Тарле Евгений Викторович. Крымская война

   Повелительно требовалось пустить в ход все усилия дипломатии, чтобы заставить Австрию решиться наконец на определенное и вполне недвусмысленное присоединение к союзникам.
   Эта дипломатическая "борьба за Австрию" шла между западными державами и Россией уже давно. Рассмотрим теперь систематически, в хронологической последовательности, какую картину рисуют нам дипломатические документы, относящиеся ко второй половине 1854 г., потому что декабрьский договор готовился задолго до Инкермана, еще с летних месяцев.
   2
   Позиция Австрии со времени начала эвакуации русскими войсками Дунайских княжеств менялась несколько раз, в теснейшей зависимости от хода военных действий.
   Проследим эти видоизменения, отмечая лишь самое существенное из того, что нам дает дипломатическая документация.
   Мы уже видели, что позиция Австрии в период времени, начиная с неудачной миссии Орлова в Вене в самом конце января и начале февраля 1854 г. и кончая решением Николая снять осаду с Силистрии и эвакуировать Молдавию и Валахию, была определенно неприязненной относительно России, - и после ухода русских австрийские войска по договору Австрии с Турцией заняли княжества. И все-таки в окружении Франца-Иосифа полного единства взглядов по вопросу об отношениях с Николаем не существовало. Страх за будущее, когда грозный сосед сможет при удобном случае отомстить за "предательство", и опасение остаться без поддержки в случае новых революционных напряжений требовали соблюдения некоторой осторожности.
   Бывший русский посол при английском дворе барон Бруннов после разрыва отношений между Англией и Россией побывал в начале 1854 г. в Брюсселе и здесь имел долгий разговор с бельгийским королем Леопольдом, который, по-видимому, по предварительному соглашению с Австрией, очень просил Николая "не сердиться" на Австрию и Пруссию за то, что они проявили склонность выступить с дипломатической поддержкой политики западных держав против России. "В самом деле, - сказал король Бруннову, - Австрия и Пруссия не могут иметь никакого желания нанести ущерб моральному могуществу России. Напротив, их жизненный интерес требует, чтобы русское влияние сохранилось в полной целости". Николай отчеркнул карандашом это место в докладе, подчеркнул слово "Австрия" и поставил на полях три вопросительных знака. Король Леопольд при этом, сохраняя самый дружеский и сердечный вид, явно хотел обеспокоить Николая, доводя до его сведения, что союзники уже открыто говорят о кампании будущего 1855 года, а Друэн де Люис, министр иностранных дел, полагал, что война будет длиться семь лет{3}.
   Франц-Иосиф в это время, т. е. в июне 1854 г., добившись пока еще не официального, но фактически довольно ясного обещания русского правительства увести войска из Молдавии и Валахии, вовсе не желал углублять и обострять отношения с Николаем. Он неспроста старался в это время как-нибудь смягчить раздраженного царя. Финансовое положение Австрии было самым неутешительным. Вот что сообщал царю из Вены посол Мейендорф спустя несколько дней после доклада Бруннова о беседе с бельгийским королем. Финансовое положение Австрии дошло до пределов расстройства; правительство принуждено прибегать к принудительному займу, к обременению земельной собственности новыми налогами; содержание армии поглощает 20 миллионов франков в месяц, "то есть почти весь предполагаемый доход государства. В армии недовольство, войны против России никто не хочет". Царь сделал пометку на этом донесении: "Эта депеша - из самых замечательных. Какое будущее развертывается для этой страны с подобными элементами. Нужно быть сумасшедшим, чтобы довести дела до подобного состояния"{4}.
   Вообще в это время, летом 1854 г., царь еще не покидал окончательно мысли о будущем возвращении русской армии в княжества и даже о будущей удачной войне против Австрии. Вот что писал он М. Д. Горчакову после отступления от Силистрии:
   "Вчера вечером получил я наконец твои донесения от 9 (21) июня и пробыв таким образом почти две недели в совершенной безызвестности о том, что у вас происходило.
   Сколько мне грустно и больно, любезный Горчаков, что мне надо было согласиться на постоянные доводы к[нязя] И[вана] Федоровича{5} об опасности, угрожающей армии, об вероломстве (нрзб. - Е. Т.) ...Австрии и, сняв осаду Силистрии, возвратиться за Дунай, истоща тщетно столько трудов и потеряв бесплодно столько храбрых, все это мне тебе описывать незачем, суди об этом по себе. Но как мне не согласиться с к. И. Федоровичем, когда стоит взглянуть на карту, чтоб убедиться в справедливости нам угрожавшего.
   Ныне эта опасность меньше, ибо ты расположен так, что дерзость австрийцев ты можешь жестоко наказать, где бы они ни сунулись, и даже ежели б пришлось на время уйти за Серет. Не этого опасаюсь; боюсь только, чтоб это отступление не уронило дух в войсках, ежели не поддержать его, сделав каждому ясным, что нам выгоднее на время отступить, чтобы тем вернее потом пойти вперед, как было и в 1812 году. Скажи всем, что я их усердием, храбростию и терпением вполне доволен и что уверен, что строгим сохранением порядка будут опять готовы на славу когда время настанет. Когда это время настанет, один бог знает! Ответ Австрии послан, и посылается и тебе; будет ли им Австрия довольна, не знаю и даже не думаю, разве король прусский скажет им решительно, что ежели они и этим не довольны, то их бросит.
   Тогда с помощию божьей дело за нами, тогда накажем неблагодарных австрийцев жестоко. Покуда надо все привесть в порядок, порты, склады, госпитали и проч. Пойдут ли за тобой союзники с турками, сомневаюсь; скорее думаю, что все их усилия обратятся на десанты, в Крым или Анапу, и это не меньше из всех тяжелых последствий нашего теперешнего положения. Очень было бы важно войти тебе сейчас в условные сношения с сербами, чтоб на случай, ежели австрийцы нас атакуют, они бы не оставались праздными, обещав тогда при первой возможности им помочь. Полагал бы до времени волонтеров не распускать, с тем чтоб их употребить тоже против австрийцев в виде партизанов и, быть может, для содействия тем православным, кои при первом выстреле между Австрией и нас, быть может, примутся за оружие против них, у них же в тылу... Но чтоб был успех, нужно не дробиться чересчур и нужно единоначалие. К. И. Федорович сдал тебе команду; итак, действуй сам, решительно и с полной развязкой и ответственностью.
   Мое доверие к тебе, как и всегда было, полное. Тебе, быть может, суждено провидением положить начало торжеству России. Бог нам помощь, защита и утешение, не будем унывать"{6}.
   3
   5 июля 1854 г. в Вену прибыл заменявший Мейендорфа новый русский представитель - Александр Михайлович Горчаков. Только на 56-м году жизни князь Александр Михайлович получил, таким образом, достойно широкое поприще для проявления своих дипломатических дарований. Это был умный, даровитый, нравственно чистоплотный человек. "Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, хвала тебе - фортуны блеск холодный не изменил души твоей свободной: все тот же ты для чести и друзей", - писал о нем его лицейский товарищ Пушкин в 1825 г. под свежим впечатлением встречи с Горчаковым в период ссылки опального поэта в село Михайловское. Эта некоторая независимость характера и чувство собственного достоинства очень мешали Горчакову в его карьере, и Нессельроде долго держал его на второстепенных ролях. Может быть, мешала ему и некоторая неосторожность и невоздержанность в отзывах, странным образом проявлявшаяся в нем иногда наряду с царедворческой ловкостью. Был в нем смолоду и как бы некоторый легкий налет лицейского свободомыслия. "Приятный льстец, язвительный болтун, по-прежнему остряк небогомольный, по-прежнему философ и шалун" - так определяет его Пушкин в одном из стихотворных своих посланий к Александру Михайловичу, в бумагах которого, кстати напомню, была уже в наше время найдена шутливая поэма "Монах", написанная Пушкиным в лицее. Нессельроде князя Горчакова не любил, и этим объясняется, что Горчаков при своих огромных связях и аристократическом родстве, при бесспорных способностях и живом уме только на шестом десятке попал в Вену на большой дипломатический пост. Горчаков был очень самолюбив и отличался большим самомнением, что ему не всегда удавалось скрывать. Впоследствии Бисмарк злобно бранил и вышучивал Горчакова, прежде всего, конечно, за то, что Горчаков разгадал его раньше других и предостерегал Александра II от излишней доверчивости к германскому канцлеру. С возрастом, к концу жизни, князь Александр Михайлович очень одряхлел и переменился, и, например, когда в 80-летнем возрасте он поехал на Берлинский конгресс, то уже ничего полезного для России ему там сделать не удалось. Но в 1854 г., попав в Вену, Горчаков, бывший тогда в полном расцвете своих умственных сил, с честью, достоинством и уменьем старался парировать вражеские удары и бороться с обступавшими его со всех сторон неимоверными трудностями.
   Уже на другой день после появления своего в Вене Горчаков имел долгую беседу с министром иностранных дел Буолем, главным противником России при венском дворе. Горчаков уловил полную солидарность Буоля с западными державами в вопросе о том, чтобы заменить единоличное покровительство России православной церкви в Турции общим покровительством всех пяти великих держав всем христианским подданным Турции вообще. Это было вовсе не то, что на самом деле занимало и даже поглощало Буоля. Карл-Фердинанд Буоль фон Шауэнштейн, несмотря на свои 57 лет, увлекался в 1854 г. так, как если бы он был неопытным юношей и за ним не было долгой дипломатической службы. Ему давно уже, с начала военных действий между Россией и Турцией, но в особенности со дня снятия осады с Силистрии, стал казаться бесспорным следующий план действий: Австрия должна перейти на сторону западных держав и за это она получит Молдавию и Валахию, т. е. богатую житницу и огромное приращение территории и могущества. Это избавит ее от вечной угрозы со стороны России, так как очень усилит стратегически. Победа союзников предрешена. Из этой аксиомы Буоль торопился сделать все выводы. Человек он был довольно посредственный и по способностям, и по уму, и по образованию; был лишь дельным и усердным чиновником. Никогда не знал он меры в своем низкопоклонстве перед силой, - сначала перед Николаем I, особенно когда побывал австрийским послом в Петербурге в 1848-1850 гг., потом перед Наполеоном III, - и никогда не умел держать себя в руках, когда им овладевала уверенность в своем положении и хотелось показать это противнику, которого он считал в данный момент слабым. Свита графа Орлова во время Парижского конгресса 1856 г., наблюдая поведение Буоля на конгрессе, его оскорбительные выходки против России, склонна была определять его слишком уж лаконично словом "хам". Но сам граф Буоль держался всегда отраднейшего о себе мнения и очень серьезно считал и старался внушить другим, что именно он руководит всей австрийской политикой. На самом же деле никогда он не имел на Франца-Иосифа, даже и в отдаленной степени, того влияния, которое имел до него Шварценберг, а после него, например, Бейст, или Андраши, или даже Кальноки. Из австрийских дипломатов царствования Франца-Иосифа больше всего походит Буоль на графа Эренталя - не умом, потому что Эренталь был много умнее, и не дипломатическими дарованиями, потому что Эренталь был гораздо тоньше и талантливее, а той, может быть, излишней в дипломате, живостью, юркостью, любовью к внезапным сюрпризам, тем стремлением к шумихе, к эффектным выступлениям, какие и Эренталю были свойственны. Когда в 1859 г. на Австрию обрушилась тяжелая военная катастрофа, Буоля обвинили в том, что он своей политикой в годы Крымской войны подготовил этот провал, и Франц-Иосиф поторопился тогда, в мае 1859 г., прогнать его прочь как раз накануне открытия военных действий. Это было несправедливо: Буоль делал в 1854-1856 гг. то, чего желал Франц-Иосиф, но, правда, делал это горячо, азартно, бестактно, обостряя противоречия, слепо веря в сегодняшний
   успех и совсем не думая о возможной завтрашней расстановке сил.
   А. М. Горчаков довольно скоро начал понимать, что мотивы австрийской дипломатии сложнее, чем это могло бы показаться с первого взгляда. Кроме страха за Ломбардо-Венецианскую область, которую Наполеон III может отнять, если очень ему перечить, кроме боязни внедрения России в Дунайские княжества и опасений за судьбу Турции, граф Буоль и его повелитель руководствуются еще одним мотивом: желанием заполучить в австрийское владение как Молдавию, так и Валахию.
   Наполеон III с обычной своей ловкостью вовремя внушил эту соблазнительную мысль австрийскому кабинету, и "Австрия пошла на эту удочку (c'est l'hame auquel a mordu l'Autriche)". Сообщая, что сам Буоль проговорился об этом в частном разговоре с прусским представителем Альвенслебеном, Горчаков советует канцлеру Нессельроде обратить на это внимание{8}.
   Вообще в борьбе за австрийский нейтралитет и летом и осенью 1854 г. опорой для русской дипломатии являлась не только Пруссия, но и весь почти Германский союз. Метавшийся между двумя лагерями король Фридрих-Вильгельм IV хоть и заключил с Австрией договор 20 апреля 1854 г., но решительно отказался дать этому договору такое истолкование, которое могло бы обязать Пруссию при каких бы то ни было обстоятельствах поднять оружие против русского императора. Усиливать Австрию и воевать против Николая не желала не только Пруссия: наиболее влиятельные из второстепенных государств Германского союза были вполне с ней солидарны.
   В начале июня закончилась происходившая в городе Бамберге конференция представителей второстепенных держав Германского союза: Баварии, Саксонии, Бадена, Гессена, Нассау, Кургессена и Вюртемберга. Обсудив вопрос об отношении к австро-прусскому соглашению от 20 апреля 1854 г., конференция отказалась примкнуть к какому бы то ни было обязательству принять участие в военных действиях против России, даже если Россия откажется эвакуировать Молдавию и Валахию. "Дух" конференции был "решительно антианглийский", - доносил Бруннов из Дармштадта{9}. "Зачем нам война, которая уж во всяком случае будет водой на никогда не останавливающуюся, никогда не находящуюся в покое мельницу красных?" - вопрошал Макс Баварский своего дядю, короля прусского Фридриха-Вильгельма. Кроме этого резона, был и другой: эти державы вовсе не желали рисковать войной ради австрийских интересов на Балканах, нисколько Германского союза не касавшихся{10}. Франц-Иосиф и Буоль знали об этих настроениях и с нетерпением и тревогой к ним относились. Они понимали, как все это учитывается в Петербурге.
   Франц-Иосиф, убедившись, что в случае войны с Россией Германский союз не поддержит его военными силами, поспешил пригласить Горчакова, очень ласково его принял и просил не обижаться на то, что австрийские войска вошли в Валахию. "Верьте, что никакой враждебной по отношению к вам мыслью не было продиктовано это мероприятие, - заявил Франц-Иосиф, - я был удивлен поспешностью вашего ухода, я боялся анархии и вторжения турок, бедственного для населения, и я считал долгом гуманности помешать этому двойному несчастью присутствием части моих войск. Но раз ваши войска покидают Валахию лишь частично, - вопрос меняется, и вы можете быть уверены, что не успеете вы вернуться домой, как уже будет послан приказ моим генералам не двигаться дальше и держаться вдали от Валахии, пока ваша армия там будет находиться"{11}.
   Но Франц-Иосиф лукавил. Он решительно ни одному слову Горчакова не верил и не был спокоен за безопасность Галиции.
   Теперь, летом 1854 г., Николай проницательнее судил об истинных намерениях Франца-Иосифа. Горчаков писал 12 июля 1854 г., явно принимая желательное за действительно существующее: "Мне кажется, что император [Франц-Иосиф] начинает осваиваться с мыслью отделиться от западных держав, то есть что он видит возможность, когда и как это сделать (lа possibilit du quand et du comment), но хватается за мысль об этом шансе, как люди принимают подкрепляющее средство, чтобы успокоить свой дух". Николай на полях поставил три вопросительных знака и написал карандашом: "неверно". Дальше царь подчеркнул фразу Горчакова: "Граф Буоль не так дурен, как мы это думаем", и на полях опять написал: "неверно", и снова поставил три вопросительных знака и один восклицательный{12}. От былых иллюзий насчет Австрии царь излечился, хоть и поздно, но радикально. В особенности не верил он в то, будто бы Австрия и Пруссия всерьез исполнят свое намерение обратиться к западным державам с предложением на почетных для России условиях заключить мир.
   Это австро-прусское посредничество граф Буоль понимал довольно своеобразно. Совещаясь о терминах и формулировках общей ноты, которую Австрия и Пруссия должны были послать в Лондон и Париж, Буоль в то же время не переставал подбивать Пруссию на решительное выступление против России. Вот что доносил А. М. Горчаков 12 июля 1854 г. в Петербург: "Граф Альвенслебен (прусский посол в Вене. - Е. Т.) сказал мне, что при его разговоре с графом Буолем этот последний в сотый раз вернулся к мысли об уместности военной демонстрации со стороны Пруссии, но что граф Альвенслебен дал ему на это тот же отрицательный ответ, какой он давал ему на предыдущие ходатайства". Царь отчеркнул эти строки и написал на полях: "каналья (canaille)"{13}.
   Конечно, перспектива военного союза Австрии с западными державами могла очень сильно повлиять на позицию второстепенных держав Германского союза, рисковавших оказаться между двух огней - между войсками Франции и Австрии. Из Дармштадта и других столиц второстепенных государств Германского союза уже с первых дней августа начали поступать известия о том, что венский двор агитирует в пользу мобилизации части войск государств союза, именно в размере 60 000 человек. План этот сразу не встретил особого сочувствия, но, конечно, царю необходимо было отныне считаться с возможностью, хотя бы в более или менее отдаленном будущем, появления на западной границе империи новой враждебной силы{14}.
   4
   Раздражение и беспокойство австрийского правительства поддерживалось тем, что Николай, как будто согласившийся на эвакуацию, все-таки не хотел никаким торжественным актом оповестить о своем намерении. Да и войска русские все еще окончательно не покидали оккупированной территории. "Княжества не эвакуированы; Россия нам ничего не уступила", - такими словами встретил граф Буоль полковника барона Мантейфеля, прибывшего в Вену из Берлина в качестве особого посланца от короля Фридриха-Вильгельма IV. Буоль хотел, чтобы в Вене собралась конференция представителей Англии, Франции, Австрии и Пруссии и в той или иной форме предъявила России требование окончательно и немедленно эвакуировать княжества{15}. Горчаков изо всех сил противился этому, но, когда Буоль стал грозить Пруссии, что при ее отказе участвовать в конференции три державы соберутся без нее, русский представитель усомнился: стоит ли при таких условиях удерживать Пруссию от участия в конференции? И не окончится ли дело военным союзом Австрии с Англией и Францией, если Пруссия уже не будет на конференции противовесом враждебным России силам?
   Французский посол в Вене Буркнэ и английский - лорд Уэстморлэнд все усиливали энергию и настойчивость в своих переговорах с австрийским правительством.
   В июле и начале августа 1854 г. Буркнэ и Уэстморлэнд не переставали настаивать перед Буолем, чтобы поскорее в Вене собралась конференция четырех держав - Англии, Франции, Австрии и Пруссии - для выработки условий мира. Ни о каком мире ни Наполеон III, ни лорд Эбердин, остававшийся главой британского правительства, конечно, не думали. Наполеон III, как мы знаем, в это самое время торопил маршала Сент-Арно с подготовкой экспедиции из Варны в Крым, а о лорде Эбердине, так долго и так успешно вводившем барона Бруннова в заблуждение своим мнимым русофильством, мы читаем в дневнике Гревиля, этого правдивого летописца английских настроений: "Кларендон сказал, что Эбердин не менее горячо, чем кто бы то ни был, стоял за крымскую экспедицию". Это записано под 4 сентября (н. ст.) 1854 г., т. е. когда союзное войско уже плыло в Крым{16}. Но если так, то зачем Наполеону III и Англии так хотелось в течение всего лета и начала осени созыва этой "мирной" конференции в Вене? Да именно потому, что никакого мира эта конференция не принесла бы, но могла бы ускорить присоединение Австрии к англо-французской коалиции. "Что более важно, это упорство Буркнэ в стремлении добиться конференции и упорство Буоля в стремлении привлечь к этому Пруссию", - пишет Александр Михайлович Горчаков канцлеру Нессельроде 18 июля (н. ст.) 1854 г. Без Пруссии австрийская дипломатия все-таки еще не решалась выступить. В Вене знали, что "за невмешательство в войну против России стоит пока не только Пруссия, но, как показало бамбергское совещание, и весь Германский союз. Что если после войны Николай I круто переменит свою германскую политику и начнет помогать не Австрии, а именно Пруссии в ее стремлении к объединению германских государств? А. М. Горчаков пытался узнать точно, как мыслит прусский посол в Вене Альвенслебен. Но тот хитрил: Пруссии хотелось разом и участвовать в конференции, чтобы своим отказом не раздражать Наполеона III, и вместе с тем устроить так, чтобы ее участие в конференции не обозлило Николая. Поэтому Альвенслебен пустился в глубокомысленные объяснения с Горчаковым: Пруссия может согласиться на участие в конференции, но только затем, чтобы тормозить злокозненные действия на этой конференции трех остальных держав: Англии, Франции, Австрии. Себя самого прусский посол Альвенслебен и предлагал на роль такого тормоза (eine Hemmschuh){17}. Горчакова, впрочем, прусский дипломат не обманул нисколько. "В общем, каким бы корректным и прекрасным ни был Альвенслебен, он боится многих вещей", - пишет канцлеру русский представитель{18}.
   Ждали ответа из Лондона и Парижа на австрийскую ноту об условиях перемирия. Горчаков склонен был считать самую посылку ноты комедией, наперед условленной между Буолем и послами Франции и Англии - Буркнэ и Уэстморлэндом. Для России наступает опасный момент (un moment supr Речь идет о скором полном присоединении Австрии к враждебной коалиции. И Горчаков шлет царю (через формальное, как всегда, посредство канцлера) письмо, являющееся, по его словам, "криком его совести"{19}. Он хочет образумить Петербург, который явно не понимает грозящих России опасностей. Освобождать славян - хорошо, и делать это нужно непременно под нашим знаменем, - все это так, все это превосходно, но не сейчас! Сейчас ничего не выйдет! "Час Турции еще не пробил, и поэтому мы еще осуждены сосуществовать (coexister) с Портой..." "Это будет ненадолго, но в настоящий момент это неизбежно. Мир будет заключен, и [по этому миру] Турция не исчезнет с карты Европы; мир будет менее выгодным, чем те, которые до сих пор мы заключали", он будет необходимой передышкой, перемирием, "tr oblig Венский кабинет не остановится перед войной по вопросу об эвакуации, хотя Франц-Иосиф и очень по этому поводу страдает душевно и считает это "несчастием". Горчаков очень хотел бы, чтобы Россия немедленно, особым актом, обращенным к Австрии и Пруссии, обязалась эвакуировать полностью Дунайские княжества, что она пока сделала лишь фактически, да и то не закончила эвакуации. Желая повлиять на Николая, Горчаков приводит даже такой аргумент: в австрийских владениях, в случае войны с Россией, может вспыхнуть революция. Так неужели же царь захочет вместе с революцией сражаться против австрийского правительства?{20}
   5
   3 августа (н. ст.) Горчаков подает очень тревожный сигнал в Петербург: он узнал "самым секретным путем", что французский министр Друэн де Люис предлагает создать формальный наступательный и оборонительный союз между Францией, Англией, Австрией и Турцией и что Буоль этому плану сочувствует. Этот союз, по мнению Горчакова, имеет целью терроризовать Пруссию, заставить ее примкнуть к этой комбинации и пропустить через свои владения французские войска в Россию, а если она откажется, то "занять военной силой Берлин"{21}. В тот же день 3 августа, когда Горчаков узнал о готовящемся союзе Австрии с Францией, Англией и Турцией, он узнал к концу дня и о том, на каких условиях Франция и Англия согласятся на перемирие и начало переговоров с Россией.
   Для этого обе державы требуют предварительного изъявления со стороны царя согласия на принятие всех тех же, выдвинутых еще весной четырех пунктов: во-первых, пересмотра трактата 1841 г. о проливах; во-вторых, замены русского протектората над княжествами общеевропейской "гарантией"; в-третьих, свободного плавания всех судов по Дунаю; в-четвертых, уничтожения права покровительства отдельных держав своим единоверцам и замены его коллективной гарантией прав всех христианских вероисповеданий в Турции со стороны всех великих держав сообща. Первым сообщил об этом Горчакову прусский посол Альвенслебен, и он же поделился своим впечатлением: Франция в случае принятия этих условий готова идти тотчас на перемирие, но Англия лишь нехотя и колеблясь последует за своей союзницей{22}. Сами по себе все "знаменитые эти четыре пункта" были, с точки зрения Горчакова, приемлемы для царя. Пересмотр трактата 1841 г. о проливах? Но ведь этот трактат "не есть предмет большой нашей нежности", и ведь неизвестно, чем он будет заменен. Свобода плавания по Дунаю? Это тоже для России уступка очень легкая. Общее покровительство всех держав над Молдавией и Валахией вместо исключительно русского? Тоже ничего особенно вредного для России в этом нет. Наконец, общее покровительство всех держав всем христианам? Все-таки не помешает православным обращаться всегда именно к русскому представителю, а не к другим, не к католику французу или австрийцу и не к протестанту-англичанину. Так в чем же дело? Почему и самому Горчакову кажется трудным для царя принять пункты? Потому, во-первых, что Молдавия и Валахия могут попасть во владение Австрии, которая за свое "предательство" получит такую награду, а во-вторых, - потому, что влияние России в Турции и на всем Востоке вообще будет совсем подорвано. Горчаков не говорит еще о третьем подразумеваемом моменте: царь должен будет распроститься со всякой мечтой о проливах...