Страница:
Кеннеди обратился к клиенту:
– Вы уверены, что не преувеличиваете, мистер Нарий-шах? Что ваша супруга действительно завербована ИМИ? Что разгадка не лежит в другой области: любовная интрига, или...
Он осекся, остановленный реакцией клиента. Тот скорбно кивал головой, словно говоря про себя: все, все вы думаете, что я преувеличиваю... НО Я-ТО ЗНАЮ!!!
– Хорошо, – сказал Кеннеди. – Я берусь за это дело. Завтра в это же время вы получите расшифровку. Оплата – тысяча долларов. Аванс – половина.
Клиент поморщился, но чек заполнил. Кеннеди спросил:
– А теперь расскажите, при каких обстоятельствах у вас появилась эта шифровка. Насколько я понял, миссис Нарий-шах не позволяла вам их изучать и копировать.
– Мне ее прислали. На электронный адрес... Вернее, не мне, а... Тут такая запутанная история...
С помощью наводящих вопросов история распуталась. Оказывается, после того, как Джессика не справилась с обязанностями литературного секретаря (в частности, однажды умудрилась стереть объемистый файл новой повести мужа) – электронный адрес писателя за небольшую плату обслуживал его сосед, студент колледжа. Сканировал рукописи и отсылал в издательства, получал и распечатывал на бумаге приходящую к Шаху корреспонденцию. Среди сегодняшней оказался и этот листок, адресованный Джессике. Хотя у нее был свой адрес...
– Я понял, что у НИХ произошла какая-то техническая накладка! Что это мой шанс! И вы должны помочь мне его использовать, мистер Кеннеди!
– Поможем, – уверенно заявил Кеннеди. Он был полон оптимизма. У него имелись в распоряжении целые сутки, чтобы заработать тысячу клиента. А заодно – мои кровные двадцать долларов.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
Наталья Резанова HE IS GONE
Разумеется, большинство приняло на веру официальную версию, рожденную в недрах оккупационной канцелярии. Таково свойство большинства – принимать на веру. К тому же он был популярен в народе. Поначалу это меня удивляло – они же его никогда не видели, он с малолетства жил за границей. Потом я понял, что именно это и было причиной популярности. Отсутствующего наследника принято награждать всеми мыслимыми совершенствами. Так или иначе, простолюдины его любили. Потом они даже стали утверждать, что из-за этой любви король опасался открыто его убить. Чушь собачья – король делал все, чтоб его уберечь. Король вообще был слишком слаб и совестлив, чтоб убивать. Но в этой истории нет безвинных, и у короля на совести есть жертвы... но я забегаю вперед.
Итак, эта версия стала широко известна, по ней сочиняют баллады. Подозреваю, что со временем ее начнут представлять на подмостках. Только предварительно присочинят еще более невероятные подробности, привлекающие публику . Какие-нибудь явления призраков и драки с пиратами. Правда, фехтовальщиком он действительно был хорошим ( в университетском городе иначе не проживешь), а вот море переносил плохо. Неважно. Публика любит, когда про пиратов.
Но вот люди образованные, а также те, кто лично знал его – в университете и при дворе – в официальную версию поверить никак не могли Слишком много прорех в ней зияет, слишком много нестыковок в изложении событий. В этой среде родилось иное объяснение случившемуся. Все свалили на Хораса. Договорились до того, что он был норвежским шпионом, интриганом и провокатором. Все это неправда. Хорас, конечно, сыграл в событиях большую роль, чем обычно думают. Но, совсем, совсем другую.
Самую забавную версию преподнесла мне девица в одном портовом притоне. Я чуть было не прослезился. Якобы у старого короля родилась дочь, но он скрыл это обстоятельство, чтоб не отдавать трон брату. Оттого-то бедняжку и держали вдали от двора, оттого милый принц и не был женат. Очень трогательно, но полностью противоречит нашим законам о престолонаследии. Сейчас уже не помнят, что именно королева в свое время была наследницей трона, и, будь у нее дочь, она тоже могла бы стать суверенной монархиней.
Однако портовая девица в чем-то оказалась ближе к истине, чем университетские умы. Афера с новорожденным наследником имела место. И даже не одна.
Но истины не угадал никто. И, когда эту историю будут играть на подмостках, не исключаю, что мою роль сократят до предела. Или вообще вымарают. Грех жаловаться – я приложил немало усилий, чтоб меня не запомнили. Так и случилось.
Замечу – я вовсе не считаю людей глупыми. Только забывчивыми и легковерными. Этого достаточно. И я не собираюсь отстаивать истину и кричать: «вот как все было на самом деле». Истина никому не нужна. Кому какое дело, Норвегия завоевала Данию, или все было совсем наоборот. Вы бы еще Польшу вспомнили, скажут мне, если начнут ворошить старое, а кому интересна Польша?
Так что пишу я исключительно для того, чтобы освежить собственную память. Все-таки много лет прошло. И припомнить все, что мне известно.
А вот интересно, что именно знал он? Мне так и не удалось этого узнать. Безусловно, его воспитывали в том духе, какой нужен был старому королю, и он должен был верить, что отстаивает правду. Но что-то же он помнил? Он ведь не младенцем был, когда его увезли. Во всяком случае, глядя на его действия, я уверился в том, что власти он не хотел. Он хотел уничтожить всех, кто имел какое-то касательство к этой истории, всех, кто знал, что никакого права на престол он не имеет. И это ему удалось. Почти.
Начнем ab ovo. Ну, не от Адама, а поближе. От наших родителей.
Только он, проживший почти всю жизнь вдали от них, слышавший только то, что ему внушали, мог поверить, что прежний король и королева любили друг друга. Какая любовь? Обычный династический брак. А в нашем случае – еще и очень печальная история. Гораздо печальнее, чем он себе представлял.
Юная девушка, почти ребенок. Единственный ребенок, наследница престола. Родители, как водится, боялись за нее, и подыскивали ей сильного мужа, который бы сумел защитить и ее, и престол. Такой нашелся среди северных ярлов. Он действительно был хорошим воином. И нужды нет, что всех прочих отношениях он был сущим скотом. Или, по-иному выражаясь, героической личностью. В наш просвещенный век он словно вывалился из того прошлого, когда наши предки в рогатых шлемах наводили ужас на всю Европу. Понятий «государственный договор», «граница», «дипломатическая неприкосновенность» для него не существовало. Меч и кулак – вот все , что он признавал. Многих это восхищало, но девушка, отданная ему в жены, могла испытывать к нему лишь отвращение. Вдобавок из-за неумеренного обжорства и пьянства он был склонен к ожирению и страдал одышкой.
Однако у него имелся младший брат. Совсем не воин, совсем не герой. Любящий музыку и книги. В прежние времена такого непременно запихнули бы в монастырь. Но теперь это как-то не принято. И юная королева увидела его – и судьба их была решена.
Потом, в Италии, я услышал историю, весьма близко напоминающую эту. Паоло и Франческа, да. Но их двойники остались невоспетыми. На севере любовные трагедии не в чести. Хотя эта тоже закончилась убийствами.
Не знаю, когда они стали близки. Никогда не спрашивал. Думаю, что времени и возможностей у них было предостаточно. Король – теперь он уже был королем – не слишком обременял королеву исполнением супружеских обязанностей. Его больше устраивали обозные девки и служанки. У него их было множество, но сына сумела родить только одна. Дочка придворного шута...как же ее звали? Хильда. Точно. Хильда, Я ее не помню, может быть, и не видел никогда, но историю ее знаю. Слышал ее неоднократно.
Шут простил блудную дочь, да что там – кудахтал над внукам как наседка, с рук не спускал. Может, надеялся на невероятное его возвышение, не зря же бастарда назвали древним именем, означавшим «король богов», «король асов» – и это внука шута!
А законного наследника все не было и не было. И вот, наконец, он появился. Появился я.
Не стану описывать праздников, разразившихся по этому поводу, благодарственных богослужений, дождя из драгоценностей, осыпавших мою колыбель. При желании об этом можно прочесть в хрониках. Гуляний по всей стране было столько, что народ помнил этот день десятилетиями. А я, по понятной причине, ничего помнить не могу.
Король ничем не выдал, будто не верит, что я не его сын. Впрочем, вру, был случай, когда он сорвал злобу на послах, собственноручно вышвырнув их из саней в снег, чем снова заслужил восхищения простонародья.
А вот начет всего прочего... В тот год он много бывал в походах. Дома почти не бывал. Даже в самый день моего рождения он отсутствовал – дрался на поединке с братом норвежского короля ( ох, как потом аукнулся стране тот победоносный поединок!) Но, заподозрив правду, он не завопил во всеуслышание, что стал рогоносцем, не убил жену и ребенка. Ведь он был королем не по праву рождения, а по праву брака. И, если б он избавился от жены, все прочие ярлы, претендующие на трон, взялись бы за оружие. Он не смог бы одновременно продолжать свои завоевания и подавлять мятежи. Поэтому король сохранил хорошую мину при плохой игре. Он даже настоял, чтоб меня назвали его именем – и примас совершил обряд крещения в соборе, под рев хора и гром органа.
Но все это было притворство. С самого начала старый король задумал избавиться от меня. Он хотел видеть своим наследником того, кого считал сыном без всяких сомнений. Пусть даже для этого не было никаких законных оснований.
Насколько я понимаю, почву для осуществления своего плана он начал готовить сразу после моего рождения. За границу был послан сын одного из близких королевских соратников – молодой человек не без способностей, а главное, безоговорочно преданный суверену. Звали его Хорас. Местом своего пребывания он избрал Виттенберг, университетский город. Почему именно Виттенберг? Почему не более старинные и почтенные университеты – в Болонье, Париже, Оксфорде, Саламанке ( хотя о Саламанке я лично невысокого мнения)? Может быть, именно из-за своего провинциализма. А может, потому, что именно в те годы Виттенберг снискал печальную славу центра новой ереси, захлестнувшей Германию. Она увлекла и Хораса, к тому времени именовавшего себя на латинский лад Горацием. Он хорошо вписался в университетские круги, а помощью денег, присылаемых ему королем, вскоре вошел в попечительский совет университета, несмотря на свою молодость.
Когда меня вывели из-под опеки мамок и нянек, король категорически заявил, что в целях большей безопасности его сын должен жить и воспитываться за границей.
На самом деле меня должны были убить, а на моем месте возник бы королевский бастард, Хильдассон. И жить там, пока не перестанет быть заметна разница в возрасте – он был старше года на четыре или пять. Мне тогда было три года, и разница между нами была очевидна. Хильдассона забрали у матери и увезли под опеку Горация. Очередь был за мной. Но тут план старого короля дал сбой. Дело в том, что он поделился своей затеей с шутом. Решил порадовать старика – мол, внука вместо шутовского колпака ждет корона. А старик все рассказал моему отцу. Причина проста. Для дочери его, давно брошенной любовником, вся жизнь была в единственном чаде. Когда у Хильды забрали ребенка, она утопилась.
Шут поведал отцу все, поставив единственное условие. Имя, под которым я буду жить, будет напыщенным королевским именем его внука. Странно? Пожалуй, после гибели Хильды старик начал потихоньку трогаться умом. Вскорости он спился и умер.
Отец, при всей своей слабохарактерности, на сей раз действовал быстро и решительно. Те, кто увозил меня, были схвачены и убиты. Они стали первыми жертвами, которые отец принес ради меня, но не последними. А меня увезли в Италию, где я и вырос.
В четырнадцать лет я поступил в Болонский университет – сначала на факультет свободных искусств, потом перешел на медицинский. К тому времени, когда я усердно штудировал естественные науки, отец связался со мной и поведал правду о моем рождении. Он предупредил также, что возвращаться мне опасно – старый король прочно сидел на троне. Так что годы учения для меня растянулись надолго. Я не стал получать диплома, ибо не собирался практиковать – во всяком случае, практиковать в том смысле, в каком это обычно понимают. Отучившись в Болонье и Салерно, я отправился за новыми знаниями, благо средств, выделяемых отцом, хватало на путешествия. Я обучался в Испании, Англии, Польше...в университетах, но не только в них. Пожалуй, частные уроки дали мне больше, чем университетское образование. Я никогда не склонен был идеализировать студенческую жизнь. Мой кузен – да, ею восхищался. Но он воспитывался как принц, и в университете являлся вольнослушателем, а значит, не хлебал тех прелестей, которую выдают на долю тех, кто учится на общих основаниях. Жизнь студента не только жестока ( «прописка», которую устраивают новичкам, превосходит то, что измысливают в тюремных камерах и солдатских казармах), она груба и грязна. Церемония посвящения в студенты – а она включает публичное оплевывание, в прямом смысле слова – в Саламанке завершается словами: «А теперь корми вшей и подыхай от голода и чесотки – как мы!» И для большинства студентов это было правдой. Однако моего кузена не коснулось.
Он по-прежнему торчал в Виттенберге, под попечением Горация, не предпринимая попыток вернуться на родину. Возможно, эта жизнь пришлась ему по вкусу, потому что иной он не знал. Это можно понять. А вот почему старый король не возвращал его ко двору, я понять не мог. Все еще боялся? Но прошло столько лет, и ничто во взрослом мужчине не напоминало исчезнувшего мальчика. Или кузен все же вляпался в ересь, которую открыто исповедовал Гораций, и не одобряемую королем? Не знаю. Но я решил на него посмотреть.
Нет, я не стал втираться к нему в доверие, и вообще сводить с ним близкое знакомство. В Кракове я обзавелся рекомендательным письмом от моего тамошнего учителя, доктора Иоганна Сабелликуса, открывшим мне доступ в Виттенберг. И там я мог без помех наблюдать за кузеном. Он мне не понравился. В то время я еще не видел старого короля, но теперь могу сказать, что Хильдассон был вылитый родитель. Точно так же он преждевременно растолстел, точно так же страдал одышкой и повышенной потливостью. У меня это вызывало брезгливость. Может быть, потому что сам я всегда был легок на ногу и сухощав. И точно так же он был подвержен вспышкам дикой ярости, чего не могли убить годы корпения за книгами. Пока что выход этой ярости он давал в поединках, благо бои на шлегерах, тамошней разновидности рапир, у немецких буршей в чести. Каждое землячество будет опозорено, если в течение семестра его члены не проведут ни одного поединка. Однажды мне даже пришлось быть у кузена секундантом, и мы отметили его победу в ближайшей пивной. Однако вскоре пиво, протестантские богословы и драки буршей мне до смерти надоели, и я уехал.
Письмо отца застало меня в Париже. Там я уже не учился. Там я пробовал применить полученные знания на практике – и не без успеха. Но отец писал, что нам пора наконец свидеться. И я подчинился.
Наша встреча была сердечной, печальной и тайной. Отец, как и прежде, боялся за мою жизнь. И он никому не рассказал о моем приезде, даже матери. Женщины слабы, говорил он, и она на радостях может выдать тайну.
Я поселился в городе под видом итальянского лекаря, и лишь в качестве лекаря посещал дворец. Кое-кто из обитателей дворца также посещал мой дом. От заезжего итальянца всегда ждут, что он торгует приворотными зельями, микстурами от всех болезней, косметикой и ядом. Да, и ядом... Но яды-то как раз я держал для собственных целей.
По прежней официальной версии старого короля ужалила змея.
По новой официальной версии его убил мой отец.
И то, и другое – неправда. Его убил я. Отравил, конечно.
Подло? А обречь на смерть трехлетнего ребенка не подло? Нет, я не пожалел его. Этот жирный боров кряхтел, беспрерывно лопал, и не собирался умирать. А мои родители, столько лет любившие друг друга, были в разлуке.
– Вы уверены, что не преувеличиваете, мистер Нарий-шах? Что ваша супруга действительно завербована ИМИ? Что разгадка не лежит в другой области: любовная интрига, или...
Он осекся, остановленный реакцией клиента. Тот скорбно кивал головой, словно говоря про себя: все, все вы думаете, что я преувеличиваю... НО Я-ТО ЗНАЮ!!!
– Хорошо, – сказал Кеннеди. – Я берусь за это дело. Завтра в это же время вы получите расшифровку. Оплата – тысяча долларов. Аванс – половина.
Клиент поморщился, но чек заполнил. Кеннеди спросил:
– А теперь расскажите, при каких обстоятельствах у вас появилась эта шифровка. Насколько я понял, миссис Нарий-шах не позволяла вам их изучать и копировать.
– Мне ее прислали. На электронный адрес... Вернее, не мне, а... Тут такая запутанная история...
С помощью наводящих вопросов история распуталась. Оказывается, после того, как Джессика не справилась с обязанностями литературного секретаря (в частности, однажды умудрилась стереть объемистый файл новой повести мужа) – электронный адрес писателя за небольшую плату обслуживал его сосед, студент колледжа. Сканировал рукописи и отсылал в издательства, получал и распечатывал на бумаге приходящую к Шаху корреспонденцию. Среди сегодняшней оказался и этот листок, адресованный Джессике. Хотя у нее был свой адрес...
– Я понял, что у НИХ произошла какая-то техническая накладка! Что это мой шанс! И вы должны помочь мне его использовать, мистер Кеннеди!
– Поможем, – уверенно заявил Кеннеди. Он был полон оптимизма. У него имелись в распоряжении целые сутки, чтобы заработать тысячу клиента. А заодно – мои кровные двадцать долларов.
4.
Когда спустя три часа я вновь зашла в офис, Кеннеди сидел, обложившись книгами. Слева лежал томик Эдгара Аллана По, открытый на «Золотом жуке». Справа – томик Конан Дойла, заложенный, я не сомневалась, на «Пляшущих человечках»...
– В английской письменной речи самая частая буква – е, – бормотал Кеннеди себе под нос. – Потом идут в нисходящем порядке: a, o, i, d, h... Черт побери, полная бессмыслица!
– Можешь, отправишься спать? – предложила я. – Утро вечера мудренее.
– Ну нет... Сначала расколю этот орешек.
Я не стала настаивать. И завершила на этом трудовой день.
– В английской письменной речи самая частая буква – е, – бормотал Кеннеди себе под нос. – Потом идут в нисходящем порядке: a, o, i, d, h... Черт побери, полная бессмыслица!
– Можешь, отправишься спать? – предложила я. – Утро вечера мудренее.
– Ну нет... Сначала расколю этот орешек.
Я не стала настаивать. И завершила на этом трудовой день.
5.
К утру пепельница была полна окурками, корзина для мусора – исчерканными и смятыми листами. К Эдгару По и Конан Дойлу добавились несколько книг по криптографии. Атмосфера в кабинете полностью состояла из смол и никотина.
– Похоже на шифр Паркинсона-Галлея с плавающим кодированием, – приветствовал меня Кеннеди. – Но все равно получается полная ахинея!
– Доброе утро, Кеннеди, – ответила я, включая вентиляцию на полную мощность. До повторного визита писателя оставалось девять часов.
– Похоже на шифр Паркинсона-Галлея с плавающим кодированием, – приветствовал меня Кеннеди. – Но все равно получается полная ахинея!
– Доброе утро, Кеннеди, – ответила я, включая вентиляцию на полную мощность. До повторного визита писателя оставалось девять часов.
6.
Еще через час Кеннеди осенило:
– Язык не английский! Черт возьми, знать бы, какой язык изучала Джессика в школе...
Вскоре миссис Хагерсон была отправлена в небольшую местную командировку – и по ее возвращению Кеннеди с головой зарылся во французский, немецкий и испанский словари. В качестве же бонуса за оптовую закупку местный книготорговец приложил еще и учебник албанского языка, на изучение которого в последнее время распространилась непонятная мода...
Я тем временем неторопливо отсканировала свою копию шифровки – мне и самой стало любопытно, что за послание пришло Джессике Нарий-шах...
– Язык не английский! Черт возьми, знать бы, какой язык изучала Джессика в школе...
Вскоре миссис Хагерсон была отправлена в небольшую местную командировку – и по ее возвращению Кеннеди с головой зарылся во французский, немецкий и испанский словари. В качестве же бонуса за оптовую закупку местный книготорговец приложил еще и учебник албанского языка, на изучение которого в последнее время распространилась непонятная мода...
Я тем временем неторопливо отсканировала свою копию шифровки – мне и самой стало любопытно, что за послание пришло Джессике Нарий-шах...
7.
– А если наш писатель не псих? – тоскливо спросил Кеннеди у меня, когда до условленного срока оставалось меньше двух часов. – Если тут действительно какие-то шпионские страсти и девчонка просто передаточное звено? Тогда шифровка может быть хоть на иврите, хоть на русском...
Честно говоря, мне было его жалко. Побледнел, осунулся, под глазами залегли темные круги. Но я молча пожала плечами. Пари есть пари, сам напросился.
Честно говоря, мне было его жалко. Побледнел, осунулся, под глазами залегли темные круги. Но я молча пожала плечами. Пари есть пари, сам напросился.
8.
Выдерживать характер до конца Кеннеди не стал. Капитулировал за сорок минут до ожидаемого прихода Шаха.
– Я сдаюсь, – сказал он коротко и достал бумажник. – Но Элис, один вопрос: ты не имеешь отношения к этой проклятой бумажке? Не ты заслала ее на адрес Шаха-Хана-Султана-Эмира, пропади он пропадом со своими шестью женами?!
Вот до чего доводят людей бессонные ночи и бесплодные интеллектуальные экзерсисы...
– Не я. Честное слово.
Он достал двести долларов и отдал мне. Вздохнул:
– Чек придется вернуть тоже...
Я сжалилась:
– Не придется. Ложись спать. А я сумею уговорить Шаха на отсрочку исполнения заказа...
– Спасибо, Элис, – пробормотал Кеннеди, направляясь в соседнюю комнату, где имелась кушетка, – я всегда знал, что ты...
Конец фразы утонул в зевке. Ну вот, в кои-то веки дождалась искреннего комплимента...
– Я сдаюсь, – сказал он коротко и достал бумажник. – Но Элис, один вопрос: ты не имеешь отношения к этой проклятой бумажке? Не ты заслала ее на адрес Шаха-Хана-Султана-Эмира, пропади он пропадом со своими шестью женами?!
Вот до чего доводят людей бессонные ночи и бесплодные интеллектуальные экзерсисы...
– Не я. Честное слово.
Он достал двести долларов и отдал мне. Вздохнул:
– Чек придется вернуть тоже...
Я сжалилась:
– Не придется. Ложись спать. А я сумею уговорить Шаха на отсрочку исполнения заказа...
– Спасибо, Элис, – пробормотал Кеннеди, направляясь в соседнюю комнату, где имелась кушетка, – я всегда знал, что ты...
Конец фразы утонул в зевке. Ну вот, в кои-то веки дождалась искреннего комплимента...
9.
Оставшееся до прихода Шаха время я потратила на то, чтобы наложить соответствующий макияж. Вполне преуспела – из зеркала на меня смотрела не милая и обаятельная доктор Блэкмор, но какая-то демоническая женщина, воплощение ночных страхов всех страдающих шпионофобией индивидов. Подумав немного, я дополнила имидж темными очками.
Шах явился минута в минуту.
– А где мистер Кеннеди? – начал он, не сразу заметив мое преображение. – Он успел...
– Сядьте, – отчеканила я. – Мистера Кеннеди вы больше не увидите. Вы совершили большую ошибку, господин писатель, придя сюда с документом, который вам не предназначался. Возможно, последнюю ошибку. Решать это буду не я.
– А-а.. э-э-э-э... – заблеял он, но постепенно взял под контроль свой речевой аппарат. – Значит... вы... а мистер Кеннеди... и я...
– Мистер Кеннеди не тот человек, чтобы выпускать его из виду, – процедила я ледяным голосом. – Но вам стоит озаботиться не его, а своей судьбой. Вы сделали ложный шаг. И это шаг в пропасть.
– Я... Но я ведь... Я ведь ничего не узнал... НИЧЕГО!!! Я понятия не имею, что написано в этой... Я не хочу это знать!!!
– Сядьте! – повторила я бесстрастно. – Сейчас за вами приедут.
И я отодвинула в сторону лежащую на столе папку. Под ней обнаружился пистолет с глушителем. Глушитель я купила в магазине игрушек, но он производил впечатление настоящего.
Шах присел было на самый кончик стула, но тут же вскочил и забегал по кабинету. Заговорил быстро и нервно:
– Послушайте, доктор Блэкмор... я понимаю, конечно, что это не ваше имя, но... послушайте, зачем вам, вам... меня... – Он запнулся, не смог вымолвить роковое слово. – Ведь это же бессмысленно... Дайте мне шанс! Ведь я могу, могу... – Шах вновь сбился, так и не придумав, что же он такое может.
Пис-сатель... Интеллигент... Интеллигент, как известно, и в Африке интеллигент. Но когда интеллигенты напуганы, они резко глупеют.
Я подумала: может, нагнать на него еще страху? Решила – не стоит. А то, чего доброго, испортит нам ковер...
– Хорошо, – сказала я медленно и зловеще. – Держите. Вот ваш шанс.
Шанс для писателя, который я выложила на стол, весьма напоминал принесенную им вчера шифровку. Только текст оказался немного длиннее. Мистер Шах смотрел на лист с ужасом и не спешил взять в руки, словно бумага была пропитана ядом, мгновенно действующим через кожу.
– Возьмите! – рубила я короткие фразы. – Отдайте вашему студенту. Пусть отсканирует. Пусть отошлет Леграну. С пометкой «Для Кесси». Они оба – отец и дочь – наши люди. Обо всем – молчать. Джесси вопросов не задавать. Все понятно?
Он мелко закивал головой. Я не смогла удержаться и добавила, показывая на лист:
– Оригинал потом уничтожить! Сжигать не смейте! Прожевать и проглотить!
...Вы не поверите, но мне показалось, что Шах уходил счастливым. Прав-то оказался он, а не все многочисленные скептики! ОНИ существуют!!!
Шах явился минута в минуту.
– А где мистер Кеннеди? – начал он, не сразу заметив мое преображение. – Он успел...
– Сядьте, – отчеканила я. – Мистера Кеннеди вы больше не увидите. Вы совершили большую ошибку, господин писатель, придя сюда с документом, который вам не предназначался. Возможно, последнюю ошибку. Решать это буду не я.
– А-а.. э-э-э-э... – заблеял он, но постепенно взял под контроль свой речевой аппарат. – Значит... вы... а мистер Кеннеди... и я...
– Мистер Кеннеди не тот человек, чтобы выпускать его из виду, – процедила я ледяным голосом. – Но вам стоит озаботиться не его, а своей судьбой. Вы сделали ложный шаг. И это шаг в пропасть.
– Я... Но я ведь... Я ведь ничего не узнал... НИЧЕГО!!! Я понятия не имею, что написано в этой... Я не хочу это знать!!!
– Сядьте! – повторила я бесстрастно. – Сейчас за вами приедут.
И я отодвинула в сторону лежащую на столе папку. Под ней обнаружился пистолет с глушителем. Глушитель я купила в магазине игрушек, но он производил впечатление настоящего.
Шах присел было на самый кончик стула, но тут же вскочил и забегал по кабинету. Заговорил быстро и нервно:
– Послушайте, доктор Блэкмор... я понимаю, конечно, что это не ваше имя, но... послушайте, зачем вам, вам... меня... – Он запнулся, не смог вымолвить роковое слово. – Ведь это же бессмысленно... Дайте мне шанс! Ведь я могу, могу... – Шах вновь сбился, так и не придумав, что же он такое может.
Пис-сатель... Интеллигент... Интеллигент, как известно, и в Африке интеллигент. Но когда интеллигенты напуганы, они резко глупеют.
Я подумала: может, нагнать на него еще страху? Решила – не стоит. А то, чего доброго, испортит нам ковер...
– Хорошо, – сказала я медленно и зловеще. – Держите. Вот ваш шанс.
Шанс для писателя, который я выложила на стол, весьма напоминал принесенную им вчера шифровку. Только текст оказался немного длиннее. Мистер Шах смотрел на лист с ужасом и не спешил взять в руки, словно бумага была пропитана ядом, мгновенно действующим через кожу.
– Возьмите! – рубила я короткие фразы. – Отдайте вашему студенту. Пусть отсканирует. Пусть отошлет Леграну. С пометкой «Для Кесси». Они оба – отец и дочь – наши люди. Обо всем – молчать. Джесси вопросов не задавать. Все понятно?
Он мелко закивал головой. Я не смогла удержаться и добавила, показывая на лист:
– Оригинал потом уничтожить! Сжигать не смейте! Прожевать и проглотить!
...Вы не поверите, но мне показалось, что Шах уходил счастливым. Прав-то оказался он, а не все многочисленные скептики! ОНИ существуют!!!
10.
Когда через пару часов Кеннеди проснулся, я уже смыла кошмарный макияж супершпионки. Скромно сидела на месте ассистента Великого Сыщика и как раз изучала на экране послание, стоившее Кеннеди двухсот долларов и бессонной ночи. Расшифрованное, естественно. Оно гласило:
– Ну что? Приходил клиент? – спросил Кеннеди голосом лунатика.
– Приходил, – кивнула я. – Согласился с тем, что скорей всего шифровка – бессмысленная мистификация. И что твои сутки напряженной работы стоят пятисот долларов.
– Нет, – упрямо сказал Кеннеди. – Во всем этом есть какой-то смысл... Истина где-то рядом... И я до нее докопаюсь.
– У тебя была здравая мысль, – осторожно подсказала я. – Насчет букв, наиболее часто встречающихся в письменном английском языке. Но что, если проверить ее для безграмотногописьменного английского? Наиболее близкого к устной речи?
– В этом что-то есть... – рассеянно сказал Кеннеди. – Знаешь, я, пожалуй, посплю еще...
Он ушел, а я вновь вывела на дисплей «пляшущих человечков» собственного сочинения. Вот таких:
Я сделала пару движений «мышью» и перечитала собственное послание:
«Превед кисулька Джесси! Твой ящик не фурытчит пасылаю на тваво старава хрена. Он ище не прасек наши штучки дрючки? Мой старик грызет ногти на нагах но врубитси в тему не можит. Все писатили казлы. Слушай кисанька какие в натуре самаи надежнаи палоски на это дело? Ато Милли с ума с ходит уже четвертый день падрят. Главнае незнаит от кого. Пахоже после тусняка у Боба но ни чево нипомнит. Гаварила ей завязывай с таблетками. Ты сама то в норме? Тибето просче если что. Если канешно у тваво козлика есче стаит. Пока кисанька. Спешу. Цалую тибя во все местечки и туда то же. Твая Кесси мышонок».При виде Кеннеди я вновь зашифровала послание. Двумя движениями «мыши» – заменив шрифт «Times» на «Sumbol». На экране опять возникли «пляшущие человечки».
– Ну что? Приходил клиент? – спросил Кеннеди голосом лунатика.
– Приходил, – кивнула я. – Согласился с тем, что скорей всего шифровка – бессмысленная мистификация. И что твои сутки напряженной работы стоят пятисот долларов.
– Нет, – упрямо сказал Кеннеди. – Во всем этом есть какой-то смысл... Истина где-то рядом... И я до нее докопаюсь.
– У тебя была здравая мысль, – осторожно подсказала я. – Насчет букв, наиболее часто встречающихся в письменном английском языке. Но что, если проверить ее для безграмотногописьменного английского? Наиболее близкого к устной речи?
– В этом что-то есть... – рассеянно сказал Кеннеди. – Знаешь, я, пожалуй, посплю еще...
Он ушел, а я вновь вывела на дисплей «пляшущих человечков» собственного сочинения. Вот таких:
Я сделала пару движений «мышью» и перечитала собственное послание:
«Уважаемая мисс Легран!Пожалуй, насчет двух-трех недель я погорячилась. Воспользовавшись моим советом, Кеннеди может справиться раньше. Детектив он вообще-то неплохой.
Настоятельно советую Вам сменить код, используемый в переписке с миссис Нарий-шах, поскольку м-р Нарий-шах нанял детектива-криптографа, способного в течение ближайших двух-трех недель проникнуть в тайну Вашего шифра. Могу порекомендовать Вам приобрести книгу Дж. Ф. Уильямса «Шифры и тайнописи» (она продается в книжном магазине на Лавкрафт-роуд за 14 долларов 95 центов), либо поставить на Ваш компьютер и компьютер Вашей подруги программу «Дескриптер-99», исключив к ней посторонний доступ. Ответ на Ваше последнее письмо, перехваченное м-ром Нарий-шахом, очевидно, Вы не получите – поэтому считаю своим долгом сообщить, что тест-полоски на беременность, оптимально сочетающие цену и качество, производятся немецкой фирмой «HUMAN GmbH», реализуются в США во всех аптеках под торговым названием «Квик-Стрип», и представляют из себя иммунотомаграфический тест для определения хорионического гонадотропина человека в исследуемой моче, позволяющий с 98% точностью определить беременность на 7-10 день ее наступления.
Расположенная к Вам, Элизабет Р. Блэкмор, д-р медицины».
Наталья Резанова HE IS GONE
Елене Михайлик
He is gone and dead, lady,
He is gone and dead. [14]
Разумеется, большинство приняло на веру официальную версию, рожденную в недрах оккупационной канцелярии. Таково свойство большинства – принимать на веру. К тому же он был популярен в народе. Поначалу это меня удивляло – они же его никогда не видели, он с малолетства жил за границей. Потом я понял, что именно это и было причиной популярности. Отсутствующего наследника принято награждать всеми мыслимыми совершенствами. Так или иначе, простолюдины его любили. Потом они даже стали утверждать, что из-за этой любви король опасался открыто его убить. Чушь собачья – король делал все, чтоб его уберечь. Король вообще был слишком слаб и совестлив, чтоб убивать. Но в этой истории нет безвинных, и у короля на совести есть жертвы... но я забегаю вперед.
Итак, эта версия стала широко известна, по ней сочиняют баллады. Подозреваю, что со временем ее начнут представлять на подмостках. Только предварительно присочинят еще более невероятные подробности, привлекающие публику . Какие-нибудь явления призраков и драки с пиратами. Правда, фехтовальщиком он действительно был хорошим ( в университетском городе иначе не проживешь), а вот море переносил плохо. Неважно. Публика любит, когда про пиратов.
Но вот люди образованные, а также те, кто лично знал его – в университете и при дворе – в официальную версию поверить никак не могли Слишком много прорех в ней зияет, слишком много нестыковок в изложении событий. В этой среде родилось иное объяснение случившемуся. Все свалили на Хораса. Договорились до того, что он был норвежским шпионом, интриганом и провокатором. Все это неправда. Хорас, конечно, сыграл в событиях большую роль, чем обычно думают. Но, совсем, совсем другую.
Самую забавную версию преподнесла мне девица в одном портовом притоне. Я чуть было не прослезился. Якобы у старого короля родилась дочь, но он скрыл это обстоятельство, чтоб не отдавать трон брату. Оттого-то бедняжку и держали вдали от двора, оттого милый принц и не был женат. Очень трогательно, но полностью противоречит нашим законам о престолонаследии. Сейчас уже не помнят, что именно королева в свое время была наследницей трона, и, будь у нее дочь, она тоже могла бы стать суверенной монархиней.
Однако портовая девица в чем-то оказалась ближе к истине, чем университетские умы. Афера с новорожденным наследником имела место. И даже не одна.
Но истины не угадал никто. И, когда эту историю будут играть на подмостках, не исключаю, что мою роль сократят до предела. Или вообще вымарают. Грех жаловаться – я приложил немало усилий, чтоб меня не запомнили. Так и случилось.
Замечу – я вовсе не считаю людей глупыми. Только забывчивыми и легковерными. Этого достаточно. И я не собираюсь отстаивать истину и кричать: «вот как все было на самом деле». Истина никому не нужна. Кому какое дело, Норвегия завоевала Данию, или все было совсем наоборот. Вы бы еще Польшу вспомнили, скажут мне, если начнут ворошить старое, а кому интересна Польша?
Так что пишу я исключительно для того, чтобы освежить собственную память. Все-таки много лет прошло. И припомнить все, что мне известно.
А вот интересно, что именно знал он? Мне так и не удалось этого узнать. Безусловно, его воспитывали в том духе, какой нужен был старому королю, и он должен был верить, что отстаивает правду. Но что-то же он помнил? Он ведь не младенцем был, когда его увезли. Во всяком случае, глядя на его действия, я уверился в том, что власти он не хотел. Он хотел уничтожить всех, кто имел какое-то касательство к этой истории, всех, кто знал, что никакого права на престол он не имеет. И это ему удалось. Почти.
Начнем ab ovo. Ну, не от Адама, а поближе. От наших родителей.
Только он, проживший почти всю жизнь вдали от них, слышавший только то, что ему внушали, мог поверить, что прежний король и королева любили друг друга. Какая любовь? Обычный династический брак. А в нашем случае – еще и очень печальная история. Гораздо печальнее, чем он себе представлял.
Юная девушка, почти ребенок. Единственный ребенок, наследница престола. Родители, как водится, боялись за нее, и подыскивали ей сильного мужа, который бы сумел защитить и ее, и престол. Такой нашелся среди северных ярлов. Он действительно был хорошим воином. И нужды нет, что всех прочих отношениях он был сущим скотом. Или, по-иному выражаясь, героической личностью. В наш просвещенный век он словно вывалился из того прошлого, когда наши предки в рогатых шлемах наводили ужас на всю Европу. Понятий «государственный договор», «граница», «дипломатическая неприкосновенность» для него не существовало. Меч и кулак – вот все , что он признавал. Многих это восхищало, но девушка, отданная ему в жены, могла испытывать к нему лишь отвращение. Вдобавок из-за неумеренного обжорства и пьянства он был склонен к ожирению и страдал одышкой.
Однако у него имелся младший брат. Совсем не воин, совсем не герой. Любящий музыку и книги. В прежние времена такого непременно запихнули бы в монастырь. Но теперь это как-то не принято. И юная королева увидела его – и судьба их была решена.
Потом, в Италии, я услышал историю, весьма близко напоминающую эту. Паоло и Франческа, да. Но их двойники остались невоспетыми. На севере любовные трагедии не в чести. Хотя эта тоже закончилась убийствами.
Не знаю, когда они стали близки. Никогда не спрашивал. Думаю, что времени и возможностей у них было предостаточно. Король – теперь он уже был королем – не слишком обременял королеву исполнением супружеских обязанностей. Его больше устраивали обозные девки и служанки. У него их было множество, но сына сумела родить только одна. Дочка придворного шута...как же ее звали? Хильда. Точно. Хильда, Я ее не помню, может быть, и не видел никогда, но историю ее знаю. Слышал ее неоднократно.
Шут простил блудную дочь, да что там – кудахтал над внукам как наседка, с рук не спускал. Может, надеялся на невероятное его возвышение, не зря же бастарда назвали древним именем, означавшим «король богов», «король асов» – и это внука шута!
А законного наследника все не было и не было. И вот, наконец, он появился. Появился я.
Не стану описывать праздников, разразившихся по этому поводу, благодарственных богослужений, дождя из драгоценностей, осыпавших мою колыбель. При желании об этом можно прочесть в хрониках. Гуляний по всей стране было столько, что народ помнил этот день десятилетиями. А я, по понятной причине, ничего помнить не могу.
Король ничем не выдал, будто не верит, что я не его сын. Впрочем, вру, был случай, когда он сорвал злобу на послах, собственноручно вышвырнув их из саней в снег, чем снова заслужил восхищения простонародья.
А вот начет всего прочего... В тот год он много бывал в походах. Дома почти не бывал. Даже в самый день моего рождения он отсутствовал – дрался на поединке с братом норвежского короля ( ох, как потом аукнулся стране тот победоносный поединок!) Но, заподозрив правду, он не завопил во всеуслышание, что стал рогоносцем, не убил жену и ребенка. Ведь он был королем не по праву рождения, а по праву брака. И, если б он избавился от жены, все прочие ярлы, претендующие на трон, взялись бы за оружие. Он не смог бы одновременно продолжать свои завоевания и подавлять мятежи. Поэтому король сохранил хорошую мину при плохой игре. Он даже настоял, чтоб меня назвали его именем – и примас совершил обряд крещения в соборе, под рев хора и гром органа.
Но все это было притворство. С самого начала старый король задумал избавиться от меня. Он хотел видеть своим наследником того, кого считал сыном без всяких сомнений. Пусть даже для этого не было никаких законных оснований.
Насколько я понимаю, почву для осуществления своего плана он начал готовить сразу после моего рождения. За границу был послан сын одного из близких королевских соратников – молодой человек не без способностей, а главное, безоговорочно преданный суверену. Звали его Хорас. Местом своего пребывания он избрал Виттенберг, университетский город. Почему именно Виттенберг? Почему не более старинные и почтенные университеты – в Болонье, Париже, Оксфорде, Саламанке ( хотя о Саламанке я лично невысокого мнения)? Может быть, именно из-за своего провинциализма. А может, потому, что именно в те годы Виттенберг снискал печальную славу центра новой ереси, захлестнувшей Германию. Она увлекла и Хораса, к тому времени именовавшего себя на латинский лад Горацием. Он хорошо вписался в университетские круги, а помощью денег, присылаемых ему королем, вскоре вошел в попечительский совет университета, несмотря на свою молодость.
Когда меня вывели из-под опеки мамок и нянек, король категорически заявил, что в целях большей безопасности его сын должен жить и воспитываться за границей.
На самом деле меня должны были убить, а на моем месте возник бы королевский бастард, Хильдассон. И жить там, пока не перестанет быть заметна разница в возрасте – он был старше года на четыре или пять. Мне тогда было три года, и разница между нами была очевидна. Хильдассона забрали у матери и увезли под опеку Горация. Очередь был за мной. Но тут план старого короля дал сбой. Дело в том, что он поделился своей затеей с шутом. Решил порадовать старика – мол, внука вместо шутовского колпака ждет корона. А старик все рассказал моему отцу. Причина проста. Для дочери его, давно брошенной любовником, вся жизнь была в единственном чаде. Когда у Хильды забрали ребенка, она утопилась.
Шут поведал отцу все, поставив единственное условие. Имя, под которым я буду жить, будет напыщенным королевским именем его внука. Странно? Пожалуй, после гибели Хильды старик начал потихоньку трогаться умом. Вскорости он спился и умер.
Отец, при всей своей слабохарактерности, на сей раз действовал быстро и решительно. Те, кто увозил меня, были схвачены и убиты. Они стали первыми жертвами, которые отец принес ради меня, но не последними. А меня увезли в Италию, где я и вырос.
В четырнадцать лет я поступил в Болонский университет – сначала на факультет свободных искусств, потом перешел на медицинский. К тому времени, когда я усердно штудировал естественные науки, отец связался со мной и поведал правду о моем рождении. Он предупредил также, что возвращаться мне опасно – старый король прочно сидел на троне. Так что годы учения для меня растянулись надолго. Я не стал получать диплома, ибо не собирался практиковать – во всяком случае, практиковать в том смысле, в каком это обычно понимают. Отучившись в Болонье и Салерно, я отправился за новыми знаниями, благо средств, выделяемых отцом, хватало на путешествия. Я обучался в Испании, Англии, Польше...в университетах, но не только в них. Пожалуй, частные уроки дали мне больше, чем университетское образование. Я никогда не склонен был идеализировать студенческую жизнь. Мой кузен – да, ею восхищался. Но он воспитывался как принц, и в университете являлся вольнослушателем, а значит, не хлебал тех прелестей, которую выдают на долю тех, кто учится на общих основаниях. Жизнь студента не только жестока ( «прописка», которую устраивают новичкам, превосходит то, что измысливают в тюремных камерах и солдатских казармах), она груба и грязна. Церемония посвящения в студенты – а она включает публичное оплевывание, в прямом смысле слова – в Саламанке завершается словами: «А теперь корми вшей и подыхай от голода и чесотки – как мы!» И для большинства студентов это было правдой. Однако моего кузена не коснулось.
Он по-прежнему торчал в Виттенберге, под попечением Горация, не предпринимая попыток вернуться на родину. Возможно, эта жизнь пришлась ему по вкусу, потому что иной он не знал. Это можно понять. А вот почему старый король не возвращал его ко двору, я понять не мог. Все еще боялся? Но прошло столько лет, и ничто во взрослом мужчине не напоминало исчезнувшего мальчика. Или кузен все же вляпался в ересь, которую открыто исповедовал Гораций, и не одобряемую королем? Не знаю. Но я решил на него посмотреть.
Нет, я не стал втираться к нему в доверие, и вообще сводить с ним близкое знакомство. В Кракове я обзавелся рекомендательным письмом от моего тамошнего учителя, доктора Иоганна Сабелликуса, открывшим мне доступ в Виттенберг. И там я мог без помех наблюдать за кузеном. Он мне не понравился. В то время я еще не видел старого короля, но теперь могу сказать, что Хильдассон был вылитый родитель. Точно так же он преждевременно растолстел, точно так же страдал одышкой и повышенной потливостью. У меня это вызывало брезгливость. Может быть, потому что сам я всегда был легок на ногу и сухощав. И точно так же он был подвержен вспышкам дикой ярости, чего не могли убить годы корпения за книгами. Пока что выход этой ярости он давал в поединках, благо бои на шлегерах, тамошней разновидности рапир, у немецких буршей в чести. Каждое землячество будет опозорено, если в течение семестра его члены не проведут ни одного поединка. Однажды мне даже пришлось быть у кузена секундантом, и мы отметили его победу в ближайшей пивной. Однако вскоре пиво, протестантские богословы и драки буршей мне до смерти надоели, и я уехал.
Письмо отца застало меня в Париже. Там я уже не учился. Там я пробовал применить полученные знания на практике – и не без успеха. Но отец писал, что нам пора наконец свидеться. И я подчинился.
Наша встреча была сердечной, печальной и тайной. Отец, как и прежде, боялся за мою жизнь. И он никому не рассказал о моем приезде, даже матери. Женщины слабы, говорил он, и она на радостях может выдать тайну.
Я поселился в городе под видом итальянского лекаря, и лишь в качестве лекаря посещал дворец. Кое-кто из обитателей дворца также посещал мой дом. От заезжего итальянца всегда ждут, что он торгует приворотными зельями, микстурами от всех болезней, косметикой и ядом. Да, и ядом... Но яды-то как раз я держал для собственных целей.
По прежней официальной версии старого короля ужалила змея.
По новой официальной версии его убил мой отец.
И то, и другое – неправда. Его убил я. Отравил, конечно.
Подло? А обречь на смерть трехлетнего ребенка не подло? Нет, я не пожалел его. Этот жирный боров кряхтел, беспрерывно лопал, и не собирался умирать. А мои родители, столько лет любившие друг друга, были в разлуке.