Страница:
В деревне про бутылки знали, были на них охотники, но Гудков почти всегда успевал первым. И нынче тоже успел. Над стоянкой стелился сизый дым от дизелей фур и тяжелых грузовиков. Водилы прогревали моторы и выруливали на трассу. Бутылок набралось двадцать две штуки, бывало и больше, но и меньше тоже бывало. Чтобы не таскать лишнюю тяжесть, Гудков припрятал рюкзак в кустах неподалеку от стоянки и налегке, с одной корзиной, углубился в лесопосадку. Рюкзак потом заберет, на обратном пути, он всегда так делал.
Низкое солнце золотило березы и осины, подъедало ночной туман. Алели гроздья рябин. Шум трассы словно бы отдалился, затих. Под резиновыми сапогами шелестели листья, пружинили, как ковер, в них чернели старые пни, усыпанные крепенькими опятами. Уже через час корзина заметно потяжелела. Гудков прикинул: еще немного и можно домой. Хороший получался денек. Но он даже представить себе не мог, что запомнит этот денек на всю оставшуюся жизнь.
Километрах в двух от стоянки через лесополосу шла узкая глинистая грунтовка с глубокими колеями от тракторных колес и прицепных тележек, на которых вывозили сено с дальних лугов. В несезон глина подсыхала, вода в колеях подергивалась ряской. Был давно уже несезон, и Гудков удивился при виде грунтовки, выглядевшей так, будто по ней только что проехали. Не «Беларусь», трактор прошел бы по колее. Не «жигуль», он бы засел, едва съехав с асфальта. «Нива», пожалуй, или даже, судя по отпечаткам широких протекторов, какая-то из этих новых больших машин, что все чаще проносились по Симферопольскому шоссе. Джип, вот как они называются. Да, джип.
Кому это и зачем приспичило сюда лезть? Никуда эта грунтовка не вела – в пустые поля, и все.
Гудков перебрался через дорогу и еще больше удивился. От колеи в перелесок тянулся черный след из продавленной через листья грязи. Будто какие-то люди в грубой, тяжелой обуви только что прошли гуськом в лесопосадку. Гудков встревожился. Почему-то всегда неприятно встретить людей в безлюдном месте. Особенно в нынешние неспокойные времена. Кто их знает, что это за люди.
Сквозящий по-осеннему перелесок просматривался далеко вперед, никого не было. А след свежий, не присыпанный листьями. Гудков пошел по нему, держась сбоку, как гончая, и зачем-то стараясь не шоркать ногами. Метров через сто след оборвался, закончился чем-то широким, черным. Как будто эти, в тяжелых ботинках, потоптались на месте, намесили грязи и испарились. Вернулись к дороге, к джипу, понял Гудков.
Черное оказалось длинным черным пальто человека, лежащего ничком. Словно споткнулся и рухнул во весь рост по ходу движения. Даже руку выставил перед собой, чтобы смягчить падение. Незастегнутое пальто распахнулось, полами закрыло траву. Белый шелковый шарф, тоже разлетевшийся при падении, как бы отрезал голову от туловища. И прежде, чем Гудков разглядел черную кровь на развороченном затылке с роем мошки над ним, по каменной неподвижности тела он понял, что перед ним мертвый человек. Труп.
Ё-мое, труп!
Подавив паническое желание немедленно убежать, оказаться подальше от этого страшного места, Гудков осторожно приблизился. Метра на три, ближе не смог. Человек был высокий, худой. Вроде бы молодой. Дорого, модно одет. В таких длинных кашемировых пальто с белыми шарфами ходили успешные бизнесмены. Изредка бывая в Москве, Гудков видел их возле банков и офисов крупных фирм и всегда разглядывал с гораздо большим интересом, чем их холеных женщин и дорогие машины. Что за люди, откуда столько высыпало их, как грибов после теплых летних дождей?
Модные черные туфли с тупыми, будто обрубленными носами. Белоснежная манжета с золотой запонкой на неестественно вывернутой руке. Массивный золотой перстень с печаткой. Красивые часы с металлическим браслетом золотистого цвета. Эти часы не выходили из головы Гудкова, пока он спешил по обочине шоссе в деревню позвонить в милицию о жуткой находке. Издали он не очень хорошо их рассмотрел, а ближе подойти не решился. Но и так ясно было, что часы дорогие, стоят, небось, не меньше тысячи долларов. Это сколько же бутылок надо сдать, чтобы хватило на такие часы? Менты их, конечно, приберут к рукам, не упустят случая. И это почему-то казалось несправедливым, обидным.
Дозвонившись с почты до райотдела, Гудков назвался и начал объяснять, на каком километре Симферопольского шоссе нужно свернуть на грунтовку и как потом найти мертвое тело. Дежурный прервал:
– Ждите на месте. Опер приедет – покажете.
– Когда приедет?
– Когда приедет, тогда и приедет.
Часа два промаялся Гудков на обочине шоссе, пока не подкатил потрепанный милицейский «жигуль». Из машины вылез высокий молодой оперативник в штатском с добродушным сонным лицом, от души потянулся. Потом остро, очень внимательно взглянул на Гудкова – убедился, что тот не пьяный. Полюбопытствовал:
– А чего такой дерганый, отец?
– «Чего, чего!» – обиделся Гудков. – Поди не каждый день трупы находишь!
– Это кто как. Кто не каждый, а кто каждый. Где твой жмур?
– Там, – показал Гудков на грунтовку.
– Не поеду, сядем, – заявил водитель, тоже в штатском, постарше. – Глина, шутки? Потом трактором тащить!
– Здесь недалеко, – подсказал Гудков.
Опер включил рацию в машине, доложил кому-то, что он на месте. Кивнул Гудкову:
– Веди.
Не подходя к трупу, чернеющему на яркой листве, жестом остановил Гудкова и увязавшегося за ними водителя.
– Стойте на месте. Ничего не трогал?
– Как можно! – испугался Гудков. – Даже близко не подходил!
– Твоя? – показал опер на корзину с опятами.
– Так точно.
– Не его же, в таком прикиде по грибы не ходят, – с хмурой усмешкой подтвердил водитель.
– Два выстрела, в затылок, в упор, – прокомментировал опер, склонившись над трупом. – Затрахаемся гильзы искать… Совсем холодный, окоченение полное, с ночи лежит, – заключил он, тронув руку убитого.
– Часы! – сказал Гудков. – У него были часы!
– Какие часы? – удивился опер.
– Не знаю. Не разглядел.
– Где же они?
– Откуда мне знать? Может, кто набрел и снял. Меня часа два тут не было.
– Путаешь ты что-то, отец, – с сомнением проговорил опер. – Рука-то правая. Кто же на правой руке носит часы? Может, привиделось тебе со страху?
– Может, и привиделось, – не стал спорить Гудков.
– Ну, посмотрим, с кем мы имеем дело…
Опер с усилием перевернул тело на спину. Худое лицо с низким лбом и трехдневной модной щетиной, неестественно черной на мертвенно бледной коже. По лицу ползали мелкие муравьи. Пол лица и один глаз были залиты загустевшей кровью, натекшей с затылка, другой, круглый, смотрел мертво, жутко. В крови был и воротник белой рубашки с черным галстуком-бабочкой.
Опер извлек из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник и удивленно присвистнул:
– Ого!.. Петрович, сколько у тебя при себе бабок?
– Ну, стольник, а что? – отозвался водитель.
– Не умеешь жить.
– А ты умеешь?
– И я не умею. Вот как надо. – Опер продемонстрировал содержимое бумажника – стопку стодолларовых купюр. – На мелкие расходы. Нормально, да?
– Круто. Сколько там? Не меньше штуки?
– Больше. Полторы. Во люди живут!
– Живут, – согласился водитель. – Только недолго.
– Это верно, – усмехнулся опер. – Что же это за гусь?
Он раскрыл красную книжицу с золотым гербом и выругался. Молча показал удостоверение водителю, приказал:
– Жми к тачке, доложи. Нет, я сам.
И напрямую, через кусты, ломанулся к дороге.
– Ну, удружил, отец! – с досадой бросил водитель. – Не мог какого-нибудь бомжа найти? Теперь жди – пока из прокуратуры приедут, начальства налетит, как мух. На полдня мороки. А мы, между прочим, всю ночь дежурили.
– А этот кто? – осторожно поинтересовался Гудков. – Если не секрет?
– Какой на хер секрет! Завтра об этом будет во всех газетах. Может, и по телику покажут.
– Да кто он?
– Депутат Госдумы.
III
IV
Низкое солнце золотило березы и осины, подъедало ночной туман. Алели гроздья рябин. Шум трассы словно бы отдалился, затих. Под резиновыми сапогами шелестели листья, пружинили, как ковер, в них чернели старые пни, усыпанные крепенькими опятами. Уже через час корзина заметно потяжелела. Гудков прикинул: еще немного и можно домой. Хороший получался денек. Но он даже представить себе не мог, что запомнит этот денек на всю оставшуюся жизнь.
Километрах в двух от стоянки через лесополосу шла узкая глинистая грунтовка с глубокими колеями от тракторных колес и прицепных тележек, на которых вывозили сено с дальних лугов. В несезон глина подсыхала, вода в колеях подергивалась ряской. Был давно уже несезон, и Гудков удивился при виде грунтовки, выглядевшей так, будто по ней только что проехали. Не «Беларусь», трактор прошел бы по колее. Не «жигуль», он бы засел, едва съехав с асфальта. «Нива», пожалуй, или даже, судя по отпечаткам широких протекторов, какая-то из этих новых больших машин, что все чаще проносились по Симферопольскому шоссе. Джип, вот как они называются. Да, джип.
Кому это и зачем приспичило сюда лезть? Никуда эта грунтовка не вела – в пустые поля, и все.
Гудков перебрался через дорогу и еще больше удивился. От колеи в перелесок тянулся черный след из продавленной через листья грязи. Будто какие-то люди в грубой, тяжелой обуви только что прошли гуськом в лесопосадку. Гудков встревожился. Почему-то всегда неприятно встретить людей в безлюдном месте. Особенно в нынешние неспокойные времена. Кто их знает, что это за люди.
Сквозящий по-осеннему перелесок просматривался далеко вперед, никого не было. А след свежий, не присыпанный листьями. Гудков пошел по нему, держась сбоку, как гончая, и зачем-то стараясь не шоркать ногами. Метров через сто след оборвался, закончился чем-то широким, черным. Как будто эти, в тяжелых ботинках, потоптались на месте, намесили грязи и испарились. Вернулись к дороге, к джипу, понял Гудков.
Черное оказалось длинным черным пальто человека, лежащего ничком. Словно споткнулся и рухнул во весь рост по ходу движения. Даже руку выставил перед собой, чтобы смягчить падение. Незастегнутое пальто распахнулось, полами закрыло траву. Белый шелковый шарф, тоже разлетевшийся при падении, как бы отрезал голову от туловища. И прежде, чем Гудков разглядел черную кровь на развороченном затылке с роем мошки над ним, по каменной неподвижности тела он понял, что перед ним мертвый человек. Труп.
Ё-мое, труп!
Подавив паническое желание немедленно убежать, оказаться подальше от этого страшного места, Гудков осторожно приблизился. Метра на три, ближе не смог. Человек был высокий, худой. Вроде бы молодой. Дорого, модно одет. В таких длинных кашемировых пальто с белыми шарфами ходили успешные бизнесмены. Изредка бывая в Москве, Гудков видел их возле банков и офисов крупных фирм и всегда разглядывал с гораздо большим интересом, чем их холеных женщин и дорогие машины. Что за люди, откуда столько высыпало их, как грибов после теплых летних дождей?
Модные черные туфли с тупыми, будто обрубленными носами. Белоснежная манжета с золотой запонкой на неестественно вывернутой руке. Массивный золотой перстень с печаткой. Красивые часы с металлическим браслетом золотистого цвета. Эти часы не выходили из головы Гудкова, пока он спешил по обочине шоссе в деревню позвонить в милицию о жуткой находке. Издали он не очень хорошо их рассмотрел, а ближе подойти не решился. Но и так ясно было, что часы дорогие, стоят, небось, не меньше тысячи долларов. Это сколько же бутылок надо сдать, чтобы хватило на такие часы? Менты их, конечно, приберут к рукам, не упустят случая. И это почему-то казалось несправедливым, обидным.
Дозвонившись с почты до райотдела, Гудков назвался и начал объяснять, на каком километре Симферопольского шоссе нужно свернуть на грунтовку и как потом найти мертвое тело. Дежурный прервал:
– Ждите на месте. Опер приедет – покажете.
– Когда приедет?
– Когда приедет, тогда и приедет.
Часа два промаялся Гудков на обочине шоссе, пока не подкатил потрепанный милицейский «жигуль». Из машины вылез высокий молодой оперативник в штатском с добродушным сонным лицом, от души потянулся. Потом остро, очень внимательно взглянул на Гудкова – убедился, что тот не пьяный. Полюбопытствовал:
– А чего такой дерганый, отец?
– «Чего, чего!» – обиделся Гудков. – Поди не каждый день трупы находишь!
– Это кто как. Кто не каждый, а кто каждый. Где твой жмур?
– Там, – показал Гудков на грунтовку.
– Не поеду, сядем, – заявил водитель, тоже в штатском, постарше. – Глина, шутки? Потом трактором тащить!
– Здесь недалеко, – подсказал Гудков.
Опер включил рацию в машине, доложил кому-то, что он на месте. Кивнул Гудкову:
– Веди.
Не подходя к трупу, чернеющему на яркой листве, жестом остановил Гудкова и увязавшегося за ними водителя.
– Стойте на месте. Ничего не трогал?
– Как можно! – испугался Гудков. – Даже близко не подходил!
– Твоя? – показал опер на корзину с опятами.
– Так точно.
– Не его же, в таком прикиде по грибы не ходят, – с хмурой усмешкой подтвердил водитель.
– Два выстрела, в затылок, в упор, – прокомментировал опер, склонившись над трупом. – Затрахаемся гильзы искать… Совсем холодный, окоченение полное, с ночи лежит, – заключил он, тронув руку убитого.
– Часы! – сказал Гудков. – У него были часы!
– Какие часы? – удивился опер.
– Не знаю. Не разглядел.
– Где же они?
– Откуда мне знать? Может, кто набрел и снял. Меня часа два тут не было.
– Путаешь ты что-то, отец, – с сомнением проговорил опер. – Рука-то правая. Кто же на правой руке носит часы? Может, привиделось тебе со страху?
– Может, и привиделось, – не стал спорить Гудков.
– Ну, посмотрим, с кем мы имеем дело…
Опер с усилием перевернул тело на спину. Худое лицо с низким лбом и трехдневной модной щетиной, неестественно черной на мертвенно бледной коже. По лицу ползали мелкие муравьи. Пол лица и один глаз были залиты загустевшей кровью, натекшей с затылка, другой, круглый, смотрел мертво, жутко. В крови был и воротник белой рубашки с черным галстуком-бабочкой.
Опер извлек из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник и удивленно присвистнул:
– Ого!.. Петрович, сколько у тебя при себе бабок?
– Ну, стольник, а что? – отозвался водитель.
– Не умеешь жить.
– А ты умеешь?
– И я не умею. Вот как надо. – Опер продемонстрировал содержимое бумажника – стопку стодолларовых купюр. – На мелкие расходы. Нормально, да?
– Круто. Сколько там? Не меньше штуки?
– Больше. Полторы. Во люди живут!
– Живут, – согласился водитель. – Только недолго.
– Это верно, – усмехнулся опер. – Что же это за гусь?
Он раскрыл красную книжицу с золотым гербом и выругался. Молча показал удостоверение водителю, приказал:
– Жми к тачке, доложи. Нет, я сам.
И напрямую, через кусты, ломанулся к дороге.
– Ну, удружил, отец! – с досадой бросил водитель. – Не мог какого-нибудь бомжа найти? Теперь жди – пока из прокуратуры приедут, начальства налетит, как мух. На полдня мороки. А мы, между прочим, всю ночь дежурили.
– А этот кто? – осторожно поинтересовался Гудков. – Если не секрет?
– Какой на хер секрет! Завтра об этом будет во всех газетах. Может, и по телику покажут.
– Да кто он?
– Депутат Госдумы.
III
В тот же день уголовное дело об убийстве депутата Государственной думы России Сорокина Сергея Анатольевича, 1960 года рождения, постоянно проживающего в городе Туле, возбудил прокурор Тульской области, но уже на другой день оно было затребовано в Москву и принято к производству Генеральной прокуратурой. Решение это в Туле восприняли с нескрываемым облегчением.
Сорокин был давней головной болью тульской милиции и прокуратуры. Единственный сын уважаемых в городе родителей, главного инженера военного завода и заведующей кафедрой пединститута, он с детства отличался буйным нравом и стремлением верховодить. Еще в школе имел два привода в милицию за драки на дискотеках. Школу окончил средне, но сумел поступить в Тульский политехнический институт. Как все понимали – с помощью родительских связей. Не проучился и курса, был отчислен в связи с уголовным делом по обвинению в групповом изнасиловании иногородней студентки. Дело замяли. Несмотря на протесты матери, отец пошел к военкому и настоял, чтобы сына немедленно забрали в армию.
Служил Сорокин в погранвойсках, в 201-й дивизии, охранявшей таджико-афганскую границу. Всего два года назад из Афганистана вывели советские войска, обстановка на границе была напряженная, ночи не проходило без перестрелки с бандами наркокурьеров. Сорокин проявил себя с лучшей стороны, командир части даже написал письмо родителям, поблагодарил за то, что так хорошо воспитали сына. Но после демобилизации сын в родительский дом не вернулся, так и не простил отцу предательства. Снял комнату в частном доме на окраине, устроился охранником в один из первых в Туле частных банков, но и оттуда вскоре ушел.
А между тем жил на широкую ногу – хорошо одевался, купил «Жигули»-«семерку», часто бывал в ресторанах. На какие средства, стало понятно, когда милицейская агентура донесла, что в городе появился необычный наркотик – черный кашгарский план, смолянистое вещество, похожее на пластилин, изготовляемое из индийской конопли. Его подмешивали в табак и курили. Подторговывали планом цыгане, им продавал Сорокин, а ему привозили из Душанбе два прапорщика, бывшие сослуживцы по 201-й дивизии, и доставляли посылками знакомые летчики военно-транспортной авиации. Откуда этот план, тоже было понятно – его забирали у задержанных на границе наркокурьеров.
Операцию по пресечению преступной деятельности Сорокина готовили тщательно, но ничего она не дала. Бортмеханик военно-транспортного «Ана», задержанный на подмосковном аэродроме Чкаловский, без возражений предъявил двухкилограммовую посылку и показал, что получил ее от незнакомого прапорщика в Душанбе и должен передать в Чкаловской человеку, который о ней спросит. За это прапор заплатил двадцать долларов и сказал, что еще тридцать даст получатель. Что в посылке, не знает. Кто получатель, тоже не знает, никаких примет ему не сообщили. «Я думал, это вы», – простодушно сказал бортмеханик помрачневшим оперативникам.
Обыск в жилище Сорокина тоже ничего не дал. То ли запасы плана кончились, то ли припрятал в каком-то надежном месте. Единственным результатом было то, что поставки плана прекратились. Сорокин занялся другим, более безопасным бизнесом: зарегистрировал ЧОП – частное охранное предприятие, набрал в него крепких парней, бывших спортсменов, боксеров и борцов, не знающих, куда девать молодую энергию и не имеющих никаких жизненных перспектив, кроме как получить срок за драку или грабеж. Охранное предприятие Сорокина, в котором было больше ста человек, «крышевало» кооперативы и частные магазины, расплодившиеся к концу перестройки, выбивало долги, «разводило» конкурентов, давило мелкие уголовные шайки, вторгавшиеся на его территорию. В сущности, оно само было ОПГ, организованной преступной группировкой, настолько сильной, что с ней считались самые авторитетные «воры в законе». Никаких «понятий» для Сорокина не существовало, он делал все, что считал нужным, пер напролом, заслужив репутацию опасного беспредельщика, связываться с которым – себе дороже.
К 1992 году в собственности Сорокина было два десятка магазинов, гостиница, банк. Правильно оценив перспективы, которые открывает отмена госмонополии на производство и торговлю спиртным, арендовал, а потом выкупил помещения и запустил два ликероводочных завода, один в городе, рядом с объединением «Туласпирт», другой в области. Но и деятельности ЧОПа не сворачивал. Агентурное досье, которое завели на него в уголовном розыске, постоянно пополнялось информацией о вымогательствах, наездах на успешных предпринимателей, бесследным исчезновениям конкурентов. Нужен был случай, крупный прокол, чтобы эту информацию реализовать. Оперативники не сомневались, что ждать придется недолго. Слишком уж нахраписто он действовал, наживал все больше врагов.
Но тут Сорокин сделал неожиданный и сильный ход. Сначала крупно вложился в предвыборную губернаторскую кампанию, поставив на бывшего члена ГКЧП Стародубцева, выпущенного из Лефортова по амнистии. И выиграл. Потом выставил свою кандидатуру на выборах в Госдуму по списку ЛДПР. Тоже выиграл. И стал недосягаемым для уголовного розыска. Стоило ему это немало, он даже продал один из ликероводочных заводов. Но депутатская неприкосновенность дороже.
Она понадобилась ему очень скоро. В январе 1994 года поздним зимним вечером на тихой улице дачного поселка под Тулой Сорокин расстрелял из автомата Калашникова молодого чеченца и его двадцатишестилетнюю русскую спутницу. Случайная свидетельница, одинокая пожилая жительница поселка, показала, что стреляли из машины Сорокина. Сам Сорокин заявил, что чеченец был киллером, нанятым его конкурентами и недавно присланным из Чечни, но промедлил. Это якобы дало возможность Сорокину отнять у него автомат и применить оружие в целях самозащиты. Водитель Сорокина подтвердил его показания, но неуверенно, путаясь в деталях.
В газеты происшествие не попало.
Проверка показала, что убитый работал в бригаде строителей-чеченцев, возводивших элитные коттеджи, последний год никуда не уезжал, все время был у всех на виду и никаким наемным убийцей не был и быть не мог. Причина же происшествия, в чем были убеждены следователи и оперативники, заключалась в мании преследования, которой последнее время страдал Сорокин. Наверняка ему было чего бояться. Так и вышло: увидел чеченца, в мозгах перемкнуло, схватился за автомат.
Прокуратура возбудила уголовное дело по факту убийства, через генпрокурора направила представление в Думу о лишении Сорокина депутатской неприкосновенности. На закрытом заседании Госдумы лидер ЛДПР Жириновский разразился гневной речью о засилье черных, творящих на русской земле беспредел, жертвой которого едва не стал депутат Сорокин, молодой талантливый предприниматель, активный общественный деятель, человек кристальной честности, перспективный политик.
После недолгого и довольно тягостного обсуждения минимальным числом голосов Госдума отклонила представление Генерального прокурора, мотивировав свое решение недостаточностью улик. Между тем, по несчастливой случайности, единственная свидетельница обвинения морозным вечером слишком рано закрыла печную заслонку и скончалась от угарного газа. Дело так и осталось в тульской прокуратуре глухим «висяком».
Через неделю после заседания Госдумы Сорокин забрал семью, жену и десятилетнюю дочь, и улетел в Лондон. Вернулся через полгода, в середине сентября, один, семья осталась в Англии. Возвращение решил отметить в баре «У Вована», по этому случаю закрытому для посторонних. Около полуночи, как позже показали хозяин бара и гости Сорокина, в бар ворвались четверо вооруженных омоновцев в камуфляже, в масках, положили на пол охрану и выволокли Сорокина на улицу. Слышно было, как взревел движок какой-то машины. Бросились звонить дежурному по городу. Никакого ОМОНа в бар «У Вована» никто не посылал. Утром пенсионер Гудков обнаружил труп Сорокина в лесопосадке.
И вот только теперь появилась возможность закрыть дело об убийстве молодого чеченца и его спутницы в связи со смертью подозреваемого.
Удачно, очень удачно дело о похищении и убийстве депутата Сорокина приняла к своему производству Генеральная прокуратура. Читая в газетах статьи с описаниями происшедшего и попытками найти объяснения, облпрокурор даже поеживался, представляя, какой шквал звонков обрушился бы на него, если бы дело осталось в Туле, каких версий он наслушался бы от самых влиятельных и уважаемых людей.
А версий хватало. Жириновский заявил «Новым известиям», что это акт политического террора, направленный не против конкретного депутата Сорокина, а против ЛДПР, которая неуклонно и последовательно проводит политику бла-бла-бла. «Комсомольской правде» он же доверительно сообщил, что это месть чеченских сепаратистов за убийство их эмиссара, направленного в Тулу для закупки оружия на местных военных заводах.
«Коммерсант» высказал осторожное предположение, что причину трагического происшествия следует искать не в политической, а в коммерческой деятельности депутата Сорокина, который как депутат ничем себя не проявил, в Думе появлялся редко, от случая к случаю. А корреспондент «Московского комсомольца», съездивший в Тулу и пообщавшийся с местной милицией, прямо написал, не называя источников, что депутат Сорокин был бандитом и стал жертвой бандитской разборки.
Дальше всех пошел «Мегаполис-экспресс». Под крупным заголовком «Погиб поэт, невольник чести» газета опубликовала целый любовно-авантюрный триллер, где было намешано всего: таинственная красавица-чеченка, роковая любовь, ревность, кровная месть и прочая белиберда.
Спикер нижней палаты Госдумы, с которым встретился обозреватель «Московских новостей», сначала категорически отказался от комментариев, но потом, не сдержавшись, бросил: «Если ты депутат, нужно сидеть в Думе и работать, как депутат. Тогда ничего бы и не случилось!»
Хватало версий, хватало. И не отмахнешься, каждую проверь, даже самую идиотскую, дай обоснованный, аргументированный ответ.
А постоянные звонки из Москвы с вопросами о ходе расследования! За каждым из них требование: дай результат. Немедленно, сегодня, вчера. Чем вы там, черт возьми, занимаетесь? Дело на контроле сами знаете у кого, а вы топчетесь на одном месте!
Теперь же все эти вопросы – к себе. И чем занимаетесь. И почему топчетесь на одном месте. А мы что? Мы были готовы провести расследование своими силами. Решили по-другому? Ваше право. Но и весь спрос теперь – с вас.
Удачно получилось. Очень удачно.
Размышления прокурора прервал зуммер правительственной связи. Звонил Генеральный прокурор, недавно утвержденный Госдумой на этом посту вместо прежнего и.о. Ильюшенко, отстраненного от должности и арестованного по обвинению в злоупотреблении служебным положением, попросту говоря – за взятки. Новый генеральный был ученым-юристом, доктором наук. Опыта работы в органах прокуратуры у него не было никакого, поэтому вел он себя с крайней осторожностью.
– Известное вам дело на контроле у президента, – сообщил генеральный. – Надеюсь, понимаете, что это значит.
– Так точно, – подтвердил прокурор.
– Завтра к вам выезжает оперативно-следственная бригада Генеральной прокуратуры. Обеспечьте ей все условия для работы. Проживание, транспорт, средства связи.
– Слушаюсь. Сколько человек?
– Шесть. Возглавляет бригаду следователь по особо важным делам. В составе бригады – самые опытные наши сотрудники и оперативники следственного управления МВД. Все их требования должны выполняться незамедлительно.
– Будет сделано.
– И вот что еще, – помедлив, продолжал генпрокурор. – Дело, как вы понимаете, вызвало огромный политический резонанс. Мы хотим избежать любых обвинений в необъективности следствия. Поэтому в состав бригады включен сотрудник Федеральной службы контрразведки. Раньше он работал в КГБ в Управлении по борьбе с особо опасными хищениями социалистической собственности. Сейчас выполняет задание своего руководства, к работе бригады подключится позже. Отнеситесь к его пожеланиям с особым вниманием. Его фамилия Панкратов. Полковник Панкратов Михаил Юрьевич…
Сорокин был давней головной болью тульской милиции и прокуратуры. Единственный сын уважаемых в городе родителей, главного инженера военного завода и заведующей кафедрой пединститута, он с детства отличался буйным нравом и стремлением верховодить. Еще в школе имел два привода в милицию за драки на дискотеках. Школу окончил средне, но сумел поступить в Тульский политехнический институт. Как все понимали – с помощью родительских связей. Не проучился и курса, был отчислен в связи с уголовным делом по обвинению в групповом изнасиловании иногородней студентки. Дело замяли. Несмотря на протесты матери, отец пошел к военкому и настоял, чтобы сына немедленно забрали в армию.
Служил Сорокин в погранвойсках, в 201-й дивизии, охранявшей таджико-афганскую границу. Всего два года назад из Афганистана вывели советские войска, обстановка на границе была напряженная, ночи не проходило без перестрелки с бандами наркокурьеров. Сорокин проявил себя с лучшей стороны, командир части даже написал письмо родителям, поблагодарил за то, что так хорошо воспитали сына. Но после демобилизации сын в родительский дом не вернулся, так и не простил отцу предательства. Снял комнату в частном доме на окраине, устроился охранником в один из первых в Туле частных банков, но и оттуда вскоре ушел.
А между тем жил на широкую ногу – хорошо одевался, купил «Жигули»-«семерку», часто бывал в ресторанах. На какие средства, стало понятно, когда милицейская агентура донесла, что в городе появился необычный наркотик – черный кашгарский план, смолянистое вещество, похожее на пластилин, изготовляемое из индийской конопли. Его подмешивали в табак и курили. Подторговывали планом цыгане, им продавал Сорокин, а ему привозили из Душанбе два прапорщика, бывшие сослуживцы по 201-й дивизии, и доставляли посылками знакомые летчики военно-транспортной авиации. Откуда этот план, тоже было понятно – его забирали у задержанных на границе наркокурьеров.
Операцию по пресечению преступной деятельности Сорокина готовили тщательно, но ничего она не дала. Бортмеханик военно-транспортного «Ана», задержанный на подмосковном аэродроме Чкаловский, без возражений предъявил двухкилограммовую посылку и показал, что получил ее от незнакомого прапорщика в Душанбе и должен передать в Чкаловской человеку, который о ней спросит. За это прапор заплатил двадцать долларов и сказал, что еще тридцать даст получатель. Что в посылке, не знает. Кто получатель, тоже не знает, никаких примет ему не сообщили. «Я думал, это вы», – простодушно сказал бортмеханик помрачневшим оперативникам.
Обыск в жилище Сорокина тоже ничего не дал. То ли запасы плана кончились, то ли припрятал в каком-то надежном месте. Единственным результатом было то, что поставки плана прекратились. Сорокин занялся другим, более безопасным бизнесом: зарегистрировал ЧОП – частное охранное предприятие, набрал в него крепких парней, бывших спортсменов, боксеров и борцов, не знающих, куда девать молодую энергию и не имеющих никаких жизненных перспектив, кроме как получить срок за драку или грабеж. Охранное предприятие Сорокина, в котором было больше ста человек, «крышевало» кооперативы и частные магазины, расплодившиеся к концу перестройки, выбивало долги, «разводило» конкурентов, давило мелкие уголовные шайки, вторгавшиеся на его территорию. В сущности, оно само было ОПГ, организованной преступной группировкой, настолько сильной, что с ней считались самые авторитетные «воры в законе». Никаких «понятий» для Сорокина не существовало, он делал все, что считал нужным, пер напролом, заслужив репутацию опасного беспредельщика, связываться с которым – себе дороже.
К 1992 году в собственности Сорокина было два десятка магазинов, гостиница, банк. Правильно оценив перспективы, которые открывает отмена госмонополии на производство и торговлю спиртным, арендовал, а потом выкупил помещения и запустил два ликероводочных завода, один в городе, рядом с объединением «Туласпирт», другой в области. Но и деятельности ЧОПа не сворачивал. Агентурное досье, которое завели на него в уголовном розыске, постоянно пополнялось информацией о вымогательствах, наездах на успешных предпринимателей, бесследным исчезновениям конкурентов. Нужен был случай, крупный прокол, чтобы эту информацию реализовать. Оперативники не сомневались, что ждать придется недолго. Слишком уж нахраписто он действовал, наживал все больше врагов.
Но тут Сорокин сделал неожиданный и сильный ход. Сначала крупно вложился в предвыборную губернаторскую кампанию, поставив на бывшего члена ГКЧП Стародубцева, выпущенного из Лефортова по амнистии. И выиграл. Потом выставил свою кандидатуру на выборах в Госдуму по списку ЛДПР. Тоже выиграл. И стал недосягаемым для уголовного розыска. Стоило ему это немало, он даже продал один из ликероводочных заводов. Но депутатская неприкосновенность дороже.
Она понадобилась ему очень скоро. В январе 1994 года поздним зимним вечером на тихой улице дачного поселка под Тулой Сорокин расстрелял из автомата Калашникова молодого чеченца и его двадцатишестилетнюю русскую спутницу. Случайная свидетельница, одинокая пожилая жительница поселка, показала, что стреляли из машины Сорокина. Сам Сорокин заявил, что чеченец был киллером, нанятым его конкурентами и недавно присланным из Чечни, но промедлил. Это якобы дало возможность Сорокину отнять у него автомат и применить оружие в целях самозащиты. Водитель Сорокина подтвердил его показания, но неуверенно, путаясь в деталях.
В газеты происшествие не попало.
Проверка показала, что убитый работал в бригаде строителей-чеченцев, возводивших элитные коттеджи, последний год никуда не уезжал, все время был у всех на виду и никаким наемным убийцей не был и быть не мог. Причина же происшествия, в чем были убеждены следователи и оперативники, заключалась в мании преследования, которой последнее время страдал Сорокин. Наверняка ему было чего бояться. Так и вышло: увидел чеченца, в мозгах перемкнуло, схватился за автомат.
Прокуратура возбудила уголовное дело по факту убийства, через генпрокурора направила представление в Думу о лишении Сорокина депутатской неприкосновенности. На закрытом заседании Госдумы лидер ЛДПР Жириновский разразился гневной речью о засилье черных, творящих на русской земле беспредел, жертвой которого едва не стал депутат Сорокин, молодой талантливый предприниматель, активный общественный деятель, человек кристальной честности, перспективный политик.
После недолгого и довольно тягостного обсуждения минимальным числом голосов Госдума отклонила представление Генерального прокурора, мотивировав свое решение недостаточностью улик. Между тем, по несчастливой случайности, единственная свидетельница обвинения морозным вечером слишком рано закрыла печную заслонку и скончалась от угарного газа. Дело так и осталось в тульской прокуратуре глухим «висяком».
Через неделю после заседания Госдумы Сорокин забрал семью, жену и десятилетнюю дочь, и улетел в Лондон. Вернулся через полгода, в середине сентября, один, семья осталась в Англии. Возвращение решил отметить в баре «У Вована», по этому случаю закрытому для посторонних. Около полуночи, как позже показали хозяин бара и гости Сорокина, в бар ворвались четверо вооруженных омоновцев в камуфляже, в масках, положили на пол охрану и выволокли Сорокина на улицу. Слышно было, как взревел движок какой-то машины. Бросились звонить дежурному по городу. Никакого ОМОНа в бар «У Вована» никто не посылал. Утром пенсионер Гудков обнаружил труп Сорокина в лесопосадке.
И вот только теперь появилась возможность закрыть дело об убийстве молодого чеченца и его спутницы в связи со смертью подозреваемого.
Удачно, очень удачно дело о похищении и убийстве депутата Сорокина приняла к своему производству Генеральная прокуратура. Читая в газетах статьи с описаниями происшедшего и попытками найти объяснения, облпрокурор даже поеживался, представляя, какой шквал звонков обрушился бы на него, если бы дело осталось в Туле, каких версий он наслушался бы от самых влиятельных и уважаемых людей.
А версий хватало. Жириновский заявил «Новым известиям», что это акт политического террора, направленный не против конкретного депутата Сорокина, а против ЛДПР, которая неуклонно и последовательно проводит политику бла-бла-бла. «Комсомольской правде» он же доверительно сообщил, что это месть чеченских сепаратистов за убийство их эмиссара, направленного в Тулу для закупки оружия на местных военных заводах.
«Коммерсант» высказал осторожное предположение, что причину трагического происшествия следует искать не в политической, а в коммерческой деятельности депутата Сорокина, который как депутат ничем себя не проявил, в Думе появлялся редко, от случая к случаю. А корреспондент «Московского комсомольца», съездивший в Тулу и пообщавшийся с местной милицией, прямо написал, не называя источников, что депутат Сорокин был бандитом и стал жертвой бандитской разборки.
Дальше всех пошел «Мегаполис-экспресс». Под крупным заголовком «Погиб поэт, невольник чести» газета опубликовала целый любовно-авантюрный триллер, где было намешано всего: таинственная красавица-чеченка, роковая любовь, ревность, кровная месть и прочая белиберда.
Спикер нижней палаты Госдумы, с которым встретился обозреватель «Московских новостей», сначала категорически отказался от комментариев, но потом, не сдержавшись, бросил: «Если ты депутат, нужно сидеть в Думе и работать, как депутат. Тогда ничего бы и не случилось!»
Хватало версий, хватало. И не отмахнешься, каждую проверь, даже самую идиотскую, дай обоснованный, аргументированный ответ.
А постоянные звонки из Москвы с вопросами о ходе расследования! За каждым из них требование: дай результат. Немедленно, сегодня, вчера. Чем вы там, черт возьми, занимаетесь? Дело на контроле сами знаете у кого, а вы топчетесь на одном месте!
Теперь же все эти вопросы – к себе. И чем занимаетесь. И почему топчетесь на одном месте. А мы что? Мы были готовы провести расследование своими силами. Решили по-другому? Ваше право. Но и весь спрос теперь – с вас.
Удачно получилось. Очень удачно.
Размышления прокурора прервал зуммер правительственной связи. Звонил Генеральный прокурор, недавно утвержденный Госдумой на этом посту вместо прежнего и.о. Ильюшенко, отстраненного от должности и арестованного по обвинению в злоупотреблении служебным положением, попросту говоря – за взятки. Новый генеральный был ученым-юристом, доктором наук. Опыта работы в органах прокуратуры у него не было никакого, поэтому вел он себя с крайней осторожностью.
– Известное вам дело на контроле у президента, – сообщил генеральный. – Надеюсь, понимаете, что это значит.
– Так точно, – подтвердил прокурор.
– Завтра к вам выезжает оперативно-следственная бригада Генеральной прокуратуры. Обеспечьте ей все условия для работы. Проживание, транспорт, средства связи.
– Слушаюсь. Сколько человек?
– Шесть. Возглавляет бригаду следователь по особо важным делам. В составе бригады – самые опытные наши сотрудники и оперативники следственного управления МВД. Все их требования должны выполняться незамедлительно.
– Будет сделано.
– И вот что еще, – помедлив, продолжал генпрокурор. – Дело, как вы понимаете, вызвало огромный политический резонанс. Мы хотим избежать любых обвинений в необъективности следствия. Поэтому в состав бригады включен сотрудник Федеральной службы контрразведки. Раньше он работал в КГБ в Управлении по борьбе с особо опасными хищениями социалистической собственности. Сейчас выполняет задание своего руководства, к работе бригады подключится позже. Отнеситесь к его пожеланиям с особым вниманием. Его фамилия Панкратов. Полковник Панкратов Михаил Юрьевич…
IV
Полковник Панкратов, старший следователь Управления экономической безопасности Федеральной службы контрразведки, прибыл в Тулу через две недели после начала работы оперативно-следственной бригады генпрокуратуры и сразу ощутил напряженную, нервную атмосферу, в которой велось следствие. Каждое утро к старинному купеческому особняку в центре города, бывшей гостинице обкома партии, а ныне администрации губернатора, где селили важных гостей, съезжались черные служебные «Волги» с неразговорчивыми водителями и развозили по городу пассажиров, хмурых, молчаливых, в штатском. Возвращались затемно. До полуночи, а часто далеко за полночь горел свет в просторной гостиной руководителя бригады, где следователи и оперативники координировали свои действия.
Сообщая прокурору Тульской области о том, что в оперативно-следственную бригаду включены самые опытные сотрудники, генпрокурор имел в виду: самые опытные из тех, что остались в прокуратуре после увольнения и ареста Ильюшенко и последовавшей кадровой чистки. Еще раньше были выдавлены или сами ушли те, кто выражал несогласие с политикой и.о. генпрокурора, по приказу которого переквалифицировались или вовсе закрывались дела против влиятельных, приближенных к власти лиц и крупных уголовных авторитетов. В ведомстве ощущался острый кадровый голод, особо важные дела вели даже вчерашние выпускники юридических вузов.
Руководитель оперативно-следственной бригады, который в первый же день представил Панкратова членам бригады и ввел его в курс дела, был из молодых выдвиженцев, взятых в штат генпрокуратуры «с земли». Должность следователя по особо важным делам не соответствовала его классному чину юриста первого ранга, по армейским меркам – капитана, ему полагалось быть как минимум советником юстиции – подполковником. До этого он работал в прокуратуре Центрального округа Москвы, хорошо себя показал. Новое неожиданное назначение было для него серьезным скачком в карьере, он вполне отдавал себе отчет, что от того, как он справится с делом о похищении и убийстве депутата Сорокина, зависит его дальнейшее продвижение по службе. Поэтому он и сам выкладывался и не давал расслабляться членам бригады.
Панкратов слушал молча, ничего не записывая и не задавая вопросов. Иногда поднимался из-за длинного овального стола, обычно обеденного, а теперь превращенного в стол для совещаний, неторопливо прохаживался по гостиной – плотный, приземистый, с проседью в коротких жестких волосах, с тяжелыми темными мешками под глазами на сером лице кабинетного работника, равнодушным, значительным. При всей своей грузности двигался легко, бесшумно, даже делался будто бы выше ростом. Останавливался у окна, рассеянно смотрел, как ветер мотает тяжелые мокрые гроздья рябин. Потом возвращался на место, грузнел. Его молчание заставляло руководителя бригады, следователя-«важняка», слегка нервничать, пока он не понял, что такая уж у его собеседника манера слушать.
У Панкратова не было никаких вопросов. Несмотря на постоянные начальственные звонки из Москвы, следствие велось обстоятельно, грамотно. Рассматривались все версии, бесперспективные отсекались, другие подвергались тщательной разработке. Сразу была отвергнута версия убийства при ограблении. Не было ограбления: не снят с пальца массивный золотой перстень, не взяты из бумажника деньги – триста долларов США. Отпала и политическая деятельность депутата Сорокина: никакой политической деятельности он не вел, ничьих интересов не лоббировал. Правда, среди тридцати его помощников были люди с сомнительной репутацией и даже с криминальным прошлым, но все они были связаны с Сорокиным общими интересами, мотивов преступления здесь не выявилось.
Исключилось и убийство из ревности. При том, что Сорокин менял любовниц довольно часто, все они были молодые незамужние женщины, студентки тульских вузов, он щедро им платил и расставался без скандалов. В смерти Сорокина никак не была заинтересована и его жена, по показаниям свидетелей – женщина спокойного нрава, занятая домом и дочерью, болезненной от рождения. Какие-то деньги на жизнь были у нее, возможно, в лондонском банке, но убийство мужа оставило ее практически без средств к существованию. Завещания Сорокин не сделал в расчете, вероятно, на то, что будет жить вечно, деньги держал в зарубежных банках, найти их и доказать свое право на них было делом огромной сложности.
Сообщая прокурору Тульской области о том, что в оперативно-следственную бригаду включены самые опытные сотрудники, генпрокурор имел в виду: самые опытные из тех, что остались в прокуратуре после увольнения и ареста Ильюшенко и последовавшей кадровой чистки. Еще раньше были выдавлены или сами ушли те, кто выражал несогласие с политикой и.о. генпрокурора, по приказу которого переквалифицировались или вовсе закрывались дела против влиятельных, приближенных к власти лиц и крупных уголовных авторитетов. В ведомстве ощущался острый кадровый голод, особо важные дела вели даже вчерашние выпускники юридических вузов.
Руководитель оперативно-следственной бригады, который в первый же день представил Панкратова членам бригады и ввел его в курс дела, был из молодых выдвиженцев, взятых в штат генпрокуратуры «с земли». Должность следователя по особо важным делам не соответствовала его классному чину юриста первого ранга, по армейским меркам – капитана, ему полагалось быть как минимум советником юстиции – подполковником. До этого он работал в прокуратуре Центрального округа Москвы, хорошо себя показал. Новое неожиданное назначение было для него серьезным скачком в карьере, он вполне отдавал себе отчет, что от того, как он справится с делом о похищении и убийстве депутата Сорокина, зависит его дальнейшее продвижение по службе. Поэтому он и сам выкладывался и не давал расслабляться членам бригады.
Панкратов слушал молча, ничего не записывая и не задавая вопросов. Иногда поднимался из-за длинного овального стола, обычно обеденного, а теперь превращенного в стол для совещаний, неторопливо прохаживался по гостиной – плотный, приземистый, с проседью в коротких жестких волосах, с тяжелыми темными мешками под глазами на сером лице кабинетного работника, равнодушным, значительным. При всей своей грузности двигался легко, бесшумно, даже делался будто бы выше ростом. Останавливался у окна, рассеянно смотрел, как ветер мотает тяжелые мокрые гроздья рябин. Потом возвращался на место, грузнел. Его молчание заставляло руководителя бригады, следователя-«важняка», слегка нервничать, пока он не понял, что такая уж у его собеседника манера слушать.
У Панкратова не было никаких вопросов. Несмотря на постоянные начальственные звонки из Москвы, следствие велось обстоятельно, грамотно. Рассматривались все версии, бесперспективные отсекались, другие подвергались тщательной разработке. Сразу была отвергнута версия убийства при ограблении. Не было ограбления: не снят с пальца массивный золотой перстень, не взяты из бумажника деньги – триста долларов США. Отпала и политическая деятельность депутата Сорокина: никакой политической деятельности он не вел, ничьих интересов не лоббировал. Правда, среди тридцати его помощников были люди с сомнительной репутацией и даже с криминальным прошлым, но все они были связаны с Сорокиным общими интересами, мотивов преступления здесь не выявилось.
Исключилось и убийство из ревности. При том, что Сорокин менял любовниц довольно часто, все они были молодые незамужние женщины, студентки тульских вузов, он щедро им платил и расставался без скандалов. В смерти Сорокина никак не была заинтересована и его жена, по показаниям свидетелей – женщина спокойного нрава, занятая домом и дочерью, болезненной от рождения. Какие-то деньги на жизнь были у нее, возможно, в лондонском банке, но убийство мужа оставило ее практически без средств к существованию. Завещания Сорокин не сделал в расчете, вероятно, на то, что будет жить вечно, деньги держал в зарубежных банках, найти их и доказать свое право на них было делом огромной сложности.