Страница:
Поднять флаг очень легко, но спуск его иногда обходится очень дорого, если не хотят нанести ущерба своей чести. Ведь мы не имели никакого желания затевать войну. Однако самый грубый просчет наше политическое руководство совершило тем, что в первые недели июля оно окутало тайной свои намерения. Кидерлен впоследствии уверял, что кайзер никогда и не думал требовать для Германии части марокканской территории. Однако после угрожающей речи Ллойд-Джорджа дело приняло такой оборот, будто он отступил перед поднятым мечом Англии. Нашему престижу во всем мире был нанесен удар, да и общественное мнение Германии сочло это за поражение. England stopped Germany{136} – таков был общий приговор мировой прессы.
С тех пор как Бисмарк пришел к политическому руководству, это было первое тяжелое дипломатическое поражение, которое явилось для нас тем более чувствительным, что глиняное здание нашего тогдашнего мирового могущества покоилось не столько на силе, сколько на престиже. В момент отставки Делькассе (1905 г) этот престиж оказался еще действенным; но теперь мы получили доказательство того, насколько он успел уже испариться. Попросту проглотив оплеуху, мы усилили боевой задор Франции и ее «новый дух» и подвергли себя опасности нового, еще более глубокого унижения в будущем. Поэтому было неправильно скрывать понесенное поражение, как этого желало имперское руководство; напротив, следовало открыто признать его и сделать соответствующие выводы. Для государства, которое сознает, что благосостояние его граждан основывается не на рекламе, а на силе и престиже, в подобных положениях существует лишь одно средство предотвращения войны: оно должно показать, что не боится, и в то же время усилить свою оборону на случай новых серьезных осложнений, возможность которых становится более вероятной. Мы должны были сделать тоже, что делал в подобных случаях Бисмарк, а именно: внести новый закон о вооружениях, сохраняя полное спокойствие и избегая вызывающих выступлений.
С этой мыслью я вернулся осенью в Берлин и указал канцлеру, что мы потерпели дипломатическое поражение и должны загладить его новым дополнением к судостроительной программе. Канцлер протестовал против слова «поражение», на которое он потом жаловался начальнику морского кабинета, и боялся, что предложенная мной новелла приведет к войне с Англией.
Новелла предусматривала собственно не увеличение численности флота, а повышение его боеспособности. Слабым пунктом нашего морского могущества являлась ежегодная смена новобранцев, которая при краткости срока службы наших матросов в течение известного периода сковывала флот. Средство повысить боеспособность флота без значительного увеличения количества кораблей заключалось в том, чтобы одну резервную эскадру превратить в действующую и таким путем довести число эскадр первой линии до трех (вместо двух).
Это мероприятие давало возможность держать матросов на одном и том же корабле в течение почти всего срока службы и одновременно упрощало чрезмерно сложную систему подготовки, офицерам же оставляло больше времени для решения задач высшего порядка, которые раньше были отодвинуты на задний план, а также для плавания в открытом море. Экономия сил личного состава, которые прежде всего уходили на однообразную службу, являлась особенно необходимой, чтобы сохранить свежесть у людей, выдвигавшихся на командные посты. Эта организационная форма требовала увеличения строительной программы всего на три корабля в течение двадцати лет и обеспечивала при ничтожных затратах значительное качественное улучшение флота.
Ни один знаток британской политики не мог подумать, что прибавление к нашему флоту трех кораблей в течение двадцати лет было бы способно побудить Англию к войне, если бы она и без того не решилась на нее. Само собой разумеется, что и наш посол граф Меттерних не усматривал в этом никакой опасности.
С 1902 года до конца войны наше внешнеполитическое руководство было отмечено печатью недальновидности. Поэтому-то наша имперская бюрократия и начала борьбу против реформы флота, боясь, что этим мы вызовем Англию на войну.
Более удобного лозунга мы не могли дать Англии.
Министерство иностранных дел объявило результаты переговоров об Агадире и Конго дипломатическим успехом, хотя отставка главы колониального ведомства фон Линдеквиста и другие признаки разоблачали эту попытку ввести общественное мнение в заблуждение.
Я был готов отложить внесение новеллы до полной ликвидации марокканского конфликта, чтобы не затруднять правительству ведение переговоров. Кайзер, который без моего ведома выступил в пользу усиления флота также и публично, в конце октября принял по докладу канцлера решение об отсрочке. Чтобы законопроект о новых вооружениях произвел политическое впечатление, его нужно было внести в начале осенней сессии и тем предотвратить дальнейший ущерб нашему престижу, который могли ему нанести назначенные дебаты по марокканскому вопросу. Таких дебатов вообще нужно было избегать. После же этих дебатов дальнейшие колебания становились, по моему мнению, недопустимыми как с внешне-, так и с внутриполитической точки зрения. Мы должны были теперь же сообщить о своих планах; сделать это нам было тем легче, что по урегулировании марокканского конфликта Англия никак не могла использовать новеллу в качестве повода к войне{137}. Итак, 14 ноября кайзер поручил канцлеру включить новеллу в бюджетную смету на 1912 год. 16-го Бетман заявил мне, что готов сделать это, но, как оказалось, оставил себе при этом одну лазейку. Он побудил военного министра внести законопроект об ассигнованиях на армию, что само по себе заслуживало одобрения, но должно было отодвинуть на задний план законопроект об ассигнованиях на флот; при этом под предлогом приближения выборов в рейхстаг канцлер хотел опубликовать бюджет 1912 года без дополнительных ассигнований на флот. С внутриполитической точки зрения это было равносильно отказу от новеллы, а в области внешней политики нанесло бы после всего случившегося огромный ущерб нашему престижу. В начале января Кюльман прислал из Лондона докладную записку, в которой этот незадачливый дипломат ошибочно ставил успех своих колониальных переговоров с Англией в зависимость от невнесения новеллы в рейхстаг; позднее (в 1916 г), своим ложным предсказанием объявления войны Голландией он повлиял на решение имперского руководства в вопросе о подводной войне.
В январе канцлер без предварительной беседы со мною предложил не придавать новелле формы закона и провести ее посредством ежегодных ассигнований. Когда кайзер отклонил эту новую попытку удушения новеллы, канцлер вернулся к своему первоначальному требованию, чтобы образование третьей эскадры шло постепенно и чтобы темп строительства до 1917 года обеспечивал прибавку третьего корабля только в каждом втором году.
Борьба с различными неожиданностями, к которым присоединялись финансовые тонкости министра финансов Вермута, до такой степени выбила меня из колеи, что я согласился на требуемые канцлером уступки, с тем чтобы никаких дальнейших сокращений произведено не было. Канцлер уклонился от такого обещания. Поэтому 13 января 1912 года я просил канцлера положить конец этим колебаниям, которые были столь вредны и с внутренне– и с внешнеполитической точки зрения и при всем желании не могли оставаться в тайне. Вслед за тем кайзер потребовал от канцлера ясного выступления в пользу новеллы, причем канцлер снова постарался выиграть время до принятия окончательного решения. 25 января было установлено содержание морского законопроекта, а 7 февраля он был возвещен в тронной речи. На следующий день в Берлин прибыл по приглашению имперского правительства английский военный министр Холден. Атака против необходимого улучшения наших морских вооружений, исходившая из наших внутриполитических кругов, вступила в новую фазу, характерным признаком которой явилось присутствие свидетелей.
4
С тех пор как Бисмарк пришел к политическому руководству, это было первое тяжелое дипломатическое поражение, которое явилось для нас тем более чувствительным, что глиняное здание нашего тогдашнего мирового могущества покоилось не столько на силе, сколько на престиже. В момент отставки Делькассе (1905 г) этот престиж оказался еще действенным; но теперь мы получили доказательство того, насколько он успел уже испариться. Попросту проглотив оплеуху, мы усилили боевой задор Франции и ее «новый дух» и подвергли себя опасности нового, еще более глубокого унижения в будущем. Поэтому было неправильно скрывать понесенное поражение, как этого желало имперское руководство; напротив, следовало открыто признать его и сделать соответствующие выводы. Для государства, которое сознает, что благосостояние его граждан основывается не на рекламе, а на силе и престиже, в подобных положениях существует лишь одно средство предотвращения войны: оно должно показать, что не боится, и в то же время усилить свою оборону на случай новых серьезных осложнений, возможность которых становится более вероятной. Мы должны были сделать тоже, что делал в подобных случаях Бисмарк, а именно: внести новый закон о вооружениях, сохраняя полное спокойствие и избегая вызывающих выступлений.
С этой мыслью я вернулся осенью в Берлин и указал канцлеру, что мы потерпели дипломатическое поражение и должны загладить его новым дополнением к судостроительной программе. Канцлер протестовал против слова «поражение», на которое он потом жаловался начальнику морского кабинета, и боялся, что предложенная мной новелла приведет к войне с Англией.
Новелла предусматривала собственно не увеличение численности флота, а повышение его боеспособности. Слабым пунктом нашего морского могущества являлась ежегодная смена новобранцев, которая при краткости срока службы наших матросов в течение известного периода сковывала флот. Средство повысить боеспособность флота без значительного увеличения количества кораблей заключалось в том, чтобы одну резервную эскадру превратить в действующую и таким путем довести число эскадр первой линии до трех (вместо двух).
Это мероприятие давало возможность держать матросов на одном и том же корабле в течение почти всего срока службы и одновременно упрощало чрезмерно сложную систему подготовки, офицерам же оставляло больше времени для решения задач высшего порядка, которые раньше были отодвинуты на задний план, а также для плавания в открытом море. Экономия сил личного состава, которые прежде всего уходили на однообразную службу, являлась особенно необходимой, чтобы сохранить свежесть у людей, выдвигавшихся на командные посты. Эта организационная форма требовала увеличения строительной программы всего на три корабля в течение двадцати лет и обеспечивала при ничтожных затратах значительное качественное улучшение флота.
Ни один знаток британской политики не мог подумать, что прибавление к нашему флоту трех кораблей в течение двадцати лет было бы способно побудить Англию к войне, если бы она и без того не решилась на нее. Само собой разумеется, что и наш посол граф Меттерних не усматривал в этом никакой опасности.
С 1902 года до конца войны наше внешнеполитическое руководство было отмечено печатью недальновидности. Поэтому-то наша имперская бюрократия и начала борьбу против реформы флота, боясь, что этим мы вызовем Англию на войну.
Более удобного лозунга мы не могли дать Англии.
Министерство иностранных дел объявило результаты переговоров об Агадире и Конго дипломатическим успехом, хотя отставка главы колониального ведомства фон Линдеквиста и другие признаки разоблачали эту попытку ввести общественное мнение в заблуждение.
Я был готов отложить внесение новеллы до полной ликвидации марокканского конфликта, чтобы не затруднять правительству ведение переговоров. Кайзер, который без моего ведома выступил в пользу усиления флота также и публично, в конце октября принял по докладу канцлера решение об отсрочке. Чтобы законопроект о новых вооружениях произвел политическое впечатление, его нужно было внести в начале осенней сессии и тем предотвратить дальнейший ущерб нашему престижу, который могли ему нанести назначенные дебаты по марокканскому вопросу. Таких дебатов вообще нужно было избегать. После же этих дебатов дальнейшие колебания становились, по моему мнению, недопустимыми как с внешне-, так и с внутриполитической точки зрения. Мы должны были теперь же сообщить о своих планах; сделать это нам было тем легче, что по урегулировании марокканского конфликта Англия никак не могла использовать новеллу в качестве повода к войне{137}. Итак, 14 ноября кайзер поручил канцлеру включить новеллу в бюджетную смету на 1912 год. 16-го Бетман заявил мне, что готов сделать это, но, как оказалось, оставил себе при этом одну лазейку. Он побудил военного министра внести законопроект об ассигнованиях на армию, что само по себе заслуживало одобрения, но должно было отодвинуть на задний план законопроект об ассигнованиях на флот; при этом под предлогом приближения выборов в рейхстаг канцлер хотел опубликовать бюджет 1912 года без дополнительных ассигнований на флот. С внутриполитической точки зрения это было равносильно отказу от новеллы, а в области внешней политики нанесло бы после всего случившегося огромный ущерб нашему престижу. В начале января Кюльман прислал из Лондона докладную записку, в которой этот незадачливый дипломат ошибочно ставил успех своих колониальных переговоров с Англией в зависимость от невнесения новеллы в рейхстаг; позднее (в 1916 г), своим ложным предсказанием объявления войны Голландией он повлиял на решение имперского руководства в вопросе о подводной войне.
В январе канцлер без предварительной беседы со мною предложил не придавать новелле формы закона и провести ее посредством ежегодных ассигнований. Когда кайзер отклонил эту новую попытку удушения новеллы, канцлер вернулся к своему первоначальному требованию, чтобы образование третьей эскадры шло постепенно и чтобы темп строительства до 1917 года обеспечивал прибавку третьего корабля только в каждом втором году.
Борьба с различными неожиданностями, к которым присоединялись финансовые тонкости министра финансов Вермута, до такой степени выбила меня из колеи, что я согласился на требуемые канцлером уступки, с тем чтобы никаких дальнейших сокращений произведено не было. Канцлер уклонился от такого обещания. Поэтому 13 января 1912 года я просил канцлера положить конец этим колебаниям, которые были столь вредны и с внутренне– и с внешнеполитической точки зрения и при всем желании не могли оставаться в тайне. Вслед за тем кайзер потребовал от канцлера ясного выступления в пользу новеллы, причем канцлер снова постарался выиграть время до принятия окончательного решения. 25 января было установлено содержание морского законопроекта, а 7 февраля он был возвещен в тронной речи. На следующий день в Берлин прибыл по приглашению имперского правительства английский военный министр Холден. Атака против необходимого улучшения наших морских вооружений, исходившая из наших внутриполитических кругов, вступила в новую фазу, характерным признаком которой явилось присутствие свидетелей.
4
Соображения, которые обусловили приглашение в Берлин британского государственного деятеля для непосредственных переговоров, остались мне неизвестны.
Поскольку канцлер держал меня в неведении, я смог уяснить себе психологическое состояние английского кабинета при этих переговорах лишь в процессе самих переговоров с Холденом, и в особенности из их лондонского эпилога. Небрежный образ действий Кидерлена вызвал в свое время грубый отпор со стороны Ллойд-Джорджа, за которым последовало, по моему мнению, недостаточно выдержанное поведение с нашей стороны. Заискивание, проявленное нами в этой стадии отношений, вызвало в Англии уверенность в том, что с нами будет легко справиться.
Пригласив англичан в Берлин, мы, конечно, должны были быть готовы принести определенные жертвы, чтобы не поставить себя снова в неловкое положение, которое возникло в результате неуспеха нашей инициативы. Нежелание Бетмана защищать новеллу перед рейхстагом указало англичанам тот пункт, используя который, они могли запугать нас, а может быть и вовсе сбить с толку в вопросе о строительстве флота, равно как и усилить раскол в имперском руководстве. Поэтому англичане приняли это приглашение как неожиданный подарок. Доверенное лицо сэра Э. Грея – военный министр Холден, который благодаря своей удачной осведомительной деятельности в прусском генеральном штабе в 1906 году считался человеком, близким к германским кругам, был послан в Берлин с поручением по возможности отбить у нас охоту к внесению новеллы, да и вообще к строительству флота. Поскольку в Англии понимали, что в Бетмане можно найти союзника против германского флота, а Холден явился к нам не как проситель, а как приглашенный, то для британского кабинета не было необходимости поручать ему делать нам какие-либо серьезные предложения. Однако Холден привез собой нечто, имевшее вид подарка, о чем будет сказано ниже.
Хотя открытая враждебность канцлера к новелле уже значительно обесценила ее с точки зрения внешней политики, все же при искусном ведении переговоров она являлась подходящим средством для того, чтобы предложить соглашение, основанное на взаимных выгодах и уступках, даже если бы англичане не были особенно склонны договариваться с нами как с равными.
4 октября кайзер частным образом уведомил Foreign Office{138}, что Германия готова пойти навстречу в вопросе о новелле при условии, что одновременно она получит достаточные гарантии более дружественной ориентации английской политики в том смысле, что обе державы обязались бы не принимать участия ни в какой комбинации или в военном выступлении, направленном против одной из них. Такое соглашение одновременно дало бы возможность столковаться также и насчет расходов на вооружения.
Для переговоров с самим Холденом кайзер установил следующие принципы:
1. Морской законопроект на первых порах должен остаться неприкосновенным.
2. Англия должна ясно изложить, какой программы она собирается придерживаться в связи с новеллой и собиралась придерживаться в связи с действовавшим до сих пор законом.
3. Обсуждение вопроса об англо-германском договоре, предусматривающем союз или нейтралитет, на основании которого можно было бы замедлить выполнение новеллы.
4. Требование, чтобы Англия отказалась от соотношения морских сил, равного 2:1, т.е. от принципа два киля против одного, и согласилась бы на более приемлемое для нас соотношение{139}.
Канцлеру было предложено установить, получил ли Холден от своего правительства поручение вести предварительные переговоры, или он явился частным образом, чтобы позондировать почву. В зависимости от полученного ответа канцлер должен был говорить либо от имени кайзера, либо от своего. Кроме того, кайзер предостерегал против преждевременного раскрытия наших козырей и в особенности подчеркивал необходимость настаивать на праве каждой державы самостоятельно определять свою оборонную мощь и сохранять в неприкосновенности морской законопроект до принятия английских уступок. Именно потому, что мы внутренне решились первыми пойти на уступки, нам следовало, по моему мнению, соблюдать сдержанность, чтобы вообще добиться каких-либо результатов, тем более, что Холден – человек большого ума и ловкий lawyer{140} – принадлежал к той категории британских государственных деятелей, которые чувствовали, что могут играть нашими немецкими политиками.
О полуторачасовом разговоре, который Бетман вел с Холденом после полудня 8 февраля, мы имели сообщение из кругов, близких к английскому государственному деятелю{141}. Если эти сообщения правильны, то канцлер заверял британского министра в своем неизменном стремлении достигнуть соглашения с Англией и, идя навстречу Холдену, выразил склонность растянуть на более долгий срок постройку предусмотренных новеллой кораблей. Со своей стороны он предложил формулу нейтралитета. Холден, отвечал уклончиво, выдвинул на первый план безусловную лояльность Англии по отношению к соглашениям с Францией и Россией и, по его утверждению, якобы указал канцлеру на английские военные обязательства по отношению к Франции, Бельгии и другим странам и энергично предостерегал его против германской новеллы, на которую Англии пришлось бы отвечать осуществлением принципа два киля против одного. Он не пошел также на предложенную ему формулу нейтралитета и согласился самое большее на ничего не говорившее обязательство отказаться от «неспровоцированной агрессии» (!). Итак, Холден показал, что он крепко держится традиционной политики Англии.
Ошибка канцлера в этой предварительной беседе заключалась в том, что он ознакомил своего собеседника не только с законопроектом, но и с теми сокращениями, которые он желал в нем произвести. Если бы он положил в основу переговоров законопроект в его первоначальном виде, то мы имели бы в руках гораздо больше объектов для компенсации. Напротив, в угоду своему миролюбию Бетмам счел благоразумным в разговоре с англичанином несколько отступить от позиции официальных представителей германской обороны – «людей флота».
Такая тактика произвела на Холдена прекрасное впечатление, облегчила ему задачу усиления раскола в германском правительстве, на который ему указал сам канцлер, и дала ему возможность выдумать «военную партию», против которой приходилось будто бы бороться канцлеру.
9 февраля Холден был принят кайзером, пожелавшим принять участие в беседе, в которой первоначально должны были участвовать только Холден и я.
Перед аудиенцией состоялся завтрак, на котором присутствовал также и канцлер. За завтраком о политике не говорили, но атмосфера была довольно напряженная. При своем появлении канцлер попросил меня не заговаривать первым о соотношении морских сил, равном 2:3. Чем объяснялось это желание, я не знаю; возможно, что он считал его еще недостаточно выгодным для Англии. Вообще же канцлер не осведомил меня о ходе переговоров и, в частности, о формуле нейтралитета, а во время последовавшей затем аудиенции, перед началом которой Бетман удалился, я отчасти играл роль простого свидетеля, так как кайзер сам вел беседу.
В начале беседы Холден заявил, что говорит от имени британского кабинета и с согласия своего короля, а в конце ее подчеркнул вопреки этому заявлению, что она представляет собой лишь частный обмен информацией{142}.
Холден начал с того, что предсказал нам в перспективе обладание крупной африканской империей. Хотя еще в январе кайзер относился с большим и небезосновательным недоверием к предложениям колоний, за истекший промежуток времени честолюбие его удалось возбудить картиной грандиозных приобретений (трудностей и опасностей, связанных с этим заманчивым предложением, он не учитывал).
Преувеличенные предложения колониальных владений, которые самим англичанам не принадлежали и распоряжаться которыми они не могли, были сделаны с расчетом на темперамент кайзера. На меня это произвело тяжелое впечатление, ибо средство было слишком грубым, а цель – слишком прозрачной. В прошлом, начиная с 1896 года, Англия уже пыталась однажды приманить нас предложением португальских колоний, поддерживая в то же время Португалию в ее намерении не продавать этих колоний. В данном же случае англичане открыли нам фиктивные виды на получение не только португальских владений, но также и французских и бельгийских. Этим способом Англия могла не только вести нас на поводу, но и доказать нашу алчность французам и бельгийцам, усилив тем самым их зависимость от себя{143}. Я восхищался Холденом в тот момент, когда, рисуя перспективы будущего, он с наивной скромностью заявлял притязание «только» на постройку железной дороги Каир-Капштадт. Благодаря ей Африка стала бы английской. Горе Германии, если бы к английскому искусству вести переговоры присоединилось еще подавляющее превосходство сил. Поведение Холдена напомнило мне слова некоего американца, который сказал одному германскому адмиралу, что когда он сравнивает известных ему государственных деятелей Германии и Англии и представляет их себе ведущими переговоры сидя за одним столом, то ему кажется маловероятным, чтобы в конце концов Германии удалось сохранить хотя бы Потсдам.
Со своей стороны я начал с заявления о том, что горячо приветствовал бы заключение соглашения. Когда в ходе беседы Холден охарактеризовал принцип, исходя из которого английский флот должен быть равен двум сильнейшим флотам других держав, как британскую традицию, я предложил соглашение, основанное на соотношении морских сил, равном 2:3, то есть то самое, что уже раньше предлагали Ллойд-Джордж, а позднее Уинстон Черчилль. Однако Холден в вежливой форме отклонил это соотношение: английский флот должен-де быть способен противостоять любой возможной комбинации сил. На мое ответное заявление, что в таком случае и наша армия должна быть способна противостоять любой комбинации сил, между тем как по своей численности она едва равняется каждой из армий соседей, Холден возразил, что это дело совсем иного рода. Он заявил, что наша уступка в морском вопросе не является для Англии столь необходимой, чтобы он стал на ней настаивать, но заметил, что внесение новеллы вредно отразится на духе всего соглашения. Затем речь зашла о возможности некоторого замедления постройки трех кораблей: не могли бы мы растянуть ее на 12 лет? Я попытался разъяснить ему трудности, связанные с дальнейшими изменениями законопроекта, поскольку ввиду примирительной позиции Англии наша программа уже подверглась значительному сокращению. При переговорах я исходил из того принципа, что отступать можно лишь до необходимого предела, так как возможность дальнейших уступок всегда остается открытой. Я указал также, что Холден должен подумать о том, насколько его величество уже связал себя тронной речью. С этим Холден согласился и высказал тот взгляд, что при нашей системе воинской повинности нам нужна третья эскадра, находящаяся в строю. Требования, касавшиеся поддержания кораблей и личного состава флота в боевой готовности, по его словам, были для Англии безразличны. Он хотел бы, больше ради формы – дело ведь шло не о сумме{144} – получить знак нашей готовности к соглашению. Должен ли я был удовлетвориться тем, чтобы пойти на общие уступки в морском вопросе лишь в случае заключения общеполитического соглашения, или было правильнее установить размеры указанных уступок уже в этой беседе? Я выбрал последнее, поскольку Холден предложил, «чтобы подмазать переговоры», замедлить темп строительства или по крайней мере отказаться от первого из трех кораблей. Он по собственной инициативе письменно набросал то самое предложение, которое я уже имел в виду как возможную уступку. Итак, я пожертвовал этим кораблем.
Ради подлинно солидного соглашения о нейтралитете я был готов отказаться от всей новеллы, о чем уже раньше говорил кайзеру. Все эти годы я вполне отдавал себе отчет в огромной ответственности, которая лежала на мне, и всегда имел в виду возможность заплатить соответствующими компенсациями в области морских вооружений, которые я никогда не считал самоцелью, за действительное равноправие в мировой политике и за свободу морей.
Два года спустя мы были уже гораздо ближе к этой мирной конечной цели строительства флота, что доказывается согласием Черчилля на пропорцию 10: 16. Но и в начале 1912 года, когда наш флот был слабее, чем два года спустя, я не мог знать точно, как велика была возможность политического соглашения. Ни разу канцлер не сказал мне ясно: конкретная цель, к которой мы стремимся, состоит в том-то и том-то. При совместной работе с ним всегда приходилось бродить более или менее в потемках; таким образом, вопреки собственным принципам ведения переговоров я пожертвовал третьим кораблем, не получив ничего взамен, чтобы не осложнять переговоры, которые, быть может, обещали успех.
Поскольку канцлер уже отказался от первоначальной редакции новеллы, я не имел возможности предоставить компенсации за маленькие подарки из области колониальной музыки будущего; я мог пожертвовать военными ценностями лишь в обмен на реальные и в известном смысле окончательные гарантии на море (соотношение сил, равное 2:3), или на политические гарантии (соглашение о нейтралитете). Отказ от новеллы без конкретных компенсаций был бы односторонней уступкой. Именно этого нам следовало избегать более всего, если мы не желали вернуться к эпохе английских угроз, вроде 1896 и 1904-1905 годов и без конца тормозить собственное движение вперед. Именно с англичанами мы должны были вести переговоры на основе полного равноправия, если, несмотря на ошибки июля 1911 года, стремились к неуклонному укреплению наших взаимоотношений.
Поэтому я не был уверен в том, что не зашел слишком далеко, пожертвовав в доказательство нашей уступчивости частью уже сокращенной новеллы. Вскоре мои сомнения сменились ясным пониманием истинных целей Англии. Ибо после того, как Холден без всякой компенсации положил себе в карман мою уступку и выразил свое удовлетворение по этому поводу, он пошел дальше и в конце концов осторожно коснулся вопроса о том, следовало ли выполнять самый закон о строительстве флота. Но тут вмешался кайзер, и Холден спрятал свои щупальца. Тем не менее у меня осталась уверенность в том, что английские возражения направлены не против такого пустяка, как три корабля, предусмотренные новеллой, а против самого закона. В разговорах со мной Холден сам при случае признавал, что предусмотренное новеллой увеличение флота на три корабля вообще не играло никакой роли.
Когда мы внешне пришли к полному соглашению, причем уступки были сделаны только с немецкой стороны, Холден, как уже указывалось, заявил, что вся беседа являлась только личным обменом информацией. Тем не менее, хотя дальнейшие переговоры в Лондоне потерпели крах, я остался верен своему обещанию пожертвовать одним кораблем, дабы не оставлять никакого сомнения в нашей доброй воле.
Ведение деловых переговоров с Холденом затруднялось присутствием кайзера. Когда беседа перешла на вопрос, имевший для нас решающее значение, а именно на политическое соглашение, Холден ответил уклончиво: обязательство нейтралитета, мол, невозможно вследствие отношений, связывающих Англию с Францией.
Когда мы покинули дворец, Холден выразил свое удовлетворение нашей беседой. Я вывел из нее, что: 1) новелла имеет для англичан второстепенное значение, а истинная их цель – парализовать развитие нашего флота, и что 2) англичане не предложили ничего такого, что можно было бы рассматривать как честное морское соглашение на основе соотношения сил, указанного Ллойд-Джорджем в 1908 году. Им было скорее желательно, чтобы мы приняли в принципе неизменную и обесценивавшую наш флот формулу два киля против одного, что на долгое время подорвало бы выполнение нашего закона о флоте. Если бы мы приняли формулу два киля против одного, Англии было бы достаточно удовольствоваться в течение нескольких лет постройкой двух или трех кораблей в год, чтобы в силу договора ограничить затем наше строительство двумя или даже полутора кораблями ежегодно. Это означало конец закона о флоте; к тому же столкновение с нашим флотом перестало бы представлять для Англии известный риск, существование германского флота стало бы бессмысленным, а союз с Германией потерял бы свою международно-политическую ценность. Англичане надеялись навязать нам подобное отступление потому, что мы по всей видимости стремились к «соглашению» любой ценой. Далее, беседа привела меня к заключению, что: 3) о бетмановской формуле нейтралитета не было и речи и 4) наше подчинение в морских вопросах могло быть вознаграждено обманчивыми видами на африканские владения английских вассалов – французов, бельгийцев и португальцев, рассчитанными исключительно на фантазии кайзера и на стремление отдельных дипломатов к личному успеху.
Итак, Холден действовал не на деловой основе. Он прежде всего попытался вести переговоры для видимости, будучи готов подсластить нам подчинение и дать иллюзию некоего политического соглашения и колониальной экспансии, если взамен этого мы станем фактическими вассалами Англии. Истинное лицо Англии еще явственнее обнаружил первый лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль, который 9 февраля – как раз тогда, когда Холден, держа под мышкой подаренный ему бронзовый бюст кайзера, спускался по лестнице берлинского дворца, произнес за завтраком в Глазго ту самую речь, в которой назвал германский флот «роскошью».
Поскольку канцлер держал меня в неведении, я смог уяснить себе психологическое состояние английского кабинета при этих переговорах лишь в процессе самих переговоров с Холденом, и в особенности из их лондонского эпилога. Небрежный образ действий Кидерлена вызвал в свое время грубый отпор со стороны Ллойд-Джорджа, за которым последовало, по моему мнению, недостаточно выдержанное поведение с нашей стороны. Заискивание, проявленное нами в этой стадии отношений, вызвало в Англии уверенность в том, что с нами будет легко справиться.
Пригласив англичан в Берлин, мы, конечно, должны были быть готовы принести определенные жертвы, чтобы не поставить себя снова в неловкое положение, которое возникло в результате неуспеха нашей инициативы. Нежелание Бетмана защищать новеллу перед рейхстагом указало англичанам тот пункт, используя который, они могли запугать нас, а может быть и вовсе сбить с толку в вопросе о строительстве флота, равно как и усилить раскол в имперском руководстве. Поэтому англичане приняли это приглашение как неожиданный подарок. Доверенное лицо сэра Э. Грея – военный министр Холден, который благодаря своей удачной осведомительной деятельности в прусском генеральном штабе в 1906 году считался человеком, близким к германским кругам, был послан в Берлин с поручением по возможности отбить у нас охоту к внесению новеллы, да и вообще к строительству флота. Поскольку в Англии понимали, что в Бетмане можно найти союзника против германского флота, а Холден явился к нам не как проситель, а как приглашенный, то для британского кабинета не было необходимости поручать ему делать нам какие-либо серьезные предложения. Однако Холден привез собой нечто, имевшее вид подарка, о чем будет сказано ниже.
Хотя открытая враждебность канцлера к новелле уже значительно обесценила ее с точки зрения внешней политики, все же при искусном ведении переговоров она являлась подходящим средством для того, чтобы предложить соглашение, основанное на взаимных выгодах и уступках, даже если бы англичане не были особенно склонны договариваться с нами как с равными.
4 октября кайзер частным образом уведомил Foreign Office{138}, что Германия готова пойти навстречу в вопросе о новелле при условии, что одновременно она получит достаточные гарантии более дружественной ориентации английской политики в том смысле, что обе державы обязались бы не принимать участия ни в какой комбинации или в военном выступлении, направленном против одной из них. Такое соглашение одновременно дало бы возможность столковаться также и насчет расходов на вооружения.
Для переговоров с самим Холденом кайзер установил следующие принципы:
1. Морской законопроект на первых порах должен остаться неприкосновенным.
2. Англия должна ясно изложить, какой программы она собирается придерживаться в связи с новеллой и собиралась придерживаться в связи с действовавшим до сих пор законом.
3. Обсуждение вопроса об англо-германском договоре, предусматривающем союз или нейтралитет, на основании которого можно было бы замедлить выполнение новеллы.
4. Требование, чтобы Англия отказалась от соотношения морских сил, равного 2:1, т.е. от принципа два киля против одного, и согласилась бы на более приемлемое для нас соотношение{139}.
Канцлеру было предложено установить, получил ли Холден от своего правительства поручение вести предварительные переговоры, или он явился частным образом, чтобы позондировать почву. В зависимости от полученного ответа канцлер должен был говорить либо от имени кайзера, либо от своего. Кроме того, кайзер предостерегал против преждевременного раскрытия наших козырей и в особенности подчеркивал необходимость настаивать на праве каждой державы самостоятельно определять свою оборонную мощь и сохранять в неприкосновенности морской законопроект до принятия английских уступок. Именно потому, что мы внутренне решились первыми пойти на уступки, нам следовало, по моему мнению, соблюдать сдержанность, чтобы вообще добиться каких-либо результатов, тем более, что Холден – человек большого ума и ловкий lawyer{140} – принадлежал к той категории британских государственных деятелей, которые чувствовали, что могут играть нашими немецкими политиками.
О полуторачасовом разговоре, который Бетман вел с Холденом после полудня 8 февраля, мы имели сообщение из кругов, близких к английскому государственному деятелю{141}. Если эти сообщения правильны, то канцлер заверял британского министра в своем неизменном стремлении достигнуть соглашения с Англией и, идя навстречу Холдену, выразил склонность растянуть на более долгий срок постройку предусмотренных новеллой кораблей. Со своей стороны он предложил формулу нейтралитета. Холден, отвечал уклончиво, выдвинул на первый план безусловную лояльность Англии по отношению к соглашениям с Францией и Россией и, по его утверждению, якобы указал канцлеру на английские военные обязательства по отношению к Франции, Бельгии и другим странам и энергично предостерегал его против германской новеллы, на которую Англии пришлось бы отвечать осуществлением принципа два киля против одного. Он не пошел также на предложенную ему формулу нейтралитета и согласился самое большее на ничего не говорившее обязательство отказаться от «неспровоцированной агрессии» (!). Итак, Холден показал, что он крепко держится традиционной политики Англии.
Ошибка канцлера в этой предварительной беседе заключалась в том, что он ознакомил своего собеседника не только с законопроектом, но и с теми сокращениями, которые он желал в нем произвести. Если бы он положил в основу переговоров законопроект в его первоначальном виде, то мы имели бы в руках гораздо больше объектов для компенсации. Напротив, в угоду своему миролюбию Бетмам счел благоразумным в разговоре с англичанином несколько отступить от позиции официальных представителей германской обороны – «людей флота».
Такая тактика произвела на Холдена прекрасное впечатление, облегчила ему задачу усиления раскола в германском правительстве, на который ему указал сам канцлер, и дала ему возможность выдумать «военную партию», против которой приходилось будто бы бороться канцлеру.
9 февраля Холден был принят кайзером, пожелавшим принять участие в беседе, в которой первоначально должны были участвовать только Холден и я.
Перед аудиенцией состоялся завтрак, на котором присутствовал также и канцлер. За завтраком о политике не говорили, но атмосфера была довольно напряженная. При своем появлении канцлер попросил меня не заговаривать первым о соотношении морских сил, равном 2:3. Чем объяснялось это желание, я не знаю; возможно, что он считал его еще недостаточно выгодным для Англии. Вообще же канцлер не осведомил меня о ходе переговоров и, в частности, о формуле нейтралитета, а во время последовавшей затем аудиенции, перед началом которой Бетман удалился, я отчасти играл роль простого свидетеля, так как кайзер сам вел беседу.
В начале беседы Холден заявил, что говорит от имени британского кабинета и с согласия своего короля, а в конце ее подчеркнул вопреки этому заявлению, что она представляет собой лишь частный обмен информацией{142}.
Холден начал с того, что предсказал нам в перспективе обладание крупной африканской империей. Хотя еще в январе кайзер относился с большим и небезосновательным недоверием к предложениям колоний, за истекший промежуток времени честолюбие его удалось возбудить картиной грандиозных приобретений (трудностей и опасностей, связанных с этим заманчивым предложением, он не учитывал).
Преувеличенные предложения колониальных владений, которые самим англичанам не принадлежали и распоряжаться которыми они не могли, были сделаны с расчетом на темперамент кайзера. На меня это произвело тяжелое впечатление, ибо средство было слишком грубым, а цель – слишком прозрачной. В прошлом, начиная с 1896 года, Англия уже пыталась однажды приманить нас предложением португальских колоний, поддерживая в то же время Португалию в ее намерении не продавать этих колоний. В данном же случае англичане открыли нам фиктивные виды на получение не только португальских владений, но также и французских и бельгийских. Этим способом Англия могла не только вести нас на поводу, но и доказать нашу алчность французам и бельгийцам, усилив тем самым их зависимость от себя{143}. Я восхищался Холденом в тот момент, когда, рисуя перспективы будущего, он с наивной скромностью заявлял притязание «только» на постройку железной дороги Каир-Капштадт. Благодаря ей Африка стала бы английской. Горе Германии, если бы к английскому искусству вести переговоры присоединилось еще подавляющее превосходство сил. Поведение Холдена напомнило мне слова некоего американца, который сказал одному германскому адмиралу, что когда он сравнивает известных ему государственных деятелей Германии и Англии и представляет их себе ведущими переговоры сидя за одним столом, то ему кажется маловероятным, чтобы в конце концов Германии удалось сохранить хотя бы Потсдам.
Со своей стороны я начал с заявления о том, что горячо приветствовал бы заключение соглашения. Когда в ходе беседы Холден охарактеризовал принцип, исходя из которого английский флот должен быть равен двум сильнейшим флотам других держав, как британскую традицию, я предложил соглашение, основанное на соотношении морских сил, равном 2:3, то есть то самое, что уже раньше предлагали Ллойд-Джордж, а позднее Уинстон Черчилль. Однако Холден в вежливой форме отклонил это соотношение: английский флот должен-де быть способен противостоять любой возможной комбинации сил. На мое ответное заявление, что в таком случае и наша армия должна быть способна противостоять любой комбинации сил, между тем как по своей численности она едва равняется каждой из армий соседей, Холден возразил, что это дело совсем иного рода. Он заявил, что наша уступка в морском вопросе не является для Англии столь необходимой, чтобы он стал на ней настаивать, но заметил, что внесение новеллы вредно отразится на духе всего соглашения. Затем речь зашла о возможности некоторого замедления постройки трех кораблей: не могли бы мы растянуть ее на 12 лет? Я попытался разъяснить ему трудности, связанные с дальнейшими изменениями законопроекта, поскольку ввиду примирительной позиции Англии наша программа уже подверглась значительному сокращению. При переговорах я исходил из того принципа, что отступать можно лишь до необходимого предела, так как возможность дальнейших уступок всегда остается открытой. Я указал также, что Холден должен подумать о том, насколько его величество уже связал себя тронной речью. С этим Холден согласился и высказал тот взгляд, что при нашей системе воинской повинности нам нужна третья эскадра, находящаяся в строю. Требования, касавшиеся поддержания кораблей и личного состава флота в боевой готовности, по его словам, были для Англии безразличны. Он хотел бы, больше ради формы – дело ведь шло не о сумме{144} – получить знак нашей готовности к соглашению. Должен ли я был удовлетвориться тем, чтобы пойти на общие уступки в морском вопросе лишь в случае заключения общеполитического соглашения, или было правильнее установить размеры указанных уступок уже в этой беседе? Я выбрал последнее, поскольку Холден предложил, «чтобы подмазать переговоры», замедлить темп строительства или по крайней мере отказаться от первого из трех кораблей. Он по собственной инициативе письменно набросал то самое предложение, которое я уже имел в виду как возможную уступку. Итак, я пожертвовал этим кораблем.
Ради подлинно солидного соглашения о нейтралитете я был готов отказаться от всей новеллы, о чем уже раньше говорил кайзеру. Все эти годы я вполне отдавал себе отчет в огромной ответственности, которая лежала на мне, и всегда имел в виду возможность заплатить соответствующими компенсациями в области морских вооружений, которые я никогда не считал самоцелью, за действительное равноправие в мировой политике и за свободу морей.
Два года спустя мы были уже гораздо ближе к этой мирной конечной цели строительства флота, что доказывается согласием Черчилля на пропорцию 10: 16. Но и в начале 1912 года, когда наш флот был слабее, чем два года спустя, я не мог знать точно, как велика была возможность политического соглашения. Ни разу канцлер не сказал мне ясно: конкретная цель, к которой мы стремимся, состоит в том-то и том-то. При совместной работе с ним всегда приходилось бродить более или менее в потемках; таким образом, вопреки собственным принципам ведения переговоров я пожертвовал третьим кораблем, не получив ничего взамен, чтобы не осложнять переговоры, которые, быть может, обещали успех.
Поскольку канцлер уже отказался от первоначальной редакции новеллы, я не имел возможности предоставить компенсации за маленькие подарки из области колониальной музыки будущего; я мог пожертвовать военными ценностями лишь в обмен на реальные и в известном смысле окончательные гарантии на море (соотношение сил, равное 2:3), или на политические гарантии (соглашение о нейтралитете). Отказ от новеллы без конкретных компенсаций был бы односторонней уступкой. Именно этого нам следовало избегать более всего, если мы не желали вернуться к эпохе английских угроз, вроде 1896 и 1904-1905 годов и без конца тормозить собственное движение вперед. Именно с англичанами мы должны были вести переговоры на основе полного равноправия, если, несмотря на ошибки июля 1911 года, стремились к неуклонному укреплению наших взаимоотношений.
Поэтому я не был уверен в том, что не зашел слишком далеко, пожертвовав в доказательство нашей уступчивости частью уже сокращенной новеллы. Вскоре мои сомнения сменились ясным пониманием истинных целей Англии. Ибо после того, как Холден без всякой компенсации положил себе в карман мою уступку и выразил свое удовлетворение по этому поводу, он пошел дальше и в конце концов осторожно коснулся вопроса о том, следовало ли выполнять самый закон о строительстве флота. Но тут вмешался кайзер, и Холден спрятал свои щупальца. Тем не менее у меня осталась уверенность в том, что английские возражения направлены не против такого пустяка, как три корабля, предусмотренные новеллой, а против самого закона. В разговорах со мной Холден сам при случае признавал, что предусмотренное новеллой увеличение флота на три корабля вообще не играло никакой роли.
Когда мы внешне пришли к полному соглашению, причем уступки были сделаны только с немецкой стороны, Холден, как уже указывалось, заявил, что вся беседа являлась только личным обменом информацией. Тем не менее, хотя дальнейшие переговоры в Лондоне потерпели крах, я остался верен своему обещанию пожертвовать одним кораблем, дабы не оставлять никакого сомнения в нашей доброй воле.
Ведение деловых переговоров с Холденом затруднялось присутствием кайзера. Когда беседа перешла на вопрос, имевший для нас решающее значение, а именно на политическое соглашение, Холден ответил уклончиво: обязательство нейтралитета, мол, невозможно вследствие отношений, связывающих Англию с Францией.
Когда мы покинули дворец, Холден выразил свое удовлетворение нашей беседой. Я вывел из нее, что: 1) новелла имеет для англичан второстепенное значение, а истинная их цель – парализовать развитие нашего флота, и что 2) англичане не предложили ничего такого, что можно было бы рассматривать как честное морское соглашение на основе соотношения сил, указанного Ллойд-Джорджем в 1908 году. Им было скорее желательно, чтобы мы приняли в принципе неизменную и обесценивавшую наш флот формулу два киля против одного, что на долгое время подорвало бы выполнение нашего закона о флоте. Если бы мы приняли формулу два киля против одного, Англии было бы достаточно удовольствоваться в течение нескольких лет постройкой двух или трех кораблей в год, чтобы в силу договора ограничить затем наше строительство двумя или даже полутора кораблями ежегодно. Это означало конец закона о флоте; к тому же столкновение с нашим флотом перестало бы представлять для Англии известный риск, существование германского флота стало бы бессмысленным, а союз с Германией потерял бы свою международно-политическую ценность. Англичане надеялись навязать нам подобное отступление потому, что мы по всей видимости стремились к «соглашению» любой ценой. Далее, беседа привела меня к заключению, что: 3) о бетмановской формуле нейтралитета не было и речи и 4) наше подчинение в морских вопросах могло быть вознаграждено обманчивыми видами на африканские владения английских вассалов – французов, бельгийцев и португальцев, рассчитанными исключительно на фантазии кайзера и на стремление отдельных дипломатов к личному успеху.
Итак, Холден действовал не на деловой основе. Он прежде всего попытался вести переговоры для видимости, будучи готов подсластить нам подчинение и дать иллюзию некоего политического соглашения и колониальной экспансии, если взамен этого мы станем фактическими вассалами Англии. Истинное лицо Англии еще явственнее обнаружил первый лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль, который 9 февраля – как раз тогда, когда Холден, держа под мышкой подаренный ему бронзовый бюст кайзера, спускался по лестнице берлинского дворца, произнес за завтраком в Глазго ту самую речь, в которой назвал германский флот «роскошью».