Тертлдав Гарри. Легион Видесса (Хроники пропавшего легиона - 3)

   Впрочем, то, что они увидели, мало располагало к размышлениям. Ветер доносил тошнотворно-сладкий густой запах тления. Смерть смердела. Таргитай мрачно смотрел по сторонам, пока кельт прыгал, стараясь восстановить кровообращение в онемевших ногах.
   - Еще один такой поход, и я стану кривоногим, как ваши хаморские дамы.
   Шутка не слишком позабавила вождя кочевников.
   - Побереги остроты для женщин. Тут не место смеяться.
   Виридовикс густо покраснел. Но Таргитай не заметил этого. Его взгляд был прикован к побоищу.
   Неделю назад, когда пастухи нашли это в степи, все здесь, должно быть, выглядело куда ужасней. Но даже теперь, когда вороны, грифы и гиены вдоволь насытились падалью, того, что еще оставалось, было достаточно, чтобы кровь заледенела в жилах. "Бойня" - слишком мягкое слово для обозначения той резни, что произошла здесь. Пятьдесят коров. Пятьдесят. Земля была все еще темной от крови, вытекшей из перерезанных жил.
   Что-то зловещее, необъяснимое чудилось в этом бандитском налете на стадо. Зачем убивать? Убивать так бессмысленно? Стада существуют для того, чтобы давать пищу и одежду. Их крали, но никогда не резали попусту. Жизнь в степи слишком скудна и сурова, чтобы убивать ради убийства. Даже во время войны победители лишь отбирали стада у побежденных врагов. Коровы и овцы - не мишень, а цель войны. Богатство. Так было всегда.
   Но не здесь и не сейчас. Несчастные животные, лежавшие там, где застигла их смерть, были зрелищем даже более горестным, чем павшие на поле боя воины. У животных нет выбора. Они не имеют ни одного шанса уйти от злой судьбы. А судьба их оказалась жестокой, невероятно жестокой. Трупы изрезаны, в большие раны втерта грязь, чтобы испортить мясо. Шкуры облиты каким-то вонючим маслом, чтобы и их нельзя было использовать. Клан Таргитая не сумел бы найти применения заколотым животным даже в том случае, если бы обнаружил их через час после бойни.
   Сын вождя, Батбайян, переходил от туши к туше, качая головой и дергая себя за бородку. Он безуспешно пытался осознать увиденное. Наконец он беспомощно повернулся к отцу.
   - Должно быть, они сошли с ума или заболели бешенством, как собаки! вырвалось у него.
   Вождь ответил печально:
   - Хотел бы я, чтобы ты был прав, сынок. Это работа Варатеша. Он хочет запугать меня. Чтобы я пожалел, что мы взяли к себе чужеземца.
   Он мотнул головой в сторону Виридовикса. Этот жест был общим у отца и сына.
   Холодная жестокость, которую увидел здесь кельт, вызвала у него иное воспоминание: тело убитого часового у стен Видесса во время осады столицы. Тогда легионеры вместе с Туризином Гавром пытались выбить из города узурпаторов Сфранцезов. Изуродованное тело Дукицеза, кроме прочих увечий, несло на себе еще одну примету. Имя, вырезанное на лбу ножом: "Ршава". Потребовалась простая перестановка букв, чтобы прочитать имя убийцы...
   - Авшар. Это дело рук Авшара, - сказал кельт. - Я пытался рассказать тебе о нем раньше, но ты не слушал меня. Свидетели боги, не могу винить тебя за это! Ты еще не встречался с ним. Выслушай меня теперь!
   Путая хаморские и видессианские слова, кельт поведал Таргитаю обо всем, что знал: о Дукицезе, о поединке князя-колдуна со Скавром в первые дни жизни римлян в столице, о битве под Марагхой, о том, что случилось после битвы, о голове Маврикия, о Тронной Палате и колдовстве Авшара, сделавшем бандитов неуязвимыми для стали...
   Грязь и жестокость последнего поступка потрясли кочевников.
   - Он сотворил чары, изувечив и убив женщину? - переспросил Таргитай, как бы сомневаясь в том, что понял правильно. Казалось, вождь не верит своим ушам.
   - И ее нерожденное дитя, вырванное из чрева матери, - подтвердил кельт.
   Кочевник содрогнулся. Резня скота вызвала у него холодную ненависть. Но теперь он понял, что столкнулся со злодеянием, хуже которого помыслить было невозможно.
   Батбайян закричал:
   - Так избавимся же от него! Спалим его в шатре, а заодно и всех его прихвостней!
   Глядя на павшее стадо и думая о словах Виридовикса, которые все еще звучали в ушах, хаморы согласно зашумели:
   - Смерть ублюдку!
   Наконец Таргитай тоже сказал "да", но очень тихо. Там, где его люди видели только ужас, он увидел могущество.
   - Да, - сказал вождь и добавил: - Если сумеем. - Он мрачно поглядел на Виридовикса. - Вижу, настало время поднимать кланы на Варатеша и этого твоего Авшара.
   - Давно пора, - тут же согласился Виридовикс.
   Батбайян яростно кивнул.
   Но, несмотря на громовые обещания Таргитая выступить в поход против бандитского вожака, неделя проходила за неделей, а никаких изменений не происходило.
   - Ты - из Видесса, чужеземец, там каган... э-э... император, он говорит людям: "Делайте так" - и они делают так. Иначе - теряют голову. В степях все не так. Хорошо. Я пойду к Ариапиту из клана Реки Огл, я пойду к Анакару из клана Пятнистых Котов, я пойду к Кробузу из клана Прыгающих Козлов. Я скажу им: надо подстричь шерсть у Варатеша. Сделаем вместе! Они спросят сразу: "Кто поведет людей?" Я скажу: "Я поведу людей". Они скажут: "Вот Таргитай, он хочет бросить волчью шкуру своего клана до Королевского Клана!" Никто не станет со мной разговаривать больше.
   - До Королевского Клана? - переспросил кельт.
   - А, не знаешь... Иногда один клан становится сильнее всех. Правит всей степью - иногда долго, иногда целую человеческую жизнь. Потом другие кланы сбрасывают иго его власти. - В глазах Таргитая затеплился жадный огонь. Каждый каган мечтает основать Королевский Клан. Страшно, если сосед опередит тебя. Все следят друг за другом, чтобы никто не стал слишком сильным.
   - Вот оно что...
   Виридовикс ступил на знакомую почву. В Галлии, до прихода римлян, племена постоянно враждовали из-за главенства, вступая в схватки и плетя заговоры друг против друга. Клан эдуи прочно удерживал главенствующее положение в Галин, пока племена секванов и юбов с Рейна не объединились...
   Глаза кельта засияли зеленым огнем, он хлопнул в ладоши и громко вскрикнул от радости.
   От неожиданности Таргитай резко повернулся к нему, хватаясь за меч.
   - Ну а если ты скажешь этому старому Карабузу и его Пятнистым Хомякам, что Варатеш хочет основать Королевский Клак? Посадить над степью своих бандитов? Ведь это, кстати, правда. Карабуз скорее из кожи вывернется, чем допустит такое!
   Кельт почти слышал, как мысли лихорадочно затопотали в голове у вождя. Наконец Таргитай взглянул на своего сына. Батбайян уставился на Виридовикса со смешанным выражением изумления и восхищения. Этого юношу еще можно удивить вещами, до которых он сам бы никогда не додумался.
   - Хм, - сказал наконец Таргитай.
   Кельт понял, что победил.
   - Поведи людей, отец, - воскликнул Батбайян, - и ты сам станешь великим королевским каганом!
   - Я? Чепуха! - ворчливо ответил Таргитай. Но Виридовикс видел, как эта мысль уже мелькнула в глазах вождя - прежде чем сын выразил ее словами. Кельт только усмехнулся.
   * * *
   Подцепив ножом последний кусочек тушеной зайчатины, Дизабул громко зачавкал - в степи это считалось признаком хорошего тона. На коленях у него лежала миска из проваренной кожи. После такой обработки кожа становилась жесткой, как камень.
   Младший сын кагана привстал. Слуга снял деревянными щипцами кусочки жарившегося над огнем мяса и наполнил миску доверху. Со словами благодарности Дизабул снова уселся. Повернувшись к Боргазу, он прошептал что-то и нежно погладил ножны изящного кинжала, который вручил ему на приеме у Аргуса посол Иезда. Сияющая улыбка осветила лицо Дизабула.
   Прихлебывая кумыс из золотого кубка, Горгид втайне восхищался юношей. Этот баловень неожиданно разбудил в его душе сладкую боль. По обычаю, Аргун дал видессианскому посольству несколько девушек. Хотя Горгид знал, что ради необходимости мог справиться с этим делом, женщины не доставляли ему удовольствия. Он вспомнил Квинта Глабрио, его тонкое, нервное лицо, и снова заныла незаживающая рана. Младший центурион, пошучивая и в то же время не скрывая неприязни, бывало, вспоминал время, проведенное с видессианской девушкой. "Дамарис заслуживала, мне кажется, чего-то иного, - сказал он однажды и добавил с сухим смешком: - Безусловно, она тоже так считала". Совместная жизнь Глабрио с Дамарис треснула, и довольно шумно, под грохот бьющейся посуды.
   Воспоминание о Глабрио помогло отвлечься от красавца Дизабула. Римлянин был другом, воином, мужественным человеком. Юный аршаум каждым своим жестом доказывал, что он не более чем себялюбивый, испорченный юнец, капризный и вспыльчивый. Горгид успел узнать, что у него были сын и две дочери от рабынь.
   Грек снова отпил из кубка...
   И все же он красив, как Александр Македонский!..
   Погруженный в размышления о Дизабуле, Горгид почти не обращал внимания на большой шатер, где проходило пиршество. Это было несправедливо: великолепная юрта для торжеств была степным аналогом императорского дворца. Эта юрта была самой большой из всех, что греку доводилось видеть. В диаметре она достигала пятнадцати метров. Ее тянули двадцать две лошади. Снаружи мягкие покрывала были выкрашены в белый цвет, поэтому сна хорошо выделялась на фоне унылого степного пейзажа. На окнах внутри шатра висели шелковые занавески, такой же тонкой работы, что и изделия Империи - а Видесс славился своими шелками. По зеленой и оранжевой ткани неслись лошади, изображенные грубовато, схематично, но вместе с тем с немалой выдумкой.
   Аргун, его сыновья и оба соперничающих посольства сидели у огня на кошмах из толстой мягкой шерсти. Старейшины клана восседали, скрестив нот, вокруг кагана двумя большими кругами. Гости развалились, кто как хотел. Если с детства не привыкать к этой позе, то ноги здорово затекают,
   Ариг сидел справа от отца. Сперва он тоже скрестил ноги, но затем сдался и, резко качнув головой, уселся как все видессиане. Его колени сухо щелкнули, когда он с явным облегчением распрямил их.
   - Ты слишком много времени провел в Видессе, - сказал ему Скилицез.
   Дизабул метнул на брата взгляд, сказавший яснее всяких слов о том, что лично он был бы счастлив, останься Ариг в Империи навсегда.
   - Пока мы не прибыли в Аршаум, я даже не знал, что у тебя есть брат, сказал Аригу Гуделин. Стало быть, не только Горгид заметил этот ядовитый взор.
   - Да я и сам почти забыл о нем, - отозвался Ариг, небрежно махнув рукой в сторону Дизабула.
   На скуластом лице юноши выступила краска. Он тихо зарычал. По сравнению с этим гневный взгляд, брошенный недавно, мог показаться просто дружеским.
   Слуги сновали взад-вперед, наполняя кубки кумысом из серебряных кувшинов и поднося блюда тем, кто сидел далеко от костра. После жареной зайчатины перед пирующими появилась жареная птица огромных размеров.
   - Что это? - спросил Горгид.
   Ариг ответил:
   - Аист. И неплохо приготовленный. Я не ел его мяса уже много лет.
   С этими словами Ариг стал жадно рвать мясо с ножки птицы. Как и все кочевники, старший сын кагана обладал крепкими белыми зубами.
   Грек держался куда более осторожно. Мясо аиста оказалось очень вкусным, что не помешало ему быть жестким, как вываренная кожа. Жареная говядина, баранина и тушеный говяжий желудок со специями понравились Горгиду куда больше. Не говоря уже о сырах, как твердых, так и мягких, нашпигованных сладкими голубыми ягодами.
   Кроме кумыса, на торжестве в изобилии подавали свежее коровье молоко, а также кобылье и козье. Ни один из этих напитков не привлекал Горгида. Сейчас он многое бы отдал за глоток настоящего вина и горсть соленых оливок.
   Когда грек сказал об этом Аригу, тот покачал головой с гримасой отвращения:
   - Вино - хорошая вещь. Но сколько я жил в Видессе, не успел привыкнуть к оливкам. Не очень-то они приятны. А имперцы суют их во все подряд. И оливковое масло страшно воняет.
   То, что жгли в светильниках аршаумы, греку, в свою очередь, казалось необычайно жирным и вонючим.
   Беседа в шатре угасла. Мешало не только незнание чужих языков. Ариг предупредил видессиан, что у аршаумов есть обычай: во время пиршества запрещается обсуждать серьезные дела.
   Боргаз, казалось, был наделен даром причинять неприятности и создавать скверные ситуации. Вот и сейчас он опасно лавировал на самом краю пропасти и, казалось, вот-вот нарушит запрет вести разговоры на важные темы. Не затрагивая вопроса о том, зачем он прибыл в степи, Боргаз стал хвастать могуществом Иезда и славой кагана Вулгхаша. Скилицез переводил его хвастливые речи. Гнев видессианского офицера нарастал с каждой минутой. Глаза у Боргаза искрились. Он продолжал расписывать подвиги великого Вулгхаша. Он ни слова не сказал против Видесса - о, нет! - но каждой фразой умело принижал достоинство Империи. Костяшки пальцев Скилицеза побелели, с такой силой видессианин сжал свой кубок. Старейшины уже начали пересмеиваться при виде ярости, которую тот еле сдерживал.
   - Сейчас я кое-что скажу этому грязному лжецу! - зарычал он.
   - Нет! - произнесли одновременно Ариг и Гуделин.
   - Если ты ему ответишь, - сказал Гуделин, - то выставишь себя в невыгодном свете, а он окажется героем. Разве ты не видишь этого?
   - А что, лучше пусть от тебя отгрызают кусочек за кусочком? Пусть тебя рвут на части подлыми словами?
   Удивляясь собственной смелости, Горгид произнес:
   - Я могу рассказать одну историю, которая быстро поставит его на место.
   Скилицез, Гуделин и Ариг ошеломленно уставились на него. Для видессиан грек был почти таким же варваром, как аршаумы. Его, собственно, даже не принимали всерьез. Ариг терпел его лишь потому, что маленький грек был другом Виридовикса.
   - Но не нарушай обычая, - предупредил аршаум.
   Горгид покачал головой:
   - Нет, это всего лишь байка.
   Гуделин и Скилицез переглянулись, пожали плечами... и кивнули, не найдя ничего лучшего.
   Боргаз, несомненно, говорил по-видессиански куда лучше, чем грек. Он выслушал этот диалог с удовольствием. Особенно йезду понравилось, что товарищи Горгида не слишком доверяют его эрудиции. Тяжелые миндалевидные глаза йезда на миг вспыхнули злобой, когда Горгид наклонил голову перед Аргуном и начал рассказывать свою притчу. Ариг переводил рассказ.
   - Великий каган! Этот человек из Иезда - превосходный собеседник, в чем никто не усомнится. Его слова напомнили мне одну историю, известную среди моего народа.
   До этого момента вождь аршаумов также не обращал на грека большого внимания, рассматривая его как незначительного человечка при видессианском посольстве. Теперь каган смотрел на Горгида с живым интересом. Среди кочевников, не имевших письменности, хороший рассказчик всегда в большом почете.
   - Давайте выслушаем его, - предложил Аргун. Старейшины затихли, ожидая интересного рассказа.
   Довольный тем, что Аргун проглотил приманку, Горгид начал:
   - Давным-давно, в одной стране под названием Египет, жил великий царь по имени Сесострис. - Он увидел, как аршаумы шевелят губами, пытаясь запомнить странные имена. - Этот Сесострис был могучим воином. Он победил множество врагов, подобно тому, как поражал их великий воин и повелитель нашего друга Боргаза каган Вулгхаш.
   Улыбка исчезла с лица йезда. Сарказм больно задел его - тем более что это был любимый прием самого Боргаза.
   - Итак, покорил Сесострис множество стран и царств. Он обращал в рабство владык и царей, чтобы показать им, сколь он могуч. Он надевал на них узду и заставлял их тащить свою юрту, словно они были лошадьми. - На самом деле в притче говорилось о колеснице, но Горгид вовремя внес изменения, чтобы слушателям было понятнее. - И вот однажды он заметил, как один из покоренных царей смотрит, не отрываясь, на вертящиеся колеса. Сесострис спросил: "Что интересного ты заметил, раб?" Плененный царь отвечал Сесострису: "Гляжу я, как крутятся и крутятся колеса. И думается мне: то, что когда-то было внизу, теперь наверху, а то, что было наверху, низвергнуто вниз, в грязь..." Сказав так, он отвернулся и снова пошел вперед. Но Сесострис понял его. Говорят, несмотря на свою непомерную гордыню, он больше никогда не заставлял царей возить свою юрту.
   Гул разговоров стал громче, когда аршаумы услышали перевод притчи и стали обсуждать ее между собой. Двое-трое с любопытством поглядывали на Боргаза, вспоминая его хвастовство. Аргун сохранял неподвижность. Не шевелясь, он сказал своему старшему сыну несколько слов.
   - Мой отец благодарит тебя за... м-м... интересный рассказ.
   - Я понял.
   Отвесив поклон кагану, грек повторил это на языке аршаумов. Аргун улыбнулся, поправил ошибку в произношении.
   Боргаз нацепил на себя непроницаемую личину дипломата. Его лицо стало будто высеченным из камня. Он глядел па Горгида большими темными глазами, точно змея, завораживающая птицу. Впрочем, грек был не из тех, кого можно было запугать взглядами. Однако Горгид понял, что отныне нажил себе смертельного врага.
   Глава девятая
   Все мятежи и междуусобицы, которые Марк повидал за два года жизни в Видессе, показались ему детскими игрушками по сравнению с тем, что он застал в Гарсавре. По дороге в этот город легионеры взяли в плен около тысячи намдалени, спасавшихся маленькими, плохо организованными группками, на которые всегда распадается побежденная армия.
   Примерно сотня островитян еще удерживали крепость неподалеку от Гарсавры, обороняя ее одновременно и от римлян, и от йездов. Трибун даже и не пытался взять эту крепость штурмом - она была скорее полезна ему, поскольку прикрывала город от кочевников, просачивающихся небольшими отрядами со стороны плато.
   Иезды были и в Гарсавре, однако они вовсе не контролировали город. Когда легионеры прибыли туда, Гарсавра была скорее ничейной территорией. Что, в свою очередь, означало, что никто не взял на себя труд изгнать оттуда кочевников. Нападать на них в то время, пока велись переговоры о заложниках, было бы неразумно. Поэтому трибун мудро сделал вид, будто не замечает йездов.
   Кстати, йезды относительно мирно шатались по городу, дивясь виду больших зданий. Рядом с городом Видесс или с Римом Гарсавра была всего лишь сонной провинциальной "столицей"; но для людей, которые всю жизнь проводили в шатрах, она представляла потрясающее зрелище.
   Иезды обменивали шкуры, шерсть, мед на всякие безделушки. Однажды Марк увидел кочевника, гордо нахлобучившего на голову ночной горшок. Этот предмет заменял йезду обычную меховую шапку. Трибун уже собирался сообщить йезду, что он нацепил себе на голову, но товарищи кочевника глядели на счастливца с таким нескрываемым восхищением и такой завистью, что Марк просто не решился вмешиваться. Кроме Скавра, немало горожан имели удовольствие насладиться этой картиной. Последнее обстоятельство породило новое прозвище для йездов. Это могло впоследствии принести немало бед.
   Однако злополучный приобретатель ночного горшка и связанные с ним беспокойства были наименьшей из тревог трибуна в вопросах взаимоотношений легиона и горожан. Как и гарсавране, Марк опасался нападения кочевников со стороны центрального плато. Поэтому поначалу Скавр - несколько наивно ожидал, чтобы многие из горожан присоединились к его отряду или, по крайней мере, увидели в легионерах неожиданную помощь.
   Более того, Скавру позарез необходима была поддержка местного населения. Добыча Пакимера, взятая в Кизике, не помогла собрать шесть тысяч золотых именно такую сумму Явлак потребовал за вождей мятежа, находившихся у него в плену. Для очистки совести Марк разослал по всему городу воззвания, однако он хорошо знал: в таком деле, коль скоро речь зашла об их кармане, имперцы не станут помогать ему добровольно.
   Туризин Гавр все еще воевал с пиратами на востоке, а кроме Императора, ни у кого в Видессе не было горячей охоты раскручивать скрипучие колеса бюрократического аппарата. Слишком хорошо, к сожалению, была знакома Скавру эта адская машина.
   Поэтому Марк принял единственное возможное решение: он собирался взять необходимую сумму у жителей Гарсавры и вернуть им долг позже - когда чиновники столицы сумеют наконец отправить золото на запад. Однако ожидать, чтобы гарсавране пошли на это с легкостью, было бы верхом наивности.
   Конечно, многие местные жители поддерживали Туризина. Во всяком случае, немалое их количество заявляло об этом во всеуслышание, пока имперские войска удерживали город. Но почти столько же до сих пор жалели о Баане Ономагуле. Обширные владения разбитого Драксом мятежника располагались совсем недалеко отсюда - к югу от Гарсавры. Баан был мертв, он погиб от руки ненавистных многим чужеземцев-наемников (прежде чем те пошли по его стопам). Теперь уже никто не вспоминал о том, что Ономагул был предателем. Самоуверенный, раздражительный, коварный, он каким-то чудом был произведен чуть ли не в святые.
   Полной противоположностью сторонникам Баана оказались те, кто жалел о поражении намдалени и восстановлении императорской власти в Гарсавре. Покойный Антакин говорил Марку о том, что островитяне довольно популярны в городах. Сообщение гонца оказалось чистой правдой. "Государство" Дракса было куда меньше Империи, поэтому барон не облагал города тяжелыми налогами, как это делал Туризин. Возможно также, мягкое отношение к городам было красивым жестом намдалени, которые не желали возбуждать против себя недовольство всего видессианского населения. Во всяком случае, эти действия - чем бы они ни были продиктованы - обеспечили Драксу поддержку у немалого числа гарсавран. Они даже начали перенимать обычаи победителей и ходили поклоняться Фосу в храме, который Дракс передал намдаленским жрецам (с точки зрения ортодоксальных видессиан - злостным еретикам!).
   Последнее обстоятельство особенно разъярило Стипия. Целитель не упустил случая вступить в громкие препирательства с одним намдаленским жрецом, когда увидел того на рыночной площади. Скавр в ту минуту увлеченно торговался над приглянувшимся ему поясом. Заслышав вопли, охваченный тревогой трибун поднял голову.
   - Сладкоречивый соблазнитель!.. Пес!.. Умаститель льда Скотоса!..
   Багровый от ярости, со стиснутыми в праведном гневе кулаками, жрец-целитель протиснулся к намдалени. У того под мышками было по жирному гусю.
   - Клянусь Игроком! Ты, напыщенный индюк! Твой-то путь ведет прямо в ад! закричал в ответ намдалени, глядя прямо Стипию в лицо.
   Жреческий плащ намдалени был более серого оттенка и напоминал скорее осеннее небо, но тоже отливал синевой. Жрец "Игрок" не выбривал головы, как это делали видессианские жрецы, в том числе и Стипий. Но в собственную непогрешимость он веровал не менее фанатично, чем его имперский коллега.
   - Прости, - тихо сказал Марк торговцу и бегом, будто в атаку, подлетел к двум жрецам, осыпающим друг друга проклятиями, точно двое пастухов. Успеть, остановить Стипия прежде, чем их спор превратится в драку, а драка - в бунт...
   Слишком поздно. Толпа уже окружила обоих жрецов. Но горожане хотели вовсе не бунта.
   - Дебаты! Дебаты! Идем слушать дебаты!..
   Публичные теологические диспуты были еще одним развлечением видессиан. В Гарсавре они происходили и прежде, когда местные жрецы дискутировали с намдалени. Теперь горожанам не терпелось узнать, какие доводы приведет новый жрец.
   Стипий вспыхнул, будто не верил собственным ушам. Скавр был также скорее удивлен, нежели огорчен. В конце концов, возможно, все-таки обойдется без крови... Трибун усмехнулся, когда увидел, как Стипий драматически хлопнул себя по лбу и объявил:
   - Ложную веру надлежит выкорчевывать, но отнюдь не обсуждать.
   - Хо! Я готов потолковать с тобой об этом! - сказал намдалени.
   Жрецу-намдалени было около сорока лет. Глядя на его угловатое жесткое лицо и крепкую фигуру, Скавр скорее был склонен принять его за командира пехотинцев, нежели за священнослужителя. Почти такой же толстый, как Стипий, он был, в отличие от видессианского "коллеги", похож скорее на атлета, бросившего заниматься спортом, чем на обычного толстяка.
   Намдаленн отвесил жрецу-целителю иронический поклон.
   - Герунгус из Таппера, к твоим услугам.
   Стипий поперхнулся и закашлялся, наливаясь злобой. Толпа, к величайшему облегчению Марка, продолжала требовать дебатов. В конце концов жрец-целитель, весьма грубо, буркнул свое имя.
   - Поскольку ты - жалкий еретик, то я начну первым. А потом защищай свое лжеучение, насколько это тебе по силам.
   Герунгус пробормотал сквозь зубы что-то едкое, чего трибун не расслышал. Затем намдалени пожал широкими плечами и ответил безразлично:
   - Кто-то же должен начать.
   Видессианский язык жреца звучал почти без акцента.
   Стипий приступил:
   - Для начала я задам тебе такой вопрос. Каким это образом вы, намдалени, пришли к извращению святой веры Фоса? Кто дал вам право добавлять к нерушимому символу веры отвратительную фразу "...и на это мы поставим свои души"? Какой синод постановил искажать изначальные слова, завещанные от Фоса? Учение передано нам нашими святыми отцами. Оно должно храниться в чистоте и неприкосновенности. Добавлять же к святому символу веры пустые еретические фразы - святотатство!
   Марк удивленно поднял бровь. На своей территории, в пылу богословского спора, Стипий оказался куда более опытным бойцом, чем полагал трибун. Толпа разразилась одобрительными криками.