Страница:
– Боже упаси. Разве я похож на композитора? Предложили горящую путевку, за смешные деньги, почему нет?
– Вы кто?
– Я и сам иногда спрашиваю себя, кто я. Не знаю. Специалист по всему модному. Модная музыка, модный театр, модная живопись. А деньги зарабатываю в «МК-бульвар». Светская хроника, скандалы в благородных семействах.
– Похоже, вам не очень нравится работа, – предположил Алихан.
– Работа нравится, зарплата не нравится.
– Сколько вы зарабатываете?
– Не сыпьте мне соль на раны.
– А все-таки?
– Сотен пять. Баксов, понятное дело. Иногда больше, иногда меньше. Как повезет.
– Я предлагаю вам полторы тысячи.
– Мне? – изумился Гоша. – Вот уж день неожиданностей! За что? Самое большое, на что я способен, – это быть у вас дегустатором. Да и то плохим. Дегустаторы, я читал, никогда не проглатывают водку, выплевывают. Я этого не смогу. Выплевать водку? Нет, это противоестественно.
Алихан объяснил, в чем будет заключать его работа. Культурная программа. Все, о чем говорят в Москве. Что смотрят, что слушают, о чем спорят.
– Согласны?
– Он спрашивает! Когда приступать?
– Вы уже приступили.
– Нет, еще нет, – возразил Гоша. – И пока не приступили, хочу спросить. Потом будет неловко. Зачем вам это?
Алихан задумался и ответил:
– Не знаю.
Вернисаж «Новых реалистов» на Варшавке был одним из мероприятий культурной программы, которую Гоша подготовил для своего нового шефа.
II
III
IV
Глава восьмая
I
– Вы кто?
– Я и сам иногда спрашиваю себя, кто я. Не знаю. Специалист по всему модному. Модная музыка, модный театр, модная живопись. А деньги зарабатываю в «МК-бульвар». Светская хроника, скандалы в благородных семействах.
– Похоже, вам не очень нравится работа, – предположил Алихан.
– Работа нравится, зарплата не нравится.
– Сколько вы зарабатываете?
– Не сыпьте мне соль на раны.
– А все-таки?
– Сотен пять. Баксов, понятное дело. Иногда больше, иногда меньше. Как повезет.
– Я предлагаю вам полторы тысячи.
– Мне? – изумился Гоша. – Вот уж день неожиданностей! За что? Самое большое, на что я способен, – это быть у вас дегустатором. Да и то плохим. Дегустаторы, я читал, никогда не проглатывают водку, выплевывают. Я этого не смогу. Выплевать водку? Нет, это противоестественно.
Алихан объяснил, в чем будет заключать его работа. Культурная программа. Все, о чем говорят в Москве. Что смотрят, что слушают, о чем спорят.
– Согласны?
– Он спрашивает! Когда приступать?
– Вы уже приступили.
– Нет, еще нет, – возразил Гоша. – И пока не приступили, хочу спросить. Потом будет неловко. Зачем вам это?
Алихан задумался и ответил:
– Не знаю.
Вернисаж «Новых реалистов» на Варшавке был одним из мероприятий культурной программы, которую Гоша подготовил для своего нового шефа.
II
Алихан не понимал, что заставило его купить «Портрет подруги художника». Решение пришло вдруг, неожиданно для него самого, от растущего раздражения, с каким он наблюдал, как словно бы тянутся к картине жадные руки участников аукциона, жадные и скаредные, набавляющие по пятьсот долларов, чтобы случайно не переплатить. Картину привезли в Рузу, она долго лежала нераспакованной в гостиной. Сначала были важные и срочные дела с грузинами, потом неотложные дела кончились, но Алихан медлил. Все время было ощущение, что есть у него что-то греющее сердце, как припрятанное яблоко в норильском детстве. Но он будто бы боялся, что яблоко окажется червивым, опасение возможного разочарования мешало ему снять с холста оберточную бумагу.
Однажды декабрьским вечером Алихан ждал Гошу, чтобы ехать в Большой зал консерватории на концерт Спивакова. Рано стемнело. Снежная крупка шуршала по черным стеклам. В камине догорали угли. Гоша опаздывал. Алихан хотел позвонить, но вместо этого подошел к картине, разрезал шпагат и выпростал холст из упаковки. И снова, как в выставочном зале на Варшавке, опалило зеленым свечением глаз, бесстыдной обнаженностью натуры, сжалось сердце от необъяснимой тоски.
Лариса Ржевская. Самая загадочная женщина Москвы.
Когда приехал Гоша, Алихан сидел в кресле, а на стуле перед ним, среди обрывков шпагата и оберточной бумаги, будто очищенный от шелухи, стоял «Портрет подруги художника». Как всегда бывает с вещами, принесенными из магазина, картина казалась больше, чем в выставочном зале, краски ярче, нежнее.
– Любуетесь приобретением? – поинтересовался Гоша. – Хорошая картинка. Через десять лет она будет стоить тысяч сто. Шеф, нам пора ехать.
– Сегодня мы никуда не едем. Раздевайтесь, садитесь. Можете налить себе коньяка. Налейте и мне.
– Это мне нравится, – оживился Гоша. – Вечерок, посвященный искусству. С учетом того, что самое полное представление об искусстве можно получить только после стакана водки. Или коньяка, без разницы.
– Помолчите, – попросил Алихан.
Через некоторое время он спросил:
– Кто она?
– Да какая вам разница?
– Я спросил.
– Шеф, вы делаете ошибку, – предупредил Гоша. – Натуру нельзя путать с образом. Это разные вещи. Вас колышет, кто позировал Леонардо да Винчи для «Моны Лизы»?
– Я видел «Мону Лизу» в Лувре.
– Сплющило? То есть, произвела она на вас впечатление?
– Почему-то нет. Честно пытался понять, почему это шедевр. Не понял.
– А я о чем? Образ – это натура плюс художник. Плюс искра Божья, которая упала в душу художника. По отдельности они мало интересны. Никогда не заглядывайте за кулисы искусства. Ничего хорошего не увидите.
– Я хочу знать о ней все. Кто она. Чем живет. О чем мечтает. Все, – повторил Алихан.
Гоша пожал плечами:
– Как скажете. Но я вас предупредил.
Однажды декабрьским вечером Алихан ждал Гошу, чтобы ехать в Большой зал консерватории на концерт Спивакова. Рано стемнело. Снежная крупка шуршала по черным стеклам. В камине догорали угли. Гоша опаздывал. Алихан хотел позвонить, но вместо этого подошел к картине, разрезал шпагат и выпростал холст из упаковки. И снова, как в выставочном зале на Варшавке, опалило зеленым свечением глаз, бесстыдной обнаженностью натуры, сжалось сердце от необъяснимой тоски.
Лариса Ржевская. Самая загадочная женщина Москвы.
Когда приехал Гоша, Алихан сидел в кресле, а на стуле перед ним, среди обрывков шпагата и оберточной бумаги, будто очищенный от шелухи, стоял «Портрет подруги художника». Как всегда бывает с вещами, принесенными из магазина, картина казалась больше, чем в выставочном зале, краски ярче, нежнее.
– Любуетесь приобретением? – поинтересовался Гоша. – Хорошая картинка. Через десять лет она будет стоить тысяч сто. Шеф, нам пора ехать.
– Сегодня мы никуда не едем. Раздевайтесь, садитесь. Можете налить себе коньяка. Налейте и мне.
– Это мне нравится, – оживился Гоша. – Вечерок, посвященный искусству. С учетом того, что самое полное представление об искусстве можно получить только после стакана водки. Или коньяка, без разницы.
– Помолчите, – попросил Алихан.
Через некоторое время он спросил:
– Кто она?
– Да какая вам разница?
– Я спросил.
– Шеф, вы делаете ошибку, – предупредил Гоша. – Натуру нельзя путать с образом. Это разные вещи. Вас колышет, кто позировал Леонардо да Винчи для «Моны Лизы»?
– Я видел «Мону Лизу» в Лувре.
– Сплющило? То есть, произвела она на вас впечатление?
– Почему-то нет. Честно пытался понять, почему это шедевр. Не понял.
– А я о чем? Образ – это натура плюс художник. Плюс искра Божья, которая упала в душу художника. По отдельности они мало интересны. Никогда не заглядывайте за кулисы искусства. Ничего хорошего не увидите.
– Я хочу знать о ней все. Кто она. Чем живет. О чем мечтает. Все, – повторил Алихан.
Гоша пожал плечами:
– Как скажете. Но я вас предупредил.
III
Мастерская художника Федора Сухова находилась в старом четырехэтажном доме на Неглинке, поставленном на капитальный ремонт. Всех жильцов давно выселили, но ремонт почему-то не начинали, дом разрушался, двор и лестницы заваливались невесть откуда взявшимся хламом – досками, картонными коробками, вспоротыми тюфяками. На трубах теплоцентрали в подвале пригрелись бомжи, в многокомнатных квартирах верхнего этажа, бывших коммуналках, поселились художники – и знаменитые «Новые реалисты», считавшиеся здесь старожилами, и народ попроще, прослышавший, что есть место, где можно на время перекантоваться. Большинство же квартир стояли пустые, с распахнутыми дверями, с выбитыми окнами.
Лампочек на лестнице не было, свет проникал только через грязные стекла эркеров на межэтажных площадках. Гоша весь изматерился, пока сквозь завалы хлама добрался до квартиры на четвертом этаже, где, как ему сказали, обитал Сухов. На двери красовались семь звонков, под каждым бумажки с полустертыми фамилиями, прочитать их не было никакой возможности. Да не было и нужды – старые жильцы, в комнаты которых были проведены звонки, давно уже переселились в спальные районы и вряд ли с умилением вспоминали свое коммунальное бытие. Семь звонков – семь комнат. В каждой комнате, как минимум, по два-три человека. Вот были очереди по утрам в туалет!
Гоша нажал верхнюю кнопку, прислушался. В глубине квартиры вроде бы что-то звякнуло. Он нажал еще раз, подержал подольше. Да, звонок работал, но никто на него не отозвался. Нажал вторую кнопку. И этот звонок работал. Все звонки работали, и все безответно. Гоша по очереди нажимал кнопки, а сам напряженно соображал, где же ему искать Сухова, если этот адрес окажется неверным.
Всю прошлую недели он вызванивал и объезжал знакомых, которые могли хоть что-нибудь знать о Ларисе Ржевской. И чем больше слышал, тем в большее недоумение приходил. Она появилась в Москве вдруг, ниоткуда и сразу стала ведущей моделью у знаменитого кутюрье Поля Войцеховского, который по популярности соперничал с Вячеславом Зайцевым. Посмотреть на нее съезжалась вся Москва. Она была ни на кого не похожа. Среди вышколенных, надменных, как дорогие проститутки, манекенщиц она выглядела неумелой невинной школьницей, но с такой скрытой сексуальностью, что самые известные модели по сравнению с ней казались надувными куклами из секс-шопа. Когда Поля спрашивали, где он нашел это чудо, он только растерянно пожимал плечами: «Позвонили, попросили посмотреть. Я посмотрел». Два сезона она демонстрировала лучшие коллекции знаменитого кутюрье, а потом исчезла так же внезапно, как и появилась. Говорили, вышла замуж за французского дипломата и уехала с ним в Париж. Мастер впал в депрессию и долго лечился у психоаналитиков.
Снова в Москве Лариса возникла года через три в роли невесты бешено популярного рок-певца. Но свадьба не состоялась. Певец, и до этого не гнушавшийся наркотиками, неожиданно умер от передоза. Потом она была любовницей крупного банкира, ездила в белом «линкольне» с водителем, появлялась в ночных клубах в бриллиантах. Банкир плохо кончил, его банк разорился, а самого банкира нашли в канализационном коллекторе с проломленным черепом. Видимо, какие-то деньги от него остались, она не нуждалась, снимала дорогую квартиру на Тверской. Одно время была натурщицей у Шилова, позировала Глазунову, но картин с ее изображением никто так и не увидел. И наконец сошлась с Суховым, чем поразила всю Москву, потому что трудно было представить более неподходящую ей пару, чем Сухов: мужиковатый, пьяница и матершинник, угрюмый затворник, когда работал. И главное – нищий, что она в нем нашла?
Все, с кем Гоша разговаривал, отмечали одну странность: с годами Лариса не изменилась, какой была в девятнадцать лет, когда впервые появилась в Москве, такой и осталась. Ни морщинки на шее, ни тени под глазами. Прямо портрет Дориана Грея!
Гоша потратил три дня, чтобы отловить Войцеховского. Мэтр охотно с ним встретился, так как с прессой всегда дружил, а Гоша был не последней фигурой в редакциях московских таблоидов. Подробно расспросив о новой коллекции мастера, Гоша перевел разговор на манекенщиц Поля и как бы кстати спросил о Ларисе Ржевской:
– Чудо как хороша была. Почему она развелась с французом, не слышали?
Войцеховского как подменили.
– Он застрелился, – буркнул кутюрье и попросил, поднимая на журналиста страдающие глаза: – Не надо о ней. Не могу, больно. До сих пор больно…
«Неплохой послужной список, – отметил Гоша, по очереди нажимая кнопки звонков и вслушиваясь в коммунальную симфонию. – Француз застрелился, певец схватил передоз, банкира убили. А Поль до сих пор не может отойти от шока. Что же за чары в этом невинном цветке?»
«Чары – вычурно, – по профессиональной журналистской привычке поправился он. – Лучше – дьявольщина. Да, лучше…»
Он уже хотел бросить терзать звонки, но тут в квартире что-то грохнуло, как если бы упал шкаф, грубый голос выматерился, с яростью прорычал:
– Ну, какого, какого трезвонишь?! Открыто!
Гоша вошел. На полу в коридоре лежал Сухов в обнимку с тумбочкой, которую по пути сшиб, безуспешно пытался встать. Он был в той же черной вязаной фуфайке на голое тело, как на вернисаже, без штанов, босой. Давно не стриженая борода торчала клочьями. Одежду заменял ему черно-красный плед, в котором он беспомощно путался. Каждое движение давалось ему с трудом, что увеличивало его ярость. Но попытку Гоши помочь пресек злобным:
– Не лезь! Сам!
– Два слова, и сразу хочется закусить, – заметил Гоша. – Керосинишь, маэстро?
Сухов не ответил. Наконец он поднялся, утвердился в вертикальном положении и подозрительно посмотрел на гостя:
– Ты кто? А, Гошка! Потом приходи. Сегодня я не при делах.
Цепляясь за стены, прошел в комнату в торце коридора, рухнул на продавленную кушетку, немного повозился, натягивая плед то на голову, то на босые ноги, и затих.
Гоша осмотрелся. Комната, когда-то, при барах, гостиная, была большая, светлая, с ободранными обоями, с остатками шкафов, которые в советские времена разделяли площадь на жилые закутки. Посередине стоял мольберт, валялись краски и кисти, листы ватмана с карандашными набросками, пустые бутылки. На мольберте холст с незаконченным портретом, написанным маслом. Лариса Ржевская. Но какая-то странная. Те же зеленые глаза, те же золотые волосы, те же белые хрупкие плечи. Но за ними пустота, безжизненность, скука. «Портрет подруги художника» был написан с восторгом перед тайной женственности, этот неоконченный портрет – с тяжелым равнодушием, чтобы не сказать – с ненавистью.
– Нравится?
Гоша оглянулся. В дверях стояла Лариса – в сером пушистом свитере, в брюках, заправленных в меховые сапожки, в наброшенной на плечи легкой дубленке. Уютная, домашняя, не похожая на свои портреты. Смотрела с легкой насмешкой, ждала ответа.
– Не комплимент, – оценил Гоша.
– Ты к Федору? У нас творческий кризис.
– Давно?
– Второй месяц.
– Дает же Бог людям здоровья! – искренне позавидовал Гоша. – Я скорее к тебе.
– Пойдем. Не раздевайся, у нас холодно. Топят, но плохо. Газ уже отключили, свет еще нет.
Она провела гостя в соседнюю комнату, поменьше и немного уютнее, но такую же неубранную, как и гостиная. В этом доме, похоже, не знали, что такое веник и пылесос.
– Как ты можешь жить в таком бардаке? – не выдержал Гоша.
Она удивилась:
– А что? Ты живешь не в таком же бардаке?
– Пожалуй. Если подходить к жизни с философской точки зрения.
– А как еще можно подходить к жизни?.. Выпить хочешь?
– Всегда. Но сейчас не буду. Мой работодатель не любит, когда я поддатый.
– Косячок?
– Это можно.
– Возьми, уже скручены… – Лариса поставила перед гостем шкатулку с сигаретами, набитыми травкой. – А я, пожалуй…
Высыпала на осколок зеркала немного белого порошка, выстроила дорожку кредитной картой «Виза», ловко втянула через трубочку от коктейлей. Посидела, запрокинув голову, ожидая прихода, промурлыкала:
– Кайф… Ну, с чем пришел?
Марихуаной Гоша баловался редко, от первых затяжек он поплыл, в голове стало безмятежно, и он даже не сразу вспомнил, что привело его в этот странный дом.
– Встретил на днях Поля Войцеховского, – сказал он первое, что пришло в голову. – Случайно заговорили о тебе. Он до сих пор не оклемался. Что между вами произошло?
– Произошло? – удивилась она. – Ничего.
– Да ладно тебе, дело прошлое.
– В самом деле ничего. Знаешь такое выражение? «Даже самая красивая женщина не может дать больше того, что она имеет». Если ты все же хочешь получить больше, кто тебе виноват? Скучно все это. Давай о чем-нибудь другом. Зачем ты пришел?
– Скажу. Почему бы и нет? Мой работодатель хочет знать о тебе все.
– Кто твой работодатель?
– Алихан Хаджаев. Тот, что купил твой портрет.
– Помню. А теперь он хочет купить меня?
– Возможно. Дальними планами он со мной не делился.
– Знаешь, Гоша, о чем я иногда мечтаю? – помолчав, спросила Лариса.
– Не знаю. Но хотел бы узнать. Мой работодатель тоже.
– Вот о чем. Оказаться на необитаемом острове, и чтобы вокруг не было ни одного козла!
– О'кей. Так я ему и передам.
Выслушав рассказ Гоши, Алихан кивнул:
– Что ж, это можно устроить.
Лампочек на лестнице не было, свет проникал только через грязные стекла эркеров на межэтажных площадках. Гоша весь изматерился, пока сквозь завалы хлама добрался до квартиры на четвертом этаже, где, как ему сказали, обитал Сухов. На двери красовались семь звонков, под каждым бумажки с полустертыми фамилиями, прочитать их не было никакой возможности. Да не было и нужды – старые жильцы, в комнаты которых были проведены звонки, давно уже переселились в спальные районы и вряд ли с умилением вспоминали свое коммунальное бытие. Семь звонков – семь комнат. В каждой комнате, как минимум, по два-три человека. Вот были очереди по утрам в туалет!
Гоша нажал верхнюю кнопку, прислушался. В глубине квартиры вроде бы что-то звякнуло. Он нажал еще раз, подержал подольше. Да, звонок работал, но никто на него не отозвался. Нажал вторую кнопку. И этот звонок работал. Все звонки работали, и все безответно. Гоша по очереди нажимал кнопки, а сам напряженно соображал, где же ему искать Сухова, если этот адрес окажется неверным.
Всю прошлую недели он вызванивал и объезжал знакомых, которые могли хоть что-нибудь знать о Ларисе Ржевской. И чем больше слышал, тем в большее недоумение приходил. Она появилась в Москве вдруг, ниоткуда и сразу стала ведущей моделью у знаменитого кутюрье Поля Войцеховского, который по популярности соперничал с Вячеславом Зайцевым. Посмотреть на нее съезжалась вся Москва. Она была ни на кого не похожа. Среди вышколенных, надменных, как дорогие проститутки, манекенщиц она выглядела неумелой невинной школьницей, но с такой скрытой сексуальностью, что самые известные модели по сравнению с ней казались надувными куклами из секс-шопа. Когда Поля спрашивали, где он нашел это чудо, он только растерянно пожимал плечами: «Позвонили, попросили посмотреть. Я посмотрел». Два сезона она демонстрировала лучшие коллекции знаменитого кутюрье, а потом исчезла так же внезапно, как и появилась. Говорили, вышла замуж за французского дипломата и уехала с ним в Париж. Мастер впал в депрессию и долго лечился у психоаналитиков.
Снова в Москве Лариса возникла года через три в роли невесты бешено популярного рок-певца. Но свадьба не состоялась. Певец, и до этого не гнушавшийся наркотиками, неожиданно умер от передоза. Потом она была любовницей крупного банкира, ездила в белом «линкольне» с водителем, появлялась в ночных клубах в бриллиантах. Банкир плохо кончил, его банк разорился, а самого банкира нашли в канализационном коллекторе с проломленным черепом. Видимо, какие-то деньги от него остались, она не нуждалась, снимала дорогую квартиру на Тверской. Одно время была натурщицей у Шилова, позировала Глазунову, но картин с ее изображением никто так и не увидел. И наконец сошлась с Суховым, чем поразила всю Москву, потому что трудно было представить более неподходящую ей пару, чем Сухов: мужиковатый, пьяница и матершинник, угрюмый затворник, когда работал. И главное – нищий, что она в нем нашла?
Все, с кем Гоша разговаривал, отмечали одну странность: с годами Лариса не изменилась, какой была в девятнадцать лет, когда впервые появилась в Москве, такой и осталась. Ни морщинки на шее, ни тени под глазами. Прямо портрет Дориана Грея!
Гоша потратил три дня, чтобы отловить Войцеховского. Мэтр охотно с ним встретился, так как с прессой всегда дружил, а Гоша был не последней фигурой в редакциях московских таблоидов. Подробно расспросив о новой коллекции мастера, Гоша перевел разговор на манекенщиц Поля и как бы кстати спросил о Ларисе Ржевской:
– Чудо как хороша была. Почему она развелась с французом, не слышали?
Войцеховского как подменили.
– Он застрелился, – буркнул кутюрье и попросил, поднимая на журналиста страдающие глаза: – Не надо о ней. Не могу, больно. До сих пор больно…
«Неплохой послужной список, – отметил Гоша, по очереди нажимая кнопки звонков и вслушиваясь в коммунальную симфонию. – Француз застрелился, певец схватил передоз, банкира убили. А Поль до сих пор не может отойти от шока. Что же за чары в этом невинном цветке?»
«Чары – вычурно, – по профессиональной журналистской привычке поправился он. – Лучше – дьявольщина. Да, лучше…»
Он уже хотел бросить терзать звонки, но тут в квартире что-то грохнуло, как если бы упал шкаф, грубый голос выматерился, с яростью прорычал:
– Ну, какого, какого трезвонишь?! Открыто!
Гоша вошел. На полу в коридоре лежал Сухов в обнимку с тумбочкой, которую по пути сшиб, безуспешно пытался встать. Он был в той же черной вязаной фуфайке на голое тело, как на вернисаже, без штанов, босой. Давно не стриженая борода торчала клочьями. Одежду заменял ему черно-красный плед, в котором он беспомощно путался. Каждое движение давалось ему с трудом, что увеличивало его ярость. Но попытку Гоши помочь пресек злобным:
– Не лезь! Сам!
– Два слова, и сразу хочется закусить, – заметил Гоша. – Керосинишь, маэстро?
Сухов не ответил. Наконец он поднялся, утвердился в вертикальном положении и подозрительно посмотрел на гостя:
– Ты кто? А, Гошка! Потом приходи. Сегодня я не при делах.
Цепляясь за стены, прошел в комнату в торце коридора, рухнул на продавленную кушетку, немного повозился, натягивая плед то на голову, то на босые ноги, и затих.
Гоша осмотрелся. Комната, когда-то, при барах, гостиная, была большая, светлая, с ободранными обоями, с остатками шкафов, которые в советские времена разделяли площадь на жилые закутки. Посередине стоял мольберт, валялись краски и кисти, листы ватмана с карандашными набросками, пустые бутылки. На мольберте холст с незаконченным портретом, написанным маслом. Лариса Ржевская. Но какая-то странная. Те же зеленые глаза, те же золотые волосы, те же белые хрупкие плечи. Но за ними пустота, безжизненность, скука. «Портрет подруги художника» был написан с восторгом перед тайной женственности, этот неоконченный портрет – с тяжелым равнодушием, чтобы не сказать – с ненавистью.
– Нравится?
Гоша оглянулся. В дверях стояла Лариса – в сером пушистом свитере, в брюках, заправленных в меховые сапожки, в наброшенной на плечи легкой дубленке. Уютная, домашняя, не похожая на свои портреты. Смотрела с легкой насмешкой, ждала ответа.
– Не комплимент, – оценил Гоша.
– Ты к Федору? У нас творческий кризис.
– Давно?
– Второй месяц.
– Дает же Бог людям здоровья! – искренне позавидовал Гоша. – Я скорее к тебе.
– Пойдем. Не раздевайся, у нас холодно. Топят, но плохо. Газ уже отключили, свет еще нет.
Она провела гостя в соседнюю комнату, поменьше и немного уютнее, но такую же неубранную, как и гостиная. В этом доме, похоже, не знали, что такое веник и пылесос.
– Как ты можешь жить в таком бардаке? – не выдержал Гоша.
Она удивилась:
– А что? Ты живешь не в таком же бардаке?
– Пожалуй. Если подходить к жизни с философской точки зрения.
– А как еще можно подходить к жизни?.. Выпить хочешь?
– Всегда. Но сейчас не буду. Мой работодатель не любит, когда я поддатый.
– Косячок?
– Это можно.
– Возьми, уже скручены… – Лариса поставила перед гостем шкатулку с сигаретами, набитыми травкой. – А я, пожалуй…
Высыпала на осколок зеркала немного белого порошка, выстроила дорожку кредитной картой «Виза», ловко втянула через трубочку от коктейлей. Посидела, запрокинув голову, ожидая прихода, промурлыкала:
– Кайф… Ну, с чем пришел?
Марихуаной Гоша баловался редко, от первых затяжек он поплыл, в голове стало безмятежно, и он даже не сразу вспомнил, что привело его в этот странный дом.
– Встретил на днях Поля Войцеховского, – сказал он первое, что пришло в голову. – Случайно заговорили о тебе. Он до сих пор не оклемался. Что между вами произошло?
– Произошло? – удивилась она. – Ничего.
– Да ладно тебе, дело прошлое.
– В самом деле ничего. Знаешь такое выражение? «Даже самая красивая женщина не может дать больше того, что она имеет». Если ты все же хочешь получить больше, кто тебе виноват? Скучно все это. Давай о чем-нибудь другом. Зачем ты пришел?
– Скажу. Почему бы и нет? Мой работодатель хочет знать о тебе все.
– Кто твой работодатель?
– Алихан Хаджаев. Тот, что купил твой портрет.
– Помню. А теперь он хочет купить меня?
– Возможно. Дальними планами он со мной не делился.
– Знаешь, Гоша, о чем я иногда мечтаю? – помолчав, спросила Лариса.
– Не знаю. Но хотел бы узнать. Мой работодатель тоже.
– Вот о чем. Оказаться на необитаемом острове, и чтобы вокруг не было ни одного козла!
– О'кей. Так я ему и передам.
Выслушав рассказ Гоши, Алихан кивнул:
– Что ж, это можно устроить.
IV
В первых числах февраля, когда Москву замутили небывалые снегопады и дороги превратились в сплошные пробки, Гоша приехал в дом на Неглинке, вызвал Ларису. Не заходя в квартиру, приказал:
– Оденься и спустись вниз.
Она удивилась:
– Зачем?
– Не спрашивай.
Внизу стоял черный шестисотый «мерседес» с молчаливым водителем. Он долго пробивался по Тверской и Ленинградскому шоссе и только за кольцевой набрал скорость.
– Куда мы едем? – слегка забеспокоилась Лариса.
– В Шереметьево-два.
– Зачем?
Гоша пожал плечами:
– Зачем едут в аэропорт?
– Куда мы летим?
– Ты летишь. Я, к сожалению, остаюсь.
– Куда я лечу? – не отступалась Лариса.
– Узнаешь.
В аэровокзале он передал ей плотный конверт:
– Здесь загранпаспорт и билеты. И деньги. На всякий случай.
– Загранпаспорт? – удивилась она. – Откуда у меня появился загранпаспорт? Так вот, значит, зачем ты брал у меня на время паспорт!
Она внимательно рассмотрела билеты. Туда – с датой вылета, обратный без даты. Аэропорт назначения – Лос-Аламос.
– Лос-Аламос – это где?
– Понятия не имею. Где-то на юге.
– Но туда нет рейсов.
– Есть. Это чартер.
– И что я там буду делать?
– Тебя встретят. И все объяснят.
– Кто встретит? Твой работодатель? Этот, Алихан Хаджаев?
– Да. Регистрацию уже объявили, пошли, а то опоздаем.
– А если я не хочу никуда лететь?
– Не хочешь? – с недоумением переспросил Гоша. – Я бы тебя понял, если бы тебя пригласили в Вологду. Или в какой-нибудь, прости господи, Красноярск. В самом деле не хочешь? Нет проблем, возвращайся на Неглинку, я тебя отвезу. Надеюсь, батареи еще не отключили.
– Ладно, уговорил, – решилась Лариса.
– Я ее уговорил! Никогда не понимал женщин. И ты среди них самая непонятная.
– Ты очень удивишься, если я скажу, что в нас нечего понимать?
– Эта мысль иногда приходит мне в голову, – серьезно сказал Гоша. – Но как-то не хочется в это верить.
«Боинг» принадлежал испанской авиакомпании, смуглые стюардессы хорошо говорили по-испански, хуже по-английски и совсем плохо по-русски. Все попытки Ларисы выяснить, что это за Лос-Аламос, заканчивались восторженными восклицаниями: «О, бьютифел! Вечная весна, сеньорита! Эдем, сеньорита!» Кроме нее, в салоне бизнес-класса летели несколько японцев, с ними разговора и вовсе не получилось, потому что из русских слов они знали только два: «Водка» и «Карашо». Она прошла по салону эконом-класса и сразу вернулась обратно. Весь самолет был заполнен русскими самой неприятной породы: преуспевшие бизнесмены с любовницами или с толстыми женами, бизнесвумен с молодыми любовниками. В разговорах несколько раз мелькнуло «Канары», названия отелей «Калимера», «Примасол», «Мажестик». «Вот, значит, куда мы летим – на Канары», – поняла Лариса.
Она почувствовала разочарование. На Канарах она однажды была, возил банкир. И все бы ничего, но он так настойчиво восхищался местными дивностями, словно хотел их продать, и ждал ответного восхищения от нее как бы в доказательство, что она ценит щедрость, которую он проявил. К концу недели Лариса уже слышать не могла про Эдем и край вечной весны. Не густо с фантазией у работодателя Гоши, мог бы придумать что-нибудь не такое жлобское.
Но она ошиблась. Встретив ее в аэропорту Лос-Аламоса, Алихан повез ее не в отель, а на другой маленький аэродром, где стояло несколько спортивных самолетов и вертолетов. Он был в белых полотняных брюках, в белой рубашке с короткими рукавами, в белой шляпе набекрень, придававшей ему плутоватый вид. По дороге заметил:
– Я думаю, жарковато в свитере. Почему бы вам его не снять?
– А в чем останусь? – возмутилась Лариса. – Я же ничего не взяла!
– А там ничего и не надо. – Он попросил водителя остановиться у супермаркета. – Купите себе что-нибудь легкое.
На аэродроме они подъехали к вертолету, в который четыре мулата грузили какие-то тюки и коробки.
– Дальше полетим на нем.
– Куда полетим? – не поняла Лариса.
– Недалеко. Всего сто пятьдесят километров.
– А там что?
– Необитаемый остров.
– Необитаемый что?
– Необитаемый остров, – повторил Алихан. – Вы же хотели оказаться на необитаемом острове? Через час окажетесь.
– Вы шутите?
– Нет.
– Что это за остров?
– Не знаю, я его еще не видел. Небольшой, около шестнадцати гектаров. И абсолютно необитаемый. Во всяком случае, так меня заверили в фирме. Может, какие-то мелкие зверюшки водятся, но они не в счет.
– Как он называется?
– Никак. Можете назвать его сами.
– Вы хотите сказать…
– Ну да, я его купил.
– Остров?!
– Чему вы удивляетесь? Сейчас все можно купить. Островов большой выбор: в Канаде, в Хорватии, даже в Эстонии на Балтике. Но я остановился на Канарах – из-за климата.
Лариса все еще не могла поверить.
– Купили остров… Господи Боже мой! За сколько?
– Не очень дорого. За двести сорок тысяч.
– Долларов?! – ахнула она.
– Евро.
– Алихан, вы сошли с ума. Но мне нравятся мужчины, которые так сходят с ума. Что ж, полетели на необитаемый остров!..
Мулаты уже попрыгали в салон, пилот махал рукой из кабины. Вертолет поднял пыль, накренился и потянул над бескрайним пространством воды в серебряной ряби волн.
Через час он завис над клочком суши, с виду неотличимой от рассыпанных в океане островков. С трех сторон были скалы, в центре густая темная зелень, с юга лагуна и полоска белого песка. Волны гасли в невидимых рифах, докатывались до берега медленно, лениво.
– Ой, я не взяла купальник! – вдруг спохватилась Лариса.
Алихан усмехнулся:
– Он вам не понадобится.
Вертолет приземлился на краю пляжа, мулаты сноровисто разбили палатки, одну большую, другую поменьше, перетащили в них груз. Алихан объяснил:
– Здесь продукты и вода, с запасом на две недели. Через восемь дней я прилечу. Если что-то случится – вот мобильник, звоните.
– Погодите, – растерялась Лариса. – А вы куда?
– Но ведь вы хотели оказаться на необитаемом острове, и чтобы ни одного козла поблизости. Так мне сказал мой сотрудник. Я неправильно его понял? Или он неправильно понял вас?
– Правильно. Но… Ладно, оставайтесь. Одного козла я как-нибудь вытерплю…
В первый день она до глубокой ночи бродила по кромке прибоя, сидела на валуне, хранящем дневное тепло. Алихан лежал на спальнике в палатке, рассеянно прислушиваясь к мерному шуму волн, к птичьей возне в окружающих пляж зарослях. Было полнолуние, тянул легкий бриз. В проеме палатки возникла словно бы бестелесная фигура с золотом волос на белых плечах. Как тень. Как сгусток лунного света.
– Не спишь? – окликнула Лариса и жалобно попросила: – Согрей меня, я замерзла…
Через две недели они вернулись в Москву, а еще полгода спустя поздно ночью в спальне Тимура Русланова раздался телефонный звонок.
– Тимур? – спросил незнакомый голос. – Это звонит пресс-секретарь вашего друга Алихана Хаджаева. Меня зовут Георгий. Не могли бы вы срочно прилететь в Москву?
– Как срочно?
– Завтра.
– Что случилось?
– Не знаю. С Алиханом творится что-то неладное…
– Оденься и спустись вниз.
Она удивилась:
– Зачем?
– Не спрашивай.
Внизу стоял черный шестисотый «мерседес» с молчаливым водителем. Он долго пробивался по Тверской и Ленинградскому шоссе и только за кольцевой набрал скорость.
– Куда мы едем? – слегка забеспокоилась Лариса.
– В Шереметьево-два.
– Зачем?
Гоша пожал плечами:
– Зачем едут в аэропорт?
– Куда мы летим?
– Ты летишь. Я, к сожалению, остаюсь.
– Куда я лечу? – не отступалась Лариса.
– Узнаешь.
В аэровокзале он передал ей плотный конверт:
– Здесь загранпаспорт и билеты. И деньги. На всякий случай.
– Загранпаспорт? – удивилась она. – Откуда у меня появился загранпаспорт? Так вот, значит, зачем ты брал у меня на время паспорт!
Она внимательно рассмотрела билеты. Туда – с датой вылета, обратный без даты. Аэропорт назначения – Лос-Аламос.
– Лос-Аламос – это где?
– Понятия не имею. Где-то на юге.
– Но туда нет рейсов.
– Есть. Это чартер.
– И что я там буду делать?
– Тебя встретят. И все объяснят.
– Кто встретит? Твой работодатель? Этот, Алихан Хаджаев?
– Да. Регистрацию уже объявили, пошли, а то опоздаем.
– А если я не хочу никуда лететь?
– Не хочешь? – с недоумением переспросил Гоша. – Я бы тебя понял, если бы тебя пригласили в Вологду. Или в какой-нибудь, прости господи, Красноярск. В самом деле не хочешь? Нет проблем, возвращайся на Неглинку, я тебя отвезу. Надеюсь, батареи еще не отключили.
– Ладно, уговорил, – решилась Лариса.
– Я ее уговорил! Никогда не понимал женщин. И ты среди них самая непонятная.
– Ты очень удивишься, если я скажу, что в нас нечего понимать?
– Эта мысль иногда приходит мне в голову, – серьезно сказал Гоша. – Но как-то не хочется в это верить.
«Боинг» принадлежал испанской авиакомпании, смуглые стюардессы хорошо говорили по-испански, хуже по-английски и совсем плохо по-русски. Все попытки Ларисы выяснить, что это за Лос-Аламос, заканчивались восторженными восклицаниями: «О, бьютифел! Вечная весна, сеньорита! Эдем, сеньорита!» Кроме нее, в салоне бизнес-класса летели несколько японцев, с ними разговора и вовсе не получилось, потому что из русских слов они знали только два: «Водка» и «Карашо». Она прошла по салону эконом-класса и сразу вернулась обратно. Весь самолет был заполнен русскими самой неприятной породы: преуспевшие бизнесмены с любовницами или с толстыми женами, бизнесвумен с молодыми любовниками. В разговорах несколько раз мелькнуло «Канары», названия отелей «Калимера», «Примасол», «Мажестик». «Вот, значит, куда мы летим – на Канары», – поняла Лариса.
Она почувствовала разочарование. На Канарах она однажды была, возил банкир. И все бы ничего, но он так настойчиво восхищался местными дивностями, словно хотел их продать, и ждал ответного восхищения от нее как бы в доказательство, что она ценит щедрость, которую он проявил. К концу недели Лариса уже слышать не могла про Эдем и край вечной весны. Не густо с фантазией у работодателя Гоши, мог бы придумать что-нибудь не такое жлобское.
Но она ошиблась. Встретив ее в аэропорту Лос-Аламоса, Алихан повез ее не в отель, а на другой маленький аэродром, где стояло несколько спортивных самолетов и вертолетов. Он был в белых полотняных брюках, в белой рубашке с короткими рукавами, в белой шляпе набекрень, придававшей ему плутоватый вид. По дороге заметил:
– Я думаю, жарковато в свитере. Почему бы вам его не снять?
– А в чем останусь? – возмутилась Лариса. – Я же ничего не взяла!
– А там ничего и не надо. – Он попросил водителя остановиться у супермаркета. – Купите себе что-нибудь легкое.
На аэродроме они подъехали к вертолету, в который четыре мулата грузили какие-то тюки и коробки.
– Дальше полетим на нем.
– Куда полетим? – не поняла Лариса.
– Недалеко. Всего сто пятьдесят километров.
– А там что?
– Необитаемый остров.
– Необитаемый что?
– Необитаемый остров, – повторил Алихан. – Вы же хотели оказаться на необитаемом острове? Через час окажетесь.
– Вы шутите?
– Нет.
– Что это за остров?
– Не знаю, я его еще не видел. Небольшой, около шестнадцати гектаров. И абсолютно необитаемый. Во всяком случае, так меня заверили в фирме. Может, какие-то мелкие зверюшки водятся, но они не в счет.
– Как он называется?
– Никак. Можете назвать его сами.
– Вы хотите сказать…
– Ну да, я его купил.
– Остров?!
– Чему вы удивляетесь? Сейчас все можно купить. Островов большой выбор: в Канаде, в Хорватии, даже в Эстонии на Балтике. Но я остановился на Канарах – из-за климата.
Лариса все еще не могла поверить.
– Купили остров… Господи Боже мой! За сколько?
– Не очень дорого. За двести сорок тысяч.
– Долларов?! – ахнула она.
– Евро.
– Алихан, вы сошли с ума. Но мне нравятся мужчины, которые так сходят с ума. Что ж, полетели на необитаемый остров!..
Мулаты уже попрыгали в салон, пилот махал рукой из кабины. Вертолет поднял пыль, накренился и потянул над бескрайним пространством воды в серебряной ряби волн.
Через час он завис над клочком суши, с виду неотличимой от рассыпанных в океане островков. С трех сторон были скалы, в центре густая темная зелень, с юга лагуна и полоска белого песка. Волны гасли в невидимых рифах, докатывались до берега медленно, лениво.
– Ой, я не взяла купальник! – вдруг спохватилась Лариса.
Алихан усмехнулся:
– Он вам не понадобится.
Вертолет приземлился на краю пляжа, мулаты сноровисто разбили палатки, одну большую, другую поменьше, перетащили в них груз. Алихан объяснил:
– Здесь продукты и вода, с запасом на две недели. Через восемь дней я прилечу. Если что-то случится – вот мобильник, звоните.
– Погодите, – растерялась Лариса. – А вы куда?
– Но ведь вы хотели оказаться на необитаемом острове, и чтобы ни одного козла поблизости. Так мне сказал мой сотрудник. Я неправильно его понял? Или он неправильно понял вас?
– Правильно. Но… Ладно, оставайтесь. Одного козла я как-нибудь вытерплю…
В первый день она до глубокой ночи бродила по кромке прибоя, сидела на валуне, хранящем дневное тепло. Алихан лежал на спальнике в палатке, рассеянно прислушиваясь к мерному шуму волн, к птичьей возне в окружающих пляж зарослях. Было полнолуние, тянул легкий бриз. В проеме палатки возникла словно бы бестелесная фигура с золотом волос на белых плечах. Как тень. Как сгусток лунного света.
– Не спишь? – окликнула Лариса и жалобно попросила: – Согрей меня, я замерзла…
Через две недели они вернулись в Москву, а еще полгода спустя поздно ночью в спальне Тимура Русланова раздался телефонный звонок.
– Тимур? – спросил незнакомый голос. – Это звонит пресс-секретарь вашего друга Алихана Хаджаева. Меня зовут Георгий. Не могли бы вы срочно прилететь в Москву?
– Как срочно?
– Завтра.
– Что случилось?
– Не знаю. С Алиханом творится что-то неладное…
Глава восьмая
I
Алихан Хаджаев относился к тому типу мужчин, для которых понятие «любовь» не наполнено никаким содержанием. Женщины могли возбудить в нем страсть, желание обладать ими, но дальше этого дело не шло. Привязанность к жене, хранительнице семейного очага, уважение к матери своих детей, благодарность за близость – да, это он понимал. А что такое любовь? Какой морок заставляет людей совершать безумные поступки, несовместимые со здравым смыслом и даже с инстинктом самосохранения? Стреляются, травятся, бросаются в реки с мостов. Молодые женщины – понятно, они не знают, чего хотят, им всегда мало того, что есть. Но мужчины? Ладно бы безбашенные юнцы, ладно бы поэты, профессия у них такая – токовать о любви. Но и вполне зрелые, крепко стоящие на земле люди вдруг сходят с ума, будто подхватив носящуюся в воздухе заразу. Нет препятствий, которые могли бы остановить африканского слона, бегущего к водопою. Так и человека, обуянного безумием любви, ничто не останавливает – ни поломанные судьбы близких людей, ни предательство партнеров, ни крах собственной карьеры.
Любовь, любовь!
Не понимал Алихан таких людей. И не хотел понимать. У него был характер горца, а для мужчины-горца женщина всегда на втором месте. Позволительно потакать ее прихотям, но подчинять ей всего себя – нет, это недостойно настоящего мужчины.
Две недели, проведенные с Ларисой на необитаемом острове, словно бы приоткрыли у Алихана дверцу в ту часть души, о существовании которой он даже не подозревал. Никогда у него не было такой страстной и умелой любовницы. Он поражался собственной ненасытности, а еще больше тому, что ни разу не испытал желания остаться одному, как всегда бывало после близости с другими женщинами. Он пил ее, как утреннюю росу с цветка, и не уставал любоваться самим цветком, бесхитростным и прелестным, как полевая незабудка. Ни разу в жизни он не испытывал такого погружения в женщину, слияния с ее душой и телом. Это было безумие, он понимал, что это безумие, и был счастлив, что способен это безумие испытать, поддаться ему. И особенно волновала мысль, что и в Москве, а не только в этом Эдеме с голубой лагуной и низкой луной над белой полоской песка, она будет принадлежать ему – вся, до последней клеточки тела, до самых глубин души.
Вернувшись в Москву, Лариса ушла от Сухова и переехала в квартиру на Сретенке, которую ей купил Алихан. Сухов ее ухода словно и не заметил. Вышел из мастерской в халате, перемазанном краской, с кистями в руках, молча посмотрел, набычившись, как она собирает вещи, спросил у Гоши:
– Поможешь?
Получив утвердительный ответ, кивнул:
– Ну, с Богом. Будь, старуха!
И вернулся к мольберту.
Теперь Гоша привозил ей билеты на концерты и вечера, а она решала, куда пойти. Алихан продолжал усваивать культурную программу с добросовестностью делового человека, который всегда выполняет все, что наметил. Но заметно было, что он тяготится длинными мероприятиями, даже норовит уйти в антракте, чтобы поскорей остаться наедине с Ларисой. Видать, что-то не очень у них получалось, на другой день Алихан был хмур, раздражался по пустякам. Он стал меньше заниматься делами, больше пить, при этом не пьянел, а как бы наливался тяжелой мрачностью и энергией, требующей выхода. А однажды Гоша заметил на стеклянной полочке в ванной следы белого порошка.
Кокс. Вот откуда раздражительность, перепады настроения.
Гоше это не понравилось. Сам он сторонился наркотиков. Иногда мог выкурить косячок, но не более того. Успел насмотреться, что делает с людьми эта зараза. И чем ярче, талантливее был человек, тем быстрее он переходил от травки к «колесам», а там уж недалеко до «марочек» с ЛСД и «герыча». Странной этой закономерности Гоша нашел объяснение. Это сколько же нужно работать музыканту, художнику или поэту, чтобы добиться признания – годы. А так получаешь все сразу, без всяких трудов – ощущение славы, уверенность в собственной гениальности. Правда, о твоей славе и гениальности знают очень немногие, чаще всего один ты и знаешь, но какая разница? Сознание свершенности уже само себе есть свершенность. Наркота делает реальностью будущее, и после этого к будущему уже не нужно стремиться. Зачем? Оно уже есть, сегодня, сейчас, с приходом от марочки или дозы.
Гоша не стал ничего говорить Алихану. Да и что он мог сказать? Не мальчик, должен знать что делает. А если не знает или не хочет знать, разговорами не поможешь. Гоша не понимал Алихана. Денег немеряно, здоровья и энергии хоть отбавляй. Чего еще надо? Если бы у него было столько денег, Гоша знал бы что делать. Ничего. Ездил бы по миру и болт на все забил. В душевном устройстве Алихана чувствовалась пустота в том месте, где расположены центры желаний не физических, а метафизических, связывающих человека с человечеством или даже с Богом, что, по мнению Гоши, было одно и то же. Немудрено, что он пытался заполнить эту пустоту Ларисой. Но не тот был человек Алихан, чтобы женщина заменила ему все. И Лариса была не та женщина.
Любовь, любовь!
Не понимал Алихан таких людей. И не хотел понимать. У него был характер горца, а для мужчины-горца женщина всегда на втором месте. Позволительно потакать ее прихотям, но подчинять ей всего себя – нет, это недостойно настоящего мужчины.
Две недели, проведенные с Ларисой на необитаемом острове, словно бы приоткрыли у Алихана дверцу в ту часть души, о существовании которой он даже не подозревал. Никогда у него не было такой страстной и умелой любовницы. Он поражался собственной ненасытности, а еще больше тому, что ни разу не испытал желания остаться одному, как всегда бывало после близости с другими женщинами. Он пил ее, как утреннюю росу с цветка, и не уставал любоваться самим цветком, бесхитростным и прелестным, как полевая незабудка. Ни разу в жизни он не испытывал такого погружения в женщину, слияния с ее душой и телом. Это было безумие, он понимал, что это безумие, и был счастлив, что способен это безумие испытать, поддаться ему. И особенно волновала мысль, что и в Москве, а не только в этом Эдеме с голубой лагуной и низкой луной над белой полоской песка, она будет принадлежать ему – вся, до последней клеточки тела, до самых глубин души.
Вернувшись в Москву, Лариса ушла от Сухова и переехала в квартиру на Сретенке, которую ей купил Алихан. Сухов ее ухода словно и не заметил. Вышел из мастерской в халате, перемазанном краской, с кистями в руках, молча посмотрел, набычившись, как она собирает вещи, спросил у Гоши:
– Поможешь?
Получив утвердительный ответ, кивнул:
– Ну, с Богом. Будь, старуха!
И вернулся к мольберту.
Теперь Гоша привозил ей билеты на концерты и вечера, а она решала, куда пойти. Алихан продолжал усваивать культурную программу с добросовестностью делового человека, который всегда выполняет все, что наметил. Но заметно было, что он тяготится длинными мероприятиями, даже норовит уйти в антракте, чтобы поскорей остаться наедине с Ларисой. Видать, что-то не очень у них получалось, на другой день Алихан был хмур, раздражался по пустякам. Он стал меньше заниматься делами, больше пить, при этом не пьянел, а как бы наливался тяжелой мрачностью и энергией, требующей выхода. А однажды Гоша заметил на стеклянной полочке в ванной следы белого порошка.
Кокс. Вот откуда раздражительность, перепады настроения.
Гоше это не понравилось. Сам он сторонился наркотиков. Иногда мог выкурить косячок, но не более того. Успел насмотреться, что делает с людьми эта зараза. И чем ярче, талантливее был человек, тем быстрее он переходил от травки к «колесам», а там уж недалеко до «марочек» с ЛСД и «герыча». Странной этой закономерности Гоша нашел объяснение. Это сколько же нужно работать музыканту, художнику или поэту, чтобы добиться признания – годы. А так получаешь все сразу, без всяких трудов – ощущение славы, уверенность в собственной гениальности. Правда, о твоей славе и гениальности знают очень немногие, чаще всего один ты и знаешь, но какая разница? Сознание свершенности уже само себе есть свершенность. Наркота делает реальностью будущее, и после этого к будущему уже не нужно стремиться. Зачем? Оно уже есть, сегодня, сейчас, с приходом от марочки или дозы.
Гоша не стал ничего говорить Алихану. Да и что он мог сказать? Не мальчик, должен знать что делает. А если не знает или не хочет знать, разговорами не поможешь. Гоша не понимал Алихана. Денег немеряно, здоровья и энергии хоть отбавляй. Чего еще надо? Если бы у него было столько денег, Гоша знал бы что делать. Ничего. Ездил бы по миру и болт на все забил. В душевном устройстве Алихана чувствовалась пустота в том месте, где расположены центры желаний не физических, а метафизических, связывающих человека с человечеством или даже с Богом, что, по мнению Гоши, было одно и то же. Немудрено, что он пытался заполнить эту пустоту Ларисой. Но не тот был человек Алихан, чтобы женщина заменила ему все. И Лариса была не та женщина.