Страница:
Когда же отложенная по их вине подводная война не дала тех быстрых результатов, которые, по утверждению специалистов, она принесла бы годом раньше, эти люди не лишились своей наглости; вместо того чтобы устыдиться, когда вследствие вызванной ими проволочки действие подводных лодок было решительно ослаблено{225}, они снова стали осуждать подводную войну в целом вопреки позиции, занятой ими самими в начале 1917 года! Чтобы помять, какую игру вели они с войной на море в тот час, когда решалась судьба Германии, нужно представить себе, что случилось бы, если бы суждения журналистов, дипломатов и парламентариев сделались решающими в вопросах стратегии сухопутной войны. Но в жизненно важном вопросе о морской войне у немцев все было дозволено. Вместо того чтобы ограничиться американским вопросом, политическую важность которого я всегда сознавал, немец со свойственным ему инстинктом самоуничижения успокаивал себя формулой: В 1916 году нам недоставало подлодок. Подобно тому как в оправдание уклонения от морского боя из меня сделали козла отпущения, объявив материальную часть флота якобы недоброкачественной, те, кто из страха перед Вильсоном не решились на подводную войну, теперь стали сваливать вину за это перед самими собой и всем миром на слишком малое число подводных лодок. Эти слухи, распространявшиеся повсюду, были тем средством, с помощью которого дипломатические и демократические пособники нашего имперского руководства помешали своевременному объявлению подводной войны и вместо нанесения быстрого, сильного, а следовательно, и наиболее гуманного по своему характеру удара, толкнули нашу страну на путь медленного угасания, продемонстрировав свою слабость и нечистую совесть{}an».
Фактически наш подводный флот 1916 года мог сделать гораздо больше, чем подводный флот 1917 года, что и было мною предсказано еще в феврале 1916 года. В подводной войне важно не количество подводных лодок, а лишь число потопленных судов. Эффективность подлодок падала пропорционально усилению оборонительных средств противника. Но наши любившие проволочки политики были слишком мудры, чтобы понять столь простую истину. На проведение указанных мероприятий требовались годы; и эти годы мы подарили противнижу. Добиться победы в подводной войне мы могли только в течение определенного периода времеюи; этот период мы пропустили из страха и надежды на Вильсона. Доказывающие это потрясающие цифры во время войны не могли быть преданы гласности, что давало противникам подводной войны возможность искажать ее результаты. Из множества доказательств я приведу всего лишь один факт.
Весной 1916 года при ограниченной, т.е. недостаточной подводной войне, на один рейс подлодки приходилось 17 000 тонн потопленных судов. Опыт 1916 года показывает, что при неограниченной подводной войне гибнет по крайней мере втрое больше судов, чем при ограниченной.
Таким образом, в то время можно было достигнуть цифры в 51 000 тонн на один поход подводной лодки. Летом же 1917 года соответствующая цифра составляла 14 000 тонн, а осенью уже только 9 000 тонн!
Весною 1916 года мы наметили довести численность подводного флота в предстоявшем бюджетном году до 205 лодок, считая как вступившие в строй, так и строившиеся и проходившие испытания (в том числе 147 строившихся, которые должны были быть сданы в том же году).
По этим цифрам можно судить о том, к каким результатам привела бы в 1916 году настоящая подводная война. Надо согласиться с англичанами, что они проиграли бы тогда войну, если бы у нас хватило мужества выиграть ее. Достаточно перелистать дневники командиров подводных лодок за 1916 год, чтобы убедиться, с какой горечью приходилось им пропускать самую богатую и верную добычу! Становится очевидным, что в то время они могли каждым походом достигнуть впятеро или вшестеро больших результатов, чем годом позже.
Приведу для примера выдержку из дневника чрезвычайно энергичного командира подводной лодки капитан-лейтенанта Штейнбринка, который имел задание установить, возможно ли было вообще вести подводную войну, не нарушая действовавших в 1916 году постановлений.
Дневник командира за июль-август 1916 года
Вследствие неблагоприятной для стрельбы торпедами погоды пребывание у устья Сены смогло продолжаться всего четыре дня, пока ветер и волны помогали оставаться незамеченными. В течение этого времени днем и ночью велось наблюдение за судоходством в радиусе трех-восьми морских миль (одной-двух германских миль) от пункта, в котором обычно находилась подводная лодка. Все пароходы, оказывавшиеся в пределах досягаемости, подвергались преследованию; подводная лодка подходила к ним возможно ближе, чтобы установить их характер. Всего подводная лодка подходила на расстояние торпедного выстрела к 41 судну (не выпуская, впрочем, торпеды); ни на одном из этих пароходов не было обнаружено признаков, характеризующих транспорты с войсками или военными грузами; по их внешнему виду также нельзя было определенно заключить, что эти пароходы являлись таковыми. Однако на рассвете было замечено шесть 1500-3000-тонных пароходов, шедших с потушенными огнями (три-четыре речных судна, три грузовых парохода); эти суда были окрашены в черный цвет, а палубные надстройки их – в серый или коричневый; они шли без флага, причем каждый корабль конвоировался эсминцем, шедшим с потушенными огнями, или одним-двумя рыболовными судами. По моему твердому убеждению эти корабли перевозили войска или военные материалы; поскольку, однако, это убеждение не было подтверждено предписанными признаками (большое количество солдат; орудия, перевозочные средства или укрепления на палубе), я не мог атаковать указанные суда.
При тех условиях, которые ставятся сейчас подводной лодке для нападения на транспорт, она вообще ничего не может сделать, а самое предприятие – отнюдь небезопасное вследствие возможности отпора – не вознаграждает усилий команды.
Реакция командира флотилии на приведенный отрывок из военного дневника: Целью данного предприятия было установить, возможно ли вести войну против торговли согласно действующим положениям, то есть только на основании призового права, и, торпедируя без предупреждения исключительно суда, несомненно перевозящие войска и военные грузы, потопить транспорты, обслуживающие английскую армию во Франции, что я считаю важнейшей из стоящих сейчас перед флотом задач.
Результаты, не внушающие никаких сомнений, таковы: При существующих ограничениях бесполезно посылать подводные лодки на пути транспортов, перевозящих войска и военные грузы… Перерезать эти пути не удастся до тех пор, пока в правила введения подводной войны не будет включено разрешение торпедировать без предупреждения курсирующие между Англией и Францией суда (за исключением госпитальных).
В западной части Ламанша будет предпринята попытка вести войну против торговли в соответствии с призовым правом, несмотря на опасности, которым подвергаются подводные лодки, появляющиеся на поверхности. Это решение стало необходимым потому, что в настоящее время мы не имеем другого средства нанести ущерб противнику.
Подобных результатов можно было ожидать, но я считал полезным собрать фактические доказательства.
Совершенно ясно, что наши подводные лодки могли оказать большое влияние на исход битвы на Сомме. Всякий, кто не останавливаясь на отдельных вопросах этого характера, полностью сознавал, что германский народ ведет борьбу за свое существование, не мог без внутреннего содрогания читать подобные отчеты о невозможности применять наше лучшее орудие.
Наше поведение весною 1916 года говорило всему миру, за исключением некоторых германских дипломатов и демократов: Германия идет ко дну.
7
8
Фактически наш подводный флот 1916 года мог сделать гораздо больше, чем подводный флот 1917 года, что и было мною предсказано еще в феврале 1916 года. В подводной войне важно не количество подводных лодок, а лишь число потопленных судов. Эффективность подлодок падала пропорционально усилению оборонительных средств противника. Но наши любившие проволочки политики были слишком мудры, чтобы понять столь простую истину. На проведение указанных мероприятий требовались годы; и эти годы мы подарили противнижу. Добиться победы в подводной войне мы могли только в течение определенного периода времеюи; этот период мы пропустили из страха и надежды на Вильсона. Доказывающие это потрясающие цифры во время войны не могли быть преданы гласности, что давало противникам подводной войны возможность искажать ее результаты. Из множества доказательств я приведу всего лишь один факт.
Весной 1916 года при ограниченной, т.е. недостаточной подводной войне, на один рейс подлодки приходилось 17 000 тонн потопленных судов. Опыт 1916 года показывает, что при неограниченной подводной войне гибнет по крайней мере втрое больше судов, чем при ограниченной.
Таким образом, в то время можно было достигнуть цифры в 51 000 тонн на один поход подводной лодки. Летом же 1917 года соответствующая цифра составляла 14 000 тонн, а осенью уже только 9 000 тонн!
Весною 1916 года мы наметили довести численность подводного флота в предстоявшем бюджетном году до 205 лодок, считая как вступившие в строй, так и строившиеся и проходившие испытания (в том числе 147 строившихся, которые должны были быть сданы в том же году).
По этим цифрам можно судить о том, к каким результатам привела бы в 1916 году настоящая подводная война. Надо согласиться с англичанами, что они проиграли бы тогда войну, если бы у нас хватило мужества выиграть ее. Достаточно перелистать дневники командиров подводных лодок за 1916 год, чтобы убедиться, с какой горечью приходилось им пропускать самую богатую и верную добычу! Становится очевидным, что в то время они могли каждым походом достигнуть впятеро или вшестеро больших результатов, чем годом позже.
Приведу для примера выдержку из дневника чрезвычайно энергичного командира подводной лодки капитан-лейтенанта Штейнбринка, который имел задание установить, возможно ли было вообще вести подводную войну, не нарушая действовавших в 1916 году постановлений.
Дневник командира за июль-август 1916 года
Вследствие неблагоприятной для стрельбы торпедами погоды пребывание у устья Сены смогло продолжаться всего четыре дня, пока ветер и волны помогали оставаться незамеченными. В течение этого времени днем и ночью велось наблюдение за судоходством в радиусе трех-восьми морских миль (одной-двух германских миль) от пункта, в котором обычно находилась подводная лодка. Все пароходы, оказывавшиеся в пределах досягаемости, подвергались преследованию; подводная лодка подходила к ним возможно ближе, чтобы установить их характер. Всего подводная лодка подходила на расстояние торпедного выстрела к 41 судну (не выпуская, впрочем, торпеды); ни на одном из этих пароходов не было обнаружено признаков, характеризующих транспорты с войсками или военными грузами; по их внешнему виду также нельзя было определенно заключить, что эти пароходы являлись таковыми. Однако на рассвете было замечено шесть 1500-3000-тонных пароходов, шедших с потушенными огнями (три-четыре речных судна, три грузовых парохода); эти суда были окрашены в черный цвет, а палубные надстройки их – в серый или коричневый; они шли без флага, причем каждый корабль конвоировался эсминцем, шедшим с потушенными огнями, или одним-двумя рыболовными судами. По моему твердому убеждению эти корабли перевозили войска или военные материалы; поскольку, однако, это убеждение не было подтверждено предписанными признаками (большое количество солдат; орудия, перевозочные средства или укрепления на палубе), я не мог атаковать указанные суда.
При тех условиях, которые ставятся сейчас подводной лодке для нападения на транспорт, она вообще ничего не может сделать, а самое предприятие – отнюдь небезопасное вследствие возможности отпора – не вознаграждает усилий команды.
Реакция командира флотилии на приведенный отрывок из военного дневника: Целью данного предприятия было установить, возможно ли вести войну против торговли согласно действующим положениям, то есть только на основании призового права, и, торпедируя без предупреждения исключительно суда, несомненно перевозящие войска и военные грузы, потопить транспорты, обслуживающие английскую армию во Франции, что я считаю важнейшей из стоящих сейчас перед флотом задач.
Результаты, не внушающие никаких сомнений, таковы: При существующих ограничениях бесполезно посылать подводные лодки на пути транспортов, перевозящих войска и военные грузы… Перерезать эти пути не удастся до тех пор, пока в правила введения подводной войны не будет включено разрешение торпедировать без предупреждения курсирующие между Англией и Францией суда (за исключением госпитальных).
В западной части Ламанша будет предпринята попытка вести войну против торговли в соответствии с призовым правом, несмотря на опасности, которым подвергаются подводные лодки, появляющиеся на поверхности. Это решение стало необходимым потому, что в настоящее время мы не имеем другого средства нанести ущерб противнику.
Подобных результатов можно было ожидать, но я считал полезным собрать фактические доказательства.
Совершенно ясно, что наши подводные лодки могли оказать большое влияние на исход битвы на Сомме. Всякий, кто не останавливаясь на отдельных вопросах этого характера, полностью сознавал, что германский народ ведет борьбу за свое существование, не мог без внутреннего содрогания читать подобные отчеты о невозможности применять наше лучшее орудие.
Наше поведение весною 1916 года говорило всему миру, за исключением некоторых германских дипломатов и демократов: Германия идет ко дну.
7
О событиях, вызвавших переход к неограниченной подводной войне, я могу рассказать лишь вкратце, поскольку находился тогда уже не у дел. Насколько мне известно, они характерны для дезорганизации бетмановской системы управления.
Идя навстречу инициативе графа Бернсторфа, Бетман сначала содействовал мирному посредничеству Вильсона, но затем сорвал его собственным предложением мира и подводной войной. Теперь из отчетов парламентской следственной комиссии стало яснее, чем это было при опубликовании первого издания моей книги, что германское правительство поощряло Вильсона выступить в качестве посредника, а потому решение начать подводную войну являлось для него личным оскорблением. С другой стороны, появившиеся теперь новые публикации только подтверждают мое прежнее мнение, что через посредство Америки мы не могли добиться приемлемого мира. В разговоре с германскими представителями Вильсон и его помощники подчеркивали во всех стадиях переговоров, что по отношению к Англии они ни за что не хотят применять давление американской мощи. Данный факт определяет собой действительные перспективы этой мирной акции. Он устраняет возможность того, что при настроении, господствовавшем тогда в странах Антанты, конференция держав, созванная Вильсоном, смогла бы привести к миру, основанному на взаимном соглашении сторон. Вильсон, разумеется, охотно принял бы предложенную ему Бернсторфом роль arbiter mundi{227}. Поскольку, однако, несмотря на все благородные, гуманные и нейтральные чувства, американская политика 1914-1916 годов на практике неизменно действовала в ущерб нам, следует думать, что созыв конференции по инициативе Вильсона не усилил бы весьма незначительной заинтересованности вашингтонских политиков в сохранении Германской империи. Интересы и цели Америки имели совершенно иную направленность, так что, по моему убеждению, единственный путь, который привел бы тогда Германию к сносному миру, проходил, как уже указывалось, через Россию. Осенью 1916 года в связи с нападением Румынии верховное командование придало серьезное значение военной угрозе со стороны Голландии, раздутой канцлером и посланником фон Кюльманом, а потому согласилось на некоторую отсрочку подводной войны. После разгрома Румынии картина изменилась. Правда, верховное командование сомневалось в том, что мы сможем выдержать еще одну военную зиму (1917/18 г). Поскольку, однако, начальник Генмора фон Гольцендорф обещал, что через полгода подводной войны Англия обнаружит склонность к миру, то из желания создать возможность заключения его к августу 1917 года вытекало объявление подводной войны в феврале 1917 года. Впрочем, этот расчет имел только условное значение и его не следовало возводить в догмат.
Последняя загадка этой опасной при всей ее ловкости непоследовательности заключалась в том, что вопреки своему внутреннему убеждению Бетман распространял в рейхстаге представление, будто этот момент являлся с военно-морской и политической точки зрения наиболее многообещающим и удобным для объявления неограниченной подводной войны. Отмечу, между прочим, что он взял на себя очень много, отстаивая эту точку зрения вопреки мнениям имперского морского ведомства, Генмора, флота Открытого моря, морского корпуса и верховного командования армии, выраженного весною 1916 года (правда, в конце 1916 года точка зрения начальника Генмора сблизилась с бетмановской).
Наше несчастье состояло в том, что подводной войной руководил государственный деятель, который внутренне был принципиально против нее, и даже в этой последней стадии старался парализовать ее эффект подобно тому, как раньше запрещал ее. В 1916 году мы, быть может, еще могли позволить себе ослабить ее действие, делая исключения для отдельных нейтральных держав. В 1917 году для этого было уже слишком поздно. Раз мы поставили на эту карту все, мы должны были поставить на службу подводной войне все военные, политические, личные и технические средства. Флот должен был отодвинуть на второй план все другие задачи и предоставить для постройки лодок и моторов все наличные кадры и оборудование. Армия должна была дать рабочих, политика – дополнять военное руководство, дипломатия – оставить свою выжидательную позицию и всем сердцем принять участие в этом деле. Вместо этого для европейских нейтральных стран были сделаны исключения, ослабившие действие подводной войны и лишившие ее в техническом и военном отношении той целеустремленности, которая на этой поздней стадии дела одна только и могла придать ему необходимую эффективность. Основной порок всего нашего способа ведения войны – отсутствие единства, стойкости и воли, равных английским, продолжал оставаться в силе, пока у кормила правления стоял Бетман.
Поскольку руководство империи взяло на себя ответственность за подводную войну, в которую оно не верило, а немедленно затем принялось препятствовать ведению ее, перспективы этой войны по сравнению с 1916 годом стали неизмеримо хуже. Вплоть до моей отставки имперское морское ведомство строило столько подводных лодок, сколько было вообще возможно. Я трижды объехал все верфи и обследовал каждый эллинг, чтобы установить, нельзя ли повысить выпуск продукции{228}.
Мне неизвестно, продолжалась ли постройка подводных лодок с необходимой энергией и после моего ухода. Однако решающее значение имели успешные оборонительные мероприятия противника, которые превзошли все наши опасения. Англия вступила в войну совершенно не подготовленной к подводной опасности. Но, поняв смертельную опасность этого оружия, она с помощью Америки лихорадочно принялась за создание средств обороны, которые если не в 1916, то в 1917 году стали давать ощутимые результаты. В количественном отношении промышленность Антанты превосходила нашу и, таким образом, оборона росла гораздо скорее, чем наш подводный флот. Весной 1918 года мы временами теряли больше подводных лодок, чем строили новых.
В общих чертах все это можно было, конечно, предусмотреть еще в 1916 году. Назову несколько важнейших оборонительных мероприятий: превращение торговых судов в военные путем установки 15 000 орудий и специальной подготовки команд, систематический надзор за водами, осуществляемый самолетами, цеппелинами и кораблями, расширенное применение акустики, постройка охотников за подводными лодками, появление ловушек для подлодок и глубинных бомб; препятствия оборонительного характера, как-то сети и мины; далее косвенные меры такие, как утроение производительности американских верфей, лихорадочное строительство торговых судов{229}, накопление огромных запасов, развертывание разведывательной службы, монополизация и рационирование тоннажа, создание конвоев и подготовка личного состава для них, потребовавшие нескольких лет и явившиеся огромным организационным достижением Англии; наконец, непрерывное усиление давления на нейтралов, закончившееся отобранием их тоннажа.
Результатом этих мероприятий явилось то снижение боевой ценности германского подводного флота, которое, как указывалось выше, оставило каждой подводной лодке лишь пятую часть ее прежней эффективности. Достаточно вспомнить, что впоследствии против нас боролись многие тысячи постепенно построенных охотников за подводными лодками.
В феврале 1916 года наши подводные лодки могли еще чувствовать себя среди неприятельских торговых судов, как волки в стаде овец; впоследствии же им приходилось вступать с ними в правильный бой. Простое уничтожение превратилось в опасную борьбу с тяжелыми потерями.
Возникает вопрос: появились ли бы годом раньше на европейском материке те массы американских солдат, которые изменили к худшему наше положение на западном фронте в 1918 году, если бы подводная война началась весною 1916, а не 1917 года?
Не буду говорить о том, что появление огромного количества американских войск явилось неожиданностью для всех нас, в том числе и для военного командования, которое значительно ослабило силу нашей армии, оставив на Востоке целый миллион воинов для достижения чисто экономических целей, являвшихся второстепенными по сравнению с главной целью войны. Я хотел бы только обратить внимание на то, что весною 1916 года вероятность переброски войск из Америки была гораздо менее значительна, чем год спустя. Во всяком случае большая эффективность подводной войны против вражеского судоходства и недостаточное развитие американского судостроения в 1916 году сильно ограничили бы возможности развертывания военных сил Америки. В то время она вообще только начинала вооружаться. Сомнительно также, успела ли она уже созреть для войны к 1916 году. Общественное мнение целых областей страны и влиятельных кругов было еще недостаточно обработано и ставило серьезные препятствия вильсоновской политике престижа.
По мнению нашего посланника фон Гинце, проехавшего в то время через Америку при возвращении из Пекина, только известная мексиканская депеша Циммермана, всего более оскорбившая именно дружественные Германии области США, оказала значительную помощь Вильсону, стремившемуся выступить против нас с оружием в руках. Баллин, знавший мою точку зрения и писавший мне 19 июля 1917 года, что на многочисленные поступающие к нему запросы он неизменно отвечает, что нынешний способ ведения подводной войны «не осуществляет мысли Тирпица», добавил к этому следующее: Еще прошлой зимой я письменно и устно выражал убеждение, что если бы ваше превосходительство остались у кормила правления, вы бы вообще не начали теперь неограниченной подводной войны. И я хотел бы держаться того мнения, что оставаясь на своем посту в то время, когда Вильсона водили за нос, препятствовали его честолюбивым усилиям в пользу мира и, наконец, поставили в невозможное положение мексиканской депешей, вы бы, конечно, серьезно задумались над тем, правильно ли с политической и военной точек зрения возвещать и осуществлять неограниченную подводную войну, не предоставив Вильсону возможности с честью выйти из этого положения.
По моему мнению, а это мнение разделяют не только граф Бернсторф, принц Гацфельд и тайный советник Альберт, но и все другие лица, побывавшие там в начале войны, Вильсон никогда бы не смог объявить нам войну, если бы мексиканская депеша и целый ряд других ошибок не восстановили против нас население запада и юга Соединенных Штатов, относившихся к Германии вполне дружелюбно.
О том, что означает вступление Америки в войну против нас для Антанты, мне вам говорить незачем.
Мой ответ от 23 июля 1917 года характеризует следующая выдержка: В своей телеграмме г-ну Бассерману и его превосходительству Шпану я хотел выразить уверенность в том, что намеченная декларация в рейхстаге является неуместной как с внутренней, так и с внешнеполитической точек зрения. Даже если предположить, что мы должны стремиться как можно скорее договориться с Вильсоном, отказавшись от подводной войны, снижение эффективности этой войны на глазах у всего света и мольба о мире кажутся мне неправильными с чисто деловой точки зрения.
Как вам известно, объявление подводной войны 4 февраля 1915 года поразило меня как своим характером, так и выбранным для этого временем в особенности потому, что еще 27 февраля я договорился с тогдашним рейхсканцлером о временной приостановке подводной войны. После того как мы возвестили всему миру указанное военное решение (притом не без трубных звуков), нам следовало держаться этого решения. Наше постоянное и отчасти недостойное отступление перед выпадами Вильсона способствовало переизбранию последнего. Наступательная политика нот, направленных против неслыханного нарушения Вильсоном нейтралитета, напрашивалась сама собой и была бы совершенно безопасной. Уничтожающую ноту Вильсона вообще не следовало принимать, исходя из вполне реальных соображений. Я уже не говорю о неумелом и неудачном урегулировании нашей дипломатией инцидента с «Суссексом».
Весной 1916 года Соединенные Штаты не объявили бы нам войны. Происходившие в то время прения в вашингтонском сенате и конгрессе являются достаточным доказательством этого. Это был самый подходящий момент для активизации подводной войны; хозяйственная мощь Германии и ее союзников в то время была еще достаточно велика. Поскольку президентские выборы были еще впереди, Вильсон не мог пойти на объявление войны. Чтобы влияние подводной войны успело проявиться полностью, требуется время; этим временем мы тогда еще располагали, а потому могли сделать нейтральному судоходству более значительные уступки, чем показалось впоследствии возможным даже руководящим лицам. К 1 же февраля с.г. мы уже сильно приблизились к краю пропасти. Тут надо учесть еще одно обстоятельство, вытекающее из английских контрмер. В вашем письме вы сами упоминаете о конвоях; но последние могут принести пользу лишь при наличии большого числа охотников за подводными лодками. Мы дали Англии время, необходимое для их постройки, а также для эффективного вооружения всего ее торгового флота и проведения целого ряда других контрмер. В количественном отношении эти мероприятия Антанты оставляли за собой наши успехи в области усиления подводного флота. Заранее определить, в какой мере эти мероприятия уравновешивали рост нашего подводного флота, было, разумеется, невозможно; кто работал над техническими вопросами этого характера – знает, что достижение подобного равновесия всегда возможно. Поэтому отсрочка энергичного применения подлодок являлась хозяйственной, политической и военной ошибкой. Я пришел к этому убеждению на основании того, что, как вы правильно заметили, всегда был далек от недооценки вмешательства Америки в войну. Я знаю, что вы держались того мнения, будто я принес строительство подлодок в жертву строительству дредноутов. Я уверен, что в этом вы ошибаетесь; в начале войны наш подводный флот стоял на первом месте. Правда, мы этим не хвастались. Во всяком случае сконструировать подлодку с большим радиусом действия нельзя было раньше, чем мы получили соответствующий двигатель; автомобильные моторы для этого не годились.
Что касается эффективности подводной войны в ее нынешней форме и вопроса о продолжении ее, то хотя в свое время я избрал иную форму ее и теперь вынужден считать, что шансы на успех сильно понизились вследствие запоздалого объявления этой войны, я твердо убежден в том, что после объявления ее в феврале нам не оставалось ничего другого, как продолжать ее с величайшей энергией, пока Англия не будет вынуждена заключить мир, содержащий предпосылки восстановления нашего хозяйства и обеспечивающий наше положение.
Я полагаю также, что мы все еще можем достигнуть этого успеха путем борьбы против неприятельского судоходства, хотя и с большим трудом и медленнее, чем раньше. Но для этого необходима также ничем не отвлекаемая и не ослабленная энергия правительства и нации, равно как и политика, гармонично дополняющая ведение войны.
Как бы то ни было, если бы даже в 1916 году Америка поступила так же, как в 1917 году, для нас было бы все-таки лучше, чтоб американцы пришли на год раньше, когда мы и наши союзники еще сохраняли свои силы. Конечно, Америка все равно постаралась бы предотвратить поражение Англии. Но в 1916 году подводная война могла предотвратить поражение Германии. Исходя из тогдашнего и позднейшего опыта, в начале 1916 года подводные лодки могли ежемесячно топить не менее 700 000 тонн, а впоследствии и 1 000 000 тонн, я не привожу здесь более высоких цифр, называвшихся опытными командирами. О воздействии этого факта можно сказать, что вызванный им подрыв мирового хозяйства Англии и ее боеспособности, не говоря уже об общих политических последствиях, значительно и надолго облегчил бы наше положение на западном фронте и сильно сократил бы рвение, с которым Америка стремилась приложить свои усилия в сухопутной войне. Кроме того, прирост тоннажа, который принес Антанте 1917 год, был невозможен годом раньше, так как вновь заложенные верфи еще не работали. Было бы нелепо отрицать, что и мои взгляды на подводную войну, высказывавшиеся весной 1916года, могли заключать в себе сомнительные моменты, способные отсрочить достижение конечного результата. Однако в то время у нас было уже достаточно опыта, чтобы видеть, что чем дольше длилась война, тем опаснее становилась для нас Америка. Уже в 1916 году она стала для нас опаснее, чем в 1915 году. То была непрерывная цепь, и нам не следовало закрывать глаза на это развитие.
Идя навстречу инициативе графа Бернсторфа, Бетман сначала содействовал мирному посредничеству Вильсона, но затем сорвал его собственным предложением мира и подводной войной. Теперь из отчетов парламентской следственной комиссии стало яснее, чем это было при опубликовании первого издания моей книги, что германское правительство поощряло Вильсона выступить в качестве посредника, а потому решение начать подводную войну являлось для него личным оскорблением. С другой стороны, появившиеся теперь новые публикации только подтверждают мое прежнее мнение, что через посредство Америки мы не могли добиться приемлемого мира. В разговоре с германскими представителями Вильсон и его помощники подчеркивали во всех стадиях переговоров, что по отношению к Англии они ни за что не хотят применять давление американской мощи. Данный факт определяет собой действительные перспективы этой мирной акции. Он устраняет возможность того, что при настроении, господствовавшем тогда в странах Антанты, конференция держав, созванная Вильсоном, смогла бы привести к миру, основанному на взаимном соглашении сторон. Вильсон, разумеется, охотно принял бы предложенную ему Бернсторфом роль arbiter mundi{227}. Поскольку, однако, несмотря на все благородные, гуманные и нейтральные чувства, американская политика 1914-1916 годов на практике неизменно действовала в ущерб нам, следует думать, что созыв конференции по инициативе Вильсона не усилил бы весьма незначительной заинтересованности вашингтонских политиков в сохранении Германской империи. Интересы и цели Америки имели совершенно иную направленность, так что, по моему убеждению, единственный путь, который привел бы тогда Германию к сносному миру, проходил, как уже указывалось, через Россию. Осенью 1916 года в связи с нападением Румынии верховное командование придало серьезное значение военной угрозе со стороны Голландии, раздутой канцлером и посланником фон Кюльманом, а потому согласилось на некоторую отсрочку подводной войны. После разгрома Румынии картина изменилась. Правда, верховное командование сомневалось в том, что мы сможем выдержать еще одну военную зиму (1917/18 г). Поскольку, однако, начальник Генмора фон Гольцендорф обещал, что через полгода подводной войны Англия обнаружит склонность к миру, то из желания создать возможность заключения его к августу 1917 года вытекало объявление подводной войны в феврале 1917 года. Впрочем, этот расчет имел только условное значение и его не следовало возводить в догмат.
Последняя загадка этой опасной при всей ее ловкости непоследовательности заключалась в том, что вопреки своему внутреннему убеждению Бетман распространял в рейхстаге представление, будто этот момент являлся с военно-морской и политической точки зрения наиболее многообещающим и удобным для объявления неограниченной подводной войны. Отмечу, между прочим, что он взял на себя очень много, отстаивая эту точку зрения вопреки мнениям имперского морского ведомства, Генмора, флота Открытого моря, морского корпуса и верховного командования армии, выраженного весною 1916 года (правда, в конце 1916 года точка зрения начальника Генмора сблизилась с бетмановской).
Наше несчастье состояло в том, что подводной войной руководил государственный деятель, который внутренне был принципиально против нее, и даже в этой последней стадии старался парализовать ее эффект подобно тому, как раньше запрещал ее. В 1916 году мы, быть может, еще могли позволить себе ослабить ее действие, делая исключения для отдельных нейтральных держав. В 1917 году для этого было уже слишком поздно. Раз мы поставили на эту карту все, мы должны были поставить на службу подводной войне все военные, политические, личные и технические средства. Флот должен был отодвинуть на второй план все другие задачи и предоставить для постройки лодок и моторов все наличные кадры и оборудование. Армия должна была дать рабочих, политика – дополнять военное руководство, дипломатия – оставить свою выжидательную позицию и всем сердцем принять участие в этом деле. Вместо этого для европейских нейтральных стран были сделаны исключения, ослабившие действие подводной войны и лишившие ее в техническом и военном отношении той целеустремленности, которая на этой поздней стадии дела одна только и могла придать ему необходимую эффективность. Основной порок всего нашего способа ведения войны – отсутствие единства, стойкости и воли, равных английским, продолжал оставаться в силе, пока у кормила правления стоял Бетман.
Поскольку руководство империи взяло на себя ответственность за подводную войну, в которую оно не верило, а немедленно затем принялось препятствовать ведению ее, перспективы этой войны по сравнению с 1916 годом стали неизмеримо хуже. Вплоть до моей отставки имперское морское ведомство строило столько подводных лодок, сколько было вообще возможно. Я трижды объехал все верфи и обследовал каждый эллинг, чтобы установить, нельзя ли повысить выпуск продукции{228}.
Мне неизвестно, продолжалась ли постройка подводных лодок с необходимой энергией и после моего ухода. Однако решающее значение имели успешные оборонительные мероприятия противника, которые превзошли все наши опасения. Англия вступила в войну совершенно не подготовленной к подводной опасности. Но, поняв смертельную опасность этого оружия, она с помощью Америки лихорадочно принялась за создание средств обороны, которые если не в 1916, то в 1917 году стали давать ощутимые результаты. В количественном отношении промышленность Антанты превосходила нашу и, таким образом, оборона росла гораздо скорее, чем наш подводный флот. Весной 1918 года мы временами теряли больше подводных лодок, чем строили новых.
В общих чертах все это можно было, конечно, предусмотреть еще в 1916 году. Назову несколько важнейших оборонительных мероприятий: превращение торговых судов в военные путем установки 15 000 орудий и специальной подготовки команд, систематический надзор за водами, осуществляемый самолетами, цеппелинами и кораблями, расширенное применение акустики, постройка охотников за подводными лодками, появление ловушек для подлодок и глубинных бомб; препятствия оборонительного характера, как-то сети и мины; далее косвенные меры такие, как утроение производительности американских верфей, лихорадочное строительство торговых судов{229}, накопление огромных запасов, развертывание разведывательной службы, монополизация и рационирование тоннажа, создание конвоев и подготовка личного состава для них, потребовавшие нескольких лет и явившиеся огромным организационным достижением Англии; наконец, непрерывное усиление давления на нейтралов, закончившееся отобранием их тоннажа.
Результатом этих мероприятий явилось то снижение боевой ценности германского подводного флота, которое, как указывалось выше, оставило каждой подводной лодке лишь пятую часть ее прежней эффективности. Достаточно вспомнить, что впоследствии против нас боролись многие тысячи постепенно построенных охотников за подводными лодками.
В феврале 1916 года наши подводные лодки могли еще чувствовать себя среди неприятельских торговых судов, как волки в стаде овец; впоследствии же им приходилось вступать с ними в правильный бой. Простое уничтожение превратилось в опасную борьбу с тяжелыми потерями.
Возникает вопрос: появились ли бы годом раньше на европейском материке те массы американских солдат, которые изменили к худшему наше положение на западном фронте в 1918 году, если бы подводная война началась весною 1916, а не 1917 года?
Не буду говорить о том, что появление огромного количества американских войск явилось неожиданностью для всех нас, в том числе и для военного командования, которое значительно ослабило силу нашей армии, оставив на Востоке целый миллион воинов для достижения чисто экономических целей, являвшихся второстепенными по сравнению с главной целью войны. Я хотел бы только обратить внимание на то, что весною 1916 года вероятность переброски войск из Америки была гораздо менее значительна, чем год спустя. Во всяком случае большая эффективность подводной войны против вражеского судоходства и недостаточное развитие американского судостроения в 1916 году сильно ограничили бы возможности развертывания военных сил Америки. В то время она вообще только начинала вооружаться. Сомнительно также, успела ли она уже созреть для войны к 1916 году. Общественное мнение целых областей страны и влиятельных кругов было еще недостаточно обработано и ставило серьезные препятствия вильсоновской политике престижа.
По мнению нашего посланника фон Гинце, проехавшего в то время через Америку при возвращении из Пекина, только известная мексиканская депеша Циммермана, всего более оскорбившая именно дружественные Германии области США, оказала значительную помощь Вильсону, стремившемуся выступить против нас с оружием в руках. Баллин, знавший мою точку зрения и писавший мне 19 июля 1917 года, что на многочисленные поступающие к нему запросы он неизменно отвечает, что нынешний способ ведения подводной войны «не осуществляет мысли Тирпица», добавил к этому следующее: Еще прошлой зимой я письменно и устно выражал убеждение, что если бы ваше превосходительство остались у кормила правления, вы бы вообще не начали теперь неограниченной подводной войны. И я хотел бы держаться того мнения, что оставаясь на своем посту в то время, когда Вильсона водили за нос, препятствовали его честолюбивым усилиям в пользу мира и, наконец, поставили в невозможное положение мексиканской депешей, вы бы, конечно, серьезно задумались над тем, правильно ли с политической и военной точек зрения возвещать и осуществлять неограниченную подводную войну, не предоставив Вильсону возможности с честью выйти из этого положения.
По моему мнению, а это мнение разделяют не только граф Бернсторф, принц Гацфельд и тайный советник Альберт, но и все другие лица, побывавшие там в начале войны, Вильсон никогда бы не смог объявить нам войну, если бы мексиканская депеша и целый ряд других ошибок не восстановили против нас население запада и юга Соединенных Штатов, относившихся к Германии вполне дружелюбно.
О том, что означает вступление Америки в войну против нас для Антанты, мне вам говорить незачем.
Мой ответ от 23 июля 1917 года характеризует следующая выдержка: В своей телеграмме г-ну Бассерману и его превосходительству Шпану я хотел выразить уверенность в том, что намеченная декларация в рейхстаге является неуместной как с внутренней, так и с внешнеполитической точек зрения. Даже если предположить, что мы должны стремиться как можно скорее договориться с Вильсоном, отказавшись от подводной войны, снижение эффективности этой войны на глазах у всего света и мольба о мире кажутся мне неправильными с чисто деловой точки зрения.
Как вам известно, объявление подводной войны 4 февраля 1915 года поразило меня как своим характером, так и выбранным для этого временем в особенности потому, что еще 27 февраля я договорился с тогдашним рейхсканцлером о временной приостановке подводной войны. После того как мы возвестили всему миру указанное военное решение (притом не без трубных звуков), нам следовало держаться этого решения. Наше постоянное и отчасти недостойное отступление перед выпадами Вильсона способствовало переизбранию последнего. Наступательная политика нот, направленных против неслыханного нарушения Вильсоном нейтралитета, напрашивалась сама собой и была бы совершенно безопасной. Уничтожающую ноту Вильсона вообще не следовало принимать, исходя из вполне реальных соображений. Я уже не говорю о неумелом и неудачном урегулировании нашей дипломатией инцидента с «Суссексом».
Весной 1916 года Соединенные Штаты не объявили бы нам войны. Происходившие в то время прения в вашингтонском сенате и конгрессе являются достаточным доказательством этого. Это был самый подходящий момент для активизации подводной войны; хозяйственная мощь Германии и ее союзников в то время была еще достаточно велика. Поскольку президентские выборы были еще впереди, Вильсон не мог пойти на объявление войны. Чтобы влияние подводной войны успело проявиться полностью, требуется время; этим временем мы тогда еще располагали, а потому могли сделать нейтральному судоходству более значительные уступки, чем показалось впоследствии возможным даже руководящим лицам. К 1 же февраля с.г. мы уже сильно приблизились к краю пропасти. Тут надо учесть еще одно обстоятельство, вытекающее из английских контрмер. В вашем письме вы сами упоминаете о конвоях; но последние могут принести пользу лишь при наличии большого числа охотников за подводными лодками. Мы дали Англии время, необходимое для их постройки, а также для эффективного вооружения всего ее торгового флота и проведения целого ряда других контрмер. В количественном отношении эти мероприятия Антанты оставляли за собой наши успехи в области усиления подводного флота. Заранее определить, в какой мере эти мероприятия уравновешивали рост нашего подводного флота, было, разумеется, невозможно; кто работал над техническими вопросами этого характера – знает, что достижение подобного равновесия всегда возможно. Поэтому отсрочка энергичного применения подлодок являлась хозяйственной, политической и военной ошибкой. Я пришел к этому убеждению на основании того, что, как вы правильно заметили, всегда был далек от недооценки вмешательства Америки в войну. Я знаю, что вы держались того мнения, будто я принес строительство подлодок в жертву строительству дредноутов. Я уверен, что в этом вы ошибаетесь; в начале войны наш подводный флот стоял на первом месте. Правда, мы этим не хвастались. Во всяком случае сконструировать подлодку с большим радиусом действия нельзя было раньше, чем мы получили соответствующий двигатель; автомобильные моторы для этого не годились.
Что касается эффективности подводной войны в ее нынешней форме и вопроса о продолжении ее, то хотя в свое время я избрал иную форму ее и теперь вынужден считать, что шансы на успех сильно понизились вследствие запоздалого объявления этой войны, я твердо убежден в том, что после объявления ее в феврале нам не оставалось ничего другого, как продолжать ее с величайшей энергией, пока Англия не будет вынуждена заключить мир, содержащий предпосылки восстановления нашего хозяйства и обеспечивающий наше положение.
Я полагаю также, что мы все еще можем достигнуть этого успеха путем борьбы против неприятельского судоходства, хотя и с большим трудом и медленнее, чем раньше. Но для этого необходима также ничем не отвлекаемая и не ослабленная энергия правительства и нации, равно как и политика, гармонично дополняющая ведение войны.
Как бы то ни было, если бы даже в 1916 году Америка поступила так же, как в 1917 году, для нас было бы все-таки лучше, чтоб американцы пришли на год раньше, когда мы и наши союзники еще сохраняли свои силы. Конечно, Америка все равно постаралась бы предотвратить поражение Англии. Но в 1916 году подводная война могла предотвратить поражение Германии. Исходя из тогдашнего и позднейшего опыта, в начале 1916 года подводные лодки могли ежемесячно топить не менее 700 000 тонн, а впоследствии и 1 000 000 тонн, я не привожу здесь более высоких цифр, называвшихся опытными командирами. О воздействии этого факта можно сказать, что вызванный им подрыв мирового хозяйства Англии и ее боеспособности, не говоря уже об общих политических последствиях, значительно и надолго облегчил бы наше положение на западном фронте и сильно сократил бы рвение, с которым Америка стремилась приложить свои усилия в сухопутной войне. Кроме того, прирост тоннажа, который принес Антанте 1917 год, был невозможен годом раньше, так как вновь заложенные верфи еще не работали. Было бы нелепо отрицать, что и мои взгляды на подводную войну, высказывавшиеся весной 1916года, могли заключать в себе сомнительные моменты, способные отсрочить достижение конечного результата. Однако в то время у нас было уже достаточно опыта, чтобы видеть, что чем дольше длилась война, тем опаснее становилась для нас Америка. Уже в 1916 году она стала для нас опаснее, чем в 1915 году. То была непрерывная цепь, и нам не следовало закрывать глаза на это развитие.
8
История подводной войны длинна и скорбна. При том методе, которого держалось наше политическое руководство в последние годы, промахи неизбежно следовали один за другим, сливаясь в мутный поток.
Начало подводной войны – объявление запретной зоны – было преждевременным, необдуманным и неудачным по форме; возвестили его миру с ненужной помпой. Но мы не удержались на занятой позиции и постоянно обнаруживали слабость и робость. Мы склонились перед Вильсоном и помогли ему упрочить власть над Америкой. Создалось впечатление, что у нас нечистая совесть, а это придало правдоподобность утверждениям англичан, будто подводная война безнравственна. Таким образом, своим неуместным поведением мы затруднили себе возобновление подводной войны и сделали его более опасным. Ибо после того, как мы столь долго отказывались от нашего права, стало казаться, что и мы видим в подводной войне нечто противное законам гуманности, между тем как никто не возвышал голоса, когда Англия творила гораздо худшие вещи.
Начало подводной войны – объявление запретной зоны – было преждевременным, необдуманным и неудачным по форме; возвестили его миру с ненужной помпой. Но мы не удержались на занятой позиции и постоянно обнаруживали слабость и робость. Мы склонились перед Вильсоном и помогли ему упрочить власть над Америкой. Создалось впечатление, что у нас нечистая совесть, а это придало правдоподобность утверждениям англичан, будто подводная война безнравственна. Таким образом, своим неуместным поведением мы затруднили себе возобновление подводной войны и сделали его более опасным. Ибо после того, как мы столь долго отказывались от нашего права, стало казаться, что и мы видим в подводной войне нечто противное законам гуманности, между тем как никто не возвышал голоса, когда Англия творила гораздо худшие вещи.