Глава V. Кампания 1853 г. На Кавказе
   1
   Война на Кавказе велась и в 1853, и в 1854, и в 1855 гг. при очень трудных для России условиях, - и если она ознаменовалась рядом блестящих успехов и в конце концов если именно эти достижения на Кавказе (не одно только взятие Карса) оказали очень большое влияние при мирных переговорах в Париже, то здесь, по всей справедливости, должно поставить это в громадную заслугу не только храбрости и оперативности действующей армии, но и истинно патриотическому, стойкому, мужественному поведению грузинского народа, народа армянского, народа азербайджанского. И для грузин, и для армян, и для Азербайджана эта война с самого начала была как бы продолжением вековой борьбы против беспощадного "наследственного" врага, от которого только Россия могла оградить жизнь, достояние, безопасность населения. Героизм народов Закавказья, принимавших участие в боях, полная готовность к материальным жертвам и к выполнению со всем усердием, часто сверх задания, всех требований военных властей - все это засвидетельствовано почти всеми показаниями современников. От солдат до командиров грузины и армяне живо чувствовали кровную свою заинтересованность и полную с русскими солидарность и моральную ответственность в деле отстаивания своей земли от вторгнувшихся турецких захватчиков. Для Андроникова, для Бебутова борьба на Кавказе являлась точь-в-точь, как, скажем, для казачьего генерала Якова Петровича Бакланова, делом спасения родной земли и родных братьев.
   Среди части образованного слоя Грузии и Армении уже пробудился интерес к русской культуре, к русским писателям, к общественным прогрессивным настроениям, и в Закавказье уже перестали валить все в одну кучу и уже разбирались в том, что, кроме России Николая I, существует еще Россия Пушкина, Гоголя и Белинского и что певец России Лермонтов был и великим певцом Кавказа.
   Грузинское население, прежде всего подвергшееся нападению со стороны турок, сразу же повело себя так, что облегчило в очень серьезной степени дело военной обороны. Для армян в ближайшие годы борьба за Карс была делом тоже жизненно важным, как для грузин - борьба за подступы к Тифлису. И оба народа со вздохом облегчения приняли конечную весть об освобождении от турок первоначально занятой ими части закавказской территории. Боевые заслуги грузинской милиции, как и боевая помощь армян, совершенно бесспорны.
   Основная трудность войны заключалась для России в необъятных размерах ее границ и в необычайно невыгодных и опасных условиях, при которых создавалась дипломатическая обстановка этой войны. Ни один сектор границы не мог считаться обеспеченным от неприятельского нападения, ни один сосед не давал ручательства, что он завтра же не обратится из нейтральной величины в величину открыто враждебную.
   Но, конечно, уже во всяком случае не на Кавказе, граничащем с Турцией и Персией, можно было надеяться найти такой безопасный сектор пограничной линии Российской империи.
   На активную помощь со стороны персов ни Воронцов, ни Петербург не рассчитывали. Шах персидский при переговорах требовал ручательства, что территории в Азиатской Турции, которые он отвоюет, останутся навсегда за ним. Николай полагал, что если только персы не выступят против русских, то ничего больше от них и желать не приходится{1}.
   Николай совсем не понимал опасного положения, в котором оказался Кавказ после формального объявления турками войны России. Узнав о благополучном доставлении Нахимовым и высадке на побережье 13-й дивизии, царь пишет Воронцову, ничуть не разделявшему его оптимизма и очень опасавшемуся за порученный ему край: "Теперь кажется могу я надеяться, что не только тебе даны достаточные способы оборонять край от вторжения турок, но даже к наступательным действиям... тебе уже должно быть известно чрез князя Меншикова, что турки в их сумасшествии объявили нам войну, требуя от князя Горчакова, чтобы немедля очистил Придунайские княжества. Ответ прост и короток: пусть нас выгоняют. По слухам они на сие не отважатся, но будто намерены напасть на тебя, и тут милости просим, будет чем принять и препроводить с подобающей честью" (подчеркнуто царем).
   Николай обнаруживает абсолютное непонимание истинного положения вещей, лишний раз доказывая, что он был именно плац-парадным генералом и никогда не был военным человеком и полководцем. Вот какие невероятные по бессмысленности указания дает он Воронцову: "Выждав первые нападения турок, желаю я, чтобы ты непременно перешел в наступление, направясь на Карс, и овладел оным, равно как и Ардаганом". Ему кажется все это очень легко и просто: "овладеть" Карсом и Ардаганом - а потом, конечно, выждать, "какое впечатление произведет в Царьграде и не образумит ли турок"{2}.
   Это все он писал Воронцову, полному очень тревожных предчувствий и ожидавшему вторжения в Грузию больших турецких сил.
   Грузия, Гурия, Мингрелия, Абхазия, отделенные от империи огромным горным хребтом и неукротимо борющимися за свою самостоятельность горными племенами, прежде всего рисковали подвергнуться нападению многочисленных турецких войск, укрепившихся в Карее, Ардагане и других пунктах неподалеку от русской границы. И совсем неизвестно, почему к началу военных действий оборона южного Кавказа была в самом неудовлетворительном состоянии. Наместник Кавказа М. С. Воронцов настойчиво требовал войск. Он уже в 1853 г. почти не сомневался, что англичане и французы войдут в Черное море, и считал это катастрофой для Кавказского побережья. Очень неспокоен он был, получая донесения о накоплении турецких сил на самой границе в Карее и Батуме, и просил Меншикова усилить эскадру, крейсирующую у кавказских берегов{3}.
   Начальник морского штаба Черноморского флота Корнилов только 28 сентября (10 октября) 1853 г. получил приказ Меншикова уведомить вице-адмирала Серебрякова, находившегося у восточного берега Черного моря, что "решение восточного вопроса клонится более к войне, чем к миру, и к войне со стороны турок наступательной", а потому надлежит усилить бдительность{4}.
   Немедленно в страшной опасности оказались слабые посты, разбросанные по восточному побережью Черного моря от поста Св. Николая (у самой турецкой границы) до Поти и поселка Редут. В Редуте стояла одна рота, там был значительный склад артиллерийских припасов. Поти охранялся ничтожной командой в 40 человек, а между тем там были "две каменные, очень хорошо сохранившиеся крепости". На посту Св. Николая был склад с 3 тысячами четвертей муки, а охраняло его тоже лишь несколько десятков человек. Просто бросить все эти места и уйти в глубь страны было жаль, не хотелось оставлять туркам все эти ценности{5}. Об этом было в свое время донесено наместнику Кавказа, князю М. С. Воронцову, но долго не знали, как поступить. Усилить крейсировку возле абхазского берега, как просил вице-адмирал Серебряков, путем присылки для этой цели подкрепления из Севастополя Меншиков не нашел возможным и отказал{6}.
   Блестящее выполнение Нахимовым в сентябре 1853 г. дела перевозки из Крыма и высадки на Кавказе войск 13-й дивизии сразу меняло, казалось, положение вещей. "С великою радостью узнал я о благоприятном прибытии на Кавказ 13-й дивизии", - писал Николай Воронцову. Царь предвидел нападение турок из Батума, где стояли большие турецкие силы, на Абхазию и признавал "эту сторону нашей границы за слабейшую, ибо ни Николаевский редут, ни Поти, не суть преграды предприимчивому неприятелю". Царь требует от Воронцова контрнаступления: "...желаю я, чтобы ты непременно перешел в наступление, направясь на Карс, и овладел оным, равно как и Ардаганом"{7}. Но это легче было приказать, чем выполнить.
   Около 5 тысяч турок было отправлено морем из Батума на плоскодонных судах к посту Св. Николая, где оказался ничтожный отряд в составе двух неполных рот с двумя орудиями. Отряд защищался отчаянно и почти весь был вырезан в ночь на 16(28) октября. Спаслось лишь несколько человек. К несчастью, среди турецких войск, взявших пост Св. Николая, находились башибузуки, с которыми их собственное начальство не могло справиться. При письме Меншикова великому князю Константину была приложена выписка из письма, отправленного из Сухума, от 3 ноября 1853 г. Вот ее содержание: "При взятии крепости Св. Николая турки неистовствовали страшным образом. Они распяли таможенного чиновника и потом стреляли в него в цель; священнику отпилили голову; лекаря запытали, допрашивая, куда он спрятал деньги, перерезали женщин и детей и, наконец, у одной беременной женщины вырезали уже живого ребенка и тут же на глазах еще живой матери резали его по кускам"{8}.
   В середине ноября 1853 г., когда известие о захвате поста Св. Николая, стратегическое значение которого было донельзя раздуто враждебной России прессой, распространилось по Европе, оно произвело тем большее впечатление, что почти совпало с тоже крайне преувеличенными и приукрашенными известиями о русской неудаче на Дунае, под Ольтеницей{9}.
   Вслед за потерей поста Св. Николая русские войска испытали еще неудачу 2(14) ноября 1853 г. под Баяндуром, недалеко от Александрополя. Здесь главные силы турок напали на небольшой посланный на разведки русский отряд, меньший, чем турецкая часть.
   Но на этом и окончились турецкие успехи на Кавказе в 1853 г. Армия Али-паши (18-20 тысяч человек) вышла из Карса, направляясь навстречу семитысячному отряду князя Андроникова.
   Генерал-лейтенант Андроников подошел к Ахалцыху 12(24) ноября 1853 г., и уже первая рекогносцировка убедила его, что турки заняли очень сильную и укрепленную завалами и батареями позицию. А лазутчики доносили, что к неприятелю подходят новые и новые подкрепления из Карса, Ардагана и Аджара.
   Андроников решил, что ему нельзя терять времени при подобных обстоятельствах.
   14(26) ноября, еще перед восходом солнца, начался артиллерийский бой, на который турецкие батареи энергично отвечали. Эта артиллерийская дуэль длилась пять часов без перерыва. К 11 1/2 часам утра Андроников убедился, что артиллерией упорства противника не сломить. Он решился на штурм и, следовательно, на штыковой бой. Дело приступа осложнялось тем, что город защищала отчасти и довольно глубокая река Пасхов-Чай. "Пехота наша под ближайшими картечными выстрелами всей неприятельской артиллерии и под батальным непрерывным ружейным огнем переправлялась через реку по грудь в воде. Приступ был так стремителен и единодушен, что неприятель при всей упорной защите должен был уступить, и первый шаг к отступлению был началом окончательного его поражения и совершенного расстройства", - доносил на следующий день Андроников.
   В разгар рукопашного боя между переправившимися через реку русскими частями и турками на оставшуюся еще русскую часть на другом (левом) берегу Пасхов-Чая напал внезапно показавшийся из гор довольно сильный турецкий отряд, но шесть казачьих сотен и вспомогательный отряд обратили его в бегство после упорного боя. Ружейная перестрелка и преследование бежавших в горы остатков ахалцыхского гарнизона длились около четырех часов. К вечеру все было кончено. "С закатом солнца прекратился бой по неимению противников", - гласит донесение{10}.
   Что у Андроникова было по крайней мере в два с половиной раза меньше войск, чем у турок, вторгшихся в русские пределы и действовавших между Кутаисом и Ахалцыхом, с одной стороны, и между Тифлисом и Кутаисом - с другой, это явствует из тайного донесения, полученного французским послом генералом Кастельбажаком от одного из его агентов на Кавказе. Это донесение, перехваченное и попавшее в русские руки, не было подписано, но по догадке русских властей оно принадлежало авторству некоего Гейерта. На рукописи приписано: "Аноним, то есть Гейерт" (anonyme с. a. d. Heyert).
   В этом донесении передается, что турки вторглись в количестве 20 тысяч человек, а у князя Андроникова - отряд в 8 тысяч{11}. Аноним передает в виде слуха также о движении Шамиля с 14 тысячами горцев на Закаталу и о занятии им Закаталы (в 25 километрах от Телавского укрепления, а Телава находится в 80 километрах от Тифлиса). Аноним пишет из Тифлиса 21 ноября, но еще не знает о Башкадыкларе.
   2
   Между тем главный триумф в кавказской кампании 1853 г. ждал русскую армию впереди. Большой турецкий корпус, тот самый, который одержал победу над князем Орбельяни под Баяндуром, спустя несколько дней ушел со своих позиций, уклоняясь от боя с генералом Бебутовым, появившимся перед Баяндуром.
   Уже с 14(26) ноября князь Бебутов, не ослабляя преследования, шел за турками, быстро отступавшими от Баяндура к Карсу. Не имея надежды догнать эту армию до Карса, Бебутов 17(29) ноября остановился. Но преследуемый турецкий корпус не вошел в Карс, а тоже остановился и немедленно стал укреплять свой лагерь и передние позиции перед лагерем около селения Башкадыклара, уже на турецкой территории. Узнав об этом, Бебутов немедленно двинулся туда, велел войскам взять с собой провианта на пять дней, спирту по четыре порции (на человека), зернового фуража на пять дней и порожние повозки для больных и раненых. Утром 19 ноября (1 декабря) 1853 г. русские подошли к неприятелю, и Бебутов видел с горы, что турки не только продолжают стоять на месте (пошли перед этим слухи об их дальнейшем отступлении), но что вышли из своего лагеря и стоят в полной боевой готовности.
   В полдень началась артиллерийская перестрелка. С русской стороны шла пальба из 16 орудий (половина всей имевшейся при отряде артиллерии), с турецкой - не менее чем из 20. Одновременно Бебутов приказал генерал-майору Багратиону-Мухранскому (родственнику знаменитого измаильского и бородинского героя Петра Ивановича) с четырьмя батальонами гренадер и карабинеров обойти турок с их правого фланга и ударить в штыки. Турками командовал анатолийский сераскир Ахмет-паша, дельный и храбрый воин, и сражались турки очень стойко, но не выдержали штыкового боя, правый фланг смешался и сильно подался назад, а в это время как раз подоспели два дивизиона русских драгун и бросились на уже расстроенный правый турецкий фланг, тесня его по направлению к левому флангу. Турки в это самое время повели контратаку против русского правого фланга, и князю Чавчавадзе, там командовавшему, приходилось упорно и долго отбивать повторные атаки курдской и регулярной турецкой кавалерии.
   В третьем часу дня началось общее отступление турецкой армии, местами обратившейся в бегство. Полный разгром и уничтожение турок были предотвращены действиями прикрывавшей их отступление курдской и регулярной турецкой кавалерии. Русские войска сражались так, что изумляли своих начальников. Грузины были особенно озлоблены зверскими поступками неприятеля в самом начале войны. "Поведение вверенных мне войск в этом кровопролитном сражении заслуживает наивысшую похвалу, - доносил Бебутов князю Воронцову о сражении при Башкадыкларе, - не упоминая о многих отдельных подвигах разных частей войск, я докладываю вашей светлости только, что отряд русских войск из семи тысяч человек пехоты, 2800 кавалерии, при 32 орудиях нанес в этот день турецкому корпусу из двадцати тысяч регулярной пехоты, четырех тысяч регулярной кавалерии и более двенадцати тысяч куртин (курдов. - Е. Т.) и другой милиции при 42-46 орудиях совершенное поражение, отбил у неприятеля 24 орудия и обратил (его. - Е. Т.) в поспешное бегство"{12}. Русские потеряли убитыми и ранеными в этот день около 1100 человек, контуженными - 166. Турецкие потери людьми были значительно больше. Одних только тел, оставленных на поле битвы, оказалось около полутора тысяч. Весь лагерь с палатками, множество оружия, ранцев, шинелей остались в руках русских. Потери турок, по последовавшим подсчетам, превышали 6 тысяч человек.
   Позднейшие свидетельства признают более высокую цифру русских потерь под Башкадыкларом и дают некоторые дополнительные детали об этой решительной русской победе: "Кроме двадцати четырех орудий, взято много снарядов, но за отсутствием дорог нельзя было всего увезти. У нас 1500 чел. выбывших из строя, из них раненых 800. Багговут был героем дела". Тут - во французском письме вставлены по-русски слова Багговута: "Как пожарная труба, я обливал их картечью". При четырнадцатом турецком орудии, взятом войсками Багговута, "оказались поляки, которые в своем отчаянии перед тем, как умереть, бросали руками снаряды в голову нашим драгунам". Вообще польские эмигранты "превосходно защищались. и почти все были перебиты". "Турецкая артиллерия прекрасно оборудована", почти весь материал - английский. Рукопашный бой был ожесточенным, пощады в схватке не было никому. Но мельком в нескольких словах рассказан и такой случай: "Один турок, очень тяжело раненный, лежал рядом с одним из наших гренадер, которому оторвало руку. Явился хирург, чтобы помочь нашему гренадеру", - и дальше вставлена во французский текст письма русская фраза гренадера: "Нет, помогите турку, он хуже меня ранен"{13}.
   Следует непременно принять к сведению, что эта коротенькая, но блестящая осенняя кампания на Кавказе сыграла свою значительную роль в развитии дальнейших событий. Вместе с Синопской победой эта кавказская кампания породила новый прилив оптимизма и бодрости у царя, уже начинавшего несколько теряться. Кавказ казался после Башкадыклара надолго обеспеченным. Руки на Дунае были теперь развязаны. Так по крайней мере казалось. Ликование при дворе и в высшем свете было большое. "Нахимов, Бебутов - победы-близнецы!"восклицал князь П. А. Вяземский. После Башкадыклара и Синопа имя Нахимова прогремело одновременно с именем Бебутова и затмило его.
   Но еще более серьезное значение имели победы Андроникова и Бебутова для происходившей зимой 1853/54 г. дипломатической борьбы. Ведь сражение под Башкадыкларом произошло 19 ноября (1 декабря), т. е. спустя ровно двадцать четыре часа после того, как Нахимов пустил ко дну турецкий флот. Оба известия распространились в Европе почти одновременно, и вопрос перед английским кабинетом и перед французским императором встал в совершенно отчетливом виде. Турция никак не может не только справиться с Россией, но и просто охранить от нее свое существование. Ахалцых и Башкадыклар были, в сущности, боевыми встречами, где на каждого русского солдата приходилось в среднем три турецких, и оба раза дело окончилось страшным разгромом и бегством турецкой армии. Впечатление от раздутых английской и французской печатью турецких "побед" при Ольтенице и Четати сразу было уничтожено.
   Значит, необходимо немедленное вмешательство для спасения Турции. Такой вывод был сделан окончательно в Лондоне и Париже в середине декабря 1853 г., когда пришли подробности о Синопском бое: они оказались не менее убийственными для престижа морских сил Турции, чем Башкадыклар для престижа ее сухопутной армии.
   Рассмотрим теперь, каково было положение дел на фронте дипломатической борьбы с момента вторжения русских войск в Молдавию и Валахию до той поры, когда известия о Башкадыкларе, а затем о Синопе облетели Европу.
   Глава VI. Европейская дипломатия и Россия от начала оккупации Дунайских княжеств до Синопской победы (Июль - декабрь 1853 г.)
   1
   Расстановка сил в дипломатической борьбе, развернувшейся в течение второй половины 1853 г., и мотивы, руководившие главными участниками этой борьбы, настолько выяснились, что мирный исход возникшего затяжного конфликта буквально с каждым месяцем становился все более и более проблематичным.
   Николай I по-прежнему или даже более прежнего был убежден, что отныне, после вступления русских войск в княжества, у него в руках судьбы Турции. Либо Турция примет без изменений или с совсем незначительными изменениями ультимативную ноту, предъявленную Меншиковым, и тогда уже самый этот факт подчинения будет началом могущественнейшего влияния царя на всю внутреннюю и внешнюю политику Оттоманской державы, либо Турция предпочтет войну и тогда ей - конец. Поэтому все усилия русской дипломатии должны быть направлены к тому, чтобы удержать Англию и Францию от вмешательства в пользу Турции.
   Но чем больше укреплялся Николай в этой своей идее, тем больше, конечно, возрастало сопротивление обеих западных держав. После занятия Молдавии и Валахии в Лондоне стало окончательно брать перевес и в кабинете и в парламенте мнение, что без войны не обойтись и что царь решил без Англии исполнить то дело разрушения Оттоманской империи, которое он в январе и феврале 1853 г. предлагал англичанам выполнить вместе с ними на началах соглашения. После всего раньше сказанного незачем повторять, почему для правящих классов Англии казалось недопустимым и в экономическом и в политическом отношениях отдавать Турцию под фактическую власть царя. Вопрос был лишь о методе борьбы: премьеру Эбердину еще некоторое время продолжало казаться, что можно обойтись без войны; Пальмерстону, Кларендону, Джону Росселю война стала уже с осени 1853 г. казаться неизбежной. Во всяком случае, и с точки зрения воинственной группы кабинета, миролюбивые заверения и беседы Эбердина с Брунновым представлялись, по существу дела, даже полезными: это усыпляло внимание царя и толкало его на поспешные и неосторожные решения. Громадную поддержку воинственной группе британского кабинета оказывал с каждым днем все больше и больше император французов: для Англии представлялся драгоценнейший, неповторимый случай вести войну против России при помощи французской армии.
   Что касается Наполеона III, то в конце 1853 г. еще больше, чем в начале, тесный военный союз с Англией, только и мыслимый для подготовки и ведения войны против России, казался огромным дипломатическим выигрышем, могучим укреплением политического будущего династии Бонапартов. Союз с Англией уже наперед мог обезвредить всякую попытку воскрешения союза России с Австрией и Пруссией против Франции. Война при сложившейся конъюнктуре сулила французам большую победу, а эта победа имела колоссальное значение не только с внешнеполитической точки зрения, но и с точки зрения внутренней политики. Гром великой победы над царем мог заставить забыть и клятвопреступление принца-президента 2 декабря 1851 г., и варварское кровопролитие 4 декабря, и не менее варварскую расправу с республиканцами в провинции. Для Наполеона III именно война, и только война давала все эти нужные результаты.
   Австрия колебалась и не решалась. Франц-Иосиф во второй половине 1853 г. после вступления русских войск в Молдавию и Валахию некоторое время боялся Николая больше, чем тот боялся Наполеона III. Но чем нерешительнее и неудачнее действовал Горчаков, руководимый Паскевичем, в Дунайских княжествах, тем меньше становился страх Франца-Иосифа и его министра иностранных дел Буоля перед Николаем I, а чем более неприкрыто и часто французская дипломатия путала австрийское правительство перспективой потери Ломбардии и Венеции, тем больше возрастал страх перед Наполеоном III, который мог натравить Сардинское королевство на Австрию, обещав свою военную помощь. Боялся Франц-Иосиф и окончательного внедрения русских в Молдавии и Валахии. Ему в самом деле в 1853 г. хотелось мирного окончания конфликта. Но не в его власти было добиться этого результата.
   При таких условиях дипломатическая игра велась ее участниками, даже вовсе не боявшимися войны, - Николаем I и Наполеоном III, - так, чтобы дать себе время подготовиться как должно, а вместе с тем чтобы, по возможности, свалить вину в инициативе и в агрессии на противника. А те, кто считал более выгодным мир, довольно скоро начали убеждаться, что их желание неисполнимо. Эбердин без всякого труда, когда настало время, перешел с мирной позиции на позицию воинственной группы своего кабинета. А Франц-Иосиф и Буоль старались оттянуть дело, пока была хоть какая-нибудь возможность не говорить ни да, ни нет и не делать рокового выбора.
   2
   После этих предварительных замечаний обратимся к тому, как рисуют нам документы последовательную картину сложной дипломатической борьбы. Мы видели, что перед самым вторжением русских войск в Молдавию и Валахию налицо было два проекта улажения русско-турецкого конфликта: "конвенция" Эбердина, в сущности повторившая с некоторыми оговорками последнюю ноту Меншикова, и "проект Буркнэ", по которому Турция подписывалась под основными требованиями царя, а царь давал в той или иной форме заверение, что он не воспользуется этими уступками Турции для нарушения независимости Оттоманской державы. Оба проекта очень скоро провалились.
   Начавшаяся фактически оккупация Дунайских княжеств вызвала в английском правительстве определенное убеждение, что план завоевания Турции, известный Англии из собственных признаний царя, сделанных в январе 1853 г. Гамильтону Сеймуру, начал логически осуществляться с пограничных, ближайших к русским пределам областей Оттоманской империи. Один лишь лорд Эбердин "остается непоколебимым в своем доверии" к Николаю. Так по крайней мере кажется барону Бруннову. "Я не должен скрывать от вас, господин канцлер, что английский кабинет ничуть не успокоен насчет намерений России. За исключением главы кабинета, который остается непоколебим в своем доверии к императору (Николаю. - Е. Т.), всеми остальными членами совета министров овладела боязнь, что Турция падет под смертельным ударом, который решил ей нанести наш августейший повелитель. По их мнению, наши войска входят в княжества, чтобы уж там и остаться. Лето пройдет в переговорах, которые ни к чему не приведут. Осень и зима будут употреблены на то, чтобы организовать наши силы к нападению. В промежутке в Турции вспыхнут восстания, возбуждению которых мы не будем чужды. Будущей весной наша армия перейдет через Дунай, чтобы пойти на Константинополь, завоевание которого и составляет единственную цель нашей политики. Таков решительный план, который нам приписывается. Ваше превосходительство поймете, облегчает ли подобная озабоченность умов задачу мирного улажения дела".