконным правилам и постановлениям, которые в огромных количествах плодили чиновники, никакое дело не стоило и начинать, прибыль сведется к минимуму, не оправдывающему вложенных сил и средств.
Производство он развернул в подмосковной Рузе, на стекольном заводе, который раньше выпускал флаконы для парфюмерии. Выбор места оказался удачным во всех отношениях. На участке в полтора гектара располагались производственные помещения общей площадью около 4 000 квадратных метров с хорошими подъездными путями, с готовой инфраструктурой. А главное – легко решилась проблема с кадрами. В Рузе, как и в большинстве подмосковных поселков, работы не было, на новое производство, где хорошо и без задержек платили, сразу потянулся рабочий люд. Пьющие быстро отсеялись, оставшиеся за место держались.
Новое дело требовало крупных капитальных вложений. Алихан продал Тимуру Русланову свою половину бесланского завода и все деньги вложил в Рузу. Сразу поставил четыре немецких разливочных линии производительностью по шесть тысяч бутылок в сутки, потом добавил еще три. За два с небольшим года ООО «Дорохово» превратилось в крупного производителя водки, соперничать с ним могли только Белоголовка и старейший московский завод «Кристалл».
Любое дело подобно гонке на мотоцикле по вертикальной стене. Остановиться нельзя. Дело или развивается, или сразу же начинает разрушаться, середины нет. Успех водки «Дорохово» на внутреннем рынке заставил Алихана задуматься о перспективе. Он нашел двух старых технологов, когда-то ведущих специалистов НИИ продуктов брожения Главспирта Минпищепрома СССР, оставшихся не у дел, после долгих экспериментов они разработали рецептуру новых водок класса «премиум». На международной выставке в Париже дороховские водки «Бородино» завоевали три золотых медали, ими заинтересовались дистрибьютеры из Австрии, Дании и Голландии.
Человеку, который видит в бизнесе только источник средств к существованию, трудно понять, что разрешение многочисленных технологических и организационных проблем, сопровождающих любое дело, может быть не постылой обязанностью, а главным содержанием жизни, занятием не менее всепоглощающим и увлекательным, чем игра в слова для писателя или манипуляции с красками для художника. Алихан всегда умел увлекаться процессом, не думая о результате, зная, что результат будет таким, каким должен быть, если в процесс вложено достаточно энергии. Первые время в Москве он дневал и ночевал на заводе, словно бы даже радуясь непрерывно возникающим трудностям, заставляющих его не думать ни о чем, кроме дела.
В тридцать восемь лет он начал жизнь с чистого листа. Прошлого не было, он запретил себе думать о прошлом. Глухая злоба поднималась в нем, когда он слышал об Осетии, отнявшей у него сына. Он хотел стать москвичом, но и Москва за пределами бизнеса оставалась холодной, чужой. Он ощущал себя иностранцем, прекрасно знающим язык, но не улавливающим того особого смысла, что существует в каждом языке помимо буквального значения слов и сообщает его носителям чувство причастности всех ко всем.
Для себя и ближайших сотрудников Алихан арендовал несколько коттеджей в Доме творчества композиторов, неподалеку от завода. Столовая по вечерам превращалась в бар. За столиками собирались композиторы или люди, похожие на композиторов, не слишком молодые, но и не старые, лет тридцати – сорока, по большей части с щегольски подстриженными бородками, в модных очках, пили пиво, реже коньяк «Московский», обсуждали что-то свое на птичьем языке, в котором отдельные слова были понятны: «второе проведение темы», «интерпретация», «контрапункт», – но общий смысл от понимания ускользал. Когда выпадал свободный вечер, Алихан сидел в углу зала с пузатым бокалом с «Хеннесси» на донышке, бутылку которого бармен держал специально для него, рассеянно прислушивался к разговорам, отмокал от дневных дел. Иногда композиторы «показывали» свои сочинения на старом «Стенвее», который выкатывали на середину зала. Алихан не понимал того, что слышал. Раздражало отсутствие сколько-нибудь связной гармонии, резали слух диссонансы. Едва возникнув, мелодия тут же перебивалась другой темой, словно бы автор специально дразнил слушателей недосказанностью. Хорошо если мелодия мелькала серебряной рыбкой в финале, а часто и этого не было, так и терялась в бурных аккордах.
Как-то после такого показа к Алихану подсел долговязый рыжий парень лет тридцати в красном пиджаке и артистически повязанном шейном платке. Алихан и раньше видел его – в баре и в кинозале, где он представлял какого-то молодого кинорежиссера с его первым фильмом, по общему мнению гениальным. Его все знали, со всеми он был на «ты». По-свойски поинтересовался:
– И как вам опус? Плющит?
Алихан с недоумением на него посмотрел.
– Ну, колбасит? Опять не поняли? Тогда я даже не знаю, как сказать.
– Попробуйте по-русски, – посоветовал Алихан.
– Я хотел спросить, понравилась вам музычка?
– Не знаю. Скорее нет.
– Ответ неправильный. Нужно отвечать: «В этом опусе много интересной музыки». Таким образом вы выскажете свое мнение, при этом не обидите автора и покажете себя тонким ценителем современного искусства. Что вы пьете?
– «Хеннесси».
– Да будет вам. В этом баре «Хеннесси» нет.
– Для кого нет, для кого есть. Хотите?
– Кто же отказывается от халявной выпивки?
По знаку Алихана подошел бармен с пузатой бутылкой, извлеченной из-под стойки.
– Налейте моему гостю.
– Полтора двойных, – распорядился гость. – Одинар – сорок два грамма, двойной – восемьдесят четыре, полтора двойных – сто двадцать шесть, – объяснил он Алихану. – Мне в самый раз.
– Ну и наглец же ты, Гоша! – покачал головой бармен.
– Гоша – это я. А вы?
– Алихан.
– Ваше здоровье, Алихан! – Гоша одним махом выпил коньяк и доверительно наклонился к собеседнику. – Ваша фигура заинтриговала весь музыкальный бомонд. Приходит, пьет «Хеннесси» из-под стойки, молча уходит. Меня все время подмывает сказать, что вы эмиссар французской звукозаписывающей фирмы «Мюзик рекордер». Прибыл в Россию инкогнито для поиска музыкальных талантов. Кто вы, если не секрет?
– Да так, работаю на местном ликероводочном заводе, – уклонился от ответа Алихан.
– Кем?
– Прислугой за все. Я хозяин завода.
– Святые угодники! – поразился Гоша. – А я рассказываю ему, что такое двойной коньяк!
– Вы композитор? – спросил Алихан.