Тарле Евгений Викторович. Крымская война

   Александр II в последние годы жизни отца приобщался время от времени к делам внутренней политики, к обсуждению чисто военных вопросов, как организационных, так и стратегических, связанных с ведением враждебных действий против неприятеля. Но дипломатия его не касалась, да и интереса к ней особенно он никогда не обнаруживал. И вот теперь ему приходилось безотлагательно решать грозную проблему: поднять перчатку, брошенную Австрией, и продолжать войну или подчиниться ультиматуму.
   Смелости мысли в этой всегда чуждой ему дипломатической области у Александра никогда не было. Его, по существу дела, нелепое заявление, сделанное после смерти отца (о том, что он будет верен принципам Священного союза), вовсе не знаменовало, что он хочет быть каким-то Дон Кихотом и перед лицом вполне определенных неприятельских актов австрийского правительства все-таки будет цепляться за давным-давно выветрившиеся и без остатка исчезнувшие "союзные" отношения с Австрией, которая заключила 2 декабря 1854 г. тесный договор с Наполеоном III, и с Пруссией, которая не сегодня-завтра могла последовать ее примеру. Александр II повторял эти ставшие бессмыслицей слова лишь потому, что продолжал ассоциировать со словами "Священный союз" идею надежной защиты монархических начал от революционной гидры, угрожающей тронам и алтарям. Это, конечно, не помешало царю с полной готовностью отнестись к обозначившемуся после падения Севастополя желанию Наполеона III завязать негласные переговоры. Александр II хотел мира, войну считал проигранной и полагал, что долгое упорство в защите Севастополя и было одной из главных причин проигрыша всей кампании.
   Впоследствии Александр II имел случай в точности высказать свою мысль о Крымской кампании. Дело было в 1865 г., когда царь, проездом из Парижа в Ниццу, остановился на несколько часов в Лионе и здесь встретился с маршалом Канробером, который с начала октября 1854 г. до мая 1855 г. был главнокомандующим французской армии под Севастополем. Александр II сказал Канроберу, что незачем было русским так ожесточенно защищать Севастополь, потому что если бы они сразу же его отдали, то сохранили бы в полной неприкосновенности все средства защиты, и обладание Севастополем ничуть не подвинуло бы французов и англичан к победе. Царь приписал русскую неудачу главным образом трудностям, при русском бездорожье, доставлять по ужасной грязи и по снежным сугробам продовольствие и боеприпасы из центра империи в Севастополь. А союзники, напротив, благодаря полному владычеству на море имели постоянный и обильный подвоз.
   2
   20 декабря 1855 г. (1 января 1856 г.) Александр II велел явиться в Зимний дворец канцлеру Нессельроде, графу Павлу Киселеву, князю М. С. Воронцову, графу А. Ф. Орлову и графу Блудову. Заседание было открыто царем, поставившим вопрос так. Австрия настойчиво предлагает принять в качестве прелиминарных условий пять пунктов, после чего начнутся мирные переговоры. В случае отказа есть основание опасаться, что Австрия объявит России войну и примкнет к коалиции. Что делать? Поставив вопрос, Александр II приказал графу Нессельроде прочесть приготовленную им записку. В своей записке Нессельроде определенно заявлял, что продолжение войны ни к чему хорошему для России не приведет, что условия после кампании 1856 г. станут еще более жесткими и что нужно мириться, но можно постараться отделаться от опасного пятого пункта, по которому члены будущей мирной конференции могут "в интересах Европы" возбуждать новые вопросы, не предусмотренные первыми четырьмя пунктами. Граф П. Д. Киселев вполне присоединился к Нессельроде. Он прибавил, что новое напряжение, которое потребуется от России, серьезно подорвет ее финансы и экономическое ее положение и может стать опасным для целости империи. В таком же духе высказались и А. Ф. Орлов и прочие члены совещания. С особенной решительностью и убежденностью говорил старый граф Воронцов, считавший новую кампанию против усилившейся коалиции в высшей степени трудным и бесцельным предприятием. Горячую речь против всяких уступок произнес Д. Н. Блудов. Он находился под большим влиянием своей дочери, придворной славянофилки Антонины Дмитриевны, которая с полным непониманием политической ситуации соединяла необычайно азартно высказываемую уверенность в возможности, при должной настойчивости, разгромить всех супостатов и потом объединить славянский мир под русским двуглавым орлом. Испытания 1854-1855 гг. сделали ее сдержаннее, и после смерти Николая она высказывалась уже не так категорически, как прежде. Но все-таки и она, а под ее влиянием и старый граф, отец ее, еще сохраняли многое из недавних иллюзий. Блудов считал, что честь России не позволяет ей согласиться на австрийские пять пунктов, что с Россией союзники и Австрия разговаривают так, как разбойники, напавшие в лесу на одинокого путника, и т. д.
   Орлов, Киселев и Воронцов жестоко напали на Блудова. Они заявили ему, что государь их созвал не затем, чтобы выслушивать не имеющие практического значения разные сравнения и фразы, но затем, чтобы узнать их мнение: воевать или кончить войну? Киселев обратил внимание на то, что в случае проигрыша новой кампании Россия может лишиться Финляндии, Кавказа и Польши. Совещание решительно высказалось против Блудова. Решено было ответить, что Россия принимает четыре пункта, но пятый отвергает, а также отвергает всякое урезывание своей территории.
   30 декабря 1855 г. (11 января 1856 г. ) в Вене А. М. Горчаков сообщил этот ответ графу Буолю. Но тот прямо заявил, что он даже и не перешлет этот ответ в Париж и Лондон, так как там его все равно не примут. Вместе с тем он сообщил о решении Франца-Иосифа: если Россия не примет всех пяти пунктов без оговорок, то Австрия объявляет ей войну. Окончательного ответа граф Буоль будет ждать через шесть дней.
   Но на этот раз граф Блудов только горестно сострил, повторив фразу министра Людовика XV после Семилетней войны: если мы не умели как следует вести войну, то остается заключить мир. Это повторялось некоторое время в петербургских салонах, но, конечно, на решающем совещании во дворце ни малейшего впечатления не произвело. Даже если бы граф Блудов имел и очень большой вес при дворе, - а он не имел никакого веса сравнительно с Орловым или Воронцовым, - то и тогда при сложившихся обстоятельствах его мнение никак не могло бы возобладать. Дело было решено бесповоротно.
   3
   3(15) января 1856 г. Александр II приказал явиться в Зимний дворец к 8 часам вечера следующим лицам: князю Воронцову, графам Орлову, Киселеву, Блудову, военному министру князю Долгорукову, великому князю Константину, графу Нессельроде и Мейендорфу. Петр Казимирович Мейендорф, приглашенный в качестве бывшего русского посла в Вене и знатока австрийских дел, оставил сравнительно полное описание того, что происходило в Зимнем дворце на этом историческом заседании. Протоколов не велось. Это совещание в общем было довольно близким повторением предыдущего.
   Вопрос был поставлен так. Австрия предлагает принять пять условий, ею предъявленных. Если русское правительство откажется или не изъявит своего согласия до 6(18) января, то австрийскому послу Эстергази предписывается потребовать паспорта и прервать дипломатические отношения между Австрией и Россией.
   Сообщив об этом, царь предоставил слово канцлеру графу Нессельроде. Нессельроде категорически высказался за принятие австрийских предложений. Основания он привел следующие: чем дольше будет длиться война, тем больше будет возрастать число врагов, выступающих против России; шансов на победу нет никаких. Если Австрия примкнет к коалиции, то новые условия, на которых Россия сможет заключить мир, будут хуже предъявленных теперь. Нессельроде напомнил, что и без того союзники не очень охотно согласились с австрийским ультиматумом, считая его слишком мягким. После Нессельроде слово взял князь Воронцов. Старый наместник Кавказа признал условия тягостными для России, но тоже считал, что нет никаких шансов добиться лучших, продолжая войну. А это продолжение потребует огромных жертв и затрат, быть может, потери Польши и Финляндии, полного финансового истощения. Лучше принять мир сейчас, чем быть к нему насильно вынужденными впоследствии.
   Третьим выступил граф Орлов. Орлов знал, кто его будет слушать; он знал, что Блудовы, отец и дочь, стараются повлиять на императора и императрицу, передавая им о настроениях в патриотических кругах и убеждая не соглашаться на мир. Поэтому, конечно, Орлов сразу же обрушился на "злонамеренных или невежественных людей", которые представляют возражения против мира. Никакого внимания, по мнению графа Алексея Федоровича, эти возражения не заслуживают. "Масса населения, утомленная жертвами, которых требует война, с радостью примет известие о мире". Правительство не должно ничуть заботиться о разглагольствованиях и возгласах публики (des criailleries du public, - все совещание велось на французском языке). Орлов обращал внимание собрания на то, что ведь еще и полустолетия нет, как Польша и Финляндия вошли в состав Российской империи, что они вовсе еще не так прочно срослись с Россией, и не известно, как на них повлияет дальнейшее возможное расширение военных действий союзников. "По сравнению с такими опасностями, жертвы, которых у нас теперь требуют, ничтожны, минимальны (minimes), и на них должно согласиться". После Орлова высказался несомненно граф Киселев, хотя в письме Мейендорфа, которое я положил тут в основу рассказа о совещании, ничего о выступлении Киселева не говорится, а Петр Казимирович сразу же переходит к своему собственному высказыванию. Но в своей речи Мейендорф, хоть и бегло, ссылается на слова Киселева, и мы узнаем, что Киселев тоже высказался за мир, черпая свою аргументацию в фактах, относящихся к внутреннему положению России. Мейендорф вполне согласен с Киселевым и с ударением говорит о том, что "война неизбежно ведет нас к банкротству". Дефицит огромен, во многих губерниях не хватает рук для сельского хозяйства. Если Россия будет упорствовать в продолжении войны, то она дойдет до такой слабости, до какой дошла Австрия после наполеоновских войн или Швеция после истощивших ее войн Карла XII. Так же точно, как граф Орлов, Мейендорф утверждает, что условия мира, предлагаемые России, нисколько не помешают развитию ее экономических ресурсов, нисколько не повредят ей в будущем, и совершенно очевидно, что через несколько лет Россия будет так же сильна, как была до войны, и будет тогда в состоянии сделать то, что при нынешних обстоятельствах невозможно. "Император меня одобрил", - говорит Мейендорф{1}. Но он не приводит выступления графа Блудова, которое известно нам из других свидетельств.
   4
   Историческое заседание в Зимнем дворце стало тотчас же известно в широких кругах общества. Дознались, кто именно выступал и о чем говорил.
   Славянофилы были раздражены до крайности. Они обвиняли уже не только Нессельроде, но и всю придворную аристократию в трусости и предательстве. И больше всего обрушивались на М. С. Воронцова.
   "По Москве ходят письма князя Воронцова, который с чего-то вообразил, что он пользуется авторитетом в России, и особенно в Москве. Он поучает нас, как мы должны радоваться миру, и всех, недовольных им, заранее клеймит именем преступных глупцов. Письма писаны для распространения в публике, за что как следует публика порядочно его отделывает, вспоминая пророческие стихи поэта, и заканчивает их стихом: и вот он целый наконец...{2} Говорят, что они умеют сочувствовать тяжкому положению и невольному согласию царя, но умеют также презирать подлецов, которые, валяясь в ногах, испрашивали согласия на мир. Продолжение войны угрожало их карману и в России и в Англии, родственной им по деньгам, духу и крови. Но черт с ними"{3}.
   Конечно, писавший это своему сыну старик Аксаков знал уже и о том, что при первых слухах о мире А. О. Смирнова перестала либеральничать, порвала сношения с И. С. Аксаковым и вообще успокоилась и воспрянула духом.
   Но не все разделяли страхи перед продолжением войны и диктуемое ими миролюбие А. О. Смирновой. При дворе раздавались и иные голоса. "Я в состоянии полного отчаяния. Сегодня на выходе все громко повторяли, что скоро будет заключен мир, что император согласился принять предложения Австрии. Вчера в городе говорили, что Эстергази покидает Петербург, вследствие несогласия Австрии на наши контрпредложения, а сегодня только и речи, что о мире. Это объясняет мне состояние раздражения, в котором был император эти дни; быть может, его мучила совесть за то, что он уступил и подписался под позором России", - писала в своем дневнике очень влиятельная при новом дворе фрейлина Тютчева 6(18) января 1856 г. В те дни она была не одинока. "Уже вчера в городе разнесся слух, что мы соглашаемся на мир на унизительных основах австрийских предложений... Я не могу повторить всего, что я слышала в течение дня. Мужчины плакали от стыда". Тютчева не выдержала и пошла к императрице Марии Александровне, жене Александра II. "Она мне сказала, что им это тоже очень много стоит, но что Россия в настоящее время не в состоянии продолжать войну. Я ей возразила то, что повторяют все, что министр финансов и военный министр невежды, что нужно попробовать других людей, прежде чем отчаяться в чести России". Из этого разговора, происходившего 8(20) января, Тютчева вынесла лишь убеждение, что Мария Александровна "или святая, или деревяшка!". Поразмыслив, взволнованная фрейлина, очевидно, признала первый вариант, потому что решилась возобновить этот разговор с царицей. Тютчеву, впрочем, подбивал к такому настойчивому образу действий князь Петр Вяземский, который надеялся как-нибудь еще повлиять на императора. "Вы можете сослаться на мой авторитет; подо всем, что вы скажете, я подписываюсь", - так он напутствовал Тютчеву.
   На этот раз, 11(23) января, Анна Федоровна решила говорить энергичнее. "Я твердо решила не молчать ни о чем... Я ей сказала, что все в отчаянии говорят, что императору дали, вероятно, наркотическое средство, чтобы заставить его подписать такие позорные для России условия, и это после того, как он четыре раза их отвергал самым решительным образом, о чем гремели все газеты в Европе. Я ей рассказала, как вчера в русском театре, где давали "Дмитрия Донского", в ту минуту, когда произносились слова: "Ах, лучше смерть в бою, чем мир принять бесчестный!", вся зала разразилась громом рукоплесканий и кликами, так что актеры принуждены были прервать на время игру... освистали актера, изображавшего в этой пьесе того, кто советовал заключить мир. Вот настоящая общественная демонстрация!" Тютчева, все усиливая тон, стала говорить, "до какой степени опасна эта игра по тому глубоко неприязненному чувству, которое она создает в стране по отношению к императору". Императрица возразила, что воевать дальше было невозможно. Крайне интересно продолжение этого разговора,. подтверждающее нам, что все-таки в борьбе двух мнений настроения Смирновой в придворной аристократии явно преобладали над патриотическими чувствами Тютчевой: "Почему люди, которые отстаивали этот мир, вместо того чтобы испытывать. стыд и унижение от позора страны, принимают торжествующий и сияющий вид, как будто они одержали победу над страной? Почему они бросают в лицо насмешку и оскорбление тем, кто оплакивает позор родины? Почему князь Долгорукий в вашем салоне, подходя к графине Разумовской, говорит ей с радостным видом: "Поздравляю вас, графиня, весной вы будете в Париже?" Почему граф Нессельроде за обедом говорил итальянскому певцу Лаблаш: "Поздравим друг друга, мы поедем в этом году к вам есть макароны"?" Эти яростные и горестные нападки, срывающиеся с уст заведомо преданнейшей и любящей женщины, взволновали императрицу. "Наше несчастье в том, - сказала она Тютчевой, - что мы не можем сказать стране, что эта война была начата нелепым образом, благодаря бестактному и незаконному поступку, - занятию княжеств, что война велась дурно, что страна не была к ней подготовлена, что не было ни оружия, ни снарядов, что все отрасли администрации плохо организованы, что наши финансы истощены, что наша политика уже давно была на ложном пути и что все это привело нас к тому положению, в котором мы теперь находимся. Мы ничего не можем сказать, мы можем только молчать..."{4} Александр знал о борьбе двух настроений и не хотел занимать слишком вызывающей позиции. Ходили слухи, что граф Орлов советовал арестовать вожаков демонстрации в театре во время представления "Дмитрия Донского", но царь ответил: "За что бы вы их арестовали? разве только за то, что они пошли в театр в такое тяжелое время?"{5}
   Но все же Вера Федоровна Вяземская боялась и за Тютчеву и за своего мужа, князя Петра Андреевича, когда предостерегала смелую фрейлину: "Умоляю вас, будьте осторожны и не выдавайте своей точки зрения при дворе, - это могло бы повредить вам и всем тем, с кем вы близки". Больше таких разговоров с царицей Тютчева уже не вела.
   Не зная еще ничего точного, Иван Аксаков, по-видимому, терялся. Мир он считал позорным, войну - безнадежной. Единственным утешением ему казался засвидетельствованный перед всем миром полный провал системы покойного императора. Вот что писал он родителям в конце января 1856 г.:
   "Позорный мир не состоится, вновь начнется война, война вялая, томительная, бестолковая. Какими тяжкими испытаниями ведет бог Россию к самосознанию, к уразумению источника бед и зол, ее терзающих". "...Ратники радовались известию о мире, но когда им объясняется, что он куплен ценою позорных уступок, так они говорят, что им и воротиться-то будет стыдно, что их в России на смех поднимут... Но все в порядке вещей: необходимо, чтоб позорилась правительственная Россия, чтобы обличилась вполне; было бы несправедливо и нелогично, если бы вышло иначе"{6}.
   5
   Когда конгресс уже подходил к концу, второй русский уполномоченный, барон Бруннов, в интимном письме к канцлеру Нессельроде сообщил "очень конфиденциальные данные, которые получил от Валевского". Эти данные имеют, бесспорно, большой исторический интерес; они подтверждаются другими свидетельствами и в свою очередь объясняют многое, уже без них известное. Вот как по этим показаниям развивались события.
   В конце кампании 1855 г. английское правительство осаждало Наполеона III просьбами о новой, третьей кампании в предстоявшем 1856 г. "Наполеон сказал: хорошо, я согласен. Вы мне предлагаете продолжать войну. Я принимаю. Но она потребует огромных расходов, жертв людьми. Раньше чем на это решиться, я хочу знать, какое возмещение вы мне предлагаете, чтобы компенсировать риск подобного предприятия". Тут Англия начала колебаться и бормотать (balbutier). Она убоялась обязательств перед таким положительным, таким могущественным, таким ловким союзником. Она отступила. Тогда Наполеон сказал: вот мелочные люди (les gens de peu). Они хотят, чтобы я делал их дела на наш собственный счет; чтобы я им помог сжечь Кронштадт для их удовольствия. И в ответ они мне ничего не предлагают. Так дело не пойдет"{7}.
   В то время, когда подобные переговоры шли между Парижем и Лондоном, "другая маленькая пьеса разыгрывалась в Вене". Наполеон предлагал Австрии согласиться на удаление герцога Тосканского из Тосканы и перемещение его в качестве владетельного князя в Молдавию и Валахию. Но Австрия не соглашалась, тем более что Наполеон при этом имел в виду "другие комбинации в Италии".
   Тогда Наполеону "стали противны его союзники". И он решил заключить мир с Россией. А раз решившись на мир, он и повел дело с твердостью и поставил на своем{8}. Так изображает дело двоюродный брат и министр Наполеона III, граф Валевский, доверенное лицо императора, сын Наполеона I от графини Валевской. Даже если Валевский умышленно хочет очернить Англию в глазах Бруннова, которому все это рассказывает, то все-таки это свидетельство заслуживает полного внимания.
   При дворе знали о давнишней, относившейся еще к началу февраля 1854 г. и совершенно неудавшейся тогда попытке Орлова круто переменить курс русской внешней политики, разорвать узы мнимого "союза" с Австрией и заключить реальный союз или соглашение непосредственно с Наполеоном III. Теперь, когда по ряду признаков Александр II видел, что Наполеон со своей стороны хочет скорейшего прекращения войны и, может быть, сближения с Россией, царь, естественно, решил послать в Париж Орлова. "Государь брат мой! - писал царь Наполеону 24 января (5 февраля) 1856 г. - ваше императорское величество не могли ошибиться относительно мысли, руководившей мной, когда я предложил, чтобы мирные конференции состоялись в Париже. Эта мысль была мне внушена доверием к личному воздействию вашего императорского величества на ход переговоров. Миссия моего генерал-адъютанта графа Орлова ныне дополняет эту мысль. Он - более чем уполномоченный. Я могу сказать, что он друг и выразитель самых интимных моих взглядов. В этом качестве я и прошу ваше императорское величество благоволить принять его". По-видимому, этот первоначальный проект письма был видоизменен{9}. Но письмо в точности выражает настроения царя в этот момент; это мы знаем из единогласных свидетельств всех других источников.
   При отъезде графа Орлова в Париж ему была вручена одобренная царем инструкция, которую составил Нессельроде, доживавший последние дни своего канцлерства, хотя он и делал все зависящее, чтобы полностью воспринять новые взгляды.
   Немногому научила Орлова эта инструкция. Он и без постановления знал, что труднее всего будет дипломатическая борьба на конгрессе против Англии и Австрии и, пожалуй, даже больше против Австрии, чем против Англии. И без инструкции граф Алексей Федорович понимал также, что следует искать помощи у Наполеона III. Глубокомысленный совет Нессельроде - составить, при случае, дипломатический блок из России, Франции и Австрии против Англии - был последней робкой попыткой старого канцлера примирить свое австрофильство (всецело базировавшееся на мечте о воскрешении Священного союза) с новой системой, с идеей А. Ф. Орлова и А. М. Горчакова - тесно сблизиться с французским императором. Любопытно, что Нессельроде и одобривший инструкцию Александр II готовы были, если понадобится, уступить по вопросу о невозведении впредь укреплений на Бомарзунде и на Аландских островах вообще. Из этого согласия насчет укреплений на Аландских островах, а также из согласия России на возвращение туркам взятого Карса и на исправление границы с Турцией графу Орлову рекомендовалось сделать предмет, так сказать, дипломатической торговли: уступить по этим вопросам, попытавшись предварительно получить соответствующую компенсацию. Нессельроде подчеркивает, что согласие на мир пришлось дать потому, что, в случае отказа, к враждебной коалиции примкнули бы сначала Швеция и Австрия, а затем и все европейские державы вообще. И прямым последствием этого была бы "полная торговая блокада России". Канцлер и царь этими строками инструкции с ударением напоминают Орлову, что он должен пустить в ход в Париже всю свою общепризнанную ловкость, чтобы оградить на конгрессе, по возможности, интересы и достоинство России, - но что во всяком случае он должен привезти из Парижа подписанный мир{10}.
   В другой специальной инструкции речь шла о Бессарабии. Этот пункт в намеченном проекте мирного трактата был озаглавлен так: "Исправление границы Бессарабии". По этому пункту Александр II и Нессельроде предвидят больше всего возражений со стороны австрийского уполномоченного графа Буоля, так как, по их мнению (вполне справедливому), ни Франция, ни Англия не особенно сильно заинтересованы в этом вопросе. Здесь Орлову рекомендуется подействовать на Буоля следующими аргументами: "Образ действий, которому следовал австрийский кабинет с начала нынешнего кризиса, создал в России крайнее раздражение. Не легко прощают другу, который оказался неблагодарным и предал вас. Не в интересах Австрии, чтобы это чувство укрепилось, чтобы эта враждебность продолжалась: Австрия может ее почувствовать в тех случаях, которые могут возникнуть легко при еще столь взволнованном состоянии Европы. Единственное средство, которое есть у Австрии, чтобы исправить причиненное ею нам зло, заключается в том, чтобы обнаружить уступчивость (se montrer facile) в деле о Бессарабии, отказаться от выдуманного ею (Австрией. - Е. Т.) дурного разграничения..." По мнению Нессельроде, "этот аргумент, рассудительно развитый, может быть, произвел бы действие на австрийского уполномоченного"{11}.
   С тем же курьером Нессельроде отправил Орлову и еще одно "очень секретное" письмо.
   Тут в самых кратких словах дается ближайшая внешнеполитическая программа нового царствования: Россия должна заняться внутренними своими делами, а от Европы может требовать только одного - чтобы Европа оставила ее в покое. Но даже и эта скромная цель, по мнению царя и канцлера, не легко достижима. Старый союз России с Австрией и Пруссией не существует; Англия выходит из войны недовольной, раздраженной; Швеция на севере, Турция на юге, теперь, после войны, совсем в другом положении относительно России, чем были прежде, и отношения с ними теперь более "деликатные", т. е. они будут держаться не так уступчиво и миролюбиво, как до сих пор. Общий вывод: ввиду поведения бывших союзников воспользоваться возможностью установить хорошие отношения с Наполеоном III, но не давать себя увлечь во все его будущие политические предприятия.
   Кроме общей инструкции, графу Орлову при его отъезде на конгресс было вручено еще несколько частных, касавшихся отдельных вопросов наиболее важного для России значения.